Ёлочная игрушка. 16 плюс

                И больно сказала
                Седая мать:
                «Мой милый,
                Устала я плакать и ждать".

                Иосиф Уткин  (1903-1944 г.) «Песня о матери».

В армию я пошёл не со своим годом, а двумя годами позже. Причиной тому была моя женитьба на последнем курсе техникума и рождение дочери.

На общем сборе призывников нашего района, перед отправкой по воинским подразделениям, сообщили, что мы едем в пригород Ленинграда. Для меня, ленинградца, служба рядом с домом, была большой радостью. Но каково же было разочарование, когда, по прибытии в военный городок, узнал, что после двухнедельного «Курса молодого бойца», мы будем перенаправлены в сержантскую школу, а затем разбросаны по дальним гарнизонам нашей необъятной родины.

«Курс молодого бойца» включал в себя муштру на плацу, ознакомление с порядком армейской службы, принятие присяги. Нас поместили в огромную казарму, уставленную рядами двухъярусных кроватей, скреплённых по две, для устойчивости.

Случилось это через неделю после нашего прибытия в часть: сосед мой по койке внезапно пожелтел, у него появились сильные боли в животе. Его, с подозрением на болезнь Боткина, решено было отправить в Ленинградский военный госпиталь. И военврач, чтобы перестраховаться, отправляет в госпиталь и меня, как близко контактирующего с больным.

В госпитале меня дотошно проверяли, и лишь через месяц, не найдя признаков заболевания, отправили назад, в часть.

Начало декабря, настроение у всех уже новогоднее и совсем не до меня. Те ребята, с кем я призывался, уже месяц, как учились в сержантской школе. На довольствие поставили меня в роте обеспечения. Ну, и как сказал старшина роты, пожилой человек, участник войны с Германией: «Чтобы ты, воин, зря солдатский хлеб не жрал, пойдёшь пока работать, куда пошлёт Родина. А сейчас пошли в котельную».

Котельная, на угольном топливе, представляла собой отдельно стоящее здание с высокой кирпичной трубой. Внутри находилось четыре огромные печи. Ещё до нового года ожидали комиссию с ежегодной проверкой состояния котельной. Мне было приказано спуститься в зольное отделение, в помощь работающему там солдату.

Если, верхняя часть помещения котельной, где находилась топка и котлы, мне напоминала что-то космическое из рассказов фантастов, то когда увидел под печами зольное помещение, подумалось - так и должна выглядеть преисподняя. Меня встретил внизу угрюмый солдат. Шинель его, лицо, руки были серыми от въевшейся в них угольной пыли. Я объяснил, что послан к нему в помощь. Сказал, что зовут меня Борис и я всего месяц в армии и ещё мало разбираюсь в армейской службе.

- Василий. Через четыре месяца дембель, - представился тот, давясь кашлем, при этом хватался за грудь, морща лицо, по-видимому, страдая от сильной боли, добавил, — если доживу.

На мои слова, мол, он должен сходить в санчасть, парень ответил, что был там месяц назад, и капитан медицинской службы его обозвал симулянтом. И больше он туда не пойдёт, поскольку - волжане, народ гордый.

- Вижу, Вы, Борис, грамотный, а я говорю по-нашему, по-волжскому, и если чего-нибудь не поймёте – переспросите, пожалуйста. А теперь мы станем колосники подваривать. Но нужно перво-наперво золу из горячей печи вычистить. Для меня-то это дело привычное, а Вам, попервоначалу, трудно будет дышать, поэтому стойте поодаль, – произнёс Василий, опять зайдясь в кашле.

Парень вошёл в, расположенную под одной из печей, за железными дверями, зольную камеру. Я видел, как с потолка, состоящего из решётчатых чугунных колосников, сыпалась зола, искрящаяся мелкими горящими угольками. Василий дернул за какой-то металлический рычаг. Потолок(печной пол) распахнулся вниз и шлак, ещё горящий, извергающий угарный вонючий газ, повалился в подставленную вагонетку.  В этих клубах дыма едва видимый, Василий, длиннющей кочергой шуровал снизу в печи, стараясь выгрести все горящие угли, ещё зацепившиеся по краям топки. Не вся эта, вонючая, горящая масса падала в подставленную вагонетку, и Василию совковой лопатой приходилось подбирать с пола упавший кокс. Потом он выкатил вагонетку из зольной камеры по проложенным рельсам, толкая её к выходу из котельной. Тут уже и я присоединился к нему. Толкать было тяжело. Уже почти на выезде из котельной Василий крикнул: «Здесь навались крепче. Здесь нет куска рельса».

Вместо отсутствующего рельса, лежало толстое берёзовое полено. По полену толкать, доверху гружёную вагонетку, была очень трудно. Мы докатили вагонетку до кучи кокса во дворе и там, с огромным усилием, перевернули её. Затем мы забрались снизу, в ещё горячую печь, подтянули туда провод электросварки. Василий попросил меня подержать какую-то штуковину, а сам стал её приваривать точками электросварки. Но тут произошла со мной неприятность. Очевидно, так я думаю, сапоги мои были влажными насквозь и по этой причине, во время сварочной дуги, меня сильно ударило током. Отчего я вскочил, и довольно больно ударился головой о какую-то металлическую планку. Я выругался, но опять схватил за ту штуковину, которую приваривали.

Когда мы вылезли из печи, Василий, как бы, хваля меня, сказал:
- Вы терпеливый. Мы с Вами, как настоящие русские люди, должны терпеть и верить в будущую хорошую жизнь в нашей Родине.
- Василий, я, конечно же, тоже верю в будущее, хотя и не русский по национальности.
- А какой же? – поражённый моим признанием, воскликнул Василий.

Узнав, что я еврей, Василий некоторое время внимательно меня разглядывал, потом высказался:
- Вы ведь первый еврей, которого я узнал. Я до армии дальше близлежащих деревень и не выезжал. А у нас такой диковинки не было. О вас я знаю от попа нашей деревенской церкви, что Христос был вначале тоже евреем. Это потом он христианином стал.

Больше мы с Василием в этот день к той теме не возвращались. Обед, который нам принёс солдат из общей столовой, ели прямо в зольном помещении, в небольшой коморке, сваренной из металлических листов. Выяснилось, что Василий часто ночует прямо здесь. Если не остаётся сил дойти до казармы.

На следующий день Василий начал разговор со слов:
- Знаете, Борис, я думал всю ночь - здесь нет попа, кому бы я мог раскрыть душу. Вы, всё же ближе, по родству к Христу, чем другие люди. Так выслушайте же меня, пожалуйста.

Я закончил только 5 классов. У нас в деревне больше не было, а ехать куда-то, бросив родных, я не мог. Да и работать с малолетства нужно было в колхозе, иначе не прожить семье. Нас у мамы четверо: ещё сын и две дочери, те много младше меня. Да, считай, что нас у неё пятеро. Отец мой тоже как малое дитя. С войны он вернулся калекой. У него миной оторвало обе руки до локтя. Отец только и мог по дому, так это делать детей. А сами понимаете, в деревне, это не в городе, у нас здоровые мужики нужны. Мама всегда ворчала, мол, пока нужен был за страну воевать, о нём помнили. А теперь он им и не нужен. Намучилась бедная моя мамочка с нами. Хлебала горюшка полными горстями. А и в город перебраться мы тоже не могли. Паспортов-то у колхозников нет. Если даже на короткое время куда-нибудь уехать – справку в колхозной конторе брать надобно. А коль без справки той поймают, так и в тюрьму определить могут. Мамочка мечтала, что я вернусь из армии и опять пойду работать в колхоз, а она будет «отдыхать» дома. У нас же обязательно кто-то из семьи обязан работать в колхозе, а иначе дом отберут. Хотя, наш дом-пятистенок ещё мой прадед ставил, но так уж получилось, что дом за колхозом записан. А вона, как оно вышло. Ну, и скажите мне на милость, куда я сейчас, по сути, полный инвалид, свалюсь на её плечи? Вот то-то и оно. – И он замолчал, наверное, вспоминая сейчас свою деревню, свой дом, безрукого отца.

Комиссия приняла нашу котельную. В то время, когда проверяющие спустились в зольное помещение, мы с Василием, по приказу нашего старшины, занялись освобождением от золы одной из печей. Так что помещение наполнилось: угарными газами, дымом, разъедающим глаза. Проверяющие, лишь взглянув на нас - двух солдат, копошащихся под печью, повернули назад, к выходу, обсуждая между собой, что зольщиков в смену должно быть минимум четыре солдата. Проходя по рельсам, добротно припорошённым снегом, им и в голову не могло пройти, что под снегом, вместо куска рельса, положено берёзовое полено. А так же, что здесь работает всего один Вася, а меня приставили к нему лишь на время проверки. На следующий день я был отправлен на бельевой склад, там проходила ревизия. В казарму я вернулся лишь в 2 часа ночи. Мне было разрешено на следующий день спать до обеда. Но, рано утром меня разбудили, сообщив о страшной трагедии – самоубийстве Василия. Мне, как единственному, кто последнее время близко общался с ним, приказано было немедленно явиться в котельную, где работала следственная группа.

Следователь, в звании капитана, показав на потолок, сказал, цинично улыбнувшись:
- Вот здесь эта "ёлочная игрушка" и висела.

Я посмотрел на обрезок верёвки, свисающей с потолка. Всё в коморке Василия было перерыто, перевёрнуто, искали предсмертную записку, чтобы исключить убийство.

- Как правило, — сказал следователь, — самоубийцы оставляют письмо, но тут ничего не нашли. Может, оно и было, но местные его уничтожили, поскольку, возможно, самоубийца в нём обличает своё командование.

Капитан спросил меня, что любил, чем увлекался покойный? Словно, это было сейчас самое важное. Возможно, мой ответ следователь восприняли, как неуместную в данной ситуации шутку? Я сказал, что больше всего Василий любил котлеты, которые в армии готовили солдатам по воскресеньям. Он говорил, что даже в увольнительные по воскресеньям не ходил, чтобы не пропустить котлеты. Ведь до армии, как он рассказывал, котлет никогда не пробовал. Ещё я вспомнил, что покойный рисовал сваркой на металлическом потолке в своей коморке, разных зверушек. Капитан провёл лучом фонаря по потолку…

Высоко, на потолке, мы прочли, сделанную точками сварки, надпись.
«Понедельник 26 декабря 69 г. Вчера съел последние котлеты. Прости меня, мамочка. Тебе не нужен ещё один инвалид. Здесь каторга, а никакая не служба. Мне не страшно. Ухожу с улыбкой. Рядовой - Василий Русин»...