Комната для плачущих душ

В забвении своей собственной жизни Мэрилин Монро блуждала, словно по мрачной пустыне, интуитивно нащупывая путь к спасению, которого, казалось, не существовало и никогда не существовало. Но однажды она наткнулась на страницы… не вырванные из книги, а из чьей-то души, из чьей-то вселенной. Это были записи Артура Миллера, человека, который, по ее вере, разделял с ней все светлое, что еще оставалось в этом мире. Она прочитала эти строки в тишине, которая, как хищница, засела рядом. Слова звучали в ее голове, будто тяжелые удары колокола, эхом возвращающиеся в пустоту: "Она — разочарование. Наш брак был ошибкой. Я не люблю ее. Она разрушает и меня, и себя".
В этот момент для Мэрилин будто рухнул вселенский купол. Ее душа не коснулась даже дна, ведь дна не было. Была лишь бесконечная темнота, знакомая до боли, до тошноты — та самая, что окружала ее в детские годы. Тогда ей казалось, что все страшные существа ночи жили именно там — в углах сиротских приютов, где казенная мебель выли и трещали под ветром, словно мольбы забытых детей.
Но боль от предательства Артура была иной. Глубже. Острее. Как будто все слои, годами наращиваемые на ее сердце в попытках избежать старых ран, разлетелись в щепки. Она не могла кричать, не могла плакать. Слезы давно стали скучными и привычными, утратив смысл. Вместо этого она снова погрузилась в то место, которое знала лучше всего: в комнату тьмы внутри себя — ту самую, где тишина звенела как раздавленный криком колокольный звон, где стены были вымазаны прошлым, где обитали обманчиво знакомые воображаемые монстры.
Ее дневник стал единственным свидетельством этих минут. Она не винила Артура. Она не могла слиться в гнев или отомстить — это было слишком чуждо ей. Не он был виноват. Она была виновата сама. Не заслужила. Не смогла. Не соответствовала. Ее слова отдавали слишком глубокой тоской, чтобы ее можно было разложить по полочкам:

"Люди разочаровываются во мне так же просто, как зажигается спичка. Вспыхивают надежды, а после — только пепел. Я очередная пустая оболочка. Я всего лишь темная форточка в яркой комнате их жизни. Они выходят наружу, в сад, но сад никогда не для меня."
Она вспомнила каждый раз, когда ее предавали — в детстве, когда приемные семьи сменялись одна за другой; юности, когда мужчины врывались в ее жизнь, требуя света и тепла, которых у нее не было. Каждый раз, когда кто-то оставлял ее одну в тени, наедине с ее страхами, она думала, что комната темноты внутри нее просто расширяется. Тогда это пространство хотя бы имело границы. Сейчас — простиралось, как бескрайний космос, в котором не было ни света, ни кислорода.
Она верила, что люди рано или поздно уходят, и поэтому не бросалась за ними, не умоляла остаться. И когда Артур дал ей это предательство в своих записях, да еще так спокойно, методично, она не удивилась. Даже не попыталась оправдываться. Все ожидали от нее сцен — ведь ее образ был связан с театральной страстью, эмоцией под светом прожекторов. Но страсть была изъята у нее много лет назад. Она приняла удар молча, без слез, привыкнув к роли той, кто всегда проигрывает на последнем акте.
Мэрилин поняла, что в этой "комнате" ей уютнее. Да, многие боятся собственного одиночества, боятся тьмы в себе, забытых уголков сознания, но не она. Это место давно стало ей родным, как старый домашний халат — не красивый, но согревающий. Здесь не было страха — только привычная тишина, обволакивающая как вечное кокон. В конце концов, в полном мраке не было ни боли, ни ожиданий, ни разочарований, потому что некому больше было разочаровываться.
С годами, несмотря на успех и славу, выстроенные архетипы "королевы света", "желания на ножках" и "иконы вдохновения", в Мэрилин задалась одна несостоятельная борьба — поверить самому себе, что на свете может быть что-то настоящее, не отходчивое, не ушедшее в воздух. Но вера предала ее. Внутри пульсировала тихая мысль: "Зачем иллюзии? Я должна остаться здесь".
Ее тьма — это не конфликт. Это не враг. Скорее, она была как мягкий, терпеливый друг, который всегда ждет прибытия. Тишина внутри разговаривала с ней — шепотом, необременительно, обещая отсутствие боли.
Каждое утро, открывая глаза, она вспоминала тот сад, который ей предлагали. Красивый, утопающий в солнечных лучах, встречающих ее открытые объятия. Но, глядя в зеркало, она сразу понимала — тот сад вымышлен. Солнце не для нее. Ее место — комната для плачущих душ, где она может закрыть дверь и запереться от лжи, улыбок и сомнений. Она больше не верила, что что-то способно вытащить ее даже к стылому утреннему свету.
Хотя кому-то и покажется, что у Мэрилин не было искры надежды, это не совсем так. Искра осталась. Но она тихо тлела на дне ее комнаты. Не для борьбы за солнечные сады. А просто чтобы ожить с одной мыслью: "Моя искра освещает лишь мой мрак."