Повесть. Блокадная история

               
              (Любые совпадения имён и фамилий автор просит считать случайными)

                Мужеству и стойкости
                ленинградцев посвящается.

                Глава 1.
         Пасмурный январский день стремительно угасал. Балтийское небо висело на крышах домов морозной туманностью. По воле этой туманности сегодняшний день прошёл относительно спокойно. Лишь перед полуднем несколько тяжёлых снарядов прошелестели над центром Ленинграда и разорвались где-то на Васильевском острове. После чего наступила настороженная тишина.
         Обезлюдевший к этому часу город чутко вслушивался в хрупкую тишину замёрзшими проёмами выбитых и уцелевших окон и молчал. Молчали пустынные улицы, кажущиеся безжизненными набережные, скованные льдом реки и каналы. И только размеренные удары метронома из уличных репродукторов нарушали всеобщее молчание: так-так, так-так, так-так…
          Внезапно с улицы Гоголя* послышался шум мотора, и на проспект 25-го Октября** выехала полуторка с закрытым брезентовым кузовом. Мёрзлый снег скрипел под её колёсами, крошился в пыль и завивался позади белыми вихрями. За рулём автомобиля сидел плотный усатый красноармеец лет сорока. Время от времени он поправлял великоватую ушанку, сползающую от тряски на глаза. При этом шофёр успевал ловко выкручивать баранку то влево, то вправо, удерживая машину на накатанной колее, которая извивалась между занесёнными снегом завалами и воронками в мостовой. Рядом с шофёром сидел молоденький офицер в новой шинели с двумя лейтенантскими кубиками на малиновых петлицах.
         Машина неспешно пересекла Мойку, затем канал Грибоедова, проехала мимо обгоревшего остова Гостиного двора, миновала Аничков мост и на пресечении с проспектом Володарского*** повернула налево. Не доезжая до Невы, полуторка свернула направо на улицу Вавилова**** и через пару минут, почти в темноте, въехала во внутренний двор бывшей «Шпалерки»,***** а ныне тюрьмы НКВД.
          На вышке часового вспыхнул прожектор. Шофёр, остановив машину, степенно вылез из кабины, подошёл к заснеженному заднему борту и, раскрыв запорные крюки, откинул его. В кузове послышалось движение. Заиндевевший полог полетел наверх, осыпав водителя изморозью. Боец в белом полушубке, откинувший брезент, огляделся, поправил на плече ремень автомата и спрыгнул вниз. Одновременно из-за правого борта появился лейтенант:
         - Порядок, Сергеев?
         - Так точно, товарищ лейтенант! – ответил боец.
         Офицер заглянул в полумрак кузова и придирчиво спросил:
         - В чём дело, Ахмедов?
          Луч прожектора выхватил из чрева полуторки два силуэта. Первым на свету показался человек в стёганой телогрейке и ватных штанах, заправленных в валенки. Руки его были скованы наручниками. Короткая клочковатая борода обрамляла серое лицо с кровоподтёком под левым глазом. Сбоку и чуть позади него двигался пригнувшийся огромный Ахмедов, держа человека за шиворот. Доведя подопечного до края кузова, боец с неподдельной яростью швырнул его на укатанный снег. Пролетев добрых три метра, человек упал на бок. От падения с его головы слетела ушанка. Человек приподнялся, опираясь голыми руками на мёрзлый наст, и сел, поджав под себя ноги. Он совершенно не следил за тем, что происходило вокруг. Всё внимание человека было сосредоточено на валяющейся рядом шапке, которую он  пытался взять окоченевшими пальцами. Пальцы не слушались. Человек поднёс руки ко рту и торопливо подышал на непослушные фаланги. Затем повторил попытку овладеть ушанкой.
          В это время спрыгнувший с кузова великан Ахмедов сорвал с плеча автомат, явно намереваясь ударить прикладом сидевшего на снегу человека. Сторожевой пёс у въездных ворот среагировал на резкое движение, зашёлся лаем и рванул к машине. Но тяжёлая цепь осадила его.
          - О-отставить, Ахмедов! – зычно остановил бойца лейтенант и тихо добавил – Не марай руки.
          Ахмедов по-азиатски выругался, из чего можно было различить лишь одно слово – шайтан, злобно сверкнул глазами и отошёл в сторону.
          Некоторое время лейтенант наблюдал за безуспешными попытками человека поднять шапку, и на его юном лице всё более проявлялось брезгливость.
         - Встать! – наконец резко скомандовал офицер.
          Человек вздрогнул от неожиданного окрика и, тут же найдя решение, сгрёб ушанку обеими руками, прижал её к груди и тяжело поднялся.
          - Следовать за мной. – Снова приказал лейтенант и, не оборачиваясь, зашагал к двери приёмника.
          Так и прошествовали они через двор мимо заснеженной полуторки: подтянутый лейтенант, бородатый человек и два бойца с автоматами наизготовку. Процессия поднялась на крыльцо приёмника, и, как только дверь за ними закрылась, прожектор на вышке погас.
         В помещении было значительно теплее, чем на улице. Капитан, сидевший за перегородкой, поднялся при виде вошедших, выслушал доклад, снова сел и начал что-то записывать в журнал. В углу помещения краснела железными боками маленькая печка, источая божественное тепло. Человек в телогрейке потянулся было в её сторону, но лейтенант, не оборачиваясь, словно имел на затылке глаза, хрипло рыкнул:
          - Арестованный, стоять на месте. – И лишь через пару секунд после произнесенных слов обернулся, проверяя исполнение приказа.
         Вскоре команда во главе с лейтенантом удалилась. Человека заставили раздеться до кальсон и обыскали. При обыске у него были изъяты карманные часы на цепочке, домашние ключи, коробок спичек, поясной ремень. Вся процедура досмотра проходила откровенно грубо, нарочито хамовато. При этом недобрые взгляды тюремщиков не сулили человеку ничего хорошего.
         К моменту обыска замёрзшие пальцы рук арестованного отошли и теперь нестерпимо ныли от жутких покалываний. Превозмогая боль, подгоняемый тюремщиками, человек облачился в свои нехитрые пожитки и замер в ожидании. Через несколько минут грузный сержант подвёл его к металлической двери, возле которой скомандовал:
         - Лицом к стене! Руки за спину.
         Открыв замок, он распахнул дверь.
         - Вперёд! – И снова напомнил. – Руки за спину.
          Они спустились вниз на девятнадцать ступенек по тускло освещённой металлической лестнице, и двинулись по длинному полутёмному коридору, в середине которого едва брезжил свет одинокой лампочки. В коридоре стоял крепкий запах затхлости, сырости и человеческих нечистот. Слева и справа темнели проёмы с коваными дверьми. Возле одного из таких проёмов конвойный остановил человека:
         - Стоять! Лицом к стене.
         Лязгнул замок, тяжёлая дверь натужено отворилась, обнажая за собой абсолютный мрак.
         - Заходи, - сердито приказал сержант.
          И, видя, что человек в нерешительности замер перед темнотой, он с размаху приложился увесистой ладонью к его спине. Заключённый полетел вниз через три входные ступени и, ударившись головой о цементный пол, потерял сознание. Конвойный брезгливо вытер ладонь о галифе, смачно сплюнул вослед и только после этого закрыл дверь.

                Глава 2.
         При свете настольной лампы капитан НКВД, Олег Званин, знакомился с делом арестованного Горчакова Михаила Артемьевича. В деле этом пока было всего несколько листков, но от их содержания пробивал озноб. Матёрый оперативник, лично задержавший с начала блокады свыше десятка диверсантов, повидавший за эти месяцы немало крови, порядком испытавший на себе все ужасы войны – отказывался верить в написанное. Он был глубоко убеждён, что советские люди – люди особого склада, что они никогда не опустятся до подобного, а распространяемые по городу слухи – не что иное, как фашистская пропаганда. Но теперь…
          Дочитав последний лист, капитан захлопнул папку, закурил папиросу и нервно зашагал из угла в угол. Чушь какая-то. Чтобы большевик пошёл на такое – никак не укладывалось в голове. Нет, что-то здесь не так. Затушив окурок, Званин уселся за стол и снова открыл дело. Документом номер один было заявление от гражданки Сердюковой П.Н..

                В НКВД СССР
                от Сердюковой П.Н.

                Заявление.

Я, Сердюкова Палина Никаноравна 1899 года раждения атветственна заявляю что кудайто подивалася моя соседка Горчакова Мария. Сначала года она никуды нивыхадила с квартиры и даже во время бамбёжек. Другой раз до новава года мы встречались с ей в каридоре и она всё жалилась на слабость и апухшие ноги. Очинь была слаба балезная. А тута совсем выхадить нистала. Я спросила ейнова мужа Михал Артемевича где жена нислучилось чаво? А ён атвечал дескать третий дён как пошла мать праведать. Врёт истиный крест врёт. Куды ж ей итить ежели она ноги еле переставляла. Дак ышо мать ейная живёт у нарвских ворот даль такая. Да и нивыхадила она с квартиры я бы заметила. А давеча прахажу мимо ихних дверей и чую запах варёнава мяса тянет. Спрасила ейнова мужа опять откуда мясо то? А ён гаварить мол лошадь на заводе убило снарядом так всем дали понемногу. Только чудно всё ето и падазрительна. Прашу праверить мой сигнал.

                15.01.1942 года             Сердюкова П.Н.

         Капитан перевернул лист. За ним следовал рапорт участкового милиционера.

                Начальнику Октябрьского
                райотдела НКВД майору Н.
                от участкового уполномоченного
                капитана Войцевича И.Ф.

                Рапорт.

          16.01.1942 года в 9-30 утра прибыл для проверки сигнала гражданки Сердюковой П.Н. по адресу, где проживает указанная гражданка и семья Горчаковых. Для порядку мною был вызван старший по дому, товарищ Луценко Т.И. Квартира коммунальная состоит из 5 комнат. Двери всех комнат выходят в общий коридор. Большая общая кухня пустая без мебели. В одной комнате справа от входной двери проживает указанная гражданка Сердюкова. Две смежные комнаты в конце коридора по другую сторону занимает семья Горчаковых. Остальные две комнаты пустуют. Дверь в комнату Горчаковых была закрыта. Послал товарища Луценко за дворником, который сумел подобрать ключ и открыл дверь. В первой комнате было темно. Два окна плотно закрыты шторами для светомаскировки. Сняв светомаскировку с одного окна, обнаружил в отгороженном пологом углу на сдвинутых вместе кроватях двух живых детей примерно 5 и 7 лет с признаками дистрофии. Дети одеты в шубки, шапки, валенки и закутаны одеялами. В помещении достаточно холодно. Самодельная железная печка тоже холодная. В смежной маленькой комнате с одним окном обнаружил накрытый белой простынёй труп женщины с перерезанным горлом. Маскировка на окне отсутствует. Оконной рамы тоже нет. По этой причине пол в комнате занесён снегом. Тело окоченевшее. Труп частично расчленён (отсутствует правая рука).  Комната тут же была мною опечатана примерно в 10-00 и выставлена охрана в лице старшего по дому товарища Луценко. Самого Горчакова в тот момент дома не оказалось.
          Я отбыл на свой участок, откуда немедленно доложил о случившемся в райотдел НКВД, а также связался с отделом по делам детей и вернулся в указанную квартиру. В 11-00 прибыл детский инспектор младший лейтенант Сафонова Т.Ю. Оба ребёнка в её сопровождении были отправлены на машине в детский приёмник НКВД.
          Примерно в 11-15 прибыла оперативная группа со следователем и криминалистом. В ходе следственных мероприятий гр-ка Сердюкова при понятых опознала в убитой свою соседку Горчакову Марию.

              16.01.1942 г.     Участковый уполномоченный капитан Войцевич И.Ф.

         Третьим документом был протокол осмотра места происшествия. Званин пропустил описание комнат и прочие второстепенные детали и выхватил глазами самое главное:
         …В углу маленькой комнаты под снегом обнаружена опасная бритва со следами крови, предположительно орудие убийства...
         …Возле железной печки среди деревянных чурок был обнаружен топор также со следами крови, предположительно орудие расчленения…
          …На подоконнике за шторой найдена кастрюля ёмкостью примерно в три литра с замёрзшей жидкостью и мясной костью, предположительно человеческой. Рядом с кастрюлей ещё две замёрзшие мясные кости, также предположительно человеческие…
          Далее капитан внимательно перечитал предварительное заключение криминалиста, из которого следовало, что Горчакова М.П. погибла от многочисленной потери крови из раны на шее, нанесённой острым режущим предметом. Вроде бы, всё логично и понятно. Завтра у него будет результат экспертизы по отпечаткам на бритве, и следствие можно заканчивать. Вот и рапорт о задержании очевидного убийцы косвенно подтверждает – испугался душегуб за содеянное, пытался бежать, но не удалось.

                Начальнику Октябрьского
                райотдела НКВД майору Н.
                от лейтенанта Быкова В.Л.

                Рапорт.

         16.01.1942 года в 14 часов получив ордер на арест Горчакова Михаила Артемьевича, выехал с группой из двух милиционеров в лице Сергеева и Ахмедова на автомобиле ГАЗ-АА на завод «Андре Марти»****** для задержания указанного гражданина, по оперативным данным работающего на этом заводе. Гражданин Горчаков был вызван в кабинет начальника цеха, где и был произведён арест. При задержании Горчаков пытался оказать сопротивление, хотел бежать (рвался, якобы, к своим детям). Пришлось применить силу.
         Около шестнадцати тридцати арестованный был доставлен в тюрьму предварительного содержания по улице Вавилова дом 25 и передан согласно протоколу дежурному капитану Разумовскому Г.Б.

                16.01.1942 г.                Лейтенант НКВД Быков В.Л.

         Согласно этим документам суть произошедшего была предельно ясна: есть преступление – есть преступник. Но дальше к делу прилагалась характеристика на Горчакова, подписанная начальником цеха Бондаренко. Из неё следовало, что Горчаков М.А. член партии с 1921 года, является убеждённым большевиком, ответственным и первостепенным специалистом, что он участвовал в гражданской войне, награждён орденом Красного Знамени. В начале тридцатых годов создавал колхозы в Псковской губернии, был тяжело ранен кулаками. Человек с железной силой воли, примерный семьянин, любящий жену и детей. Трижды подавал заявление об отправке на фронт. Характеристику подтверждала выписка из заводского отдела кадров.
И характеристика, и выписка ломали почти выстроенную уже  в голове капитана обличительную линию. Вместе с тем, Званин помнил, громкие дела «приспособленцев-шкурников» в середине тридцатых годов. Те  люди тоже были партийными. Только они не имели ничего общего с партией, а вступали в неё ради карьеры и личной выгоды. Партийный билет они использовали, как прикрытие. Только это не спасало. Рано или поздно карающие органы обращали на них свой взор. Изобличённые в воровстве и корыстных махинациях, те лжепартийцы всегда стремились спасти свою шкуру. Их незавидное будущее не вызывало у Званина ни жалости, ни сострадания. Но работа по таким делам всегда оставляла неприятный осадок.
          С одной стороны, не похож Горчаков на примазавшегося к партии – у него гражданская за плечами. А с другой? Десять, двадцать лет назад он был героем. А что представляет собой этот Горчаков сейчас? Повидал уже Званин, как голод в одночасье ломает людей. Встречались ему практически скелеты с лицами-черепами обтянутыми кожей, и кричащими глазами: «Хлеба! Хоть крошечку хлеба!».
          Шла самая страшная блокадная зима, которую ленинградцы окрестили «смертным временем». Каждый день методичные фашистские артобстрелы и бомбардировки, пожары и разрушения, холод и мрак. Но самым страшным злом для людей был голод. Голод доводил до отчаяния, до помутнения рассудка. Порой человек сам себе не мог объяснить – почему он съел из семейного хлеба маленький довесок, пока нёс пайку от хлебопункта до дома, или почему отнял кусочек пропитания у более слабого. Далеко не всякий мог управлять сознанием, когда жизнь человеческая поддерживалась всего ста двадцатью пятью граммами хлеба в сутки. 
          И всё же испытывавшая ленинградцев на прочность война не отменила ни честности, ни порядочности. В подтверждение тому память Званина хранила не единый случай, которым он сам был свидетелем.  Однажды утром он прибыл с опергруппой на площадь Труда, где возле хлебопункта разорвался тяжёлый фашистский снаряд. Перед взором капитана открылась ужасная картина. Всюду лежали раненные и убитые. Плач и стоны разносились над площадью. Шофёр хлебовозки погиб при взрыве. Машину перевернуло, и буханки разбросало по снегу. Но никто из оставшихся в живых, не взял себе ни кусочка. Хлеб бережно собирали, переносили в хлебопункт, и только потом каждый получал его по своим талонам. И делали это люди не из-за страха наказания, а от понимания, что хлеб нужен всем. 
         Знал капитан случаи, когда люди делились последним кусочком с совершенно незнакомым человеком, или просто помогали обессилевшему дойти до дома. И если бы не эта ленинградская взаимовыручка, то погибших в первую зиму блокады оказалось бы в разы больше. Война и страдания не убили в людях человеческое начало. Измотанные голодом и холодом, ленинградцы становились к станкам, чтобы дать фронту оружие, выходили на разбор завалов, залезали на крыши во время бомбёжек гасить «зажигалки»********. В большинстве своём, они были обычными людьми, и никогда не ведали подобных испытаний. Но сейчас люди знали, что по-другому нельзя. И чем труднее им приходилось, тем сильнее становились
они. Именно про таких людей сказал поэт Тихонов: «Гвозди б делать из этих людей – крепче б не было в мире гвоздей». Ленинградцы считали, что лучше умереть, чем сдаться на милость врагу. Они явили всему миру беспримерный дух стойкости и мужества. И величие этого духа вселяло в Званина гордость за ленинградцев, и укрепляло веру в неминуемую победу над врагом.
         Но сегодня, с той самой минуты, когда он впервые ознакомился с содержанием дела под грифом «Секретно», капитан пребывал не в лучшем расположении. Дело, бросающее тень на советского человека, вызывало неприязнь и раздражение.
         Чем больше Званин размышлял, тем отчётливей проявлялось противоречие между характером преступления и психологическим портретом преступника. «Ведь, не за былые заслуги этому Горчакову дали «бронь» от фронта. – Думал Званин. – И всё же – верный последователь дела Ленина-Сталина, беспощадный борец за Советскую власть – и такое преступление? Мог или не мог сломаться большевик за несколько месяцев блокады? Ради чего пошёл он на такое? Спасти свою шкуру? А может детей? Что двигало этим Горчаковым? Мотив! Нужно понять мотив преступника. Будет мотив – всё встанет на свои места. Пора познакомиться с этим упырём».
         Капитан решительно затушил в пепельнице папиросу и нажал встроенную в столе кнопку. Вошёл дежурный:
         - Разрешите?
         - Горчакова ко мне на допрос. – Приказал Званин.
         - Есть. – Взял под козырёк дежурный. – Разрешите идти?
         - Выполняй. – Вяло ответил капитан, достал из ящика чистый лист протокола и снова закурил.

                Глава 3.
          Арестованным оказался человек среднего роста с серым осунувшимся лицом. Короткая неухоженная борода, свежая ссадина на левой щеке. Взгляд провалившихся глаз какой-то неживой, или, скорее, направлен внутрь. Надорванный по шву на правом плече рукав телогрейки придавал арестанту неряшливый вид. Горчаков неуклюже дошёл до стола и скорее повалился, чем сел, на привинченный к полу табурет.
         - Фамилия, имя, отчество?
         - Горчаков Михаил Артемьевич.
         - Дата и год рождения?..
          Пока Званин записывал ответы на стандартные вопросы, арестант изучал капитана, и постепенно в безразличном взгляде его начала проявляться настороженная осмысленность. Наконец он решился и, в случившуюся короткую паузу тихо, но внятно спросил:
         - Товарищ капитан, вы случайно не знаете, что с моими детьми?
         - Я тебе, гнида, не товарищ, а гражданин следователь. – Чётко разделяя слова, отрезал Званин. – И вопросы здесь задаю я. А твоё дело на них отвечать. Ясно!
         Искорка надежды в глазах потухла, и арестант отозвался бесцветным голосом:
         - Ясно, гражданин следователь.
         Званин отодвинул от себя перо с чернильницей и, с трудом сдерживая раздражение, произнёс:
         - Гражданин Горчаков, вы обвиняетесь в убийстве своей жены Горчаковой Марии Серафимовны в особо изуверской форме с последующим расчленением тела. Что вы можете сказать по данному обвинению?
         - Я не убивал своей жены.
         Подобный ответ нисколько не смутил Званина, и он продолжил:
         - Отпираться бессмысленно, Горчаков. У меня достаточно доказательств вашей вины. Лучше скажите правду. Поверьте, вам же легче будет. Лучше признайтесь – как и с какой целью, вы убили супругу?!
         Горчаков уверенно повторил:
         - Я не убивал Машу. Это правда.
         Их глаза встретились, и по твёрдому взгляду Горчакова капитану показалось, что заключённый не врёт. «Если кажется - креститься надо». – Усмехнулся про себя Званин и неожиданно рявкнул:
         - Может, ты и руку ей не отрубал?!
         У арестованного дёрнулись плечи. Он тяжело выдохнул и опустил голову.
         «Поплыл душегуб. – Удовлетворённо отметил про себя капитан. – Сейчас ты мне всё выложишь».
         - Для чего вы это сделали, Горчаков?
          Заключённый поднял голову. Во вновь опустевших глазах промелькнула боль:
         - Гражданин следователь, у вас есть дети?
         Лицо Званина побелело. Ещё три месяца назад у него была семья: жена, пятнадцатилетний сын и две дочки-погодки двенадцати и одиннадцати лет. Сын со сверстниками с начала блокады дежурил на крыше их дома во время бомбёжек – тушили «зажигалки». Дочери с матерью вязали шерстяные носки и рукавицы для бойцов Красной Армии. Пятнадцатого октября во время воздушного налёта они не пошли в бомбоубежище. Прямое попадание фугаса в дом…
         Его главной задачей с начала войны была ликвидация диверсантов. Он проводил оперативные разработки, участвовал в прифронтовых командировках, в задержаниях шпионов. По мере того, как враг сжимал кольцо вокруг Ленинграда, Званин всё реже появлялся дома, и о гибели своих узнал не сразу, только на третий день. Когда война отняла у него семью, капитан начал браться за самые рискованные операции. Сознательно он не искал смерти, но и не прятался от неё. Единственное правило, которое изменилось для него теперь – он перестал брать пленных. Для любого диверсанта или их пособника у Званина был один приговор – расстрел на месте. Однако, в самом начале ноября при ликвидации диверсионной группы врага ему повредило осколком гранаты сухожилие правой руки и какой-то нерв. По этой причине указательный и средний пальцы перестали сгибаться. Теперь он не мог, как прежде, владеть ножом и пистолетом. С грехом пополам получалось писать. Тогда начальство определило его в следователи – здесь тоже не хватало людей. Но Званин ещё надеялся вернуться к боевой работе и упорно тренировал старым приёмам левую руку.
         Вопрос арестованного о детях резанул по незаживающей ране. На какое-то мгновение капитан утратил контроль над собой. Тренированное тело само спружинило и в два шага обогнуло стол. Удар с левой руки получился не сильным, но достаточным, чтобы свалить Горчакова с табурета. Не сдерживая себя, Званин ткнул ему под рёбра сапогом раз, другой, третий. Арестованный не издал ни звука. Он лежал, запрокинув голову, даже не пытаясь защищаться. Из рассечённой губы по краю бороды к уху медленно текла струйка крови. Следователь нагнулся, схватил Горчакова за волосы и притянул к себе кровоточащее лицо. Задыхаясь от гнева, капитан прохрипел в пустые глаза арестанта:
         - Не трогай больше моих детей, сука! А лучше подписывай признание, пока я добрый.
         Званин расцепил пальцы, и арестованный снова повалился на пол.
         - Встать! – заорал капитан.
          Пока Горчаков тяжело поднимался, он прикурил папиросу и зашагал по кабинету, постепенно успокаиваясь.
         - Ну что, будем писать признание? – Усевшись, наконец, на своё место, строго спросил капитан.
          Арестованный неторопливо вытер растопыренной пятернёй кровь с лица. Затем поднял на Званина невозмутимый взгляд.
          - Гражданин следователь, я понимаю, что мне отсюда уже не выйти. – Голос Горчакова был абсолютно спокоен. – Я всё подпишу, что нужно. Только прошу об одном – узнайте, что стало с моими детьми. Мне некого об этом просить кроме вас.
         Он помолчал секунду и обыденно добавил:
         - А потом я всё подпишу.
         Это не был голос сломленного человека. Званин не помнил, чтобы кто-то вёл себя подобным образом в этих стенах. Обычно одно нахождение здесь лишало людей способности сопротивляться, даже просто совладать со своими мыслями. Званин со скрытым удивлением посмотрел на заключённого. С одной стороны Горчаков ставил ему, капитану НКВД, условие. С другой – это предложение было сродни последнему желанию. Ничего не ответив, капитан нажал на кнопку в столе и приказал вошедшему конвоиру:
         - Увести.
                Продолжение следует.

* Малая Морская улица
** Невский проспект
*** Литейный проспект;
**** Улица Шпалерная;
***** С 1875 по 1917 Шпалерная тюрьма (Дом предварительного заключения)
****** Современные «Адмиралтейские верфи».
******* Зажигательные бомбы