Карета подана. Джонни. 2 часть

ДЖОННИ шёл одиннадцатый год жизни. Из них последние шесть он провёл в приюте. Не сказать, что сытно, не всегда тепло, но могло быть и хуже. Он свыкся. Люди ко всему привыкают, собаки - не исключение.
Порой ему снились сны про дом, про еду и любовь. Будто он кому-то нужен. Просыпаясь, мысленно благодарил Бога за приятно проведённую ночь, за очередной подаренный день и просил, чтобы Тот, если что, не забыл принять его в свой собачий рай.

Когда в один из майских дней возле вольера остановилась маленькая элегантная дама в очках и призналась, что хочет взять его к себе, Джонни не знал, что и думать. То ли Бог ответил на его молитву, то ли взял в тот день выходной? Оказалось, первое. У Джонни началась райская жизнь.

Что ж, если кто и заслужил жить в раю, так это он. Потому что трудно было бы найти пса добрее. Несмотря на то, что из-за своей несуразной внешности он много чего обидного в свой адрес слышал и даже  не раз ощущал впалыми боками, его сердце не очерствело. Внутри собаки с большими ушами, рыжей бородой и грубой шерстью жила весна. В его душе порхали бабочки, светило солнце, а в тёплых лучах купалась нежность. Такого человеколюбивого животного, как Джонни, трудно было бы сыскать. Потому не судите книгу по обложке, а собаку по внешности.

Конечно, для напомаженного общества пёс был слишком простой, слишком беспородный и нестандартный. Но всё же,  многие жители городка, познакомившись с ним поближе, были тронуты его безграничным дружелюбием. При встрече начинали тепло улыбаться и говорили:

- Привет, Джонни. Как дела?

Он улыбался в ответ.   

Джонни нравились прогулки по тихим ароматным улочкам, мимо солидных и не очень домов в георгианском стиле, мимо резных палисадников и вкусно пахнущих магазинчиков. Бэлла была терпелива и порой позволяла своему питомцу  притормозить у кондитерской и понаблюдать, как за стеклом люди в пекарской форме снуют туда-сюда держа в руках противни и подносы с роскошными глазированными булками, ванильными пирожными, горячими яблочными пирогами и печеньями, посыпанными жареным кунжутом. Он просто стоял и  любовался, забыв обо всём на свете. Иногда Бэлла заходила внутрь и покупала пару творожных ватрушек, одной из которых угощала потом Джонни. Для своей ватрушки она устраивала долгую чайную церемонию.
 
Джонни в ответ так же терпеливо ждал свою хозяйку то возле почты, то у аптеки, то у библиотеки. Но больше всего он любил ждать её возле мясной лавки. Любуясь витриной с копчёными окороками, паштетами, запечённой бужениной, рулетами в сухарях со всевозможными начинками, предвкушая угощение - аппетитно душистую тоненькую говяжью колбаску. Он бы смотрел и смотрел на всё то застекольное великолепие, не отрывая глаз, но Бэлла выходила, и пара отправлялась дальше на рынок или в булочную.

А вечером всегда в парк. Туда, где люди проживали частички своих жизней, болтая, читая, смеясь, ссорясь, целуясь, фотографируя себя и друг друга. Солидные мужчины шествовали с овчарками, лабрадорами и доберманами, почтенные матроны - с пекинесами, болонками, шпицами, пожилые интеллигенты - с тросточками. Молодые люди уносились вдаль на самокатах и роликах.

Почти всех и каждого Джонни цеплял своей внешностью. Он был неординарным представителем четверолапых и этим привлекал к себе внимание. Западал в души удивительной деликатностью, мудростью, доверчивостью.
 
Но особо Джоньку полюбили соседи.
Родители позволяли своим непоседливым деткам гладить его и угощать печенькой.  То ли уставшие, то ли ленивые, то ли просто скучающие старики, вечно сидящие на дворовых лавочках, рассуждали с ним о смысле  жизни, жаловались кто на что, искали ответы на свои вопросы в его всё понимающих глазах, то и дело повторяя:

- Как ты думаешь?

Джонни доверчиво клал свою ушастую голову им на колени, сочувственно вздыхал и думал о том, что вряд ли они на самом деле хотели бы узнать ответы на свои вопросы. Иногда правду хочется слышать меньше всего. Умей Джонни говорить, он бы давал всем один единственный совет: радуйтесь жизни.

В шесть утра и в пять пополудни, всегда в одно и то же время, из соседнего подъезда выходила дворничиха Аделаида со своим французским бульдогом.
Аделаида широка в плечах, крепка, как дуб, пряма, как корабельная сосна. Она была любительницей опереться на здоровенную палку метлы или лопаты и погрузиться в воспоминания. Её истории всегда начинались со слов "вот помню", но не имели ни конца, ни края. Ни одной из них Джонни ни разу не дослушал и потому не знал, чем там дело кончилось.

Его внимание привлекал бульдог, лицо которого с горестно опущенными вниз уголками рта вечно было полно негодования и отвращения. Досада и вселенская скорбь были понятны и вполне обоснованы: его, чистокровного француза, назвали Вареником. Стыдно слышать. Неужели трудно было назвать Жан-Полем или Жераром?

Джонни пытался подбодрить его и советовал быть снисходительнее к Аделаиде. Всё же она по-своему его любила, и тяжёлый взгляд её теплел при встрече с ним. И это она приютила его, когда он заболел, запачкал пол в фешенебельной  квартире неоформленными, как подобает,  выделениями и стал не нужен своей гламурной, лишённой сострадания хозяйке. Аделаида пожалела выставленного вон горемычного пёсика, набрала дополнительной работы, потратилась на лечение, вынянчила и теперь гордится им, словно дитём, чмокает в сопливый носишко и шьёт ему плюшевые душегрейки для зимы. И, наверное, имеет право называть его, как хочет. В конце концов, Вареник - это не какой-то там  Бублик или Кефирчик.
Пора оставить свой тщеславный снобизм и перестать сдвигать уголки рта куда не следует. Мы слишком много требуем от окружающих, а нужно лишь сказать спасибо за однажды оказанную помощь и остановиться, мысленно внушал Джонни французу. Вареник не возражал. Да и кто бы стал терять на это время, узрев притаившегося в цветочной клумбе вредного жирного кота?

Джонни с чувством выполненного долга отправлялся под сень черешневого дерева, чтобы в тиши и одиночестве послушать ежедневное ангельское пение, струящееся из открытой форточки четвёртой квартиры. Голос молодой женщины завораживал, обволакивал, вселял любовь к миру. Может, она пела от счастья, может, от боли или одиночества, а может, потому, что ничего другого не умела. Репертуар был небогат, но утешало то, что, прослушав одну и ту же арию в пятнадцатый раз, можно было встать и уйти с концерта, не задев при этом чувств вокалистки. 

Зимой город зарывался в снег, словно большой весёлый пёс. Небо становилось то прозрачно-синим, то свинцово-серым. Воздух - ледяным и колючим. Улицы наполнялись предчувствием счастья, чуда, обсуждением растущих цен и рождественского меню. Празднично и ярко украшались дома и дворики. Сверкающие нити гирлянд увивали деревья, крыши, заборы. Вечерние окна освещались электрическими свечами и звёздами.
Город прятался в толстый слой холодной ваты, а пушистые хлопья всё продолжали и продолжали падать. Джонни ловил их ртом и светился счастьем и любовью ко всему миру. Бэлла куталась в огромную пуховую шаль, смеялась, а потом говорила: пора пить чай. И они шли в дом. Там было тепло. Там была забота и кресло, подвинутое к огню.
(Продолжение следует)