Греческий лабиринт

 
                Я знаю Греческий лабиринт... даю тебе
                слово, что этот лабиринт сделан из одной
                прямой линии — невидимой и прочной.
 
                Хорхе Луис Борхес
 
 
 Античность всегда больше чем эпоха, концентрирующая
базовые цивилизационные потоки планеты. Она, прежде всего, — предельно открытая система идей, нацеленных в будущее.
Именно открытость для будущего масштабирует ее как отдельную планету. Борхес не ошибся, «греческий лабиринт сделан из
одной прямой линии».
 Австрийский физик Людвиг Больцман утверждал, что движение Стрелы времени от прошлого к будущему происходит только
в индивидуальных мирах или системах и только по отношению
к настоящему, заданному внутри таких систем.
 Информационные потоки, идущие от античности, несут
в себе свойства «живого знания» в потенциальном воздействии
на ход Событий. Хороший пример — Авиценна, который как ин
формационный поток в конструкции времени занимает боль
шее место в период итальянского Ренессанса, нежели в пери
од арабского Ренессанса. Все европейские университеты более
500 лет были ориентированы на его «Канон врачебной науки».
 Начало греческого лабиринта — Событие, состоящее из бес
конечного множества проявлений духа и мысли. Например, Гомер сидит на мраморной скамье, а история Эллады, как котенок,
свернулась у его ног. Мгновение — и начинается череда событий,
которые выстраиваются между прошлым и будущим.
 Правила «греческого лабиринта» — правила прямой линии,
которая делает конструкцию времени единой, словно сшивая
ее изломы и изгибы. Каждое новое поколение (выполняющее
план истории) принимает сигналы античности. Тогда, к примеру,
в конструкции времени появляется арабский Ренессанс, и открытая цивилизация античности становится частью метацивилизации Ренессанса. Происходит информационная сингулярность
масштабов зарождения новой звезды.

 «Бессонница. Гомер. Тугие паруса»

 Гомер начинает свой рассказ, и корабли Эллады плывут к берегам Трои.
 Я чувствую ветер, я там, на одном из кораблей. Воображение
Гомера уносит меня в реальность, где Ахиллес и Одиссей еще полны надежд и планов. Их ждут сражения, радости и разочарования.
Для них еще отрыты двери в вечную конструкцию Мифа. Скоро
они закроются. На Стреле времени ужасные сквозняки, двери так
и хлопают. Надо успеть уйти вовремя. Но это не для Гомера. Он
слеп, и потому видит только то, что хочет. Такова античность. Та
ков лабиринт греков.
 Иду по кромке прибоя. Думаю о Гомере. Волны Арабского залива, теплые и неторопливые, бережно омывают мне стопы. Горизонт
лазурен и чист. Арабская лазурь сливается с античным узором на
вогнутых стенах внутри Стрелы времени. Двери большей частью
открыты, и я знаю, что одна из них моя. Мысли, как отголоски
греческих мелодий, наполняют старинные фиалы памяти.

 Слепну.
 Снится мне Гомер,
 храм Афины,
 груди острые гетер
 и маслины.
 Чуден
 греческий язык,
 как из глины,
 вылепил
 слепой старик
 два кувшина. 
 Минуло немало лет,
 где вы —
 боги?
 А в кувшинах — тот же свет,
 в каждом слоге.

 «Илиада» и «Одиссея» — два кувшина, информационное наполнение эпохи событиями, которых могло и не быть. Хотя Ахиллес и Одиссей не нуждаются в реальности, они дышат (до сих пор)
воздухом мифа.

 Метафизика: выход из пещеры реальности

 Голос Гомера смолкает, нарастает шум из далекого прошлого.
 Эллада полна жизни, полуразрушенные памятники только
для наших современников.
 Вот Диоген машет нам рукой, высунувшись из своей бочки.
 Вот Демокрит смеется над людьми своим знаменитым смехом (причина — абсолютная глупость социальных устремлений
человечества).
 Сократ пьет сок цикуты, успев ответить на вопрос, какие по
чести ему воздать после смерти: «Похороните, если догоните».
 Аристотель произносит заветное ключевое слово для целой
эпохи (а правильнее сказать — для всей истории человечества):
«Метафизика».
 Ясно одно: начало системно.
 Впрочем, есть один момент, который непосредственно символизирует функционал отрытой цивилизации — это знаменитая
притча Платона о пещере как символе замкнутого в локальной
реальности бытия.
 Символизм пещеры разные ученые трактуют по-своему,
оставляя за Платоном факт События.
 Британский физик Роджер Пенроуз видит ситуацию так:
«Платон вообразил нескольких граждан, заточенных в пещере
и прикованных таким образом, чтобы они не могли видеть находившихся за их спинами совершенных форм, отбрасывающих
в свете костра тени на стену пещеры, доступную взорам прикованных граждан. Таким образом, люди непосредственно видели
лишь несовершенные тени тех форм, к тому же искаженные не
ровным светом костра. Совершенные формы символизировали
собой математические идеи, а тени на стене — мир «физической
реальности».
 Передав факт события, Пенроуз делает, на мой взгляд, очень
важный вывод: «Неважно, какие именно законы управляют деятельностью разума и с помощью каких средств мы будем эту
деятельность описывать, — все они непременно должны являться
неотъемлемой частью того грандиозного механизма, что управляет
всеми прочими материальными проявлениями нашей Вселенной».
 Эффект Платона (условно назовем это так), который символизирует потенциальную возможность выхода, позволяет понять
смысл греческого лабиринта как прямой линии, по которой целая
цивилизация совершает путь в будущее.
 И пусть ее там ждет (для начала) Архангел Гавриил (Ангел Джабраил), это не меняет суть смыслов, устремленных во временной
поток, который в этой книге получил определение «арабский Ренессанс».
 Делёз учил: «Смысл — это вовсе не принцип и не первопричина, это продукт». Добавлю: интеллектуальный продукт, согласно
Делёзу неотделимый от поверхности, «которая и есть его собственное измерение».
 Открытая цивилизация античности мне видится скользящей
по поверхности реальности, при этом цепляющейся за эту реальность, которая не так прочна, как нам представляется. Вернер
Гейзенберг считал: «Идея реальности материи, вероятно, являлась самой сильной стороной жесткой системы понятий XIX века;
эта идея в связи с новым опытом должна быть, по меньшей мере,
модифицирована».
 Нет уверенности, что реальность всегда упруга на ощупь.
Даже без модификации, о которой говорит Гейзенберг, следует
допустить моменты слияния макро- и микромиров, что делало локальную реальность, прежде всего локальную реальность
арабского Ренессанса, особо восприимчивой к метафизике античного начала, греческой мысли в ее космическом измерении. 
Это и хорошо. Вестники античной цивилизации нуждались не
только в «прямом», но, в первую очередь, в трансцендентальном
лабиринте. Античным парусам нужен был попутный ветер новых
иллюзий и духовных исканий.
 Аристотель, которого можно считать первым, кто шагнул по
греческому лабиринту в арабский Ренессанс (на правах Первого
Учителя), считал, что у каждого движения есть причина, а у той —
своя, и, значит, должна существовать самая первая. Бог приводит мир в движение силой влечения, т. к. все сущее испытывает
тягу к Бытию. Для него Бог — это чистое сознание, одновременно
и мыслитель, и сама мысль.
 В контексте наших рассуждений это не просто философия.
Это стратегия, посыл в будущее, где классические религии вывели формулу единобожия. Античность была готова к арабскому
Ренессансу.
 Предвосхищение Смыслов Корана в измерениях иных культур и времен было тем самым следствием, которое предшествует
причине.

 Скажи, о созданный из праха:
 Господь Един — в Нем смысл всего.
 И нету равного Аллаху,
 И нет Начала у Него!
 
Сура 112, Очищение (Веры)

 Так я услышал эту суру.
 В знаменитой «Естественной истории» Плиний Старший пи
сал: «Полагаю, что отыскивать, каковы облик и форма Бога, это
просто проявление присущей человеку слабости. Если Бог есть,
то где бы он ни обитал, он весь представляет собой ум, весь — зрение, весь — душу, весь — дух, весь — то, что он есть».
 Античность была готова к Смыслу Суры 112. И не стоит за
бывать, что Сократ первым в истории Античности выступил на
защиту устного слова, подчеркнув важность его живого звучания.
Это было подтверждением того, что устное слово имеет большую
власть над материей.
 Когда Сократа приговорили к смерти (объявлен виновным
двумястами восемьюдесятью одним голосом против двухсот
двадцати), он лишь засвидетельствовал свою любовь к своему
народу, свою верность Богу: «Я вас люблю, афиняне... Но я скорее
послушаюсь Бога, чем вас».
 Вот оно — Начало. Школа веры и верности своим убеждениям. Как это было важно для истории, для наполнения её Смысла,
который не приемлет давления социума (его часто просто непроходимой тупости).
 
Прогулки с Галеном

 Для меня античность, как обнаженная гречанка, всегда желанна (в моем сократовском возрасте — больше в мыслях).
 Сартр очень тонко заметил: «Лица других людей наделены
смыслом. Мое — нет». Свобода от календаря стирает привязки
к себе. Я не чувствую отдаления от дней Сократа. С ранней юности меня окружают книги. Платон, Аристотель, Диоген, Гиппо
крат, Гален, Цельс, Квинт Серен Саммоник. Античность — на расстоянии вытянутой руки.
 Снял с полки книгу, и ты в гостях у Галена. Так, подражая Сар
тру, «сам извлекаю себя из небытия» и выхожу подышать воздухом Рима.

 Люблю бывать я в Древнем Риме:
 Не в том, что ныне лишь музей,
 А чье когорты славят имя,
 Где жаждет крови Колизей!
 
 Мне нравится бродить с Галеном,
 Вникая в суть его забот
 О том, что поднимают цены
 И как полезен огород.

 О том, что забывают греков.
 Не моден нынче Гиппократ!
 И хорошо, что я приехал,
 Когда собрали виноград.

 Так и хочется сказать Галену словами Сенеки: «Все у нас... чужое, одно лишь время наше».
 Люблю писать о Галене. Он не давит. Его пребывание в процессе арабского Ренессанса подтверждает мои ощущения. Труды
Галена переводились на арабский язык не менее часто, чем труды
Аристотеля, который, как было уже сказано, вошел в Ренессанс на
правах Первого Учителя.
 Впрочем, «Прогулки с Галеном» — это скорее мое состояние.
Состояние ума. Как верно заметил Анри Бергсон: «Каждое наше
состояние, исходя от нас, в то же время меняет нашу личность,
ибо является новой, только что принятой нами формой». Может,
оно и так, но с Галеном я остаюсь самим собой, словно мы были
друзьями не одно тысячелетие. В моей реальности мне хуже, чем
на улицах Древнего Рима.
 Может, она давно уже не моя?

Фрагмент из книги "Арабский Ренессанс в конструкции Времени" (2024).