Последняя партия Маэстро - 8

VIII
  Маэстро помрачнел, повернулся к зашторенному окну, словно пытаясь пронзить взглядом плотную ткань и тонкое стекло. Должно быть там, в невидимой дали, незримо ворочался и неслышно вздыхал Атлантический океан. Затем чемпион перевел взгляд на собеседника и с ненавистью произнес:
  - Аш-шесть!
  Фиолетовый, вздрогнув, передвинул фланговую пешку белых на шестую горизонталь.
  - Ладно, оставим женщин в покое, тем более, что в живых осталась одна Грейс. В мире шахмат вы и в самом деле титан, пусть даже гений - только недобрый. Перехитрив Капабланку, вы делали все, чтобы не дать ему реванша...Ладья жэ-шесть.
  Маэстро резко встал, отодвинул кресло и схватился за сердце.
  - Можно подумать, что Капа - ангел, а я - злодей!.. Аш-семь!!!
  Скромной белой пешке 'аш' оставался один шаг до заветного преображения. Фиолетовый, обхватив голову руками, застыл в раздумье. Маэстро тем временем, делал шажки взад-вперед по пространству, ограниченному креслом и дверью. Он то и дело потирал кисти вытянутых рук и, пожалуй, сильно нервничал.
  - Кто, как не Капа, изводил меня дополнительными условиями, среди которых призовой фонд играл далеко не главную роль! Нет, я, оказывается, должен был быть только первым, ну или вторым после него, Капы, в турнирах, где сей латинский гений милостиво соглашался играть вместе со мной - и чтобы разрыв между нами составлял не более двух очков! Он тянул с ответом Аргентинскому шахматному клубу, он виртуозно мотал мне нервы и вообще отважился поставить на кон звание чемпиона мира только потому, что счел меня слабее Ласкера, Нимцовича и даже Рубинштейна, первый из которых не стремился вернуть себе титул, а второй и третий ничего не делали, чтобы добиться возможности этот титул оспаривать... Почему на турнир в Нью-Йорке двадцать седьмого года были приглашены только добрые "клиенты Капы" - те, которые не выиграли у него ни одной партии? А как вел он себя в том же году в Буэнос-Айресе, когда, после третьего поражения, чуть ли не ежедневно принялся доказывать мне, что матч никогда не кончится и его надо признать ничейным и вообще прибегал к разным маленьким хитростям, чтобы вывести меня из равновесия?
  - Король е-семь, - прервал тираду чемпиона его фиолетовый противник. - Ну, а Шпильман с его 'Я обвиняю!' Разве вы, Маэстро, не избегали встреч с утратившим титул Капой? Или с тем же Нимцовичем, которого вы тоже побаивались. Разве не соглашались играть против тех, кого вам доставляло удовольствие побеждать по десять раз, а то и больше, вроде доброго дядюшки Doppelbauerа (нем. "сдвоенная пешка" - шутливое прозвище шахматиста Е. Боголюбова, отличавшегося тучностью и невысоким ростом - прим. авт.)?..
"Ах да, Doppelbauer!" - подумал Маэстро и улыбнулся, возразив почти молниеносно:
- Doppelbauer был, к вашему сведению, чемпионом ФИДЕ, поскольку обыграл Эйве в матче со счетом 5:4. Да и на турнире в Бад-Киссингене он первенствовал, опередив Капу на очко!
Чемпион мира перевел дух, несколько успокоился и вспомнил январь четырнадцатого года, всероссийский турнир любителей, где он познакомился с Ефимом Боголюбовым, плотным молодым человеком из Малороссии со смешными запорожскими усами. Нечего не забывавшая память тотчас воскресила и перенесла из далекого прошлого одну боголюбовскую фразу: "Если вы изберете Рюи Лопеса в нашей партии, я попытаюсь вам доказать солидность моего продолжения". Маэстро смело пошел на боголюбовский вариант, выиграл фигуру за пешку, и, уверившись в быстрой победе, допустил роковой просчет. Будущий чемпион мира проиграл ту, первую партию между ними, и это поражение едва не лишило его первого места в турнире, а, значит, и последующего триумфа в Санкт-Петербурге, где Маэстро стал третьим, вслед за "сверхигроками" Ласкером и Капабланкой. Кажется, это единственная партия, которая стоила Маэстро бессонной ночи. Не пойди на следующий день седовласый Алапин в последней и всё решающей партии ферзь жэ-два вместо ладья жэ-2, не было бы дележа первого приза с Нимцовичем...
Именно он, Ефим Дмитриевич, любезно приютил его, выехавшего из Совдепии, у себя в Триберге. Живописный Шварцвальд, красивые хвойные деревья, чистый горный воздух, шум водопада, пробивающего дорогу в скалах... Там, в большом беленом доме у гостеприимного Боголюбова проживал в ту пору неприкаянный Алешка Селезнев, с которым Маэстро был дружен в юности. До сих пор он, сильный шахматист 20-30-х годов, прозябает где-то во Франции, скрывая свое "коллаборационистское" прошлое: в сорок втором Лешка работал переводчиком в городской управе Юзовки, а зимой сорок третьего - при штабе группы армий "Дон"...
... В двадцать втором году от киевского семинариста Боголюбенко (такой, говорят, была его настоящая фамилия) не осталось ничего, кроме самомнения: Doppelbauer научился бегло лопотать по-немецки, был толст, квадратен и честолюбив. Он уверовал в свою звезду и льстивые слова о нем, сказанные "философом на шахматном троне": "Er ist der kommende Mann (это восходящая звезда(нем.) - прим. автора)... я провижу на его челе венец чемпиона мира".
- ...Разве в тридцать четвертом, разгромив дряхлого Ласкера, вы не радовались как ребенок, что наконец-то победили главу "иудейских шахмат"?
  Фиолетовый, оказывается, тоже умел негодовать.
  - Разве вы, как в двадцать седьмом Капа с вами, не связались с Эйве только потому, что знали, что он - слабак, всего лишь "тактик, решивший любой ценой сделаться стратегом"? Помните, как на последней предвоенной олимпиаде в Буэнос-Айресе Капа твердил своим скрипучим голосом: 'Пусть Алехин покинет свою башню из слоновой кости. Пусть играет или будет дисквалифицирован!'
 - Да как вы не понимаете, что это была игра на публику?! - взорвался чемпион. - Эйве, к вашему сведению, шахматист интересный, острый, но не без комплексов. Проиграв мне, он отчаялся и решил, что всё потеряно. А Капа... Капа, как и все они, эти Кмохи, Флоры, Кересы, Файны, Решевские, Шпильманы, Грюнфельды, боялся разгрома и лишь хотел мне досадить! О, мне известны его слова "I hate Alekhine!" (англ. Ненавижу Алехина! - прим. автора). Когда в сороковом я согласился играть с ним матч в Гаване, даже родное правительство не поверило в него и не дало денег на призовой фонд!.. Говорите, я побаивался Нимцовича? Нет, это он, с его "кривым" пониманием шахмат и расстроенной психикой, побаивался меня! Он не мог сидеть за доской, играя со мной в турнирах, и убегал куда-то в зал, откуда, из-за спин зрителей передавал через посредников свои ходы. Да и "Его система" - это полное отсутствие всякой системы при наличии отдельных интересных идей.
Маэстро сделал нервный жест правой рукой и попытался перевести дух.
- Вы тут некстати упоминали Бальзака. Помните его выражение "я - поденщик пера"? Так вот: я - поденщик шахмат, труженик, денно и нощно искавший шахматную истину, анализировавший стиль игры корифеев: Капы и Ласкера, а после - Боголюбова и Эйве. Я - неутомимый шахматный работник, вечно изобретавший новые идеи в дебютах, вечно стремившийся преодолеть свои недостатки в положениях, требующих терпеливой и точной защиты, в разыгрывании "простых" и "скучных" позиций, где фантазия моя засыпала и где так искусны были Капа и Ласкер... Рожденный ползать в шахматах, я научился в них летать!.. А нашему genio latino (исп. латинскому гению - прим. авт.), не пропускавшему, кстати, ни одной сколько-нибудь смазливой бабенки, достаточно было одного взгляда на доску, и интуиция подсказывала ему верный ход! Да, это был шахматный гений, равного которому я не знаю. Беспечный позиционный гений, стремившийся к простоте совершенства. Однако он не выдерживал напряжения длительной борьбы и допускал детские ошибки. Ему становилось скучно! В его доме никогда не было шахмат, а вместо анализа отложенных партий он развлекался игрой в домино! В конце концов Капа видел в шахматах "ничейную смерть", а я - Великий океан жизни! В лучшие свои годы я творил, создавал за доской произведения искусства, как бы ни пытались мои соперники фальшивить. Мне тогда удавалось созидать прекрасные миры, обнажая грани истины, которые ослепительно сияли в волшебном огне моих комбинаций! Но эти свершения приходили не сами по себе, они были плодом бесконечных анализов, мучительных размышлений над тайнами шахматной игры. Я нашел, что неожиданная жертва пешки позволяет активизировать фигуры и накалить обстановку; гроза нависает над черно-белыми полями, в непроницаемых тучах зреют красивые и дерзкие замыслы, и вот она - первая молния, разрезающая небо и повергающая соперника в смятение. Увидев угрозу, соперник берет себя в руки и находит возможность защититься. Он отвечает ударом на удар, и когда ему кажется, что опасность миновала и можно вздохнуть с облегчением, на другом фланге, другой стороне света, следует новая вспышка, открывается двойное дно комбинации, и только тогда громом пораженному сопернику и искушенным зрителям открывается вся грандиозная пирамида моей концепции, первоидеей которой был нелогичный с виду дар скромной пешки.