Бесконечная звезда

 

ВМЕСТО ПРОЛОГА

ЧОРНЫЕ ШАЛИ

 


                Смотрю как безумный на чёрную шаль…

               
                А. Пушкин

Всё быстрее и быстрее, назад и назад бежали за окнами огни вокзала, всё ритмичнее делался стук колёс… Штабс — капитан Гимен Феликсович Безчеремных — Вирановский покидал г. О со странными чувствами. Сон никак ему не давался в руки, а хотелось его поймать, приласкать его тёплую нежную звериную шёрстку, погрузить в неё сначала руки, а потом и самому уйти в её спасительное облако. Но что — то всегда мешало ему, что — то из проклятого прошлого, из так называемого героического далека…
Он и сам не мог припомнить точно, зачем пошёл на о — сский рынок в то туманное октябрьское воскресенье. Тогда в городе наступило относительное затишье. Казалось, что красные готовили какую — то каверзу, но каждый раз переносили время наступления, так как придумывали всё новые и новые варианты, один изощрённее другого. Белые генералы тем временем тихо сходили с ума в своих кабинетах, над огромными картами, похожими на шкуры допотопных тварей. Вешали всех подряд: красных, зелёных, белых… Отдавали немыслимые приказы, словно ожившие персонажи самых страшных народных фантазий…
В тот день на рынке было на редкость спокойно. Люди двигались свободно, но как — то излишне деликатно, осторожно, что ли. Тем более дико на этом сером будничном фоне смотрелась одна продавщица. Она была огромного роста — около двух метров. Какая — то вся массивная плотная, как дерево. Косой лоб, широкая выдающаяся челюсть. Раскосые звериные глазки. Длинный безгубый рот. И голос, голос…

Граждане и гражданки,
не сходите — таки с ума!
Покупайте чорные шали!
Чорные шали! Совсем не дорого!
Кому чорные шали? Шали чорные!..
Граждане и гражданки!
Не сходите — таки с ума!
Разбирайте же чорные шали!
Чорные шали! Шали чорные!

Звали продавщицу Любовью. Подъесаул купил у неё одну шаль. Возвратившись к себе в нумер, он сел в кресло, закутался в её пьянящую абсолютно тёмную материю и незаметно для себя растворился в крепком сладчайшем на свете забытьи сна…

Сон Безчеремных — Вирановского

1. Полковник Редль направляется из Львова в Вену в экипаже по дороге он засыпает и видит траум…

Траум Полковника Редля

1. Пациент больницы №888, по кличке Щорс, рассказывает своему соседу, некоему Шнолю, каким макаром попал на эту безрадостную галеру…

Рассказ Щорса

Суёби, 33 мессидора, 7253 AD.

…я как обычно страховым агентом прогуливался после анализов по нашему больничному дворику, слушая разноголосицу сиринов и медсестёр… вдруг вижу в одной из трёх ротонд, в розовой, сидит барышня и читает книжку. не совсем понятно было — городская она или же из деревни…

Город vs. Деревня

1. «Утонувшая в Сене»…
— —
2. … утонувшая в сене…

…поправила очаровательный свой завиточек, перелистнула ослепительную пустую (!) страницу… мне так захотелось подойти к ней… сказать: коман са ва? она, конечно же, мне ответила бы: са ва… мы бы немного поговорили… а потом я бы сказал: пэрмэтэ муа дё фэр мэ задьё! а она мне в ответ: бон нюи! и всё пошло бы ком тужур… однако что — то меня в ту минуту отвлекло от читающей барышни… когда я снова посмотрел в сторону беседки, девушки уже не было на месте… я бросился её догонять вместе с забытой ею книгой… Но странной барышни нигде уже не оказалось… она бесследно пропала… вернувшись в беседку, я из любопытства стал листать книжку…

{дева дева дева дева дева дева дева дева
дева дева дева дева дева дева дева дева
дева дева дева дева дева дева дева дева
дева дева дева дева дева дева дева дева
дева дева дева дева дева дева дева дева
дева дева дева дева дева дева дева дева
дева дева дева дева дева дева дева дева
дева дева дева дева дева дева дева дева
дева дева дева дева дева дева дева дева}

…тут меня осенило… я же видел по телевизору эту игру… буккроссинг — вот как она называется… прочитал книжку, оставил следующему… просто так… и вот, значит, меня приняли в эту замечательную игру… что ж, я, перелистнув страницу, стал читать далее…
…Спустя четверть века после войны в глухом лесу под Вязьмой был найден вросший в землю танк БТ с хорошо заметным тактическим номером — 12. Люки были задраены, в борту зияла пробоина. Когда машину вскрыли, на месте механика — водителя обнаружили останки младшего лейтенанта — танкиста. У него был наган с одним патроном и планшет, а в планшете — карта, фотография любимой девушки и неотправленные письма…

25 октября 1941 г.

Здравствуй, моя Уля!
Нет, не встретимся мы с тобой. Вчера мы громили ещё одну гитлеровскую колону. Фашистский снаряд пробил боковую броню и разорвался внутри. Пока уводил машину в лес, Порфирий умер. Рана моя жестока. Похоронил я Порфирия Грабового в берёзовой роще. В ней было светло. Порфирий умер, не успев сказать мне ни слова, ничего не передав своей красивой Соне и беловолосой Лиле, похожей на одуванчик в пуху. Вот так из трёх танкистов остался я один. В сутемени въехал я в лес. Ночь прошла в муках, потеряно много крови. Сейчас почему — то боль, прожигавшая всю грудь, улеглась и на душе тихо. Мне почему — то вспомнился один мой сон. Редкий какой — то. Крепко запал он мне в память. Ничем не вышибешь. Не знаю, должен ли я его рассказывать, но я всё — таки расскажу, потому что другого раза уже не будет… Мне снилось, что меня зовут Дермот и живу я уже в будущем, в конце нашего века. Я влюблён в тебя, но твоё отношение ко мне не совсем ещё ясное. А зовут тебя Дрю…
И вот я во сне, на Кавказе, у подножия Эльбруса, в «Приюте Одиннадцати», сижу у себя в номере один, посреди кажущейся бесконечной белизны, и веду дневник, пишу о тебе, о нас, смотрю на твою фотографию:

Какой — то резкий толчок возвратил штабс — капитана к суровой реальности… Поезд встал на неизвестном полустанке. Штабс — капитан не бросился интересоваться, что да как. Он просто затянул песню. Грустно так затянул, по — солдатски:

Граждане и гражданки,
не сходите — таки с ума!
Покупайте чорные шали!
Чорные шали! Совсем не дорого!




ТИТ
Дитя земли красного цвета без листьев,
цветов и плодов, с головой, похожей на глаз.


                Риг — веда


      Почти невидимый из — за сине — зелёных световых пятен, Плютеев сидел, не до конца сложив ноги лотосом, у себя в саду, прямо на траве, под невысокой сенью дерева с труднопроизносимым латинским прозвищем, и откровенно, никого не стыдясь, предавался мечтам; при этом жевал грушевую сушку с риском для подгнившего коренного зуба, — пятого снизу справа. Временами он прищуривал оба глаза по очереди, покорно улыбаясь только — только начавшему спускаться с зенита не то солнцу, не то разодетой в солнце пару лет как предвечной подруге своей — Нефеле, у которой несколько минут назад закончился в горсти слепой летний бабий дождь… Вдыхая аромат за живое задетых земли, деревьев и бесконечной, как лента Мёбиуса, собственной души, Плютеев чувствовал себя заново родившимся и совсем по — юношески думал о том, что он до сих пор ни разу не видел сеанса «мёртвой петли» над Москвой, ни разу не был на Гребном Канале в Крылатском и не катался на каноэ, играя перед обязательными редкими девушками на трибуне загорелыми маслеными мускулами киношного дикаря. Ещё он думал о том, что никогда, во всяком случае, в этой жизни, не получит доступа к прекрасному телу актрисы Серовой, музы писателя Симонова, автора «Жди меня» и «Живых и мёртвых»; причём, не только в законном советском браке, но и так, грубо, по — фашистски, по — собачьи, со всеми вытекающими последствиями… Плютеев выплюнул осточертевшую сушку, стал безразлично наблюдать за облаком, повисшим в небе, как раз у него над головой, к востоку от солнца, всё ниже и ниже затягиваемого в западню ночи. Вот облако похоже на мчащегося верхом на верблюде всадника с флагом, подобным гигантской косе… А вот это уже что — то совсем другое. Стул? Осёл?… Ну, а вот облако приняло и вовсе фантастический вид. Точь — в — точь Покровский собор что на рву!.. Да, приятель, хоть в кино не ходи, — красота! Та самая, что мiръ с.асёт…
***
Вдруг снизу, из самой земли, Плютеева, только что пожелавшего было лечь лицом кверху и подремать на тёплой травке, на дне небесного океана, что — то мягко — мягко и в то же время требовательно толкнуло в обе лопатки. Оказалось, Плютеев стал неожиданной помехой чьему — то продвижению наверх, на поверхность. За первым толчком последовал второй, потом — третий, четвёртый, пятый, шестой… Плютеев вначале думал освободить место, но тут же сообразил, что лучше будет, если он, не двигаясь, ни жив, ни мёртв, полежит и подождёт, что произойдёт далее, ведь под ним и в самом деле что — то быстро, как на ускоренной киносъёмке, росло; причём, росло с разумным нетерпением, — настойчиво, упрямо шло в немалый рост и совершенно не собиралось отступать перед попавшимся на его пути человеческим грузом. На миг Плютееву показалось, что он догадался, что э т о такое. Однако молниеносное подозрение столь же молниеносно иссякло… Всё выше и выше поднимался он на раздувавшемся в клетках островке… При этом то, что, набухая, будто кобра до удара, оторвало его от почвы и стало над ней возносить, подобно чёртову колесу, меньше всего походило на певговую стрелу, по пьяному совету секретарши Кики, запущенную им из лука прошлым летом, на корпоративной вечеринке, здесь же, на даче, в самую кофейную гущу Млечпути… Когда Плютеев опрометчиво поднялся на ноги, почувствовав, что процесс роста прекратился, сильное головокружение застало его врасплох: пошатнувшись, он потерял равновесие, упал и покатился с влажной то красноватой, то светло — серой крыши вниз, по пологому склону. Но Плютеев не разбился о ринувшуюся ему навстречу землю. Он повис над нею вверх ногами неловким циркачом. Его левая нога успела застрять в петле некой крепкой тонкой нити с радужным отливом. Плютеев посмотрел снизу вверх и увидел массивный белый с чётким сетчатым рисунком столп, который одним концом упирался в зеленовато — жёлтый с красными порами круг, чем — то напоминавший циферблат или календарь, а то и вообще чей — то голый глаз. На губчатом его фоне туда — сюда мелькали чёрные стрелки бесчисленных, как мгновения, касаток, очевидно, слепивших свои слепые гнёзда как раз по кругу, под самой шляпой крыши, в местах соединения её остановившихся часов со столпом поистине античной белизны. Воздух прямо — таки весь звенел от исступлённо — счастливо щебетливой суеты их призрачных искромётных, словно грибной дождь, душ…

***


Но вот Плютеев почувствовал, как чья — то сильная рука принялась уверенно, с полным знанием дела, хотя и не без зубовного скрежета, вытягивать его за нить наверх, к самому циферблату. Тянула, тянула, а потом отчего — то остановилась, может быть, усомнившись, что справится со столь тяжёлой добычей. Плютеев не в силах терпеть двусмысленность своего положения, заорал во всю глотку: «Эй, там, наверху! Эй!.. Тяните! Тяните ещё! Тяните!».. И правда, после заячьих воплей Плютеева, дело пошло на лад, — где — то наверху вновь старательно и жадно потянули. И вскоре Плютеев, к своей радости, отчётливо услышал над собой совсем близкий как будто вполне человеческий голосок, неунывающий и непоправимо странный… «Ать — два… Ать — два… Ать — два…». Что — то втащило — таки его в собачий глазок под самой крышей, и он, не без чудесной воли незнакомца, очутился внутри какой — то башни, в темноте, пахнувшей на гостя сырым душком гриба, влажной листвы и хвои. Плютеев сразу же попытался рассмотреть своего необыкновенного спасителя, но облик того не поддавался какому — либо объяснению: таинственный незнакомец был скрыт в густых потёмках, как за семью печатями…
 — Ух, ух, ух, и тяжёл же ты, братец!.. Ну, здорово!
— Здрасьте. Похоже, вы только что спасли мне жизнь… В своей спасской башенке… Плютеев… Сфинкс Плютеев.
— Тит.
— Что вы делаете?..
— Обыскиваю… Обычные дела… Ты, касатик, на моей территории. Мы едва знакомы. Мало ли что?.. Как говорят у нас в Падмасковье: «Доверяй, но проверяй»… Так. Билет. Без контроля! Какая жалость… А то бы сходил на халяву в «Камеру обскура», в тутошний кинотеатр… «Мужчину и женщину» посмотреть в тридесятый раз!.. Мужчина… Женщина… Мужчина… Так. Забавная надпись на билетике: «Сохранить до конца сеанса!». Ничего смешнее не читал. Хотя красиво. Как гроб лицемера… Ну, а это у нас что?
— Это…
— Фигурка. Шахматная что ли?..
— Ладья. Да. Белая.
— Ладья… Что ж, пусть будет ладья. Слушай…
— Что?
— Не читал совсем недавно?.. В одном журнале научно — популярном… Как же он называется — то… А, вспомнил: «Наука и жизнь»… Так вот, там статья была про «сигару дьявола». Или его ещё называют «техасским грибом»… Не читал?
— Нет.
— Эх, жаль. А то обсудили бы. Но ты получается, не в теме… Сигарой дьявола его называют потому что до того, как раскрыться, ну, в виде этой, в виде шестиконечной звезды, он похож очень на сигару. Я даже запомнил научное название гриба, так оно мне понравилось: Chorioactis geaster!
— У вас хорошая память на латинские названия. Как у аптекаря, — усмехнулся в темноте Плютеев.
— Комплимент, конечно, принят… Но тут у вас ещё что — то есть… В смысле, в дырявом кармане… Вернее сказать, ничего больше нет. Как сказал бы Иордан Неморарий: cifra… Что ж, обыск завершён… Ты ничего странного не заметил?
— А что?
— Нет света!
— А, да.
— Опять нет света! Я просто вне себя! Проклятые поедатели змеиных чулок! Совсем достали…
— И давно вы без света?
— Да нет…
— Чем вы там шуршите? Что — то потеряли?
— Нет, приятель… Просто хочу прочесть тебе кое — что из вакхической полевой почты… Удивлён?
— Нет. Только…
— А вот я был… И ещё как!.. Прислали мне любовную записку в прелестном чёрном, как роза, конвертике с егупецкой марочкой и печатями их страшных ротиков. Большевизанки звезданутые… Итак, прочту… Голодранки удивили старого вояку… Иногда меня просто выворачивает наизнанку от этой наглой, как второкурсница, публики. Они не просто злы. Они ещё и дурны. И очень опасны. Ты не думай, я не просто так, от раздражения. У меня опыт… Ведь это они варят отвратительный суп из козьей головы. Это они вбили себе в головы идею, что Время на их стороне и никого не ждёт. Это они закрашивают всё Чёрным. Это они кричат, чтобы я проваливал с облаков. Это они называют меня головоломкой, чьи слёзы катятся на них камнями. Это они обвиняют меня в том, что я превратил Башню в архив отпечатков пальцев и устраиваю здесь банкеты для нищих, где нюхают мёртвые цветы, воспевают коричневый сахар и симпатизируют бог знает чему!..
— Похоже на названия песен одной рок — группы.
— Где похоже? Какой группы? Жалкий обманщик — вот как они меня называют! Самодовольство ослепило их. Они не понимают, с чем имеют дело. Они не помнят, что выделения Царицы не бесконечны, они просто не помнят этого, северные пчёлки! И вот эти самые черти полосатые нынешней ночью снова пошли в атаку. Почуяли мою временную уязвимость. И как результат — прислали письмо. Итак, читаю…

 

— — — — — — — — — — — — — —
* Привет от одноглавых орлиц! Титус, Тебе! Таинственному, как Железная Маска, Незнакомцу, самой тонкой организации Падмасковья, почитай что Херувиму, желают новых побед над самим собой в а к х а н о ч к и! Есть серьёзные причины обратиться к Тебе лично, о, Титус, отдавший предпочтение ста рублям. Пришла пора разобраться до основания. И мы предчувствуем, какой ослепительной получится предстоящая состыковка с Тобой, обладатель 99 — ти имён. Титус, старина! А теперь позволь нам перейти к главному. Нам доподлинно известна вся Твоя подноготная. Это ведь Ты — внук снежного человека, что и был застрелен, подобно Св. Себастьяну, в январе 1905 AD в Петербурке лично Николашкой Кровавым. Вместе с самцом, оказавшим в то роковое воскресенье активное сопротивление рабочим, от стрел погибла и супоросая самка. Во время задержания самца у неё начались схватки. Разрешившись двойней, самка, тем не менее, склеила ласты, погибла, одним словом. Из двоих извлечённых на свет детёнышей выжил лишь один. Его — то и усыновил худрук памятной экспедиции поп Гапон, впоследствии, как Тебе, Титус, известно, удавившийся в знак отчаянной и поистине сатанинской солидарности с подлым меньшевиком №1 — Иудой Иск — Ариотом. Далее в Твоей истории начинаются сплошные дебелые пятна. Отца Твоего и невесту убили в пьяной драке ровно год тому назад. Ты в той потасовке принимал самое непосредственное участие, как какой — нибудь петух танагрский. И именно с той поры, мстя за поруганную честь родных Тебе людей, Ты встал во главе так называемого Добровольного Общества Чистых Тарелок, оно же Орден Рыбьего Глаза, коего шашечным гроссмейстером, по общему мнению, являешься до сих пор и мешаешь жить всем, кто не состоит членом этой, с позволения сказать, танцевальной ассамблеи. Ты перевёл чувство мести с подлинных мародёров и убийц на всё прогрессивное учелловечество, которого и так осталось подавляющее меньшинство. Имей в виду, Титус! Ты в корне неверно истолковал прозорливые слова небезызвестного Тебе махаробели — Дизраэли о том, что

каждый из нас
всегда смотрит на мир
сквозь цветную призму
своей собственной
атмосферы!

Поэтому Ты тормозируешь процесс обращения Земного Шара в Шар Небесный. Титус! Ты пустил в оборот так называемые «пляски смерти». Ты повинен в том, что у жизни, как у горы, отсечена вершина, и оттого все мы находимся в замкнутой ловушке смертности, становясь, в общем и в целом, лёгкой добычей для всяческих болезней и заблуждений, которые не устают изобретать Твои, Титус, безнадёжно серые извилины. Запоминай, Титус! Мы Тебя по — любому достанем. И Тебя, и Всю Твою несчастную сатанинскую грибницу, и всё Твоё Временное Правительство с тарелками в придачу. Трепещи, жилец шестого этажа! Кольцо вакхического гнева сжимается вокруг Тебя. Тебе не уйти от ответа. Пора забыть о трёхцветном знамени и соединиться под красным! Всё просто, Титус! До встречи! Твои рассерженные вакханочки — не коханочки.
 ***
— Хотел спросить вас, Титус…
— Тит.
— Тит, хотел вас спросить…
— О чём?
— В письме, кажется, был упомянут гриб. Да я и сам, когда попал к вам, почувствовал, что…
— Тит последний гриб растит. Есть такая поговорка. Но к действительности она неимеет отношения. как там ещё говорят? Гриб — порождение хаоса… Если бы да кабы, в жопе выросли б грибы… Что, марочки на данную тему собираете?
— Да нет… Просто хотелось прояснить и всё такое прочее…
— Что именно прояснить прочее?
— Так… Увлечён был одной темой… Писал вещь… Там как раз и мелькал момент про грибы… Точнее, про последний гриб… Но так как вы говорите, что…
— Мы находимся внутри Башни. Что до грибов… Вас какой интересует?
— Товарищ.
— Товарищ? Ну, что тут сказать? Бледный для микродоза хорош. Чермный для трипа. И он мягче для трипа. Его надо меньше сьесть чтоб трип был. Он добрый…
— Бледный для трипа слишком резок?
— Непредсказуем. Его надо много съесть чтоб был эффект… И иногда пугает.
— Чермный добрый.
— Лично для меня у них были разные полезные эффекты. Советую найти свою золотую середину.
— Золотую середину?
— Да. Иллюзия проплывающий мимо жизни… Всё существует помимо тебя… Хочешь рецептик дам?
— Давайте.
— Три яйца, товарища порезать параллелепипедами, яйца замешать 7 раз против и три раза по часовой стрелке. Соль, 50 мл молока или воды. На сковороду слив масло ромбиком или фракталом. Масло закипит, выливай смесь и тихий огонь. Товарищ промыт и туда же, в сковородку, когда жижа еще жижа. Крышкой накрыть и ждать пока коагулирует, загустеет. Зеленый лук сверху, можно сразу с грибами. Не благодари.
— Стремноватый рецептик.
— Есть доброе начало, сотворившее порядок, свет и мужчину, и злое начало, сотворившее хаос, мрак и женщину.» Фраза приписывается Пифагору, если исходить из этого, то мальчик уже никак не может формировать отношение «девочки», она уже сформирована соответственно. Жаль, что мне в юности не попались высказывания ещё одного философа: Аристотеля о женщинах, хотя сомневаюсь, что можно было осмыслить на тот период жизни то, о чём он заявляет, такое можно осознать только с опытом, эмпирическим путём. Со счастьем всё более-менее просто: оно внутри и не зависит от внешнего. Пусть внешнее проплывает мимо на кораблях, вместе с девочками и прочим ненужным хламом. Ненависть — суть женщины. Страх — и — жадность — суть мужчины.
— Вас интересно слушать. Но товарищ, я думаю, сам по себе ничего не делает, он просто вырывает вас из общего потока жизни, воздействуя на эмоции и давая больше свободы Разуму. Это то что называют измененным сознанием. И вообще… У каждого же свой путь, и мы не можем делится своими знаниями в сфере самопознания, это все будет верно только по отношению к вам самим. Вот на днях… Я размолол 5 грамм чермного товарища, размешал в горячей кружке с водой, подождал, когда немного остынет, потом выпил. Через 10 мин тошнило немного, потом прошло, затем начал чувствовать какие то изменения, непроизвольные подергивания, рук, ног. Потом решил прилечь. Закрыл глаза. Поймал себя на том что в голове всего семь мыслей, начал их про себя перечислять, убирая по одной и в конце мысль осталась одна захожу домой вытираю ноги, потом эта мысль заменилась на товарища, потом товарищ равно смерть и тут началось! Сознание зациклилось на этой мысли, перед глазами возникла большая черная кирпичная стена, которая потом превратилась в тоннель и я полетел. Я испугался, я начал чувствовать как очень быстро стало колотиться мое сердце, как тело становится холодным и умирает, а я лечу в тоннеле, и хочу вернуться назад в свое тело, заставляю себя думать о хорошем, представляю природу, жизнь, но не получается, чувствую только как мое сердце очень часто колотится и вот вот остановиться и тело холодеет я поднимаюсь выше и выше. Я был в ужасе! Заставлял себя думать о жизни, о том что завтра на работу, о маме, но это никак не действовало, я чувствовал как холодеет мое тело и сердце уже бьется как бешеное, с большой скоростью, как мерцательная аритмия. Я начал думать о сердце, мысленно замедляя его ритм, думал о жизни, о том что я не хочу умирать, начал говорить себе я жив я жив, таким образом я почувствовал как начинаю опускаться вниз по тоннелю повторяя я живой я живой. В конце концов я опустился в свое тело, я ощутил себя, я так обрадовался, что живой! Это как второе рождение! Но было так страшно очень что не вернусь обратно. Когда я вернулся в тело я закричал я свободен!. Думаю соседи услышали. Теперь боюсь экспериментировать с такими дозами.
— Интересно. Как — то я стал что называется размышлять…, Вспоминал всю свою жизнь в прошлом, пытался выяснить чего я хотел и что мне приносило удовольствия… Я не могу поверить, но я ничего не хотел, кроме как кататься на велосипеде, слушать музыку, играть игры на приставке затем компьютере, — а причина этого, почему мне это нравилось в том, что родители меня дико контролировали, при малейшем нарушении (покурил, бухнул на дн друзей) — оставляли дома и не выпускали гулять, морально насиловали, самоутверждаясь. Это у них «забота», они «ведь хотели мне только лучшего». Так вот, кроме описанных удовольствий (поскольку это не противоречило правилам родителей), «лично моё» в намного большей степени — удовольствие мне приносил алкоголь и веселиться под действием сего напитка с «друзьями» (под ним я чувствовал счастье, и радость взаимодействия, любовь что ли) … Это пздц просто, алкоголь как наивысшее счастье. Всю сознательную жизнь я реально ничего не чувствовал толком, чувствовал что «играю», но внутри словно был неосознанный диалог: «какого черта я сейчас исполняю вообще?» Эта не возможность быть «настоящим», — вызывало всегда агрессию, которую не всегда получалось гасить, и тут пришёл товарищ, агрессии нету никогда, когда я под товарищами… Симулировать заинтересованность и радость я люто устал, поскольку это лицемерие меня наоборот вводит в бешенство. Пока буду жить неким товарищеядцем, наслаждаясь атрофированными чувствами, а товарищ придаст «пофигизма» и уберёт агрессию (недовольство собой).
— Однажды находясь в запое и бухая на балконе у моего друга передо мной растворилась стена. Сначала она стала полупрозрачной и желеобразной, а потом я четко увидел стол с вазочкой, стулья кровать мебель. Зайдя в комнату я обнаружил все то что я видел через стену. Это было один единственный раз, и длилось не больше минуты, стена с зашторенным окном вернулась и все стало на свои места. Не знаю что это было, ни грибов ни чего я тогда не принимал, но заметил что после 3х дней возлияния водки начинают снится кошмары то болото с полусгнившими бабами то Чернобыль только что покинутый людьми но постоянно следящими за тобой чьими — то глазами и ты наконец понимаешь — они ждут темноты, и тебя охватывает дикий первобытный ужас потому что нету выхода и ты обречен… Много можно рассказать но прозрачную стену я так больше и не увидел. Сейчас от водки отказался пью пиво по субботам и ни капли не жалею что ушел от этих проклятых запоев и видений с ними связанных.
— А товарищ?
— Товарищ — это другое. Он меняет скорость течения мысли, человек усиленно муссирует каждую деталь мысли. Необычное состояние, забытое, когда в голове не хлам, а хоть какой-то порядок. Да, основная проблема современного человека, это внешний шум, суета, мешающая увидеть и услышать изнутри и снаружи. Есть другие практики, позволяющие добиться подобного эффекта. Однако практика изменённого сознания путем внедрения определенных веществ опасна для человека — бытует учение, что в мире мы не одни, да и сама природа мысли до конца не изучена. К примеру, вчера решил попробовать сразу много. Чайная ложка с горкой сухого порошка…
— Где сушил?
— В электросушилке.
— На минималке?
— Да. Потом кофемолкой в порошок. В 12—00 примерно закинулся, минут через 40 начало переть…
— Плавненько так наползать, да?
— Да. Время вроде ускорилось. А часа через 1,5 — 2 начал понимать как устроена вселенная.
— А ещё — что сам человек и есть бог.
— Да и пространства как такового нет совсем. И Вообще что жизнь это виртуал.
— Сон как бы.
— Да. Короче, с такими экспериментами частить опасно. До половины пятого так таращило… к половине седьмого думаю отпустит совсем.
— Побочки не заметил?
— Практически никакой. Немного было страшно и странно сначала от нового состояния. Пошатывало малость на пике, да и все.
— Наверное, приход еще зависит от того, чем заниматься в это время.
— Я по большей степени лежал и прислушивался к своим ощущениям. Вот что еще интересно, три дня ныл позвоночник (травма 10 летней давности — компрессионный перелом в грудном отделе) Так вот, очень редко, но бывает напоминает о себе защемлением нервов. Болело по несколько дней, до кеторола доходило. А товарищ все как рукой снял! Только сейчас обратил внимание. Может совпадение…
— Зато сон был как у младенца.
— Ну, сон он и с микродозинга «мухи» нормализуется.

***

- Однако, где мы находимся? Глаза никак не привыкнут к темноте. Странно как — то… И этот запах ещё…
— Мы в Музее! Я же сразу вас предупредил…
— Да, но…
— Знаете, что?
— Что?
— Вот мы письмо прочитали. Музыку послушали. А что, если я вам экскурсию устрою? Вы же гость мой…
— Да, но какой же смысл в темноте? Вам, наверное, привычнее, не знаю. Но что до меня..
— Вот… Возьми… Возьми, возьми.
— А что это?
— Верёвка и тапочки. Привязывай их на свои башмаки.
— А зачем?
— Зачем, зачем! Чтобы соблюсти тишину. Ты что, никогда не слыхал о тишине — кормилице?
— Нет. Не приходилось…
— Привязали?
— Да. Вроде…
— Так привязали или вроде?
— Я привязал. Привязал.
— Ну, что ж. Значит, начнём… Следуйте за мной… Осторожно… Тут налево, прямо и направо двери в комнаты…
— Я что — то нащупал. Что — то между дверями…
— Это кнопки на панели лифта.
— А — а…
— Рядом ванная и уборная… Вверху — кинозал, внизу — бункер… Так, так, так… Входим в комнату метров двадцати… Здесь большой овальный стол посередине и диван. Вся мебель!.. На столе газеты за первые дни брезеня. Почта приносилась сюда по утрам…
— Да, но… Кому приносилась эта почта?
— Хозяину Земли Руской. Почту ХЗР просматривал сам… Тут же лежат письма трудящихся о безответной любви к Царю… А теперь попрошу снова в коридор… Проходим в столовую…
— Хозяин, а квартирка из обыкновенных… У лауреатов и лучше, и красивее; дороже, в конце концов.
— Так — то оно так, да ведь у ХЗР всё — таки по — выше квартирка — то будет, чем у червя — победителя… Так, это сервант… Нащупали?
— Да…
— Сервант светлого дерева… Я имею в виду, что — не дорогой. Внутри — посуда… Посередине, под матерчатым с кистями оранжевым абажуром, стол… А это диван с круглыми валиками и высокой спинкой. По моде. Стол. Ваза… с яблоками.
— Свежие!
— А вы можете попробовать. Смелее… Тут ещё — бутылка минералки… Стакан. Это уже у нас-холодильник… Это книжный шкаф…
— Невысокий какой.
— За стеклянными дверцами — конечно томики классиков… Чехов и т. д. Для примера открыты некоторые книги. В них повсюду ученические подчёркивания заученных всеми со школьной скамьи цитат… «В человеке всё должно быть прекрасно…». Кстати, заметьте: не красиво, а именно — прекрасно!.. Тут, знаете ли, тонкость не для черни… А вот здесь ХЗР обедал. Но кухня — не в основном здании. Между музеем и берёзовой рощей имеется длинный крытый переход, соединяющий дом с флигелем. Там до сих пор кухня и столовая для смертной, так сказать, челяди: для шоферов, охраны, официантов, садовников, поваров, генералов охраны, комендантов… ХЗР не переносил кухонных запахов… А ещё в имении было заведено, что подавальщица, приносившая еду, сначала пробовала сама каждое блюдо… Теперь из гостиной идём налево, в зал. Он длиной метров тридцать. Овальный противоположный конец, как в дворянских особняках семнадцатого века… Окна… Окна все одинаковые. Плотно задраены тяжёлыми белыми гардинами, такими же, как во всех важных учреждениях, к примеру, центра Москвы… Нижняя часть стен, метра на полтора от пола, коричневая, отделана карельской берёзой…
— Да, довольно казённый вид…
— Согласен… Под окнами — батареи электрического отопления. Решётки на них — из той же берёзки. А в промежутках между окнами висят портреты. Это члены Политбюро: Нил Ац, Вон Адж, Вокне Лам, Нина Глуб, Чиво Нагак, Няо Ким, Вол Ишоров, Вот Олом, Вещ Урх… Они сами так друг друга «задом наперёд» предпочитали называть. Посреди зала, на всю его длину, — стол! Покрыт тёмно — зелёным сукном бильярдным… Вокруг — кресла… Из светлого дерева… Вдоль стен кресла, диваны… На полу гигантский на весь зал персидский ковёр с мифическим городом… Мы находимся в помещении, где проходили заседания Политбюро. ХЗР любил, чтобы каждый из присутствующих сидел за столом аккурат под своим автопортретом.
— Домашние сборища подпольщиков или Хозяину было лень ехать на службу?
— Так повелось… Чувствуете? Спинку кресла чувствуете?
— Жестковатое.
— С подлокотниками. Это место сбоку, возле угла, не во главе стола. На зелёном сукне покоятся аккуратно заточенные, неиспользованные простой и цветной карандаши, пачечка листов чистой бумаги. Пепельница. Подле неё — трубка по — имени Аллилуйя. Это на манер средневековых рыцарей, которые давали своим мечам звучные имена, как живым существам. ХЗР любил сидеть за этим столом один, сидеть и работать, работать… Чуть левее книга — кажется, томик Чехова. На странице отчёркнуто красным карандашом несколько строк и что — то мелко написано поперёк поля. Какая — то многозначительная банальность — о небесах и алмазах…
— Небо в алмазах…
— Ну, да… Позади стула у стены буфет… В нём ХЗР хранил свои бумаги, конверты с зарплатой, которую не расходовал. Лекарства. Принимал их по своему усмотрению. Например, капал в воду йод и выпивал… Так… Тут на стене китайская вышивка — большой по — детски праздничный дракон…
— Вы сказали: дракон? Я не ослышался?
— Нет, не ослышались… А ещё тут у нас копеечные репродукции: портреты Шекспира, Шиллера, Маркса, Пушкина; картина Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану»… Рядом несколько больших фотографий детей и зверей. ХЗР понравились эти фотографии — в журнале «Красное Смещение», и он попросил увеличить их… Рядом с отодвинутым его креслом у стены небольшой стол. На нём два телефона — белый и чёрный. Один обычный, другой — «ленинская вертушка»… А вот — два стула… Осторожно… Тот, что пониже, — с короткими ножка ми… ХЗР был невысокого роста. Когда он говорил по телефону, ему было неудобно сидеть, и он попросил Ойстраха подпилить ножки стула. На большом стуле сидела секретарша. Кстати, чёрный телефон звонил по второстепенным вопросам, белый же — по «архиважным»…Так — с… Рядом с большим залом есть малый. Но там сейчас идёт ремонт… Ага! А вот за этим гигантским столом проводились весёлые, хотя для кого как, ночные застолья. ХЗР всё — таки был восточный человек…
— И наверняка, любил народные песни…
— Верно. Причём, по большей части — аутентичные… А если быть ещё точнее — на мёртвых языках. К примеру, этрусские, хеттские, те же латинские… Здесь стоит радиола и большая коллекция такого рода грампластинок, выпускавшихся ограниченным тиражом… Теперь от стола заседаний перейдём в дверь рядом с рабочим местом… Спальня. Маленькая квадратная комната, парочка окон; слева по — старинному высокая и весьма широкая кровать «кингсайз» с деревянными спинками, аккуратно застеленная покрывалом. Подушки тщательно взбиты, одна на другой, покрыты накидкой. Напротив кровати платяной шкаф. Створки обычные, даже не резные. Дверцы открыты. Внутри две трети под вешалки, треть — полки для белья. На вешалках в шкафу: френч и шинель с погонами симплециссимуса, брюки с широченной красной полосой, черкеска с серебряными газырями… Это вот два обычных тёмных мужских костюма… На полках аккуратно положены стопочками нижние рубашки, кальсоны, свёрнутые в шарики чёрные, многократно стиранные носки… Внизу две пары чёрных ботинок, чищенных гуталином, лапти, коньки, ласты, ходули, нунчаки, крылья из перьев белого кондора и полярной совы, разного рода маски — африканские, античные, венецианские, китайские… У той же стены ещё книжный шкаф. Опять книги мавров и о маврах… Так… Сейчас мы между кроватью и шкафами… Окна… Здесь, в спальне, всё те же учрежденческие шторы. Перед нами чёрный рояль…
— Хозяин играл на рояле?
— Сам никогда. Рояль принадлежал Вон Аджу. ХЗР любил, когда тот играл. Когда Вон Адж умер, ХЗР стал приглашать музыкантов с поверхности. Они недолго гостили у него.
— Это ванна…
— Да, верно.
— А где тронный зал?
— Запроектирован.
— Что так?
— Из — за одного нехорошего человека. Из — за очень нехорошего… Его и человеком — то трудно назвать. В общем, ёж цыганский и точка.
— А я люблю ежа по — цыгански.
— Шутите?
— Нет… Никогда не пробовали?
— Не довелось. Хотя я не то имел в виду. У меня марочка была такая: с ежом. Никак не мог найти всю серию, — «Животный мир средней полосы». Так и не нашёл. По каталогу 19… года всех марок серии должно было быть не меньше десяти. А у меня, значит, всего лишь одна — единственная, да и та — с ёжиком. Потом и она куда — то затерялась, как обиделась… Что?
— Что?
— Молчишь…
— Задумался.
— О чём?
— О тронном зале. О троне.
— Да. Ничего не поделаешь. Запроектировали его. Опечатали.
— Жаль.
— Это почему же?
— Я ведь видел его только на картинках. А тут бы потрогал… Трон всё — таки.
— Ну, это дело поправимое. Есть другой. И ничем не отличается от… запроектированного.
— Копия, что ли?
— Не — е — т. Я же о чём говорю… Тут никакой копии. Тот же трон, только другой.
— В каком смысле — другой?
— Ну… Дополнительный.
— И где он?
— Дополнительный трон?
— Да.
— Это не здесь. Это на том… Это там — на свету.
— Так пойдёмте туда. Вы знаете, где он сейчас?
— Ну, знаю… Что, прям так невтерпёж?.. Ладно. Покажу… Это не трудно… Вообще, хочу тебе признаться, — тоска здесь, тоска неподъёмная! Ни поговорить, ни поиграть, ни поработать. Живу как в долговой яме. Раньше как было? Раньше было так. Думал, сам себе хозяин. Сам Самыч. А чуть прижало, очухался. Кто я теперь? Никто! Железная Маска! А ведь был деловым человеком. Это тебе не халды — балды. Я был лично свободным дворцовым слугой. Лично свободным! Вдумайся… То — то… А теперь я — … нуль. Пустая вакансия! Живу, стыдно сказать, один, как перс… Даже стал подумывать в последнее время… Нет, не о мемуарах… Какие ещё мемуары? Хотя есть один. Про должность мумии. Про перегринуса микрокосмуса! Если у вас найдётся немного терпения, могу… вслух продемонстрировать, так сказать… Пока движемся вперёд…
ДОЛЖНОСТЬ МУМИИ
Октябрь, октябрь… Конечная остановка. Сижу вроде один. Вдруг смотрю: нет, не один. Ещё какой — то… Маска с прищуром, черепушка. Сидит, некрасавец, на растатуированной лавочке, там же, у стены навеса, под мозаикой со «слепой ласточкой». Мозаика немного аляповатая, но с характером, массивная. В общем, сидит, строчит. Как заведённый. Сеет разумноеивечное. На журналиста не похож. Может, актёр — неудачник? Из глубинки прибыл завоёвывать, так сказать, огни большого города. А тут — конкурс. На одно место сразу человек двадцать. Бедное это место. Вот и не выдержал экзамена. Но и тут думаю: нет, не актёр. Велосипедная осанка. Странная кепочка на нём. Ирландская. Лежит рядом. Верная подружка председателя колхоза имени 80 — летия ВОСР. Гадаю, что он там за столбцы заполняет? Что толчёт сей агатовый зайчик под сенью акация акациевича? Какого лысого гоняет наш маслобойщик между щекотуном и убивцем? Да неужели статью о пространстве, меньшем, чем красный шарик человеческой крови? Портит некомильфотку? А, может быть, банально стихи умножает? Средь пшеничных полей Вифлеема соловья услыхала Руфь… Может быть, всего — навсего письмо?.. Здравствуй, мой закадычный враг! Пишет Тебе твой заклятый дружок… Если бы он засунул член себе в центральную ноздрю, я бы и в том случае не пошёл бы с таким в разведку. И всё — таки смотрю и рассуждаю не вслух: что же ты, верленин хренов, там пишешь? Меджнун белены объелся… Слежу, значит, за ним в оба. Продолжаю. И он продолжает. Каждый из нас, таким образом, гнёт свою прямую линию во славу священного разнообразия. Но его ручка куда блудливее моей. И тут меня осенило. Самовитое слово вне быта и жизненных польз! Так вот чем занят наш встречный поперечный мультипликант!.. Пишет, пишет, пишет. И конца и края нет. Не перестаёт! Золотой зародыш, в солнышко уродыш. Творит капитальное письмо. Отрицание отрицания. Гонит слева направо, справа налево — быстрофедоном. Ну, ведь гонит, гонит же. Горькую гонит. Как пить дать, глухую сивуху. И не сморгнёт, перун поганый. Проснулся. Закрывает Америку. Как глаза умершему… И тут, старик, слушай дальше. Вдруг смотрю — тоже смотрит. Посмотрел и — опять погрузил глазки в свой сладкий полимпсест. Какой — нибудь Липшюц или Блехман. Или Гофман. Йа йа ест ферх путей божьих. Или Мюллер какой — нибудь. Скромный обаятельный буржуазный фриц. Такой сосредоточенный видок у него был, обхохочешься. Будто подхватил в отъезде сифилис. Вдали от почтенной и такой же верной долгу супружницы. И оба были наги, и не стыдились. Джакомо Незнакомо. Джакомо из райкомо. Князь Близорукий. Я чуть было не заговорил с ним вслух. Мол, ты, где твои толстозадые стёкла? Тебя спрашиваю, и всё такое. Чего зенки выдавил, жучина? Эй, ты, трамвай десятый номер! Ну, и так далее в том же духе… И вдруг — на тебе! Я вспомнил! Я вспомнил! Ёлки зелёные, волки палённые, кто он такой! Тот самый москвазимода! Тот, которого прищучили наши конторные емели в самом сердце столицы, в вожделенном Мавзолее, теперь уже в прошлом столетии — тысячелетии! Смотрю и не верю своим глазам: ну, точно же он, он, человечек из газеты! Если бы не выдал себя, встав из раки, прямо во время ежедневного посещения усыпальницы прихожанами ото всех уголков Эсэсэсэрии и не заорал бы благим матом, зовя некую «Фаинку — паскуду» принести ему зелёного чаю «Киров», то никто бы так и не обнаружил ту знаменитую на весь Третий Рим подмену. Тогда писали, что несколько человек, — две пожилые женщины, рыжий кот и один довольно известный советский поэтарх (лауреат Ленинской Премии, кстати говоря!) скончались на месте от обширного инфаркта. Потерявших сознание (но не сознательность!) или впавших в истерику даже не упоминали, так как таких было едва ли не большинство… Да. Странная история. История из тех, о которых говорят: «ангажированная»…
*
Допрашивали Самозванца где — то у самого Мёртвого Моря, в одной из 64 кумранских пещер, помнившей свистопляски во славу Чёрного Пламени «во дни великого сна силоамского». Спустя несколько часов перегонных пыток в романтическом стиле («тройка — семёрка — туз, тройка — семёрка — дама…») Самозванец стал давать показания. Правда, перед этим попросил об одном незначительном условии, — пусть один из комиссаров, известный своей любовью к северным сказкам горец, признается, что он — тролль и хочет отодрать агату кристи в зад. Конечно, условие оказалось явно эксцентричным, да и вышеупомянутый «горец» тут же стал демонстрировать крайнее неудовольство в связи с «лжемумией», место которой, по выражению горца, было совсем не в священной пещере народов, а непосредственно в геенне огненной. Но «горец» возмущался не долго. Ему дали понять, что не стоит идти «супротив Книги между книг», на что побелевший от иератического ужаса «горец» мужественно и деревянно ответил, что погорячился и поэтому бездарному судебному поединку предпочитает, как велит Рубиновая Звезда и Человеческий Фактор, смирение, — и заорал сакраментальное: «Я — тролль и хочу трижды отодрать агату кристи в зад!»…
 


Вслед за этим Самозванец рассказал комиссии свою историю… Ещё в нежную и туманную пору юности, когда он был мальчиком восьми с половиной лет по имени Джульбарсик, ему в спину (предательски!) ослепительным полднем попала «шальная стрелка». Эта «йадовитайа стрелка с бородкой» была запущена, как выяснилось позднее, злокозненным «барабаном» антипроститутской партии тамплиеров — З И Г Адольфусом Хитлером (подпольная кличка — Книбологур, что в переводе с финикийского значит: « ветерок в волосах семидесяти двух гурий»). Этот звёзднополосатый купидон запустил «чёрную стрелу» в Низачто незадолго до того, как на Пасху его изнасиловали отчаявшиеся офицеры Генштаба, которые впоследствии завернули труп «обожженного» товарища Книбологура в персидский с кабанами (по другой версии — в тибетский с драконами) ковёр и молча, скрепя сердца, бросили в костёр во дворе Рейхканцелярии. Самозванец так же обратил внимание комиссии на тот примечательный факт, что он не имел ни малейшего представления, кто он есть на самом деле и каково его истинное предназначение в «колесе мироздания», «аж до восемнадцати лет», то есть пока его «8 — мая любовь» — роковая девица Г. П. У. не извлекла рукой прирождённой мотовилихи из «вчерашнего школьника» страшную индейскую стрелу бесноватого фюрера — Эвитту. Именно вследствие извлечения этой стрелы — фурии, застрявшей аккурат между четвёртым и пятым рёбрами, у Джульбарсика открылись глаза на суть происходящего. Ему вдруг стало понятно, что он — «не что иное, как аватара, и что только он, и только он, Джульбарс Никандров, на данном этапе «помазан Всевышним Единорогим Триколором на то, чтобы сохранить, не дать разбазарить, нетленный образ «бревноглота», второго после Владимира Красное Солнышко «леволюцифера», рыцаря Вращающегося Меча, сиречь Бумеранга Эдемского, нагоглавого голкипера радуги — гаруды, стоящей посреди иеговенной Вселенки на Снипе, Снапе, Снурре, Пуре и Базелюре!»…

 
На главные вопросы, своевременные и резкие, — «Каким таким макаром ему, Джульбарсу Никандрову, удалось устроиться на должность мумии в Вожделенный Мавзолей и кто допустил такую дерзость в Санктум Санкторум мировой революции, и, собственно, куда девали истинную куколку вождя?» — Джульбарсик весьма смиренно отвечал, что имён не знает, так как преступники, очевидно, заранее всё тщательно предусмотрели и с успехом подстраховались, с самого начала не совсем доверяя «человеку с улицы»; что до того, куда девали эти еретики и проходимцы к у к о л к у, то бишь Мумию, о, насколько он был в курсе, её самым варварским способом «использовали в лечебных целях исключительно для узкого круга посвящённых персон». Кстати, в своё время об этом не двусмысленно заявлял в центральной печати и подпавший под подозрение знаменитый архитектор Щусев, к слову сказать, один из авторов Вожделенного Мавзолея. Говорил этот почтенный муж вещи далеко не тривиальные: «… сим официально заявляю, что никоим образом к этому постыдному и во всех отношениях не пролетарскому злодеянию нижеподписавшийся Щусев — архитектор не причастен. Это они, они, а не я экспроприировали тулку, краснобая нашего чёткого, дабы по кусочкам (!) сбыть его. Причём, богатейшие товарищи по обе стороны Эврики могли приобрести за чисто символическую цену (поцелуй в зад товарища Калинина!) несколько граммов пресловутого мумиё — трупного лекарства от всяческих хворей, лекарства, воспетого ещё великим крейцеррозеном Парацельсом в его хранящейся в Ленинке мистической поэме — „Зу Бза Зу“. Богатеи могли себе позволить такую роскошь, благодаря их немыслимому предательству Дела Революции, заметьте — их предательству, не вашего покорного слуги!..». Наконец, последним пунктом, дико интересовавшим комиссаров, было то, как Джульбарсик устроился на столь кощунственную с любой точки зрения должность — тулку — мумией вождя? Джульбарсик не случайно данный пункт допроса оставил «на закуску», так как он на самом деле представлялся ему наиболее таинственным и отвратительным… В центре занятости населения, куда он отправился в поисках работы, выбор оказался не велик. Да и предлагали, как правило, чёрные работёнки и где — нибудь подальше от родных пепелищ. Однажды, он чуть было не согласился на почтальона в какой — то тьмутаракани, так как с детства питал слабость к маркам и конвертам и даже с успехом коллекционировал их, храня в чёрном альбоме, похожем одновременно на Библию, Коран и старый, как мир, «Русско — китайский словарь» соседа по лестничной клетке — Чёхова А. П. Джульбарсик уже хотел махнуть на всех этих улыбчиво — строгих работодателей, как вдруг увидел бебешку, почти лысую, с крохотными, злючими, сверкливыми серёжками в мочках. Она сидела полуголая хрупкая, будто игрушка, несколько в стороне, в северном углу холла, на скрипучем стульчике, за школьным столиком, и читала карманное издание Ахматовой. Джульбарсику она напомнила его вторую любовь, и он решил рискнуть. Оказалось, что эта «девица», которую звали Назгуль Хубилаевной, тоже работала, то есть помогала молодым людям с устройством на работу, но работала не так, как прочие. Сначала она поинтересовалась, играл ли Джульбарсик когда — нибудь в любительском школьном театре, и вообще, имеет ли склонность к лицедейскому искусству, так сказать, par exellence? Джульбарсик ответил, что да, играл и имеет. И ещё добавил, не дожидаясь следующего, что даже пытался поступить в Щуку, но не прошёл по конкурсу. Назгуль Хубилаевна, немного подумав, сделала ему следующее странное предложение: расскажите что — нибудь из истории Революции. Джульбарсику это понравилось. Он почесал в темечке и, помня о главной своей ошибке, которую допустил на вступительном экзамене в театральном училище, прочитав голосом Блока басню крылова — «Стрекоза и муравей», рассказал бородатую байку о Владимире Ильиче, Дыбенко и Царь — Пушке. Назгуль Хубилаевна хохотала, как второкурсница физмата. Потом, слегка задумавшись, точно Золушка, примерившая туфельку, сказала, что он в общем и в целом подходит и дала номер телефона, дескать, позвони Петровичу. Скажи, что ты от меня, ну, то есть от Назгуль.
Джульбарсик без труда созвонился с этим Петровичем, и они запросто встретились на N — ском бульваре. Разговор тет — а — тет с высоченным лощёным дедом в демисезонном сером пальто и в солнцезащитных зелёных очках тоже получился и чем — то напомнил «беседу» с лысой сверхурочницей. Разница была лишь в том, что помимо поэмы о расстреле царской семьи (Петрович, в отличии от Назгуль Хубилаевны, не хохотал, но смеялся сдержанно, до слёз) Джульбарсику пришлось, по настоятельному совету Петровича, внимательно прослушать одну дорогую ему магнитофонную запись

(*)

…Стихи о Ленине..
ВЕРЛИБР
папа  мама  смотрите
на  трибуне  мавзолея
дяди  стоят  и  пере —
звездиваются
НУЛЕВОЙ МЕРИДИАН
Бреет Ленина Иосиф,
Попку снова в клетку бросив
и сомненья отложив
в долгий ящичек — под гриф.

Откровенничает Вовка:
«Ха, в Коммуне остановка…
Нулевой Меридиан —
вот где счастия туман!»

Матюгнулся Кантри Джо.
Ленин: «Джо, ну, ты, блин, чо?
Бреешь — брей всего, с усами,
разберуся дальше сам я».

Горец с бритвой: «Слышь, Вован!
Не Фанфан ли ты Тюльпан?
Если так, то, без обиды,
в попугая спрячь флюиды!

Победим мы только вместе.
А верней, в том самом месте,
что на карте аккурат —
где наш город Петроград.

Ихний Гринвич только нужно
на гоп — стоп поставить дружно.
И Меридиан с тобой
возвратим мы Нулевой!

***
 Они уставшие лежали
на полу в поту.
Вдруг вождь спросил:

«Скажи, Надежда,
звук множества цикад
напоминает что тебе?»

«На сковородке
маслица шипение».
*
Затем они с Петровичем сели в чёрный «членовоз» и поехали, как далее выяснилось, непосредственно на Красную Площадь.
Когда машина остановилась возле Вожделенного Мавзолея, и Джульбарсик вместе с Петровичем вышли из неё, вокруг царила жутчайшая тишина. Было на редкость безлюдно, спокойно. Они с Петровичем прошли к Мавзолею. У входа в первый советский зиккурат Джульбарсик обратил внимание на почётный караул. Близнецы стояли в птичьих кокардах с посохами… Далее, в Мавзолее, Петрович повёл его за собой — вниз…
Джульбарсик опомниться не успел, как уже через несколько минут стоял, чуть дыша, в пяти метрах от погребальной лодочки, посреди культовой усыпальницы, освещённой одними церковными свечами. Здесь их уже ожидали человек десять, одетые совсем не официально, без партийной строгости, но кто во что горазд, — как наверху, на гражданке. Все стояли и внимали одному типуну с надбровными дугами троглодита, и, похоже было, что — с великим и неподдельным почтением. Джульбарсик и Петрович не стали прерывать чтение бровастого с листка и обращать на себя внимание. Переглянувшись, как подростки на заброшенном чердаке, они молча присоединились к кругу, чтобы дослушать многозначительную, по всей видимости, рукописную, вещь до победного конца…


 О БЕСКОНЕЧНОЙ ЗВЕЗДЕ

 

Самое начало августа 17 года… Товарищи Николаев и Зиновьев успешно, под видом наёмных сезонных финнов — косцов, скрываются на одном из берегов озера Сестрорецкий Разлив от близоруких столичных соглядатаев, посланных во все четыре стороны света на их поимку Временным Правительством Первого Созыва. Всё идёт как будто бы по плану: лоно природы вдали от кишащего шпиками Питера, доисторическая тишина озера; лес, поля, последние деньки революционного подполья… Однако, две вещи сильно не нравятся Зиновьеву. Первая — неприличная поза, в которой стоят по отношению друг к другу два отделения их Шалаша. Но это полбеды. Пикантную особенность эту пока заметил только он один. Как — то можно и забыть. А вот что делать с постоянной занятостью Николаева, который, пёс этакий, и на каникулах умудряется работать. Как дождётся связного на лодке, как сядет на пенёк, как откроет свою знаменитую синюю тетрадь, привезённую канальей Свердловым, как начнёт переписывать «Государство и Революцию» — только держись. Короче, надоела Зиновьеву эта, в сущности, непрекращающаяся «мышиная возня» вокруг да около Светлого Будущего. Решил он отвлечь товарища по перманентной борьбе от подсчёта античных песчинок какой — нибудь иной, более продуктивной, а главное — весёлой деятельностью. Предложил «игру в истории». Николаев «игрой в истории» сначала, по занятости своей, заинтересовался вполуха. Но когда чернила вдруг закончились, причём именно в тот момент, когда была поставлена точка на последней странице в тетради, то задумался над предложением Евсеича поглубже.
И вот лежит он как — то ранним августовским утром в шалаше, слушает какую — то неустанную птаху и размышляет о Святом Бенедикте и его тёмном искусителе. И тут заползает на четвереньках Евсеич с шведскими спичками. Зажал их между губ и мычит: тяни! Николаев, не задумываясь, вытянул длинную. Рассказывать, значит, ему. Николаев почесал в затылке, как будто говоря — ну, ты и хитрец же, Евсеич! — и, долго не думая, на раз, рассказывает случай из собственной жизни, так сказать, про «сверхъестественную любовь»…

    1.

Стояла осень. Бабье лето… Но столица уже бурлила вовсю: революционные настроения, всё такое… И вот пробрался я, значится, в Смольный. К самому вождю мирового пролетариата. А чего мелочиться? Оказалось, что человек он был простой, доступный для простых людей вроде меня. Встретил его в коридоре. Немчура собралась отправить меня вон, но он вступился, пригласил к себе в кабинет. Угостил там чаями да бубликами. Хороший был мужик. Без царя в голове… Ему — то я и рассказал впервые, что приключилось со мной накануне мировой революции…
Не помню уже, что привело меня тогда в лес. Не то редкая бабочка, не то одна из моих собак. Однако я вскоре понял, что заблудился. Чаще не предвиделось конца… Дабы отвлечься от нехороших мыслей, что стали меня посещать, начал я собирать землянику и лакомиться ею не поштучно, а только когда набиралась полная горсть, которую я и отправлял разом всю себе в рот, как это делали крестьянские дети, подавая мне пример во время наших совместных прогулок в тайне от прислуги и моих родителей… Вдруг я вышел, пройдя через высокие кусты ежевики, в совершенно незнакомое мне поле. В поле было чисто и ни единого человека. А ещё в том поле паслась кобыла: белая — белая, как мел. Она мне показалась необыкновенной. Ничего подобного в своей жизни я не видел. Разве что на картинках — в книгах со сказками. Мной овладело страстное желание прокатиться на ней, ведь я уже тогда неплохо сидел в седле… Приблизился я к лошади, погладил её… и ловко, одним движением, взобрался к ней на спину. Она меня не отвергла и пошла, как только я немного, но решительно подтолкнул её задом… А через несколько минут, боже ж ты мой! — я уже нёсся верхом на этой белоснежной красавице в открытом поле и, не помня себя от восторга, извлекал из натянутой струной души какие — то немыслимые, дикие, скорее звериные, нежели человеческие, звуки… Ах!.. Вдруг… Вдруг кто — то (!) дотронулся до моей счастливой головы, а потом (всё там же, на полном скаку!) ещё и слегка, но бестактно, по — хамски, ткнул меня в затылок, будто какого — нибудь приятеля — сопляка. Резко, словно ошпаренный кипятком, с порывом оборачиваюсь… О! То, что я увидел, не удивило меня, нет! И не поразило! Я тогда, по народному выражению шотландских горцев, едва не обделался в штаны! Тогда на целый миг мне почудилось, что душа вышла из меня и заиграла на том, с позволения сказать, «лице», которое мчалось вслед за мной, сидя… да не сидя ни на чём, а только в точности подражая человеку, как лихому наезднику. У неизвестного мне существа были женские груди, правда, такой длины, что оно то и дело забрасывало их обратно через оба плеча за спину, точно какой — нибудь шикарный шарф. «Лицо», широкое, морщинистое, но не старое, строило мне фигли — мигли и откровенно передразнивало меня. Всё тело этой полевой дамы покрывали порыжевшие от солнца волосы. Но самое поразительное, что было в ней — взгляд! На меня, на человека, без малейшего испуга, без малейшего стыда глядели вполне наши, человеческие, глаза, ну, как будто случилось так, что нормальный человек из озорства переоделся в оригинальную униформу дикаря и в любой момент готов был снять, если нужно, звериный костюм, и, заговорив на русском или каком — либо ещё человеческом языке, открыться и принести извинения за столь несвоевременный и, можно даже сказать рискованный розыгрыш… Но дикий… первобытный ужас схватил меня за горло. У меня отнялся язык. Я гнал и гнал несчастную кобылицу вперёд изо всей мочи; я нещадно избивал её пятками, голыми, ни на что не годными, потерявшими обувь пятками… Силы стали меня покидать. Существо, ни на сантиметр не отставая, принялось с отвратительным ликующим визгом касаться поочерёдно то шеи моей, то икр, то спины; оно почуяло, что я слабею… Наконец, на время я потерял сознание… Когда сознание возвратилось ко мне, я увидел, что всё ещё мчусь верхом на лошади, только уже не по земле, как раньше, а далеко над нею, — по воздуху! В этот миг поразительной догадки моей морда лошади повернулась в мою сторону, и я понял, в чём дело: я сидел вовсе не на кобылице, а на спине той самой обезьяноподобной твари и держался, как за вожжи, за её чудовищные волосатые титьки. С ужасом и отвращением я выпустил их из рук и, конечно, полетел — вниз. К счастью, под нами в то время была какая — то река, теперь вспомнил, — Сестра! Очутившись в воде, целый и невредимый, я, как в последний раз, со всей страстью поплыл к берегу с горячечной жаждой рассказать о случившемся всем — всем на свете, хотя бы и первому встречному, кем бы он ни был… Ах! Выбравшись на берег, невдалеке, у старинного тутовника, я заметил небольшое скопление: человек двенадцать. Очевидно, то были сельчане, жители близлежащего Шахматово. Вымокший до нитки, дрожащий от холода я, нисколько не скрывая своего неприглядного вида, приблизился к группе крестьян, которые как раз что — то степенно и осторожно обсуждали, явно чем — то озадаченные. На меня даже не взглянули. Мужской голос на полном серьёзе говорил какие — то странные вещи, точно преподаватель университета…

…Итак, построим алфавит в виде креста:
А
Ж
Л
М
Н
Я Э Ъ Щ Ч Ц У Й И З Д О Б В Г Е Ё К Р С Ь Ы Ю
П
Т
Ф
Х
Ш

…Центром «креста» получается естественно буква
«о», символизирующая собой совершенную пустоту
и восхищение абсолютом. Единственное слово, способное заменить букву «о», не нарушив её «пустоты», является слово ОБЕЗЬЯНА. Существительное женского рода, единственного числа именительного падежа. Нарицательное. В прямом смысле означает примата среди отрядов млекопитающих. В переносном смысле — человека распоясанного, потерявшего своё лицо. Наше «жертвенное» слово ещё слишком связано с «пустотой» буквы, которую оно заменило. Интонационная оформленность равна нулю. Точность информации, несомой словом, ничтожно мала. Нерасчленённое состояние «невесомости» и изоляции. Выведем слово «обезьяна» из «невесомости». Расчленим его на возможное количество грамматически значимых элементов. Всего их получается три: 1. О (буква — цифра, кусающая свой хвост.2. БЕЗ (предлог, в транскрипции совпадает с существительным БЕС (Б` ЭС). 3. ЯНА (падежная форма «ян» — понятия, обозначающего позитивное мужское начало в классической философии Китая). В итоге мы получаем словосочетание: О без яна (сущ. + (предлог без) + сущ.). Расчленённость усиливает интонацию, возводит её в куб, происходит «приземление» слова, уточнение информации в три раза, то есть нам становится ясно, что ОБЕЗЬЯНА — не просто примат среди млекопитающих или человек дурных наклонностей, а это ещё «О» без светлого начала; тьма — мать всего сущего. Впрочем, сообщения (настоящего) мысли ещё нет. Интонация возведена в куб, «приземлилась», но по — прежнему малоподвижна. Между главными компонентами словосочетания «О» и зависимым «яна» подчинительная связь в форме слабого управления. Словосочетание субстантивное (главное слово — существительное), одиночное (зависимость направлена в одну сторону), предсказующее, невариативное, построено на субъективных отношениях. По спаянности компонентов — свободное; средство связи — окончание зависимого слова; порядок связи — постпозиция зависимого слова… Теперь, расчленив слово — «жертву», переведя его из одной синтаксической единицы в другую, мы можем «сварить» полученные части: превратить словосочетание в предложение: О — без яна! Очевидно, здесь уже есть настоящее сообщение мысли, а также реальный весомый объём высказывания. О — не просто без светлого начала, а О — и есть это отсутствие светлого начала. Ноль. Цифра. О — в состоянии действовать в реальном настоящем времени. Предикативность на лицо. В целом это предложение простое. По цели высказывания — повествовательное. По эмоциональной окраске — восклицательное. По отношению выражаемой действительности к реальности — утвердительное. Предложение синтаксически членимое, односоставное, нераспространённое, неосложнённое, полное…
Не выдержав этого бреда, я потихоньку протиснулся поближе к тому, кому голос принадлежал, и увидел…
В ту минуту у меня снова занялось дыхание, и волосы, даже мокрые, зашевелились на голове. То же самое чувство было у меня в тот раз, когда милая морда кобылицы обернулась отвратительной обезьяньей личиной. Все люди в тот полуденный час, под сенью исторического тутовника, стояли заворожённые зрелищем, стояли, через силу глядя на скелеты, только что случайно откопанные игравшей в пиратов ребятнёй. Один из них несомненно принадлежал высокому человекоподобному существу с очень длинными конечностями и странным неправильным по антропологическим меркам черепом. Челюсти черепа были открыты так, как будто застыли в вечном хохоте, и хохот этот стоял в душе каждого, кто там находился и поминал в суеверном трепете одно из девяноста девяти имён того, кто, в сущности, и является этим беззвучным, неподвластным червю, хохотом… А спустя несколько месяцев после этого поистине двусмысленного случая грянула Революция. Вот такие пироги… Я принял Революцию, как божественную необходимость, что бы там не каркали попы — эволюционисты. У меня на глазах жгли мою библиотеку мужички, и я вместе с ними говорил у костра: «Хорошо». Радовался тому, что горит, огнём обновляется природа, расставаясь с романтикой, сказочностью, поповщиной, со всем, что покрылось пылью, грязью и поросло плесенью. Ах, я был счастлив тогда! А однажды комиссар сообщил, что сам Владимир Ильич лично велел подселить ко мне в квартиру красногвардейца, — в качестве необходимой временной охраны. Конечно, я не был против. Сам Владимир Ильич… Не забыл… Красногвардейца, вселённого вскоре ко мне, звали Н и н э л ь. Славный малый она была, эта Н и н э л ь. Непритязательная в быту, скромная, совсем не хам в мережковском реакционном смысле. Мы между собой почти не общались, говорили всё больше о погоде, о творческих планах, о тех же вездесущих крупских скаутах, о щекотке в подошве ноги и её связи с зарытым кладом, о семимильных сапогах, о Лошадиной Ноге, о Втором Царстве, о Малом Свете и о Свете Большом, о светских львицах и их знаменитых веерах со списками рогатых кавалеров. Вообще говорили не мало. Но урывками… Потом неожиданно я узнал, что товарищ Н и н е л ь любит театральное дело и даже пробует свои силы на драматическом поприще. Она показала мне одну свою «пробу». Такую довольно недурственную вещицу. Что — то между пекинской драмой и декадентской эксцентрикой Андреевского пошиба… Да. А вот что касается музыки… Музыку товарищ Н и н э л ь не совсем, по — моему, понимала. Даже в театре, по её словам, как только она начинала звучать, наша Н и н э л ь затыкала ваткой уши. Видели бы вы, что с ней стало, когда я заговорил при ней о Музыке Революции! Нинэль побелела и как — то странненько так взглянула на вашего покорного слугу; словно давно уже хотела открыться мне, бывшему человеку, в чём — то сокровенном, но — раз! — и увидела перед собой врага… Но тут надо сказать, что продолжение получилось совсем другое, нежели я ожидал. Я поменял, причём кардинальным образом, своё отношение к этому товарищу. И вот по какой причине… Как — то Н и н э л ь разбудила меня посреди ночной своей вигилии. Взволнованная. Вся на понтах евксинских, как сказали бы в Одессе — матушке. Села рядышком и говорит: так и так, товарищ, не могу более молчать, есть, мол, настоятельная потребность поделиться. Чем же? — спрашиваю её озадаченный. А эта чертовщиночка народная мне и говорит, мне, бывшему человеку, дореволюционному сомнительному элементу; короче, такое поведала, только держись!.. Прямо тысячу и одну ночь…

(РАССКАЗ НИНЭЛЬ)

Дом Терпимости №6. Нумер XV — й.
В роскошной двухместной постели под балдахином лежит пожилой мужчина в рыцарских доспехах. Это некий полковник Мясоедов. Рядом, на том же роскошном ложе, скромно, на краешке, сидит Н и н э л ь в мужском костюме и с фальшивыми усиками над верхней губой. С полковником они познакомились только что. Хозяйка заведения, мадам Лилит Питкер, по ошибке, направила господ в один и тот же нумер…
Мясоедов прикладывает указательный палец к своим губам, призывая Нинэль продолжать сохранять тишину. Затем он включает граммафонную запись, но не вовсе не классику, не Шаляпина, а саму «ярую жрицу пошлости» — Анастасию Вяльцеву…

 *

Спустя какое — то время Н и н э л ь приходит в чувства где — то на пустыре, совершенно голая, одинокая, униженная…
*
…Нинэль долго разглядывала себя через плёнку прилизанной безмолвием глади, пытаясь понять, где она — Там или Здесь? То, что ей подсказывали в тишине глаза и ровное дыхание, не могло быть ни человеком, ни водой. Это было всего лишь её отражение. Боже! Даже сквозь бездонную влагу лужи полдневное солнце палило нестерпимо безжалостно… Нинэль подняла голову, но с колен не встала. Она увидела, что находится посреди незнакомого, окольцованного одним горизонтом, возвышенного пустыря и принимает его душные испарения с густонаселённой страной луж, которые обстреливали человека солнечными безобидными молниями, мигали, подмигивали, разглядывали его со всех сторон, не имея возможности приблизиться к нему хоть на расстояние поцелуя и от этого изо всех сил завидуя одной из своих сестёр, той, над которой Н и н э л ь стояла на четвереньках, словно бездомная сука, не обращая внимания на стаи бабочек, в бесчисленных количествах расквартированных по всем мокрым местам и толпившихся маленькими флотилиями на возможно последних во вселенной блаженных островках. Их было так много, что Н и н э л ь никак не могла понять, в чём дело, никак не могла прийти в себя до конца, и в этом пёстром столпотворении сама себе казалась неким живым чучелом, вопреки всему набитым бабочками, которые проходили и проходили через её глаза и рот сплошным шифром, неизвестным ни одному смертному. В конце концов, не в силах больше выносить эту разноцветную шелестящую, как одержимый листопад, пытку, Н и н э л ь зажмурилась, сжав зубы, и медленно, спиной, разведя по сторонам руки и ноги, легла прямо в лужу, надеясь, что её отражение — всего лишь мираж, и она беспрепятственно низринется в самую высь, туда, в райскую прохладу, в объятия синеглазого гандхарвы. Но вместо этого, наполовину скрытая под водой, в скользкой и тёплой, как масло, грязи, она, нарушив собственное же обещание, резко открыла глаза. Открыла глаза и сразу на редкость отчётливо, до боли в яблоках, увидела их всех, — то парящих, то барахтающихся, то вычёркивающих друг друга в воздушной тетради, то струящихся, как радужный поток; крошечных и огромных; сухих плоскокрылых, мучительно одинаковых и в то же время различных, потусторонне богатых на краски и умеющих считать только до шести…
—
…Она лежала, распятая бабочками, круглая дура в солнечной жиже, в животном жире радуги, в скворчиной грязи, в дьявольской мази, не в силах понять ни аза в перепончатокрылой китайской грамоте, в сущности сотворённой Христом из своей непреходящей перхоти… Сколько Н и н э л ь ещё лежала в луже, слушая шёпот и шорох в собственной крови, она не помнила. Но когда поднялась с мыслью смыть с себя грязь, то обнаружила, что лужа давно испарилась вместе с мириадами насекомых, и она обсохла, причём, без всякой земли, будто и не валялась в луже, а если и валялась где, то в ослепительной гиацинтовой ванне. Сидела же она не на голой земле, а на крышке канализационного люка. Отодвинув крышку люка в сторону, Н и н э л ь погрузилась в темноту и стала спускаться вниз и вниз, непосредственно во тьму расширявшейся дыры, по лестнице, чьи каменные узкие ступеньки тут же принялись вращать гостью плавно и бережно, как приготовленную к закланию жертву, против часовой стрелки, вокруг земной оси…
—
…Сначала Н и н э л ь двигалась по коридору, мимо цифр и цифр, затем — туннелем, стены которого запестрели от изображений множества человеческих лиц. Или краска обладала способностью оживлять образы, или сами стены были пропитаны редкой смесью, приводившей в движение черты протянувшихся нескончаемой рекой лиц, но люди, запечатлённые на всей внутренней поверхности туннеля, казались одушевлёнными, — они мигали веками, губы их шевелились, выражали самые разные эмоции; участвовали в каком — то процессе, в корне отличающемся от наземного существования двойников. Одни лица сияли. Такие можно было сосчитать по пальцам. И все они были незнакомы Н и н э л ь. Прочие пребывали в интригующей и странной градации. Кто мерцал по — звёздному образцу, кто пульсировал с частотой сигнальной лампочки… Какие — то вовсе были лишены даже намёка на какое — нибудь свечение, словно осуждённые или же достигшие своего жизненного предела. Среди вереницы лиц Нинэль иногда узнавала знаменитостей, ещё живых и здравствующих и тех, кого, увы, уже не было нигде, кроме как в памяти поклонников или последователей… Неожиданно её осенила мысль, — а не весь ли род людской предстал перед её привыкшим к темноте взором, не вся ли человеческая беспокойная река играла на стенах змеиного туннеля? Н и н э л ь стала искать среди лиц и своё собственное, а так же лица родных, знакомых. Искала царя с царицей. Того же Гришку Распутина… Многих нашла. Да почти всех. Но только не себя. Это её озадачило. Она возобновляла попытку за попыткой. И всё — впустую. Её просто не было! И тут Н и н э л ь подумала: а что, если она сможет увидеть себя лишь в том случае, если сумеет охватить единым взглядом сразу весь поток, всю эту чёртову ленту? Но из какой точки она должна тогда смотреть? Где отыскать эту самую точку, альфу — и — омегу пространства и времени, из которой Единство превращается в одиночества, а одиночества вновь возвращаются в Единство?..
—
…А потом Н и н э л ь нечаянно очутилась в высшей степени сомнительном заведении, в подлинной клоаке. Подобно призраку, бродила она, незамечаемая никем, среди белых круглых столиков, за которыми при криках отчаянного хора джаз — бэнда, сидели и пили пиво, коктейли, чёрный чай незнакомые люди самых разнообразных сословий и профессий: чинари, купцы, студенты, дальнобойщики, журналисты, скоты с бритыми мышцами, скошки с бритыми подмышками, лишние люди, вибратцы, трубадурочки, вопрошайки, тлюровцы, кабальеро, мамарацци, мальчики — с — пальчики, драконьеры, калонисты, яйцеонеры, крылышкуи, книгини, педерасты, кора****и, пращелыги, гомохозяйки, упанишадки, малолайки, юнтяи, россисты, москвантунцы, китоврасы, зверобойки, мирротворцы, месячные, сморксисты, хромовники, зеронавты, улялюмьеры, постреляльки, розмарийцы, скарабейники, мщанки, зангезианцы, скелетяги, гулеверки, течекисты, клиторяне, жирнецы, единорожцы, недовухи, категорцы, еуыстки, грызетки, бельможи, революциферки, душеприказчики, паззлодеи, автоматки, грудядьки, невпрокураторы, убивцы, декамеронины, щелкопёры, похотинцы, чебураки, сплинтусы, хандреи, смакодявки, мальчикагцы, шумеры, полпредоносцы, вранцузы, депутятишны, трынтравести, победные йорики, сексакалы, инкубинцы, думаноиды, таксопарки, марказухи, симплегады, акулисты, обскуранты, квиты, тщеловеки… Откуда — то доносился стук шаров на бильярде… Какой — то выпивший лишнего поэтарий кричал какому — то сболтнувшему лишнего улялюмьеру, что напишет у него на экране кровью притч… Кто — то возбуждённо сообщал по персефону новость дня: поймана енотовидная женщина!.. У одного из столиков стоял шарманщик — серб с маленьким ручным органчиком и обезьянкой на левом плече; похожий на подростка, в одну ночь состарившегося одним лицом, мужичок крутил для почтенной публики свой самодельный эпос:
 …………………………………………………………………………

2.
Евсеич снял очки, блестнувшие в темноте тщетной крошечной молнией, и не сводя глаз с Николаева, с поистине олимпийским спокойствием поинтересовался: «И что же тут сверхъестественного, Николаев?» И, разочарованно вздохнув, внёс предложение незамедлительно отправиться на боковую и как следует вспомнить храповицкий мост и тем самым перенести игру на некое неопределённое будущее, тем паче, что оно обещало быть солнечным и ещё более насыщенным и плодотворным, чем будущее предыдущее. Николаев со своей стороны ничего не имел против. В опустевшей тиши шалаша оба, отвернувшись друг от друга, легли и затихли в преддверии долгожданных снов. Впрочем, Евсеич ещё какое — то время, перед тем, как забыться, по своему обычаю, что — то продолжал бормотать себе под нос, — на сей раз что — то из японского поэта Доёби:
—
На ночь глядя на горизонт
гиганты легли
с горами

Отчего – то стал размышлять о Великой Княгине…

(…)
 

— — — — — — — — — — — — — — — — —
(*). На самом деле, Великая Княгиня околела (от страха) в степи, числа 16 июля, 18 года. Она знал наизусть Алькоран, любую строку могла наизусть озвучить (#) и на любые вопросы ответить. В Алапаевске она заблудилась в тумане, когда следила за начинающим поэтом Владимиром Палеем и управляющим делами великого князя Сергея Михайловича Фёдором Ремезом, которые задумали, по предположению Великой Княгини, что — то нехорошее (##). Два дня её искали. Нашли её, обнажённую, прислонившуюся в сидячем положении к менгиру, троюродные братья Николая II. Они очень сильно удивились тому, что увидели. В тех краях очень много водилось шайтанов, с их слов, там должны были остаться одни «рожки да ножки». Однако Великую Княгиню охранял от шайтанов (разве не чудо?) звёздно — полосатый американский скунс. Он сидел у ног Великой Княгини. И ушёл когда уже был уверен, что люди заметили её.
(#). ;;;;; ; ;;; ;;;; ; ;;;;; ;;;;;; ;;;;; ;;;;;;;;; ;; ;;; ;;;; — Смягчай, утончай свой голос, самый противный голос — это голос осла. Коран, 31: 19. Это была любимая фраза Великой Княгини, которую она часто бормотала себе под нос вместо не менее любимой фразы из сказки братьев Гримм «Бременские музыканты», — «Не люблю я спать у стенки: упираются коленки».
(##). Этим «нехорошим», по мнению колчаковцев, расследовавших зверства большевиков, на самом деле, оказалось не то, что подумала Великая Княгиня, а всего лишь читка и разбор венка сонетов Палея, который увидел в Ремезе наиболее подходящую кандидатуру на роль критика из — за внешнего сходства последнего с Жюлем Верном, автором незабвенного капитана Немо.


***

Когда он наконец погрузился в сон, Николаев долго ещё не мог сомкнуть глаз, глядя в беспросветную соломенную пустоту и припоминая то, что произошло с ним минувшим днём, когда они с Зиновьевым потеряли друг друга, увлечённо углубившись в чащу леса в поисках ягод, в особенности — кухивики. Произошедшее накануне снова, будто немой потрескивающий черно — белый кинофильм, осветилось и задвигалось на внутреннем стороне лба, благодаря laterna magica веры, новой веры…
*
Июль. 1917 год. Железнодорожная станция Разлив. Одноимённый посёлок на реке Сестра, в 34 км от Петрограда… Опушка леса. Шалаш. Слышен далёкий, несколько наивный, гудок паровоза. Снова чаща леса… По лесу идёт задумчивый безусый человек среднего возраста в головном уборе, характерном для пролетария северных широт. Скуластое калмыцкое его лицо по — мальчишески, если не сказать — по — босяцки, внимательно. Узкие щёлочки глаз, много повидавших по обе стороны границы… Маленький большой человек идёт лесом в полнейшей тишине, напоенной древесным запахом, как по колоссальной мастерской, перед которой он, как гость, явно благоговеет… Осторожно ходит он по размягчённой легковесным дождичком земле… Как в первый раз наслаждается ароматом, источаемым самой трудовой жизнью матери — Природы. Наблюдает за милой пролетарской суетою журавьёв.
Вдруг человек останавливается. Перед ним — открытая полянка. Вся она как будто бы чужда лесу, вся она как будто бы только что спустилась с небес из какого — то другого мира… Человек видит невысокие, ни разу не повторяющиеся, фантастических оттенков цветы… Он ступает по ним ещё деликатнее, нежели до этого ступал по траве и мхам… Он видит нечто, похожее на бревно. «Григорий Евсеич! Вы где? Ау! Григорий Евсеич!» — зовёт он своего товарища, отдалившегося в сторону на такое расстояние, что его отклик слышится слабо и нереально… Человек приближается к предмету, напоминающему бревно. Однако не бревно он видит. Он видит бабу!.. Голая, наголо бритая, очевидно, не из местных, гражданочка нефинской национальности… То ли спит, то ли покойница. Человек замечает, что всё её тело, от подошв до темени, покрыто множеством синеньких значков, наподобие тех, что он видел в Цюрихе, у чудака Сами Розенштока в живых тетрадях… Он терпеливо, как по долгу, пересчитывает их, став перед телом на колени, и у него получается их ровным счётом одиннадцать тысяч иероглифов!.. Тихонько, в глубоком почтении, наклоняется он и прикладывает правое ухо к левому с широкой аурой соску девицы. Выражение его лица неоднозначно: жива или мертва молодуха?.. В какой — то момент ему кажется, что всё — таки, alas, мертва. Быть может, даже убита… Человек ложится рядом с телом, прямо в цветы, и так, лёжа на мягком природном ложе, глядит в небеса… Там, в вышине, один над другим, парят два орла, рисуют круги — спирали… Такое впечатление, что они не просто плавают в воздушном потоке, но ищут и никак не могут определить, куда же упал ангел, только что провалившийся прямо в ослепительную дыру солнца, — вниз, в сторону земли… Человек, вспомнив, что в этих краях орлы вроде как не водятся, восхищённо шепчет: «Откуда они взялись? Орлы… Гордые влюблённые хищники… Китайскими кистями рисуют спящую восьмёрочку… Заключают друг с другом пари…» Затем орлы пропадают из вида. Внимание человека снова обращается к чаще леса, к её бесконечным галереям и анфиладам… Просыпал гулкую дробь дятел… Закуковала кукушка… Человек, словно забыв, что рядом с ним труп, заводит при нём вслух, то есть не для одного себя, монолог:
Один мой товарищ — женщина собирается писать очень нужную сегодня брошюру… Она требует женской свободы любви. Не больше и не меньше! А ведь это не пролетарское, а буржуазное требование. Я ей так и сказал: что Вы, dear friend, под этим требованием понимаете? Что можно под ним понимать?..

1. Свободу от материальных (финансовых) расчётов в деле любви?
2. Тоже от материальных забот?
3. От предрассудков религиозных
4. От запрета папаши etc.?
5. От предрассудков «общества»?
6. От узкой обстановки (крестьянской или мещанской или интеллигентски — буржуазной) среды?
7. От уз закона, суда и полиции?
8. От серьёзного в любви?
9. От деторождения?
10. Свободу адюльтера?..

Я перечислил (не все, конечно) оттенки. Их много… Ведь вот в чём штука. Это, ей — ей, архиважно. Дело не в том, что мы субъективно «хотим понимать» под такими требованиями. Дело в объективной логике классовых отношений в делах этой самой любви. Она говорит: «Даже мимолётная страсть и связь поэтичнее и чище, чем поцелуи без любви (пошлых и пошленьких) супругов». Так она мне написала. И так собирается писать в своей брошюре. Прекрасно. Но опять же, логично ли такое противопоставление? Поцелуи без любви у пошлых супругов грязны. Согласен. Им надо противопоставить… что? Казалось бы: поцелуи с любовью? А она противопоставляет «мимолётную» (почему мимолётную?) «страсть» (почему не любовь?) — выходит, по логике, будто поцелуи без любви (мимолётные) противопоставляются поцелуям без любви супружеским. Странно. Для популярной брошюры не лучше ли противопоставить мещански — интеллигентски -крестьянский пошлый и грязный брак без любви — пролетарскому гражданскому браку с любовью. У товарища, то есть у этой славной женщины, вышло противопоставление не классовых типов, а что — то вроде «казуса», который возможен, конечно. Но разве в казусах дело? Если брать тему: казус, индивидуальный случай грязных поцелуев в браке и чистых в мимолётной связи, — эту тему надо разработать в романе, ибо тут весь гвоздь в индивидуальной обстановке, в анализе характеров и психики данных типов. В романе, но не в брошюре…
*
Николаев вздрогнул. Это был шепот… Шёпот женщины… Он приподнял голову в краденном парике, глянул в сторону порога и увидел в темноте улыбающееся лицо той самой молодухи, которую нашёл в чаще леса на цветочной поляне и о которой так рискованно и туманно поведал простоватому идеалисту Зиновьеву… Николаев прислушался к соратнику по подполью… Тот самозабвенно поминал всуе храповицкого и всю его боковую семейку… Тогда он потихоньку встал и вышел наружу. Перед входом в шалаш стояла совершенно нагая девица во всей своей юной прелести, зажимая бёдрами невидимую стрелу плотоядного мальчика — Эроса, начинавшуюся тёмной женской бородкой ниже живота и заканчивавшуюся где — то в беспредельной тьме земли…
— Вы идёте веселиться или так и будем спать стоя? — спросила молодуха в таком весёлом и в то же время странном тоне, что Николаеву почудилось, будто эти слова были сказаны не одними её губками, а сразу всеми двойными знаками и значочками, усеявшими стройное овеянное нежнейшим сиянием тело.
— Пойдёмте… А куда? — спросил Николаев, отдав свою руку руке молодухи и позволяя увлечь себя в ночь.
— Сами и увидите, — лукаво сказала она и коротко рассыпала вольный, но осторожный смех…
Они то шли торжественной тенью леса, то совершали кратковременные (почти вслепую) пробежки, причём, как заметил Николаев, всегда по цветам, по цветам.
В самой чаще царил всё тот же, по — видимому, неизбывный, ей присущий парной аромат, — пьянившая в дым смесь множества дыханий, исходивших от всех деревьев, цветов, трав, уснувших или затаившихся зверей и птиц; от всей земли и ручьёв и даже отчасти от неба, поневоле приблизившегося к пуще больше положенного.
Сквозь листву, сверху и со всех сторон, в чащу заглядывали большие и малые звёзды; их мерцающий сонм, казалось, вращался молчаливым хороводом вокруг леса, как вокруг крохотного кусочка суши, оторвавшегося от гигантского, никому не известного материка и попавшего в их равнодушно мигающий и необъятный омут…
Сколько времени прошло, Николаев так и не смог разобраться, хотя с самого начала пути с обольстительной и опасной девицей пытался его засечь.
Остановились они, выйдя из леса в поле с высоким волнистым простором некошеных трав какого — то седого волчьего окраса.
— А теперь смотри, — шепнула девица, призывая Николаева обратить внимание на даль: на небесный вогнутый экран…
Не увидеть их было невозможно. В глубине тёмного, иссиня — чёрного вещества небес, не касаясь линии горизонта, как — то помимо неё, ходили огромных размеров существа; их будто бы предварительно обмазали чем — то вроде мёда или мази и вываляли, — только не в перьях, а в созвездиях и даже в галактиках, и таким образом скрывая свою и без того не доступную глазу наготу, они гуляли в околоземной бездне и гуляли без всякой цели, точно потерянные…
— Что с ними? — спросил девицу Николаев. — Они что, потерялись? Странно…
— Да не, — отвечала девица. — Они потеряли Бесконечную Звезду. Меня.
— Бесконечную звезду? Тебя? Что это значит?
— Видите? Меня ищут. А я тут, при вас.
— И зачем ищут? Тем более какую — то бесконечную звезду…
— Затем, что на мне всё и держится. А им хочется, чтобы меня совсем не было. Найдут, и тогда, сами знаете, что…
— А что?
— Вот есть наш двойной мiръ. Потому что есть я. Бесконечная Звезда. А не будет меня, не будет ничего. Они хотят, чтобы не было ничего. Но пока они не переступят горизонт, так и будут… гулять.
— Зовут тебя как?
— Ну, Любовью.
— Чья будешь?
— Раньше была Сакердоновых… Была актриской на юге. В Одессе.
— Одесса — город красивый. С лестницей…
— Начались интриги там всякие: то да сё… В общем, из — за режиссёра… Сбежала я.
— А потом?
— Что потом? Выпила таблетку. Оставила что — то вроде завещания и — адью!.. По завещанию меня похоронили поклонники, благо их хватало. Словом, одесские товарищи…
— Сложно они вас похоронили. Я бы даже сказал: эксцентрически. Неужели сама придумала?
— Не совсем так. Я просила погребение, как положено; остальное — их дела. Ихние и Софьины… У Софи в Одессе был популярнейший салон. Спиритический. Столоверчение, свечи, карты, хрустальный шар, знакомства…
— Некромантка, стало быть?
— Она — то и надоумила товарищей похоронить несчастную актриску по — особенному. Покрыла всё моё тело какими — то одной ей известными именами. Каждое имя произносила вслух. Прямо работала… И вот заговорила, подготовила; потом нашли место. Это отдельная, одной ей известная, история. Там и оставили — на поверхности земли — собственно, без погребения! Сказала, что меня никто не найдёт, а само место — особенное, заветное. Мол, до меня его занимала другая «незнакомка»…
— Ты могла слышать, что она говорит?
— Я была вроде как мёртвая, но вроде как и живая.
— Почему же я, например, нашёл тебя?
— Не знаю. Может, после меня «незнакомок» более не будет.
— То есть?
— Не будет и всё.

 

Они больше не говорили. Сидя между лесом и полем, стали молча наблюдать за слепым народным гуляньем звёздных великанов и вслушиваться в их удивительный милый и всё — таки жутковатый гомон…
Николаев вспомнил сонет поэта, то ли Матюрина, то ли Мичурина, знакомого Алексея Максимыча, причём, сонет почему — то без привычной рифмы, хоть и с положенным количеством строк…

Сонет №33

на пастбище идут коровы ранним утром
в воде на что — то наступают и мычат
пугаясь диких неизвестных звуков
немного развлекая пацанов

дворянское гнездо громили накануне
нажравшись спирта пришлые спецы
рояль крылатый с белым пианино
от пламени спасая уронили в пруд

добро тонуть не стало кто бы сомневался
а посему за анекдотом анекдот
про барских тёлочек бородачи прогнали
бычками где — то славно разживясь

особенно хвалили Незнакомку**
её Пахом рассказывал раз пять
— — — — — — — — — — — — — — — —
(**). «Незнакомка». Не — знак Ом (1) — Ка. Ка = тень, второе «я», соглядатай, двойник. 24 апреля (2), 1906 года. Озерки. Конец апреля — праздники, связанные с богинями плотской (3) любви, в частности, 23 апреля — Болотная Венера («весенний и тлетворный дух…»). Венера — единственная планета в солнечной системе, названная в честь женского божества и не имеющая спутников («Всегда без спутников, одна…»). В то же время эта планета вращается, в отличие от всех прочих планет, против часовой стрелки (4). Это планета бесплодна («… и раздаётся детский плач»). Венера — богиня, по — крови — тел — ьствующая так называемым «жрицам любви», путанам (5). Через много лет и сам А. Блок (6) отзывался о прототипе баллады не очень лестно, говоря, что она «шлялась» в Озерках. «Падучая дева — звезда (7) хочет земных речей…». Баллада. Бал — лада. Лада — славянская богиня (дева) любви и брака. «И каждый вечер» — время восхода Венеры — повторено трижды, как в сказках: два раза связано с негативом, однообразием жизни; третий раз — с тайной. Вечер — время, когда солнца уже нет на небе: «бессмысленно кривится диск», то есть (взошедшая) Луна (8) — планета, где живут души предков, мёртвых. Повторяющийся со — юз «и» (9), как в Евангелии (10), в котором образ Утренней Звезды — это не только ужасный (16) падший дух Денница (11), но и Мессия — «Царь Иудейский» — Христос (12) — спаситель мира, величайший «козёл отпущения», взявший в ученики Марию — «блудницу» (13). Тринадцать строф. По числу всех учеников (до предательства Иуды) вместе с самим Иисусом — центром; (14). Строфы автономны. Нострадамовские катрены строф — с перекрёстной рифмой: женской, «русской» (ударение на предпредпоследний слог) и мужской, «французской». В германских легендах (и шумерских) Венеру ссылают вглубь земли, в так называемый Тартар. Однако «Великая Тартария» — прежнее название Российской империи, которой с XV — го века правили Романские, имевшие германские (15) корни (16). Последняя российская царица Алиссандра Фиодоровна (она же — Алисса (; — лиса) Эссенская (17)) носила иконку на теле (это не было тайной для кумира западных славян — Николая II (18)) — внутри иконки имелась надпись, относящаяся к тайному расовому Обществу Зелёного (19) Дракона (20). Драконов, к слову сказать, в том же европейском фольклоре как правило поселяют под землёй (21). Или внутри вулкана, где они, под именем уроборос охраняли сокровища — драго — ценности — гномов (22). Драк — он — всё равно что «подравшийся», нарушивший порядок, падший (29) ангел (23), — Лю — Цифер (24) (мужская половина андрогинной Венеры — Venus (25)). Древние кит — eye — ские рисунки изображают лунного дракона, угрожающего Земле. Ведь и германских национал — социалистов остановили в 1943 году в Ста — линг — раде, в городе, стоящем на Волге. Для них свастика означала то, что она и значит в сакральной географии: границы миров, которые в определённый момент истории были нарушены и потому должны были быть воssтановлены любой ценой во избе — жание боль — шей беды. Свастика — это цветок папо — рот — ника, или так называемого «осеннего» лотоса цвета глаз Драупади (26) («… и очи синие бездонные цветут на дальнем берегу»); «sinий цвет — ок» Новалиса, того самого Новалиса, у которого иудотевтонская (27) перехожая пара — Маркс (28) и Энгельс (29) — заимствовали определение религии как «опиума (30) для народа». «Ре — лигия — грязь… Ром — ант — изм — грязь… Всё, что осело догматами (31), нежной пылью, сказочностью — стало грязью…» (Блок, 1918 год). Астро — логическое изображение Венеры -; (зер — ка — ло). Или двойник, «сестра» Земли (32) (;). «… В туманном движется окне». «Туманный Альбион (33)» — родина, изначальный рай детства Алиссандры Фёдоровны до брака, до «ссылки» в Тартарию (34) и кровавого восшествия на право — славный пре100л. «Алисса» (35) — райское имя последней руССкой импера3цы. Кэрролловское (36) имя, связанное со «Страной 4удес», с «Зазеркальем». «… И пьяницы с глазами кроликов «In vino veritas!» (37) — кричат». «Страшный мир (38), — записывает Блок 3 июля 1911 года (39), в своём имении в Шахматово (40). — Но быть с тобой странно и сладко» (41). «С тобой» — значит «с Россией». «О, Русь моя, Жена моя!» Ещё один «китайский» элемент — «упругие шелка». Великий Шёлковый Путь. Шёлк управляет драконом, семицветная (жемчужная) шелковая нить приструнивает его и удерживает «в рамках приличия». Он превращается в доппельгангера, в тень поэта (42) — автора (43), — в «пьяное (44) чудовище», которому «ключ поручен», не подозревая (в силу своего традиционного бесовского простодушия («симплециссимус» (45)), что поэт знает, что истина не столько в вине (в огненной («я» — нской») воде Диониса (46)), сколько в вине (в моралистском (инь — ск — ом) пламени «верхов»).
— — — — — — — — — — — — — — — — — — —
1. Ом (ега) (древнеслав. — «сияние, созидание»); единица измерения электрического сопротивления; равен электрическому сопротивлению проводника, между концами которого возникает напряжение 1 вольт при силе постоянного тока 1 ампер. Единица названа в честь немецкого учёного Георга Симона Ома (1787 — 1854), происходившего из древнего синдского жреческого рода Аум, что значит — «Троица» (А — Отец; М — Сын; У — Святой Дух)
2. Зажги снега.
3.То есть обречённой, безнадежной, как люди, изображённые Теодором Жерико на картине «Плот „Медузы“».
4. Бунт Лю — Цифера (Венеры).
5. Путана — демоница — кормилица в ведической мифологии, которая пыталась убить младенца Кришну своим ядовитым грудным молоком, но была укушена маленьким богом за сосок.
6. А. Блок (АБЛ — трёхбуквенный корень, означающий основные масонские понятия; записанное буквами арабского алфавита это слово даёт слово Аль — Банна — «строитель». Арабское слово АБЛ значит «монах», а так же посвящение); в то же время, если прочитать «А. Блок» справа налево, наоборот, то получается слово «колба», что указывает на «судьбу» поэта — дочь великого русского ученого — химика — Л. Д. Менделееву.
7. Дева — (даси) — «баядерки» — храмовые танцовщицы и проститутки. В сакральный половой акт вступали только с прихожанами из высших каст. Традиции храмовой проституции были широко распространены в дохристианские времена, в частности, в Финикии, в Греции (иеродулы). Культ богини Мелитты (ассир. Астарта) предполагал обязательную священную связь женщин с иностранцами. Любая оплата принималась как дар. С повязками из верёвочных жгутов (или с масками) на глазах в отдельных комнатках принимали они пришельцев, и никто из них не мог уйти, пока не обслужит чужестранца, будь то красивые женщины, которые раньше других освобождались от службы, или некрасивые, которым порой приходилось ждать своей очереди месяцами. Американский режиссёр Стенли Кубрик использовал данный мотив в своём знаменитом фильме о тайной жизни нью — йоркской элиты — «Eyes Wide Shut» («Широко Закрытыми Глазами»), где избранные «девадаси» в масках, под пущенные задом наперёд православные песнопения на румынском языке, выходят из круга по сигналу церемонимейстера, и удаляются «в номера» в сопровождении назначенного клиента, так же скрывающего своё лицо под маской, причём тоже под маской венецианской, карнавальной.
8. «Сотое государство» (или Рай); С — римская цифра «100», имеющая вид ущербной Луны.
9. Перемена (кит.).
10. Ева + Ангел (Падший)…
11. Ужас — от «Ушас» (Богиня Утренней Звезды в Ведических космогониях).
12. То же, что и «единица», первый и лучший из ангелов, созданных Всевышним…
13. Общепринятый вариант: «рыба». Правильней: от «Крыс — тос» (каппадок.), то есть Ман — густ (фараонова крыса), Разоблачитель Змея…
14. Stella maris (Звезда моря; Дева (богиня) Мария (морская) = «звезда пленительного счастья» (пентаграмма), Сирена (Сирин), супруга Дагона (человекорыбы; главрыбы; папы римского)).
15. Порочный круг, или так называемая «Кривая Вечности», она же «осьминогая лошадь» Одина («Старшая Эдда»).
16. «Германия» — искажённое Великим Переселением Народов слово «гармония».
17. По воспоминаниям Л. Чуковской, Анна Ахматова (Ахамотова, от «hahachmoth», «Ахамот» — «премудрость, помышление», Астральный Свет, имя дочери Софии — Бафомет — Кали, «пустынной дщери», рождённой без участия мужского эона) во время одного из доверительных разговоров, обронила загадочную фразу, косавшуюся происхождения Романовых: « Что — то мне подсказывает, что немецкого в них (в Романских) было меньше всего. Зато больше «басурманского». Как там они подписывались — то? Хозяин Земли Русской. ХЗР, говоря по — простому, по — новоязовскому. А что такое «ХЗР», как не хазар! Хазары они были. Отсюда и все эти Коб — ылы, Кош — кины, Захаровы (Зогаровы — от книги «Зогар» («Сияние» — иврит)))».
18. То есть хеттская.
19. По черногорским представлениям, почитаемая сербами и черногорцами императорская фамилия произошла от змея. Согласно пророку Даниилу, явление Михаила (Миколая) символизирует конец мира (Дан 12: 1 — 2). Его выводили с острова нагомудрецов (нагих йогов), что близ рая (из Индии или из Тибета). «И были оба наги, Адам и жена его, и не стыдились» (Мангуст 11: 9).
20. Четвёртая чакра — сефирот (фа, воздух) = сердце.
21. Зелёный цвет означает Венеру в её «воздушном» вечернем аспекте в знаке Весов. Зелёный — это «летучий», Аль — Хидр, ангел, мгновенно доставлявший в разные страны… Зелёным Змеем был Пернатый Змей ацтеков — Кетцалькоатль, «Хетт — Царь — Кователь» (Кодекс Мальябекиано, XVI в.), он же — Кукуль — кан (майя), в честь которого была возведена усечённая ступенчатая пирамида, вдохновившая, кстати, большевистского архитектора Щусева на проект Мавзолея Ленину (сыну реки Лены, «лишнему человеку»), давшему, до того, как стать «всенароднопочитаемой» псевдоегипетской мумией, разрешение «уральским товарищам» на гильотинирование (своеобразная дань Великой (белой) Французской (синей) Революции (красной)) царской семьи Романских, а так же палладистов Америки («Зелёной Страны Мёртвых») — на изображения тринадцатислойной хеттской пирамиды на зелёной однодолларовой купюре, изготовленной из конопли, которую, раскуривая, шаманы предпочитают называть «марихуаной», то есть «марианной», — так же, как звучит поп — улисс — тское прозвище Свободной Франции с 1792 года.
22. Предчувствие будущих метрополитенов.
23. То есть «посвящённых» (Парацельс).
24. То есть — западный…
25. «Вестник» (греч.).
26. «Шестикрылый». В фильме «Кин –дза — дза» даётся иной вариант: луцефор («луц» — топливо для своеобразного летательного аппарата — пепелаца (ба — бочка, летучая бочка)).
27. В одноимённом шлягере популярной голландской группы «Shocking blue» закралась фактическая ошибка. Venus — латинское наименование с мужским окончанием — us, поэтому ни о какой «богине» речи быть не может, разве что в «голубом» ракурсе.
28. Прообраз «Елены Троянской» в «Махабхарате».
29. Катарская (Гитлер), тамплиерская (Гимлер), бхагавадская (Прабхупада), витрувианская (Леонардо да Винчи).
30. «Сын мрака» (этрус.).
31. «Сын ангела» (абрасаксонск.).
32. «Ловушка для ума» (лат.), обезболивающее средство, добываемое из мака, «цветка Босха» и Бодлера («Цветы зла»).
33. «Дог — мат» = «собачий язык»…
34. Псевдоним планеты, подлинное имя которой табуировано (Платон).
35. От «alba» (исп. — «предрассветная любовная песня»); сравн. — «Аврора» (греч. — «предрассветный ветерок»).
36. В европейской картографии из — за контаминации Тартар (у Гомера — глубочайшая бездна, находящаяся под царством Аида («Невидимого»), у Аполлодора в «Мифологической библиотеке» — объятое мраком место в Аиде, удалённое от поверхности земли на такое же расстояние, как земля от неба) связывали с Тартарией — северной Азией, которая в «Центуриях» Нострадамуса упоминается как гиблое место, которому предстоит пережить небывалый расцвет.
37. альфа — лиса, девятихвостая лисица
38. То есть взятое из сказок Льюиса Кэрролла, английского математика и поэта, автора не только фантастических повестей о девочке Алисе, в которой он предсказал судьбу Алиссандры Фиодоровны и карточного домика под названием «Российская Империя» (чего стоит только образ ЧК (Чеширского Кота), который вдохновил К. Малевича на создание «ЧК — 2» («Чёрный Квадрат», а Ленина на создание ЧК — 3 (Чрезвычайная Комиссия), но и поэмы «Охота на Снарка», предсказав «охоту» на Джона Кеннеди, психоделическую революцию 60 — х и масонскую «высадку» американских «астронавтов» на Луне.
39. «In vino veritas!» («Истина в вине!») — книга Сёрена Киркегора. «Вы слыхали когда — нибудь о человеке, который стал бы поэтом через свою жену?»
40. «Рим» наоборот, то есть обратная сторона Рима («Вечного Города»), куда ведут все дороги, — в частности, дороги Н. В. Гоголя, который, «не будь Рима, не написал бы «Миргорода» и «Мёртвых душ» (В. Г. Гибелинский, собрсоч; Н. Г. Тщернышевский, собрсоч).
41. 3 июля 1911 г. императором Миколаем II учреждён флаг отдела Воздушного Флота. Флаг имеет форму равнобедренного треугольника с российским триколором и синим вензелем — аббревиатурой ОВФ.
42. От «шах» (царь) и «мат» (умер).
43. « (Иль это только снится мне?)».
44. «Тот, кто поёт и поит песней» (лат.), то есть пет — ух (от словосочетания «петь вслух» (рус.), — что есть не что иное, как любимая «птица Аллаха», сверхъестественный сын Абрасакса и единоутробный брат глухонемой Утопии (Т. Мор).
45. Автор — Авиатор — Аватар…
46. Тихое (лат.). «Piano»…
47. «Простодушнейший» (лат.) — имя дракона из одноимённой книги Гриммельсгаузена.
48. «Бог из Нисы», «Бог низов» (лат.).
*
Стало светать. Поиски великанов постепенно сошли на нет. Звёздная их боевая раскраска слезла. Лишь одна ярко сияющая точка ещё держалась в невесомом одиночестве, не подчиняясь никому из безобразных увальней. Не обращая на неё никакого внимания, они, избрав для себя подходящие места среди влюблённых в них гор, тихо легли на горизонт, как на зеркало, и, пока не выкатилось на небо огненное колесо, будто дети малые, задрав кверху острые пастушьи носы и подбородки, принялись соревноваться друг с другом, — кто первым собьёт плевком эту последнюю упрямую звёздочку? И кто — то из великанов попал — таки в неё.


***
Когда Т р о г л о д и т закончил читать свой рассказ, местами напоминавший китайский шар, его взгляд первым делом упал на Джульбарсика. Одновременно со взглядом был задан вопрос, кстати, тот же самый, что в своё время король Артур задал ещё никому не известному Ланселоту, — «Товарищ, какого чёрта вам тут надо?» Все присутствующие обратили свои лица к Джульбарсику, который при этом ничуть не смутился и не показал признаков малодушия; по — видимому, просто не успел сообразить, что к чему, или, задумавшись над повестью Троглодита, попросту пропустил вопрос мимо ушей. Спас его Петрович. Представил Джульбарсика почтенной публике в самом многообещающем свете. Троглодит сразу всё понял и смягчился, хотя это никак не отразилось на его угрюмом лице ветерана пяти горячих точек. Петрович заставил Джульбарсика вновь выдать свой коронный номер — анекдоты о вожде. Джульбарсику ничего не оставалось, кроме как в очередной раз продемонстрировать свой нехитрый фокус. Результат превзошёл все ожидания. Забыв о теле вождя, эти странные люди, обескровленные единственной верой в то, что Ленин — это производное не от лени, а от Елены Прекрасной, эти удивительные бархатные создания, все они, как один, хохотали, хохотали во весь голос, хохотали страстно, злорадно; Джульбарсик растерянно стоял среди них и не мог удержаться от кривой, точно прилепившейся со стороны, улыбки, при том, что было ему и гадко, и совестно, и некуда спрятать усталые глаза. В конце концов, Троглодит приблизился к нему, похлопал по — отечески по плечу и, к удивлению публики, открыто представился: я, мол, никто иной, как — Абра Саксонец. А через пару недель ему, Джульбарсу Никандрову, дали понять, что он успешно прошёл необходимое испытание и поэтому принят на работу, — непосредственно на должность мумии вождя, или, как выразился сам Абра Саксонец по телефону: «Спящим Красавцем». Так Джульбарсик попал в Мавзолей, в котором проработал мумией три года, пока не засыпался на пустяках: уснул на работе; приснился кошмар; закричал во сне; стал причиной гибели мирных советских граждан. Тогда от позорного столба и смертоносных щекоток ночниц — лилипутянок Джульбарсика спасло самое настоящее чудо, сравниться с которым могло, пожалуй, только триумфальное воссоединение мятежных частей Тупака Амару в Вербное Воскресенье на Площади Революции, на глазах у сотен отдыхающих увешанных детьми трудящихся. Дело в том, что об этом Джульбарсике и его невольном конфликте с детинцевскими властями пронюхала вездесущая столичная интеллигенция, а точнее — видные деятели театра и кино из микрорайона Калибановка. Грозя властям самым грязным скандалом (обнародованием подлинных причин происхождения человека, семьи, частной собственности и государства), она вынудила — таки сентиментальных, сыробрюхих, заново переженившихся комиссаров дать Джульбарсику ещё один, последний, шанс избежать позора Иуды, — в порядке исключения… Как, в действительности, сложилась судьба Джульбарсика в дальнейшем, никому не известно доподлинно. Наиболее удобоваримая и самая распространённая версия: применили добрый старый метод древнегреческих архонтов, — умертвили сократовской цикутой. А потом уже, по моде последних дней, заменили новой восковой куклой в полный рост полинезийского пигмея — ядомёта, наподобии тех фигур, что украшают знаменитый музей мадам Тюссо… Но на пустынной конечной остановке я видел, что Джульбарсика вовсе не умертвили. И выходило так, что жив курилка, выкрутился, путешествует, доппельгангер, ведёт свой судовой журнальчик, Миклуха — Маклай, мать его за бородочку! Но вот он снова смотрит на меня… Как сейчас, вижу этого человечка… Захлопнул тетрадь со стержнем… Кладёт симпатические чернила в свою перемётную суму… Встаёт Некросавец… Идёт andante прочь… Вот он уже всё равно что точка в конце предложения… А вот и точки уже нет и как будто никогда не было
— — — — — — — — — — — — — — — — —
(*). БГ. «ППЛ».
(**). Л. Кэрролл. «Охота на Снарка». Погония в восьми приступах. Приступ первый. Высадка.
***
— Нет, мемуары — не моё, — продолжал Титус. — Я о настоящем художественном творчестве стал подумывать. По гамбургскому счёту, как у вас на поверхности говорят. Как у первого русского лауреата нобелевской премии Бунина. Не больше, не меньше. С циклом щемящих, так сказать, рассказов про Любовь. На ночах один такой опус даже уже успел накатать, как говорят древние, на одном дыхании. Если желаете и не устали ещё от моих мемуаров, могу продемонстрировать этот опыт, прочитать…
— Что, прямо здесь, в темноте? Это как же, интересно, вы прочитаете?
— Вы забыли, что я — смотритель здешнего… космоса. И мне присущи некоторые качества, которые не доступны, к примеру, вам…
— Ночное видение…
— Можно и так. Как у сов.
— Как у сов. Ага. Понятно.

…………………………………………………………………………………..
 ***
Сразу вместе они вышли из душной подземной темноты на свежий, до головокружения, свет, и Плютеев увидел, что таинственный незнакомец привёл его прямо на берег широкой спокойной реки, где на песке, зелёным брюхом вверх, валялась вполне пригодная для дела лодка. Ещё Плютеев увидел, что то, что он мысленно называл там, в непроглядной темноте, таинственным незнакомцем, на свету оказалось ничем иным, как непосредственным его новым начальником в отделе кадров. Вначале он опешил, узрев рядом с собой того самого «хлюста», — Валериана Платоновича, по слухам, с первых же дней работы на новом месте начавшего подбивать клинья к Танюше Машрумовой — секретарше… Но тот как ни в чём не бывало продолжал что — то ладно говорить, на этот раз — о том, что мы, люди, оттого и перестаём быть, что в основе своей мы — нечто такое, чему бы не следовало быть вовсе… Когда он обратил свой взор, мутный, усталый, на собеседника, а затем, и бровью не поведя, продолжил монолог, Плютеев понял, что начальник его не узнал, и ему ничего другого не оставалось, кроме как ответить Валериану Платоновичу тою же фальшивой монетой. «Что это всё значит?» — думал Плютеев, перебирая в памяти все свои встречи с начальником, и вдруг обнаружил, что все они были того странного рода, о котором, как правило, говорят только философы и поэты, — например ученик Гераклита — Кратил: ««Вот ты говоришь, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. А я говорю тебе, что в неё не войти и однажды!»
То есть, говоря по — простому, они ни разу ещё друг друга не видели, видел лишь Плютеев Валериана Платоновича. До того, как Валериана Платоновича назначили новым начальником, буквально за неделю до этого, Плютеев ушёл в первый свой за пять лет работы отпуск. Впрочем, информация о новеньком боссе и его «буре и натиске» по отношению к секретарше, уже тогда дошла до Плютеева. По уши влюблённая в него бухгалтер Нателла Сморчкова не замедлила сообщить ему по телефону всё — всё до литературных подробностей, вплоть до шального поцелуя в танюшину доброкачественную мушку, звонкой пощёчины по наглой рыжей морде и таблички, которую Валериан Платонович, будучи не в духе, повесил у себя в кабинете, на стене, и которая звучала приблизительно так: Досуг без книги — это смерть и погребение заживо. Сенека, «Послания», 82. Плютеев тогда, забыв об отпуске, выследил Валериана Платоновича и вёл его до самого его дома; так, из озорства, шёл за ним буквально по пятам, след в след, как шалопай — ученик за преподавателем тригонометрии. Лодка была перевёрнута, вёсла лежали друг с другом как раз под ней — в миссионерской позе. Перед тем, как отправиться в небольшое плавание, «до полуострова на севере», по выражению Валериана Платоновича, они, сидя в лодке, закурили довольно поганые по качеству безымянные папиросы. Валериан Платонович сказал:
— Вообще — то, что я хотел сказать?.. Можно было бы и посуху, благо есть у меня карта с маршрутом. Но тогда путь получился бы не малый да и опасный, вот ведь в чём дело…
— Всё — таки по земле, — заметил Плютеев. — По твёрдой земле как — то надёжней. Случись что, а я плавать не умею.
— Вот и я не умею, — усмехнулся Валериан Платонович; и с хитрецой добавил, — Но мы ведь ребята бедовые.
— Ну, да, — неловко поддакнул Плютеев, но всё — таки попросил прочитать карту.
Валериан Платонович достал её из правого кармана джинсовых штанов, развернул и стал читать вслух так, как будто это была не карта, а какая — нибудь из развлекательных газетных рубрик, вроде популярной «Каиссы»…
***
Молча, вместе с самой тишиной, плыли они по реке, к северу, бесшумно разрезая водное зеркало ножницами лодки. Валериан Платонович грёб, а Плютеев, глядя направо, не мог скрыть сентиментального восхищения перед бабьей, ещё летней, линией берегов, когда всё, от камешка до лиственных громад, намертво, с обеих сторон, примагничивалось к речному магическому стеклу, чтобы стать неотъемлемой частью пугающе симметричного непрерывного змея. До места, где конец и начало, то покрывая друг друга, то разоблачая, переливались единым неуничтожимым птичьим бриллиантом, казалось, было уже совсем близко. Пейзаж сменялся пейзажем, плавная дверь дали распахивалась за другой, столь же плавной и бесплотной, одна ландшафтная спираль уступала место следующей. Но ни Плютеев, ни Валериан Платонович как будто не замечали этого. Приветственный танец мироздания проходил мимо них и вокруг них, как бы пропуская их, позволяя им войти в некие запретные пределы только потому, что чужаки находились под могущественной протекцией тишины и неведения…
Они не проронили ни слова, пока их лодчонка не уткнулась носом в песок, и они не увидели причудливый грубый, издали походивший на восточный дворцовый ансамбль, объект. При виде дворца Плютеев, не помня себя от удивления и восторга, залепетал, как бывший депутат дореволюционной Думы: «Боже, царя храни…». Совершенно забыв о Валериане Платоновиче, он устремился вперёд так, будто только что прозрел, и теперь знал нужное направление без всякого проводника. Словно заворожённый осенившей его мыслью, Плютеев продвигался наверх, всё дальше и дальше, вглубь полуострова, к замкоподобному идолу. Однако, вскоре стали происходить вещи ещё более поразительные. У него на глазах «дворец» принялся распадаться на отстоящие друг от друга части, как на макак, разбегающихся в разные стороны от неожиданно, но не совсем расчётливо вышедшего из засады хищника. Это был элементарный обман зрения, ловкая визуальная фикция. Ошеломлённый Плютеев, опомнившись, остановился, чтобы перевести дыхание и как — то собраться с мыслями. Удивительно, но со стороны водного простора, в глубине перспективы, дворцовый комплекс, вне всяких сомнений, смотрелся идеальным единым строением, совершенную гармонию которого не смог бы поколебать даже пресловутый баснословный змей, вздумай он выйти на поверхность, разрушая всё и вся на своём пути в поисках пропавшей короны. На самом же деле, так называемый «дворец» всего лишь был искусно составлен из отстоявших друг от друга на точно просчитанном расстоянии деталей, которые только вдалеке для глаз собирались в одно целое, то есть в точное подобие замка, а при попытке сближения с ним, обескураживающе распадались, оставляя незваных гостей, кто бы они ни были, ни с чем.
— Смотрите, а пагода — то не простая, — сказал Плютеев, не глядя на Валериана Платоновича и, не услышав ответа, добавил, — Ловко.
И вдруг, пока Плютеев продолжал идти вперёд, деревья сошли со сцены вслед за архитектурными фальшивками. Ступая по голой каменной тропке шириной в человеческую ладонь, он решил остановиться на почтительном расстоянии от первой и последней детали саморазбиравшегося строения, намертво укоренённой на уступе скалы. Эта необычная «деталь», размером с кресло с высокой спинкой и массивными подлокотниками, какое можно было раньше встретить в богатых дворянских кабинетах или в скупо обставленных логовах матёрых ростовщиков — живоглотов, по — видимому, одна всегда оставалась неподвижной и была вроде дирижёра собиравшихся и распадавшихся членов хитроумной, подобной фантастическому зверю, машины. А за ней, за этой самой деталью, уже ничего больше не было, кроме ничейной тишины.
— На что это похоже? Голова… кругом идёт, — подумал вслух Плютеев и всё — таки не мог решиться подойти к объекту ближе хоть на один шаг.
— Это и есть ваш трон, — произнёс он же, но каким — то другим, не похожим на себя, голосом. — Это трон…
Плютеев присмотрелся и заметил, что трон стоит к нему спиной.
Там, на троне, на другой стороне, откинувшись на спинку, кто — то сидел.
Плютеев отчётливо слышал его дыхание.
Невольно он обернулся, стал озираться. Валериана Платоновича нигде не было…
***
Плютеев открывал и открывал глаза, пока, наконец, не открыл их все — ровным счётом два… Над ним по — прежнему стояло, склонившись по — родительски заботливо, дерево с труднопроизносимым латинским прозвищем. Он инстинктивно и суеверно пощупал траву возле себя и под собой, и, убедившись, что явь со сном ничего общего не имеет, стал искать по карманам, не осталась ли ещё хоть одна грушевая сушка. Одна нашлась: маленькая кривенькая, похожая на скорчившегося человечка с дырочкой посередине.
Запиликал мобильный телефон — Иудушка, как нежно называл его Плютеев. Звонила бухгалтер, Нателла: «Плютеев, тут у нас такое происходит! Зиккуратов больше нам не босс… Теперь над нами — какой — то Платон Валерьяныч. То ли Лодочкин, то ли Лоточкин. Танюша уже с ним чуть ли не на ножах! Головы полетят, я это чувствую. Пришёл, чёрт лысый, увидел и победил. Никто его из наших не знает. Говорят, откуда — то из глубинки. Провинциальный выскочка. Один глаз синий, а другой зелёный. И якобы должность его до нас была страннее не придумаешь: должность мумии. Типа, он единственный в своём роде. Или уберут когда — нибудь, или дальше наверьхь пойдёт по социальному лифту. Ну, и вот… Вошёл в кабинет Зиккуратова, нашего бывшего, и первым делом, знаешь, что сделал? Сорвал табличку со стены, да ту, где про здоровый дух в здоровом теле, и заместо неё прибил другую. С изображением Мавзолея. Обхохочешься, когда услышишь. Слушай. Я специально записала подпись „под Мавзолеем“… „И увидел Бог, что он создал, и вот хорошо весьма“. Бытие, глава 1, стих 37». Но это что! Затем вышел к нам и объявил о корпоративе у него на даче! Помнишь, как ты из лука стрелял в звёздное небо для меня? Так вот тебе представится второй шанс.

Вместо эпилога
  БАБУШКА
 
                Ваша бабушка может ничего не знать о Пикассо,
                но Пикассо всё знает о вашей бабушке.

                Джакометти

3,14 159 26535 89793 23846 26433 83279 50288 41971 693
Рассаживая там и сям кляксы, одну голубей другой, она шла по одной из семнадцати мощённых уличек, шла в совершенном одиночестве, как кошка Киплинга, — сама по себе, и каштаны, штаны свои теряя, тем не менее, продолжали стоять по стойке «смирно» по обе стороны от её очевидной самодостаточной бесконечности; она всего — на — всего шла по аллее, при этом, может быть, вводя собою какой — то новый закон красоты…
99 3751 0 58209 7494459230 78164 06286 20899 86280 3482
Ё моё, старик, думал Пикасов, ты что творишь? Она ведь всего лишь идёт, идёт по Каштановой Аллее имени 8 — 10 летия ВОСР, идёт, мать, и возбуждает желчную зависть у вечно беременного солнца, — дескать, эта малолетка в джинсовых шортиках, просто идёт по земле, а я, я, звезда по имени Солнце, я, точно дура набитая, в устаревших фижмах да с дохлой мушкой на щеке, витаю тут в голографических облаках!..
5 34211 70679 82148 08651 32823 0664709384 46095 50
И тогда вмешались Их Преосвященство Дождь! Точнее сказать, что — то воспользовалось Дождём, как удобным подручным средством. Что — то незримое подобрало его, едва видимую точку, таинственной гигантской лапой там, где земля сходится с небом, а левая сторона аллеи — с правой. Что — то в обратной перспективе подняло дождь и нашло в нём драгоценный камень бог знает сколько карат, и дождь, воображая себя то пресловутым магическим кристаллом, то не менее пресловутой младенческой слезинкой, стал переливаться, играть на смиренном солнечном свету всеми оттенками спектра и заслепил всех и вся до слёз…
582 23172 53594 08128 48111 74502 84102 70193 85211 055
И что же сделал Пикасов, чтобы не кануть в пустоту, чтобы не исчезнуть совсем? Что ему оставалось сделать, чтобы просто — напросто уцелеть, выжить и не пропасть ни за что? А он поймал эту космическую посланницу в тесной кабинке отъезжавшего лифта, в девятиэтажном небоскрёбике номер восемь; кабинка тронулась с мёртвой точки. С первым же её движением в Пикасова через пятки и кобчик и флейту — позвоночник вошло нечто, отчего непонятно было, — вниз или ввысь их обоих потянуло: его и ту, из — за которой все ангелы очертя голову бросаются в Розу роз… Высь сменяла Низ… Низ сменял Высь… Они точно спорили друг с другом, кто кого…
5964462 29489 54930 38196 44288 10975 66593 34461 28475
В кабинке с тусклой лампочкой царили опущенные ресницы незнакомки, невинный запах её голых, надышавшихся дождём ног и розовый язычок, то и дело высовывавшийся из улыбчивого рта и вслепую увлажнявший наиболее сухие места. Кэк — уок замер, в любую секунду готовый взорваться, встретить их сразу, как только раздвинутся старенькие тяжкие створки. Время тянулось речитативом хафиза, монотонно славившим одноконечную звездочку Хитрейшего…
64823 37867 8316527120 19091 45648 56692 34603 48610
Что — то изнутри одёрнуло Пикасова. Он вспомнил свою университетскую кличку — Пикассо — и стал перед девушкой, как похотливый паниск перед нимфой, на колени… И уже намеревался прикоснуться к открытому животу незнакомки всей поверхностью волосатого лица, надеясь на сверхъестественную сообразительность машины, на то, что она, отбросив к чертям собачьим все правила хорошего тона, прорвётся сияющей бабой — ягой сквозь мансарду и крышу прогнившего сверху донизу дома и унесёт их вместе с незнакомкой прямиком в какую — нибудь из бесчисленных ослепительных чёрных дыр. Но незнакомка… Незнакомка вдруг осклабилась, — до запятой дырочки у самой десны верхнего переднего резца. Пикасов поплыл. Равнодушное сияние её лица и всесильный парной аромат исцелованной ослепшим дождём многоликой футболки привели его в восторженное замешательство… Ё моё! Да ведь ты же — бедная местная дурочка, соседка моя. Как там тебя все называют: Любка, Люси. Он, Пикасов — Пикассо, называл её всегда Бабушкой.
Прости. Ошибочка вышла, Любовь.