Жители Полутени

 
 
 Слушающие серебряный народ, внимайте мне!
Прислушивающийся к звёздам, это суть моя.
О, Купола Варды звездносводные, услышьте меня!


Д. Р. Толкин

 Космонавт №1 бреется, 100я у зеркал в ванной… Жена пакует вещи… Дочка ещё спит… Картинка меняется… Стрела вместе с лежащей на ней ракетой неторопливо поднимается… Кабельно — заправочная мачта… Башня обслуживания… Вот, уже облачённый в оранжевый скафандр, с то появляющейся, то исчезающей надписью СССР на шлеме, Гагарин выходит из немного грустного красного автобуса, неуклюжим и в то же время задорным пацаном направляется в сторону лестницы, поднимается по ней к лифту… Машет медвежьей лапой, предтеча хитрукозаходерского Винни Пуха, читающего на языке киче вслух неправильным пчёлам отрывок из священной книги народов майя «Пополь Вух»… Потом люк задраивают… От винта… Далее: бункер, Королёв, похожий на директора какого — нибудь леспромхоза разговаривает с Гагариным… Гагарин: «Заря – 1», я «Кедр, проверка связи, работаю на ларингофоне. 1… 2… 3… 4… Как поняли? Приём. Королёв: «Кедр», я — «Заря – 1», слышу отлично, вас понял, продолжайте проверку. Гагарин: «Заря – 1», я «Кедр». Исходное положение тумблеров на пульте управления заданное. Самочувствие хорошее. К старту готов. Королёв: Там в укладке тубы – обед… Гагарин: Ага. Королёв: Обед, ужин и завтрак. Понял? Гагарин: Понял. Королёв: Колбаса, драже там и варенье к чаю. Гагарин: Ага. Королёв: Понял? Гагарин: Ага. Королёв: Понял? Гагарин: Понял. Королёв: Вот. Гагарин: Понял. Королёв: 63 штуки. Будешь толстый. Гагарин: Хо – хо. Королёв: Сегодня прилетишь, сразу всё съешь. Гагарин: Не, главное колбаски есть, чтобы самогон закусывать. Королёв: Зараза, а ведь он записывает ведь всё, мерзавец. Хе – хе. Алё. Гагарин: Да. Королёв: Юра, счастливо. До встречи в Москве. Гагарин: До встречи. Хорошей встречи. Королёв: Ключ на старт. Гагарин: К старту готов. Приём. Королёв: Даётся зажигание. «Кедр», я – «Заря – 1». Гагарин: Понял вас. Даётся зажигание. Королёв: Предварительная ступень. Гагарин: Понял. Королёв: Промежуточная. Гагарин: Понял. Королёв: Полный подъём. Гагарин: Поехали. Королёв: Прошло разделение. Всё нормально. Как чувствуете себя? Приём. Гагарин: Слышу вас хорошо. Разделение почувствовал. Косберг сработал. Всё нормально. Королёв:  Понял вас. Хорошо. Гагарин: «Заря – 1», я – «Кедр». Произошёл сброс головного обтекателя. Во «Взор» вижу Землю. Хорошо различима Земля. Вижу реки, складки местности. Различимы хорошо. Видимость хорошая. Отлично у вас там всё видно. Приём. Королёв: «Кедр», я – «Заря – 1». Всё нормально. Гагарин: Внимание, я вижу горизонт Земли. Очень красивый такой ореол. Сначала радуга от самой поверхности Земли, и вниз такая радуга переходит. Очень красивое, уже ушло через правый иллюминатор. Видно звёзды через «Взор». Как переходят звёзды. Чувство невесомости интересно. Всё плавает. Плавает всё! Красота. Очень красивое зрелище. Продолжаю полёт в тени Земли. В правый иллюминатор сейчас наблюдаю звёздочку, она так проходит слева направо. Ушла звёздочка, уходит, уходит… Внимание, внимание. 10 часов 9 минут 15 секунд. Вышел из тени Земли…
 

—

— — — — — — — — — — — — — — — — —
(*). (Atha. — Мотылёк (арабск.).


 Незваный гость


Юргоз несколько минут стоял перед воротами Алики, глядя, как заворожённый, в собственный паспорт, но вовсе не на своё неудачное фото (с нелепым виноватым выражением морды лица похудевшего и измученного вегетарианской диетой Бонапарта) или на фиолетовые смазанные печати, говорившие о перемене места прописки, и даже не на свои экзотические иоф (Юргоз Елисеевич Нырцов), почти совпадавшие с иоф изобретателя знаменитой третьей ступени, которого при запуске упомянул сам первый космонавт Земли…

(***

Земля – не
Змея ль,
земляне?)

… а на вращающуюся (прямо там, в графе!) ошибочную цифру года своего рождения: 1961 вместо 1991… Мысленно поблагодарив судьбу за то, что фамилия его не совпадала с фамилией болгарского, польского и монгольского космонавтов, он положил документ во внутренний карман пиджака и, не стучась, открыл дверцу ворот.

Дымчатая дорожка… Кленовые следы листопада… Юргоз прошёл между чёрными прямоугольными грядками для роз, — к двухэтажному дому цвета сердолика. Взойдя по коротенькой мраморной лестнице на крыльцо с круглым серобуромалиновым ковриком перед самым порогом, он остановился и, от волнения развернувшись, посмотрел ещё раз в сторону ворот с номерком: 80. На том расстоянии они как раз совпадали с размерами стандартной твёрдой обложки в развороте с простым до зубовного скрежета рисунком. От навеса и игровой площадки веяло запахом поспевшей изабеллы. Какая — то тёмная бабочка прекрасной адмиральшей сгоревшего фейного флота одиноко вяло парила вокруг да около пепельнокожей джонатанки с поржавевшими листками. Ищет жениха своего — малькулимота, дурочка, подумал Юргоз. – Сестрёнка той, прошлогодней, просившей меня похерить самого Мацуо Басё…

***

фуру икэ я
кавадзу тобикому
мидзу но ото

Бабочка в декабре

в самый короткий
день года проснулась
села на солнце и греется
дура

И вообще, (…подумал Юргоз…), были ли у меня ещё какие - то стихотворения… про этих вот самых.. чертиц? До сих пор дико стыдно, что в детстве пытался коллекционировать их, пришпиливал к подоконнику, садист… Ну, и конечно, что пытался писать про них… Хотя, при близком рассмотрении, они ведь страшные. Как черти. Чертицы… Арабы их так

 

 и называют… Русское «бабочка» же – скорее, сарказм, нежели нежность… Типа, что – то вроде знаменитого «сосуда дьявола», с которым везде носились староверы во главе с кумом Аввой… 

 ***

Из — под дерева в самые глаза метко мигало ожерелье пены в металлической бочке с вонючей водой для полива… Звук одного из листков, скатившегося у Юргоза на глазах по лабиринту веток, на минуту — две загипнотизировал его, и он, как по приказу, дождался приземления листка и согласился с тем, что данный листок, действительно, не из фольги — сухое, ломкое подобие мыши…
Тишина невидимым вездесущим нефилимом — стражником смотрела отовсюду на гостя в упор и не понимала, — признавать его за своего или не признавать.
Юргоз постучал в белое дерево костяшками пальцев и стуком своим открыл незапертую дверь с богатырской цифрой между слепыми квадратами. Войдя внутрь и прикрыв за собой дверь пяткой, он ещё какое — то время постоял на одном месте, прислушиваясь ко всему полдневному дому. Нет ли кого ещё?
Потом, чтобы ноги не затекли, стал туда — сюда ходить и ждать чего — то. Несколько раз, с птичьими паузами, позвал Алику.

Никого.

       Прямо как в тот вечер, когда он приехал к тётке, к родной сестре матери, в Крым. По прибытии, прямиком, с перрона, без всякого такси, направился к её дому. Она жила неподалёку от вокзала, в особнячке, который стоял на углу дорожного поворота. Дорога подымалась вдоль его фасада, а потом, обогнув дом, шла мимо его задней стены. То есть всех идущих и едущих по дороге видно было из окон дважды… То, что ему тогда никто не ответил на звонок, Юргоза нисколько не удивило. Он приехал без предупреждения. Не хотел, чтобы кто — то его встречал с глупым выражением виноватой радости на лице. Дверь открылась после промозглого звонка минуты через три. Впустил его в дом какой — то бородатоподдатый мужичок. Как выяснилось впоследствии, какой — то дальний родственник по женской линии. К счастью, язык у него не был развязан алкоголем, и он не размазывал пол и стены традиционной пьяной чушью про смысл жизни, держался ровно, даже несколько излишне старался вовсю показаться трезвым стёклышком, хотя понимал, что Юргоз видит его насквозь и с трудом терпит несущуюся от него на всех парах вонь «трёх топоров». Провёл гостя в гостиную и сообщив, что Мисти появится с минуты на минуту, исчез услужливым фамилиаром. Юргоз прилёг на диване, чувствуя себя, как дома, и ни в малейшей степени не стесняясь окружающих его и не узнающих вещей. Взгляд его особенно задержался на яйцевидной расписной африканской маске, висевшей на стене, рядом с телевизором «Анаксагор». Тёте жутко нравились все эти аборигенные культуры. Разглядывая снятую со стены маску, Юргоз тогда отчего — то вспомнил о своих попутчиках в поезде. разочарованный опозданием на проводы Иномарки, отчима и матери, он перепутал вагоны и сел не в десятое купе, а в одиннадцатое. Причём, занял нижнюю полку — место, уже забронированное неким пастернаком средних лет с гипнотической фамилией Переделкин. Прочие несколько пассажиров просто так его, Юргоза, не отпустили. Манипулируя шляпой, дружно заставили принять участие в чёрном чаепитии, в ходе которого и познакомились, довольно коротко познакомились. Потом он к ним ещё не раз, как зомбированный, наведывался. Кажется, даже надоел под конец… Забавные они были. Весь невидимый путь проворонили в непостижимом для него экстазе, — за одной — единственной восточной игрой в «бесконечность с половиной». Его, Юргоза, тоже пытались приохотить к ней, снисходительно растолковывая её, не лишённые коварства, правила… Филотелист Герыч рассказывал про измену жены друга на вечеринке. Перечислял фамилии всех гостей, подпадавших под подозрение в подсыпанном клофелине. Дымшиц сквозь сон, переворачиваясь на другой бок, заметил, что это похоже на заговор; все фамилии так называемых «гостей» — глазные. Глазков, Яблочков, Карев, Радугин, Щуров, Моргачёв… Переделкин тасовал карты, то и дело вынимая изо рта сигарету, чтобы стряхнуть с неё созревший пепел. Борисфен быстро — быстро, точно боялся не успеть до погружения во тьму грядущего туннеля в никуда, пересказывал фрагмент из исторического фильма… А везли в тюремном вагоне из Крестов этапом через Вологду в Архангельск… Окна в купе были забраны решётками и заколочены, забиты ставнями, прикиньте… В купе, рассчитанном на четыре человека, везли шестнадцать… Сардины в банке, короче… На отлить не выпускали… Люди наверху мочились… Всё текло вниз… Среди блатарей старик был… Мозолистые руки, борода… В колхозе со скотного двора увёл какой — то несчастный мешок зерна… Дали шесть лет… И, короче, понятно, что он на пересылке либо в тюрьме умрёт и никогда до освобождения не дотянет… И никто, прикиньте, его не защитит, никто о нём не узнает… Когда Дымшиц на втором этаже стал поминать всуе храповицкий мост, Скворцов своими словами принялся пересказывать слова всем известной песни… [Как — то на днях гулял в парке. И, что вы думаете, я увидел? Толпы людей, сидящие на траве с цветами в волосах, обратились ко мне: «Эй, чувак, хочешь развлечься?» И, ну, вы знаете, как это бывает. Не помню уже, сколько времени тогда было. Я принял предложение и остался с ними. Я не заметил, как совсем стемнело. Я реально был не в себе, просто не в себе. Но тут к нам подкатил полисмен. «Эй, ребята, ну — ка встали и строимся в ряд. Так и сказал: строимся в ряд». Пригласил нас к себе отдохнуть и выпить чаю. Сказал, что все его приятели уже там… Нам всем иногда полезно посмотреть на себя со стороны и рассмотреть хорошенько. Пускай нам в итоге и не понравится то, что мы увидим. Мы — словно книжки, что без дела пылятся на полках. Мы по большому счёту ничем не интересуемся и никому по сути не интересны. Нам абсолютно всё равно, что творится рядом с нами. Состояние наших умов, вот оно… Нужно просто выйти из своей скорлупы и перестать смотреть широко закрытыми глазами. Тогда мы увидим людей, которым по — настоящему всё равно, реально всё равно, что им говорят, людей, которым никто не указ. Не знаю, как вы, а я своё решение принял. Упаковал чемоданы и теперь прямиком направляюсь в Туманные Горы, где призраки парят над холмами. Не знаю, по — моему, это единственный выход, ха — ха…]
Мисти, работавшая в местном лицее учителем физики, пришла через пару часов, усталая, грустная, но Юргозу обрадовалась как своеобразной компенсации за мучения, выпавшие ей в тот день, когда она, как оказалось, согласилась подменить неожиданно приболевшую коллегу.
—
Возьмём линию АВ (черт. 84), не являющуюся ни выпуклой, ни вогнутой. Точку С на линии, в которой происходит «нарушение» выпуклости линии, называют точкой перегиба.
— — — — — — — — — — — — — — — —
О п р е д е л е н и е. Точкой перегиба называется точка на линии, отделяющая её выпуклую часть от вогнутой.
Если линия имеет в каждой точке касательную, т. е. функция f (x) производную (конечную или бесконечную), то в точке перегиба касательная пересекает линию так, что в любой окрестности этой точки линия лежит по обе стороны от касательной.
—
 Подурневшая кинозвезда «оттепели» (любимые питомцы: крысы – Розенкранц и Гильденстерн), теперь, в конце тысячелетия, страшновато улыбалась (щииит!) читате(лям!) с об(…ложь…)ки обновлённого журнала «The Мля» за маянварь месяц, бесстыдно лежавшей на ж(урна)льном 100лике с жирными намёками на прочтение и перечитывание.

 ТЕЛЕВИЗОР В ПУСТОМ ДОМЕ
Нет ничего более мутного, чем ящик, пашущий в
пустой хате, это еще более стрёмно, чем чувак,
треплющийся сам с собой, и тёлка, которая
витает в облаках, стоя у плиты.


                Иван Бодрый — Яр.
         Из глубины, из гостиной с трофейным немецким гобеленом, пошли, как будто очнувшись от чьего – то появления, звуки, и Юргоз, не разуваясь, сразу через прихожую, мимо кухни с её знаменитой «могильной плитой», направился к ним.
      
          В гостиной, как обычно, в загадочном одиночестве, в холостую, работал устаревший, но всё ещё в отличном состоянии, «японец», или «соня», как любила его называть Алика. В угоду воображаемой почтенной публике, телевизор по — прежнему исправно вращал хамелеоновым оком во все стороны и сам с собой говорил на чистой воды великорусском наречии, причём, разными, мужскими и женскими, детскими и взрослыми, голосами …
         
 

------------------------------------------------------
          
        3 КАНАЛ (НЕОБЪЯСНИМОЕ СРЕДИ НАС)
…Презервативы «Кольцо Всевластия» уже дешевле на 75%! Легендарная реликвия из мира волшебства!..
 
 




-----


 4 КАНАЛ

…Всем телом, всем сердцем, всем сознанием — слушайте Революцию…

5 КАНАЛ (НОЧНЫЕ КЛУБЫ ГОРОДА ЭН)
 --------------------------

 

О д и н: Третьим будешь?

 
 

…барабан раскручивается и вертикальные прорези на мгновения выхватывают последовательные кадры с ленты, маскируя промежуточные положения и создавая эффект движения…

9 КАНАЛ (ШИФРЫ)

…да он просто со сдвигом! Как шифр Цезаря…

10 КАНАЛ (ДЕТСКИЙ)
   

Злой колдун: …Это латынь!
 

2 КАНАЛ (ЛИТЕРАТУРНАЯ УЧЁБА)

…кроме того, среди многочисленных загадок, оставленных Гоголем своим соотечественникам, есть одна, разрешение которой имеет существенное значение для понимания всего его творчества: какие книги читал писатель? В «Авторской исповеди», рассказывая о работе над «Мёртвыми душами», Гоголь так писал о характере своего чтения: «… я обратил внимание на узнанье тех вечных законов, которыми движется человек и человечество вообще…


11 КАНАЛ (MEMENTO MORE!)

…По части явлений мертвецов одна из самых странных историй передается в книге Гулара, который сам заимствует ее из книги Камерариуса «Исторические размышления». «Одно лицо, достойное веры, — повествует Камерариус, — много путешествовавшее по Азии и Египту, рассказывало о том, что в Египте, в окрестностях Каира, есть кладбище, где мертвые выходят из своих могил. Обычно это происходит в известный день в марте месяце…

12 КАНАЛ (УЧИМ ЯПОНСКИЙ)

…Да это же император из моего сна! — закричал Акиносуке.- А эта большая постройка — Дворец Токоё! Теперь я уверен, что отыщу холм Ханриэке и могилу принцессы…

13 КАНАЛ (ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ КИНО)
 
 

Обратная сторона солнца. Кадр из д\ф М. Ритта — «Небесная механика»

14 КАНАЛ (МЕДИЦИНА И МЫ)

…наши врачи в круглосуточном режиме, в две смены, продолжают обследование граждан на наличие следов от укусов во время стадии быстро сна так называемых «кровоядцев», чьи следы настолько маленькие, что определить их наличие возможно только через специальный микроскоп…
—
…самая комфортабельная и безопасная поза сна — это свастика. Человек лежит на животе, одна рука вытянута над головой, а одна из ног согнута в колене…
 
 
 16 КАНАЛ (НЕМНОГО ДРЕВНЕЙ ИСТОРИИ)

…тем временем в той же Византии творилось чёрт — те что. Налог на воздух (аэрикон). У императора Анастасия обнаружилась редкая болезнь: гетерохомия. В 12 веке так вообще к власти в Византии пришли Ангелы, самым примечательным из которых стал Алексей IV Ангел. И правили эта династия, не трудно догадаться, хуже всех…

17 КАНАЛ (НАУКА И РЕЛИГИЯ)
***
«… Когда все боги на пир собрались,
К Эрешкигаль, сестре своей, посланца отправили.

[…]

Ану уста открыл и молвит, так говорит послу Гаге:
«Я пошлю тебя, Гага, к Стране без Возврата.
Эрешкигаль, моей дочери, так ты скажешь,
Молвив: «К нам ты не можешь подняться!
За год твой к нам тебе не подняться,
И мы не можем к тебе спуститься,
За месяц наш нам к тебе не спуститься.
Пусть придет к нам твой посланец,
Долю пиршества твою получит.
15» Все, что я дам ему, пусть тебе доставит»».
Спустился Гага по лестнице неба долгой,
Ворот царицы Эрешкигаль достигнув.
«Привратник, отвори мне ворота!»
«Войди, о Гага! Врата тебе да ликуют!»
20» В первые врата вводит он Гагу.
Во вторые врата вводит он Гагу.
В третьи врата вводит он Гагу.
В четвертые врата вводит он Гагу.
В пятые врата вводит он Гагу.
25» В шестые врата вводит он Гагу.
В седьмые врата вводит он Гагу.
Вступил Гага во двор ее просторный.
Склонился, поцеловал пред нею землю.
Поднялся, встал, так сказал ей:
30“ „Отец твой Ану меня отправил,
Молвив: «К нам ты не можешь подняться,
За год твой к нам тебе не подняться,
И мы не можем к тебе спуститься,
За месяц наш нам к тебе не спуститься.
35» Пусть придет к нам твой посланец,
Долю пиршества твою получит.
Все, что я дам ему, пусть тебе доставит!»»
Эрешкигаль уста открыла и молвит,
так говорит она Гаге:
«Посланец отца моего Ану, что к нам прибыл,
40 Здравие Ану, Энлилю и Эйа, богам великим!
Здравие Намму и Нашу, богам пресветлым!
Здравие Владычицы Неба супругу!
Здравие Нинурте, сильнейшему в мире!»
Гага уста открыл и молвит, так говорит
Эрешкигаль:
50» «И тебе, царица, воистину — здравие!» (*).
— — — — — — — — — — — — —
(*). (Эпическая поэма о Нергале и Эрешкигаль (ассирийская версия).

1 КАНАЛ (Гагарин I – й!)   

1961 год – последний «непереворачиваемый» год в истории
                Я  был в космосе первым человеком
                и последней собакой.

                Ю. Гагарин


1961 год – особенный год. Не только в связи с первым в истории полётом в космос Юрия Гагарина и денежной реформой в Советском Союзе, когда вместо «сталинских портянок» пришли «хрущёвские фантики»,
 




а в Британии перестал ходить фартинг, который был ранее платёжным средством аж с XIII века. Особенным этот год стал так же не из – за избрания президентом США Джона Кеннеди, впоследствии так громко ассассинизированного на глазах у всей Америки, и не из – за начала возведения Берлинской Стены. И даже не из – за принятия на XXII съезде КПСС решения втихаря, тайно от народа - победителя, вынести тело «нерусского» Сталина из Мавзолея в ночь Хэллоуина…
 




Этот год особенный потому, что он оказался последним, завершающим, «непереворачиваемым», «инь – янским», говоря по - простому, годом в современной истории. Для этого достаточно проследить за цифрами. Если до 1961 года мы увидим целый ряд «непереворачиваемых» годов (8 — й, 11 — й, 69 — й, 88 — й, 96 — й, 101 — й, 111 — й, 181 — й, 609 — й, 619 — й, 689 — й,888 — й, 906 — й, 916 — й,986 — й, 1001 — й, 1691 — й, 1881 — й) , то после 1961 года таких дат мы уже не найдём! Более того, 1961 год – не просто «непереворачиваемый», но это ещё и, так уж совпало, год «Белого Быка», если верить популярной, особенно на российской территории, китайской традиции. В России всем известно выражение – «сказка про белого бычка», или докучная сказка, особенность которой, по мнению, например, Абрама Терца, состоит в том, что она, подобно небывальщине, «пародирует волшебную сказку». Различие между ними только в том, что в небывальщине «чудесное» содержание сказки доведено до абсурда, тогда как докучная сказка «доводит до бессмыслицы принцип связанности и протяжённости сказки: от сказки остается лишь пустая форма, - цепочка слов, свернутая кольцом, растянутая в дурную бесконечность».
 




Самый известный пример – это слова песенки, которые наверняка многие знают с детства по мультфильму «Ну, погоди!», где группа «Дворняги» самозабвенно поёт закольцованный текст про попа и его собаку:

У попа была собака, он её любил,
Она съела кусок мяса, он её убил,
В землю закопал,
И надпись написал о том, что

"У попа была собака, он её любил,
Она съела кусок мяса, он её убил,
В землю закопал,
И надпись написал, что:

(и т. д. по тому же кругу)…
 


 
А ещё, в тему «дурной бесконечности», почему – то вспоминается «заедающая» концовка альбома Битлз – «Оркестр Клуба Одиноких Сердец Сержанта Пеппера», по - видимому, намекающая не только на то, что 1961 год, год «Белого Бычка», – это год первого выступления группы в легендарном клубе с платоновским названием - Cavern («Пещера»), но и последний «непереворачиваемый» год вообще в современной, ориентированной на «римские» века, иудео – христианской истории. Ничего подобного больше не будет. Мы уже в XXI веке, веке «глобалистском», последнем перед завершением цикла, на своеобразной финишной прямой, которая, если верить демографическому графику Капицы – младшего, уходит вверх и "стабилизируется", продолжаясь ... в «никогде».
 




По - видимому, по направлению к XXII веку, он же - нулевой, «дурацкий»:
 




место, где змей – уроборос «проглотит» собственный хвост. Конец встретится с Началом. Кольцо замкнётся. Змеиное кольцо с «алмазом». [«З’эмл’а»], прочтённая справа налево, «по – арабски», - это «альмезь», «алмаз». Что интересно, так это то, что слово «земля» и само по себе, в русском поле, тоже означает – «место, ограниченное, окружённое змеёй всемирных вод». Земля – Змея, мля...
Посмотрим на наш современный русский алфавит, с которым мы живём с 1942 года, года введения отдельной буквы «ё»… 33 буквы (на самом деле, их в чистом виде – 25, то есть столько же, сколько рун в руническом круге и аннаграммических вариантов написанного по – русски слова АЛЛАХ,

х л а а л
л л а а х
а а л х л
а л л х а
а л а л х
х а а л л
х а л а л
л а л а х
л л х а а
л л а х а
а а х л а
а х л а л
а а х л л
а л х а л
а х л л а
а а л л х
а х а л л
а л а х л
л а л х а
х л л а а
х л а л а
л а х а л
л а х л а


которое само - двадцать пятое, пустое, подобно Одину). Начинается с «А» («аз», старое «я»), заканчивается «Я» (новое «я»), или «Йа». А – йА. Начало в конце...

к (О Н) е ц
- Н А) ч а л (О -
Всё тот же Змей Рахукет, кусающий свой хвост. Запрограммированность на «дурную бесконечность» с самого нашего появления на свет. И 1961 год – последний «поворот винта».

 28 канал (кино не для всех!)
 
………………………………………………………………


Наполеон в Египте (х\ф).


(21 ноября, 1811 года. Ванзее, место загородных прогулок близ Берлина, гостиница «У Штимминга».)

 
                (…Штимминг…)
 
     Подозрительная парочка! Весьма… Парочка подозрительная. Что есть, то есть… Наблюдаю за ними вот уже битый час и никак не соображу, что задумали эти столичные штучки? Штучки столичные эти что – то задумали, а я никак не соображу, что именно, хотя вот уже битый час за ними наблюдаю… Неладное я заподозрил ещё тогда, когда они только — только объявились в моём почтенном заведении. В заведении моём почтенном едва появились, так я сразу и заподозрил неладное. Доппельгангер, портье, захворал, бездельник, и мне не кем было его заменить. Заменить его не кем было, этого бездельника портье, Доппельгангера, захворал… Я и встал за стойку сам. Сам за стойку и встал. Что ж делать? Тут эти… Весёлые, возбуждённые, как жених и невеста, только что из экипажа…Из экипажа только что, а сами как невеста с женихом, возбуждённые, весёлые такие… Как там в Евангелии от Иоанна? От Иоанна… В Евангелии… Ну, как же там - то?.. Имеющий невесту есть жених, а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха. Глава третья, стих двадцать восьмой… Да, стих двадцать восьмой, третья глава… Жениха голос слыша, радостью радуется, друг жениха, стоящий и внимающий, а жених есть невесту имеющий… Да, весёлые были… Были весёлые, да… Похожие, как близняшки… Точно близнецы похожи… Какие — то пустые разговоры о неких Фуке, Кольхаасе, проглотившем таинственную записку цыганки, и пражском госпитале, в котором, якобы, видели его, Клейста, труп…Труп Клейста, якобы, видели в пражском госпитале… Разговоры… О Кольхаасе каком – то, о проглоченной записке цыганки, о Фуке… А вскорости попросили Книгу для гостей. Для гостей Книгу попросили, да. Попросили, значит, и как расписались в ней! Никогда не видел ничего более вычурного, экстравагантного и вызывающего! Вызывающе, экстравагантно, вычурно! Ничего подобного не видел никогда… И ведь уже далеко не дети… Не дети давно ведь уже… Ну, вот один из них — Генрих Клейст… Клейст Генрих, один из гостей…Такой род… Почтенный… Почтеннейший род такой… Увы, в роду не без чёрной овцы. Паршивая овца в роду, увы… Барон — драматург. Позор — то какой! Какой позор… Софокл и Шекспир, кормите рыбок! Рыбок кормите, Шекспир с Софоклом… А спутница его, Генриетта Фогель, здесь уже бывала раз. Раз бывала уже здесь Фогель эта, его спутница… Кажется, пару лет назад. Пару лет назад, верно… С её благоверным — не помню, как его — кассиром. Кассир, её благоверный, с ним и была… Стареющая, безнадёжно больная дамочка. Дамочка больная безнадёжно, стареющая… Такая сентиментально — восторженная, какие они теперь все, особенно эти — музыкантши, кассирши… Кассирши, музыкантши… Особенно эти такие сентиментальные, восторженные… Ай — да, парочка! Держу пари, встретились где — нибудь случайно… Случайно где – то встретились, держу пари… Ну, и парочка!.. В театре. В гостиной. Или на кладбище… На кладбище… Или в гостиной. Или же в театре… Ну, а там не далеко и до исповедальных речей. Да, поди, и до сговора. Писатель и кассирша. Кассирша и писатель. Идеальная партия, что и говорить! Что тут ещё скажешь? Партия идеальная просто. И это при невесте своей, при генеральской — то дочери фон Ценге. Экий чудак. Бедная Вильгельмина… Хе –хе, а в сводную сестру его, в Ульрику, я даже был одно время не на шутку, скажем так, влюблён, хе — хе… Влюблён, так скажем, не на шутку был в одно время. В Ульрику, в его сводную сестру… Как не влюбиться, когда эта особа ходила так, что хоть пулю в лоб. Вообразите себе Елену Троянскую во плоти и при всём том ненавистницу своего пола, ходящую на манер русской кавалер — девицы в рейтузах с арапником! Но увы, увы, не судьба! Не судьба… Античная парочка!.. Сняли два номера с видами на заводь. Провели вечер в гостиной, у страшного, однокрылого рояля, за разговором в духе пресловутого Канта, о вечности!.. О Вечности! Об этой вещи в себе… Об истинной нашей отчизне… Как будто кто — нибудь что — нибудь может о ней знать! Каюсь. Какое — то время стоял за дверью и подслушивал сквозь шум ветра со стороны пустынного озера, сквозь шорох старых сосен и кустарников за окнами… Но я не виноват. Это всё Музыка. Всё она — обманщица… Они потом играли в четыре руки. Выходило совсем недурно. Они играли. Они просто играли и играли… Ах, видел бы кто – нибудь ещё их росписи в Гримуаре, в моём журнале отзывов! Хи — хи — хи. А неплохо я назвал мою гостевую книгу… Да… Так о чём это я? О росписях, да… Весьма эффектные — со спиральками, с завитками, похожие на скорпионов… Неудивительно, ведь в своё время этого Генриха Клейста трижды арестовывали как обыкновенного шпиона. Экзальтированный пруссак!.. Должен признаться, в пору моего увлечения Ульрикой, я несколько раз сталкивался с этим Клейстом. Как какого — нибудь старого знакомого, своего приятеля, он удостаивал меня излишним вниманием, заводил со мной откровеннейшие разговоры. Хотя потом не мог вспомнить моего имени! Ни с кем мне не было так интересно, как с ним, и ни с кем я не чувствовал себя так неуютно и небезопасно, как с ним, с этим Клейстом. Признавался мне, что я поразительно похож на… Наполеона Бонапарта! Стал подражать французскому полководцу, хотел меня развеселить…

 Голуби и крапива
 
Остров Св. Елены. 27 июня 1816 года.

Голуби проклёвывают стену в доме опального императора и вторгаются в комнату, где обедает Наполеон. Присутствующие при трапезе вступают с голубями в «рукопашную» схватку.

Н а п о л е о н (невозмутимо продолжая есть крапиву). Все мы, что человеки, что скоты – все помрём и все к чёртовой матери пойдём.

 

Тёмный занавес со «звёздными слёзками.


                -----------------------------------


… Однако, поняв, что попытка не удалась, легко переменил тему… Тогда мне даже показалось, что он, в некотором роде, не совсем в себе… Не задумал ли он чего и на этот раз? По — видимому, снова хочет свести, что называется, счёты с жизнью. Э, да кому только он не предлагал уйти в мир иной вместе с ним! Друзьям, родным, даже просто знакомым. В том числе таким, как, например, я. Мы однажды, вот такой же осенней порой, сидели вместе, случайно встретившись в Веймарском театре, где должен был идти его «Разбитый кувшин». Он угостил меня пивом и, глядя мне в глаза своими чёрными глазами, неожиданно заявил, что все книги на свете написаны одной рукой

 

и по сути, они так едины, словно составляют собрание сочинений одного странствующего и вездесущего автора. Во как! Потом внезапно, как сверчок, смолк. И перешёл на Софокла с Шекспиром, которых клятвенно обещал в ближайшее время заткнуть за пояс своей новой пьесой про Медею… «Пентезилея» - преотвратительная пьеса, кстати… Когда так называемая царица амазонок спускает на Ахилла голодных псов… Уху – хух… До сих пор в ушах стоит этот решительный голос амазонки и заливистый лай собак…

……………………………………………………………………………………………

Отвратительная пьеса, я так и сказал однажды про неё Клейсту. Откровенно ему признался. Странная и отвратительная, сказал я… Но он… В этом весь Клейст!..  Нисколько не обиделся! Как будто ожидал подобной реакции на очередное своё опередившее время произведение. Только как – то странно так задумался, точно забыв о моём присутствии… Вообще, он часто проделывал этот трюк. Я имею в виду то, как он внезапно обрывал свою речь и устремлял вперёд неподвижные глаза свои. Вот так… Куда — то вглубь, в самую пропасть мироздания, так сказать… Весьма театрально получалось. Истина в том, что мне ничто не подходит на этой Земле… Его слова… Этот несчастный, по — моему, не умеет беседовать в общепринятом смысле. Не умеет быть непосредственным. Все человеческие условности числятся у него среди злейших его врагов. Всё человеческое утратило смысл. Человек для него… Человек для него перестал быть ценностью. Человек умер. Человек вымирает. Как когда – то вымирали драконы, бывшие в своё время, подобно человеку теперешнему, вершиной мироздания. Мы, люди, подобно драконам вымрем. Да, но, в таком случае, кто приходит, кто придёт на смену человеку? Кто? Откуда? Что это ещё за существо, которое превзойдёт человека? Кто окажется истинным венцом творения и утрёт нос зарвавшемуся хомо сапиенсу? А вот тут — то он и промолчал в ответ на мой вопрос. Как будто тайну какую — то знал. Хотя, конечно же, ничегошеньки он не знает и, смею вас заверить, не может знать. Ну, вот что, что он может знать, чего не знаю я? Что бы он ни говорил, как бы ни вертел словами, а человек есть человек и никуда человеку от себя не деться и не прыгнуть выше себя любимого. Больше вам скажу. Ничего помимо человека и нет. Есть только и исключительно один наш брат — человек. Да, да! Я настаиваю на этом! Солнце, луна, облака, звёзды, птицы, звери, деревья, цветы, реки, горы, молнии, дожди, дома, зеркала, всё — всё это мы — Человек. Человек - и ничего более. То есть мы, человеки, мы — хитрейшие из хитрецов!.. А этот барон! Боже ж ты мой, барон, барон… Все мы, люди, без исключения, неисцелимо больны, все мы в ловушке по — имени: ж и з н ь… Его слова. Да. У него такая, видите ли, манера — доводить мысль до последней крайности. Кстати, «Землетрясение в Чили» недурственная вещь? Хотя вообще – то и не люблю особо читать. Священное Писание и Книга Гостей, конечно, исключения из правил… Там газеты… В одной, кстати, недавно такое было, такое… Будто бы на одну из деревушек Баварии из грозового облака посыпались живые раки! Много, дескать, травм. Покалеченных… Да, а ещё на юг Испании обрушился пшеничный дождь. Крестьяне собирали пшеницу лопатами. Только потом якобы выяснилось, что стихия это самое зерно принесла из разрушенных складов, только представьте себе, Северной Африки! Хи — хи — хи… Люблю читать газеты, ох, люблю… Могу читать, помимо наших, ещё английские, французские, итальянские, испанские. Да. Я в некотором смысле полиглот. Единственно о чём жалею: не знаю по – русски. Не имею возможности читать русских газет… Говорят, очень интересно там пишут о нас, о Европе. Нас русские называют заграницей. И на полном серьёзе считают фантазией, другой планетой… Планетой, населённой живыми мертвецами – басурманами! Fuimus non sumus! Ну, так вот о Клейсте… Когда я отказался стать его спутником, так сказать, в смерти, ну, то есть ответил барону своим пошлым отказом умереть вместе, он как ни в чём не бывало велел принести нам ещё по кружечке! И мы тут же переключились с разговора о смерти на разговор о пьесе, над которой он в то время работал… У меня чуть уши не завяли. Как будто знал, на чём меня подловить. По мне, уж лучше разговоры о смерти, чем о «театре марионеток» и прочей подобной чепухе. Дальше разговор наш, как говорится, не задался… Не задался, как говорится, наш разговор в дальнейшем… Бедная Вильгельмина фон Ценге!..

                (… Генрих и Генриетта…)

- Плот, - сказала ни с того, ни с сего Генриетта, не видя, что её венок из бумажных цветов съехал набекрень.

- Плот у берега озера, - продолжил сказанное Генриеттой Генрих в точно таком же кривом венке.

-   На плоту, за обеденным столиком, не обращая внимание на остывающий кофе, сидят Г е н р и х К л е й с т и Г е н р и е т т а Ф о г е л ь, - неожиданно развила разговор Генриетта.

     К л е й с т не стал продолжать его, а взял свою флейту и стал сосредоточенно дышать через неё, извлекая из сверкающей на солнце ветки чарующую мелодию.
    Ф о г е л ь, рассеянно слушая музыку, вдруг перестала смотреть в сторону Генриха; взгляд её устремился куда — то через его голову, в направлении противоположного берега.  От рассеянности и полузабытья не осталось и следа. Она внимательно вглядывалась в полоску другого берега, привлечённая чем — то подозрительным. Глаза женщины расширились. В них — неподдельная смесь удивления, восхищения и ужаса. К л е й с т тем временем, как ни в чём не бывала продолжал музыцировать... Но вот он закончил. С опущенными веками он ещё какое – то время сидел на месте, как бы молча, внутренним взором провожая в глубину собственного сердца удаляющуюся прочь мелодию...

- Что это там?..О, Генрих!..Это же… Это же… Боже!..

- Это Глюк… Великий и ужасный Глюк.

- Вдоль берега проскакал иноходью! Только что… Ах, ты не видел!.. Да открой же глаза!

- Где? Кто проскакал?

- Ну белый — белый, как горный снег. Уверяю тебя, он словно плыл по воздуху, едва касаясь земли… На том берегу…

- Тебе показалось.

- Глазам было больно, такой красивый…
      
- Фу, морковный кофе…

- Мне нравится.

- Мне нет.

-  Отчего же?

- Напоминает одного человека.

- Вот как! Кого же?

- Гёте.

- Ого. Того самого? Автора «Страданий молодого Вертера»?

- Вообрази, ему понравился мой «Разбитый кувшин». Я и написал – то его на спор… Хотя, думаю… что Гёте ни черта в нём не понял… Гёте, Гёте, Гёте, Гёте…

- Гёте - гёте, гёте - гёте.

- И вот однажды в Веймаре, ещё до того, как он провалил «Кувшин», между нами произошёл, скажем так, обмен мнениями… Вот, что значит живой классик! Тогда я, каюсь, напрасно поднял тему театра марионеток. На мои рассуждения о немцах он вдруг ответил с покровительственной улыбкой олимпийца: «Что ж, будем ждать и надеяться, что лет эдак сто спустя мы, немцы, сумеем наконец стать не абстрактными учёными и философами, но людьми»…

- Людьми…

- Я сказал, что больше нет никаких немцев и людей никаких нет. Что всё это бред сивой кобылы. Что жизнь — всего лишь инерция умирающего бога, ничего более.

- Ты назвал Гёте сивой кобылой! Я сейчас заржу!

- Классик попросил меня немедленно освободить помещение.

- Какая прелесть!

- В ответ я вызвал его на дуэль.

- Какой ужас!

- На что этот престарелый поклонник Корсиканца ответил очередной банальностью.

- Он назвал тебя зарвавшимся пруссаком?

- Если бы!

- Он сказал, что ты больше похож на русского, чем на немца?

- Тепло.

- Тепло?

- Он сказал, что моя ипохондрия слишком велика и не доведёт меня до добра!

- Прости. Не расслышала. Тебя не доведёт до добра твоя слишком великая кто?

- Ипохондрия.

- Иоганн Вольфганг!

- Знаток языка египетских джиннов!

- Его уважает даже наполеончик в двууголочке. Знает, наверное, что говорит.

- Ничего он не знает. Никто ничего не знает… Представь, что я написал сегодня утром, перед тем, как мы отправились гулять?

- Письмо родным?

- К чертям собачьим родню! Я писал Военному Совету. И первая строка звучит так: «Мы лежим мёртвые на Потсдамской дороге…»! Короче… сжёг мосты. Ты что, забыла о наших письмах? Твоя очередь. Что — нибудь написала?

- «Всего Вам доброго, дорогие друзья, вспоминайте в радости и печали двух необычных людей, которых вскорости ждёт великое путешествие в неведомое»…

- Пожалуй, твой задумчивый вариант даже получше моего… Что такое?

- Ничего. Просто вдруг подумала, что тот… Штимминг… хозяин гостиницы… Он, кажется, подсматривает за нами.

- С чего ты взяла?

- Что – то сверкнуло в верхней жилой комнате гостиницы. Стекло или ещё что – то.

- Смотрит, наверное, в подзорную трубочку.

- Они сейчас, кстати, в большой моде…

- Даже у старины Пегилена видел.

- А ещё он до жути похож на моего папеньку.

- То есть, и на Корсиканца?

- Действительно! Как это я сразу не заметила?

- Однажды мне снилась Египетская кампания Наполеона… После разгрома мамлюков, Наполеон со свитой посетил, кажется, одно из мест работы его учёных и художников… И вот его подвели к только что обнаруженной и вынесенной на свет гробнице с мумией фараона. Она была… Как огромное насекомое. Как цикада.

- Брр. Боюсь этих цикад.

- У меня было такое ощущение, что я стою совсем рядом, с белым зонтом от безжалостного южного солнца, среди телохранителей Бонапарта, и безропотно наблюдаю за всем происходящим собственными глазами… Это было во сне, птаха. И разговор между ними, между Бонапартом и Мертвецом, тогда, в самом деле, произошёл! Но его, похоже, слышали только Бонапарт, мумия и… я.
                ***

 

Наполеон (после значительной паузы, вызванной ужасным видом мумии). Что скажешь, мертвец?

Мумия. Хорошо стоим, Бонапарт.

Наполеон. Тебе знакомо моё имя?

Мумия. Битва у подножия пирамид была шумной.

Наполеон. Да, мы показали славным мамлюкам, что их время кончилось.

Мумия. Сдались тебе эти мамлюки… итальянцы, австрийцы, поляки, кто там ещё?..

Наполеон. Русские…

Мумия. Всё это бессмысленная трата времени… Пока ты не одолеешь Рамзеса, конечно. Меня то есть.

Наполеон. Тебя? Мертвеца?

Мумия. У Бога нет мертвецов, Бонапарт.

Наполеон. Что предлагает Рамзес?

Мумия. Поединок. Только ты и я.

Наполеон. Один на один.

Мумия. Как равный с равным.

Пауза.

Наполеон. Пистолеты?

Мумия. Нет.

Наполеон. Тогда шпаги?

Мумия. Истории.

Наполеон. Истории? Что это значит?

Мумия. Чья история окажется сильнее, тот и князь мира сего…

Наполеон. Рамзес рассказывает историю, Наполеон рассказывает историю. Оригинально.

Мумия. Тебе по душе моя идея.

Наполеон. Не буду лукавить. Да.

Мумия. Бросим же жребий.

Наполеон. Орёл — стало быть, я?

Мумия. Разумеется. Не я же.

Наполеон (усмехнувшись). Что ж…

Наполеон подбрасывает монету. Ловит её, смотрит: орёл.

Наполеон. Я — первый.

Мумия. Выпал орёл. Начало — за тобой, Бонапарт.

Наполеон на секунду — другую задумывается.

Наполеон. Сон не считается?

Мумия. Только приветствуется.

Наполеон. Вот как?

Мумия. Всё — сон… А что может быть интересней сна во сне?

Наполеон вновь на несколько секунд задумывается. И вот приступает к рассказу… В том месте, где он должен был рассказать свою историю, я неожиданно начинаю громко квакать. И тем самым сразу выдаю себя и все обращают на меня внимание, включая внимания Наполеона и Мумии.

- Ха – ха – ха.

- Тебе смешно, а я проснулся весь в холодном поту…

- Мы, как два весёлых воздухоплавателя…

- На воздушном шарике в дальние дали… И меня тошнит… А ты…

- Нас обоих тошнит, мы вдвоём… А ещё с нами эти уродцы — ангелы…

- Ангелы — архангелы!.. Ты хочешь сказать, что и их тошнит? Да?..

- Да!.. Тошнит, как миленьких. Тошнит беспрерывно! Фу — у — у!..

- Фу — у — у!

Со смехом Фогель берёт флейту и, неожиданно для Клейста, играет что — то лёгкое, как мимолётная бабочка.

…

Спустя несколько минут игры на инструменте, она внезапно умолкает.

- Ты не поверишь, но я тоже видела сон про Наполеона…

- Охотно верю.

- Итак… Египет. 27 июня 1800 года. Даже день запомнила. Странно… И вот карлики пробивают стену в походной русской избе и вторгаются в комнату, где обедает сам император Наполеон Бонапарт. Присутствующие при трапезе журавли вступают с карликами в «рукопашную» схватку.

Н а п о л е о н (невозмутимо продолжая поглощать крапивный суп). Все мы, что человеки, что скоты — все помрём и все к чёртовой матери пойдём.
Тёмный занавес со «звёздными слёзками».

- То, что я в твоём сне был крапивным супом, я понял. А вот кем во сне была ты?

- Допустим, я была тёмным занавесом «со слёзками».

- Тебя впечатлила комета ночью?

- Признаюсь, не особо. Ну, летит одинокая звезда с таким пышным хвостом, как у невесты, ну, и пусть себе летит.

- А мне, знаешь, тогда вдруг подумалось: вот плывёт комета во глубине глубин, тихо — тихо плывёт, как моя душа.

- Ты высокого мнения о фройляйн Душе.

- А ты, значит, нет?

- Думаю, она очень любит зелёный цвет.

- С чего бы?

- Цвет разложения плоти.

- Наверное.

- Она этот цвет воспевает.

- Я видел как — то труп человека в пруду. Полуразложившийся. И зелёный цвет там… пожалуй, играл заглавную роль.
      
- Когда — нибудь слышал трубы слонов, возвращающихся с водопоя? Трубы слонов… Идут и трубят слоники…

- Трубы слонов…

- Да.

- Не слышал.

- Я слышала.

- Ты была в Индии?

- Не пришлось. Но мне снились горы. Кавказ, что ли?.. Да, кажется, Кавказ.

- Разве слоны обитают на Кавказе?
- Наяву нет. Я же говорю: сон… Мне было так хорошо. Никогда так не было. Трубы… А я плачу во сне… Милое такое сновидение.

- Однажды я ходил в горы совсем один. Это было на юге, в Альпах, до того, как меня едва не расстреляли во время битвы при Асперне австрияки. Видите ли, в кармане вместо удостоверения личности оказались стихи…

- Стихи?

- Да.

- Патриотические?

- Ну… Можно и так сказать… Скорее, восточные, мистические.

- Генрих! Ты же знаешь, как я люблю именно такие. Прочти, а?

- Скучно. Да и помню их смутно.

- Отлично помнишь, не обманывай. По глазам вижу.
 
-

1 Составлены звёзды из слов,
написанных друг на друге,
в подпитии думал Хосров,
4 внимая вечерней пичуге.
«И мне бы вот так же — без слов —
одним лишь касанием муки».

7 Мерцает Путь Млечный… «Ширин!..» —
диктует Плеядам он снова.
Но маленькая сирИн
10 стирает все вести — до слова.
Путь Млечный, в ложбине Ширин
мерцая, смущает Хосрова.

13 Вновь слышит Хосров ту же песнь
пичуги на ветке граната.
Куда подевалась вся спесь
16 из звёзд возведённого града?
Хосрова запутала песнь:
наверное, так и надо…

19 Не ты ли ко мне, о, Ширин,
прислала в насмешку пичугу?
Поёт и поёт так, что сплин
22 пропал мой куда — то с испугу.
Путь Млечный подмыть ей Ширин
зовёт Шахразаду — подругу…

25 Таинственный слушал Хосров
пичуги мотив до восхода…
С тех пор он не мог вспомнить слов:
28 от звёзд онемел приворота.
Я здесь, я с тобою, Хосров…
30 Ты в Вечности, друг мой… Свобода!

…От позорной пули меня тогда спасла бесцельность, совершенная бессмысленность моих путешествий. И французы в Булони, и австрийцы у Асперна, — все они были близки к истине, видя во мне шпиона и подозревая меня в секретных поручениях. Они ошибались только в том, что я сам мог знать, чей именно я агент и чьи поручения выполняю. Пистолет без единой пули. Патриотическое стихотворение. И флейта… Они должны были счесть меня за помешанного. Но тут вмешался влиятельный друг. Меня отпустили. Барона отпустили…До австрийцев я был в горах, на юге… Вспомнилось мне предание, гласящее, что у всякого имеется что — то вроде двойника, и живёт это существо почему — то в горах…

-  В горах? Ага. А я думала — в туалетном зеркале.

- Он сидел на скале, похожей на голову поверженного Голиафа, и, открыв футляр, рассматривал его содержимое. Потом закрыл. Наши глаза встретились. Помню, он даже прищурился. Может, узнал. Он нисколько не был напуган. Удивления тоже не было. Меж нас не было страха. Мне казалось, что нет ничего более прекрасного, чем та безобразная скала, на которой сидело это странное создание! Мы смотрели друг другу в глаза и ни слова не говорили, пока… Пока он, тот, другой я, не слез со скалы… В общем, ушёл. Мы так и не поговорили. Зато кое — что оставил. Футляр. Я влез на скалу и увидел, что это футляр для пистолетов. Дуэлянтский набор. Я открыл его. Оба итальянца лежали по своим ячейкам. Пустые. Без пуль.

- Что ты делаешь?

- Бросаю камешки в воду.

- А я буду печь оладьи.

- А я бросать камни…

- А я печь оладушки…

- А я бросать камни…

- А я печь…

- А я швырять…

- А я печь…

- А я швырять…

- Так это тоже был сон? Тогда в Альпах? Как про Наполеона?

- Да. Наверное… Инкогнито пропал. Пропала скала. Пропал и футляр с пистолетами. Я лежал на краю луга, у реки.
- Любовник, лунатик, поэт!..

- Пастух преподносит царю голову великана…

- Крабы погребают льва…

- Деревья собрались и молча стали вокруг пустоцвета и презирают, презирают, презирают…

- А вдали…

-  А вдали гражданин Горизонт вытягивает из громоздкой сизой тучи жирный ливень, точно похотливый султан из своей наложницы пользительное грудное молоко… Люди, люди! Странноприимная Земля!.. Поверишь ли? Вот сейчас… У меня в голове какой – то голос…  То ли в голове, то ли где — то в воздушном пространстве… посреди этой тишины… Говорит и говорит по кругу одно и то же лилипутский голосок; говорит и читает: «Кто же велел тебе глотать людей, как устриц, любезный мой принц Гамлет?»
Генриетта Фогель весело рассмеялась.

- Что? – не понял Генрих её неожиданного веселья.

- Представила, как это звучит по – китайски.

- А я  - на иврите.

                (… Штимминг …)

 Господа развлекаются под носом у герра Штимминга… Ведут себя так, будто прожили все семь своих жизней и получили разрешение на восьмую — одну на двоих и вечную!..Эти нелепые венки на их головах… Это веселье… Эти тошнотворные игрульки на флейте… Как будто с духами преисподней переговариваются… Не нравится мне всё это. Ох, как не нравится! Сколько за ними наблюдаю отсюда из зарослей этих, а они ни разу не обнялись, не посмотрели друг на друга со страстной нежностью, хотя были одни посреди этой восхитительной природы, и никто им не мешал и никто не был свидетелем их уединения, кроме неё и меня! Они всё это время как — то странно веселятся. Словно заранее разработали некий план. Словно уже что — то подготовили, о чём — то сговорились друг с дружкой. Вот только о чём? О чём могут друг с другом сговориться никудышный поэт и восторженная кассирша? Бедная, бедная Вильгельмина фон Ценге!.. Откуда взялся этот мальчишка с зеркальцем? Щекочет парочку на плотине зайчиком, а им и невдомёк… Они ничего не замечают! Души ползают по их застывшим лицам и криком кричат, а эти люди не слышат их, не слышат… Ну, а что, если эти двое застрелятся? А ведь они непременно застрелятся! Что я тогда буду делать? Ничего подобного, во всяком случае, при мне, в этом почтенном заведении никогда не было. А тут — бах — и рассчитаются по всем счетам! А мне расхлёбывать их трагикомический каприз… Репутация моя пойдёт прахом. Пара выстрелов какого — то сумасшедшего пруссака, и — конец эпохи Штимминга! Постой! Так, так, так. Что же это со мной делается? Я же совсем забыл! Я же был в номере у этого Клейста накануне. Пока голубки внизу поигрывали на рояле в четыре руки, я же потихоньку проник в его номер!.. И я прекрасно помню, как извлёк из дорогого ящичка с пистолями все пули — до единой! Чёртов я старик! Я сделал всё как надо. Да ведь я же молодец! Ничего они не знают и не могут знать. Знаю один лишь я! Теперь пусть только попробует щёлкнуть, шпион недоделанный. Откроет свой ларчик дуэлянтский, а там нет ни пулек, ни пороховниц, ни даже шомпола с молоточком. Только красавцы — пистоли. Пустые и бесполезные. Какой же я молодец! Пускай развлекаются господа столичные. Пусть надеются на великую свою миссию. Пусть же метят в герра Штимминга. Ибо, метя в герра Штимминга, они, глупышки, метят в совершенную пустоту!
 
                (… Генрих и Генриетта …)

На плоту. Генриетта Фогель сидит на своём прежнем месте, Генрих Клейст — рядом с ней; он — у её ног, он стоит на коленях, прижав ухо к животу женщины, слушает его…

- Говорю же, я видела его.

- Ага.

- Ага. Смотрю, а он, раз, и пересёк дорожку, я свидетельница. На руках бежал.

- Бежал на руках?

- Я абсолютно серьёзно. Взял, балбес такой, и побежал! Руками! Честно говоря, сразу и не поняла, в чём дело. Глядь, несётся, а потом, гоп, и наперерез…

- Наперерез…

- Да причём, вовсе не на ногах, а вверх ногами, на ручках! Со страху чуть сердце не остановилось. Гоп, гоп, гоп, ловко так, я и слова все забыла. Только когда исчез из виду, сообразила, что произошло… На руках бежал человек…

- Это что! Вот я видел ржавую луну.

- Ржавая луна — это что — то новоенькое.

- Говорю же тебе, ржавая она. Старая. Пустая, как церковный колокол.

- Что ты там услышал?

- Его…

- Что – его?

- Слышу маленькое глупое сердце, — как стучит оно под грустным и грациозным, словно пушки Наполеона вдали, сердцем матери…

- Ты тоже думаешь, что мальчик?

- Я вижу его… Вижу, как он ручки свои уже держит, сложив на груди вот так… как какой — нибудь якобинец во время собрания в зале для игры в мяч… Гут — гут, гут — гут… У тебя целых два сердца… Два сердца…

- Брр, какая противная муха!.. Отстань, кому говорю!..

- Муха, съешь пташку.
      
- Посмотри на это необузданное чудище… Сейчас. Видел?

- Браво, мушка! Але!.. Але!.. Да она дрессированная!..

- Она что — то рисует в воздухе…

- Кажется, я знаю, что именно.

- Узор.

- Похоже на скрипичный ключ.

- Который она раз за разом сама же и перечёркивает…

- Сверху вниз!..

- Снизу вверх!..

- Мы с тобой прекрасны, как саранчовый порошок и козлиная кровь…

- Красота твоя подобна каирскому цветку…

- А твоя — чешуе Иисуса…

- Ты великолепен, как крокодил — пёс Нила!..

- О, пташка, ты пленительна, как двойная гора Авраама!..

- Мой единорог трёхцветный!

- Жучиха, закатавшая в навоз мою голову и взявшая курс на юг, туда, вглубь аравийских молчаливых дюн!.. У тебя с головы упал твой бумажный венок.

- Генрих, что нас ждёт?.. Скажи, мы исчезнем? Нас больше никогда не будет?

- Они засвистят, словно деревенские ласточки, мимо тебя. И ни одна тебя не заденет…

- Кто засвистит?

- Звёзды. Звёзды, метеоры, кометы…

- Страшно.

- А ты не бойся, птаха. Нет никакой тьмы и нет никакого света. Это только глаза всадников, запертых в бездну на звёзды… Всё образуется. Свет и Тьма сожмутся в одну единственную точку, и — адью! — ничего не станет! А вместе с ними канут в Лету человек и все тщательно отшлифованные им голландские зеркала… Будет новое, нечто совершенно небывалое. Настанет пора поэтов и муз. Придёт свободная весна, весна преображённых драконов! И мы с тобой её увидим. И не только мы. Все увидят. Все всё увидят и вспомнят. Все — все мы воскреснем.

- Слышишь?.. Тишина.
- Тишина.

- Шумит.

- Безумолку…
                ***
- Что будем делать, моя верная суровая Тишина? Ты со мной вот уже шестнадцатый год… с той самой поры, как двадцатилетним гвардейским офицером я целыми днями был занят чёртовой прусской службой, учениями на безрадостных песчаных плацах Германии. Вы уже тогда у меня были, задушевные мои друзья… На тебе, Роза, флейта моя, я играл тайком, оставаясь в одиночестве… Потом потерял тебя во время Кампании девяносто третьего года, самой жалкой, неудачной, скучной и бесславной кампании в истории нашей родины… У меня был жизненный план. Что ты за пруссак без смиренного ясного жизненного чертежа?.. Я вынужден был стать самому себе воспитателем… Я пытался вступить в нормальную добродетельную связь с миром. Я хотел уяснить себе цель, цель, цель! Вот чего я хотел!.. Дитя — под опекой родителей, взрослый — под опекой судьбы… Но план рухнул в одночасье. Мне исполнилось восемнадцать лет. Ха! Вот так. Трижды шесть восемнадцать, как любит говорить мой добрый малый Пегилен. Надеюсь, он отправил письма и оплатил долги, пфенниг за пфеннигом… Да, план рухнул. В себе найти ты хочешь ценность, уверуй прежде в ценность мира!.. Старый лис Гёте!.. Но что, если я — другой? Что, если я — не Гёте и даже не Генрих Клейст? Что, если мир мой — не солнечный мир гипсовой Эллады, а мир Сатурна, мир по ту сторону древнего света? Легко рассуждать им, одноглазым великим циклопам. Но что, если я не циклоп и жажду видеть обеими глазами — смертным и бессмертным? На это у них нет ответа. Один только глубокий старческий вздох разочарования! Мол, зелен ещё. Съезди, дружочек, в прекрасную Италию, прочисти мозги… О, Пиза, под башней ходящая! Вот где жизнь настоящая!.. Военный мундир я снял. И бросил. Чиновником в Министерстве финансов тоже не стал. Не захотел… Журнал, который мы с Адамом Мюллером затеяли, тщетно попытавшись привлечь к сотрудничеству Гёте, журнал «Феб», не продержался дольше одного номера… «Маркизу фон О» и ещё кое — что успел опубликовать… Потом со мной никого не оказалось… Даже берлинские липы на моей улице, и те от меня отвернулись… Со мною была только ты, о, Тишина! Одна лишь ты… Вскоре и Роза нашлась. Не знаю, каким образом ты попала к Ульрике, но тем не менее это правда — ты здесь, ты со мной, ты и все твои сладкозвучные клапаны! Вы со мной, Тишина и Роза. Безжалостные, беспристрастные бессмертные друзья мои, сообщники мои! Мой череп, ваш единоутробный брат, которого вы оба так хотите принять в свой великий тайный орден и взять с собою в вечность, он созрел для этой незримой дороги. Очень скоро вы увидите его очищенным от крови, кожи, мяса, хрящей и сочных горьковатых глазных яблок. Скоро, скоро он присоединится к вашей милой компании, ослепительно бледный, как потухшая медуза, и вы возвратитесь к музыке вечной жизни, в царство счастливого преображения. Мой черепок созрел для отправки в чащу предвечную! Последний раз прижимаюсь к вам устами, и в этом последнее моё слово, слышное лишь вам и моей пневме. Язык души, отлитой из таинственного металла, подобно колоколу, качается и заставляет её звучать отныне ясно, без диссонанса, и демоны тления, страстей и докучливых сомнений в почтительном смущении отступают перед этим всепобеждающим набатом, и моя радость разрывает неизлечимые черновики всех моих прошлых, настоящих и будущих жизней в миллионы и миллионы бумажных кусочков! О, вихревая радость смерти! О, радостная жадность смерти! О, счастливая простота смерти! О, смерть — вестовая бессмертия!..

- Дождик, эй! Мы здесь! Ещё давай, ещё!.. Дождь, ты слеп, слеп!..

- Слеп, как Гомер…

- Дождик, иди к нам! К нам, дурачок! Идёт! Идёт!.. Генрих, смотри, он идёт прямо на нас!..

Стоя перед Генриеттой Фогель на коленях, Клейст направил дуло левого пистолета на её солнечное сплетение, а ствол правого засунул себе прямо в рот. Фогель умолкла и покорно застыла в прежней позе с возведёнными в небо глазами. Тут Клейст одновременно и выстрелил из обоих пистолетов. Выстрелив и выпустив из рук только левый пистоль, он уронил голову на колени своей спутницы.
 
                (… Штимминг …)

Ш т и м м и н г внезапно проснулся в своей засаде, там же, в кустах, недалеко от плота; ему стало досадно от того, что он расслабился и позволил себе вздремнуть до наступления темноты.

- Гм, гм… Гм, гм… Какой скверный сон я сейчас видел!.. Сумерки где — то в гористой местности, ослепительная луна, похожая на огромный воздушный шар… И грохот, громоздкий звон, ну, прямо треск цикад, этих докучливых рыцарей приближающейся ночи… Людей не видать. Но слышны голоса: говорят на повышенных тонах, причём, слов, тем не менее, разобрать никак нельзя. И вот данная сцена длится минуты три, не больше… И вдруг — один за другим — два выстрела, два резких пистолетных хлопка: бах, бах!.. Громоздкая трескотня цикад никак, однако, не нарушается; выстрелы просто тонут в ней, в равнодушной и едва ли не всесильной. Подобно какому — то колоссальному живому существу, шум насекомых поднимается со своего лежбища и, постепенно затихая, уходит из моих ушей — до самой тишины, кормилицы нашей…Итак, вот я  смотрю из кустов в сторону заводи и плотины. И что я вижу? Вижу, что и эти, несчастные чудаки, тоже, по — видимому, уснули… Спят!.. Кассирша сидит с упавшей на грудь головой. А Клейст сидит у её ног, положив голову на колени своей спутницы. Как трогательно… И всё — таки, доложу я вам, подозрительная они парочка. Весьма…

Ш т и м м и н г умолк. В кажущейся необъятной тишине раздался мягкий топот и отдалённое одинокое конское ржание. Затем и эти звуки прекратились, поглощённые ревнивым вечным покоем.

Конец фильма.


 



 



ПРИКОСНОВЕНИЕ ТЕНИ

Кровожадный крик ярости вырвался
из сведённой злобой глотки Конана.

                Р. Э. Говард. «Ползущая тень»
Юргоз оставил пульт телевизора в покое. Ему показалось, что кто — то прошёл мимо окна со стороны сада, издевательски пощекотав его лицо тенью.
Олени с ковра скосили на него почти человеческие глаза с неподдельным удивлением по поводу его недогадливости.

-

 
-

А что? Почему бы не появиться третьему? Так бывает. И ещё как бывает, — подумал он, отмотав магнитную плёночку памяти до того самого последнего взгляда Алики у подножия Старой Башни, — того самого, с красноречивым таким холодком: в никуда…
Сама показывала мне сначала объявление в газете, потом рекламу по телевизору всё время ловила… Самый красивый инопланетянин… Из созвездия Волопаса… Уже тринадцать тысячи лет кружит против часовой стрелки по орбите вокруг Земли… Ищет себе земную невесту… Чёрный Рыцарь ему имя… Тысячи девушек уже от него без ума…   
 

      Пишут письма в один конец… Чёрный Рыцарь ночи напролёт не спит… Только и занят тем, что читает их, выбирает… И ты можешь стать той самой, единственной… Унесёт с собой прочь от грешной Земли на двойную звезду Ахернар… Хочешь стать той самой единственной Прекрасной Дамой в чёрном?.. Невозможное возможно…
***
          Алика, Алика… Юргоз предпочитал именно это имя хозяйки, зная, с её слов, что она делила близких людей на три категории. Первая, наиболее вменяемая, состоявшая из ровесников, как раз называла её Аликой; вторая, противоречивая, - тёти и дяди по материнской линии – Алевтиной; и, наконец, третья, самая невыносимая, в которую, как правило, входили родственники со стороны восточного отца, - Аль – Закрой. Правда, была ещё четвёртая, называвшая её Этуалью, но она продержалась недолго и сошла с исторической сцены сразу после смерти единственной её представительницы, - прабабки – Аполлонии Модестовны, которая обожала правнучку и хотела, чтоб та стала «звездой», так как сама, в какой – то степени, была ею в молодости, разъезжая во время гражданской войны между красными и белыми с группой преданных, вооружённых до зубов, поклонников - анархистов в качестве независимой концертирующей бродячей труппы, кладезя цирковых фокусов, цыганских романсов и революционных песенок. Историю о том, как она одна из труппы выжила после случайной встречи и перестрелки белых с красными где – то под Москвой, все слышали раз сорок, каждый раз удивляясь новым деталям, которые пожилой даме удавалось найти ради того, чтобы освежить легенду.

***
Откуда — то повеяло запахло свежим дымком только что разведённого дурачка — костра. Наверное, из сада, подумал Юргоз. Теперь, из — за пьянящего аромата сжигаемой листвы, аликин сад казался ему бесконечным. Он вспомнил, что лучший вид на это, почти сказочное, столпотворение самых разных пород деревьев открывался только с мансарды. Там с каких — то пор Алика полюбила время от времени прятаться, по её словам, «от всех и вся», уходя в совершенный арабский ноль. По — видимому, после той, ночной, истории, когда погиб её отец — каскадёр, в свою очередь, сын Шерноболя Паратовича Крылышкуева (известного архитектора, большого поклонника творчества Микеланджело Буонарроти и Майлза Дэвиса), по слухам, создавшего пресловутую ПМЖ («Перманентную Машину Жизни»), которая теперь пылится никому не нужная в одном из запасников Эрмитажа… Мать Алики, Иза, насколько Юргоз понял недавно, довольно скоро оправилась от потери шумного мужа. Она в общем — то всегда была такой. Сильная, странная, с модным черкесским веерком… Теперь Иза, кажется, с друзьями — сектантами опять на корпоративных каникулах в Приэльбрусье, в «Приюте Одиннадцати», в компании с маркоторговцами, братом и сестрой — Вульпитскими Психеей и Амуром… Причём, Алика на этот раз наотрез отказалась ехать с ними и объяснила своё решение тем, что «не признаёт всю их шведскую дивизию» и не желает быть в «семье» при родной матери на четвёртых ролях, вроде какой — нибудь забитой скучающей подпоясанной воспитанницы…

[Алефтина Потатуйкина (читает не вслух, про себя, и при этом glissando водит пальцем по строкам): … атом кислорода (на газовом уровне) имеет вид яйца, внутри которого с большой скоростью вращается свернувшееся в спираль змееподобное тело, на котором сверкают пять точек света…]

Юргоз уставился на плафон, пытаясь разгадать его таинственные мадридские письмена. С языка в шёпот сходили, одно за другим, тут же сфабрикованные словечки — уродцы: схоласточка, мерзаяц, срочные эфемеры, ликбездна, азияние, кутюрьма, молохотрон, терменвокс попули, гореплаватели, трахолюдина, откельники, пересиденты, рифмоплётки, книгочейзы, абсурдопереводчики, тормозаика, оплотофаги, сказкодёр, здоровенькибулыжницы, каменотёзка, шабашня, звездеход, полярвы, хафизкультурник, зумзумруд, одномолчане, гомобожцы, заппарожьцы, векторианцы…

ОБМЕН МАГНИТНЫМИ ЗАПИСЯМИ

Бывают странны сны, а наяву страннее.

                А. Грибоедов. «Горе от ума»

А как они, будучи ещё студентами, с Аликой менялись магнитными записями! У него было, что предложить: павлов — с сдох, лёд запилен, джоплин с пинками под заппой, грейтфул — дед; что с роллингами? А Ху их знает; у пистлов — ДОРЗ. При том, что он сразу предупредил: металл 80 — х не предлагать; то есть — кримы, пёплы, тирексы, зэппы и прочие крауты — самое то, а те же мейдены, к примеру, или присты там, или всякие разные лажовые скорпы с квинами — можешь оставить себе. Однако, в тот раз у Зубакиной, кроме есов, вообще ничего не было. Хорошо ещё, что арабесок с оттаваном не всучила. Она умела. И тогда он, по — рыцарски так махнул, ну, ес так ес, на безджимье и ес — саббат. А самой, за несерьёзность и неготовность номер один сплавил олдскульных ееекающих жучков, от которых днём раньше, с непривычки, стошнило даже её кота Рипа, прямо на хозяйкин нетленный «вертопрах» системы «Сонни». Сама же хозяйка последнюю неделю слушала только Пеппера и ловила понятный Юргозу, но уже давно не вставляющий, кайф. И даже призналась, что некоторые, особенно понравившиеся ей вещи, слушала по нескольку раз подряд…
***
Оркестр Клуба Одиноких Сердец Сержанта Пеппера

Сторона первая

1. Оркестр Клуба Одиноких Сердец Сержанта Пеппера 2: 02
~ 2. С Небольшой Помощью Моих Друзей 2: 44
3. Люси в небе с алмазами 3: 28
~ 4. Всё Лучше И Лучше 2: 47
~ 5. Заделывая Дыру 2: 36
6. Она Покидает Дом 3: 35
7. Все На Бенефис Мистера Кайта! 2: 37

Сторона вторая

~ 1. С Тобой И Без Тебя 5: 05
2. Когда Мне Будет Шестьдесят Четыре 2: 37
3. Милая Рита 2: 42
4. Доброе Утро, Доброе Утро! 2: 41
5. Оркестр Клуба Одиноких Сердец Сержанта Пеппера 1: 18
6. День Из Жизни 5: 33
***
А ещё вспомнился почему — то именно тот майский день, часть которого Алика провела с ним как бы мимоходом, в полузабытьи… Тогда, рискуя попасться на глаза вездесущему Даёшу Долоевичу, он сел на подоконник, напротив девиза Уголка Славы:

НИКТО не забыт и НИЧТО не забыто.

                Г о м е р. «Одиссея»

Синеватое облако, пьяное окосевшее от избытка огненной влаги, безрезультатно наезжало и наезжало на солнце, приняв его за свою новую кучевую пассию… Свет на гранитном полу высыхал, едва пролившись. На подоконнике распахнутого окна, приклеенный лопнувшей жевательной резинкой, грустил листок — половина выдранной из тетради страницы. На листке кривлялось нерешённое уравнение с двумя неизвестными. «… что же касается остальных штатных единиц, то тут слово за Главным Управлением Здравоохранения. А там не говорят теперь ни да, ни нет. И страдают от этого только дети, попавшие в бумажную круговерть…». Так где — то в соседнем доме, на последнем, пятом, этаже прорвало чей — то непослушный радиоприёмник на балконе. Хорошо ещё, что вовремя захлебнулся в собственной же жёлтой блевотине. Кто — то юркий, как гном, пытался там уменьшить сумасшедший звук: покрутил шашку, скомкал громкость… Что ещё было? Ну, мимо Тауэра и Пятачка, нежно поскрипывая, промчалась незнакомая лихая девица в компании со сверкливыми спицами… Те феерические ласточки… Как будто оставили голубую мечту дослужиться до пингвиньих чинов и вовсю ловили клювиками в поднебесье то комаров, то крепкие, как армянский коньяк, слёзы дождя… Поспевшие в считанные минуты облака тяжело и тревожно замерли, нависнув над самыми крышами домов. На фоне одного, самого большого и протяжённого, заметался крошечный — белый донельзя — голубь. Все ждали знаменитой тряски стёкол в оконных рамах, — в одно и то же время страшной и весёлой. Но что — то там, в небесах, разладилось, не сработало, расхотелось. И дождь, единственный из всех, плюнув на всё, вслепую неуверенно отчаянно зашагал сквозь солнце, закапал на цветущие мозги конских каштанов, — на радость кровяным тельцам и непотопляемым шмелям, несмотря ни на что продолжавшим удерживать в границах дозволенного свой добрый гуд, пастись и запасаться обязательной джазовой полнотой. И когда дождь — первопроходец стал осторожно и по всем фронтам наступать, окрестности Тауэра в какой– то счастливый момент оказались прямо под открывшимся солнцем и молниеносно преобразились, — предстали перед всеми сторонами света одной роскошной водородной шляпой с широкими полями, которая необъяснимым образом пошла зримой и призрачной грозе — акселератке на ослепительных копытцах во французском стиле, с натянутой походкой и глазами, неумело, наивно — вызывающе подведёнными под воздушный расстрел.
***
Ещё он вспомнил, как прошлым индейским летом, вот так же, без предупреждения, зашёл к Алике и застав в доме из живых обитателей, только в холостую работающий телевизор, немного посидел перед ним, переключая с канала на канал, а затем нетерпеливо всё — таки снова вышел во двор, обошёл дом и решил поискать юную хозяйку в саду. Спустившись по знакомой каменной, чуть ли не одесской, лестнице, он прошёл ещё каких — то тридцать шагов и остановился на плите, на самом краю прямоугольного, давно не использовавшегося по прямому назначению, бассейна. Алевтина, собственной персоной, едва одетая (на этот раз в каком — то неправдоподобном паутинном платье), сидела на дне допотопного бассейна, на островке чудом сохранившихся китайских лазурных плиток, которыми когда — то было выложено всё днище в виде уродливого цветка (Ирис? Роза? Антарктида?). Увидав Юргоза — призрака, внезапно выросшего над нею из земли, она тут же поменяла свои планы и решила перенести свой разговор с улитой виноградовой, по — черепашьи спешившей передать трубу исрафилю, на более удобное время.
— Хай, Юргоз! — как ни в чём не бывало театрально торжественно бросила ему с маленькой ладонью Алика.
— Привет. Что делаем?
— А, гадаю. Хочешь и тебя сосчитаю?
— На картах, что ли?
— На картишках, да…
Алика на дне раскладывала жутко популярные в последнее время «арканы». Отшельник, Повешенный, Башня, Колесо Фортуны, Судья, Сила, Солнце, Луна, Императрица, Монахиня, Император, Первосвященник, Колесница, Звезда, Умеренность, Суд, Волшебник, Вселенная… Юргоз без особого интереса наблюдал за сменой красивоватых и хитрых картинок.
— Симпатичные у тебя часики.
— Правда ведь?
— На волосах…
— Что?
— Листок… Намедни страннющий сон видел.
— Страннющий?
— Какая плотоядная улыбка!
— Сон — то про что, Нырцов?
— Представляешь, приснилось, что я — пастух Давид… оторвал письку у великана Голиафа… и с нею на плече позирую самому Микеланджело Буонаротти.

 


— Ну, да. У меня вчера тоже было… что — то вроде твоего, — сказала, хохотнув, Алика. — Не знаю… Тоже иногда снится всякая фигня мистическая… Как будто меня зовут Элизой, у меня медовый месяц со шмелиным королём Шмельсинором и нам играет сам Бетховен на паровом органе где — то в дельте Миссиссиппи…
 
 
 ……………………………………….
 
Алика снова ушла в сияющую молчанку. О чём — то задумалась. Или о ком — то…
Невысоко над ними, мелко паря по прямой, перекликаясь свистульками, протекли щурки — осоеды в сторону реки, на юг. Откуда — то снова потянуло запахом гари ослабевшего костра — дурачка.
Юргоз засмотрелся на Алику… Наколка на бледном плече; сигаретка со злобной и милой, как у хорька, мордочкой между пальцем Юпитера и пальцем Сатурна; зеркальце на земле, очевидно, хранящее запасной вариант лучшего из миров…

 ***

— А ну, тихо! — вдруг резанула Алика шёпотом, хотя никто и не думал нарушать тишину.
— Что такое?
— Тихо, говорю тебе!
— Ну — ну.
— Слышишь? Слышал? Вот сейчас… Пируют…
— Кто пирует?
— Жители Полутени. У нас чума на оба наших дома, у них пирушка, новоселье.
Из любопытства Юргоз прислушался к тишине и к «жителям полутени, отмечающим новоселье в Полутени, снова. Вдруг что — то упустил?.. Да ничего… Ничего такого… Только, в самом деле, необычное повсеместное молчание. Если, конечно, не считать едва слышные, действительно, чем — то напоминавшие болтовню фантастических тварей, звуки одинокого телика где — то за толпой деревьев, в пустой гостиной с окном, выходящим в позднее лето…

0 КАНАЛ

«… В каждом из нас живёт другой, которого мы не знаем. Он разговаривает с нами во сне и рассказывает нам, насколько иначе он видит нас, чем мы сами видим себя…».

 

 

3 КАНАЛ (НА ПРИЁМЕ У ПСИХОЛОГА)

«… человеку нужна некая базовая ценность, центр, если он не находит его в себе, то переносит его вовне, проецирует в так называемого Бога, то есть признаёт существование подобного центра, но не в себе, в «другом»…

 



2 КАНАЛ (космос и мы)

- Он прямо над нами сейчас в темноте, за пределами сияния Земли. «Чёрный рыцарь» медленно двигается по своей особой орбите, находящейся в темноте. Земля вращается под ним, мало зная об этом самовольно паразитирующем пришельце. Это спутник «Чёрный рыцарь», загадочный объект неизвестного (возможно инопланетного) происхождения. Говорят это прямо над нами, последние 13 тысяч лет. Подобно многим странным и феноменальным историям, начало легенды о «Чёрном рыцаре» положил Николо Тесла. Говорят, что он уловил повторяющийся радиосигнал в 1899, по его убеждению идущий из космоса, и заявил об этом публично на конференции. В 1920 радиолюбители могли ловить тот же самый сигнал. Затем, ученый из Осло, Норвегия, экспериментировавший с короткими радиоволнами в 1928, стал ловить «эхо с длинной задержкой» (LDE), не понимая до конца феномен возврата радиосигнала через несколько секунд после трансляции. Объяснение появилось в 1954, когда газеты опубликовали заявление ВВС США, сообщавшее миру о двух объектах на орбите Земли, когда ни одна из наций не имела ещё возможности их запустить. Существование «Чёрного рыцаря» засвидетельствовано из разных источников и подтверждено ВВС США. К 1960 и США, и СССР имели спутники на орбите Земли. Но 11 Февраля 1960, многие газеты опубликовали настораживающее сообщение: «Кто-то ещё имеет спутник на орбите Земли». Экраны радаров, созданные для обнаружения объектов противника, обнаружили нечто. Это было охарактеризовано как темный кувыркающийся объект. Спутник был не Американский и не Советский. На следующий день газеты опубликовали чуть больше информации. Орбита таинственного объекта составляет 79 градусов к экватору, а не 90 положенных градусов. Орбита крайне необычна, с апогеем 1728км и перигеем только 216км. Полный оборот вокруг Земли таинственный спутник совершает за 104,5 минут.  В то же время военные США обнаружили кожух со старого Дискавери, почти 6м длиной. Дискавери VIII запущен 20 Ноября 1959, как репетиция запуска человека в космос, с последующим отделением и спуском на парашюте. Все шло по плану, но отделить 136 килограммовую капсулу не удалось. Кожух капсулы отделился, как и требовалось, а сама капсула ушла на орбиту близкую к орбите мистического спутника Земли и считалась потерянной. Военные отследили один из кожухов, он совершал оборот каждые 103 минуты под углом 80 градусов, с апогеем 950 км и перигеем 187 км. Близко к орбите «Чёрного рыцаря», но не совсем так. Затем астронавт Гордон Купер в 1973 сообщил о НЛО зеленоватого оттенка во время его 15го оборота на борту Меркурий 9. Объект видели на экранах радаров станции слежения НАСА в Австралии не менее 100 человек. Последовавшее официальное разъяснение говорит об ошибке системы на борту и галлюцинациях Купера, вызванных высоким содержанием CO2 в воздухе. Реальность «Чёрного рыцаря» казалась невероятной. В 1973 Дункан Лунан, ученый из Шотландии, взялся прояснить вопрос наверняка. Он поднял данные Норвежских ученых о явлении «эхо с длинной задержкой» и проанализировал их. Лунан обнаружил, что сигнал указывает направление на Эпсилон Волопаса, двойную звезду в созвездии Волопаса. Чем бы не являлся «Чёрный рыцарь», похоже он транслировал приглашение от людей с Эпсилон Волопаса, приглашение возрастом 12,6 тысяч лет, по утверждению Лунана. Последнее подтверждение обнаружено в 1998, когда космический челнок Эндавер выполнял свой первый полет STS-88 к космической станции. Астронавты на борту сделали множество снимков странного объекта, которые можно было свободно увидеть на сайте НАСА. Но вскорости, все фотографии исчезли. Появились вновь снимки немного позднее, на новых страничках с описанием, что данные объекты являются космическим мусором. Фотографии хорошего качества и легко увидеть, что объект является каким-то космическим аппаратом. С того времени мы знаем все, что нужно знать о «Чёрном рыцаре». Нам известно откуда он прибыл с миссией космического посла, внешность. И все это засвидетельствовано многочисленными наблюдателями, принимавшими участие в космических программах.  Тогда почему никто не знает о «Чёрном рыцаре» и НАСА не в состоянии осознать его существование? Грандиозная история вращения инопланетного спутника «Чёрный рыцарь», возрастом 13 тысяч лет, на орбите Земли существует настолько, насколько это возможно.  Название «Чёрный рыцарь» настолько прозаично, что трудно разобраться, когда же его стали ассоциировать с историей о спутнике. Звучит невероятно, но название могло прийти от любой космической страны, и настолько распространено, что может быть связано с любым количеством реальных проектов. С 1958 по 1965 Великобритания запустила 22 ракеты, разрабатывая спускаемые носители. Программа называлась «Чёрный рыцарь». Но «Чёрный принц» ничего не выводил на орбиту, вторая ступень завершалась спуском, а не подъемом. Удалите название истории из уравнения и все звенья цепи рассыпаются. Все события, связываемые с таинственным спутником Земли, хорошо задокументированы на то время, но нет названия «Чёрный рыцарь». Никола Тесла действительно поймал радиосигнал в 1899, и верил в его космическое происхождение. Сегодня мы знаем, что Тесла был прав. Сигнал, который он поймал, исходил от пульсара, огромного космического источника пульсирующих радиосигналов. Формально пульсары открыты в 1968. Так как о пульсарах не знали во времена Тесла, было сделано возможное предположение о разумном происхождении источника нерасшифрованного сообщения. Норвежский ученый действительно принял «эхо с задержкой» и происхождение феномена не разгаданно до сих пор. На сегодня существует порядка пяти вариантов объяснения, но все они связаны с ионосферой нашей планеты. Эта пятерка в числе пятнадцати более-менее приемлемых вариантов гипотез. Ни одна из гипотез не рассматривает спутник Земли, оставленный инопланетянами. Хотя, если бы такой инопланетный спутник записывал радиосигнал и транслировал его 8 секундами позднее, эффект был бы аналогичен. Когда Дункан Лунан интерпретировал полученные радиосигналы как сигналы из космоса, он и мысли не имел связать это явление с «Черным рыцарем» или другим орбитальным спутником Земли. Лунан предположил, что эффект связан с одной из точек Лагранжа, точкой L5. Всего таких точек две: L4 и L5. Находятся они на орбите луны. Одна из точек позади Луны на 60 градусов, другая впереди Луны на 60 градусов, они стабильны и демонстрируют эффект гравитации. Более того, Лунан осознал ненаучность предположения и своей ошибки, отказавшись от него позднее. Итак, вопреки популяризованной истории о «Черном рыцаре», нет никаких связей ни с Эпсилон Волопаса, ни с мистическим спутником Земли, ни с датой 12,6 тысяч лет назад. Газетные репортажи о двух орбитальных спутниках Земли в 1954? Истории, высосанные ловкачами из пальца, в поддержку продажи книг об НЛО. Упомянутый офицер ВВС США был человеком, который видел НЛО, но никак не высказывал идею о мистических спутниках Земли. Никакой связи с рассматриваемым «Черным рыцарем». Наиболее интересная часть истории произошла в 1960, когда запускались спутники Дискаверер. Секретарь ВВС Дудли Шарп, сообщил прессе, что этот новый мистический объект был вторым кожухом с Дискаверер VIII, двойник ранее обнаруженного. К тому же соответствующего размера и на предполагаемой орбите. Вскорости данные подтвердились. Журнал «Тайм» даже опубликовал подтверждение, но так как сообщение было тривиальным и не являлось сенсацией, прочитать его можно было в конце колонки новостей. Есть еще одна интересная заметка о программе Дискаверер. В 1992, одна из программ ЦРУ под названием Корона была рассекречена, и раскрылось, что вся программа Дискаверер выполняла запуск спутников-шпионов Корона, а не астронавтов. Причина использования полярной орбиты в возможности фотографировать каждую часть Земли, в отличие от возможностей приэкваториальной орбиты, которая захватывает только некоторые широты. В те времена не было технологии передавать изображения с орбиты на Землю. Камера с пленкой должна была вернуться для проявки и дальнейшего анализа. Для этого камера Корона КН-1, должна была покинуть орбиту, парашютироваться в атмосфере, где её перехватывал самолет-спасатель JC-130. Хотя вся программа Дискаверер была военной, запуски и результаты публиковались в газетах и содержали правдивую информацию, что прояснилось после снятия секретности. Камера Корона и её кожух были действительно утеряны с борта Дискаверер VIII, как писали газеты в 1960. Их необычные орбиты были также описаны корректно. Что же видел Гордон Купер с борта Меркурий 9, подтвержденное всеми операторами радаров? Со слов самого Купера, который умер в 2004, вообще ничего. Но нет ошибки, что Гордон Купер не раз докладывал об обнаружении НЛО, когда был летчиком. Он был уверен, что видел целый флот НЛО над собой, когда базировался в Германии, хотя никто другой не докладывал об этом. Но Купер уверен также, что приписываемое ему сообщение об увиденном с борта Меркурия 9 зеленоватого «Черного рыцаря» в 1963, полностью сфабриковано. Он выложил все записи полета, включая собственные оригиналы, подтверждая отсутствие подобного сообщения. История о сообщении Купера упоминается практически во всех книгах об НЛО и «Черном рыцаре». Но подобной записи нет в документах НАСА, нет в докладах операторов радаров или других источниках и является чистой выдумкой современных писателей. Что же оставляет нам полет STS-88 корабля Эндавор и ошеломляющие фотографии космического корабля? В этой части истории много неточностей. Прежде всего, космический челнок всегда находится на приэкваториальной орбите, как и Международная Космическая Станция. Объект, двигающийся по полярной орбите, имеет скорость десятки тысяч километров в час. Слишком быстро, чтобы быть замеченным и невероятно быстро, чтобы получить несколько фотографий высокого качества. Во время одного из выходов астронавтов в открытый космос, было утеряно термозащитное покрывало. Одна сторона серебристая, другая сторона черная. Оно медленно удалялось, принимая причудливые формы, и были сделаны несколько фотографий. Не зная происхождения объекта, можно назвать что угодно. Но, к счастью для астронавтов и несчастью для загадочной истории, это не был спутник инопланетян.

ЗЕМЛЕЖОР
      Чёрт — те что бормоча себе под нос, не вынимая рук из карманов джинсов, нехотя отфутболивая в разные стороны банки из — под пива и колы, плёлся он пару часов спустя обочиной шоссе след в след за собственной обострившейся, по — прежнему неотлучной, тенью. Вокруг не было видно ни души, ни здания, ни даже малейшего намёка на что — нибудь, кроме голого поля зрения. Только изредка злорадно проносилось туда и обратно одно и то же серое авто с серебристым оленем на капоте. Но Юргоз не принимал его в расчёт, словно назойливого слепня. Это при том, что порой оно вовсе не казалось ему безобидным недоразумением, в мгновенье ока вырастая из далёкой точечки до крупного металлического зверя на змеящихся сквозь марево колёсах и с той же стремительной злонамеренностью уменьшаясь до точно такого же пунктика, только уже на другом конце плоской, расплавленной до черноты, павшей туши радуги.
Беременное солнце с ослепительным зародышем под сердцем начало спускаться по небесной трамвайной ветке.
Скомандовав джинсам «вольно», Юргоз справил нужду там же, на обочине, в траву — мураву, чуть не сбив и не спалив на лету огромную, как свидетельство о браке, дикарку — крапивницу. Эх, ты, дурочка —

БАБОЧКА, — и, ж. Насекомое с двумя
парами крыльев. А бабочка крылышками
бяк — бяк — бяк — бяк.
ж

ГУСЕНИЦА, — ы, ж. Червеобразная личинка
бабочки с несколькими парами ног. Круж —
жите меня, кружжите!
~

КУКОЛКА, — и, ж. Насекомое в стадии
уже не ползающей, но ещё не обретшей
крылья. Little Doll — 3: 21.
0

А не пойти ли нам в поля, подумалось Юргозу, когда он перебазировал внимание с бабочки на развернувшуюся перед ним блёклую, поделённую на небо, землю и даль, благодать. Имею полное право побродить по бесцветной травке, погрезить вон под тем одиноким гордым, похожим на гриб, деревом, которому, по всей видимости, до поры до времени и доверили сторожить открытое, как вопрос, пространство. Ни сегодня — завтра Кто — то купит Всё Это, включая… горизонт, — говорил Юргоз вслух сам с собой, приближаясь к роскошному дубу — единственному дереву, которое осталось после сноса парка.
Интересно, продолжал он, но уже не вслух, а мысленно, что происходит с деревом, когда оно в один прекрасный день остаётся стоять в полном одиночестве? Такое чувство, что умеет говорить по — нашему. А, может, и лучше нашего… Эх, ты, дуб неморальный.
Юргоз несколько раз прошёлся вокруг дерева, любуясь его взрывоподобной статью и кроной, почти чёрной, с просветами, до мурашек напоминавшими невесомые кусочки раскалённого льда, которые с лёгкой руки поэтов принято называть «звёздами»… Прислонившись к широкой, твёрдой, как камень, колонне, закурил он оставшуюся пахучую сигаретку.
Зачем его оставили?
В шевелюре дуба запутывался то один, то другой тысячекрылый зеленокожий ветерок. Они переговаривались друг с другом во весь голос, не превышавший силы нежного шёпота, дразня и так благодарную всем ветрам листву упоминанием всуе мировой розы.
Птицы не показывали носа.
Похоже, я тут один, подумал Юргоз.
 
 
***
Тщательно раздавив скукожившегося сигаретного червя носком сквозных башмаков, он зашагал дальше, непосредственно в глубину и простор полей. Пока он шёл, то тут, то там появлялись, как из — под земли, на незнакомые звуки шагов, горбы скифских курганов. Они своеобразно паслись, поедая не бог весть какие корешки, и с нескрываемой ностальгией вспоминали о кашках, колокольчиках, «любишь — не любишь», которые все куда — то, словно сговорившись, пропали; под ногами у Юргоза не было ничего, кроме голого прекрасного чернозёмного песка.
За первым же холмиком, походившим на капсулу гигантского яйца, вкопанную в почву до половины, Юргоз носом к носу нашёл на местную детвору: на светловолосого, безжалостно расстрелянного канапушками, пацана лет десяти и на рыженькую девочку лет семи. Пацан на поводке держал седую козу с саранчовым глазом и добрым розовым выменем. Девчонка вертела в руке какую — то шальную палку. Дети ничуть не испугались незнакомца. Юргозу показалось, что они его как будто даже надеялись встретить именно там, где, и в самом деле, встретили. Заговорили с ним охотно, но при этом осторожно, как если бы на нём была, к примеру, шляпа, вроде пресловутой циммермановской, в которой изображали такого же пресловутого террориста — разночинца на рекламных щитах по всему городу в сопровождении довольно двусмысленного слогана, — «Народ Пушкина Победит!»
*
— Привет.
— Привет…
— Коза у вас хорошая… Вот только травы здесь маловато. Что — нибудь находит?
— Она находит. А вы не к яме идёте? Ну, к той…
— Да нет. Так, гуляю. Никогда тут не был, хотя часто проезжал мимо… А что за яма?
— Остановите её.
— Остановить кого?
— Яму. Вы её сами увидите, если ещё пройдёте дальше… Она там. Немного не доходя до горизонта.
— Хорошо. Поглядим.
— Мы тут все зовём её «Ямой». Ещё с прошлой осени в ней завёлся этот — чёрный рыцарь. Он всё — таки упал. Как и предрекала знаменитая Кассандра Бобруйская. А отец почему — то называет его, начитавшись вечерних газет, «последним мечтателем». Хотя, по — моему, он больше похож на «первого мироеда».
— Почему?
— Землю ест как никто.
— То есть вот так прямо в одиночку и ест?
— Да, всё время. Постоянно. Не может остановиться.
 
Вдруг заговорила до того всё время молчавшая девочка:
— Паша только про это телевизор смотрит. Даже про свои любимые кроссворды с фрагментами забыл.
 



Юргоз продолжил разговор.
— Мне всё — таки кажется, что это метеорит и не более того. Причём, это не такая уж большая редкость. Упало на землю небесное тело. Подумаешь, чудо! Мало ли их падает и ещё упадёт…
— Но ведь в том — то и дело, что это не метеорит! У метеорита не может быть голода. Это чёрный принц. Я уверен. Там уже яма целая образовалась, пока администрация ушами хлопает. И она постоянно растёт… Её нужно остановить.
— Как там, в газетке — то, было? «С неба звёздочка упала…». — Да уж, звёздочка… Пастух из Н — ской Общины сообщил о падении крупного метеорита в двух км от его дома…
— Наш папа, — уточнила девочка.
— Ваш отец… И вот прибывшие на место встречи с космическим гостем милиция и геофизики обнаружили кратер диаметром в 20 м и глубиной в 8 м. Идём дальше… При ударе о землю метеорит этот поднял в воздух на высоту 150 м столб пара и пыли. Приборы на месте падения небесного камушка, да, ни фига себе камушек, приборы не зарегистрировали какого — либо превышения естественного фона радиации, ну и т.д., и т. п. Кто — то высказал осторожное предположение, что упавший объект — это не что иное, как известный всем «Чёрный принц»…
— Это они исказили юркиного «чёрного принца», — опять исправила ошибку, улыбнувшись, девочка, вероятно, будущая учительница, подумал Юргоз.
 

— Значит, это произошло где- то здесь…
— Яма стала больше, чем была раньше. Уже не 20 м, а все 50. А глубина тоже другая — метров за 10. Правда ведь, Умка?
— Правда, — серьёзно поддакнула будущая классная руководительница Умка.
— А что, далеко к ней идти? — спросил Юргоз у обоих.
— Недалеко, нет, — ответил Паша.
— Ладно, тогда пойду. Можно вот так — запросто?
— Да.
— И никто не охраняет?
— Неа. Вообще.
— Почему?
— Боятся, наверно..
— Эту самую яму?
— Ну, да. Говорят же, что растёт и растёт. Как бы остановить никто не может. Ну, и ещё говорят: авось сам уйдёт с миром.
— Ладно. Поглядим на вашего чёрного рыцаря… Со мной пойдёте?
— Не — ет. Идите вы один. Вы — не здешний.
— А что, раз не здешний, то не жалко?
— Не в этом дело. Просто, раз вы не отсюда, не из наших мест, то с вас другой спрос.
— Какой другой спрос?
— У вас нет страха.
— Ну, страх он есть у всех.
— А я бы пошла, но только не прямо сейчас, а как — нибудь сразу потом, когда зуб перестанет, — добавила Умка.

 
 Юргоз пошёл один.
Дети, оставшись позади, не двигались с места, как вкопанные. Во все глаза смотрели вслед незнакомцу, уменьшающемуся, как в сказке, в размерах, думая: «Надо же! И правда, пошёл! И при этом как ни в чём не бывало улыбается и хлещет травинкой по траве. Интересно, кто он такой? На Гагарина чем — то похож…»

 
 

                ***
М. Гагарина: Чавооо? Какая ещё, к чертям, Партия?
Ж. Гагарина: Чавоооо? Какой ещё, факин, Слава?

 
***

Мы с косбергом видим тебя прямо – таки отлично… Земля вроде не горелая, чистая. Не пробита… Камень? Нет. На глаз не разберёшь… Ну, привет, привет. Что дальше? Дальше, спрашивают тебя, камикадзе несчастный? Шевельнись хоть. Подай признаки. Красавчик… Свернулся пистолетиком… А маленькие люди сейчас сидят по домам, тебя, пришельца дорогого, обсуждают, непутёвые косточки моют. И никто не знает, чем этот гость на самом деле тут занимается. А гость лежит себе мирно, да так лежит, что кратер вокруг него разрастается. Как взрывная волна… Что же ты, сволочь, делаешь, а? Землю нашу ешь! В прямом смысле.  И, похоже, тебе это нравится…И тебя ничем не испугать… Ну – ну…

                (…)

 
…Ещё совсем недавно, каких — то полвека назад, казалось, что нет на земле отряда существ более многочисленного и неистребимого, чем эти «мечтатели», или как их называли охотники — «мироеды». Особенно в годы правления Мавра Третьего стаи «мечтателей» расплодились настолько, что в прямом смысле слова затмевали белый свет. Их насчитывалось, по приблизительным подсчётам специалистов, около триллиона особей. В передаче «Апофеоз Мира» Никъ Бабб даже привёл «точную цифру»:

50906 60905,

которая, по его мнению, должна была читаться следующим неожиданным образом:

город дорог,

то есть, как те самые «слова — близнецы», упоминающиеся в Книге О в качестве названия Последней Третьей Столицы Двуглазых Людей. Речь о естественных людях, о ниспонаномиматамимонанопсинах… Возвращаясь к «мечтателям», следует отметить, что материканцам было известно, в каком направлении «мечтатели» совершали миграцию, где опускались, чтобы «перевести дух»… Их убивали на лету палками, из двустволок, даже из рогаток и воздушек… Когда же «мечтатели» опускались на землю, то начиналась настоящая бойня… «Мечтатели» не боялись ничего, а тем более стрелков, и прибывали волна за волной, подобно мароккской саранче… К слову сказать, мясо «мечтателей» было вкусным. Гурманы между собой его так и называли: «мечтателятина»… Поэтому уничтожение «мечтателей» (об их клонировании до сих пор ведутся дискуссии) было поставлено на поток… Тела подвергались засолке и продавались по цене 1 р за тушку… Обитали они в основном в норах гигантских обрывистых берегов вдоль реки Леты… Некоторые наиболее удачливые свидетели рассказывали, что видели колонию в сто млн пар, беспрестанно занимавшихся спариванием или поеданием собственных «священных» экскрементов… Но «мечтатели» питались не только своими «галлюциногенными» выделениями… Когда «мечтатели» зимой спускались глубоко под землю, а точнее, под реку Лету, по — ближе к очагу земного солнца — сердца Земли, окружённого пустотой звёздной, они питались ещё макромикрами, открытыми в своё время Джакомо Казановой, адептом Иксамерона… Макромикры — это люциферы размером не более 1,5 см… Особенно питательны их любвеобильные личинки…

 
 

…Отряд двоякодышащих эльфов, к которым относятся макромикры, — самые примитивные представители однообразных… Но вернёмся к «мечтателям»… В обычные дни года, как правило в тёплые, они опускались на «город дорог» такими огромными стаями сразу, что их тяжести не выдерживали крыши домов… Часто «мечтатели» давили друг друга… Две мировые войны — прекрасный тому пример… «Мечтателятиной» до отвала наедались не только верхи, но и низы… Не только «сливки» общества (магнаты, премьеры, президенты, монархи, папы, жрецы, жрицы), но и простые обыватели, — полицейские, студенты, пролетарии, интеллигенты, попы, туристы, поэты, воры, шлюхи, бомжи, словом, все — все, в той или иной степени «выведенные из себя» бесстыдными зеркалами «мечтателей»… Истребление «мечтателей» поистине не знало границ… Пожалуй, впервые в истории человечество объединилось и в едином порыве противостояло безжалостному врагу… Воздушки, обрезы были у каждого свободного гражданина, и отстреливать «мечтателей» никому не запрещалось… Закон допускал, что житель Материка может быть белым или чёрным, но ни в коем случае не цветным, то есть какого либо из семи цветов радужного спектра… К 1961 г. численность «мечтателей» резко сократилась… Правозащитники от нечего делать «забили тревогу насмерть» и попытались взять «мечтателя» как уникальный вид под охрану, но безуспешно… В конце 60 — х только одно охотничье общество «Каисса», состоявшее из разнополых членов, добыло за одно Вербное Воскресенье около 45 тыс. «мечтателей»… В 80 — х на свободе оставалось лишь несколько сотен «мечтателей»… Ещё через десятилетие численность их сократилась до 50… Вскоре был замечен последний «мечтатель»… Его «пасли» всей областью N до тех пор, пока он не исчез… В 1991 г. ректор Завитокского Университета, всемирно известный демонолог Коллектив Авторов назначил премию в 5 млн р тому, кто поймает или укажет место обитания пары «мечтателей»… Премию эту так никому и не вручили — «мечтатель» исчез с лица Земли как вид… По некоторым данным, последние несколько сотен «мечтателей» пали не от рук материканцев, а от какой — то неизвестной болезни…

………………………………………………………………………………



Юргоз крадучись прошёлся по самому краю воронки, по всему её кругу, чувствуя на своих ресницах живое дыхание ямы. «Рыцарь» тоже повернулся вокруг своей оси вместе с ямой, безропотно подчинившись желанию человека. Юргоз пошёл в обратном направлении, и «принц» со всей воронкой так же повращались в другую сторону. Юргоз остановился. Хотел закурить, но вспомнил, что единственную оставшуюся сигарету уже выкурил.
Между землёй и небом, на месте исчезнувшей флейты Пана, висели те же серые бездыханные облака. Орёл лежал на одном из них, на самом протяжённом, распластав огромные крылья, в летаргическом забытьи. В полной мере увидеть его мог только какой — нибудь сказочный великан, да и то, — приподнявшись на носках. И если бы великан заглянул в колыбель из невесомого свинца, то он увидел бы, что в зыбке у доисторического хищника одна половина — кошачья, а вместо птичьей кривоклювой головы — прекрасная девичья…
Юргоз пристально всматривался в облик «рыцаря» и пытался на расстоянии расщепить его атомную таинственность.
Замкнувшаяся в себе «вещь» тем временем темнела на дне воронки, соединяя в себе классические свойства Акакия Акакиевича Башмачкина и Инкогнито из Петербурга.
Вдруг Юргозу показалось, что в ушах у него лопнули какие — то доселе ему не известные пузыри, и слух резко и свежо обострился, расцвёл. Стоя на краю кратера, он услышал дыхание «рыцаря», его живую похрюкивающую тишину! Причём, он слышал её так отчётливо, будто в уши ему вместо пузырей незаметно, одним движением, вставили специальные микрофоны, вроде тех, что надевают на голову международные люди на международных собраниях и прочих пленумах. Не удержавшись, Юргоз дал себе волю и повелительно зашептал на гостя сверху:

Эй, попаданец, слышишь нас? Нас с косбергом? Правда, что ли, землю жрёшь? Так говорят: жрёт, мироед бешеный. Землежор… И ничто не может его остановить… Слышь, ты… Не слышит… Ничего не слышит… Ну, да, малость оглох, сука, от падения… Что — то говорит там… То ли говорит, то ли жуёт… Чёрный рыцарь… Говорят, даже объявление давал в газеты: ищу, мол, себе варвару красу золотую косу, самый красивый пришелец, ненавидящий первого космонавта Земли… Опять что — то говорит…  И опять ни фига не разобрать…
 
……………………………………………………………………………………………………………………………..


Рыцарь… Да какой ты, факин, рыцарь! Мироед ты… Землежор… Что, вкусная Земля?.. Ну, жри, жри, тварь… Чтоб ты подавился… А ты подавишься… Ты обязательно, сволочь, подавишься… Тебе конец… Вот и косберг подтверждает… Не нам конец, правильным землянам, а именно тебе, вражина дырявая… Что, получил по мордасам от Юрки Гагарина?.. Получил, получил… Я же вижу, что получил по полной программе… По полной программке сломал он тебе хлебало альдебаранье… Гагарину — слава! Спас планету от Чёрного рыцаря… Догнали тебя вместе с косбергом и как дали под зад, что аж рухнул вниз, чувачок… Молодца, Гагарин!.. Орёл Гагарин!.. Наказал стукачка околоземного. Проучил самозванца! Жри, жри! Что остановился? Нажрался, что ли уже? Нажрался… Сдох, падла. Сдох. Умер. Не дышит. Да. Косберг и тут сработал. Сработал косберг. Да. Всё. Конец. Точка.



 ЧУЖАК
   Sachez qu`aucun home comme il faut ne lit Gogol.

Le comte A. Orlov*

 Распахиваясь четырёхглазой личиной и вновь складываясь в слегка покачивающийся из стороны в сторону хищный плавник, ;;;;; (*) осторожно, но со знанием дела, подобно эквилибристу, балансирующему на канате с шестом и першами, перебазировался с века на веко… Достигнув ямочки на обрыве липкого от крови, пота и грязи подбородка и не доходя до развороченной осколками грудной клетки, ;;;;; внезапно сорвался с последнего места и молниеносно взвился над дном долины, изрытым взрывами и усеянным трупами людей, машин и бог знает чего ещё. Но куда устремился этот жалкий сор? А устремился ;;;;; к вершине колоссальной снежно — белой шар — горы, одиноко и устрашающе расположившейся в центре долины, посреди земли и времени, и их тяжёлых испарений, подобно отрубленной голове давно уже незапамятного божества. Ненадолго, будто примагниченный, ;;;;; пристал к её асбестовому темени; однако, разочарованный тем, что все мысли красавицы отчего — то вращались вокруг некоего столь же ослепительного, как она, но только чёрного, куба на противоположном конце мира, ;;;;; снова сорвался прочь и по каким — то своим, доступным только ему, простейшим на свете, ступенькам принялся стремительно погружаться и погружаться в чащу чащ открывавшегося и открывавшегося перед ним другого мира, на полном ходу уворачиваясь от уцелевших после битвы голодных ветров, которые упорно принимали его за какой — то неизвестный вид летательного аппарата: пускай крошечный, с листик акации, но, очевидно, необыкновенный на вкус и хруст.
;;;;; долго ещё не удавалось встретить достаточно безопасный полустанок.
Перепрыгивая из зеркал населённых в нежилые и наоборот, ;;;;; никак не мог найти то, что ему было теперь особенно нужно: уютное, сытное местечко. Не терра инкогнита, которую ему со всех сторон вовсю рекомендовала огранённая, подобно алмазу, планета, представляя её неким цветком обетованным, а хотя бы та же слеза косули под пологом тёплого леса или ещё лучше — долгожданная, разбитая проливным дождём, соль… Самые разнообразные ландшафты неизбывно тасовались в колоде путешествия, сменяли друг друга, как будущие, уже неизбежные, зрители перед кассой, в очереди за билетами на новый приключенческий фильм о диком западе… Вот ;;;;; заметил под собой тихую океанскую лагуну с довольно протяжённой острой песчаной косой. Лепестками роз на ней, точно подобранные и разложенные по порядку, темнели многочисленные, вооружённые солнцезащитными очками, купальщики и купальщицы всех возрастов и калибров. Пресловутые людины… Все как будто чего — то ждали. Точно — не его. Чего — то иного, того, чего сами не знали и, по большому счёту, не хотели, боялись знать… Махнув на них и на их фальшивые ожидания, бесшабашным беспризорником перепрыгнул ;;;;; через первый же подвернувшийся на пути частокол в частной зоне, частокол с дыряшливыми кувшинами и одним надтреснутым людинским черепом, который, в отличии от горделивой посуды, жалко красовался на кривой палке, потупив пустые глазницы и оскалив гнилые зубы в сумасшедшей улыбке… Вовсю маневрируя, он, тем не менее, вернулся на миг — другой, оседлал бедный черепок, «попечатал» на нём лапками и концом хоботка и даже успел набрать короткий русский стишок а ля дхармс:


сладкая парочка без подоплёк:
черепушка энд мотылёк…

…Но нужно, нужно было двигаться дальше… И вот, размотавшись плазмоидным клубком, влетел ;;;;; в распахнутое окно не то столовой, не то игрового зала, и тут же вынужден был срочно убираться вон, без оглядки, так как гадательные кости, покатившиеся по зелёному сукну, отпугнули ;;;;; своей взрывной волной, и он, в то же время заметив свою соплеменницу, бежавшую по воздуху в сторону Каштановой Аллеи, бросился вслед за ней, причём, чуть ли не по прямой, против своих обычных правил, — как прищепка на задетой за живое верёвке. Впрочем, очень скоро ;;;;; вынужден был оставить преследование цветной незнакомки. Она оказалась красивой, но безнадёжной фата — морганой, навязавшейся в сознание одними лишь второстепенными образами, вроде синей гагаринской пятирублёвки, ослепительного обрывка писчей бумаги, блика лужи с раздавленным газетным корабликом, далёких фигурок двух девочек в синем и красном и безрезультатно пристающих к ним солнечных зайчиков. Кто — то включил кусочки зеркала вместо фонариков: прямо от неба… ;;;;; резко повернул в другую сторону, сделал присущую ему молниеносную лемнискату… и тут же угодил из огня в полымя, — в чудовищный людинской поток, неостановимо ползший и продвигавшийся по центральной улице и заглушавший своим плеском и грохотом даже подземный гул неутомимого солнца…

Б а у т а. Гля, 10 000 ангелочков на кончике иглы
пасьянс раскладывают…
Б а л а к л а в а. Сто пудов, это они тут по карманам
шевелят…

…Эти осатанелые от радости головы, флаги… Транспаранты, транспаранты, руки, руки, рты, рты, чучела, чучела, маски (маски! маски!?) жезлы, трубы, трубы, барабаны, барабаны, барабаны, бубны, бубны, рупоры!.. Полностью положившись на свою природную дерзость, ловкость ихневмона и бесстрашие кобры, ;;;;;, по головам, между головами, а кое — где и сквозь головы, помчался к истоку демонстрации, к истоку и её же концу…

Время — бремя!.. Третий Глаз — Глаз Народа!.. Наш Вождь — Слепой Дождь!.. Верни Нам, Зеркало, Что Наковеркало!..

Но не суждено было ;;;;; достичь конца людинской гусеницы, призывавшей на помощь «божественного наездника»… ;;;;; метался из стороны в сторону, чудом уворачиваясь от пальцев, флажков, плевков, шляп, мишуры, мелких денег, трусов, лифчиков, пуль, всевозможных ртов, плетей и пр., пока не попал вместе с каким — то падучим зазубренным листком в звёздочку разбитого окна одинокого старинного вагона трамвая, то есть, возможно, в обитель самой тишины, всеми так шумно и оттого безуспешно разыскиваемой. И ;;;;; увидел среди странно знакомых, но почему — то уменьшенных в размерах гор с долиной между ними, лежащего великаном того самого смертельно раненого солдатика — адамита, однажды попробованного им на вкус. Вот только теперь он лежал без той страшной раны, с целой грудью, чистый, без военной формы, но в каком — то странном костюме совсем из других времён и пространств. «Проснись, Великан! Глаза разуй!» — обратился ;;;;; к «великану» по имени на чистейшем русском языке. Но «великан» не услышал залётное существо и продолжал мирно спать, слегка похрапывая, на сидениях под окном, с блаженной, прогнувшейся под тяжестью интересного сна, улыбкой на лице, разделённом на две равновеликие половины светом и тенью…

 


На распластанных крыльях с нагими глазками ;;;;; рассёк воздух над самыми веками сновидца, и, миновав тем же образом половину вагона, наконец опустился у подножия небольшой пирамиды, к плоской вершине которой вели узкие ступеньки очевидно из осиной бумаги. ;;;;; стал замысловатыми шажками подниматься по ним наверх, то держа атом своих крыльев на тончайшем на свете замке, то как ни в чём не бывало расщепляя его на симметричные, как иконы, страницы, являвшиеся в то же время и обложкой его интимного, ещё никем не прочитанного, дневника… Однако, когда ;;;;; взобрался на верхнюю площадку зиккурата, то ему пришлось задержаться на ней дольше, чем он рассчитывал, так как плато, на которое он, ;;;;;, ступил, оказалось двухуровневым, — было разделено на две части, причём, дальняя, в какой — то степени, превосходила ту, где теперь сидело существо с развёрнутой своей маской вместо крыльев. ;;;;; обратил внимание на ряды больших чёрных знаков; в строгом порядке, рядами, они лежали на бледной гладкой, как человеческая кожа, поверхности вершины, прикреплённые к ней намертво, — точно так же, как «глаза» к чешуе его крыльев. Пройдя по чистому полю, отделявшему край плато от начала строк, а затем — и сами строки, ;;;;; добрался до середины, до границы между восточной и западной сторонами. Чем — то ему приглянулся один из знаков — прямая и тонкая, точно лезвие бритвы, черта, и ;;;;; пробежал по этой чудо — чёрточке, будто по чёртовому мосту где — то высоко — высоко в горной глуши, в обратном направлении, и вступил в пределы, по всей видимости, заглавной буквы — буквицы. ;;;;; попробовал побродить по узорам, вившимся вокруг этого, в отличие от прочих, красного знака, как вокруг некоего образца, и вдруг понял, что данный символ, это «устремлённое вниз око», — не что иное, как русская литера «А», однажды уже где — то (вот только где?) виденная им. После такого неожиданного и вместе с тем тривиального открытия ;;;;;, совсем осмелев, отправился перебираться из значка в значок, угадывая их кончиками лапок и спиралевидного хоботка, — нанизывая их одного за другим на невидимую нить строки. Однако, добравшись до вожделенного конца, ;;;;; вдруг пропал, как будто не был вовсе, — словно пламя свечи, которое одним движением длинного языка погасил — таки любитель строптивых чертиц — голодный дух — хамелеон. Перед тем же, как исчезнуть, на этот раз окончательно и безвозвратно, ;;;;; вошёл в круг последней буквы прочитанной им строки:


— А поворотись — ка, сын! Экой ты смешной какой. Что это…

 ***

 
  Тогда, весной 200? года выглядел я совсем не плохо для человека, несколько дней назад освободившегося из мест не столь отдалённых и севшего в поезд до Москвы. Возвращаться мне в родной Ч — ск, в котором мне следовало выйти незадолго до Сердца Родины, не было смысла. Последняя ниточка — мать — умерла пару лет до того. Друзья, все как один, обабились. Подруги обзавелись каменными стенами. Ева написала, что «повстречала Другого»… А тут: совершенно неизвестный мне симпатичный городок, на полпути к Ч – ску. И название, брр, серьёзное: Конец… Снова взглянув на найденную на вокзальной лавочке фотографию с таинственной, как рассветная дымка в горах, незнакомкой из далёкого прошлого (… на ч\б фото — портрет женщины лет тридцати с хвостиком с едва уловимой, в сущности, отсутствующей, улыбкой в уголках тонкого благородного рта… на реверсе отдельными буквами, наискосок, от руки, карандашом не без изящества написано следующее: г. З, Энгельса, 203 — П. М. Ж. 11.04. 1961 AD…) и, в общем — то не надеясь, что она ещё жива, решил я сходить по указанному на обратной стороне адресу и, если повезёт, снять, на время, какую — нибудь комнатёнку недалеко от центра.
*
Улица Энгельса, по — видимому, пару тысяч лет назад одна из первых в этом заштатном городке, теперь, в начале двадцать первого века, представляла из себя довольно малопривлекательное зрелище. Теперь это была кривая уличка в частном секторе, которую местные власти каждый год с помпой собирались привести «в надлежащий вид», но до сих пор так и не собрались (так же — с помпой): то ли луна опять отказалась выходить за солнце, то ли революция на бета Персея затянулась.
Пройдя её всю, от кинотеатра». ищевик» до магазина.». ромтовары» (полиция сбилась с ног в поисках похитителей обеих неоновых букв «п»…), я с интересом обнаружил, что искомого адреса нет. Уличка заканчивалась домом 202. Не жила же его таинственная хозяйка в магазине? Впрочем, недоразумение вскоре с лёгкостью было устранено. Какой — то местный старожил просто махнул своей всегда готовой к бою тростью в сторону калитки, дескать, вот она, справа от». ромтоваров», да, да, то, что вы приняли за вход на задний двор магазина… На деревянной дверке, под капризной маленькой аркой, не было никаких цифр — только некий значок, очень похожий на человечка в скафандре, нарисованного школьником по дороге домой лишь затем, чтобы как — то использовать украденный из кабинета классручки новый ослепительно — белый мелок.
*
Дверь, помнится, открыла уже не молодая женщина одного со мной роста. Я, несколько опешив от первого впечатления, представился в качестве чужака — приезжего, которому срочно нужна комната без претензий. На неделю — две. Женщина оценивающе прошлась по моей фигуре серыми горгульями глаз и, не найдя во мне чего — то неблагонадёжного, впустила к себе.
Потом мы прошлись по её скособоченному домику, по всем четырём комнаткам. Мне сразу, с порога, была предложена самая дальняя, с окном, выходившим в какое — то неожиданно протяжённое, чуть ли не бесконечное, поле, густо усеянное всякого рода резными столбиками, чем — то напомнившими фигурки фантастических персонажей с выставки современного искусства, которую я как раз накануне видел в вечерних новостях, гоняя чаи в закутке у вагоновожатой, у ассоль капитоновны. На мой вопрос — «Что это?» — хозяйка равнодушно ответила, нечаянно съев четвёртую буковку во втором слове: «Кладбище… Кладбище бли(.)нецов»…
—
О «кладбище» я снова вспомнил после контрастного душа и бодрого одинокого ужина в пустой и гулкой, как подвал, гостиной, когда уединился в своей кубической комнате и открыл окно, чтобы покурить. На этот раз оно показалось мне не таким интересным, как при огненно — рыжем свете заходящего солнца. Теперь передо мной до едва различимого горизонта простиралось всего лишь некое дикое тёмное поле, густо поросшее карликовыми деревцами и высокой травой вроде тростника… Я жадно втянул в себя дым от дешёвого абхазского табака, купленного ещё на вокзале, по прибытии в З. Выпуская струю дымка наружу, рот, как бы отдельно от меня, нечаянно чуть слышно присвистнул, словно от удивления, что губы сложились в трубочку, но не для поцелуя, а — в пустоту…
Звёздная побежалость на поверхности ночных небес вызывающе мерцала… В воздухе стоял какой — то непрерывный шелест, словно где — то шумел водопад и ветром приносило только часть его колоссальной звуковой палитры, но, быть может, часть самую баснословную: шёпот.
Отчего — то этот непрерывный навязчивый звук шёпота вызвал в моей памяти одну жутковатую картинку, которую мне довелось случайно подсмотреть в поезде, когда я ехал, лёжа на верхней полке плацкартного вагона. Прямо подо мной сидел паренёк в хаки, явно возвращавшийся домой из армейки с покупкой, совершённой от хорошего настроения и, вероятно, по не праздному интересу. Он с каким — то даже чрезмерным для его возраста любопытством медленно листал альбом с картинами, подолгу останавливаясь на каждой, причём как — то так получалось, что все его движения удивительным образом были синхронизированы с ясно слышимым ритмом самого поезда, стуком вагонных колёс о рельсы… Больше же всего ему запомнилась картина, на которой был изображён очевидно двухмесячный младенец, лежавший у окна с видом на горную местность, как раз под висевшим над ним охотничьим и вовсе не игрушечным ружьём; ремень, на котором висело ружьё, грызла взрослая крыса, грызла с таким расчётом, что в итоге тяжёлый приклад ружья должен был точнёхонько угодить острым краем в висок мирно спящему карапузу. Вот именно звук шёпота далёкой воды и напомнил мне воображаемый звук резцов той нарисованной крысы, спешившей перегрызть ремешок смертоносного отцовского ружьища…
Я разделся и машинально захватил с собой в кровать карманного формата книжку, лежавшую на тумбочке, но после первой же попавшейся на глаза страницы уснул…

 
 ***
                В белой одежде, что с воротом алым,
                В У* я тебя, милый мой, провожала…
               
                Песни царства Тан
     Неожиданно красноглазая от слёз и обычно многословная, мисс Барбара Вествуд, за два последних года третий по счёту канцелер, отвечавший за всю параллель, на этот раз, ограничилась несколькими словами, сказанными, во — первых, в связи с лучшим квизом по физике, то есть квизом Элвиса; во — вторых, в связи с поступившей информацией о подожжённом в мужском туалете рулоне бумаги, что обрекало виновного на две недели принудительных работ по уборке мусора и стрижке школьных газонов, и, наконец, в связи со своей старенькой матерью, подхватившей где — то инфлуэнцу. Закончив свою короткую, несколько сбивчивую речь, она необычно как — то услужливой гейшей, улыбнулась и бесшумным призраком вышла из аудитории: никаких привычных одиноко стучащих по мраморному полу коридора каблучков! Оставшиеся в помещении одногодки Финна по учёбе в Даркблювуд Хай Скул, в отличии от него, все жители Миррорс, города — спутника Даркблювуда, каждый со своим «летним хвостом» после последнего семестра, точно почувствовав жалость не только к канцелеру и виновнику пожара в школьном сортире, но и к учебникам с арабскими формулами, отложили в сторону уставшие ходить по рукам книги из школьной библиотеки и уткнулись в старенький словарь Джонни Патмоса. Местный димаджио и весельчак — Джонни Патмос притащил его в класс не на шутку напуганный недавним «серьёзным разговором» тет — а — тет в кабинете с «Чудовищем» — с директором Джонатаном Прескоттом, потомком того самого Гарольда Прескотта, первого человека, подбившего в конце XIX века, в самый разгар «золотой лихорадки», последнего птеродактиля, а если точнее, царицу птеродактилей, метким выстрелом в сердце из обычного охотничьего ружья. Хотя было не мало авторитетных людей, которые отрицали какое — либо наличие огнестрельного оружия и настаивали на том, что Прескотту удалось поразить царицу птеродактилей без единого выстрела…
   

Бадди стоял в стороне не только от группы слева, насмешливо рассматривавшей словарь Джонни, но и от вновь раскричавшейся, как только вышла из класса мисс Вествуд, трансляции стэндапа в зеленоглазом, точно кот, радиоприёмнике Холли Грейл справа от себя, погружённый в украденного (на время) накануне в книжном магазине Сары Чейз некоего Кафку…

— — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
…Статуя Свободы, которую он завидел ещё издали, внезапно предстала перед ним как бы залитая ярким солнцем. Её рука с мечом была по — прежнему поднята, фигуру её овевал вольный ветер.
— Какая высокая! — сказал он себе…
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Статуя Свободы с мечом показалась Бадди какой — то экстравагантной шуткой писателя. Несколько раз перечитав абзац, в котором вместо положенного факела оказался меч, он почему — то вспомнил все свои настоящие мальчишечьи драки, драки в кровь, благо было их немного, начиная с самой первой — с Риком Соммерсом в жутковатом, с портретами юных девушек на стенах, подвале его ушлого дяди, пойманного три года спустя за убийства двенадцати школьниц с последовательным и аккуратным захоронением всех тел жертв в песчаном карьере. По большому счёту глупая драка получилась. Из — за ерунды какой — то. Из — за того, что Рик, проиграв ему в карты тридцать долларов, и не желая их отдавать, точно обезумев, вдруг признался Бадди в том, что, дескать, слышал от своего отца (местного шерифа) проверенную временем историю о том, как дальний родственник Бадди — бездетный одиночка — Джейкоб Маршалл продал душу дьяволу на заре пресловутой «золотой лихорадки». Бадди мысленно усмехнулся. Бедняга Джейкоб… Продал душу дьяволу… Интересно, как это происходит, в смысле — продажа души?..
 
Однако самой памятной, и в чём — то даже удачной, была совсем другая драка, последняя, — с первым пловцом блювудской школы, с самим Элом Вистлером, или Элвисом, которого, после гибели предыдущего «короля» — Кирка Батлера, все почему — то стали дружно побаиваться и уважать, негласно назначив преемником торчка Кирка. Возможно, из — за влиятельного отца — запасного астронавта, а возможно, по более прозаической причине, — из — за полного внешнего сходства Эла с королём рок — н — ролла… Сырой июньский день, с гугнивым говорком спортивного комментатора и русскими взрывами смеха сверстников обоего пола в самой подкорке, клонился к вечеру. Дождь, казавшийся, подобно дождю в одном азиатском фильме, бесконечным, наконец — то стал стихать. Трельяж молнии ещё вспыхивал. Старинные довоенные шкафы грома грохотали вверху всё реже и тише. Вдруг стройняшка, королева помпонов, чирлидерша Холли, вполголоса воскликнула: «Ребят, смори, что это там, под крышей, в беседке?» Та самая Холли Грейл, которая пару дней назад, взяла — таки с него, с Бадди Ноу, обещание пойти с ней, а не с «узкоглазой» Суини Хаббард, по кличке Суй Хэ, подрабатывавшей официанткой в закусочной «У Рода», на первый её драйв — ин. Ради этого она даже отклонила предложение Элвиса прокатиться на «тачке с автопилотом» и устроить романтический пикник для двоих на острове, в охотничьем домике его отца. А ещё украдкой в библиотеке, в самом тенистом отделе, в отделе античной литературы, поцеловала Бадди прямо в рот. Услышав её высокий, но нисколько не раздражавший его голос, Бадди посмотрел в её сторону. Она, оказывается, тоже отошла от основной группы и уставилась в окно, как бы присоединившись к нему, к Бадди… Все, встрепенувшись, разгипнотизировавшись, в едином порыве прилипли к окнам. Элвис, спрятав карандашик, спёртый у Лу Серафини, в карман джинсов, и поправив чёлку, невозмутимо сходу объявил, что это «чужак» — «шаровая молния, по — нашему». При этом криво улыбнулся, то ли из — за загадочного словечка «по — нашему», то ли из — за иронии в связи с всеобщим переполохом, точно то было не редкое природное явление, а обычная птица вроде совы. Все, однако, совершенно забыв про этого самого Элвиса, только что бывшего королём момента, разинув рты, стали наблюдать за холодно светившимся мячиком, который как будто прятался от потоков воды под черепичной крышей, прямо под небольшой скульптурой мочащегося в кувшин ангела, и пережидал, точно одинокая птаха какая — то, стихию, досадуя на то, что неизвестно сколько ещё времени придётся потерпеть прежде, чем удастся продолжить путь через звёздно — полосатую Йокнапатофу назад, в красный Афотапанкой. Бадди так же молча, как заворожённый, смотрел в сторону полуобвалившейся античной крыши правого крыла с горгульей и волосы на его голове шевелились от ужаса. Он со всей ясностью увидел, в отличии от прочих, что — то в корне своё: глаз. Не «чужака», о котором и он, Бадди, слышал, из рассказов того же полупьяного Элвиса на одной из вечеринок, не плазмоид с искрами, а именно большого размера человеческий глаз. И глаз этот смотрел в ответ непосредственно на него, на Бадди. Именно на него и ни на кого другого… Бадди захотелось сказать вслух, дескать, гля, ребя, да там есть глаз, но он


   


вовремя спохватился. А шар, тем временем, смотрел и смотрел в его, Бадди, направлении. Бадди тогда, вдруг вспомнив всегда смешившие его семейные байки про дальнее родство матушки с Наполеоном, «гениальным покорителем Египта», и столь же дальнее родство отца с немецким драматургом - самоубийцей Генрихом Клейстом, автором «Землетрясения в Чили», вспотел так, словно таскал тяжёлые ящики час без остановки. Всё стоял и стоял, устремив свой взгляд навстречу слегка затуманенному собственным сиянием оку. В какой — то момент, привыкнув к этой молчаливой дуэли, он скосил глаза в сторону. Его одногодки, как оказалось, в это же время давно уже успели потерять интерес к электрическому шарику, прийти в себя и, отвернувшись от окна, уткнуться в главу про объём пирамиды в задрипанном учебнике по геометрии, по которой всех ждал неотвратимый, как осенняя экскурсия в Россию, в кинотеатр имени Юрия Гагарина в Виннипег, к Башне Дьявола, экзамен… Бадди вспомнил, как накануне вынужденно сидел с Суини в машине с видом на широкий киноэкран, вспомнил её кличку — Суй Хэ, которую Суини, по — видимому, получила за свои красивые «китайские» глаза; вспомнил так же её маленькую и бесцеремонную, как у ребёнка, руку у него в трусах, в паху, между уже волосатых, как у фавна, ног, вспомнил то, как она ловко орудовала его поганцем, всё время встречая и натирая шляпку скользкой от мази подушечкой большого своего пальчика. Он спустил ей в руку и себе в трусы, спустя несколько минут, как раз к началу фильма. Только фильм начался (замелькал, засиял), Суини как ни в чём не бывало резко высвободила руку из его паха, чем — то заготовленным заранее вытерла её и, достав жёлтый пакетик с поп — корном из сумочки, преспокойно (чертовка, даже не запыхалась) принялась, по — детски двигая желваками, смотреть свой отвратный «ужастик», уже на десятой минуте которого он, Бадди, попросту тогда уснул…

                Ужастик (с крокодилом)

                Только белый может быть таким безмозглым,
                чтобы портить себе кровь из — за дрянной
                девчонки.

                У. Фолкнер. «Шум и ярость»

 

Северная Америка. Конец 60 — х ХХ века.
1. По густому смешанному лесу, вперевалку, бежит некий Николос, местный темнокожий мужчина средних лет в промокших до нитки серых брюках и белой рубашке. Он дико напуган.
2. Наконец, Н. останавливается где — то в самой чаще, держась за ствол дерева и переводя отяжелевшее дыхание.
3. Взгляд его единственного глаза устремлён в ту сторону, откуда он, в панике, только что унёс, и так больные, ноги и где осталось нечто, что по — настоящему ужаснуло Н., человека, в общем, не робкого десятка и знающего не понаслышке, что такое лес и встреча с диким зверем. Вот только зверя ли он видел?
4. Н. садится под тем же деревом, продолжая прислушиваться к тишине.
5. Вспоминает, как каких — то полчаса назад мирно сидел на берегу реки, думая о журналистке, американской китаянке из самого Нью — Йорка, пару дней назад приезжавшей взять у него, у единственного в мире «циклопа», большое интервью специально для научного журнала, того самого, несколько номеров которого ему достались от покойного дедушки и где он впервые прочёл и про знаменитый цилиндр Авраама Линкольна, и про каллиопу — паровой орган, и про истинный вес души (21 грамм!), и про торчащий нижний зуб крокодила, и про египетские иероглифы француза Шампольона и даже про то, что, оказывается, мужской и женский скелеты настроены совершенно по — разному: мужской — на до — диез, а женский — на бе — моль…
6. Вспомнилось Николосу, как мило Лю ему улыбалась, какой очаровательной и скромной лисичкой была, спрашивая о его одинокой и незаметной жизни; благородно обещала при публикации изменить его имя на какого — нибудь Дэвида Боумана, например…
7. Вместе с этим он мурлыкает под нос старенький блюз дельты Миссисипи, любимый блюз недавно похороненного дедушки Амброза, о котором он так же рассказывал журналистке из Нью — Йорка, даже больше, чем о самом себе, что, видимо, очень понравилось раскосой очаровашке, иначе она бы так ослепительно не заливалась смехом и не называла его «классным»…
8. Потом, по обыкновению, стал рыбачить, забросив удочку с блесной подальше. В этот раз ловля была совсем плохой и у него долго не клевало. Зато стал клевать носом он сам, Н. Одноглазый… Ах, дедушка Амброз… Старатель Амброз, как его все ласково называли… Хотя и был он обыкновенным бродягой… Неужели я больше никогда в жизни не увижу тебя?
—
 Б р о д я г а: Какова х.я вы зесь, пад мастом, забыли… дамачка? Эта ж маё место!
Т р у п: …!
Б р о д я г а: Панятнинька. Тоже значит жись не удалась?
Т р у п: …!
Б р о д я г а: А ну, её, эту жисть! Нам и без неё не плохо. Правда, милая?
Т р у п: …!
Б р о д я г а: Во, во. А то разарались: Жись! Жись! Тьфу на неё!
Т р у п: …!
Б р о д я г а: А звать — то как тебя, красотка?
Т р у п: …!
Б р о д я г а: Ничего так. Интересное имя. Редкое. Ну, что ж. Паспим вразжопицу… Наматались за севодня парядашна…
Т р у п:
Б р о д я г а: Что — то сказала?
Т р у п: …!
Б р о д я г а: Во дурёха! Ничево не панятна. Сказал же: вразжопицу. Значит, в разжопицу. Спи уже там. Утрам паглядим… что к чему… А мой пекод, пахоже, уже атправляется из Иоппии…
Т р у п:
Б р о д я г а: Да, милая, завтра. Всё будет завтра. А сичас — баиньки. Атдать швартовы.
—
9. И вдруг что — то резко выдернуло Н. из промежуточного состояния — и ни яви, и ни сна — и вот он уже с открытыми в ужасе глазами парит беспомощный непосредственно в космосе кажущейся бесконечной темно — зелёной материи дубильных вод… Что ещё он мог вспомнить? Хвост! Перед его глазами, извиваясь, промелькнул хвост, похожий на хвост… крокодила! Молодого крокодила приблизительно с него, с Н., размером!.. То, что животное не тронуло его, Н. представляется настоящим чудом…
10. Тут, из толщи нахлынувших воспоминаний, в том числе и о встрече с неизвестным зверем, Н. выхватывают подозрительные звуки в, казалось бы абсолютно безлюдной, тишине. Невдалеке от себя мужчина замечает одиноко стоящий, красивый, как игрушка, дымчатый автомобиль с откидывающимся верхом.
11. Подкравшись к нему, Н. видит, что машина слегка покачивается, и из открытой задней дверцы высовываются молодые ноги в чёрных носках. Он понимает, что на тёмной коже задних сидений неизвестные, по — видимому, приезжие белые люди, что называется, «занимаются любовью».
12. Некоторое время Н. вынужден слушать достаточно красноречивые возгласы влюблённой парочки: молодого человека и девушки, обхватившей, кстати, дружка ногами с накрашенными красным лаком ноготками.
13. Н. хочет уйти, но какая — то сила заставляет его вернуться к дереву и продолжить слежку за белыми незнакомцами.
14. Ему всё ещё не верится в то, что он видит, и кажется, что где — то неподалёку прячутся те самые люди, которые, странным образом проигнорировав сразу несколько положений в Кодексе Хейса, снимают очередной кинофильм «про жизнь», причём по заданию всё той же загадочной белой леди с высоко поднятым над головой и никогда не гаснущим факелом — Колумбии Пикчерз.
15. Вскоре парочка затихает. Н. наблюдает за тем, как парень с девушкой, в сущности, ещё дети, как есть — голые, безмолвные выбираются из машины. Девушка, очевидно, главная зачинщица лесного приключения, мелькнув ослепительно белым пламенем тела, молча уходит вперед… Парень, ещё не отошедший от испытанного восторга, покорно идёт за ней. Н. предполагает, что оба направляются в сторону запруды. Нет, это не кино. Это по — настоящему…
16. Дождавшись момента, когда они погружаются в густую зелень, Н., как можно тише, рискуя попасться, неожиданно для себя, решает следовать за молодыми людьми.
17. Медленно, всё время держа ухо востро, он пробирается сквозь такую буйную зелень, что сам, будучи местным жителем, удивлён бесконечно. Тем не менее, он идёт и идёт под лабиринтом крон, то и дело уклоняясь от бьющих наотмашь веток и отбиваясь от первой волны смертников из здешнего комариного царства, сигнализирующих о том, что воздух становится влажнее, а Земля, да, да, глупый одноглазый нигер, Земля, — болотистей.
18. Н. неожиданно для себя открывает неизъяснимую прелесть вездесущего птичьего щебета. На его кривом рте поселяется улыбка, которая приводит, правда, ненадолго, этот самый уродливый рот в порядок.
19. Впрочем, долго идти ему не приходится. Не покидая зарослей, Н. видит, как юнцы, сущие ангелы, тихо смеясь, сидят на корточках метрах в тридцати от него и разрисовывают друг друга тёплотой вонючей грязи. Сказочные дети, попавшие в беду.
20. Н., вспоминает машину, какую не всякий смертный может себе позволить… Она осталась ждать «детей» там, позади, в чаще леса… Предполагает, что, скорее всего, именно девушка и сидела за рулём…
21. Как будто услышав мысли невидимого подсмотрщика, девушка за руку тянет друга за собой к пруду. Н. только теперь отчётливо видит лицо красотки и, потрясённый, узнаёт в совершенно голой, вымазанной в грязи, девице ту самую журналистку — «очаровашку» из Нью — Йорка, представившуюся ему как Лю!..
22. Вода в пруду такого чёрного цвета, что у Н. мурашки пробегают по спине.
23. Отпустив руку любовника, Лю без страха уходит дальше… Бесстрашно погружается в страшную только на первый взгляд воду… Плывёт на спине… Призывает «суй синя» перестать «сопли жевать» и плыть к ней…
24. Суй Синь, не решительно, с трудом приноравливаясь к зловонию, походив по влажному ковру прудовой пенной воды, всё — таки тоже плывёт…
25. Н. продолжает следить за парочкой, оставаясь в недостаточно надёжной засаде. Малейшее его неосторожное движение может привлечь внимание пришельцев с Восточного Побережья и всё испортить.
26. Тем временем, Лю на карачках выползает на мелководье. Её тело блестит от невидимой тягучки.
27. СС, тоже на четвереньках и так же покрытый тускло поблёскивающей слизью, догоняет подружку как раз в тот момент, когда та ложится прямо в жижу лицом к нему.
28. Стройного телосложения парень покрывает её и видно, даже на расстоянии, как он, мигая голым задом, вонзается в Лю, вминая её изящную головку в тёмно — зелёную слякоть и нагнетая на неё сопливую муть всей, мать её, планеты Земля.
29. Оба колышутся прямо там же, в прудовой грязце, то становясь одним нерасторжимым целым, то переставая им быть, находя, тем не менее, себя безнадёжно перепутавшимися задними конечностями, подобно сиамским близнецам из бродячего цирка уродов.
30. Только когда СС, похныкивая, кончает, и пара на какое — то время оказывается в некоем подобии безвременья и замирает, потрясённая достигнутой вершиной, Н. ясно видит, что пара на мелководье — это уже какая — то единая неразрывная двуглавая Сущность.
31. В жуткой тишине, Н. так же отчётливо слышит, как дышит одна из голов — головка девушки, и не может отдышаться, что бы сказать, наконец, что — то важное на ухо любовнику.
32. Любовник, точнее его крашенная белокурая голова, в свою очередь, смотрит неотрывно в самые глаза девушки и тоже не находит слов — только дышит и дышит по инерции…
33. Несмотря на расстояние, Н. кажется, что он находится совсем не в засаде своей, а непосредственно рядом с любовниками, и таинственным невидимкой лежит в той же самой жиже, и дышит, ошеломлённый, вместе с ними, с этими падшими ангелами; видит пустые сизые глаза СС над паническими искорками во взгляде его подружки, во взгляде Лю.
34. Придя в себя, Н. ждёт, что произойдёт дальше.
35. И вот его терпение вознаграждено. «Сущность» и в третий раз «заводится». Её «головы» вновь и вновь пытаются слиться друг с другом вслед за остальными членами тел. На этот раз, как и следовало ожидать, любовники сношаются до смешного долго.
36. Н. даже перестаёт смотреть, закрыв на какое — то время свой одинокий центральный с набрякшим веком глаз.
37. Внезапно он вскидывает морду обеспокоенного циклопа. Он слышит странный голос, показавшийся ему совершенно посторонним: какое — то предсмертное хрипение, механически точный бездушный лай!..
38. Головы срастаются… Содрогания Сущности усиливаются… Хрипения перекидываются в вибрирующий безнадёжный плач…
39. И вдруг раздаётся заключительный ослепительный взблеск вскрика.
40. Н. встревожен. Стучится страшная мысль, не произошло ли самоубийство Сущности?
41. Не выдержав тишины и молчания, Н. буквально вырывается из своего укрытия и совершенно открыто, вперевалку, нелепый, неуместный, бежит к неподвижно лежащим на земле любовникам.
42. Однако, что же он видит, приблизившись к месту только что произошедшего преступления?
43. Перед ним, на том самом жижистом мелководье, как ни в чём не бывало, мирно лежит та самая тупорылая длиннохвостая тварь, испортившая ему всю рыбалку. Зверь, по — видимому, аллигатор, судя по торчащим зубам верхней «U» — образной челюсти, даже не взглянув на Н. своими отсвечивающими зелёным глазами, презрительно разворачивается и, махнув на прощанье длинным хвостищем, уходит в чернейшую воду на свете.
44. Н. продолжает стоять на месте не в силах пошевелить ни единой мышцей.
45. Спустя неопределённое время, он, сам не свой, бессмысленно посматривая по сторонам, тащится сквозь чащу леса и стаи бесчисленных вечерних теней.
46. Дорогой дымчатого цвета игрушки с откидывающимся верхом на прежнем месте («вот и дерево моё!») он так и не находит.
47. Измученный, грязный, вонючий, вылезает он на пустынную дорогу, змеящуюся среди родных лесов.
48. Солнечное колесо, последний раз метнув огненным лучом, исчезает за отдалённой грядой С — ких гор.
49. Пролетает над самой макушкой головы вечерним порывом ветерка странствующий дрозд.
50. Н. продолжает плестись вверх по дороге, напевая старинный блюз дельты Миссисипи, любимый блюз покойного дедушки Амброза.
*
51. На следующее утро, Н., порубив с полчасика дров на заднем дворе небольшого деревянного домика, помывшись и надев чистую рубашку, садится в кухоньке, смотрит телевизор, попивает чай.
52. В планах у него ещё сходить на здешний блошиный рынок. Может, что — то новенькое и в этот раз найдётся. Обычно всегда так и бывает. Без сюрпризов не обходится. Тем более, что последний раз он ходил туда, за реку, через каменный мост, месяц назад, ещё весной. И надо заметить, с большой пользой сходил. Конечно, больше бродил от прилавка к прилавку, разглядывая разного рода необычности, нежели что — то покупал. Да от него никто и не ждал ничего. Что может быть у душеприказчика Бродяги Амброза, который и доллара своему внуку не оставил?..
53. Н. роется в своём кармане. Достаёт помятую долларовую купюру. Разглаживает её на бедре. Почему не оставил? Вот доллар из его кармана. Орёл, веточки оливы, звёздочки, пирамидка с глазом, голова…
54. Может, стоило отдать бумажку Люку, продавцу «фотографий знаменитостей», и купить у него портрет Николы Теслы? То ли Тесла слишком оказался похож на Эдгара По, то ли «серб и молод» из уст самого Люка, всячески рекламировавшего «редчайший во всей Америке» снимок, не внушал доверия, однако Н. так и не решился потратить доллар.
55. Наверное, потому что его отвлекли две другие интересные вещички: «кожа ягнёнка» и «таблетка невидимости». Их предлагал Джонатан. Конечно, он и «муравьиный спирт» «от малокровия» продавал. И «79 — ю карту таро», и чучело Ротатоски — знаменитой белки — самоубийцы, и даже обломок Магнита, благодаря которому «Остров Америка» может свободно передвигаться надо всей бесконечной плоскостью Земли…
56. И тем не менее, Н. всерьёз раздумывал, купить или нет «таблетку невидимости»? Джонатан божился, что если никакого эффекта не даст, то провалиться ему на том же самом месте и больше никогда не встать…
57. Н. встаёт, копается среди книг, журналов… Берёт любимых своих «Десять некритят» Агаты Кристи, которых знает с детства…


(1)
некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок некритёнок некритёнок
(2)
 некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок некритёнок
(3)
некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок
(4)
некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок некритёнок некиртёнок
(5)
некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок некритёнок
(6)
некритёнок некритёнок некритёнок
некритёнок
(7)
некритёнок некритёнок некритёнок
(8)
 некритёнок некритёнок
(9)
некритёнок
(0)
58. Но, полистав, кладёт книгу на прежнее место.
59. Потом берёт с полочки «Красное и чёрное» Стендаля, французского писателя, который свои произведения часто заканчивал почему — то английской фразой: «For the happy few»…
60. Затем Библию… «… Зверь, которого ты видел, был, и нет его, и выйдет из бездны и пойдёт в погибель; и удивятся, что зверь был, и нет его, и явится…»
61. Но вот его внимание привлечено голосом из телевизора. В криминальных сводках за минувшие сутки сообщают, что прошлой ночью в одном из номеров мотеля, недалеко от городка, были обнаружены два обезображенных до неузнаваемости трупа — молодой человек и девушка — судя по паспортам, жители Нью — Йорка: Леон Напье и Лю Бо. На стене, в номере, неизвестный преступник кровью одной из жертв коряво вывел два всем известных слова: «Колумбия Пикчерз!».
62. Н. равнодушно смотрит в сторону телеэкрана. Его единственный глаз отсвечивает красным.
 
                Конец фильма               

 ***
Бадди вновь перевёл взгляд по адресу к правому крылу здания школы со скульптурой ангела, мочащегося в кувшин. Светящегося мяча уже не было. Дождь иссяк, и шаровая молния пропала. Без взрыва. По — тихому. Что же он видел? Или — кого он видел?
Неожиданно ему в правое ухо неразборчиво зашептала всё ещё пахнувшая шоколадкой Холли.
— …ужастик с крокодилом.
— Не понял про «ужастика».
— Бадди Ноу, ты мне его обещал, как только подчистим «хвосты».

               

***

Хозяйка, словно бесцеремонная мамаша, растормошила меня посреди глубокой ночи. Голоса вместе со сном, мгновенно пропали без следа. Она тут же извинилась за столь неожиданное вторжение в личное пространство гостя и стала просить о срочной помощи: ей нужно было извести какую — то тварь, проникшую к ней в спальню и не дававшую спать вот уже второй час. Я быстро кое — как оделся и ринулся следом за хозяйкой, освещавшей дорогу сильным альпинистским фонариком. Надо сказать, что, пока мы стремительно продвигались вглубь дома, меня больше удивляла не лёгкость ног в общем — то далеко уже не молодой женщины, а то, что комнат по ходу действия обнаруживалось значительно больше, чем мне представлялось раньше со слов гостеприимной дамы. Мы шли, шли и шли, ни на секунду нигде не задерживаясь, и тем не менее спальня хозяйки не становилась ближе. Однажды, от нетерпения, я чуть было не спросил, далеко ли ещё идти? Но вовремя сдержался, так как сама мысль об этом показалась мне в высшей степени бестактной; дом, сам по себе, был настолько миниатюрен и лишённый каких — либо пристроек, что мой вопрос мог быть расценён как неуместный сарказм. Однако, как бы то ни было, мы тем временем, продолжали идти и идти, не останавливаясь, вперёд. Масса самых разных мыслей начала одолевать меня. В особенности, одна из них: что за тварь могла докучать хозяйке до такой степени, что маленькая женщина горела желаньем уничтожить её? Неужели банальный пасюк? Может, просто рыжая вечерница? Вряд ли. Крыса, воюющая с человеком в спальне? Бред. Тем более, безобидная летучая мышь. Бродячая псина? Гадюка? А может, это всего — на всего кошмар? Всё — таки пожилая дама… Так я пытался размышлять на полном ходу, пока хозяйка вдруг не остановилась. Едва не сбив её с ног, остановился и я. Перед нами темнотой курился открытый идеально прямоугольный дверной проём. Изнутри, из самой глубины помещения, слышны были какие — то невразумительные, чуть ли не свистящие, подобия звуков. В комнате явно кто — то находился и что — то куда — то говорил. Вдруг хозяйка, стоявшая прямо передо мной спиной, стала отвечать неизвестному на его же тарабарском языке. Неизвестный, терпеливо выслушав женщину, вновь что — то членораздельно, но не понятно для меня, ответил хозяйке. Он отказывается уходить, шепнула она мне. Кто это, спросил я. Мой муж. Ваш муж? Зачем тогда вы меня звали? Затем, что он не уйдёт, пока я не отдам ему вас. А я не хочу ему вас отдавать. Что же мне делать? Чем я могу помочь? Идите — ка лучше спать. Я разберусь с ним. И простите. Просто опять взялся за старое. Думала, с прошлым покончено. Как дура поверила этому ничтожеству. Но тут появились вы… Ступайте, ступайте. Теперь я разберусь сама. Он давно уже не тот, что раньше, поверьте мне. Идите же. Ну!..
*
Помню, как я быстро возвратился к себе в комнату и долго не мог попасть в хоть какой — нибудь из безостановочно разверзавшихся передо мной и вновь захлопывавшихся снов. Я думал не о типе, оставшемся там, в глубине тёмного проёма, и не о том, от чего меня якобы уберегла хозяйка. Мне не давал покоя язык, тот поистине удивительный язык, на котором друг с другом говорила эта странная чета. Что — то пронзило всё моё существо, от бритого темени до плоских, исписанных ползунками, стоп, когда я вдруг впервые услышал те звуки в тени стен. Что — то очень, очень знакомое. Настолько знакомое, что что — то попыталось схватить душу, подступившую к горлу, но она, увернувшись, бросилась вверх и резко попала в самое ничто памяти, и пошли без спроса и ограничения слёзы из глаз…



 
*
Проснулся я чуть ли не в полдень. Почему — то только теперь я вспомнил про своего верного «макарова». По — видимому, чары провинциального, непривычно бесшумного, чуть ли не призрачного, городка, так подействовали на меня, что я совершенно забыл о своём единственном друге, впрочем, не успевшем заметить моей оплошности, так как всё это время, как ни в чём не бывало, продолжал спать в тайнике — в левом внутреннем кармане ветровки, «молния» на котором, в отличии от «молнии» правого кармана, где хранился паспорт, не была поломана… Когда я появился в гостиной, там меня уже ждала хозяйка. Она улыбнулась (той самой — «отсутствующей» улыбкой — как на старенькой допотопной фотографии!) … Добрый день, молодой человек. Как спалось после вчерашнего приключения? Спал, как убитый? Ну, тогда садись со мной. Я тут кое — что приготовила и притом специально для тебя. В честь вчерашнего героического порыва… Что это? Так… Ну, ладно, ладно, так уж и быть, скажу… Это раздвоенный кончик языка твоего отца… Мясистый такой… Вкуснотища… Мечтателятина… Ты же слышал этого старого гада вчера. Вот и подумала, надоела его болтовня! Укоротила ему язык! И приготовила, как видишь, с кухивикой. Ну, как Мисс Вселенную обычно готовят для корпоративов класса альфа. Знаю, были эксперименты. С «короной для короля», с «маленьким драконом», с «божьим кустом», с эстрагоном… Но кухивика — всё — таки особь статья. Это как… Что с тобой? Ты побледнел. Неужели я что — то забыла? Да нет вроде. Готовила, как обычно. Да и кухивика не требует точной дозировки, знаешь ли. Ничего, ничего. Пройдёт. Ну, ну. Тихо. Всё же хорошо. Всё очень у нас хорошо… Это правильно, что ты тогда взял всю вину отца своего на себя и дал увезти тебя за холмы этим странным высоким созданиям. Но вот ты вернулся, Максимус II, мой малыш. Конечно, ты всё позабыл. Даже свистящий язык наш священный, язык, от которого произошли все языки на свете и во тьме, отца своего, мать. Всё забыл. Стал каким — то чужим. Но всё равно ты наш. Ты — из нации маломногов… Твой отец, Максимус I, потомственный хранитель таймера, повредился умом и теперь его больше нет с нами, да будет земля ему пухом, как говорят в этом промежуточном местечке без корней. Сколько ты пробыл там, за Горизонтом? Пятнадцать лет? Трижды пять лет. Вот видишь… А отец всё это время ждал тебя — денно и нощно. Представляешь? Ходил к Горизонту. Разговаривал с ним, стоя, как и полагается, под горящим зонтом… Но Горизонт молчал. Тогда он решил поставить на таймер Землю эту всю… Устал ждать, видите ли… Он хотел это сделать ещё вчерась. Да. Полз уже туда, к месту, с имплозионом. И тут вернулся ты, сынок… Он, когда услышал об этом, разволновался, попросил привести тебя. Однако, хочу тебе сказать, сразу всё про тебя просёк. С первого взгляда. Ведь на тебе места свободного нет от этих чернильных значочков космополитических. Даже лицо в них, как в маске. Одно слово: оборотень. Что они сделали с тобой, мальчик мой? Отец отказался говорить с тобой — наотрез. Всё, как всегда, понял по — своему. Принял роковое решение… Он ведь что мне вчера ночью сказал — то? Сказал, что всё, мать, это конец, конец окончательный. так сказать, Adieu, Adieu! My Native Shore (**) … Он хотел «уйти» всех. Всё и всех, понимаешь? Мог вполне это самое сделать. Он один. Имел право. Имел. Но я не позволила. Ибо я одна могла ему не позволить. Ждал от меня согласия! Зеркала от меня проходного ждал. Вот ему что, а не согласие! Отказала ему в зеркале. Мы, маломноги, такие, да… Ну, и в общем, остановила я его. Остановила единственно возможным способом… Укоротила язык гаду, одинарный он у него теперича, людинский, а не раздвоенный! Ха — ха — ха! Не долго ему осталось…. Он — другой, он уже не наш сын, не Максимус, отдай его мне, сожру этого максима максимыча и дело с концом, так мне кривенько свистел твой безумный отец там, в темноте стен… А ещё сказал, что ты стал жильцом, то есть просто стал добычей, превратился в ничто: в человечка! В человечка! Зато теперь он сам стал таким же! Не хочешь его язык, так я сама его сожру, вот так, вот прямо так и сожру, с радо…
Выстрел.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — —
(*). Ни один приличный человек не читает Гоголя (фр.)).Граф А. Орлов

(*). Byron.«Childe Harold’s Pilgrimage», Canto the First, IV (фр., англ.). «Прощай, прощай, родной мой берег. Байрон. «Паломничество Чайльд — Гарольда», Песнь Первая, IV.


 ***
Сонными глазами Юргоз глянул на свои некомандирские. Часовят на петухлом люциферблате набомбежало петровно надцать… Снова освободилось поле зрения, — плоская вершина Холма, над зеркалинской железной дорогой, халвичным заводом, главпочтамтом, гостиницей (все, начиная с жд и заканчивая гостиницей, имени Девятого Мая). На этом пустыре много чего было. Были кованные ворота (всем воротам ворота), которые стояли сами по себе, держась на одном только честном слове из трёх нацарапанных на них букв. Была бесхозная отлучённая от рельсы «американочка» с помятым боком и без «рожек». Но в смысле цвета — всё как надо — бордовая. Занесена на вершину Холма, по легендам, единственным смерчем за всю историю города… Бегала по воздушным лесенкам туда — сюда мелким суперагентом одна и та же неприкаянная чертица, миллиардная невеста малькулимота… Проносились как всегда не точно, абы как, выпущенные из невидимого лука слепые ласточки… Валяли дурака: не верующая ни в христа, ни в аллаха страничка из брошюры о кристаллах, помахивавшая на ветру уголком в такт «Боже, Царя храни», и часть параграфа из учебника по истории, — «Бродячие камни в Долине Смерти. Фото…». Грустила без математики мать — и — мачеха… Лежали куски апсирта, останки зонта, пережившего свой антишпионский яд… Были там, на пустыре холма, и половинка карнавальной маски, и даже левая митенка безнадёжно канувшей в лету светской львицы; были дырявые сидоры, был очечник дуровского карлика, когда — то, в дореволюционное время, на гастролях в Завитке, ежедневно водившего слониху Радху по проспекту Мира… Рассеянное внимание Юргоза скользило от одного предмета к другому, подобно дождю — и — ветру, пытающемуся на ходу исправить одну из бесчисленных своих грамматических ошибок… Вроде всё было на месте: зловеще в себе заперлась каждая видимая вещь. Мысль рыскала по лысине холма и ни с чем возвратилась к «американке», спавшей и видевшей чудесный сон о возлюбленном своём — о «вагоне имени генерала Духонина», этой «свиньи, начинённой свинцом», как запальчиво заметил однажды Великий Победитель «временных» в тесном кругу с валютными шахматками, в гостях у «неподражаемой вдовы Покс», сменившей на болотном посту не менее феерическую, тогда уже покойную, фрау Питкер, бывшую гвоздодёркой милостью божьей и лично знавшей писателя Эриха Марию Ремарка, автора «Чёрного обелиска» и большого поклонника её анального сфинктера.
***
— Девушка, соедините меня
с Эрихом Марией…
— Соединяю.

Но были на Лысом Холме и люди — собственно, жители города Н. На поросшей редкой законной травкой плоской вершине собралась какая — никакая публика. Однако её нисколько не занимало то, что творилось у неё под ногами. «Чёрный снег на Солнце!» — вот за чем они все пришли сюда. Студенты, оба отчего — то в футболках не с головой Моба Барли или Бхагавана Че, а с оттиском обложки «Тёмной стороны Луны» и речёвкой на английском — «There is no dark side of the moon really!.. Matter of fact it’s all dark!» (*).
— — — — — — — — — — — — — — — —
(*). На самом деле у Луны нет «утиной» стороны.
В сущности, она вся — «утка».

Панк — квартет «Чужие здесь не ходят» из местного Дома Творчества, не желавший обниматься с бетховенскими миллионами и прикреплять к одиноким сердцам ливерпульские «жучки». Неунывающие пенсионеры из стачечного Общества Греко — Римских Борцов За Социальную Справедливость с плакатом — «А нам всё авно!» Молокососы с «харями», вымазанными в «Раме». Антифашисты, требующие отмены галактик, имеющих форму свастики. Активистки Бесконечного Марта, протестующие против феллиниевской «8 1\2». А ещё целый пандемониум из дизайнеров средней руки, адвокатов бога, папарацци, маммарацци, возлюбленных Софии, возлюбленных Марии, чеболвеков с перечёркнутой «С» на груди, чеболвеков с неперечёркнутой «Д» под сердцем, курсантов новозаветного училища, торговок мороженным и счастных многодетных пар… Наконец, была какая — то дворняга, пёс по кличке Макаров, на удивление покорно сидевший неподалёку от Сэма и откровенно высмеивавший невменяемый двуногий оптимизм людей. Все они, энцы несчастные, ждали солнечного затмения, «чёрную метку», назначенную местным ТВ своим любимым телезрителям ровно на 15. 00 по московскому времени…
 

Публика сидела, стояла, прохаживалась туда и сюда, словно неприкаянная бродячая труппа актёров; до безумия скучала, не знала, куда ей смотреть; впечатление было такое, будто какой — то плутовской руководитель экскурсии перед тем, как улизнуть по своим делам, успел тем не менее намолоть столько вздора и так громко и навязчиво, что теперь никому не хотелось ни смотреть, ни слушать, — а только потихоньку шалить, предварительно избрав среди себе подобных «белую ворону».
Байконур повернул морду, глянул на Юргоза всё понимающим глазом и, сладко зевнув, размяв отвислые уши, принялся «смеяться» над двуного — бесхвостым, по — своему, по — пёсьи, беззвучно плеща длинным языком цвета коровьих лёгких и как бы говоря оруэлловским голосом: четыре ноги хорошо, две — плохо. Поддержав животное, один из дерзких «чужих» исподтишка метнул в сторону Юргоза и колонны камешек — куриного бога.
 


***
На глазах у заждавшейся публики то ли что — то вроде чёрного снега (!) стало засыпать ослепительный шарик, то ли само солнце принялось выворачиваться на глазах у людей наизнанку.
«Кролик! Кролик, беги! Беги!», — почему — то весело заорали тётеньки и дяденьки с подрёвывающей или смеющейся ребятнёй на затёкших руках.
И вот солнце скрылось под толстым слоем загадочной Тени…
Юргоз невольно вспомнил с детства заученные наизусть, по заданию матери, строки из любимой сказки, — «… Вдруг стало темно, но совсем не так, как от облака, когда оно закрывает солнце. Я оглянулся назад и увидел в воздухе большое непрозрачное тело, заслонявшее солнце и двигавшееся по направлению к острову; тело это находилось, как мне казалось, на высоте двух миль и закрывало солнце в течении шести или семи; но я не ощущал похолодания воздуха и не заметил, чтобы небо потемнело больше, чем в том случае, если бы я стоял в тени, отбрасываемой горой…»
По — прежнему в преждевременном вечернем воздухе свирелила лишь какая — то птица в низине. Скорее всего, дрозд. Даже он не удержался и завёл свою дьявольскую шарманку про солнечную корону…
Людьё приумолкло без единого присвиста, больше прислушиваясь не к блаженной птахе с оранжевым клювом, а к собственной пульсирующей крови и к казавшейся живой и разумной Тени на поверхности солнца.
Юргозу вспомнились слова в стареньком одиноком аликином телевизоре: солнце — это своего рода генератор времени и поэтому во время затмений включается трансформация не до конца ещё изученной энергии времени…
Он стоял у известняка, истерично расписанного грязными соплями и молодецкими фекалиями, глядя в небесное пространство, на маленькую, размером с Луну, абсолютно чёрную планетку, задержавшую на несколько минут как будто загипнотизированное солнце…
Когда гигантская тень, удовлетворённая, сползла с невозмутимого светила (или оно всё — таки просто — напросто вновь повернулось к людям своей ослепительной стороной), редкая разношёрстная армия зрителей стала втихомолку расходиться, подобно получившим подробную инструкцию заговорщическим элементам или нечестивым участникам шабаша, в конце концов вознаграждённым за свою верность чёрным порошком сжёгшего себя мессира Леонарда.
Юргоз снова обратился к своим наручным никударикам. Стрелки, как оказалось, всё время лежали на дне циферблата, указывая поверх «Востока», «семнадцати камней» и квадратика с датой на те же «20. 01». Так и не завелись! Он покрутил винтик сбоку. Труханул зазнавшиеся котлы… Внутри часового позолоченного пуза тупо зацокали трудолюбивые язычки химер. «Вот так — вот так — вот так…». Античные колонны, недоеденные варварами, смотрели на него пустыми глазницами и спрашивали пустыми ртами: «Куда теперь, старик?» Вместо ответа в лоб, Юргоз, ещё раз глянув на сплавлявшееся по небесной реке бревноподобное облако, стал не спеша спускаться с Лысого Холма. Куда? В кинотеатр «Восток». Вечерний сеанс. Кажется, фильм про самурая и лисицу.

               

РАЗРЕШЕНИЕ

Самурай ковыряется в зубах зубочисткой,
даже если он ничего не ел.

                Бусидо
 
 Тосиакира Кавадзи приблизил к своему лицу мордочку помпонохвостого бобтейла, своей любимой «говорящей» кошки по прозвищу Хошико и, заглянув ей прямо в глаза, большие горчичные, с вертикальным чёрным, острым, как игла, зрачком, то ли в шутку, то ли всерьёз зловеще прошептал:

 Не хочу сеппуку под сакурой хочу револьверу Путятина – сана на Чёрном Корабле!
 
Ответ Хошико на чистом верхненижнемурлычном, - «Ясимакуни… Я – Сима, Куни…Йа, Сима, куни… Ясимакуни… » - её хозяин даже не стал слушать, чего с ним никогда раньше не было, а именно - с той самой минуты, когда ему впервые принесли котёнка, и он как раз уместился у человека в больших ладонях, которые только что держали книжку с мёртвыми западными картинками, но невольно уронили её на пол при одном только виде нового живого существа…

***

Забеспокоилась, почему мама долго не возвращается от своей сестры, моей слепой тётки Киёко. Да и старый Фуру куда – то пропал, нигде не слышно, не видно. Вот и решила пойти встречать маму. Даже и не думала заходить в этот страшный лес. Но пока шла по просёлочной дороге, так быстро стемнело. Ещё и туман какой – то шальной. В общем, сбилась я с пути. А когда туман рассеялся, я вдруг увидела, что как раз попала туда, куда попадать не хотела больше всего на свете, - в горный лес. В самую его чащу. Сказать, что испугалась, ничего не сказать. Ну, покричала с призвизгом несколько раз. Никто, разумеется, не отозвался. Что делать, пошла я наугад вперёд. Так тихо было, боже. Тихо – тихо. Прямо тот храм буддийский за день до своей знаменитой гибели в пожаре, пока его настоятель знатно блудил с девицами в Токио. Потом решила сойти с привычной тропинки. Поднялась, спотыкаясь, по склону. Перебралась в другую чащу. Точно на следующий уровень перебазировалась, как сказал бы однорукий дядя Хироши, размахивая бамбуковой палкой. Вообще, казалось, что этих чащ там, в лесу, видимо – невидимо. Как шариков в китайском шаре. Ещё помню, дождик отвесный слепой прошёл мимо, никого не заметив. Кроме грибов, конечно. Тут я подумала, что в разных чащах, наверное, и грибы разные, такие, каких я ещё не видала. Так и забиралась я всё глубже и глубже в лес. Далеко забралась, дальше любой дикой зверушки, вроде лисицы. Боже, думаю, помоги мне поскорее выбраться отсюда и встретиться с мамой и её слепой сестрой Киёко. Ах, пока шла, как же всё – таки волшебно пахло хвоей! Невыносимо хорошо. Точно в заоблачной стране Идзанаги и Идзанами. Земля от иголок мягкая – мягкая. Чисто моя постель. Жутковато было. Может, и правда, я уже умерла? Это я так думала, дурочка. Всё казалось мне подозрительно не реальным. Будто в ожившую картину попала. Даже шальная бабочка, и та не внушала доверия: бяк – бяк – бяк, бяк – бяк – бяк. Ну, и вот я поднялась ещё по одному склону наверх. Там, наверху, появились берёзки, обломки скал в замше мха. Камни, по – видимому, скатились с самой вершины во время старинного землетрясения. Шла я и шла. И вдруг - поляна. Ага, подумала я, наконец – то передохну. Смотрю по сторонам, а там цветы, цветы, цветы, притом такие, что - с ума сойти. Никогда в своей жизни подобных не встречала. Запах восхитительный и в то же время какой – то бесстыдный что ли. Вижу, бревно лежит. Нет, какое же это бревно? Тело! Я не стала кричать, как последняя дурочка, не кинулась бежать, куда глаза глядят, не впала в истерику. Ужаса не было. Да, я не поддалась. Тело... И что? Мёртвый парень. Совсем молодой. Лет семнадцати. Может, чуть больше. Да, думаю, всё – таки ему было восемнадцать. У меня сводный брат – Хаяо - тех же лет. И вот я стою и соображаю: ни черта себе приключение… Святые угодники, что происходит? Лежит голый парень весь в цветах. Красивый – красивый. И мёртвый -  мёртвый. Но при этом вроде как и не совсем то и другое. Живой. Но не в человеческом смысле, а в божественном. Спящий. Я даже проверила. Сердце его не билось, но было такое чувство, что, стоит подождать часок – другой, и оно всё - таки ударит один раз – до следующего – через следующий же час. Я стала гладить его обнажённую кожу. А на коже какие – то едва различимые синеватые рисуночки. Татуеровки вроде. По всему телу, кроме лица со вздёрнутым кверху носом с широкими ноздрями. Столько этих застывших червячков - иероглифов было, что хотелось всё это как – то прочитать, разгадать. Буковки, буковки по всему парню. Интересно, из какой он семьи – знатной ли? Вляпался, бедный, в какую – то тёмную историю. Убит буси – любовником. И теперь лежит бездыханный, сияющий. Ну, да, он сиял. Только тихо – тихо, почти не заметно. Может, всё – таки был по – настоящему жив, а я чего – то не сообразила? Нет, всё – таки он был мёртв. Мертвее не бывает, как говорится. Так я сидела рядом с телом и смотрела, как парень лежал весь в нездешних цветах, в тысяча первой чаще горного леса. А птички, все от мала до велика, так грустно и монотонно щебетали повсюду, словно отпевали это чудо... Такой красивый мертвец… От него даже не несло... Наоборот, казалось, цветы только подпитывались неизменно неуловимо витавшим вокруг тела ароматом. Сами цветочки, все, как один, пахли этим невероятным существом. Ангел, так я почему – то подумала в ту минуту. Не знаю, что на меня нашло. В какой – то момент мне почудилось, что свернувшийся в спиральку детородный причиндал покойника стал разворачиваться восставать из мёртвых, и так развернулся и в итоге так восстал, что вытянулся  - я видела это очень отчётливо - до бесконечности… Я была уверена, что сплю. Всего лишь сплю. Или не просто сплю, а бодрствую внутри собственного же сновидения. Тогда я легла рядом, в те цветы... И так мы лежали вместе друг с другом, смертная невеста и бессмертный жених, и молчали, то есть говорили друг с дружкой, но на беззвучном, известном только нам обоим, языке. Я снова, погрузив опорную руку в цветы и приложив ухо к прохладной груди, послушала его сердце. Ни единого движения. Парень был нежилец. Труп. Жмурик. Пустая оболочка. Сброшенная одежда души. Я посмотрела наверх. Свободный от вершин деревьев круг неба. Посреди него парил орёл - могильник. Живой крестик со слегка загнутыми двумя противоположными концами распростёртых крыльев. Небесный надсмотрщик. Всё кружил и кружил. Рисовал прозрачные круги, которые накладывались друг на друга и тут же, сверкнув, таяли в ослепительной синеве. Я даже видела, как он успевал поглядывать на двух людей внизу, на живого и на мёртвого, видела его рыжеватые пёрышки, игравшие с восходящими потоками воздуха… Тут я заметила довольно свежую, изрядно протоптанную тропу невдалеке, сразу начинавшуюся там, где заканчивалась полянка с мертвецом. Я, долго не думая, встала, но неожиданно поскользнулась на влажных цветах и упала всем телом прямо на труп. Не знаю, что на меня нашло, я потеряла голову и стала целовать покойника. Я целовала его всего, прикасаясь жадным полураскрытым ртом к каждому значочку на его нежной, с остывшей кровью, коже. Я целовала его долго, не чувствуя времени и усталости. Целовала, пока вдруг не остановилась. Остановившись, я почувствовала тошноту. Меня стошнило. Блевотина залила живот мертвеца. Я попыталась снова встать, но у меня ничего не вышло. Я была точно скованна какой – то невидимой силой, не отпускавшей меня от трупа и велевшей оставаться на месте, стеречь его. Стеречь до чьего – то прихода. Чьего прихода? Этот последний вопрос безостановочно крутился в голове у меня, пока я не потеряла сознание… Когда я очнулась – а очнулась я, как мне показалось, буквально в следующий миг после того, как внезапно провалилась в сон без сновидения – то увидела, что нет никакого горного леса, нет никакого ангелоподобного мёртвого юноши в цветах, зато есть старинный могильный камень в виде идеально обработанной плиты, сплошь исписанной иностранными письменами, и лежит он аккурат на краю дикой пропасти… Невольно я вскрикнула. На крик тут же прибежали люди из моей деревни, среди которых была и моя мама… Они всю ночь искали меня… И совершенно случайно, уже отчаявшись меня найти, набрели на меня там, куда никто не хотел идти, однако, махнув на всё, пошли – таки, заворожённые настоятельными уговорами, вслед за сводным моим братцем, чудаком Хаяо.

 ***

#

«Бо, мне привиделся сон во сне. Так странно! А тебе что?..»
…………………………………………

Его притихшая в последнее время Хитоми в тот весенний день была особенно пленительна. Тонкая шея, тёмное кимоно… Эти огромные глаза, словно она то ли больна, то ли слегка опьянела… Зрачки расширены, всё равно как у курильщицы или у симодских женщин, о которых ходит слава, что они владеют многими тайнами, полученными от высших сил, благословивших их город ещё в незапамятные времена… Глаза Хитоми в тот раз были словно немного испуганы и при том неизменно прекрасны… Она спросила, правда ли, что у Путятина — сана уши больше, чем у Перри — сана? Он ответил, что не знает, главное, что ни тот, ни другой не похожи на толстозадого канцлера Абэ, и они тогда громко и весело, точно дети малые, рассмеялись. А потом нежданно — негаданно за окном, от ветра с моря загудели вершины вековых кусуноки (1) и розовый снег вишен отчаянно посыпался с ветвей на дорожки. Но ветер очень скоро пропал, как по мановению волшебной палочки. Тишина вытянулась в струнку, и вдруг посреди всеобщего безмолвия, на склоне дня, бесхитростно запел угуйсу. Так сладко заговорил с невидимой подругой — камышовкой, что они с Хитоми, казалось, перестали дышать от волнения и счастья. Тогда Хитоми и сказала ему шёпотом, боясь спугнуть незримую птаху, о двойне. Он не сразу ответил. Казалось, и так лучше и быть не может, а тут, поди ж ты, ещё и это: беременна близнецами, маленькими буси…

***

Дневная июльская гроза давно улеглась. Омытое и обсохшее зеркало солнца бесшумно и торжественно погрузилось в зубчатый горизонт, самодовольной божественной особой ушло под землю, обратно в объятия чудовищных корней хоконских гор. В куцем околоке мимо медленно и низко пролетела какая — то мелкая птица. Однако когда на зелёном бамбуке, невдалеке, она же громко застрекотала, он узнал сэми. Вспомнилось ему, как однажды в детстве, преодолев — таки в себе девчачий страх перед хигураси, он поймал его у тогда ещё маленькой Хитоми на глазах и даже зажал в кулачке, и так стоял с ним, пока не отпустил его, чтобы прекратились страшноватые волны вибраций, отдававшиеся в хрупких плечах.
…………………………………………

Ботан, постояв немного под старой сосной и послушав назойливое насекомое, решил всё — таки идти дальше, благо, по его расчётам, оставалось ему пройти уже совсем ничего: не более одного ри.
Оставив позади россыпью тусклых светлячковых огней разбитый в лощине армейский лагерь Кавадзи, уснувшего с походной кошкой под звуки сямисэна, Ботан, без дайсё (2), в одиночку, сойдя с разбитой дороги продвигался вперёд среди зачастивших криптомерий. Вскоре из протяжённого, как кит, облака выскользнула с перекошенным лицом полная луна. Самурай от внезапно пролившегося бледного светового ливня замер у шального, отдельно стоявшего гинкго (3). Неуловимо закурилась такая тишина, что некоторые из деревьев стали, как ему казалось, терять присущее им от природы растительное самообладание и устремлялись, точно подростки, ходить и бегать во сне, тем не менее, не решаясь открыть самое главное и запретное, — свои никем никогда не виданные глаза, так как это, очевидно, грозило пробуждением чего — то настолько же ужасного, насколько может быть ужасна сама ночная бездна по ту сторону теперешней звёздной побежалости… В другой раз подобным же образом введённому в заблуждение лунной тишью, а может быть, и тончайшим светом малого светила, Ботану даже послышался крестьянский ночной сторож, точнее, хлопки его деревянных дощечек. И самурая поразило, что этот с детства ему знакомый патриархальный звук не прозвучал успокоительно и однозначно.
Но вот где — то совсем близко, среди бамбука, которые с какого — то момента стали попадаться вперемежку с криптомериями, мелькнуло горящее двоеточие звериных глаз и пропало. «Скорее всего, лисица», подумал Ботан. Вместе с тем он сразу узнал это загадочное место в нескольких тё от проезжей дороги на Ямасина. Здесь давно, лет эдак двадцать назад, осенью, произошло знаменитое убийство самурая из Кокуфу — Канадзавы Такэхиро. Казавшийся неуловимым проклятый вор и насильник Тадземару всё — таки попался тогда властям и сполна расплатился за свою никчёмную разбойничью жизнь: насаженная на кол голова его с выпученными, как у демона, белками, посмотрела — таки в сторону туманной Фудзи. Впрочем, перед казнью он успел вдоволь потешиться над судебными чиновниками, хвастаясь тем, как в чаще леса голыми руками в честном поединке одолел буси — неженку, привязал его к дереву, забил рот опавшими бамбуковыми листьями и заставил смотреть, как великий разбойник Тадземару, размахивая стрелой с ястребиными перьями, надругался над его смазливой чернозубой бабёнкой.
Огромная луна повисла над пологом леса вполне себе земным гигантским камнем, своеобразной недостижимой шар — горой.
Вскоре он вынужден был остановиться у незнакомой горной речушки. «Неужели я так далеко забрёл?» — подумал он спокойно и, почтительно преклонив перед нею колено и, зачерпнув ладонью горсть чистой воды, плеснул её себе в лицо и даже тихо засмеялся своему детскому ощущению. Тень снова пала на лес, и всё вокруг стало темно, глухо, тихо. Луна скрылась в очередном густом облаке. Ботан стал вглядываться в окружившую его темень. Освежённый родниковой водой взгляд его выхватил из неё подозрительный огонёк, едва он только заплясал впереди, в слегка прояснившемся космосе чащи. Посидел немного на берегу речки, думая о том, что слишком уж затянулась эта ночь с того момента, как посольство, проходя через ряд унылых провинций, разбило наконец в одной из лощин тщательно охраняемый лагерь. Того гляди, вообще не закончится, усмехнулся он мысленно. А ещё подумал о пресловутом Чёрном Корабле, двигавшемся без ветра, и коммодоре Перри, которого ему предстояло увидеть собственными глазами на следующий день, а так же о русском адмирале Путятине, чей фрегат затонул в шимодской бухте; об императоре Комэе, о сёгуне Токугаве, о монахах в комусо и их бамбуковых флейтах с шипами, но больше — о любимой своей Хитоми, носившей уже под сердцем сразу два сердечка поменьше… В голове мужчины — женщина. В голове женщины — мужчина. Но какие чудеса бродят в голове ребёнка?.. «Ребёнок» — такая кличка была у того несчастного нищего на рыночной площади в Эдо. Благодаря за подаяние, он рассказал самураю про встречу с нелюдью…

 ***

…Говорю же вам, я видел её, видел, как она перебежла мне дорогу — на руках! Я видел это собственными глазами. Смотрю, а она, раз, и пересекла тропинку. Я свидетель. На руках бежала. У меня на глазах. Клянусь. Говорю как на духу, взяла и перебежала через дорогу. Но ладно, если бы просто перебежала, перебежала и перебежала, но ведь как перебежала — то! Не ногами! Руками перебегала! Как сейчас помню, на ручках! Честно говоря, сразу и не понял, в чём дело. Смотрю, несётся. А потом, хоп, и — через дорогу. Не ножками, а ручками! Хоп, хоп, хоп, ловко так, я аж засмотрелся, рот так и разинул. Ну, надо же! Не на задних, а на передних конечностях! Только потом до меня вдруг дошло, что по чём. Нелюдь то была. Нелюдь!

 ***

Ещё Ботан вспомнил о слепом страннике с закопчённой от солнца носатой мордашкой, который встретился ему впервые во время восхождения на перевал горы Хоконэ, в лесу, — как раз перед тем, как утрамбованная дорога стала круто подниматься вверх и ещё попадались на пути хиноки (4) и кипарисы. Кавадзи тогда шёл на своих двоих, пока поданные несли его каго. Не обращая внимания на вооружённую армию и даймё, старец стоял возле лавра и как будто ожидал именно его, Ботана. Странно посмотрел он на молодого самурая белесыми своими глазницами, но не произнёс ни слова.
Дайсукэ прокричал соколом, выполняя желание Кавадзи услышать знаменитое здешнее эхо. И оно тут же отозвалось в чёрно — зелёных горах.
 А потом было озеро с отражённой в нём во весь рост священной горой Фудзи и темнеющим небом. Молились, преклонив колени.
Здесь старик объявился перед ним во второй раз. Точнее сказать, его перевёрнутая зримая тень в чистейшем зеркале горного озерца. На этот раз она заговорила с ним, с Ботаном, вслух, нисколько не стесняясь присутствующих буси — с хоро и без. Ботану даже подумалось тогда, что никто странника не слышит, кроме него, кроме Ботана Хаттори. Возможно ли такое?
И чего он только не нёс, обращаясь к самураю и вовсю пользуясь своим положением невидимки!
1. О душе, что играет, отпрянув от плоти.
2. О Рыбьем Глазе.
3. О хронометре аморуканских красноглазых цикад.
4. О великой войне между лысыми и волосатыми за власть над одной шестой частью земной суши.
5. О золотой стороне Луны по имени Солнце.
6. О библиотеке шаровидных книг.
7. О закрытом кладбище 44435633 «отпускников», опоясывающем всю Землю и замыкающуюся в том городе, откуда прибыл русский адмирал.
8. Наконец, упомянул некоего типа по прозвищу Высокая Шляпа и посоветовал самураю — неженке, дабы ночь не оказалась бесконечной и Высокая Шляпа не занял хризантемовый трон, передать официальное Прошение, подписанное сёгуном, непосредственно Хозяину Здешних Мест, прежде чем миновать их беспрепятственно.
Ох, уж эти странствующие старички с их небылицами, достойными черни, но никак не буси. И потом, это же всем известно, даже самому Тэнгу Длинноносому, сёгун один ничего не решает. Сёгун — не император. Тут дело не в сиогуне, а в пяти подписях членов Высшего совета, которые, в конечном счёте, и есть император.

 ***

Вспомнил Ботан о подобном случае в прошлом (с разрешением на проезд через владения Тэнгу Длинноносого), рассказанном ему его родственником Ии, после того, как он в пух и прах разнёс странное предположение своего друга, Такэдзи, о том, что в будущем не будет самураев и характер человека будут определять по крови. Последнее вспыльчивому Ии, впрочем, как и Ботану, показалось тогда наиболее смешным; Ии сразу предположил, что гадания по видам крови, если таковые и заведутся в обществе, очень понравятся склонным к суевериям женщинам, но не мужчинам. А про случай двадцатилетней давности, про самурая Ясиму и его встречу с самим Длинноносым, Ии рассказывал Ботану во время одной безоружной и безлошадной прогулки в Ёсиваре. Они даже забыли про запланированное посещение отяя (5) с босоногими юдзё (6), сидевшими в ожидании потенциальных клиентов вдоль улиц на верандах за решетчатыми стенками…

отряд буси застревает в лесу где — то на пути из Эдо в Киото — ночь — самурай Ясима не спит, в отличии от других — он вообще никогда с самого своего появления на свет не спал — ему кажется ночь никогда не пройдёт — незамеченный никем он углубляется в чащу леса — то ли гуляет, то ли ступает подобно лунатику — видит вокруг фосфоресцирующие грибы — так же видит домик — странный, не японский — приближается к нему — входит внутрь — видит карлика с длиннющим носом — карлик говорит самураю, который не в силах выговорить ни слова, что буси не выбраться из ночи и леса, так как Тэнгу, хозяин здешней провинции, не может пропустить отряд воинов, отряд, среди людей которого есть человек, никогда не знавший сна — упоминание о сне точно выводит Ясиму из оцепенения — он не скрывает своего удивления тому, что карлику известно о его, Ясимы, недуге — карлик не обращает внимания на эмоции буси и говорит ему, что весь отряд его теперь находится во дворце Тэнгу, кроме него, Ясимы — его все ждут и будут ждать, пока он не присоединится ко всем — однако для того, чтобы он присоединился ко всем, ему нужно познать сон, попросту говоря уснуть — карлик предлагает самураю помощь — сначала он даёт Ясиме выпить снадобье — снадобье не действует — карлик предлагает Ясиме поесть мяса зубатой птицы — тоже впустую — тогда карлик вызывает некое существо вроде насекомого по имени тайю — тайю — существо татуирует обнажённый эрегированный член Ясимы — дочь карлика с закрытым чёрной повязкой лицом сношается с буси, заняв позицию сверху — во время процесса соития с дочерью карлика Ясиме чудится, что весь его отряд присутствует при этом странном действе — лица у воинов настолько нелепы и уродливы и при этом узнаваемы, что Ясиме становится не по себе — он выхватывает спрятанный под кимоно меч и одним движением пронзает сразу обоих, дочь и отца, который, как оказалось, одновременно с самураем входил в красавицу — дочь, только с чёрного хода — убил он карлика с его дочерью или нет, Ясиме не ясно — ясно только то, что он просыпается от страшного сна — его отряд поднимается, чтобы продолжить путь — Ясима понимает, что он наконец — то спал, что он вылечился и что ночь прошла –


 ***

Ботан поднялся, перешёл речку босиком с приподнятым правой рукой кимоно, с носками и дзори (7) в левой руке, обтёр как следует ступни платком, снова надел носки, обулся в сандалии, ещё постоял с минуту на месте, не двигаясь и прислушиваясь к тишине, страстно и упрямо пронзаемой одиноким сэми, и всё — таки не смотря ни на что решил идти в сторону злорадно пляшущего огонька.
Огонёк, действительно оказался небольшим костерком. Единственное, чего Ботан никак не мог предвидеть, так это то, что горел он перед каменными резными вратами, на ровной площадке висячей скалы, с которой как на ладони были видны шимодский залив и огни того самого Чёрного Корабля, что мог передвигаться без ветра! Возле костра, непосредственно у самых Врат В Никуда, покрытых каким — то угловатым нездешним письмом, сидел огромного роста горбатый мужик в высоченной шляпе с широкими полями, наподобие тех, что носили некоторые американцы. Головной убор ему совершенно не шёл, делая его и без того уродливую голову с одиноко поблёскивавшей в ней виноградиной глаза ещё безобразнее. Высокая Шляпа молча кивнул и сделал самураю приглашающий жест, дескать, присоединяйся, присядь, незнакомец, составь компанию, — как будто давно уже ожидал его визита. И только он сел у маленького огня, напротив мужика, как на него тут же обрушился грубый голосище отшельника.
— Откуда ты взялся, такой шустрый? Задумал за ночь обойти всю землю?
— Нет. Я из лощины. Из лагеря. Я — Ботан Хаттори.
— Из лощины… Славненько… Да, да. Что — то об этом слыхал я. Кавадзи, Кавадзи… Направляется по приказу своего цветочного императора к Чёрному Кораблю… А ты? Зачем крошка — самурай в тайне от всех спящих буси украдкой в одиночку сбежал из лагеря в чащу дикого леса? Это же дезертирство!
— Сам не понимаю. Я и сейчас здесь сижу в полном недоумении. Может, я сплю, и всё это мне только снится?
— Даже я?
— Да.
— Ты знаешь, кто перед тобой?
— Кажется, догадываюсь.
— Креститься нужно, когда — кажется. Говори, до чего ты там догадался.
— Ты — не тот ли несчастный, кто однажды юношей заснул в северном лесу, засмотревшись на игру медвежат среди поваленных сосен, и таким образом проспал восемнадцать лет. Так говорят. Ты — Таро?
— Медвежата… Да… Ну, а что ещё — то там у вас говорят обо мне?
— Но то, что с тобой случилось — это ещё половина беды. Ты ведь ещё и изрядный душегуб, которого все так тщетно разыскивают. На горе, за храмом Акиторибэ, посвящённым Биндзуру, разве не по твоей вине пропали женщина с ребёнком?
— Гм, гм!.. Положим, ребёнок тот был и мой тоже. Почему был? Он есть. Зовут Харуки. Иногда переписываемся. Трудный он у меня ребёнок. Мать его рано померла. Глупыш, почему — то стал подозревать меня. Ну, якобы это я ей помог на тот свет…

 ***

…Для приближения к Неразгаданному мы углубляемся в предмет спора Таро с сыном Харуки…

Таро — Харуки

Йа с гористью размышлял и, видя, что ничем Тибя скланить не магу к дабру, за благо изабрёл сие паследнее доккодо Тибе написать и ещё мало падаждать, аще нелицемерно абратишься. Ежели же ни, то известен будь, что йа висьма Тибя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что йа сие только в устрастку пишу: ваистину исполню, ибо за мой Лес живота своего не жалел и не жалею, то како магу Тебя непатребного пажалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непатребный.

Таро

Харуки — Таро

Милостивый Хозяин Правинции! Отныне моё призвание — фуга. Не желаю быть глупым, имеющим много вещей и беспокоящимся о них. Те, кто делают искусство источником обогащения, не способны сохранить своё искусство живым. Поэтому хочу жить в скромной хижине и следовать ваби — саби, падобно мастеру Банану и прошу о сем миластивого позволения. Раб ваш и непотребный сын

Харуки

Таро — Харуки

Мой сын!
Кагда пращался с Табой и спрашивал Тибя о решении тваём на известное дело, на что Ты всегда адно гаварил, что к Наследству быть не можешь за слабостию сваею и что в манастыре удобнее желаешь; то йа тагда Тибе гаварил, чтобы ещё Ты падумал о том гараздо и писал ко мне, какое вазьмёшь решение, чево ждал 9 месяцев… Ныне (панеже время давольно на размышление имел), по палучении сево письма немедленно решение прими, или первое, или другое, о чём паки падтверждаем, чтобы сие канешно учинено было, ибо йа вижу, что только время праводишь в обычном сваём неплодии.

Таро

Харуки — Таро

Милостивый Хозяин Леса в Эдо!
Зря Вы так о «неплодии» моём. Моё неплодие мнимое. Фуга — это больше, чем развлечение, больше, чем тщеславие. Это мой путь. Далее я хочу, чтобы Вы прочли мои хайку о семи самураях и больше мне никогда не писали, так как откровенно Вам скажу, что вместе с вашим долбанным Лесом за. бали меня!

Семь самураев

Дзисэй 1

тысяча и одна пчела —
в цветущем саду — наперебой —
рассказывают сны о снеге

Дзисэй 2

с неба упал он в сад —
и голос сломал — воронёнок
белый — братишка

Дзисэй 3

иволга села на ветку —
а это опять — поперечная флейта —
Тэнгу Длинноносого

Дзисэй 4

пари заключила улитка
виноградная с ангелом — тащит
трубы его злую спираль к Субару

Дзисэй 5

родинка над губой — опять нло
над домами — не всё ли равно
теперь — соловьиный пол

Дзисэй 6

на ночь глядя — на горизонты
гиганты легли с горами — читать
звёзды — как в первый раз

Дзисэй 7

можешь ли ты увидеть — что
написал я сейчас — пальцем
на солнце — тень моя

На этом всё. Прощайте. Больше не раб вам и не сын

Харуки

—

 ***

— А ещё курган на горе Сен раскопал и украл из него ритуальные зеркала и мечи.
— Ну…
— Спёр прямо из сна старого императора часть плана Вездесущего Дворца, чтобы тот не смог его построить, проснувшись, и от этого скоропостижно скончался.
— Гхе — гхе — гхе! Здорово, правда ж? Чего захотел! Вездесущего Дворца! Гхе — кхе — кхе!
— А не расписанные отрезанные уши бедного слепого музыканта!
— Хойти! Гхе — гхе — гхе… Помню, помню. А ещё я ж был какое — то время женат на снежной женщине Юки — онна… Самурая Канная утопил в чашке чая… На самом деле, я всего лишь одинокий горбун Таро, вот и всё. Сижу тут, в садике своём, возле светильничка, подружки нет, прислуги нет, даже знакомых никаких, только вот этот согласный гудёж ночных бабочек… Ночные бабочки… Брр… Чего — то я их не люблю, глазастых, волосастых… Больше по дневным. Собираю их, чертовок пыльных. Недавно приобрёл новую расправилку. Точь — в — точь как у твоего императора. У меня они в ящичке все. Красатулечки. Приколоты под правильным углом… Да, я отшельник Таро. По прозвищу Высокая Шляпа.
- Откуда она у тебя? Тоже спёр?
- Однажды поменялись мы с одним подозрительным джентльменом. Мне понравилась песенка, которую он всё время напевал, даже когда мочился в кустах…

Я — тот самый мужик, заходящий с чёрного хода…
О — ох — хах!
Ух, да!
Да! Поехали! Да!

О, да, я… я — тот самый мэн,
Что заходит с чёрного хода.
Что это значит — мужичьё и знать не знает,
Зато девчата отлично понимают, о чём это я… (8)

И вот я — ему окимоно (9), в знак благодарности за песню, подарил, а он не поскупился и мне вот эту вот чудесную вещицу, гхе — гхе — гхе, отдал. Взял и отдал вот это вот чудо всё равно, что за так! За какое — то жалкое окимоно! Такой вот добряк! Все мои двадцать семь чувств возликовали, когда я водрузил эту красоту себе на голову! Впрочем, вместе с тем я обнаружил, что в шляпе было ещё что — то: хлам какой — то, газеты, прочие безбожные бумажки человечка из Аморуки… Представляешь, его голубоглазая светловолосая жена умела играть «соло на паровом органе». Слыхал когда — нибудь «соло на паровом органе»?
 

Вот и я нет…
— Так ты верующий?
— А что?
— Я вот — нет.
— Ну, это ж невозможно.
— Что невозможно?
— Не верить. Все твари ж верят. Одни верят, что есть, другие верят, что нет. Оба утверждения — невозможно ж проверить. Особенно здесь… При виде лис… Во мраке…
— Какие раки?
— Я разве упомянул про раков?
— Только что. Сказал: привиделись вам раки.
— Ослышка у тебя, маленький самурай. Я просто увидел лисиц. У тебя за спиной, там, среди криптомерий…
— Лисицы? Где?
— Уже ушли. Хи и Хо. Туда же, куда и комета вчерашняя. Испугались тебя испугавшегося их и ушли подобру — поздорову. Вы, самураи — грозные ребята даже без своих гибких мечей. Все вас боятся. Даже ямабуси! Гхе — гхе — гхе! А чего без дайсё, а, искатель приключений?
— Оставил в палатке. Впервые со мной такое. Не заболел ли я, как думаешь?
— Всё может быть… Всё может быть…

 ***

Странная, вовсе не добрая искорка, промелькнувшая в единственном рабочем глазу у Высокой Шляпы, заставила Ботана вернуться к реальности. Нужно было как — то выкарабкиваться из ловушки, в которую он угодил из — за своей непростительной слабости перед адским магнитом Чёрного Корабля, который, без сомнения, без ведома коммодора Перри и адмирала Путятина, был в тайном сговоре и с лунной шар — горой, и с неуловимым маньяком — отшельником. И тут Ботан вдруг вспомнил, что у него с собой зубочистка имеется. Зачем её с собой взял, он и сам не мог вспомнить.
— Ну, что ж, — заговорил одноглазый после некоторой неловкой паузы, воцарившейся между ним и самураем в виде невысокого трескучего костерка — плясуна. — Горба у тебя нет, у меня нет… гм, гм… самурайской чести… Что верно, то верно, гхе — гхе — гхе… Что, если зубами померяемся, как ты на это смотришь? Да не, не кусаться. Гхе — гхе — гхе! Перекушу ж… Померяемся, у кого красивее зубы. Давно об этом мечтал… С каким — нибудь пижонистым самурайчиком, вроде тебя… Вот… Полюбуйся на зубы Великого Таро… Ага! Затряслись поджилки, буси? Гхе — гхе — гхе.
Самурай не ожидал увидеть вместо кривых желтых зубов разбойника какую — то и вовсе тёмную дыру.
— Что это ты мне показываешь? У тебя нет их совсем!
— Есть, есть. И ещё как! Просто я их покрыл чёрным лаком. Разве ты не знал, что у отшельников такая мода сейчас? Гхе — гхе — гхе! Впечатлён?
— Признаться, да. Моя жена делает тоже самое.
— То — то ж. Тебе конец, жалкий ты человечишка. Ам! И нет самурайчика, гхе — гхе — гхе!
— Постой, — счастливая мысль посетила Ботана доброжелательной шаровой молнией.
— Что такое? Самурай испугался смерти? Потеха! Честный же поединок получился. Я бы сказал: с философским уклоном. У самурая зубы просто есть, а у Высокой Шляпы они вроде есть, а вроде как их и нет. Как у жёнушки самурайчика! Гхе — гхе — гхе!
— Почистить зубы — то я хоть могу перед тем, как ты меня… поджаришь? У тебя вон какие чёрные чистые и пахнут приятно…
— Самурай вместо меча с собой на прогулку по ночному лесу взял размоченную веточку! Ой, не могу, не могу! Ну, потеха! Ладно, чисть, чисть. Подожду, так и быть.
Достал Ботан из потайного кармашка любимую свою зубочистку из смолистого растения и принялся на глазах у горбуна со всем возможным тщаньем в последний раз чистить зубы.
Чистит, испытывает терпение отшельника.
— Что — то ты не очень спешишь, — заметил тот, когда прошло какое — то время.
— В трёх зубах уже поковырялся…
— Всего в трёх? Мда… Ну — ну, ковыряйся, ковыряйся, самурай с веточкой. Хорошенько чисть. Как в последний раз. Гхе — гхе — гхе!
Ботан продолжает чистить, а сам краем уха слушает горбуна.
— Не хорошие вы люди — самураи, — наблюдая за тем, как самурай приводил в порядок свои нежные зубки, заговорил задумчиво горбун. — Помню одного поганца… Пьёт сакэ и после каждой рюмочки закрывает рот рукавом. Рыбу ел, чисто медвежонок. Убил я его. Ничего так, вкусный оказался самурайчик… На сосновых и бамбуковых угольках… Соловей, помню, пел… Я этому человеку шею тогда свернул аккуратно. Оказался даже вкуснее нингё (10), которую я однажды подобрал на берегу наполовину занесённую песком и опутанную водорослями. Её выбросило штормом…

 


Даже у одного чиновника сидел в бумажном домике, пока спали домочадцы… Ветер стучал и стучал содвинутыми рамами окон… Жена — красавица… Её я не тронул… Она напомнила мне одну айняночку в крапивном халатике… Скоро, что ли, крепыш? Веточка ещё цела?.. Чисти, чисти. Я люблю чистоту… У меня тоже водилась веточка… Точь — в — точь елдуха селезня, гхе — гхе — гхе, — спиралька такая… Но я перешёл на лак… Украл его в одном храме. В том самом, да. Акиторибэ… А к бурмидским жемчужинам даже не прикоснулся… Сидел в нём над жаровней. Угольки мерцали, мерцали. Милая такая попалась кеновия (11) … Кошку ихнюю прикормил. Вот кто знает о Боге — кошка. У собачек на уме только человеки. Гав — гав, гав — гав. А кошки — нет. Они мяу, говорят, то есть с Богом самим говорят, а человека даже ровней себе не считают… Уже двадцатый, говоришь почистил? Сколько там всего? Тридцать два вроде. Или всё — таки тридцать три? У меня тридцать три. Кроме шуток… А пальцев везде по шести… Ну — ну, чисть, чисть… Ночь эта всё равно не закончится. Никогда. Никогда…
 

***
Планета Ночь,
ты будто кошка,
свернувшись в клубок,
на щели лежишь…
И берёшь, и берёшь
на себя весь огонь,
чёрный вечный огонь
Провидения.

Родная, Ночь,
ты та же кошка,
с улыбкой блаженной
на трещине спишь…
И берёшь, и берёшь
на себя весь огонь,
чёрный вечный огонь.
Загляденье!

О, Ночь, о, Ночь,
ты, точно кошка,
себе не откажешь
ни в чём и возьмёшь,
и возьмёшь, и возьмёшь
на себя весь огонь,
чёрный вечный огонь —
до мгновения.

А какой у вас в Эдо величественный замок! Подъезды к мостам, перекинутым через рвы, выложены розовым камнем… Он добывается, кажется, в горах Идзу… Горы Идзу… Там я родился. Мать родила меня от вот такого, как ты, смазливого самурайчика. А чтобы никто не видел, отнесла младенца к камню. Кто ей такое посоветовал, даже не знаю. Кузнец какой — нибудь… И вот, значит, положила меня туда и закрыла отверстие… Проходили странствующие буддийские монахи, нашли меня по голосу. Уже тогда у меня, ого — го, голосище был… Ударили одной единственной ладошкой, верхняя часть камня и отлетела. Смотрят, там — я. Разложили огонь, согрели… Песню спели…

Не идти наперекор неизменному Пути всех времен.
Не искать удовольствий плоти.
Быть беспристрастным во всем.
Убить в себе жадность.
Никогда ни о чём не сожалеть.
Не испытывать неуверенности в себе.
Никогда не завидовать другому ни в хорошем, ни в плохом.
Не испытывать грусти в разлуке.
Не испытывать неприязни или враждебности к себе или к другим.
Никогда не иметь любовных влечений.
Ничему не отдавать предпочтения.
Никогда не искать для себя удобств.
Никогда не искать способов ублажить себя.
Никогда не владеть драгоценными вещами.
Не поддаваться ложным верованиям.
Никогда не увлекаться каким-либо предметом, кроме оружия.
Посвятить всего себя истинному Пути.
Не ведать страха смерти.
Даже в старости не иметь желания владеть или пользоваться чем-либо.
Поклоняться буддам и духам, но не надеяться на них.
Никогда не отходить от истинного Пути воинского искусства. (12)

Как ты понимаешь, малыш, когда вырос, пошёл по пути прямо противоположному тому, на который его духовно направляли певучие страннички… Да, а ещё угрюмые стены парка — крепости с лесами розовой вишни и сливы. Сливы… Это я про замок в Эдо… Красиво там… Очень… Чисть, чисть, маленький самурай… Эта ночь не закончится по — любому… Никогда не закончится… Никогда… Что замок Эдо! Вот я прошлогодней зимой, возвращаясь из Кагосимы, видел Замок, которого нет… Да… Нигде он не числится и не упоминается. Призрачный, так я полагаю. Никак не мог подобраться к нему. Стыдлив оказался, словно радуга. А вот деревня при Замке от меня не убегала. Встретила, конечно, не так приветливо, как мне бы хотелось, но я, ничего, не жаловался. Поначалу не жаловался… Мне разрешили стащить соломенный тюфяк с чердака и лечь в общей комнате, у печки, и спокойно уснуть… Потом только всё началось… Разбудил сам хозяин двора с каким — то бывшим актёришкой, стал требовать разрешения из Замка, за подписью какого — то Землемера… Представляешь, нужно было получить разрешение на ночёвку у какого — то Землемера, безвылазно жившего и работавшего в Замке… А до него дойти — всё равно, что радугу уловить… Эта ночь не закончится… Никогда… Мы мертвы… Все до единого мы мертвецы на каникулах, как сказал один мудрец с Запада… Так что будь тем, что ты есть, будь мертвецом, будь до конца мертвецом, и живи, как хочешь… И всё будет хорошо… Всё будет хорошо… Да, всё будет… Хо…

 …………………………………………………………………………………

Высокая Шляпа, так и не дождавшись, пока Ботан дочистит все свои зубы, заснул возле своих любимых мерцающих углей. Уронил голову, шляпа с неё упала и скатилась прямо в огонь.

 ***

Ботан бросился спасать шляпу, и, не дав ей сгореть, водрузил обратно на кривую голову отшельника. Он надеялся, что тот тут же проснётся, но куда там!. Тогда он попытался разбудить горбуна, схватив за нос, но неожиданно, точно тесто, только вытянул его до смешных размеров и не смог вернуть ему прежний вид. Таро, пошевелив во сне новым своим длиннющим носом и возвратив ему прежний вид, тем не менее, продолжал спать, переходя уже на богатырский храп. Несколько озадаченный, Ботан попытался снова разбудить Таро, ударив того по горбу, но только разбил его на пару каких — то невиданных крыльев. Крылья, вспыхнув, сонно распахнулись и снова сложились на спине у отшельника в уродливую возвышенность, так и не потревожив его. Только в тот миг Ботан понял, что перед ним вовсе не легендарный злодей Таро, а сам хозяин всех здешних провинций — от Эдо до Хэды — Тэнгу Длинноносый (13).

Потрясённый этой мыслью, потихоньку, чтобы не разбудить почтенное существо, Ботан просто, не чуя под собой ног, точно решивший перестраховаться дровосек, бросился бежать напрямую через лес. С удивительной лёгкостью и быстротой, невзирая на метнувшихся следом за ним гигантских лисиц с горящими глазами размером с его ступни, совершенно не замеченный заставой, возвратился он точнёхонько, подобно нагулявшейся за ночь душе, в лагерь, на своё походное ложе, к мирно лежавшим на подставке дайсё. Соратники, в том числе и его родственник Ии, крепко спали, чуть слышно храпя каждый в своей героической тональности. Ботан долго ещё лежал на спине, не в силах сомкнуть глаз. Он попытался думать о своих будущих сыновьях, уютно распологавшихся в позе пары мандзи в утробе Хитоми, пока она ходила по соловьиному полу в их усадьбе в Эдо, и видевших известный только им одним, малышам — монахам, сон о
 
—
 

Вдруг Ботан почувствовал, как всё мироздание на миг перекувыркнулось вместе с ним через голову, после чего самурая нашла — таки вожделенная усталость, и он блаженно провалился в спасительное ничто ночной грёзы.

………………………………………………………………………………….
На следующее утро армия как ни в чём ни бывало поднялась, в том числе и Кавадзи с его особенной кошкой, и продолжила путь к глубокой бухте.

Благополучно пройдя полагающийся отрезок пути, вся она, во главе с даймё, вскоре оказалась на песчаном побережье шимодского залива.

Чёрный Корабль безмолвно стоял на якоре, недалеко от берега, равнодушный к ветрам чуждого залива. «Поухатан!» — воскликнул Кавадзи, выйдя из опущенного на песок паланкина и удовлетворённо рассмеялся, точно выиграл у Чёрного Корабля партию в сёги.

Пока все стояли и ждали, что последует вслед за смехом Кавадзи, что — то заставило Ботана отвлечься от морской дали и американского судна. Повернув голову, он отчётливо увидел справа от себя, далеко наверху, на одной из висячих скал, на той самой, на которой в прошлую «бесконечную ночь» стояли изрезанные нечитаемыми письменами каменные Врата в Никуда, и у подножия которых, возле костра, у него состоялся нелепый зубной поединок с самим Тэнгу Длинноносым, принявшим облик вездесущего горбатого маньяка по прозвищу Высокая Шляпа, одинокую фигурку того самого тщедушного слепого странника, чьё перевёрнутое отражение в озерном стекле предупреждало наивного буси о том, что никому не выбраться из Вечной Ночи без разрешения на то Хозяина, сколько бы не поставил подписей под прошением императора Высший совет.

 ***
От вершины к вершине синеватой улиткой переместилось облачко всё в огне и пропало за соседней горой, как будто сверху примятой колоссальной, но нежной ладонью. Угуйсу не смолкал: свистел, щёлкал. Хитоми шепнула в самое его ухо: пойдём поспим. Замечтавшийся Ботан, едва вздрогнув от странного звука, раздавшегося одновременно в обоих ушах и где — то в небесной дали, над соловьиной песней и цветущими сливами, шепнул в ответ: ты что — то сказала?

 ***

1. 1876 год… Где — то в Японии… Бандиты нападают на дом самурая.
2. Самурай после отбитого нападения грабителей, раненый, отправляет свою молодую жену к родственнику за помощью…
3. В одиночестве у него начинаются предсмертные видения… Он видит себя младенцем вместе с умершим в младенчестве братом — близнецом… Они сидят во дворе, под деревом, пока служанка с матерью куда — то отлучились… Сидят и видят, как дерево над ними превращается в гигантский корень…
4. Они оба падают в бездну…
5. В бездне их ловят два неописуемых существа: Страх и Ужас… Они поют песню…

 ****

Страх :


Потерялись в звёздах дети…
Песня, где ты? Песня, где ты?
Ничего нет интересней:
где — то песня… Где — то песня…


Ужас:


Кто — то звёздный ходит в бездне…
Или — в песне? Или — в песне?
Жутко детям в звёздах что — то.
Песня, кто ты? Песня, кто ты?

6. Когда песня заканчивается, самурай приходит в себя и видит, что вернулись жена с её кузеном — монахом.
7. Монах извлекает из него пулю.
8. Спустя какое — то время самурай поправляется.
9. Однажды, встав ночью, он находит свою жену, страстно предающуюся любовным утехам с его абсолютным двойником.
10. Он убивает обоих.
11. И навсегда покидает то место.

 ***

Это жена рыбака. Ёко. Муж её, деревенщина, ловит рыбу в заливе. Вернётся не скоро. Трудяга, каких поискать. А жена – красавица. Глаз не оторвать. Точно ему рога наставляет. Уверен, уверен, изменяет, ведьма. Но с кем? Или с чем? Ничего странного. Поговаривают, что осьминоги появились в море. С виду осьминоги как осьминоги: щупальца, квадратные зрачки, все дела… А по сути – жуткие демоны… Похотливые, ненасытные. Уже несколько женщин пожаловались на их нападения. Пожаловались, потому что женщин осьминоги насилуют, а мужчин так и вовсе пожирают. Вероятно, не осьминоги, а осьминожихи: мать и дочь. Кошмар. Но что Ёко? Явно что – то скрывает. Думает про местных баб: вот дуры, молчали бы. Вот и сама молчит. Может она, того, встречается с ними? С осьминожихами – то? Другие все что – то давно уже не видели и не слыхали ничего об этих тварях. Может, разгадка и кроется в этом: демонической семейке, сожравшей супругаотца, приглянулась Ёко? Забрала себе всё внимание дьяволиц… Подожду. Что, если это правда? Подсмотрю… Лишь бы от ужаса не выдать себя. Со страхом я ещё могу справиться, но вот с ужасом…  Задницей не успею моргнуть, как самого осьминожихой сделают. Того гляди – ещё и, не дай бог, понравится мне. Щупальца с присосками! Спаси и сохрани нас, боже! Спаси и сохрани!

 ***

Осьминог, мать (по – человечески):

в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в воде в во


Осьминог, дочь (по – человески, синхронно с матерью):

дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева дева де



 ***

Тёмная точка, светлея, увеличиваясь, несётся прямо на Страха и Ужаса, заигравшихся в Песочнице в маленьких человеческих детей посреди времён и пространств. Оба они, привлечённые странным звуком, смотрят в одном направлении. Сначала они видят чёрную точку, затем точка стремительно увеличилась, увеличилась до тех пор, пока дети не поняли, что это никакая не точка, а самый настоящий божественный Рот — огромный, с красиво очерченными губами и жемчужно — белыми зубами безусый Рот, и он мчится, разинутый и неумолимый, непосредственно на них, на подобия беззащитных человеческих малышей. Страх лепечет. Ужас не в силах произнести ни звука. Гигантский Рот приближается — ещё мгновенье — и оба ребёнка попадают в самую пасть, которая вдруг оказывается прекрасным цветущим Садом, полным птичьего смеха и одноногих благоухающих деревьев сакуры.
Страх (подняв вверх ручонки и снова их опустив вниз). Агу — у — у — у!
Ужас хочет тоже, как и его брат, что — то сказать, но не в состоянии.
Страх поднимается, пошатываясь, как пьяный, на ноги и идёт гулять. Ужас никак не может насытиться столь внезапно обрушившимся на него впечатлением и не двигается с места, продолжая смотреть в тысячи и тысячи глаз, жадно и в то же время радостно уставившихся на малютку со всех сторон.
Но Страх не долго гуляет по Саду, надеясь подружиться с какой — нибудь из ослепительных сакур.
Цветущий Сад вновь приходит в необъяснимое движение и, бросившись всем своим существом вспять, по — новой, с безумной скоростью, стремится собраться в прежний ликующий Рот с красиво очерченными губами и — в конце концов — в ту же беспросветную, подобно сердцевине иглы, точку.
Ужас с отнявшимся бессловесным языком наблюдает, как на его глазах Сад вместе с собой уносит и его брата близнеца — Страха.

 

 ***

 
УБИВ БРАТА – БЛИЗНЕЦА, МЛАДЕНЕЦ – БОГ ПРИБЛИЖАЕТСЯ К ПЛАНЕТЕ ЗЕМЛЯ. ПРИ ВИДЕ ЗЕМЛИ, У НЕГО ВДРУГ РАЗВЯЗЫВАЕТСЯ ЯЗЫК, И ОН НА ЧИСТОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ ПРОИЗНОСИТ СЛОВО «ЧЕЛОВЕК»…


 

 

 
Будучи произнесённым новым Богом, слово «Человек» автоматически становится фракталом и начинает собственную игру…

 1. Червь есть люди он веди есть како.
 2. Червь есть рцы веди ерь естьслово твердо ерь люди уж добро иже он наш   веди есть добро иже есть слово твердо ерь како аз како он.
 Червь есть рцы веди ерь есть слово твердо ерь рцы це еры веди есть  добро иже есть рцы ерь есть слово твердо ерь слово люди он веди он  твердо веди есть рцы добро он есть рцы ерь люди уж добро иже уж живете добро он буки рцы он иже живете есть он наш наш аз ша веди есть иже есть слово твердо ерь добро он буки рцы он иже живете есть есть слово твердо ерь слово люди он веди он твердо веди есть рцы добро он есть рцы ерь како аз како он аз земля како аз како он он наш...

— — — — — — — — — —
1. Кусуноки — камфорное дерево с шаровидными плодами.
2. Дайсё — пара мечей самурая, состоящая из дайто (длинного меча)
и сёто (короткого меча).
3. Гинкго — реликтовое растение, редкий вид дерева, живое ископаемое.
4. Хиноки — кипарисовик.
5.
6.
7. Дзори — соломенные сандалии.
8. Слова из блюза «Человек с Чёрного Хода».
9. Эротическая нэцкэ.
10. Нингё — русалка.
11. Кеновия — монашеская келья.
12.
13. Тэнгу — леший.