Север кристаллизует размякших. Часть первая

Когда я был уже звездой самодеятельности Гидромета и двоечником по учебным дисциплинам, то кроме театра всё ещё любил полевую практику и возможность ездить в экспедиции в далёкие края. Летняя сессия 1978 года закончилась для меня сравнительно успешно, ведь я был уже опытным сдавальщиком экзаменов. Обладая незначительными представлениями о предмете, я умел очень ловко и эффективно использовать свои десять процентов знаний, чтобы получить заветные три балла. Главное в манипуляции с экзаменатором – это способность подвести преподавателя именно к тому вопросу, который знаешь. Многие профессора и доценты были не лыком шиты и владели техниками противодействия ушлым студентам, однако годы тренировок давали мне возможность выкручиваться в трудных ситуациях, используя актёрские навыки – до пятого курса я умудрялся получать положительные оценки. Только в последний год обучения доцент Догановский устроил на меня настоящую охоту и, будучи человеком злопамятным, влепил-таки мне «банан» несмотря на то, что обещал поставить пять баллов, если я отвечу на очень заковыристый вопрос. Надо ли говорить, что это был тот вопрос, к которому я его подвёл? Я ответил, он отказался от своего слова и поставил напротив моей фамилии в ведомости «неуд». Я проиграл сражение, но не проиграл войну – диплом, в конечном итоге, я получил. Он торжествовал как преподаватель, прищучивший нерадивого ученика, я – как человек, победивший его морально. Он унизил себя этой неудовлетворительной оценкой. Правда, я тоже был унижен как выпускник, получающий звание инженера, но не волокущий в профессии. Мне пришлось попотеть и даже упрашивать преподавателя о пересдаче, чтобы исправить «два» на заветные «удовлетворительно». Да и ладно. Всё равно, было весело.
История эта показывает запутанность моего юношеского сознания; с одной стороны я никчемный студент, которому надо было бросать этот ВУЗ и искать себя в других видах деятельности, с другой – я испытывал привязанность к своим однокурсникам, театральной студии института, к образу жизни студента. Решиться на действие страшно – что мама с папой скажут? Брать ответственность за собственный выбор ещё страшнее – вдруг ошибёшься?  Вот и пускаешь всё на самотёк, чтобы само рассосалось.
К лету семьдесят восьмого года я чувствовал неясное беспокойство и томление духа. Знакомый доцент кафедры гидрометрии – руководитель экспедиции - записал меня к себе в команду, которая состояла из моих однокурсников. Это меня почему-то огорчило – то ли я обиделся, что со мной предварительно ничего не согласовали, то ли я хотел отдохнуть от знакомых лиц, неизвестно, но я отказался ехать с Левашовым (так звали доцента) и принял предложение по заявке от Иртышского бассейнового управления пути, пришедшей на адрес института. Требовались старшекурсники для работы в качестве техников и прочего персонала в полевых условиях, к тому же студентам много платить за работу не надо: достаточно засчитать практику и выдать положительную характеристику по месту учёбы. Мне предстояло добраться до Салехарда, найти партию гидрологов-топографов, которые занимались составлением карт водных путей в Обской губе для обеспечения работы земснарядов, прочищающих фарватер до необходимой глубины, и приступить к экспедиционной деятельности.
До сих пор не очень понимаю, что меня заставило одного переться на край света в неизвестную контору, к суровым северянам, которые ещё к тому же будут мной командовать, так как молодыми всегда помыкают.  Есть, конечно, кое-какие размышления на этот счёт. Один знакомый человек однажды бросил большой город, работу и подался «на севера», в какую-то дыру под названием Лангепас. Я его спрашивал – зачем? Он нёс пургу про то, что одиночество кристаллизует, даёт возможность понять глубины своего бессознательного и что-то в таком же духе. Через год он оттуда сбежал и больше о кристаллизации не заикался. Кажется, нефтяники его чуть не убили непонятно за что, но скорее всего за то, что слишком витиевато выражал свои мысли, а это раздражает.
 Думаю, мне была необходима смена обстановки. Однокурсники (я их любил, но они всегда одинаковые) мелькают перед глазами каждый день, один и тот же институт, одна и та же программа существования – проснулся, пошёл на занятия, вернулся в общагу, лёг спать, и т.д. Конечно, иногда можно было бухнуть с друзьями, погулеванить на дискотеке, сходить в театр или кино, но ощущение «дня сурка» не отпускало. Каждый день одно и то же. Хочется новых впечатлений, а их нет. Как-то поэт Александр Ерёменко завязал один глаз платком, и так жил одноглазым довольно продолжительное время. Окружающие думали – чудит. Саня всегда был большим оригиналом. Он же, когда снял платок, снова увидел мир объёмным. Чтобы уловить в окружающем новые краски, почувствовать интерес к обыденности, надо изменить ракурс обзора, понять, что же имеет цену, а что нет. Наверное, я хотел уехать один и подальше, чтобы взглянуть на свою привычную жизнь со стороны. «Лицом к лицу лица не увидать», – писал Есенин. В моём случае – лицом к зеркалу своего лица тоже не видно.
Путь мой начинался от Московского вокзала в Питере. Поезд Ленинград – Воркута должен был довезти практиканта до станции Сейда, где было необходимо пересесть на поезд Москва – Лабытнанги. Доехать до конечной станции, а от Лабытнанги добраться на пароходе до Салехарда – оттуда и брала старт экспедиция. В моём плацкартном отделении оказались мужики, ехавшие на вахту. Их набрали в какой-то конторе, посадили на поезд, и тут они только начали знакомиться. Я лежал на верхней полке и слушал их разговоры о родных деревнях и посёлках, о личной жизни, об отсутствии работы, денег и перспектив. Вахта сулила большие деньги, новые встречи, смену обстановки и возможность повидать другие края. Как полагается, знакомство подкреплялось употреблением спиртных напитков в больших объёмах. У каждого потенциального нефтяника были свои запасы «бухла», в зависимости от личных предпочтений и представлений о том, что должен пить настоящий вахтовик. На стол выставили: портвейн «три топора» – жуткая гомыра, сделанная где-то на Малой Арнаутской, зато дешёвая. (Кстати, в Азербайджане этот напиток «Портвейн 777» очень неплох – там его родина), вино «Южное»; кажется, это винное изделие неизвестного происхождения по своему воздействию на мозг человека соизмеримо с «Солнцедаром» – был в нашей стране напиток, который в народе звали менингитником, крышу сносило, как у больного, ну и дешёвая водка обязательно. Когда мужики всё это выпили, они уже могли изъясняться только при помощи мычания и неуправляемых телодвижений, но при этом друг друга понимали, поэтому конфликтов не было. Только иногда обнимались и падали между полок – подружились, однако. На меня внимания не обращали, хотя иногда, случайно заметив, приглашали «причаститься» и вступить в «отличную компанию», как они сами выражались. Я же боялся такого сочетания алкогольных продуктов – здоровье мне пригодится в тундре – и отказывался. Когда через пару ночей я выходил на станции Сейда, компания продолжала банкет, покупая водку у проводника, и прекрасно себя чувствовала. Здоровью этих людей только позавидуешь.
От Сейды до Лабытнанги двести километров. Местный поезд такое расстояние проходит за сутки. Скорость движения порой не быстрее пяти километров в час. Можно выходить из вагона в степь, брести рядом с составом, собирать гербарий и дышать свежим воздухом. Северный Урал, где проложена железнодорожная колея, славен тем, что даже в июне там на некоторых участках лежит очень высокий снежный покров. Чтобы состав прошёл по путям, эксплуатационным службам приходится вырубать проходы в огромных сугробах, так что поезд часто едет в снежном каньоне, стены которого выше вагонов. Это впечатляет.
К вечеру следующего дня прибыли в Лабытнанги – городок одноэтажных деревянных строений на плоском животе тундры. Возможно, есть и каменные дома, но я их не видел. Многим, как и мне, идти вечером было некуда, поэтому пассажиры платили проводнику за ночёвку в вагоне и оставались в поезде. Утром, выйдя из вагона, на рейсовом автобусе я добрался до речного порта, сел на пароходик, поплыли, и через непродолжительное время по курсу движения судна появился Салехард. Город невелик, население меньше пятидесяти тысяч – базовый центр для экспедиций, выдвигающихся в северные районы Ямала и в прочие нефтеносные места. Деревянные мостовые были в новинку человеку, привыкшему ходить по асфальту. Множество кораблей, барж, катеров снаряжались для походов в безлюдную тундру. Работа в приполярных районах такая же, как во многих суровых местах нашей страны, за исключением необходимости постоянно бороться с гнусом, мечтающим выпить из человека всю кровь. Надо сказать, что на севере комары весьма отличаются от комаров южных регионов. Здесь они здоровенные, с чёрно-белыми лапками, кусают как пчёлы. Поначалу я от их укусов подпрыгивал. Потом приноровился, но всё равно больно было. Без накомарников или специальных отпугивающих средств в тундре не выжить. Репелленты «Дэта» и «Рипудин» закупались ящиками. Действие этих препаратов длились гораздо меньше обещанного в инструкции, может быть из-за того, что обильный пот, выступающий от необходимости носить плотную одежду, смывал противокомариный эликсир. За год до этого, когда я ездил с однокурсниками на северную реку Пур, мы проводили эксперимент – кто больше одним ударом убьёт кровопийц, наседающих на нас со всех сторон. Победил человек в кирзовых сапогах. По неизвестной причине комары липли к его обуви безудержно и роились на ней кишмя. Когда он хлопал по голенищу, получалось мокрое пятно, из которого при тщательном подсчёте удавалось вычленить останки более сотни насекомых. Ещё у комаров обнаружилось необычное свойство – они дохли в огромном количестве каждую ночь, засыпая широкий стол для камеральных работ плотным слоем. Один пытливый студент где-то нашёл информацию, что в аптеках можно заработать, сдавая мёртвых комаров. Он каждое утро сгребал со стола трупики насекомых, и к концу экспедиции у него была собрана трёхлитровая банка сушёных кровососов. Судьба банки осталась неизвестной, потому что вывезти её из тундры на «большую землю» – ещё тот геморрой. Комары преследуют всех, кто появляется на их территории. Местные жители рассказывали про медведей и лосей, с рёвом бросавшихся в реку, не обращая внимания на людей, стоявших на берегу, лишь бы спрятаться в воде от жуткого облака, преследовавшего их. Ещё я обратил внимание на одну особенность комариного поведения. Есть в сутках время, где-то в районе от трёх до пяти часов утра, когда все комары исчезают. Может быть, им тоже необходимо немного отдохнуть, может, получают особые инструкции от своего комариного царя по новым способам высасывания крови, делятся опытом… Неизвестно почему, но в это время их нет совсем.  Возможно, у насекомых заканчивается цикл жизни, и они мрут, засыпая телами плоские поверхности. Я имею в виду наш стол. Только тогда, под утро, можно снять накомарники, вымыть лицо от химии, вообще отдохнуть немного душой и телом. Ну, а через час новые армии звенящей нечисти вновь пойдут на штурм наших тёплых тел.