Альтруистка Часть 1 Глава 19

Олимпиада и Дагба подружились, всю дорогу до Байкала их можно было видеть сидящими рядом и увлечённо беседующими. Бурят обладал каким-то магнетизмом, который притягивал окружающих, и Оля не стала исключеним. В его глазах, из-за нависших мясистых век, трудно было что-либо рассмотреть, кроме блестевших в самой глубине чёрных агатов. Особой притягательностью обладал его голос, спокойный, тихий, бархатистый, и ещё лёгкий акцент, с которым он говорил по-русски.

Дагба был очень пластичен, он демонстрировал Оле, как может пройти под палкой, пригибая тело к земле и при этом не касаясь её ладонями. Мысли его были покрыты тонкой вуалью, за которой, однако, ничего было не рассмотреть. Говорил он сдержанно, не растрачиваясь, и тем самым являл резкий контраст с большинством людей, которые доселе встречались Олимпиаде.

Знакомые папы могли часами, - в чём им добротно помогали коньяк и сигары во Франции, а в Китае - льющийся рекой чай, - вести беседы, раздуваясь от собственной учености и остроумия. Приятельницы мамы, - хотя таковых было немного, потому что матушка как раз не любила суеты, - галдели и трещали наперебой, стоило им остаться в своём женском обществе.

Дагба же словно зацепил Олю маленьким крючком, в постоянной недосказанности она чувствовала какую-то тайну, которую загорелась постичь. В беседах с девушкой Дагба открывался, насколько ему это позволял змеиный темперамент, демонстрируя глубокие знания истории своего края и своей культуры. При этом он умел не ставить акцент на своей учёности.

Путь свой он держал дальше Лиственничного, на запад, туда где простиралась горная гряда Хамар-Дабана, и лежало, открытое солнцу и всем ветрам каменистое плато с возвышающимся на нём рукотворным курганом. Дагба воспевал этот курган с особым упоением и трепетом, величая его «Обо Великого Завоевателя».

- Это место силы, куда приходил слиться с небом Чингиз Хан. Однако, легенда гласит, что курган этот был воздвигнут намного раньше, около двух тысяч лет назад. Тогда на Земле произошло что-то, спустилась великая сила, и совершилось много чудес. В ту пору, по преданию, многие реки поменяли своё течение, повержены были великие горы, а на пустошах выросли неприступные скалы…

Олимпиада слушала, затаив дыхание и не смея перебивать.

- Не по приказу Чингиз Хана насыпали этот курган, но полководец был преисполнен небывалого трепета к этому месту. Именно туда отправился он в надежде получить исцеление, когда получил тяжёлое ранение ноги в битве при Датуне в 1211 году. Паломничество помогло основателю монгольской империи: он быстро выздоровел и все последующие военные успехи связывал с молитвой на обо. Говорят, что в высшей точке этого кургана с человеком происходят невероятные метаморфозы! Туда я и держу свой путь, хочу договориться с капитаном «Иннокентия», чтобы отвёз меня в Слюдянское зимовье, а оттуда уже на перекладных и пешком.

Когда Дагба окончил делиться своими планами, Оля, вкрадчивым голосом стараясь, чтобы её вопрос ненароком не обидел собеседника, спросила:

- Дагба, ты же врач?

- Совершенно верно.

Дагба служил земским врачом в Иркутской губернии, недалеко от Новоселенгинска, и это обстоятельство ещё сильнее привлекло Олю к буряту, втайне она надеялась за срок, отпущенный им в пути, чему-нибудь научиться, услышать какие-то секреты профессии. Так, увлечённый чем-либо молодой человек с подобострастием взирает на великого мастера, считывает с губ каждый его вздох, который даже ещё не успел облечься в слово, с упоением ловит любое движение, надеясь получить из поз, намёков и бормотания хоть каплю драгоценного знания.

- Все, что ты рассказываешь, очень интересно, но, по-моему, врач не должен поддаваться всяким… ммм… мистическим настроениям?

- Одно другому не мешает, - заявил Дагба и было непонятно, обиделся ли он на такой вопрос или нет. - Природу исцеления нельзя обусловить только манипуляциями врача или действием пилюль. Европейцы стали слишком привержены всякого рода микстурам, порошкам и мазям, до того даже, что начали отвергать традиционную медицину. К примеру, ромашку ни за что не съедят, а вот пилюлю из ромашки - всегда пожалуйста! Но вот что интересно: можно заставить их проглотить кусочек мыла, назвав это чудодейственной лекарственной кашкой, - и ведь исцеляются же! Верою в то, что теперь-то в организме точно всё выровнялось, кровяные русла расчистились, напряжение улеглось - и можно дышать полной грудью. Человек вполне в состоянии сам, силой мысли и убеждения, перераспределить свои энергетические потоки так, чтобы снова стать здоровым. Восточные люди никогда не отпускали от себя эти, как ты выразилась, «мистические настроения». Скажу больше: часто в моей земской аптечке нет нужных лекарств. Не привозят, не довозят, или привозят в таком скудном количестве, что их хватает разве что на несколько дней. А люди приходят ежедневно. Я не знаю, как смог бы я справиться, ни собирай я травы для окуривания, ни читай я хуралы, ни посещай я места поклонения, которые дают мне, как врачу, особую силу. Вот и сейчас, я оставил своих пациентов, как бы ты сказала, на произвол судьбы, потому что в округе нет другого земского врача, чтобы о них позаботиться, - и всё это только ради путешествия в Хамар-Дабан. Жестоко, скажешь ты. Возможно. Но никто из моих пациентов не умер, и, я уверен, не умрет и в этот раз. Я молюсь обо всех этих людях.

Озвучений факт впечатлил Олю, хотя с того момента внутренний голос принялся нашёптывать ей что-то, чего понять она пока не могла. Дагба Гунчен, при всех своих странностях, - а людям вообще свойственны странности, - был довольно славный малый. Конечно, у Оли не было возможности проверить, действительно ли в медицинской практике Гунчена, как он утверждал, всё было безмятежно и никто не разу не умер. С другой стороны, какой резон ему лгать?

По прошествии нескольких дней Олимпиада с тайным разочарованием обнаружила, что общение с Дагбой, скорее всего, ничего не сможет дать ей в плане прикладного знания. Он и сам стал реже стремиться к диалогу с ней, - неужели доверие к ней надломилось после её вопроса о «мистических настроениях»? Всё чаще он как будто уходил в себя, и было совершенно неясно, в каких мыслях он пребывает. То ли бурят сосредотачивался на чтении хурал, то ли вообще отпускал своё сознание в какой-то внеземной полёт, а в дилижансе на деревянной скамейке оставалось сидеть только его тело, похожее на опустевший кокон упорхнувшего насекомого.

Капитан «Иннокентия» стоял на палубе и приветствовал поднимающихся на борт. Оказался он человеком средних лет и ничем не примечательной внешности, - но Дагба наградил его долгим, ощупывающим взглядом, словно бы стараясь угадать, ответит ли тот согласием на его просьбу. Проезд на «Иннокентии» оплачивался сразу, прямо в руки капитану. Из команды было только двое помощников. Во всем здесь сквозила простота, граничащая с бедностью. Капитан был одет скромно, но опрятно, его помощники - похуже. Располагаться пришлось прямо на палубе, на раскладных деревянных стульях, - день был спокойный, солнечный и самый благоприятный для водного путешествия, - и Дагба, видимо, очень надеялся на благосклонность и хорошее настроение капитана.

- Ну уж нет, дорогой мой, кроме вас никто до Слюдянского не поплывет, а судно я гонять в холостую не стану!

- Подождите, может быть, я не один такой…

- А это мы сейчас проверим! - ответил капитан и зычно бросил над головами ожидавших своей очереди людей, - есть кто до Слюдянского Зимовья?

Никто не ответил, к вящему удовольствию капитана, который удовлетворительно кивнул и обратил взор к следующему пассажиру, потянул руку за деньгами.

- Я заплачу! - схватился на эту руку Дагба.

- У вас столько денег не будет, чтобы оплатить путь до Слюдянки! Мне ж ещё в обратную дорогу плыть.

Гунчен с силой сжал челюсти, на вмиг осунувшемся его лице Оля впервые заметила заострившиеся, пришедшие в движение скуловые кости. Он больше ничего не сказал и, подчёркнуто тяжело вышагивая, ступил на борт «Иннокентия». Алексей Петрович и маменька провожали его спину жалостливыми взглядами.

- Послушайте, милейший, - обратился Шишкин к капитану, вкладывая тому в широкую ладонь деньги за проезд всей семьи, - возможно, как-то можно решить просьбу этого человека в положительную сторону? Насколько я понял, это очень достойный человек, образованный, начитанный, врач, - отец многозначительно поднял вверх палец. - Мы с вами не знаем, насколько важно и дорого ему это путешествие. Возможно, он даже совершит какое-нибудь открытие…

- Какое? - усмехнулся капитан. - Это ж чистой воды мистификация! Я в этом праздношатании участвовать не намерен. Точно, стекаются туда одни бездельники, сидят и призывают на себя просветление. Просветление - оно вот, в вере православной, когда был человек, - и вот умер один за всех людей, за все народности, и за бурят, и за якутов, за негров… Вот вам махина духа, - а не всякие там валуны и курганы, камни, наваленные в кучу.

Алексей Петрович быстро поднёс палец к губам и, кажется, даже покраснел от такой откровенной проповеди. Взглядом он взывал к милосердию, проявите, дескать, жалость, да и потом, обо всем в этом мире можно поспорить, а религия - так вообще благодатная почва для сомнений и дискуссий. Не стоит об этом забывать, нужно быть снисходительнее…

- Мой «Иннокентий» до сих пор на плаву благодаря, знаете, чему? Тому, что я молитву читаю всякий раз перед тем, как взяться за штурвал! Христа прошу сохранить меня и экипаж, точно, как на кресте, вот тут, на груди, написано «Спаси и сохрани». Больше этих слов и нет никаких! Не смотрите, что в «Иннокентии» сто сорок четыре локтя и сорок лошадей, винты и железные борта, - он просто щепочка на ладони у Боженьки!

Дагба к тому времени уже сел на деревянный стул в глубине палубы и пристально смотрел на старика капитана. Лицо его неожиданно выразило самое добродушное настроение, и только агатовые глазки поблёскивали цепко и колюче. Он развернул лежавшую под рукой газету и до пояса спрятался за нею.

- Может быть, мы сможем как-то вскладчину решить этот вопрос, я добавлю недостающую сумму… - попробовал в последний раз отец.

- Сказал же, нет, не буду я вхолостую гонять судно! У «Иннокентия» свой маршрут, я не имею права самочинно с этого маршрута сниматься.

Капитан, конечно, был прав, а вот Дагбу было от всей души жаль, - до того даже, что Олимпиада не решилась подойти и хоть как-то утешить друга. Язык во рту словно закостенел, и девушка никак не могла найти подходящего слова. Только однажды она предложила Гунчену сходить за чаем, от чего он отказался, поблагодарив Олю натянутой улыбкой. Казалось, что там, в местных ведомостях пишут что-то архиважное, потому что чтение периодики целиком и полностью захватило Дагбу на долгие часы путешествия.

Сев на судно рано утром и в безоблачную погоду, путешественники могли в полной мере насладиться блестящими широтами и щемящей голубизной могучего, но тихого в этот час Байкала. От воды поднималась на борт живительная прохлада, мерно, задумчиво, словно пальцами по струнам, перебирая складки Олиной юбки. Мама одолжила Оле свою широкополую шляпу, - от лучей, вонзающихся в слюдяную гладь озёра, можно было легко и стремительно сгореть, - и Оля предусмотрительно завязала её широкие газовые ленты под подбородком. В маменькиной шляпе так уютно было прятаться от солнца и от праздных взглядов остальных пассажиров, ощутить себя наедине с древним озером, которое улыбалась теперь Оле своей всезнающей улыбкой.

«Вот мы и повстречалось с тобой, девочка! Видел я и других девочек до тебя, много увижу и после! Все вы такие прехорошенькие, дай и тебя искупаю в своём тёплом блеске, ослеплю на несколько часов вашего плавания, скрою тебя от всех дум и заблуждений, которые кажутся тебе теперь самыми важными в жизни! Поверь старику, не в том ты ищешь покой и радость, просто поверь, - а поймёшь уже намного позже»…

Водная гладь была настолько прозрачной, что обнажала, казалось, весь подводный мир Байкала. Только вдалеке толща воды густела чернильными пятнами, вихрями закручивающимися посреди зеленоватой лазури. Рыба кишела, поднималась глотнуть серебряного воздуха на поверхность, где тут же подхватывалась точными и стремительными, как орудийный залп, пиками чаек. Их белые галочки, на концах крыльев опушённые чёрным перышком, плавно неслись вперёд вместе с бортом «Иннокентия».

Казалось, далеко в прошлом остались все тяготы пути, а о предстоящем думать не хотелось. Знала бы Оля в тот момент, что все «тяготы», казавшиеся ей в тот момент неподъёмными, окажутся самой лёгкой ношей за всю жизнь. Знала бы, что в шестнадцать лет всё прекрасно, всё пробивается и начинает жить, дышать, распространять на всё силу и обаяние своей юности, - и что потом, в пору такой желанной «взрослости», очарование жизни начнёт угасать, и неоспоримо, уже по-настоящему поклонит плечи к земле.

«Иннокентий» шаловливо и весело скользил по водной глади, и вместе с ним скользили между двумя бездонными мирами его пассажиры. От этого плавного бега, который закрывал за спиной одни пейзажи и тут же разворачивал, словно свиток, новые, казалось, никогда прежде не виданные, у Оли закружилась голова. Ей начало представляться, что пологие горы, спускающиеся в воду, - не горы вовсе, а уснувшие драконы, купающие в Байкале свои длинные хвосты, и что, если приглядеться, можно уловить их мерное дыхание, их глубокие вздохи во сне. А покрывающие каменные массивы лесА - не лесА даже, а бархатная кожа этих древних мифических животных, собирающаяся в мягкие складки на сгибах их спин.

Казалось, что за долгое время, отмеченное трагическими переживаниями, Олимпиада в первый раз улыбалась…

Продолжить чтение http://proza.ru/2024/12/24/1326