Последняя партия Маэстро - 14

XIV
"В сущности все эти шахматы — сумасшествие, - с горечью подумал Маэстро. - Род психоза. Денно и нощно изучать условные движения каких-то деревяшек... Разве не болезнь — замкнуться в 64 квадратах и из-за них уже ничего не видеть: ни семьи, ни природы, ни литературы, ни искусства, ни всего этого сложного и непредсказуемого мира...В самом деле, разве я не сумасшедший?..Впрочем, помнится, один великий шахматист - Чигорин - как-то за рюмкой водки возразил на подобные сентенции: "Почему сумасшествие играть в шахматы, а не играть на рояле или сидеть в канцелярии? Вся эта философия - от проигранной партии..."
- Не могу представить, что после смерти от меня ничего не останется, - очнувшись от размышлений и воспоминаний о Шанхае и Покровском-Глебове, изменившимся голосом вдруг пробормотал Маэстро. Он бросил взгляд на раскрытую книгу стихов Маргарет Созерн "Стихи изгнанья", снова, как в дебюте партии с Фиолетовым, поднес томик к близоруким глазам. Перед ними запрыгала, заизвивалась подобно змее пророческая строчка:
  'Это судьба всех, кто живет в изгнании'
  Маэстро захлопнул книгу и положил ее на прежнее место. "Вот и "настал конец, предел Божьему прощению," - подумал он бунинскими словами и впервые за всю игру посмотрел на доску. - В юности мне казалось, что, попав за доской в тяжелое положение, я всегда найду неожиданный ход, которым добьюсь по крайней мере ничьей. Эта иллюзия до сих пор преследует меня".
   - В самом деле, пора завершать партию, - твердо сказал Маэстро. - Я устал, мучительно устал от кочевой жизни, вечной борьбы за первенство, за кусок хлеба. Мечтаю о спокойствии и уединении на каком-нибудь необитаемом острове. Мечтаю быть меценатом, вроде грустного князя Сан-Донато.
  Сны, которые иногда снились Маэстро, он, слава Богу, забывал. За исключением, немногих, причем один, относительно недавний, не давал ему покоя. Как-то, после турнира в испанском Хихоне, ему приснился остров в тропиках - такой он видел зимой 33-го года с борта "Президента Гарфилда", шедшего курсом на Манилу: по существу это был торчащий из бирюзовой воды вулкан, чей огромный, залитый щедрым солнцем конус, окаймленный морской пеной, мирно зарос кокосовыми пальмами. Порывы ветра сгибали гибкие стволы и проделывали изумрудные просеки в этом волнующемся море тропической зелени. Но ветер стихал, и просеки пропадали, чтобы через мгновение возродиться в других местах.
"Окраина земли,
Безлюдные пустынные прибрежья,
До полюса открытый океан..." - слышались ему, спящему, чеканные бунинские строки.
И вот во сне Маэстро поселился на запомнившемся ему островке Филиппинского архипелага. Здесь для него с Грейс американская фирма построила небольшой, но уютный белокаменный дом - "в колониальном стиле". И случилось так, что в гости к сыну-чемпиону приехали его родители - во снах нелепости случаются сплошь и рядом. Маэстро помчался на "Майбахе" по извилистой белой и пыльной дороге к пристани, но путь казался бесконечным: выложенная белыми как мел камешками дорога петляла среди рощ и лужаек, а солнце тем временем медленно погружалось в океан. Уже в сумерках, он увидел Анисью Ивановну и Александра Ивановича, спокойно сидевших на лавочке и молчаливо улыбавшихся. Они любовались просторами океана, лениво и бесшумно катящего огромные валы. "Простите, что заставил вас ждать", - пробормотал сын. "Ничего страшного, Саша, - тихо ответила мать, - мы знали, что ты придешь". Отец, обычно говорливый, так и не сказал ни слова.
"Бабушка говорила, - вспомнил Маэстро,  - что ежели приснится усопший родитель, - надо идти в храм и помянуть его... Интересно, у католиков есть такой обычай? Ты ведь собирался перейти в католичество..."
- ... Вот вы и стихами заговорили, - осклабился Фиолетовый, возвращая собеседника к реальности. - "Мецената - Сан-Донато". Насколько я знаю, в ложе вы тосковали по белым снегам России. "Я тоскую по русским полям...", - спел он музыкальную фразу из танго Петра Лещенко.
- Говорят, там всё осоветилось, - мрачно прошептал Маэстро, - даже снег. 
  Чемпион залпом осушил бокал, потом закрыл глаза.
  Ему представилось, будто он - воздушный ас времен Первой войны. Его аэроплан с радужными кругами на плоскостях неторопливо набирает высоту. Внизу раскинулись темные и светлые квадраты полей. Маэстро отлично видит, как застыли, ожидая его приказа войска: окопавшаяся пехота, укрывшаяся в ложбинах кавалерия, рассредоточенные батареи, готовые открыть губительный огонь по противнику. А там, вдали, почти на линии горизонта затаился сам противник, ощетинившийся изгородями из колючей проволоки и время от времени поливавший ничейные поля пулеметными очередями.
  Набрав высоту, Маэстро приблизился к месту проведения главной наступательной операции, которое на карте было ограничено по вертикали буквами е и аш, а по горизонтали цифрами пять и восемь. Перед ним в лучах закатного солнца раскинулась четвертая часть огромного поля сражения. Войска в этой четверти словно ожили и превратились: одни в старомодно одетых людей, другие в животных, третьи...то ли в воздушные корабли, то ли в тяжеловесные башни: 'шахматные люди' - монаршьи особы, рядовые пехотинцы, лихие наездники, бравые господа офицеры, на глазах преображавшиеся в демонического вида епископов, - поманили его к себе, слоны радостно захлопали ушами, кони призывно заржали, в ладьях поставили паруса, а на башнях взвились яркие флаги!
  Маэстро, одетый в элегантную кожаную тужурку, в шлеме, больших летных очках, с белым шарфом, повязанным на шее, - ему всегда нравилась форма военных авиаторов - легко и стремительно, совсем как в юности, приблизился к своей армии. Подобно ястребу он принялся описывать круги над черно-белыми полями, пытаясь вспомнить, куда следовало нанести очередной удар, чтобы превратить в руины позицию противника. После портвейна окончание комбинации, задуманной и почти осуществленной Маэстро, почему-то ускользнуло из памяти, но он чувствовал - решение где-то рядом, совсем близко. Опыт и логика борьбы подсказывали, что без новой жертвы не обойтись. И вдруг (о, это пресловутое "вдруг"!) его озарило: он увидел типичную отвлекающую жертву "бешеной" ладьи! Ну, конечно, же: мощный корабль вторгается в расположение противника и смело принимает на себя смертельные удары врага!
  - Ладья аш-шесть!!
  По приказу властителя тьмы слон яростно вонзает бивни в борт жертвенной ладьи, она гибнет, но, подчиняясь мысли Маэстро, царственная белокурая воительница тут же берет штурмом 'туру' черных. (Ферзь бьет на жэ-шесть!). Тогда смуглая, закутанная в черное валькирия молниеносно бросается на помощь своему удрученному прапорщику-венценосцу, попутно защищая кровожадного чернопольного слона.
  - Ферзь эф-восемь, - монотонно произнес Фиолетовый, и его голос, словно донесшийся из другого мира, прозвучал обреченно.
  Театр военных действий вырос в размерах, и мирно пасшийся в квадрате цэ-три белоснежный жеребец вдруг заржал, прыгнул и буквально смел с доски оторопевшую неприятельскую пешку дэ-пять. Мало того, жеребец лягнул монарха черного королевства! Шах! Вражеский прапор-король - или это был Фиолетовый? - затрясся в смятении и пробормотал: 'от шаха еще никто не умирал!'
  - Король дэ-восемь, - прошипел темный властелин, ускользая от конских копыт. - Неужели вы всё еще верите в свои фигуры?
- О, да и они отвечают мне взаимностью.
  Маэстро значительно посмотрел на своего ферзя. Тот лучезарно улыбнулся, кивнул, и вот самая сильная фигура белых выхватила разящий меч и коснулась им Фиолетового, трусливо прятавшегося на последней горизонтали.
  - Ферзь жэ-восемь, шах и - выигрыш!
  Шахматные существа, повинуясь мысленным приказам Маэстро, с удовольствием разыграли перед ним несколько сценок, финалом каждой из которых оказывалось пленение и гибель черного монарха. Всякий раз в финале гремели восторженные аплодисменты, ржали кони, трубили слоны.
  И вновь аэроплан Маэстро с радужными кругами на плоскостях взмыл ввысь. Квадраты черно-белых полей закончились, промелькнула пенная кромка прибоя, и вот всё пространство до самого finis terrae заняли океаны - бесконечная сияющая вечность, синяя внизу и голубая вверху. Маэстро устремился туда, к неясной линии горизонта, где сливались обе стихии. Ему хотелось петь, он чувствовал себя счастливым...
  Чемпион мира удобно устроился в кресле, улыбнулся и задремал. Глаза его по-прежнему были полузакрыты. Так и не снявший серого драпового пальто, он выглядел умиротворенным, затихшим. Тяжелая лысая голова грузного шахматного короля склонилась на грудь.
  Убедившись, что Маэстро и в самом деле забылся вечным сном, Фиолетовый повернул выключатель. Зажегся свет. Тогда тот, кто изображал из себя служителя гостиницы, ловко убрал на нижнюю полку тележки початую бутылку рубинового портвейна, бокалы, кофейные чашки и канделябр. После этого он посмотрел на финальную позицию, сокрушенно покачал головой.
  - Черт, не надо было спешить со взятием на жэ-семь. Побил бы пешку аш-четыре, и вся его атака испарилась бы... Ну, да ладно, после драки кулаками не машут!
  И Фиолетовый, быстро работая руками в нестираных белых перчатках, вернул фигуры и пешки в исходные позиции. Критически осмотрев комнату № 43, он взял с кровати одеяло, заботливо прикрыл им ноги покойного, а затем бесшумно открыл дверь и выскользнул в темный коридор, никем не замеченный.
Впрочем, как можно было заметить того, кто привиделся только Маэстро?