Чего боится Семяночка

   Иван Иванович Иванов, директор ПоСТФУНИИСХ не знал, куда себя подевать. Подходил к концу отчётный период, а отчитываться было нечем. Ни одна кафедра, ни одна лаборатория ничего приличного не предоставила.
   На столе Ивана Ивановича лежала груда никому не нужной исписанной бумаги. Понять схемы и цифры, пояснительные записки и заключения директор даже не пытался. Зачем? Всё равно в них нет той самой запятой, которая могла бы стать восклицательным знаком.
   Глава ПоСТФУНИИСХа встал с насиженного места, прошёлся по обширному кабинету, постоял напротив окна: вокруг простирались поля, сады, опытные делянки, испытательные полигоны – тоска.
   Припомнилось предыдущее место работы: центр, склады набитые дефицитом, приёмы, женщины в мехах и шелках. И ведь «погорел» на мелочи, на глупости. Чутье подвело, заполировалось за годы власти «Свой своему», а потому поставил не на Того. А Того и не поставили, вместо него выдвинули противника. В результате Тот и его противник помирились, а Ивана Ивановича «задвинули» в ссылку вот в этот ПоСТФУНИИСХ.
   Как это расшифровывается, запомнить практически невозможно. Поэтому на столе всегда перед глазами лежала бумажка, где чёрным по белому было написано «Покрышкинская станция Тёсовского филиала Усского научно исследовательского института сельского хозяйства». Правда бумажка лежала  для проформы. Все говорили: «ПоСТ», а он, директор, всегда был на посту.
   …Иванов ещё немного побродил по кабинету, потрогал всякие там колоски, веники засушенных растений: «Господи, какая пылища, и ведь не выбросишь. Достижения!..» Вернулся к креслу, устроил своё тщедушное тельце в одном из уголков обширного кожаного сиденья. Предыдущий директор был непомерно больших размеров.
   Вздохнул Иван Иванович, подвинул к себе большую синюю папку, открыл титульный лист: «К вопросу о районированных сортах картофеля…» – начал читать название темы.
   – Разве это тема, – заворчал он, отшвыривая от себя папку, – разве это поднимет народное хозяйство целой страны. Кому нужны районированные сорта. Два года только о них и слышу. Нет, чтобы создать что-то такое фундаментальное, чтобы крик на весь мир, чтобы репортеры в очередь стояли, чтобы звание академика… на блюдечке.
   Посмотрел на свои холёные руки. Розовые ногти аккуратно подточены. Покрутил пальцы так и сяк перед глазами, любуясь их красивой формой.
   – Кто это оценит в нашей Тмутаракани? Здесь и женщин-то толковых нет, одни синие мухи, только об опытах, сухом весе, опылении и могут говорить.
   Иван Иванович покривился: «Опыление… Специально при мне всякие там словечки кидают: селекция, геном, генотип… ничего, ссылка всё равно закончится, вот тогда я их всех распылю на генотипы, дай только открытие какое-нибудь сделать».
   Смахнул пылинку с пиджака. «Пылища, – снова подумал он, – приличный костюм не надеть…» Мысль закончить не успел, дверь в кабинет с шумом отворилась, и в кабинет вломился ненормальный Петюнин.
   – Эврика! – заорал он с порога так, что у Ивана Ивановича в ушах зазвенело.
   – Какая ещё эврика? – пробурчал директор, затыкая пальцами уши. – Кругом сплошной вакуум.
   Камнеподобный Петюнин грубо кинул на стол толстую папку с оторванными ленточками и принялся совать под начальственный нос грязную ладонь.
   – Что ты мне суёшь?
   – Это и есть «Эврика»!
   – Твоя рука?
   – То, что в руке… – сиял Петюнин.
   – Совсем с ума спятил. Петюнин, может в отпуск сходишь? Успокоишься, сил наберёшься.
   – Я открытие сделал мирового значения, – обиделся громадный Петюнин и сжал кулак.
   Ивану Ивановичу стало неуютно, кулак у младшего научного сотрудника был внушительный, а за горячий нрав его звали по имени отчеству. Маленькое тельце директора сжалось в кресле и стало почти не видимым.
   – Хорошо, хорошо, Сергей Никитович, расскажите, какая ценность грязи на вашей руке. Изложите коротко, а то мне на совещание ехать надо.
   – При чём здесь грязь? – снова обиделся Петюнин и раскрыл руку. – Вот оно моё открытие!
   На ладони лежало крохотное семечко.
   – И что это? – миролюбиво произнёс директор, расправляя тело и тяжело вздыхая. – Что в нём особенного? Опять изобрели перпетум мобиле?
    «Ох уж мне эти учёные, – думал про себя Иван Иванович, слушая восторженные крики Петюнина, наблюдая, как тот бегает по кабинету, размахивая зажатым в кулаке семечком, – вырастят зернышко и носятся с ним как с писаной торбой. Тонну бумаги испишут, а ты всю эту галиматью читай. Такие зануды…»
   – Государственная и Нобелевская премии в одном зерне… – вдруг уловило ухо Ивана Ивановича.
   – И что теперь? – настороженно спросил директор.
   – Испытания нужны, – поднял грязный палец к потолку будущий нобелевский лауреат, – пресса, московские, зарубежные эксперты.
   – Мы в прошлый раз подорвали свой престиж на подобных испытаниях. И снова?.. Нет уж, увольте. Только наш Учёный совет будет на испытаниях. Сами знаете, нас финансируют по остаточному принципу. Не рентабельные мы.
   – Это же революция! Вы только прочтите отчёт, там всё описано…
   Младший научный сотрудник стал рыться в исписанных листочках папки, разложил на начальственном столе какие-то схемы, диаграммы… «Китайская грамота», – подумал Иван Иванович, а вслух сказал:
   – Только наш Учёный совет. А теперь коротко изложите, о чём, – он кивнул на схемы головой, – здесь идет речь?
   Петюнин плюхнулся на стул. Стул от неожиданного веса захрустел.
   – Я вывел Семяночку, – восторженно проговорил Петюнин и снова раскрыл ладонь. Там среди мозолей и складок лежало круглое, как горошина, семечко серо-коричневого цвета.
   – И что?
   – Как что? – приподнял плечи Сергей Никитович. – Это новое слово в растениеводстве.
   У Ивана Ивановича разболелась голова от этого гения, но слушать приходилось, в памяти были свежи воспоминания о последнем гневе Петюнина, когда оскорбленный недоверием учёный разнёс в щепки кафедру на учёном совете.
   – Представляете, – с жаром рисовал картины будущего Петюнин, – посадил семяночку, полил один раз и стриги с неё урожай целых три года! Ни пахать, ни сеять лишний раз не надо. Растёт прямо на глазах, сорняки от неё сами гибнут, и мороз ей нипочем. В Арктике на снегу будет расти, как в парнике.
   – Что же это за чудо такое? – крутанул головой Иван Иванович.
    «Хотелось бы такое чудо, хотелось… – думал про себя директор ПоСТа, – Однако, похоже на сказку».
   Сколько лет испытания проводились? – спросил Иван Иванович и порадовался тому, что запомнил некоторые фразы местных умников. – Где результаты исследований? Ладно, едем на делянку, посмотрим, что ты вырастил.
    «Надоело в кабинете сидеть, – снова про себя подумал Иван Иванович, – посмотрю на это чудо. Если не удивлюсь, то хоть развеюсь».
   – Какие опыты, испытания? – оторопел младший научный сотрудник. – У меня Семяночка всего одна. Я её только что синтезировал. Я не селекционер, я – биохимик!
    «Не сик-лек-ци-онер. Тьфу ты зараза! Не выговоришь!»
   – Что же вам удалось синтезировать? – опустился снова в кресло директор.
   – Семяночку!
   – Это удобрение?
   – Нет! Это пока роза, – в голосе Петюнина послышались нотки раздражения. Он был готов взорваться.
   Бестолковость и некомпетентность Кактуса Ивановича (так окрестили директора работники ПоСТФУНИИСХ) была легендой в институте, о ней ходило множество анекдотов, однако и назначить испытания без его визы было невозможно.
   – Хорошо, – примирительно поднял сухонькую руку Иван Иванович, – посади её, вырасти, проведи опыты, тогда и поговорим.
   …Скала петюниского тела медленно поднималась из-за стола. Стул, счастливо проскрипев, освободился от крупного зада учёного, но от удара ногой кубарем отлетел к стене.
   Огнедышащий дракон был так близко, что руководитель ПоСТа взвизгнул:
   – Согласен… Согласен… Давай обговорим детали.
   – Семяночка растет минут двадцать, – успокоено говорил Петюнин, уперевшись кулачищами в стол, – Затем цветение, а семена даст, может быть, через три года, а может через тридцать…
    «Какая мне разница, – переводя дыхание и проклиная тот день, когда попал в ссылку, равнодушно думал Иван Иванович, – когда будут семена у этой Семяночки? Какая польза?»
   – Вы же мой руководитель проекта, – вдруг произнёс отчаявшийся младший научный сотрудник, – если всё пройдет удачно, вы станете академиком, а я – кандидатом, а может и доктором.

   В среду на Ученом совете яблоку было негде упасть. Пресса с утра атаковала институт. Маститые академики устроились поудобнее и обсуждали новости селекции, генетики, биохимии…
   Герой этого дня, младший научный сотрудник Петюнин сиял, как начищенные ботинки. Плохо завязанный галстук душил его мощную шею, новый пиджак сковывал движения. Точно в назначенное время «именинник» сделал доклад на тему «К вопросу о решении продовольственной программы в мировом масштабе». О названии темы Петюнин долго и безрезультатно спорил со своим новым руководителем, однако пришлось уступить.
   И вот он настал момент истины. Хозяева и гости перешли в ботанический сад в павильон субтропиков. Дрожащими руками младший научный сотрудник вырыл ямку в прокалённом песке, опустил туда, как великую драгоценность, Семяночку. Закопал, прихлопал ладонью. Вода из лейки обильно окропила место посадки.
   Минута тянулась, словно год. Вторая потянулась еще медленнее.
   Иван Иванович заёрзал на стуле, он затылком чувствовал тяжёлый взгляд самого важного академика, а желудком почти материально ощущал место своей очередной ссылки, где-то на Крайнем Севере.
   Время остановилось, и казалось, что Земля перестала вращаться.
   Киношники, чтобы скоротать время, решили закурить, но Петюнин на них так накинулся, что не раскуренные сигареты вернулись в карманы. В течение последующих двадцати минут собравшиеся слушали наставления о том, что любит Семяночка, и от чего её надо оберегать. Получалось, что главным врагом растения, выращенного из Семяночки, является никотин…
   На исходе лекции послышался возглас удивления…
   Из песка возник крохотный серый бугорок. Он стал быстро увеличиваться в размерах, потянулся в высоту, и, как в детском мультике, начал трансформироваться. Из стебля отпочковывались ветки, которые в свою очередь расщеплялись. На ветках серые бугорки превращались в листья. На концах веток, словно воздушные шарики, наливались бутоны. Они увеличивались и, наконец, раскрылись. Через несколько минут это был пышный розовый куст. На конце каждого побега красовался роскошный цветок.
   Не умолкая чакали фотокамеры, жужжали кинокамеры. Академики забыли о важности собственных персон и по-ребячьи смеялись. Волшебство случилось, но радость была не полной. Чего-то в этом чуде не хватало…
   Цвета!
   Возгласы удивления сменились возгласами разочарований. Розовый куст отливал серо-коричневым цветом. Люди науки безмолвствовали. Они не знали, как реагировать, что говорить. Похоже, опыт не удался.
   Счастливый Сергей Никитович стоял на коленях около своего детища. Он рыдал и целовал грязно-коричневые листья, обнимал колючий куст.
   Директор ПоСТ хотел уменьшиться до размеров Семяночки, чтобы слиться с песком, быть невидимым.
   – Н-да-а, – сказал самый важный академик, – недоработано…
   Недовольно посмотрел на Ивана Ивановича и встал, чтобы уйти.
   В это время куст начал темнеть, из густоты красок пробился вначале зелёный цвет листьев, затем брызнул ярко малиновый цвет лепестков роз. Восторженные зрители бросились к растению. Они трогали листья, рассматривали цветы. Девушка журналистка поднялась на цыпочках и понюхала один из цветков.
   – Пахнет, – удивленно проговорила она, – и какой тонкий аромат…
   Аромат розы быстро наполнил павильон. Самый важный академик приподнял бровь, немного подумал и ударил в ладони. Гром аплодисментов окружил Петюнина, потом переместился в сторону Ивана Ивановича. Обалдевший директор ПоСТа, манерно раскланиваясь, мысленно примерял на себя звание академика и подсчитывал, кому и сколько достанется от Государственной премии.
   – От всей души поздравляю, – протянул академик руку директору. – Знал, что не подведёте.
   Это было согласие академика на соавторство в открытии, финансирование и гарантия получения всех премий, которые только существовали.
   А розовый куст благоухал, раскрывая всё новые и новые цветки. На правах хозяина, Петюнин срезал розу и протянул её академику. И тут же словно по волшебству, на месте срезанного побега начал отрастать другой, но уже с двумя цветками.
   – Напомните-ка нам, чего боится наша Семяночка? – добродушно улыбнулся академик.
   – Табачного дыма. Никотин разрушает атомные связи…
   Он может ещё бы поговорил, но подскочивший Иван Иванович необычно для своего тщедушного тела громко крикнул:
   – Прошу к столам…
   Банкет гудел до самого утра. Гости разгоряченные выпитым и съеденным часто выходили перекурить и довольные возвращались в зал.
   С первыми лучами солнца Петюнин наконец-то вырвался из цепких объятий, желающих с ним выпить, и побежал в павильон, посмотреть, как там его детище провело первую ночь.
   …Солнце беспечно заглядывало сквозь стеклянный купол оранжереи и освещало жалкую кучку серо-коричневой пыли, вокруг которой, словно брёвна, валялись сотни сигаретных окурков различных марок.
1987 г.