Мутер 1941 год

Рассказ

О невероятной встрече родственников во время Великой Отечественной войны

     Более двух часов тетя Лена лежала с открытыми глазами на кровати у окна, распахнутого в яблоневый сад. Не спалось, хотя уже далеко за полночь и темнота отступала, вытесняемая утренними сумерками, заполняющими пробуждающийся июньский день. В окне явственно проступила ветка цветущей антоновки и сама яблонька, растущая вплотную к дому, пропитывающая комнату своим необыкновенным, неповторимым ароматом. По спальне загулял свежий теплый ветерок, а из близкого леса донеслась разноголосица просыпающихся птиц.
     Вдруг и Беляк, ее хулиганистый петух, захлопал крыльями, но пока промолчал.
     – Четвертый час, наверное, скоро совсем рассветет, летнее солнышко – раннее, – подумалось ей,
     – Как же хорошо, спокойно после встречи с племянницей Иришкой, дочерью старшей сестры Надежды, тягостные воспоминания переносятся легче. Пять лет назад Надежды не стало. Последние годы, более десяти лет, она проживала с семьей Ирины. Скрадывая тяжесть потери, Ирина, ее муж Ваня и дочь Оля тянулись к тете Лене, удивительно похожей на свою сестру.
     Несколько раз в год Ирина навещала ее в деревне Некрасино, пригороде Высоковска, в доме, где вот уже почти сто лет проживала семья Захаровых. Приезжала в выходной день с семьей всегда внезапно, до десяти часов утра, превращая день в праздник с обильным застольем и обязательными подарками.
Прошедшее воскресенье и было наполнено их неожиданным приездом. Пока Ирина готовила обед и накрывала на веранде красивый стол, Ваня наполнил водой для полива две бочки в огороде, а Оля собрала в баночки всех колорадских жуков с цветущих кустов растущей картошки.  Она настолько прониклась значимостью борьбы с вредителями, что каждый год настаивала на приезде к бабушке Лене именно в период, когда грядки с картошкой подвергались атаке пришельцев из-за океана.
     За чаем Ирина попросила тетю Лену принести альбом со старыми семейными фотографиями,
     – Много раз слышала удивительную историю о неожиданной встрече во время войны, позволившей пролить свет на судьбу уехавшей за границу моей двоюродной бабушки Екатерины. Тетя Лена, ты же была участницей событий, что помнится? Известные мне воспоминания родных отрывочны, многие факты недоговорены. Почему – то считалось, что не время знать все подробности, но, может, сейчас расскажешь, ведь в прошлом году отмечали шестидесятилетие Победы?
     Тетя Лена достала из большого старинного альбома слегка пожелтевшую, но отлично сохранившуюся фотографию с двумя молодыми женщинами, справа внизу четко просматривалось – 1915 год,
     – Смотрите ребята, вот две родные сестры: слева, моя мама Лиза и твоя, Ира, бабушка, а справа, Екатерина. Именно эта фотография основная причина случившемуся. Снимали сестер на Пасху, поэтому они такие нарядные – маме 20, а Кате 25 лет.
     Все с интересом смотрели на двух удивительно красивых, высоких, стройных русских женщин с длинными косами, причем, у Лизы – лежащими на плечах, а у Екатерины – закрученными вокруг головы,
     – Катя уже была замужем за Августом, австрийцем, техническим управляющим Высоковской прядильно-ткацкой фабрики, и у них было двое детей: пятилетний Лукьян и трехлетняя Фаина. Август – сын крупных промышленников из Зальцбурга, производящих прядильное и другое ткацкое оборудование. С первого взгляда он влюбился в нашу Катю и, не задумываясь, женился. Весной 1917 года Катя с мужем впервые уехала в Австрию, временно оставив Лукьяна и Фаину своим родителям. Наша семья еще успела получить письмо, где Катя сообщала, что снова беременна, как случилась революция. В Россию она не вернулась и, вплоть до 1941 года, о ней ничего не было известно.
     – А дальше, тетя Лена, что же случилось?
     – Дальше?- помолчав, та продолжила, держа в руках фотографию двух сестер,
     – Именно эта фотография висела в рамке на стене нашей светлицы, вот здесь, – она показала на одну из стен в комнате,
     – Кто мог предположить?…

     – Ватэр, ватэр, шнель, – тщедушный, закутанный в ее пуховый платок немецкий солдат взглядом показывал Елизавете на два пустых ведра, стоящих у входной двери.
     – Вот, гад, опять гонит за водой к колодцу, – в отчаянии подумала она, – Будь ты проклят!
     Лиза тяжело вздохнула: мороз под сорок градусов, длительное пребывание на улице ранним утром пятого декабря 1941 года просто смертельно. Прошла неделя, как им на постой определили четверых немецких солдат из роты связи, расквартированной по домам местных жителей в деревне Некрасино. Тяжелейшие бои и связанные с ними бомбежки затихли, советские войска отошли за Клин в сторону Дмитрова, но орудийная канонада не стихала.
     Ранее живописная деревня, спускавшаяся с высокого холма и почти соединявшаяся с городом Высоковском, являла сейчас запустение и разруху – остовы десяти сгоревших домов, развороченная деревенская дорога, вернее колея, с перевернутой разбитой военной техникой. Ужасную картину дополняли пятеро повешенных на столбе и деревьях у колхозной конюшни: вошедшие в деревню в конце ноября каратели обнаружили прятавшихся четверых раненых красноармейцев и тут же их повесили вместе с  престарелым конюхом.
     Укутавшись во что только можно, Лиза вышла на улицу с двумя ведрами и коромыслом. Помимо немцев, к слову, не пакостивших в комнатах, в доме остался простуженный муж Зиновий с двумя дочками: десятилетней Леной и восьмилетней Валей. Начальник сортировочного цеха Зиновий Захаров вплоть до прихода немцев занимался эвакуацией оборудования, но уехать с семьей не успел, как и многие другие работники Высоковской фабрики.
     Колодец находился метрах в пятидесяти от дома. Возвращаться нужно было вверх по склону холма, и Лиза выбилась из сил, замерзла. К удивлению, вплотную к ее воротам стояла большая крытая грузовая машина с работающим двигателем. Увидев Лизу, из кабины вылез молодой офицер в зимней шинели с большим меховым воротником,
     – Гутэн таг, здравствуйте, это дом пятнадцать? – на русском языке, но с сильным акцентом, обратился он.
Увидев, что Лиза кивнула, он что-то скомандовал подбежавшему водителю и тот, подхватив ведра с водой из обессиленных рук женщины, пошел в дом. Офицер и испуганная Елизавета за ним.
     Завидев начальство, сидевшие и лежавшие у жарко натопленной печи в большой комнате солдаты, вскочили,
     – Гер гауптман…, – затараторил один из них, но тот коротко ответил и махнул рукой. Солдаты сразу же перешли в другую комнату.
     – Хозяйка, с кем живете, есть ли семья? – спросил немец,  доброжелательно глядя Елизавете прямо в глаза, – Не бойтесь меня, попробую все объяснить.
     Внезапно его глаза остановились на стене с множеством развешанных семейных фотографий. Мгновение и, указав пальцем на одну из них, заметно волнуясь, громко воскликнул,
     - Мутер, Катерина, моя мама, – он снял со стены рамку с совместной фотографией сестер Лизы и Кати на Пасху и, ошеломленный, продолжил, – Нашел, мутер, нашел твою сестру, ведь вы Лизавета?
     Офицер подошел, как бы желая обнять сестру своей матери или пожать ей руку, но не решился. Ничего еще не понимающая, Лиза, в сильном смятении, попятилась и прижалась к стене. Неожиданно в комнату вошли солдат и перепуганный Зиновий с плачущими дочками. Офицер раздраженно указал солдату на дверь, а сам, взволнованный, обратился к Лизе,
     – Я, Генрих, родной сын Катерины, вашей сестры. Вы должны знать, мой отец Август работал в России, они с мамой приехали в Австрию в 1917 году и не смогли вернуться. Лизавета, у меня есть письмо к вам от мутер. Расскажите, где брат и сестра?
     У Лизы подкосились ноги, и она не присела, а упала на случайно стоявший рядом табурет: тревога и растерянность читались на ее лице. Идет страшная война, кругом кровь и смерть, невосполнимые потери, полная неизвестность, чем все закончится и невероятное известие от сестры, которую все считали исчезнувшей навсегда. Но ей не привиделось – вот рядом стоит высокий молодой красивый и холеный парень, в ненавистной вражеской форме, утверждающий, что он ее племянник, сын Екатерины.
Елизавета горько заплакала, Лена и Валя бросились к ней, обняли и зарыдали. Стоящий рядом Зиновий беспокойно, непонимающе смотрел на нежданного «гостя».
     – Не бойтесь, Лизавета, повторяю, я здесь по просьбе вашей же сестры. Невероятно, что мы встретились, давайте поговорим, прошу вас всех, успокойтесь, – Генрих снял шинель и фуражку, подсел к столу, жестом приглашая присесть и Зиновия,
     – Я переводчик при штабе Третьей танковой армии. Когда началась война с Россией, мутер плакала, переживала, много рассказывала о своих родных, о вас Лизавета. Об этом доме, где мы сейчас сидим. Написала мне адрес – дом 15, деревня Некрасино, Московская область. Добирался из Калинина, узнав, что Высоковск неподалеку, получив краткосрочный отпуск. Никакой гарантии, что узнаю о вас что–либо в России и окажусь где-то поблизости, не было. Но мутер сказала: «Возможно только чудо, верю в Бога, и очень надеюсь». Она написала вам письмо и передала фотографию нашей семьи: вот мы с мутер и фатер втроем, рядом с нашим домом. Прочитайте письмо, оно короткое.
     Лиза посмотрела на фотографию, узнала в улыбающейся, шикарной женщине свою сестру и машинально вскрыла маленький конвертик, с двумя тиснеными голубками,
     – Лизонька, любимая, здравствуй! Мечтаю, чтобы ты прочитала  письмо. Не передать моей тревоги и паники от начавшейся войны. Не донести тяжести разрываемого моего сердца от разлуки с сыном и дочерью, как они, бесценные мои, Лукьян и Фаина? Лизонька, дорогая моя сестренка, верю, не сомневаюсь даже, что ты их не бросила и вырастила, обязана тебе жизнью. Расскажи Генриху все подробности, может по божественному проведению все же случится чудо, и вы встретитесь? Прости, но по многим причинам мне не удалось вернуться домой, прости. Да защитит Бог тебя и твою семью от всех бед, приносимых войной. Твоя, Екатерина.
     Изумлению Елизаветы и Зиновия не было предела: так не бывает, захочешь и не придумаешь, но вот он, Генрих, без верхней одежды и головного убора ставший удивительно похожим на Лукьяна и, особенно, на свою сестру Фаину, прямо близнец.
     – Вы одно лицо с Лукьяном и Фаиной, не нужно никаких писем и фотографий, чтобы это понять, – сказала Лиза, – Последнюю весточку от них получили в октябре, оба они на войне: Лукьян, морской офицер, где-то на Севере, а Фаина работает хирургом в военном госпитале в Химках.
     – Как они жили, помнят ли свою мутер Катерину? – с интересом слушавший Генрих, все – же прервал ее, – знали они что – либо обо мне?
     – Дети были совсем маленькие, когда родители уехали. Первое время вспоминали, плакали, но от Кати не было никаких вестей, кроме единственного письма в середине 1917 года, где сообщала, что ждет ребенка, далее – полная неизвестность. Мы предполагали, что у Екатерины есть ребенок, но не знали мальчик или девочка. Наши родители ушли из жизни в середине двадцатых годов. К этому времени мне удалось выправить документы, подтверждающие, что Лукьян и Фаина наши с Зиновием родные дети. Они уже забыли своих настоящих родителей, а мы не напоминали, чтобы не возникли осложнения в наше непростое время.
     – Все понимаю, много знаю о сложных событиях в России, но сейчас не об этом. Это они? – Генрих стремительно встал и подошел к стене, точно указав на Лукьяна в морской форме капитан – лейтенанта и Фаину на фотографии, запечатлевшей брата с сестрой летом прошлого года,
     – Можно мне взять ее, отвезу мутер, – он вопросительно посмотрел на Лизу и Зиновия, – она ждет и надеется, что привезу фотографию ее детей.
     Переглянувшись с мужем, Лиза со всей очевидностью поняла, что фотография советского морского офицера в руках немецкого – реальная угроза наступлению тяжелейших последствий для Лукьяна, да и всей ее семьи, если каким – либо образом об этом станет известно.
     – На чердаке много фотографий, перенесли, когда к нам поселили ваших солдат. Давайте вам покажем, выберете.
     – Очень хорошо, правильно, хотелось бы посмотреть семейные фотографии, но давайте не сегодня. Уже скоро двенадцать, мне нужно в комендатуру, в Клин. Вернусь, скорее всего, послезавтра, тогда и фотографии посмотрим и чаю попьем.
     Генрих надел шинель, фуражку, вызвал своего водителя и что – то сказал. Через минуту тот занес в комнату тяжелую коробку.
     – Здесь продукты вам на первое время, вернусь, привезу еще. До моего возвращения, Лизавета, напишите подробное письмо моей мутер. Она очень ждет известий о всех вас. До скорой встречи. Коробку перенесите в свою комнату, мне еще нужно поговорить с вашими постояльцами.
     Минут через десять послышался шум мотора отъезжающей машины. Страх и отчаяние сковали Елизавету и Зиновия. Обнявшись, прижав к себе затихших дочерей, они переосмысливали нежданную встречу с новоявленным родственником,
     – Лиза, наши вернутся, не сомневаюсь, слышишь грохот орудий, немцы не могут отодвинуть фронт. Нам не простят такое родство, помнишь особиста с фабрики, Хвичу Нинидзе? Ты же понимаешь, что он может с нами сделать? – прошептал на ухо жене Зиновий,  – Пока никто и ничего не знает, но меня тревожит возможное возвращение этого Генриха. Рядом с нами, через дом, живут только соседи Малаховы, они могли видеть машину, но, думаю, вряд ли. После того как Наташу изнасиловали немцы и зверски избили Володю, они уже неделю, как не показываются на улицу. Вчера относил им ведро картошки и простыню на перевязку, видел, Володя совсем плох, семья сильно подавлена, не верят, что он выживет.
     Они шептались до темноты, девчонки уснули. Постояльцы, к их удивлению, не беспокоили. Ночью, не открывая, коробку с продуктами перенесли в уличный погреб, завалив ее всем, чем попало под руку.
     В тревоге прошли три дня, Генрих не возвращался. Погадали даже на картах и ему выпала девятка пик, предвестница смерти. Написать письмо Екатерине и не пытались. Фотографий для передачи ей не искали.
     По всему чувствовалось, что фронт возвращается, артиллеристская канонада явно приближалась. Начались и с каждым днем усиливались бомбардировки немецких частей в Высоковске и Клину.
Солдаты-постояльцы приходили только ночевать и то не всегда, а спустя пару дней они вообще покинули деревню.
     За день до их отъезда, Зиновий, подходя к воротам с наполненными водой ведрами, был остановлен двумя немцами, подъехавшими в запряженных лошадью колхозных санях. Это были те самые каратели, повесившие раненых и дедушку у конюшни. Ударив Зиновия прикладом карабина в лицо, один из них потребовал снять валенки, но на крики выбежал постоялец - связист, коловший за забором дрова. Он сразу урезонил насильников, прокричав короткую фразу, и те, бросив один уже снятый с ноги Зиновия валенок, укатили.
     Зиновий серьезно пострадал, удар был достаточно сильный: у него были разбиты нос и губы, выбито два зуба верхнего ряда, правая сторона лица – сплошной синяк.
     Лиза с Зиновием предположили, что перед отъездом Генрих потребовал от постояльцев защищать семью Лизы, предохранять, но, естественно, так – ли это было, они не знали.
     Прошло еще несколько дней, ночные бомбардировки резко активизировались, практически все ночи Лиза с мужем и детьми проводила в погребе. Письмо сестры с конвертом и фотографией сожгла в печке.
     В одну из более ли менее тихих ночей, когда дочки спали, Лиза с Зиновием вытащили немецкие продукты – банки с мясными и рыбными консервами, хлеб, печенье, консервированные фрукты, шоколад. Они никогда не пробовали иностранную продуктовую роскошь, но, ни секунды не сомневаясь и, без всякого сожаления, выбросили их в выгребную яму. Как бы они могли объяснить – за что получили продукты от немцев,  да еще и в таком количестве?
     Утром 16 декабря, около 9 часов, когда еще никто не выходил из дома, с улицы донесся тракторный, оказалось танковый, шум двигателей, а прямо рядом громкие веселые молодые голоса на русском. Все кинулись к окну и увидели, как по деревне двигаются наши танки, а к дверям дома подходят трое рослых солдат в овчинных полушубках. Лиза не помнит, как бросилась к входной двери и повисла на шее одного из них, обнимая и целуя,
     – Родные мои, наконец – то, как мы вас ждали, заходите в дом, погрейтесь, накормлю, – она бросалась от одного солдата к другому, рядом обнимался Зиновий, девчонки плакали от радости.
     – Не беспокойтесь мамаша, мы не голодные, вот если бы кипяточку попить, хорошо бы, – с явным ударением на «о» проговорил один из них, – Нам дальше надо, в деревню Крутцы.
     Так закончилась двадцатитрехдневная оккупация Некрасино и города Высоковска. Генрих исчез, как будто и не навещал Лизу новоявленный племянник. Она уже не сомневалась, что судьба его печальна, не вовремя собрался в краткосрочный отпуск на территорию активных боевых действий. В свой штаб, по всей видимости, он так и не вернулся.
     Никто из соседей или еще кто-либо так и не узнали о его приезде и встрече с семьей Лизы.
     Хвича Нинидзе, особист с фабрики, выясняя у Зиновия обстоятельства проживания семьи Захаровых под оккупацией, глядя на его изуродованное лицо, не напирал, сочувственно приговаривая,
     – «Нычэго, Зеновый, дарагой», атамстым ым, унычтожим»…

     Тетя Лена вздохнула – десятилетняя девчонка, она хорошо помнила своего, получается, двоюродного брата Генриха. Неизвестные подробности неожиданной встречи много лет спустя рассказала ей мама.
     – Пора вставать, уже начало шестого, – спохватилась она, глядя на яркое солнце, проникшее в комнату и намекающее на ясный день, – да и Беляк мой что – то сильно обкричался, вернее, обкукарекался, соревнуясь с соседским Басмачем, разноцветным, что узбекский халат, молодым петухом. Помимо Беляка со всем его курятником, уже и Марс нетерпеливо позванивает цепью, да кот: все ждут кормежки. А сколько дел в огороде? Ничего, в обед посплю пару часиков, жару пережду, – подумала тетя Лена и, накинув легкий халатик, вышла во двор.