Магазин. Иконка. Главы из романа Дети Авеля

                Магазин

    Дня через четыре бабушка сказала Сергею:
    - Сходи-ка, Сережка, в Кузину Дальнюю за хлебом. Купи булки три или четыре.
Марьин удивленно поглядел на бабку.
    - А там что, магазин открыли? – спросил он.
    - Да нет, -  отмахнулась бабка. – К Анне Полушкиной раз в неделю хлеб из Пшеничной привозят. Бывает, макароны привезут, крупу. Раньше еще сахар привозили, но наши его на брагу брали. А магазина – нету.
    - Понятно,  - Сергей начал собираться.
Раньше в Кузиной Дальней был магазин. Обычный сельмаг, в котором на полках соседствовали рыбные консервы и эмалированные тазы, стеклянные бутылки лимонада с литыми резиновыми сапогами.
    Торговала в нем толстая грудастая Валька Кузина. Торговля шла ни шатко, ни валко. Магазин несколько раз обворовывали (именно с него начал свою преступную карьеру молодой Федя Кузин, ныне вор-рецидивист Кол).
    Оживление в торговле наступало, когда привозили водку. Мужики мчались из всех окрестных деревень: Кузиных, Шубиной, Казаковой, а также Семеновой, Громовой, Желтухиной, ныне несуществующих.
    Водку брали ящиками. Открывали бутылки, едва выйдя за порог магазина. Пили прямо из горла, глотали большими глотками, словно воду во время жажды. Многие тут же валились спать в кустах.
    Марьин хорошо запомнил из детства такой праздник Бахуса. Раз они пошли в магазин с бабой Зиной в день водочного завоза. Еще издали были слышны хохот, крики и отборная пятиэтажная матерщина. Первым, кто встретился на пути, была пьяная баба, спящая в канаве возле дороги. Она лежала лицом вниз. Юбка задралась, обнажился зад в грязных нестиранных трусах.
    Возле магазина – вакханалия. Мужики из соседних деревень уже ушли-уехали, остались свои, кузинские и шубинские. Большинство водочных запасов уже уничтожили. Напились до зеленых соплей. Несколько человек сидели кружком у магазина, трое лежали в кустах, один блевал с крыльца.
    Валька Кузина, тогда еще молодая горластая баба, гнала его на улицу.
    - Пошел на хер отсюда! Всё крыльцо мне заблюешь!
    Из-за забора, из кустов акации, появились три мужика и одна баба. Мужики довольно лыбились, баба торопливо поправляли юбку.
    Их приход все встретили с ликованием. Послышались возгласы:
    - Ага, явились!
    - Отодрали Машку в три ствола!
    - Любишь медок, люби и холодок!
    - Налейте что ли! – потребовала Машка и добавила. – Были бы стволы, а то так… пестики!
    - Вот это по-нашему! – одобрили мужики.
    - Не смотри туда! – строго сказала баба Зина. – Кому говорю?! Не смотри, Сережа!
    Сергей и не стал смотреть. Они купили свежего, еще теплого, хлеба, пряников. Бабушка взяла внуку «барбарисок» (были еще ириски и конфеты «мятные»).
    Когда вышли из магазина, возле крыльца уже бешено вращалась драка. То ли муж, то ли сожитель распутной Машки отбивался жердью от трех ее ухажёров,   тельняшка разорвана, лицо изодрано, из левой ноздри сочится кровавая юшка. Мужики тоже пострадали. У одного глаз заплыл, у другого губа разбита. Все четверо яростно матерились и громко кричали. Дело шло к смертоубийству.
    - Мужики! Вы чего стоите?! – кричала какая-то баба. – Разнимайте их!
    Прибежал председатель Федор Прокопыч, крепкий, корень, ветеран Великой Отечественной войны. С ним примчались трое его сыновей, такие же здоровые угрюмые мужики. Тут еще какая-то старуха прикатилась, облила драчунов колодезной водой из ведра.
    Жердь отобрали, синяки и шишки пересчитали. Драка закончилась. Мокрые мужики разошлись в разные стороны. Поглядели друг на друга и принялись хохотать.
    - Водка еще есть? – спросил один из них. – Согреться бы…
    Бабушка с внуком дошли до дома. Дед встретил их у ворот.
    - Я уже знаю, -  сказал он. – Бабка Сорока прибегала, всё рассказала. Вот дураки пьяные! Шары залили… Напугали Сережку моего.
    Всю ночь Сережа бредил, вскакивал, смотрел куда-то в темноту. Он напугал бабушку.
    - Ляг, Сережа, ляг, -  успокаивала его бабушка. – Христос с тобой, Пресвятая Богородица! Да что ж это такое?
    Утром бабушка достала банку со святой водой и принялась умывать внука через дверную ручку, при этом шептала заговор:
    - Стану я, раба Божия Зинаида, благословясь, пойду, перекрестясь, из избы дверьми, из ворот воротами, выйду в чисто поле, под красную сторону, под белый день, под красное солнышко, под светел месяц, под частые звезды, под утреннюю зарю, под вечернюю зарю.
     Сереже стало интересно. Он начал внимательно вслушиваться в бабушкины слова. Бабушка тем же вышла к святому озеру, в котором плавала святая щука и глотала святую пену. Старая женщину начала просить рыбу заступиться за раба Божия Сергея.
    - Не ешь ты, щука, ни ржавчины, ни болотинки, и не рыбы голубы, засыпай и загрызай под серый камень металл раб Божий Сергей и щепоти, и ломоты, и уроки, и прикосы, и прозоры, и переполохи, и бесинной нечестилища, и привалища, и костоломица. И от жару, и от пару, и от похвального слова, и от отцовой думы, и от материной, от девки-простоволоски, от жены-черноголовки, от мужика-скалозуба, от старого, от малого, и от среднего, и от всего мира крещенного...
    Заговор бабушка скрепила словами "Ключ в воду, а замок в гору". Сказала "Аминь" и поцеловала внука в лоб.
    Сергею стало легче. Он попросил у бабушки покушать. После этого лег на кровать и спал до обеда.
    После этого случая в магазин ходили все вместе и только не в «водочные» дни.
Когда Марьин учился в институте, магазин в Кузиной Дальней закрыли. Потом и само здание купили, разобрали по бревнышку и увезли.
    Сергей собрался.
    - Не связывайся ни с кем,  - напутствовала бабка. – Особливо, если Кол встретится.
    - Не буду, -  пообещал Сергей.
    На улице он встретил только соседа Ермила, поздоровался и пошел дальше. Ермил посмотрел ему вслед и что-то сказал.
    Первыми в Кузиной Дальней, ему встретились три пацана, которые на скамейке крайнего дома играли в карты, в «подкидного дурака». Марьина они заметили давно и теперь наблюдали за ним с презрительным интересом. Сергей подумал, наверное, так ведут себя примитивные народы, какие-нибудь папуасы или индейцы, наблюдая за чужаком на их территории: пропустить или убить.
    Пацаны, конечно, местные. Самому старшему на вид лет семнадцать. Одет в коричневый свитер с тремя желтыми горизонтальными полосками, камуфляжные штаны и резиновые сапоги, будто только с рыбалки пришел.
    Второй, толстый, коротко стриженный. На вид лет четырнадцать. В спортивных штанах и синей футболке. В уголке рта тлеет сигарета.
    Третий пацан был в синем спортивном костюме и кроссовках. Голова не прикрыта. Волосы светлые, кудрявые.
    - День добрый,  - сказал Марьин, пытаясь завязать разговор.
    Пацаны не ответили. Лишь самый старший из них, похоже, слегка кивнул головой.
    - Вы, ребята, местные? Кузинские?
    Толстый пацан вынул изо рта сигарету, смачно харкнул.
    - А ты кто такой? – нагло поинтересовался он.
    - Вы, -  поправил его Марьин.
    - Чего? – не понял пацан.
    - Вы кто такой?
    Толстый завис, видимо, прикидывая, что делать: нагрубить чужаку или спустить ситуацию на тормозах. Воспитания и культуры у него было немного, зато борзоты – в избытке.
    - Ты кто такой? – повторил он.
    - Марьин Сергей.
    - Бабы Зины? – поинтересовался толстый. В его пустых глазах впервые засветился крохотный интерес.
    Марьин кивнул. Ситуация складывалась интересная. Теперь всё зависело от отношения местных к бабе Зине (любят, ненавидят, терпят). Это отношение автоматически распространялось на Марьина.
    - Хорошая бабка,   сказал старший и тем самым окончательно разрядил обстановку.
    Похоже, пацаны Марьина узнали. Сергей тоже их вспомнил. Самого старшего звали Федор. Он был четвертым ребенком в многодетной семье. Были у Федора три старших брата, два младших брата и сестра.
    Второго пацана звали Шурик. В деревне, когда о нем заходил разговор, все добавляли «который толстый», хотя никакого другого Шурика, худого, в деревне не было. Шурик Толстый жил без матери. Два года назад она умерла от рака. Отец ездил по шабашкам по всему району. Потом бухал по две недели и дрался. В трезвом виде был спокойный и рассудительный. Было у Шурика две сестры. Старшая, уже замужняя, жила в городе. Младшая сидела дома, читала книжки и слыла дурочкой или блаженной.
    - Не знаете, хлеб привезли? – спросил Марьин.
    Самый младший мальчишка, в спортивном костюме, соизволил поднять голову, заулыбался. Зубы неровные, некрасивые. Марьин узнал и его.
    Пацан жил в доме, на скамейке которого шла игра. Звали его Санька Звягин.
    Санька был известным балагуром и матерщинником. Он знал огромное количество похабных анекдотов, матерных частушек. Материться Санька начал, пожалуй, одновременном с умением говорить. Года в три уже во всю развлекал мужиков рассказывая анекдоты, как заяц и слон поменялись яйцами, про бабу с огромной вагиной, в которую гинеколог щипчики уронил.
    - Привезли, -  сказал он.
    - Дома у бабы Нюры Полушкиной?
    Пацан кивнул:
    - Ага.
    Взгляды пацанов вдруг стали пронзительными и колючими. Марьин понял, что нужно уходить.
    - Счастливо. Еще увидимся, -  сказал Сергей.
    Он зашагал вдоль по улице к дому Полушкиных. За спиной его прозвучал хрипловатый голос толстого Шурика:
    - Ты как кроешь, х...сос!
    - Сам ты, п...лиз! – Санькин голос в ответ. Потом – звонкий шлепок подзатыльника и хохот.
    Дом Полушкиных стоял в самой середине деревни, в переулке. Возле дома огород с теплицей и грядками. В огороде высокий тополь и старый колодец-журавель. Деревенские рассказывали, что в старину в этот колодец бросали серебряные монеты, чтобы вода была чище и вкуснее. Ребенком Марьин мечтал спуститься в колодец и насобирать полные карманы монет.
    Ворота были открыты, видимо, кто-то недавно приходил за хлебом или крупой. Едва уловимый табачный запах напоминал о госте.
    В ограде стояла телега старика Полушкина, на которую был свален разный хлам: стеклянные трехлитровые банки, корзина, сломанные деревянные грабли.
    В сенях две двери – одна в дом, другая, покосившееся,   в кладовую. Белые меловые крестики напоминали о зимнем празднике Крещения. Пахло теплой пылью и мышами. Стояло пустое ведро, висело на гвозде сито.
    Прямо у порога, перегораживая доступ в комнату, громоздился деревянный стол, накрытый голубой клеенкой. Стол представлял собой подобие барной стойки или прилавка. На клеенке стояли большие хлебные буханки (другого слова не подобрать), неровные, где-то непропеченные, где-то подгоревшие. Но запах от них шел великолепный. Марьин подумал, что горячую буханку он вряд ли бы донес до дома.
    Над столом, над всем этим хлебным развалом, возвышалась хозяйка дома Анна Полушкина, являя собой то ли памятник крестьянском труду, то ли символ успешной борьбы за урожай.
    - Здравствуйте! – сказал Марьин.
    - Здравствуйте,  - отозвалась Полушкина. – Вам хлебушка?
    - Да. Три булочки, будьте добры.
    Полушкина подала ему три буханки хлеба.
    - Что еще? – спросила она.
    - Ничего, -  сказал Сергей. – Спасибо.
    Бабка смерила его взглядом, но ничего не сказала.
    На крыльце Марьин столкнулся с Витькой Кузиным, белобрысым длинным парнем из Кузиной Дальней. Он был старше Марьина на четыре года. Армейскую службу проходил в стройбате, потом куда-то пропал на несколько лет. Деревенские говорили, что остался на сверхсрочную, женился или попал в тюрьму. Бабка Сорока трепалась, что Витька уехал в Казахстан и там работал на местного бая.
    - Бабка дома? – спросил Витька.
    Марьин не расслышал.
    - Папка? – переспросил он.
    Это почему-то Витьку разозлило.
    - Ты чо? – начал он. – Да я тебе глаз на жопу натяну!
    Сергея это задело. С разного рода быдлом он сталкивался и раньше. Но это в городе, там хамы на каждом углу.
    - Натяни – попробуй!
    Вышли в ограду. Витька сверлил Марьина глазами. Он был пьяным и хотел подраться.
    - Ты откуда такой дерзкий?
    Возле крыльца курили еще четверо мужиков. Марьина они знали.
    - Да это Серега,  - сказал один,  - бабы Зины Марьиной внук.
    - Внук? – осведомился Витька.
    Марьин кивнул.
    - Ну это другое дело,  - сказал Витька, будто бы успокаиваясь и вдруг заорал. – Пошел на хер! Еще раз попадешься – ноги вырву, спички вставлю и танцевать заставлю!
    Мужики заржали. Матерясь, прошли мимо Сергея в дом Полушкиных.
    Дома Сергей бабке, конечно, ничего не рассказал.
    - Как сходил? – поинтересовалась бабка, принимая сумку с хлебом.
    - Нормально.
    - Хлеб всё хуже и хуже, -  меж тем разглагольствовала бабка, осматривая покупку. – В прошлый раз в булке болт попался. Наверно, надо свой печь.
    На этот раз в хлебе попалась гайка. Бабка была права.

                Иконка

     Баба Зина никогда не являлась истово верующей. Родилась она уже при Советском Союзе, в пионерах была, в комсомоле. Хорошо помнила, как закрывали Кузинскую церковь, как снимали иконы и уносили по домам.
     Иконка у бабушки была только одна – простенькая «краснушка» Божья Матерь «Казанская».
     - Икон у нас в доме было много,  - призналась как-то баба Зина,  - отец был не бедный, середняком считался. Тогда с религией боролись. При Хрущеве по домам ходили, смотрели, чтоб божницы не делали, лампадки не вешали. Хрущев обещал через десять лет последнего попа показать. Я тогда все иконы в кладовку убрала. А потом родственники деда Матвея приехали, стали просить. Я и отдала. Вот одна только и осталась…
     - И что, хорошие иконы были?
     - Хорошие, очень дорогие. Я уж все не помню. Была Иверская в серебряном окладе, Спас был и «Всех скорбящих радость».
     - Раз москвичи приезжали. Ходили по домам и старые иконы покупали. -  Насчет «москвичей» бабка, конечно, приврала. Приезжали обычные городские ребята, собиратели старины. Однако слово «москвичи» придавало ее рассказу вес: гляди, из самой Москвы к нам приехали за иконами! – Бабка Сорока тогда хорошую икону продала, материну. Большие деньги ей заплатили. Потом ночью пришел к ней Кол и всё забрал.
     Марьин слышал эту историю. Бабка Сорока, когда икону продала, ходила по деревне и трепалась, как она теперь хорошо заживет. Рецидивист Кол пришел к ней поздно вечером и «попросил по-хорошему» поделиться с ним халявными деньгами. Бабка не захотела. Слово за слово, между ними произошел конфликт. В итоге Кол стукнул бабку по голове и выгреб всё до копеечки. Потом бездыханное тело утащил за ноги в поле и спрятал в стогу. Но бабка Сорока была живучая, очухалась и приползла домой. За бабку Кол снова отправился на зону. Про ограбление старуха промолчала, видимо, побоялась, что ее тоже засудят, «за нетрудовые доходы».
     - Потом приезжал какой-то профессор, -  продолжала рассказывать бабка. – В Коркиной по старым домам лазил, иконы искал. К нам приехал. У Макаровых столешница лежала, баба Катя на ней всё резала. Профессор посмотрел. Это не столешница, а икона! Большая икона…
     - Из иконостаса, -  подсказал Марьин.
     - Из иконостаса, -  согласилась баба Зина. – Икона Божьей Матери. Профессор за икону бабе Кате пятьдесят рублей заплатил. Она обрадовалась, а потом зять у ней все деньги утащил и пропил.
     Религиозность русского народа для интеллигента Марьина всегда была непонятна. Почему начальство нужно было всегда жаловать на «вы»: «ваше благородие», «ваше превосходительство», «ваше высочество»? Почему Бога, даже самый убогий, всегда звал на «ты»? Может быть, хотел его сделать понятным себе? Грязному, пьяному, развратному. Видимо, у каждого из них был свой бог. Бог Костяни такой же мелкий, трусливый и пакостливый. Бог Ермила – творец, неразговорчивый, рукастый. Бог бабки Сороки – вездесущий, всезнающий.
    Жили в лачугах, но деньги, даже последние, на храм отдавали, потому что церковь – дом Бога. Приезжал, бывало, к ним нездешний барин и поучал, то де они все в грязи, соплях и вшах. "Ничо, - отвечали крестьяне, - зато, гляди, барин, кака у нас церква!" Поэтому и в храм легко ходили. Дома что? Грязь, копоть, тараканы. А в церковь придешь – красота. Золото блестит, свечечки горят, хор поет, ладаном пахнет. Словно уж и не на земле, а на небушке.
    О русском народе писали: народ-богоносец. Как же так получилось, что в двадцатом веке народ-богоносец превратился в народ-богоборец? И церкви рушили не заморские варяги, а свои же русские мужики, часто с фамилиями Покровский, Вознесенский, Крестовоздвиженский, то есть явные поповичи.
    - Я когда в пионерах была, мы с красным флагом ходили, с барабаном,   бабка неутомима.   А что пели? Дурнинушку…
                Долой, долой монахов,
                Раввинов и попов!
                Мы на небо залезем,
                Разгоним всех богов!
     Объявили безбожную пятилетку. Церкви разрушили, священников и монахов расстреляли. Натворили такого, что сами стало стыдно и страшно. Чтобы себя обелить, по традиции, обвинили во всем евреев.
    - В Рождественке что председатель учинил? Сказать стыдно, нужник иконами обставил! Это чтобы каждый день богу жопу показывать… Срамник!
    - И что с ним стало?
    - Да замерз по пьяни и все дела!
    В тревогу – мы к Богу, а по тревоге – забыли о Боге.
    Марьин разговаривал с ветеранами Великой Отечественной войны, седыми старцами, которых жизнь запекла до углей, -  лица, словно в древесной коре, руки натруженные. На пороге иной жизни они разучились врать и бояться, поэтому говорили, что на фронте атеистов не было. Поднимались в атаку, за Родину, за Сталина, но про себя каждый говорил: «Господи, спаси и сохрани!».
    Ирина не была воцерковленной. Крестила ее бабка, годика в три или в четыре. В студенческие годы в церковь она захаживала, как и другие студенты во время сессии, «поставить самую большую и толстую свечку». В иное время церковь обходила за километр.
    Марьин в годы учебы много читал по истории русской церкви, особенно о расколе. Он мучался вопросом: как правильно креститься? Двумя перстами или тремя? Все святые Древней Руси, благоверный князь Александр Невский, преподобный Сергий Радонежский крестились двумя перстами. Почему священник благословляет двумя перстами, а не тремя?
    В церковь Марьин ходил по праздникам, особенно нравилась ему рождественская служба. Со школьниками он ездил на экскурсии. Однажды в Знаменском монастыре Сергей купил две иконы – Богородицы и Господа Вседержителя. Гордый собой, привез их домой. Думал, что Ирина его похвалит. Но жена устроила ему сцену. Кричала, что денег и так дома нет, а он тратит последнее «на всякую хрень».
    - Ира, ты вообще в Бога веришь? – спросил тогда расстроенный Марьин.
    - Я – гностик,  - парировала жена.
    Когда Ире было лет шесть или семь умерла ее любимая кошка. Девочка заперлась в комнате и принялась усердно молиться всемогущему богу, чтобы он вернул любимую Мусю. Но кошка не ожила. Тогда в душу маленькой Иры закралось сомнение: либо бог не всемогущ, либо он не слышал, либо слышал, но ничего не сделал. Со временем в ее сознании сложился паритет, равновесие сил: чтобы что-нибудь получить, нужно что-то сделать. Темная вера язычника. «Я тебе, бог, принесу жертву, а ты исполни моё желание. Если выполнишь, значит, ты хороший. Если не исполнить, то ты плохой бог, и я не хочу тебе поклоняться…». Хоть Ирина и крестик носила, но это была лишь культурная оболочка, как солнцезащитные очки на голом дикаре.
    Ее подружки считали, что бог любит смелых. На Бога надейся, а сам не плошай. Надо быть смелой, пробиваться в жизни, и тогда Бог даст богатого мужа, большой дом и кучу денег. А трусливой лохушке достанется работяга-алкоголик и жизнь в «однушке».
    Один раз подружки уговорили Ирину даже сходить на исповедь. Говорили, что после этого здоровье направится, а все проблемы пропадут. Деньги придут, карьера попрет.
Ирина Марьина к таинству готовилась основательно. Накупила кучу брошюр «Как подготовиться к исповеди», грехи записала на листочек, словно хотела вручить его непосредственно апостолу Петру. Три дня она постилась, с мужем не ругалась, хотя с подружками сплетничала.
    В день исповеди (это была суббота) Ирина встала рано, ничего не ела, только выпила стакан теплой воды. Чай пить не стала, -  подружки сказали, что чай пить – грех. По субботам Марьин готовил старшеклассников к ЕГЭ, поэтому сопровождать благоверную в храм не стал.
    Из церкви Ирина пришла в приподнятом настроении. Чмокнула мужа в щеку. Побежала на кухню, схватила печеньку, налила чаю. Потом долго трепалась с подружками по телефону о том, как ей стало хорошо и легко. Вечером жена улизнула из дома, а утром воскресенья Сергей встречал ее пьяную…
    - В войну Сталин разрешил церкви открывать. У нас женщины в город ездили на службу, свечки ставили.
    Молились женщины так, как уже давно в безбожной стране никто не молился. Чтобы Заступница уберегла от пули или осколка. Чтобы, если ранение, то не большое. А если смерть, то мгновенная, легкая, непостыдная.
    - У нас только в одной семье, -  сообщила баба Зина, -  никого не убили, не ранили. А так-то четверо сыновей. Говорили, что их мать особую молитву знает. Ну да она все службы на коленях простаивала.
    Марьин хотел сказать, что эти бойцы были далеко от фронта, но решил бабушкину веру не расстраивать.
    Баба Зина пыталась даже Ванюшу молитве научить, самой простой, но самой нужной. Рядом с собой его ставила:
    - Ванюша, повторяй! Господи Иисусе Христе, помилуй меня!
    - Осподи Сусе Сте,  = повторял Ванюша по-своему.
    - Ладно, -  соглашалась бабка. – Теперь повтори.
    Но дурачок таращился на нее и молчал. Это была молитва, а не матерные стишки, которые легко ложились в его искалеченную голову.
    Впрочем, бабушкины уроки не прошли даром. Один раз в Кузиной каким-то волшебным образом оказались две московские дамы, обе возрастом за полтинник, с довольно большим приветом в головах. Они разъезжали по городам и весям необъятной России в поисках мест силы.
    Санька Звягин за «штуку» целый день водил москвичек по окрестностям. Показал им заброшенную церковь, кладбище, Березовский выселок и еще много всяких интересных мест. Дамы только удивлялись, глаза таращили, а Санька трепался, про привидения, про чертей, про лысого ежика и хромого колдуна, которого на ходу придумал.
    Но всю сказочную нечисть затмил Ванюша. Дурачок гулял голым по полю, подставляя бока солнышку и радуясь. Когда Санька вел москвичек из заброшенной церкви, они как раз на него и нарвались.
    - Это кто? – поинтересовались дамы.
    - Да никто, -  отмахнулся Санька. – Ванюша, наш местный дурачок.
    Звягин начал дурачка бранить. Велел одеться и домой идти.
    Ванюша вдруг стал очень серьезным.
    - Осподи Сусе Сте, ми-луй нас! – сказал он и культяписто перекрестился.
Дамы пришли в неописуемый восторг. Вот что им было нужно! Не место силы, а святой человек, чудотворец.
    Санька хотел дурачку «леща» дать, но женщины не позволили.
    - Ты что!? – закричали обе. – Нельзя.
    - Почему? – искренне удивился Звягин. Он всегда Ванюшу поколачивал, а тут вдруг «нельзя».
    – Он же блаженный или юродивый! А может быть даже пророк или чудотворец.
    Санька немного обалдел. Ванюша – чудотворец! Какое чудо он может сотворить? Розочку насрать?
    - Ванюша, Ванюша, -  закудахтали дамы. – Что будет?
    - Дощь, -  пообещал дурачок, хотя на небе не было ни облачка.
    - Остаёмся до завтра, -  сообщили дамы. – Где здесь можно переночевать?
    Санька начал думать, куда вести женщин на ночлег, с кем договариваться. Четыре дома подходило. Но хозяева? Один – пьяный, другой – драный. Звягин начал нервничать, но вспомнил о бабе Зине Марьиной. А что? Вполне нормально. Бабка чистоплотная, непьющая.
    Санька привел москвичек к бабе Зине. Баба Зина согласилась пустить дамочек на одну ночь. Накормила их ужином, расправила диван.
Всё в доме старушки им нравилось. Обратили внимание они и на бабушкину иконку.
    - Какая энергетика от нее идет! – сказала одна дама.
    - Намоленная,  - согласилась другая и тут же спросила. – Может, продадите?
    Баба Зина отказала.
    - Тогда можно мы ее сфотографируем? – попросили дамы. На это баба Зина согласилась.
    На закате пошел проливной дождь. Сомнений у москвичек не осталось. Ванюша не дурачок, а блаженный, святой человек. Кое-как они дождались утра. Только рассвело побежали Ванюшу разыскивать.
    Светка гостям была не рада. Много чего им сказала, всё больше матом. Когда же ей дали пятьсот рублей, успокоилась и вывела Ванюшу из дома.
Мальчик узнал женщин и сказал:
    - Осподи Сусе Сте, ми-луй нас!
    - Благослови,  - попросили искательницы святых мест.
    Ванюша скривил мордочку, то ли улыбался, то ли ухмылялся. Сделал в воздухе ручкой непонятную фигуру. Дамочки приняли ее за благословение.
    Возле дома во множестве валялись в траве овечьи шарики. Ванюша подобрал парочку и протянул москвичкам:
    - Феты. Ням-ням.
    Дамы приняли дар. Завернули какашки в платочек, положили в сумочку. Еще за пятьсот рублей Светка разрешила Ванюшу сфотографировать.
    Когда они уехали, Светка поняла, что открыла золотую жилу. Главное, делать ничего не надо. Приедут очередные дуры, нужно просто вывести Ванюшу. Благословить – пятьсот рублей, сфотографировать – тоже пятьсот. А вот сфотографироваться с Ванюшей – тысяча.
    - Тебя кто этому научил? – спросила она.
    Ванюша наморщил лобик и сказал:
    - Баба.
    - Какая? – Светка была упорной. Если что хотела узнать, то желаемого добивалась. Методы у ней были различные: угрозы, шантаж, подкуп.
    Она принялась перечислять всех деревенских бабушек. На имени Зины Марьиной Ванюша кивнул.
    - Ходи, Ванюша, к бабе Зине,   сказала Светка. – Пусть она тебя хорошему учит.
    Ванюша, конечно, к бабе Зине приходил. Она пыталась его «Отче наш» научить. Без толку. Как пришло, так и ушло.