Последняя партия Маэстро - 13

XIII
Вот и получается, что вы всем мешаете и никому не нужны - ни на Западе (картежник Тартаковер не в счет), ни на Востоке. Не нужны - ни как побежденный, ни как победитель, ни как частное лицо. Ну, сами посудите, что с вами, морально неустойчивым и беспринципным типом, прикажете делать, когда вы приедете из Лондона в Москву играть, согласно регламенту, вторую половину матча на первенство мира? Не арестовывать же вас, в самом деле, как фашистского прихвостня - помощника гауляйтера Франка по культуре, военного преступника-изменника своей французской "родине", политического врага, чуждого советскому строю элемента - дворянчика, да еще и масона. Резолюцию Всесоюзной шахсекции от 1926 года еще никто не отменял... Ох, прав был Ильин-Женевский, сказав, что шахматист в вас задавил человека и гражданина!
  Фиолетовый улыбнулся, выдержал паузу и задушевно, почти мечтательно проговорил:
  - А вот как непобежденный чемпион-покойник, "выдающийся мастер, внесший богатый вклад в сокровищницу шахматного искусства", вы несомненно были бы нам полезны. Воспитание шахматной молодежи в патриотическом ключе и всё такое... Понимаете?
  - Понимаю, - после недолгого молчания удрученно пробормотал Маэстро и неожиданно бросил в запальчивости, - Сестру мою, Варю, вы запугали до смерти. Невинной души - брата Алексея, которого вы сначала заставили публично отречься от меня, а потом, в тридцать девятом, ликвидировали, вам показалось мало. Мало вам загубленных, искалеченных душ Бори Верлинского, Коли Григорьева, Володи Петрова... Вы расстреляли чемпиона России 1928 года Петра Измайлова и сгноили в лагерях вице-чемпиона - Михаила Шебаршина. Уничтожили за вымышленное вредительство виртуоза композиции Лазаря Залкинда. А что вы сделали, - неожиданно распалился Маэстро, - с давним моим знакомцем, членом правления петербургского шахматного собрания Александром Владимировичем Бобрищевым-Пушкиным? Да одна его великая комбинация в партии с Тимофеевым достойна обессмертить его имя! Вы же, не сумев сгноить на Соловках, утопили его в Онежском заливе... Да и не был я никаким "помощником по культуре"! Если хотите знать, я состоял уполномоченным Европейского шахматного союза по делу пропаганды шахматного искусства с местом проживания в Праге - только и всего!.. А сколько лиха пришлось мне хлебнуть в Протекторате - удивительно, как я еще мог играть!
Маэстро - в который раз - перевел дух:
- Добро, что отпустили старика Ласкера.
Человек в фиолетовой униформе подавил смешок.
- Понимаете, никто из шахсекции так и не признался, что Ласкер - немецкий шпион, а тов. Крыленко намекнул экс-чемпиону, что тому, не собирая "манатков", стоит срочно съездить в Америку, чтобы повидать дочку Лотту. Хозяин рассудил, пусть смывается - толку от него было мало, а вот хлопот...
Фиолетовый зловеще усмехнулся и продолжил:
- Как однажды резонно заметил Ласкер, вы - русский, вы родились в России и, стало быть, просто обязаны страдать. А в наших шахматах для пользы рабоче-крестьянского дела, - веско пояснил он, - жертвуют не только пешки с фигурами, уличившими себя в надклассовом понимании игры, не только столбовых дворян, потомков страшно далеких от народа декабристов и дальних родственников Александра Сергеевича, но и шахматных королей, а также наркомов юстиции и маршалов-орденоносцев.
Фиолетовый вздохнул и с сожалением произнес:
- А какой нарком был! Картинка, а не нарком! Любимец Ильича! Златоуст, картавивший как и сам вождь! Легендарный главковерх! Генпрокурор СССР! Альпинист каких мало, глава общества пролетарского туризма! В январе тридцать третьего Хозяин наградил его орденом Ленина "за работу по разоблачению вредительских и иных контрреволюционных организаций", а через месяц - орденом Красного Знамени "за исключительные заслуги в деле борьбы с врагами советского социалистического отечества".
Затем, уставившись в потолок, собеседник Маэстро процитировал: "В эпоху диктатуры и окруженные со всех сторон врагами, мы иногда проявляли ненужную мягкосердечность. Для буржуазной Европы и для широких кругов либеральствующей интеллигенции может показаться чудовищным, что Советская власть не всегда расправляется с вредителями в порядке судебного процесса. Но всякий сознательный рабочий и крестьянин согласится с тем, что Советская власть поступает правильно. Только лицемеры могут утверждать, что в гражданской классовой борьбе можно обойтись без физического уничтожения противников».
И снова горестно вздохнув, Фиолетовый пробурчал:
- Подвела Николая Васильевича его сестренка Леночка, ох как подвела! И надо ей было в двадцать четвертом выскочить замуж за троцкиста-американца Макса Истмэна. Он и ленинское "Письмо к съезду" из рук Надежды Константиновны получил и о нем в массах растрезвонил; он и книжки против товарища Сталина строчил - и какие книжки! В тридцать седьмом, например, в Штатах вышел его опус "Конец социализма в России". Ну разве так можно? До Макса с Леночкой рука пролетарьята так и не дотянулась, а вот до Николая Васильевича... Да-а-а, были дела в прокуратуре, а у нас так - делишки...
И в третий раз, но уже сочувственно вздохнув, Фиолетовый заключил:
- К тому же "завет" ваш уже написан("Завет!" - Legado! - последняя книга А. Алехина, изданная в 1946 г. - прим. автора). Окромя того, не вы ли, Александр Александрович, очень красиво изрекли: "Цель человеческой жизни и смысл счастья заключается в том, чтобы сделать максимум того, что человек может дать"? Вы, мне кажется, свой максимум дали: стали первым, прославились, удовлетворив свое непомерное честолюбие - довольно с вас. Однако в партии вашей жизни, милейший чемпион мира, вы стоите на проигрыш. Не мне вам объяснять, как мелкие промахи ведут к накоплению позиционных слабостей, те, в свою очередь, к материальным потерям, и вот он - мат королю... Помянем Бальзака в третий раз: ваша "человеческая комедия" окончена.
Стало тихо.
Память Маэстро, по странной своей прихоти, перенесла его в просторный бар огромного круизного парохода "Президент Гарфилд", на котором он в тридцать третьем году совершил вместе с Грейс и любимой сиамской кошкой по кличке Чесс (англ. шахматы - прим. автора) кругосветное путешествие, заслужив впоследствии от журналистов прозвище "шахматный Магеллан". Пол в баре - вспомнилось Маэстро - был выложен крупными белыми и голубыми квадратными плитками. Чемпион, забыв о ждавших его у трапа представителях местной шахматной общественности и русской колонии Шанхая,  вслепую разыгрывал неудачно сложившуюся для него партию против Артура Дейка на турнире тридцать второго года в Пасадене: фланговый скачок коня на аш-пять... Маэстро прыгнул с воображаемой клетки эф-шесть...Потом отход белого слона... потом маневры ладьями, размен одной пары, решающее вторжение белой ладьи на е-семь, гибель пешки эф, централизация черного коня - Маэстро вновь "скакнул" на е-четыре ... За этими прыжками его и застала корреспондентка местной русской газеты - кажется, "Шанхайской зари". Это была маленькая худенькая дамочка лет тридцати с умильной фамилией Крузенштерн-Петерец - дочь погибшего в германскую войну ротмистра первого Заамурского полка и то ли внучка, то ли правнучка знаменитого адмирала Ивана Крузенштерна... Спустя четверть часа, в катере, отвозившем Маэстро с Грейс и округлившей в ужасе покрасневшие глаза кошкой в порт, дамочка с кокетливой непосредственностью призналась, что сочла прыгавшего в баре Маэстро сумасшедшим. "Вы вздрогнули, когда я напомнила вам, что катер вот-вот отчалит. И глаза у вас были такие странные - невидящие, пустые..." - бойко тараторила словоохотливая мадам Юстина, или Юстиния - так, кажется, ее звали...
"Вот и она нашла мои глаза "пустыми", - с обидой подумал Маэстро. - Ни та худенькая журналистка, ни недобрый  однокашник Георгий не поняли, не захотели понять, что моё царство - от шахмат, не от мира сего...". Чемпион неожиданно вспомнил, как Грейс нежно гладила его, страдавшего от похмелья, по лысеющей голове в номере шанхайской гостиницы, где они и голубоглазая любимица Чесс провели затворниками трое последних суток их пребывания в "Дальневосточном Вавилоне". "My poor, poor, poor Alex" (Мой бедный, бедный, бедный Алекс - прим. автора), - приговаривала Грейс, произнося эти почти шекспировские слова с характерным "рыкающим" американским акцентом, и Маэстро становилось так хорошо, так покойно на душе, как это бывало с ним только в детстве на даче у бабушки Анны Александровны в Покровском... И еще - ему становилось невыразимо жаль себя...