Блеск

     Какое после рюмочных второе, по популярности, место встречи интеллигентных людей? Дом книги. В него упирается Казанский мост, на нём не протолкнуться. Хорошо было Канту, он ходил по проезжей части дороги: «Проще увернуться от лошади, чем от навязчивого собеседника».
     Шагаю аккуратно, чтобы не налететь на впередиидущего, как вдруг у самого носа опустили шлагбаум — чья-то рука. Резко останавливаюсь, в спину упёрлось что-то упругое и приятное, тут же ладошки схватились за мою талию (она есть). Приятное отстранилось, но не сразу, руки остались. «Простите», — это Юра извиняется перед девушкой. Руки убрались, я не оглядываюсь, чтобы не испортить впечатление.
     — Знаю, что Ира хочет. — Он по-хозяйски ведёт в магазин, берёт два томика детективов и ведёт дальше, на канал Грибоедова, в его кафе. Длинные ноги не спешат, они всегда уверены, что дошагают вовремя.
     У входа замешкались две, подруги. Одна стоит спиной к дверям и спрашивает:
     — Может, сюда пойти с Толиком?
     — Не пустят.
     — Почему это?
     — Потому что он козёл, — и показывает рукой на большую стеклянную дверь, там приклеено объявление «С животными вход воспрещён».
    Мы садимся у окна. Летний день в Питере тоже не торопится. С одной стороны блестит купол Казанского собора, с другой ему скромно подсвечивает глобус Зингера на Доме книги. На тротуаре голуби подбирают кусочки булки. Прохожие им не мешают, — обходят. За соседним столиком двое своё выпили, доругиваются:
     — Что ты на него налетаешь, он тогда с ума съехал.
     — Такового не может быть.
     — Почему это?
     — Съезжать у него не с чего.    
     — Ты его просто не понимаешь.
     — Это ты не понимаешь. Какой у тебя IQ?
     — Не проверял.
     — Боишься?
     Юра ждёт, когда недовольные друг другом уйдут.
     — Выпивка сходна с автомобилем: как он — средство передвижения, так и выпивка —  средство, средство общения. Иногда — разобщения.
     По привычке, он не выпускает инициативу и заказывает обоим свой любимый крем-суп. Официантка приносит одну тарелку.
     — Извините, закончился.
     «Неподходящее место для извинений», — думаю я.
    — Зато советуют, какой коньяк лучше брать, — читает он мою мысль, — и просит: — Принесите ещё ложку.
    Его рука с подчёркнутой значимостью поднимает рюмку, к блеску куполов присоединяется запонка. Оба улыбаемся, Юра соглашается:
    — Каждый должен чем-то блестеть.
    — Повезёт, если умом.
    — Хороший тост.
    Он ждёт, когда я первый воспользуюсь закуской. Потом берёт сам и возвращается к теме, теперь нашей общей.
    — О себе лучше самого никто не расскажет. Но к Ире это не относится, не в её характере. Она ведь о себе ничего не говорила? Я исправлю.
    — В школе я её не замечал, два класса разница, — начинает рассказывать. — С Ириным кузеном, Сашей, мы не один год ходили вместе на шахматы. Повзрослев, отмечали какой-то праздник — это могло быть всё, что угодно, например, отъезд его родителей на дачу. Зашёл спор о кино, тогда спорили яростно. Неожиданно пришла Ира, одна. Она напоминала осаждённую крепость, которая не сдаётся. Лет с пятнадцати у неё был роман с одноклассником, быстрое замужество. Дальше — коммуналка, мужа отчислили из института, после армии он не проявил желания ни учиться дальше, ни толком работать, и мир её возвышенных чувств начал разваливаться. Видимо, отношения испортились окончательно. Здесь она отражала нападки Сашиных друзей на фильм, не помню на какой, и привела цитату Фасбиндера. Этим оружием их отбила (кто такой?), а я сумел продолжить цитату, чем её удивил: — надо же, Сашин приятель, а знает Фасбиндера. Дело в том, что зарубежные фильмы шли в единственном кинотеатре — «Спартак», и туда было не попасть. За всем житейским — очередь, но вот чтобы отстоять пять-шесть часов за билетами на фильм, одних усилий недостаточно…
    Мы стали встречаться, но не часто, у каждого своя жизнь. Моих стихов Ира не любила, что нас связывало — страсть к литературе. Это было бегство от действительности. Мы вспоминали стихи любимых поэтов, обменивались книгами, которые не достать на чёрном рынке даже за большие деньги, которых, понятно, тоже не было. Вместе нам казалось, что жизнь продолжается. Она лучше знала Ахматову, Цветаеву. За чаем, не за вином, устраивали соревнование: один начинал стихотворение какого-нибудь поэта, другой должен был продолжить, или назывался третьестепенный герой серии романов — нужно назвать сюжеты, где он участвовал. Сравнивали сонеты Шекспира, Киплинга в разных переводах. Ире ближе Пастернак, одинаково относились к Маршаку, я считал Финкеля волшебником…
    Как она успевала следить за тем, что выходит, не понимал. Бориса Виана знаток литературы, это я о себе, даже не слышал, а она уже прочитала «Пену дней». Достала и мне. Книга не просто понравилась, а вызвала восторг. И так она во всём…
    Сидели, кажется, в «Сайгоне», тогда он уже стал другим;, книгу, что хотели, достать, не удалось, разговор не клеился. Дома у Иры тоже, наверное, расклеилось, и я пытался её ободрить сущей правдой:
    — Ты такая красивая и умная — грех унывать.
    — Ошибаешься. Во-первых — умная, а потом остальное.
    — Что поставишь на первое место, так жизнь и сложится.
    Неожиданно Юра замолкает, что не свойственно. У стола возникает Лена:
    — Знаю, где искать.
    — Хорошо, что не «у кого».
    — Моей тёте отвечал по домофону?
    Лена здоровается со мной и поясняет: — Юра не очень с ней ладит. Был дома один, увидел в окно, что тётка направляется к нам. Подъезд заперт, та звонит по домофону.
    — И что можно ответить? — удивляюсь я.
    — Никого нет дома.
    — Как я ей объясню? — возмущается Лена.
    — Объяснять можно тому, кто способен понять. — Юра всегда логичен.

    Из романа "Признание в любви". Он есть и на Литрес.
    Редактор Эксмо написала "Книга потрясающая".