Часть 4 Император иллюзий Глава 17 Шестьдесят дней

Глава 17

ШЕСТЬДЕСЯТ ДНЕЙ

Patriae fumus igni alieno
luculentior.
Дым отечества светлее
огня чужбины.


I.

Стремительность наступления Цезаря выглядела ошеломляющей. Четырнадцатого января без боя сдался Аримин, пятнадцатого открылись ворота Пизавра, шестнадцатого пал Арреций. К семнадцатому января, не встречая никакого сопротивления, Гай Юлий овладел Фаном и практически всей Северной Италией.
Напуганный сенат спешно объявил набор рекрутов, распространяя слухи о якобы имевшей место жестокости солдат Цезаря, о горах трупов, о сожженных и разграбленных городах. Оптиматы пытались выставить своего противника настоящим чудовищем. Однако «разрушенные» города по-прежнему присылали в Рим своих торговцев и свои товары. В результате, тщательно распространяемые слухи рассеивались подобно дыму.
Не обходилось и без курьезов.
Так, некий торговец мясом, имевший поставщика в Аримине, с упоением и мельчайшими подробностями рассказывал собравшейся на рынке толпе, как легионеры взбунтовавшегося наместника Галлии расправились с его партнером по торговле.
- Бедняга, Акций! Эти изверги ворвались в его дом, перебили рабов, связали его самого, жену и четверых детей. Они пытали Акция огнем, чтобы выведать, где он прячет свои сбережения. Когда они выжгли несчастному правый глаз, он не выдержал. И что, вы думаете, сделали эти звери после?! Отпустили его?! Нет, нет и еще раз нет! Забрав деньги, они изнасиловали его жену и детей, включая девятилетнюю дочь! А самого Акция заставили смотреть на эти издевательства уцелевшим левым оком! И только потом прирезали бедолаг словно бессловесных овец.
И все сказанное было бы с удовольствием проглочено падкой на описание жестокостей толпой, если бы в момент кульминации, расталкивая собравшихся, к хозяину мясной лавки не пробрался низенький круглый человечек.
- Эй, Марк! – с усмешкой, прикрывая совершенно здоровый правый глаз, обратился к словоохотливому торговцу толстяк. – «Мертвый» и «одноглазый» Акций снова привел тебе своих «зажаренных» солдатами Цезаря свинок. Только не забудь расплатиться со мной, чтобы я, несчастный, смог положить эти сестерции в свою «разворованную» кубышку. Да, кстати, тебе привет от всей моей семьи, да пребудут они в полном здравии весь отмеренный богами срок жизни!
Последние слова Акция были встречены взрывом хохота, заставившим побагроветь щеки незадачливого мясника.
Так лопались слухи, а тем временем сенат лихорадочно искал выход из неблагоприятно складывающейся ситуации.
- Набор рекрутов практически можно считать сорванным! – во всеуслышание объявил Агенобарб. Несостоявшийся наместник Галлии просто горел желанием встретиться с Цезарем лицом к лицу. – Эти ублюдки не желают воевать за Отечество. Им, видите ли, дороже их нищенское существование, бесплатные подачки и развлечения! «Пусть с Цезарем сражаются другие!» - именно так орут они на улицах Рима. За три дня в ополчение записалось только сто двадцать человек. 
- Не сомневаюсь, что люди Гая Юлия успели поработать и здесь, - ворчливо заметил Катон. – Нужно было арестовать Бальба. Однако это не поздно сделать и сейчас.
- Не сходи с ума, Марк Порций, - примирительно поднял ладонь Гай Клавдий Марцелл, – одно дело взбесившийся Цезарь, и совсем другое – его банкир. Ты хочешь восстановить против себя всех финансистов Рима?
- Как знаешь, консул, как знаешь, - скептически продолжал Катон, – но оставить Цезаря без денежной поддержки здесь, в городе, было бы  совсем не лишним.
- Нужно задержать его продвижение, - подал голос Помпей.
- Как? Ты знаешь надежный способ, Магн? Так поделись им! – тут же язвительно отреагировал лидер оптиматов. – Было бы интересно знать, как можно остановить продвижение армии неприятеля без собственной армии.
- Да, кстати, Гней Публий, - вступил в разговор худой и желчный сенатор Фавоний, – где твои легионы? Почему ты до сих пор не топнул ногой? Топни прямо сейчас! Надеюсь, ты же не хочешь сделаться пленником своего бывшего зятя?!
Магн поморщился, зло взглянув в сторону Марцелла. Ни оба консула, ни Марцелл Старший не делали тайны из хвастливого, но опрометчивого заявления Помпея, которое стало достоянием гласности практически в то же самый день, когда было произнесено.
- Нужно послать к Цезарю переговорщиков, - переборов желание врезать по тощей физиономии Фавония, предложил Гней Публий.
- Оставь, Магн, - вскочил со скамьи Бибул. – Совать голову в пасть льву! Нет уж, уволь! Среди нас нет таких сумасшедших! Если, конечно, ты сам не отправишься навстречу собственной гибели.
- Нужно найти тех, кого Гай Юлий не тронет и пальцем, - продолжал упорствовать Помпей.
- Найди, Магн, найди их! – не унимался Марк Кальпурний Бибул.
- Далеко ходить не надо, - пожал плечами Гней Публий. – Тит Росций, например. Он претор.
- Ну и что? – удивленно воздел брови Росций. – Это что, гарантирует мою безопасность?
- Естественно, - убедительно кивнул головой Магн. – Цезарь всегда относился к государственным магистратурам с должным уважением. К тому же ему просто необходимо создавать и укреплять вокруг своих действий благоприятное общественное мнение. Претора он не тронет даже пальцем. Так что, Тит, ты можешь быть совершенно спокоен и за свою жизнь, и за свою свободу.
- Все равно, - ответил Росций. – Один я никуда не поеду.
- Почему один? С тобой может поехать Луций Юлий Цезарь. Не думаю, чтобы Гай Юлий сотворил что-либо плохое в отношении своего двоюродного брата.
- Решено без голосования! – утверждающе произнес Марцелл и удовлетворенно поднял обе руки вверх. – Отправляйтесь ему навстречу сегодня же и задержите его, как можно дольше.

*    *    *

Цезарь принял посланников сената весьма радушно. В одном из знатных домов занятого к этому времени его армией Ауксима был дан торжественный и весьма богатый по качеству и составу блюд обед. Однако ни подчеркнутое внимание, ни сытная еда не изменили и нисколько не смягчили высказываний Росция и Луция Цезаря.
- Немедленно сложи оружие, Гай Юлий! – потребовал претор. – Ты нарушаешь законы Рима. Сейчас ты – изменник Родины, но если ты все же внемлешь голосу разума и примешь наши предложения, сенат готов смягчить свою позицию и забыть о твоем вооруженном восстании, как о досадном эпизоде, который ни на йоту не повлияет на рассмотрение твоего дела в целом.
- Какого дела, Тит? – поигрывая желваками, спросил Цезарь
- Дела о превышении наместнических полномочий в Галлии, дела о коррупции в провинции, дела о клятвопреступлении в общении с друзьями сената и народа Рима.
- Да? – притворно удивленно спросил Гай Юлий. – И что же? Такое дело уже существует?
- Ну, не совсем, - поняв совершенную оплошность, Росций попытался сгладить ситуацию, что получилось весьма и весьма неуклюже, – но Катон действительно готовится выдвинуть против тебя ряд обвинений.
- Ах, Катон, - в голосе императора появились откровенно язвительные нотки. – Как же я мог забыть об этом носатом козле, управляющим вашим бараньим стадом?! И что же великий Помпей? Он тоже идет за Марком Порцием подобно глупой и покорной овечке?
- Не юродствуй, брат, - вступил в разговор Луций Цезарь. – Взгляни на вещи трезво….
- Взгляни на вещи трезво сам! – перебивая кузена, отрезал Гай Юлий. – Братом меня может называть лишь тот, кто поддерживает интересы семьи, а не лагерь ее противников.
- Интересы семьи, надо понимать, - это твои интересы? – завелся не отличавшийся спокойным характером Луций Юлий.
- В настоящий момент – да!
- Но мы – тоже Юлии и тоже Цезари! – разговор начинал идти на повышенных тонах.
- Формально – конечно, - внезапно успокоившись, подчеркнуто холодно парировал император. – Фактически же Юлии – это те, кого поддерживают боги. Меня они до сих пор не бросали.
- Не слишком ли смело с твоей стороны, расписываться за богов и их волю? – ответил вместо покрывшегося багровыми пятнами гнева Луция Тит Росций.
- Для великого понтифика не слишком, - напомнил о своей пожизненной должности верховного жреца Рима Гай Юлий.
После обмена подобными репликами разговор окончательно зашел в тупик, и неудачливые переговорщики тут же покинули ставку Цезаря, сопровождаемые насмешливыми взглядами его офицеров и легатов. Им удалось задержать продвижение императора к Риму ровно на время обеда и обмена колкостями. На прощание Гай Юлий сказал обоим:
- Я не изменник и не узурпатор! Так и передайте это своему продажному и тупому сенату. Я веду в Рим не армию, но возмущенных солдат и граждан Рима, возмущенных тем, как вы попрали исконные права римского народа. Мы идем, чтобы восстановить народных трибунов в их должности и дать им возможность выполнять свои обязанности. И мы сделаем это, что бы ни выдумывал Катон и его приспешники! Из вас всех мне жаль одного лишь Помпея. Так и передайте ему мои слова. Его снова водят за нос, и на этот раз, как мне кажется, заведут довольно далеко. Но так же передайте Магну, что еще есть время избежать ненужных и непоправимых последствий. Пусть прекратит объявленный набор рекрутов, пусть наконец-то уедет в назначенную ему провинцию и пусть даст мне возможность спокойно баллотироваться в консулы. Вот и все. В отличие от вас я достаточно скромен.

*    *    *

«Скромные» требования Цезаря буквально взбесили сенат. Шум, гневные выкрики и издевательские реплики звучали со всех сторон, полностью заглушив отдельные голоса тех, кто еще сохранил в себе достаточную осторожность и трезвость мыслей. При этом скрытые и явные сторонники Гая Юлия вообще предпочли не придти на заседание или покинули его в самом начале.
Помпей попросил слова, однако его никто не слушал, и Гнею Публию долго пришлось стоять с поднятой рукой, так долго, что Магн не вытерпел и рявкнул, перекрывая общий гвалт:
- Заткнитесь вы, идиоты!
Шум стих, затухая с глухим ворчанием, словно разбившаяся о причал морская волна.
- Нам нужно не трепать языком попусту, а готовиться к отступлению.
- Как?! Как к отступлению?! Покинуть Рим?! Без боя оставить город Цезарю?! О чем ты говоришь, Магн?! – опять понеслось со всех сторон.
- Тихо! – снова повысил голос Помпей. – Да, мы должны отступить. Два капуанских легиона и наше жидкое ополчение не выстоит против обученных солдат Цезаря и получаса….
- Скроемся за стенами города и дождемся подхода твоих легионов из Испании, - предложил Гай Клавдий Марцелл.
- Одновременно с ними, если не раньше, подойдут и галльские легионы Цезаря, - возразил Гней Публий. – К тому же настроение римского плебса весьма и весьма не предсказуемо. Мы можем получить нож в спину в любую минуту.
- Так что же делать? – разочарованно произнес консул.
- Двигаться к Брундизию, чтобы выиграть время. Пускай Гай Юлий захватывает италийские земли, пускай даже он вступит в Рим. Что с того? Он сам загонит себя в ловушку. Мы ударим по нему сразу с трех сторон: испанские легионы с севера, азиатские легионы с востока и армия нумидийского царя Юбы с юго-запада. Ему не выстоять никогда. Никому еще не удавалось воевать на три фронта.
- А если Цезарь достигнет Брундизия раньше, чем прибудут наши основные силы? – подал голос Бибул.
- Резонный вопрос, Марк Кальпурний. Тогда мы переправимся в Диррахий и все равно дожмем Цезаря: или здесь, или на землях Греции.

*    *    *

Помпей покинул город одним из первых. Перед отъездом он навестил только что вернувшегося из Киликии Цицерона.
- Марк Туллий, завтра я уезжаю в Брундизий. Зашел попрощаться и поблагодарить тебя за советы. Законы против Цезаря удались отлично. Жаль, что они не остановили Гая Юлия.
- А разве ты надеялся на иное? Зная решительность своего бывшего тестя и коллеги по триумвирату, ты мог подумать, что Цезарь поведет себя подобно подготовленному на заклание жертвенному быку? – пожал плечами Цицерон. – Уверен, ты прекрасно понимал, что исход противостояния Цезаря и сената будет один – гражданская война.
- Да, конечно, - кивнул головой Гней Публий. – Само собой, я предвидел нечто подобное, однако все же рассчитывал на его законопослушность.
- Законопослушность? В чьем понимании? В твоем или Цезаря?
- В общепринятом.
- Для Гая Юлия нет ничего общепринятого, - снова пожал плечами оратор. – Он сам для себя закон, и любой закон он прочтет так, как ему нужно, вывернув его с целью выгодного для себя толкования наизнанку. Ты же знаешь, нет ничего более двусмысленного, чем наши законы. Любой мало-мальски приличный адвокат найдет в них тысячу лазеек.
- И, тем не менее, представить себе Цезаря восставшим против Рима…, - развел руками Магн.
- Не против Рима, Гней Публий, а всего лишь против сената, - поправил собеседника Цицерон.
- Не одно ли это и то же?
- Когда как, - иногда Марк Туллий просто поражался недальновидности и глупости окружавших его людей, но, как всякий адвокат, был с ними терпелив и благожелателен до конца. – Кроме того, не забывай, что Цезарь – не Сулла и не Марий, и уж тем более не Лепид или Катилина. Не зря же Катон при всей его не любви к Гаю Юлию не мог не признать, что именно «Цезарь один из всех берется за государственный переворот трезвым».
- Да, Цезарь действительно не пьет, - согласился Помпей.
- Катон подразумевал не одно только физическое пьянство. Он также говорил и о трезвости ума.
- Да, да, согласен, - быстро понял свою оплошность Гней Публий, – но я зашел к тебе не за тем, чтобы обсуждать действия Цезаря, точнее не столько за этим.
- Говори.
- Ты не хочешь составить мне компанию по дороге в Брундизий? Твой пристальный взгляд на вещи, твой острый и проницательный ум, - польстил Цицерону Магн, – как и твои советы были бы мне как никогда кстати.
Марк Туллий задумался надолго.
- Знаешь, я не для того только что возвратился из Киликии, чтобы снова покинуть Италию на неизвестно какой промежуток времени.
- Думаешь, война затянется надолго? – спросил Помпей.
- Насколько я разбираюсь в характере Цезаря, его напор не позволит затянуться военным действия на очень долгое время.
- Пророчишь ему победу? – в голосе Магна послышалось откровенное неудовольствие.
- Я не предсказатель, Гней Публий, и ничего не пророчествую. О том, кто из вас победит, знают только боги. Я же буду молиться им за твою победу, хотя ты сам вскормил Цезаря, возвеличил его и вооружил против себя и сената. В результате мы позорно проигрываем Гаю Юлию и в отношении армии, и в отношении средств на ее вооружение. И все же я на твоей стороне, потому что на стороне Цезаря Марк Антоний, который когда-то поклялся, что не успокоится, пока не увидит мой хладный труп.
- Юношеский максимализм! Стоит ли опасаться выкриков взбалмошной молодости?! – рассмеялся Помпей.
- Не скажи, не скажи, - задумчиво протянул оратор. – Этот, как ты выразился, «юноша» еще себя покажет.
- Тем более, - ухватился за новую мысль Магн. – Тем более. Что тебя держит в Риме? Тебе нужно бежать отсюда и как можно скорее.
- Бежать? – переспросил Цицерон. – Я знаю, от кого бежать, но, к сожалению, не знаю, куда. А здесь? Пока жив Цезарь, Антоний не тронет меня даже пальцем. Я нужен Гаю Юлию и как эквивалент общественного мнения, и как довольно значительный финансовый должник. К тому же я не собираюсь торчать в самом Риме. Мало ли у меня поместий в его окрестностях.

*    *    *

После отъезда Помпея бегство патрициев из Вечного города приняло повальный характер. А когда в двадцатых числах января по улицам пронесся слух, что конница Цезаря уже у ворот Рима, столицу спешно покинули и оба консула. Марцелл и Крус торопились так, что «забыли» вывезти с собой государственную казну, предоставив Гаю Юлию полностью распоряжаться им же положенными в эрарий галльскими ценностями.
В общей сложности в Брундизий прибыло почти двести сенаторов, больше половины состава действующего высшего органа республики: необходимый кворум для устранения насущных вопросов, но явно недостаточный для утверждения судьбоносных решений.


II.

Рим был готов принять его, как бесстыдно раскинувшаяся на ложе блудница. Рим, в котором подобно страдающей по Одиссею Пенелопе его ждала Кальпурния. Чем ближе становилось расстояние между ними, тем скорее Цезарю хотелось переступить порог родного дома, чтобы сжать жену в своих объятиях, чтобы принести жертвы домашним богам, чтобы прикоснуться рукой к урнам с прахом матери и Юлии.
Ожидание становилось невыносимым, однако он не был бы Цезарем, если бы не умел справиться с такими пустяками, как нетерпение. С возрастом он научился прекрасно обуздывать свои чувства и ощущения. То, что в настоящий момент мешает делу, должно быть загнано в самый дальний угол его сердца.
И все же он отправил в Рим Марка Антония с пятью когортами. Отправил, чтобы обеспечить в городе нужный порядок и не дать исчезнуть из страны тому, что в настоящий момент являлось его, Гая Юлия, собственностью: государственной казне и римским законам в лице оставшихся в Риме сенаторов и высших магистратов.
Легат вез с собой письмо Кальпурнии. Борясь с жаждой скорой встречи, Цезарь спрятал нетерпение между немного суховатыми строками своего послания.
«Наверное, ты удивишься, получив от меня эту весточку, - написал он жене вместо традиционного приветствия, – а может быть, и нет. Ты умная женщина, Кальпурния, и легко догадаешься, как мне хочется увидеть тебя и заключить в свои объятия! Не знаю, как начнется и как будет протекать эта наша встреча после почти десяти лет разлуки, но знаю, чем она закончится. Я проснусь утром на нашем супружеском ложе от нежного воркования твоего голоса. И ты непременно скажешь мне: «Это я». А я почувствую, что нахожусь на вершине Олимпа, в божественных садах, где нет никаких тревог и волнений, где щебечут птицы и слышится дивная музыка невидимых исполнителей, где среди берегов амброзии текут полные нектара реки.
А еще мне очень хочется сесть напротив тебя, сжав твои руки своими ладонями, смотреть в твои лучистые глаза и говорить, говорить, говорить, рассказывая тебе обо всем, что ты захочешь услышать. И ты расскажешь мне все, что захочешь рассказать. Мы станем наслаждаться, чтобы попытаться компенсировать то, чего нас лишили последние годы, - общения близких друг другу душ и сердец. И мы оттаем от разлуки и наберемся сил для будущего расставания, ибо, к сожалению, оно станет очень и очень скорым. И ты знаешь об этом не хуже меня. Но это потом, а пока, любимая, я жду, очень жду нашей с тобой встречи. Я считаю теперь часы и минуты, как делает это отсидевший десять лет заточения заключенный, которому до выхода на свободу остается каких-нибудь пара недель или дней. В ожидании всегда тяжелее всего переносятся именно последние мгновения перед долгожданной встречей. Но мы с тобой переживем и это».   
Антоний отправился в Рим, а на пути Гая Юлия лежал Корфиний.
Не один только Цицерон не пожелал покидать родных берегов Италии. Несостоявшийся преемник Цезаря на посту наместника Галлии, упрямый Луций Домиций Агенобарб заперся внутри стен укрепленного Корфиния с четырьмя тысячами новобранцев и был готов оказать достойное сопротивление человеку, замахнувшемуся на вековые устои Рима.
Он не был настолько сумасшедшим, чтобы рассчитывать остановить три легиона ветеранов своими собственными силами, однако Агенобарб свято верил, что его пример вдохновит Помпея отказаться от первоначальных планов отплытия в Грецию. Луций Домиций думал, что пристыженный его героическими действиями, Магн повернет назад, чтобы дать бой Цезарю, и надеялся, что сумеет продержаться до подхода основных сил оптиматов.
Гай Юлий также не имел права не предполагать подобного хода событий, хотя, конечно, он лучше знал своего бывшего зятя. Император был практически уверен в том, что чрезмерно осторожный и тяжелый на подъем Гней Публий так и не тронется из своей ставки в Брундизии, предпочитая сидеть на одном месте и накапливать силы для грядущих сражений. Тем не менее, Цезарь дождался подхода еще двух легионов и пятнадцатого февраля стал у стен Корфиния, в течение двух дней окружив их восьмикилометровым валом оборонительных укреплений. После Алезии он очень полюбил эту тактику ведения осады укрепленных крепостей и городов.
Гай Юлий использовал время вынужденного безделья с максимальной для себя пользой. Узнав о том, что Цицерон остался в Италии, в одном из своих поместий вблизи Рима, он вызвал к себе служившего при нем легатом зятя оратора, Публия Корнелия Долабеллу.
- Знаю, что ты не испытываешь к тестю особенно теплых чувств.
- Да, император, после того, как этот самовлюбленный болван пытался воспрепятствовать моей женитьбе на Туллии, я действительно не жажду лишний раз встречаться с ее отцом.
- И все же придется. Передай ему мою просьбу о встрече. Думаю, через пару дней в Альбе. Это наиболее удобное местечко, как раз посередине между Корфинием и Римом. Скажи, что я буду ждать его в доме Лавиния, одного из агентов Бальба.

*    *    *

Цицерон прибыл в условленное время. Не мог не прибыть. Право сильного – диктовать условия тому, кто в настоящий момент слабее. К тому же над Марком Туллием по-прежнему висел достаточно большой долг Цезарю.
- Ты не мог выбрать для передачи своей просьбы другого посланника? - поморщившись, начал после обмена приветствиями, оратор. – Когда я вижу собственного зятя, меня переполняет желание ударить по его самодовольной роже.
- Переполняет, ударь! – улыбнулся Гай Юлий.
- Куда там, - грустно вздохнул Цицерон. – Он же не только моложе меня, но и на две головы длиннее. Если дурочке Туллии нравится сносить побои от своего мужа, то мне не очень-то приятно, когда пытаются стукнуть по лицу меня самого.
- Понимаю. Но наш разговор важен, и я должен был быть уверен, что ты приедешь.
- Речь, как я понимаю, пойдет о деньгах? – осторожно спросил Марк Туллий. – Не волнуйся, Киликия дала мне кое-что, и сейчас я в состоянии уменьшить свой долг тебе почти наполовину.
- Хорошо, но это не главное, - ответ Цезаря заставил оратора насторожиться еще больше. – Сегодня мне нужны не столько твои деньги, сколько ты сам, Марк Туллий. И кстати, если ты согласишься с моими предложениями, это может стать отличным поводом для разговора о снижении существующих между нами долговых обязательств.
- Слушаю тебя внимательно, - Цицерон старался, чтобы охватившее его напряжение казалось незаметным, что удавалось ему довольно плохо.
- Не переживай. Все очень просто. Несколько дней или недель спустя я буду в Риме. Вполне естественно, я соберу сенат, вернее соберу то, что от него осталось. Мне будет нужен каждый голос, особенно такой голос, как твой, Марк Туллий. Одна лишь твоя поддержка моих начинаний придаст им достаточно законности в глазах плебса и будет способствовать возвращению в Вечный город многих из тех, кто в страхе бежал оттуда к Помпею. Кроме того, мне нужен твой блистательный ораторский дар. Мне по-прежнему не хочется ни войны, ни какого бы то ни было кровопролития, а потому просто необходим человек, которого можно было бы отправить к Магну с предложением начать переговоры. Ты лучший из всех. Ты близок и ко мне, и к Гнею Публию, и ты отлично знаешь многие наши слабые и сильные стороны.
- Это так, - немного напыщенно кивнул польщенный Цицерон.
- Вот и отлично! Значит, мы договорились, - утверждающе протянул ладонь для рукопожатия Цезарь.
- Нет, нет, - быстро запротестовал Марк Туллий, – ты не совсем правильно меня понял.
- В чем дело, Марк? Если в деньгах, то я готов уменьшить твой первоначальный долг ровно на четверть.
- Все это просто замечательно, - улыбнулся Цицерон. – Однако есть еще одно маленькое «но». Точнее совсем не маленькое. И это «но» - Марк Антоний.
- Чем тебя не утраивает мой легат?
- Пока ты жив и при власти, устраивает всем. Но полностью наше будущее подвластно одним лишь богам. Что будет, если, прости Гай Юлий, но с тобой случится что-нибудь непоправимое? Антоний, возвеличенный тобой Антоний, убьет меня при первой же представившейся ему возможности. Прихлопнет, как муху, и даже не задумается при этом.
- Что ты предлагаешь? – раздраженно спросил Цезарь.
- Удали от себя Антония, сделай его простым гражданином….
- Марк Антоний, - не дав Цицерону закончить начатую фразу, возразил Гай Юлий, – мой легат и близкий мне человек. И не его вина в том, что кто-то когда-то совершил в своей жизни опрометчивый поступок.
- Что ж, Гай Юлий, - лицо оратора моментально утратило улыбку и радушие, – мы все иногда совершаем некие поступки, которые потом выходят нам боком. Никто из людей не наделен абсолютным предвидением. Это жизнь. Давай пока остановимся на том, что мы изложили друг другу наши предложения. Я переведу Бальбу половину своего долга перед тобой и обещаю подумать над твоими словами. Гай Юлий Цезарь – мой друг, но Марк Антоний – враг.
- Что ж думай, - холодно пожал протянутую Цицероном руку Цезарь. – Сейчас мне, к величайшему сожалению, ждать твоего решения некогда. Сейчас ждут меня: Корфиний и запершийся там Агенобарб.

*    *    *

Противостояние под Корфинием оказалось недолгим.
Не дождавшийся встречного движения со стороны Помпея, Луций Домиций растерялся. С одной стороны – мощь армии Цезаря, с другой - отсутствие какой бы то ни было помощи со стороны Магна. Ошеломленный Агенобарб не нашел ничего лучшего, чем бежать вместе со своим штабом все в тот же злополучный Брундизий. Однако рыжебородого выдала собственная растерянность. В ночь побега, заподозрив неладное, центурионы его армии внезапно окружили штаб Луция Домиция. Каково же было их удивление, когда легионеры застали своего военачальника и легатов, переодетых в простое платье, за погрузкой денег Агенобарба на крестьянскую телегу!   
Раздосадованные вояки наградили командующего и сопровождавших его высших офицеров тычками и затрещинами, связали их, отобрали деньги, после чего распахнули ворота города и сдались Цезарю двадцатого февраля, ровно через пять дней от начала осады. 
Все они требовали казни Луция Домиция, однако Гай Юлий рассудил иначе. В это время из Брундизия пришли новости о том, что подстрекаемый оптиматами, сенат принял решение о проскрипциях и очищении собственных рядов и государства от сочувствующих Цезарю лиц. По сравнению с размахами предполагаемой «зачистки» действия Суллы и Мария вместе взятых выглядели простыми и вполне невинными детскими шалостями. И мудрый политик ответил на грозящие ужасы полным либерализмом по отношению к попавшим в плен противникам.
- Надеюсь, Луций Домиций, по глубокому размышлению ты все же поймешь, что в отличие от твоих друзей я несу стране не войну и разрушения, а мир и благоденствие. Возвращайся в Рим и живи спокойно.
Агенобарб хотел было заикнуться о желании отбыть в Брундизий, но вовремя решил этого не делать. Он лишь спросил Цезаря об отобранных у него деньгах.
- А мое состояние? Без этих денег я - нищий.
- Сколько там было?
- Шесть миллионов сестерций, - выпятил нижнюю губу рыжебородый.
- Тебе вернут все, до последнего асса.
Они расстались вполне довольные друг другом. Гай Юлий получил возможность проявить терпимость, благородство и милосердие, а заодно получил подкрепление в четыре тысячи ополченцев, которым в принципе было все равно, кому служить, лишь бы платили деньги. Агенобарб вернул свободу, отобранное состояние и возможность примкнуть к Помпею, правда, не на юге, куда путь ему был отрезан войсками Цезаря, а на севере, в Массилии, где засели не успевшие отбыть к Магну сторонники оптиматов. Известно, что битому неймется, и Луций Домиций сделал все, чтобы быть битым во второй раз.

*    *    *

Путь на Рим был свободен, но он обошел город стороной, двинувшись к Брундизию, один за другим захватывая сдававшиеся без боя италийские города.
Он позволил себе единственную задержку – встречу с Антонием в Путеолах.
- Сколько в Риме сенаторов?
- Немногим более ста. Среди них в основном наши сторонники и еще часть умеренных.
- Кто из высших магистратов?
- Претор Марк Эмилий Лепид и несколько трибунов. Лепид согласен сотрудничать с нами, а вот трибуны ведут себя по-разному.
- Пообещай Лепиду, что я отдам ему в руки власть над городом, как только окончательно вернусь в Рим.
- А я? Как же я, Цезарь?
- Твое время еще не наступило. Во-первых, ты пока что только трибун, а, во-вторых, ты нужен мне на войне больше, чем в спокойном и благодушном Риме.
- Император, вот тут ты глубоко ошибаешься. Рим далеко не спокоен и уж вовсе не благодушен. Он напоминает мне скорее тучи, сгустившиеся перед тем, как разразиться бурей.
- Рим будет мирным и спокойным, Антоний, - уверенно положил ладонь на плечо легата Гай Юлий. – Рано или поздно мы с тобой сделаем его таким.
- Да, кстати, Цезарь, - согласно кивнул головой трибун, - в городе осталась государственная казна. Кроме того, часть оптиматов не успела вывезти все свои деньги. Особенно много осталось в доме Лабиена. У моих ребят просто руки чешутся.
- Не вздумай, Марк! Все должно оставаться на своих местах.
- Даже имущество этого предателя?!
- Тем более Лабиена. Имущество Тита Аттия ты перешлешь мне, а я доставлю все ему в Брундизий.
- Император, ты даешь им средства вооружаться против нас.
- Нет, Антоний. Деньги на это они найдут в любом случае. Они собираются отступать в Грецию, а там столько храмовых сокровищ, на которые можно нанять не один десяток легионов! Что ж, пусть грабят их, грабят и восстанавливают население против себя. А мы? Мы будем милосердны, подчеркнуто милосердны и еще - справедливы. 
- Не слишком ли много милосердия, Цезарь? – покачал головой трибун.
- На войне, тем более на гражданской войне, много милосердия не бывает. Они будут готовить проскрипции, а мы возвращать им награбленные деньги. Кто-то вполне может назвать нас при этом глупцами, зато никто не посмеет обвинить в подлости и желании нажиться за счет собственных граждан.
- Политика «чистых рук», император? – немного иронично спросил Антоний. – История учит, что политики с чистыми руками умирают быстрее остальных.
- Я знаю, Марк, - в голосе Цезаря послышалось усталость, – но это не политика «чистых рук». Это трезвый и холодный расчет, ценой которого станет постепенное перетягивание на нашу сторону общественного мнения. Пройдет всего лишь несколько месяцев, и люди в Риме и Италии с уверенностью скажут, что гражданскую войну развязал не Цезарь, а Помпей, что Цезарь только защищался сам и защищал республику.
- Я знаю это уже сейчас, - упрямо наклонил лоб Антоний.
- А будешь знать не только ты, - подвел под разговором черту Гай Юлий.

*    *    *

К началу марта Цезарь блокировал Брундизий с суши. Стандартный вал с частоколом стен и башен запер двадцатипятитысячную армию Помпея, отрезав ей любые пути маневра. С моря Гай Юлий попытался блокировать возможность переправы в Грецию флотом под командованием Децима Брута.
Завершив окружение, он направил Магну предложение вернуться в Рим вместе с двумя действующими консулами.
- Чего мы ждем, император?! – с некоторым негодованием спрашивали Гая Юлия его легаты. – Нужно напасть, пока не подошли испанские легионы Помпея и армия Юбы. Война на три фронта будет нами неизбежно проиграна.
- Я не хочу проливать италийскую кровь понапрасну. Если в них сохранилась хоть капля разума, они внемлют моим предложениям. А обезглавленная армия, армией считаться не может.
- Если бы ими командовали не безумцы, типа Катона, - возразил Крисп, - возможно, они бы и согласились. А так? Нет, Цезарь, оптиматы никогда не пойдут с нами на мировую. Они сдадутся лишь тогда, когда будут полностью уничтожены. Отдай приказ о штурме.
И все же он медлил, медлил, несмотря на все разумные доводы, медлил, прекрасно понимая, что февральские бури вот-вот сменятся на благоприятствующие плаванию ветры и что горстка кораблей Брута никогда не удержит скопившееся в гавани Брундизия изобилие трирем и грузовых судов Помпея.
В первую неделю марта, разорвав хрупкое кольцо морской блокады, в Грецию отплыли оба консула, а семнадцатого марта в Диррахий с остатками армии отправился и сам Гней Публий. Осада Брундизия становилась бессмысленной.
Враг бежал, сделав Цезаря единственным полновластным хозяином Италии и Рима. На завоевание страны у Гая Юлия ушло всего лишь шестьдесят практически бескровных дней. Практически, потому что Цезарь все же пролил кровь своих солдат. Но не в бою, а защищая мирное население от мародерства и насилия.
Так был казнен центурион шестой когорты восьмого легиона Вариний. Жители одного из сел вблизи Брундизия обвинили легионера в грабеже крестьян и смерти изнасилованной солдатами сельской девушки. Обычная война, обычный случай, обычное право сильного. Обычный, но не для Гая Юлия. Выявив всех участников нападения на деревню, он приказал выстроить легионы на плацу, проведя перед строем восемнадцать лишенных воинской амуниции и оружия солдат.
Напуганная, но все еще надеющаяся на помилование (ведь их император прощал даже своих откровенных врагов!) кучка людей ежилась на холодном мартовском ветру, терпеливо ожидая решения своей участи.
- Шел ли ты на грабеж, насилие и убийство по собственному желанию или по приказу центуриона Вариния? – по очереди спрашивал Цезарь у каждого из легионеров. 
- По приказу, - ответили тринадцать из семнадцати, и лишь четверо не отказались от своего командира, заявив, что не столько выполняли его приказ, сколько разделяли его мнение о праве поступать по принципу: на войне как на войне.
 - Ответь мне, Вариний, - обратился Гай Юлий к опальному центуриону, – ты и твои солдаты были голодны и вы напали, чтобы добыть себе хлеба?
- Нет, император, - потупив взор, произнес офицер.
- Может быть, тебе и твоим людям задержали выплату жалования, и вам срочно потребовались деньги?
- Нет, император.
- Значит, атаковав деревню, ты расправлялся с нашим общим врагом?
- Нет, император.
- Тогда почему же ты нарушил приказ своего императора, обагрив свой благородный солдатский меч кровью своих же соплеменников?!
- Война, император, - низко наклонив голову, ответил центурион.
- Война, - задумчиво произнес Цезарь. – А что говорит римский устав по поводу легионеров, нарушивших приказ своего командира во время военных действий?
- Легионер, нарушивший приказ своего командира во время военных действий, должен быть казнен! – гордо выпрямившись, громко отчеканил Вариний. Он понял все, и желал принять смерть достойно.
- Я рад, центурион, что ты помнишь об этом и не забываешь о своей воинской чести. И ты прекрасно знаешь, что в таких случаях велит боевому офицеру его честь.
Цезарь обнажил свой меч и протянул его острием вперед Варинию.
Возникшая пауза оказалась мимолетной. Руки центуриона приняли меч императора, перехватив его за клинок у самой рукояти, и ударом снизу вверх погрузили металл в живую плоть. Еще мгновение Вариний, наклонившись вперед, стоял на ногах, после чего рухнул, словно подкошенный, к ногам обожаемого им командующего.   
- Похоронить его как человека, чья честь осталась незапятнанной! – отдал приказ Гай Юлий. – Вы четверо искупите свой проступок в первом же бою, искупите пролитой кровью. И если центурионы не представят вас к награде, то всех вас ожидает подобная участь. Этих, - Цезарь небрежно махнул рукой в сторону тринадцати отрекшихся от своего командира легионеров, – разоружить, лишить всех наград и выгнать за пределы лагеря. Отныне они не солдаты, а простые римские граждане.
- Квириты! – обратился император к стоящим поодаль жителям разграбленной деревушки. – Если вы выдвинете против них официальное обвинение, я берусь защищать ваши права. Решитесь на самосуд, - ваше право! На войне как на войне!


III.

Кальпурния прижалась к нему на пороге атриума, положив голову на плечо и сомкнув ладони поверх укрывавшего спину красного палудамента. Мгновение сменялось очередным мгновением. Гай Юлий наблюдал, как один за другим выбегают на порог явившиеся приветствовать хозяина рабы и слуги (некоторых он видел впервые), и как смущенно переминается с ноги на ногу Корнелий. Время шло, а объятия нежных рук становились все крепче, и не существовало силы способной разомкнуть их.
Волосы жены пахли свежевыпеченным хлебом, и, вдохнув этот щемящий сердце знакомый аромат, Цезарь не нашел ничего лучше, чем сказать:
- Я насквозь провонял солдатским потом.
- Зато теперь я знаю и чувствую, что в наш дом вернулся мой любимый мужчина, - тихо прошептала Кальпурния.
А потом, когда он отмокал от дороги, нежась в теплой воде бассейна, она незаметно проскользнула в помещение и, стоя в клубах пара, подняла руки к плечам, освобождая свое тело от ткани столы.
Желание! Он не ощущал такого желания все десять лет их разлуки!
- Иди ко мне, - попросил он пересохшими губами.
Жена медленно спускалась в воду по мраморным ступенькам бассейна. Ее смущение не было показным и наигранным, Кальпурния действительно боялась, что Цезарь воспримет ее тело утратившим былую красоту и постаревшим. И она сказала об этом, едва лишь сильные руки Гая Юлия сомкнулись на гибкой женской талии, прижимая ее плоть к его восставшей плоти.
- Глупенькая, - улыбнулся он, покрывая поцелуями лицо, шею и волосы, - когда ты застыла на краю бассейна, на мгновение мне показалось, что из пены восстала сама Киприда. Я люблю тебя.
Он овладел бы ею прямо здесь, в толще теплой, покрытой лепестками  садовых роз воды, но Кальпурния отстранилась с легким смехом и, дразня его нетерпение, погрозила пальчиком:
- Потом, здесь слишком много любопытных глаз.
- Я прикажу их казнить, - шутливо включился в игру Цезарь.
- Зачем? Никто из рабов и слуг не дал повода усомниться в их верности.
- Затем, чтобы не подсматривали за господами.
- А если среди них случайно окажется Корнелий? – не давая ответить на поставленный вопрос, жена закрыла его губы долгим-долгим поцелуем.
- Ты права. Ему я обязан жизнью, и не один раз. Ну, а если ты права, тогда дождемся, пока вход в нашу спальню не окажется плотно закрытым.
Гай Юлий вынес крепко прижавшуюся к нему жену из воды на руках, осторожно опустил на пол, а потом долго и тщательно вытирал каждую складочку ее тела услужливо оставленным кем-то из рабов мягким полотенцем.
- Ну, хватит, хватит, - засмеялась, наконец, Кальпурния. – Ты высушил меня на несколько месяцев вперед.
- Теперь мы можем идти? – спросил он, поправляя на себе складки домашней одежды.
- Я, да, - снова весело расхохоталась женщина, опустив подол столы вдоль своих длинных стройных ног.
- А я? – Цезарь поймал взгляд жены, выразительно направленный к низу его живота, и тоже невольно рассмеялся. – Да, пожалуй, мне придется побыть здесь в одиночестве еще некоторое время.
А потом они любили друг друга, любили так, как способны любить изголодавшиеся по настоящей нежности тела и души.
- И все же, ответь: я не слишком постарела? – вполне естественно поинтересовалась Кальпурния в перерывах между объятиями.
- Ты по-прежнему подобна богине, любовь моя, - нисколько не кривя душой, ответил Гай Юлий и тут же весело добавил: - А я не слишком облысел?
- Если раньше ты напоминал мне сошедшего с небес солнечного Аполлона, то сегодня твой облик похож на громовержца Юпитера, - улыбнулась жена. – Не хватает лишь парочки каких-нибудь завалящих молний.
- Я оставляю их за пределами дома. Мои молнии предназначаются только моим врагам, - отшутился Цезарь.
Он уже дремал, расслабленно откинувшись на подушки, когда, - ведь женщины всегда остаются женщинами (впрочем, мужчины тоже), - услышал повисший в тишине вопрос:
- Их было много, Цезарь?
- Не столько, сколько ты предрекала мне перед расставанием, - спокойно ответил Гай Юлий, ничуть не сомневаясь в предмете разговора. – Если сказать точно, то всего одна.
- Одна – это плохо. В одну ты вполне мог влюбиться, - помолчав, вздохнула Кальпурния и, не удержавшись, тут же спросила. – Ты любишь ее?
- Она погибла, - уходя от прямого ответа, сказал Цезарь, но, подумав, все же добавил. – Вряд ли я любил ее. Скорее нас свели обстоятельства.
- У тебя были от нее дети?
Он ответил и на этот наболевший для жены вопрос, вопрос, который начисто прогнал одолевающий его сон.
- Дочь. Она назвала ее в мою честь Юлией. Девочку убили. Убили мои и ее враги. От этого мать девочки сошла с ума, и я приказал нанести ей «удар милосердия».
- Прости, - после долгого молчания произнесла Кальпурния. – Какая же я дура!
- Да нет, - пожал плечами Гай Юлий, поудобнее устраивая голову жены на своей груди. – Ты просто моя жена и еще: ты - женщина.
Вскоре она задремала, и ее дыхание постепенно сделалось ровным и спокойным. Кальпурния спала, зато он еще долго лежал с открытыми в ночь глазами.
Сон не шел. Невольное напоминание о Бриксте и Юлии породило череду мыслей, главной нитью сквозь которые снова и снова проходил все тот же наболевший вопрос: «Зачем? Для чего? Ради какой цели?». Одно за другим перед его мысленным взором мелькали близкие и давно забытые лица. Отец. Жизнь маленького Гая Юлия вполне могла оборваться в ту случайную ночь, от которой сегодня на его груди остался лишь крохотный, едва заметный шрам. Но почему-то не оборвалась. Спуринна. Где ты сейчас, Леонидас? Цезарь мог утонуть тем памятным днем в Тибре, как и отец Антония. Однако фракиец вытащил его на берег. А сколько раз в бою его висевшую на волоске судьбу спасала твердая и верная рука Корнелия?! Ради чего боги, храня его, провели через всю свершившуюся череду событий? Чтобы, радуя сердце матери, прошагать путь настоящего римлянина, путь от должности младшего военного трибуна и квестора до должности консула и диктатора. Да, пока что он не объявлен им официально, но это дело ближайшего времени. Цезарь станет диктатором Рима, непременно станет. Только вот для исполнения какой цели?! Благо народа?! Какого народа? Ведь Спуринна, несомненно, прав, не во всем, но во многом. Сегодня плебс считает для себя благом не свободу и независимость сильной Отчизны, не беззаветное служение ей, не честь и достоинство римского гражданина, а плотно набитый желудок и череду развлечений, оглупляющих ум и отвлекающих от лишних и ненужных мыслей о целесообразности собственного бытия. И все же это его страна, его народ, его Рим. Рим, раздираемый борьбой одуревших от жажды власти партий. Рим, полный противоречий и бесконечных политических ошибок. Рим, быстро слабеющий перед угрозой внутренних раздоров и внешних врагов. И именно он, Цезарь, должен возродить былую мощь Рима. У него есть для этого ум, силы и желание. Прочь сомнения! Пока что его дорога не выглядит совершенно ровной и прямой, однако он сделает ее такой. Он заставит звезду Вечного города засиять с новой, не бывалой доселе силой. И это будет другой Рим, Рим, который построит он, Гай Юлий Цезарь!   
Утомленный размышлениями он задремал только под самое утро, а ближе к полудню услышал сквозь сон ласковый и нежный голос Кальпурнии: «Это я». Не открывая глаз, Гай Юлий притянул жену к себе и шепнул ей на ухо:
- Если бы ты знала, любимая, как же я мечтал услышать эти твои слова!

*   *   *

Все последующие дни были заняты встречами, получением и оценкой сведений о перемещении войск Помпея и его союзников и подготовкой заседания сената, которое Цезарь назначил на первое апреля.
До этого он принял в своем доме Марка Эмилия Лепида, который пришел вместе с Антонием.
- Приветствую тебя, Марк Эмилий, - радушно распахнул объятия Цезарь, – ты очень похож на своего отца. А дело, за которое мы беремся, очень напоминает то, о чем мечтал Лепид Старший: сильный и свободный Рим, сильная и свободная Италия!
Конечно, Гай Юлий передергивал факты. Тому Лепиду, с которым судьба свела его в возрасте двадцати четырех лет, было достаточно глубоко наплевать и на Рим, и на Италию. Куда больше его интересовало собственное положение, власть и деньги. Впрочем, похоже, что его сына эти проблемы также беспокоили значительно больше судеб страны и Вечного города. И, тем не менее, оба политика прекрасно соблюли внешние приличия.
- Ситуация сложная, Цезарь, - начал свой доклад городской претор. – С введением военного положения сенат приостановил публичные платежи. Объявленный Помпеем набор солдат и спешное бегство большинства патрициев сделали улицы Рима полупустыми. Кроме того, для своей переправы в Грецию оптиматы забрали практически все корабли, занимавшиеся доставкой зерна. Город опять стоит перед угрозой голода. Хлеб взлетел в цене, а стоимость имущества упала чуть ли не втрое. Никто не хочет ссужать в долг, потому что наличных денег в обороте так мало, что нечем отдавать эти долги. Дошло до того, что римляне перестали заключать браки и, главное, прекратили разводиться! Нечем платить приданое и получать его при разводе.
В тот же день Цезарь встретился с Бальбом и убедился в том, что Лепид ничего не преувеличил.
- Как скоро ты сможешь собрать в своем доме всех самых крупных банкиров Рима? - Гай Юлий внимательно посмотрел на финансиста.
- Думаю, что завтра к вечеру это вполне возможно. Я соберу всех, кто остался в Риме. К счастью, их намного больше, чем бежавших с Помпеем сенаторов. Люди денег знают: деньги делаются в провинции, однако стекаются и крутятся только в столице. Правда, сразу хочу предупредить тебя, император. Если ты хочешь просить денег, то вряд ли их получишь. И не потому, что тебя не любят. Наличность на пределе.
- Я уже слышал об этом от Лепида, друг мой, а потому речь пойдет об ином.

*    *    *

Рано утром одетый в военную форму Цезарь, Антоний, и Лепид в сопровождении манипула легионеров стояли перед входом в эрарий. Наслышанный о том, что трибун Метелл вознамерился не допустить «разграбления узурпатором страны», и что он со своими сторонниками днюет и ночует возле ворот в храм Сатурна, в котором размещались сокровища государственной казны, Гай Юлий решил подстраховаться заранее. 
- Что привело тебя к дверям эрария, Гай Юлий? – переполненный осознанием собственной значимости высокопарно начал разговор Метелл.
- Ни много, ни мало, как желание дать римскому народу то, чего ему сегодня так не достает, Луций Цецилий, - насмешливо обведя взглядом двери в храм, доверху заваленные собранной на улицах рухлядью, ответил Цезарь.
- У тебя есть постановление сената? – все еще не осознавая складывающейся ситуации, продолжал народный трибун.
- Нет, но здесь со мной интересы плебса, и для того, чтобы не дать нашему народу умереть с голоду, мне нужно то, что хранится за твоей спиной, Луций Цецилий.
- Римский закон – это сенат! – с пафосом в голосе заявил Метелл. – Без его положительного решения ты не сделаешь ни единого шага дальше!
- Римский закон – это и народ Рима, - вплотную приблизившись к горстке людей у ворот, с угрозой в голосе, но спокойно произнес Цезарь. – И разве ты, Луций Цецилий, не знаешь, что, ко всему прочему, оружие не всегда считается с законами, - с этими словами Гай Юлий медленно вытащил из ножен гладиус. – Юноша, запомни, мне гораздо труднее произнести подобные слова, чем погрузить железо в твою плоть. А потому лучше отойди в сторону и не мешай мне действовать в интересах римского плебса. Поверь, народ не забудет твоего благоразумия.
Бледный, как полотно, Метелл несколько мгновений переводил взгляд с лица Цезаря на острие меча и обратно, а потом молча шагнул в сторону, освобождая проход к баррикаде.
Завал был расчищен легионерами в течение считанных минут. А еще через секунду глазам вошедших в сокровищницу людей предстали груды золота, серебра и отчеканенной монеты. Согласно имевшимся записям: пятнадцать тысяч слитков золота, тридцать тысяч слитков серебра и тридцать миллионов сестерций.
- Вы оба, - отчеканил Цезарь, обернувшись к стоящим за спиной Антонию и Лепиду, - отчитаетесь мне за каждый взятый отсюда асс!

*    *    *

Ужин в доме Бальба проходил в напряженном молчании. Точнее не разговаривали лишь банкиры. Цезарь, напротив, был весел, смеялся и шутил, пытаясь расшевелить своих мрачных соседей по пиршественным ложам. Однако пятнадцать собравшихся воротил финансового рынка оставались молчаливы и сосредоточены, и поэтому к моменту перехода в кабинет Луция Корнелия, где и предполагалось провести основную часть их беседы, Гай Юлий также настроился на серьезный лад.
- Господа, - начал он без долгих вступлений, – исходя из царящей повсюду нестабильности, вы взвинтили проценты по долгам с четырех до двенадцати. Позвольте узнать, насколько это защитило ваши капиталы?
- Ни насколько, - ворчливо заметил старейший из приглашенных Квинт Вентидий, взявший на себя после гибели Красса ведение дел семьи Марка Лициния. – У римлян денег как не было, так и нет. Им нечем возвращать ни низкий процент, ни тем более высокий.
- Сколько вы планируете потерять на долговых обязательствах? – задал второй вопрос Цезарь.
- До половины от данных нами в долг сумм, - скупо ответил все тот же Вентидий.
- Отлично! – довольно улыбнулся Гай Юлий и, отвечая на негодующий ропот, продолжил. – Я предлагаю вам следующее. Сразу же после заседания сената я начну чеканить новую монету – золотой аурей – достоинством в двадцать пять серебряных денариев. Естественно, с такой крупной суммой в базарный день на рынке делать совершенно нечего. Но она и не поступит в широкое обращение. Я вообще не планирую увеличивать денежную массу, чтобы окончательно не обесценить то, что пока еще удается сохранить. Зато с помощью этой монеты вы сможете вести расчеты по крупным долгам, по имущественным проблемам и по делам, связанным с возвратом или назначением приданого наших римских жен и невест. Это первое. Далее, я издам закон о незыблемости долговых обязательств. Однако двадцать пять процентов заемщикам все же придется простить. Сумма много меньшая прогнозируемых вами потерь, но ее будет вполне достаточно, чтобы обрадовать должников и понудить их к ускорению возмещения по долговым распискам. Это два. Еще, для уменьшения напряжения, связанного с угрозой голода, часть денег эрария я отправлю на закупку хлеба для бесплатной раздачи и приобретения населением по минимальным расценкам. Это три. Я закончил и жду вашего ответа.
- Все, что ты сказал, выглядит довольно складно и особых возражений не вызывает, - после некоторого обсуждения вполголоса высказался Марк Фульвий, - но ведь предлагаемыми мерами ты практически полностью опустошишь государственную казну. И только боги знают, какой хаос может последовать вслед за этим.
- Ну, во-первых, опустошу я ее не так уж и надолго. Я не собираюсь воевать с Помпеем десятилетиями. Полгода, от силы год, и в эрарий снова потекут деньги всех римских провинций, а не одной только верной мне Галлии.
- Кто знает, кто знает? – задумчиво покачал головой занимавшийся откупом испанских налогов Секст Валерий Грациан. – Мы помним твою решительность, упорство и настойчивость, Цезарь. И хорошо, если твои слова окажутся правдой. Но все вокруг нас в воле небожителей. Вдруг они решат иначе, и война затянется….
- Или ее выиграет Помпей. Ты вкладываешь в свои слова именно этот смысл, дорогой Валерий? – перебил банкира Гай Юлий.
- Нет, нет, - покраснел Грациан. – И все же.
- Да не смущайся ты так, - махнул рукой Цезарь. – Я не столь самоуверен, как это может показаться на первый взгляд. Правда, я не верю в победу Магна, однако на случай затягивания войны предлагаю вам создать некий стабилизационный фонд.
- Под какой процент? – деловито бросил молчавший до этого Вентидий. – И под какие гарантии?
 - Как минимум, под десять процентов, - в тон ему не менее деловито ответил Гай Юлий, – и под гарантии богатств Египта, который я положу к вашим ногам сразу же после того, как заставлю Помпея смириться с окончательным поражением. Слово Цезаря!
- Ты даешь нам время на размышление? – от лица всех собравшихся закончил разговор Вентидий.
- До первоапрельского заседания сената!
Они разошлись, однако думали не слишком долго. Уже на следующий день император получил ответ банкиров Рима. Ответ был положительным. Деньги поддержали власть.

*    *    *

Последним, с кем Цезарь посчитал нужным еще раз встретиться до намеченного им заседания сената, был все тот же Марк Туллий Цицерон.
Дабы не тревожить пугливого политика понапрасну, на этот раз он приехал к оратору сам, застав того двадцать восьмого марта на вилле в Формэ.
- Я прибыл для того, чтобы пригласить тебя на заседание сената. Твое присутствие будет для многих знаковым. Ты мне необходим, Марк Туллий.
Гай Юлий говорил откровенно и без обиняков. Цицерон ответил ему тем же.
- Приехать в Рим, чтобы выслушивать угрозы собственного зятя, а затем появиться в сенате, чтобы ловить на себе презрительно-уничижительные взгляды Антония? Ты это мне предлагаешь? Нет уж, Цезарь, уволь меня, пожалуйста, от подобных унижений.
- Позволю напомнить, что твоего зятя выбирал тебе не я.
- Зато ты взял его на службу и дал должность, а это лишь увеличило природную наглость Долабеллы.
- Значит, мне не ждать тебя? - расставляя последние точки над «и», холодно произнес Гай Юлий.
- Я пришлю тебе приветствие, написанное в самом лучшем стиле, и попрошу озвучить его проконсула Сульпиция Руфа, - сказал ему оратор вместо ответа.
Он действительно выполнил свое обещание, сев за обещанный панегирик в тот же самый вечер, однако еще чуть позже в письме другу Аттику Цицерон написал следующие слова:
«О боги! До чего мы дожили, если к управлению государством приходят такие преступники, как Цезарь! Люди, не заслуживающие ничего, кроме отвращения. Попомни, друг мой, утвердившись во власти, этот человек оставит в живых лишь, тех, кто с ним полностью согласен».

*    *    *

Приступив вновь к исполнению своих трибунских обязанностей, Квинт Кассий и Марк Антоний оповестили всех сенаторов о дне заседания лично. И, тем не менее, в курии собралось едва ли немногим больше восьмидесяти человек. Пришли практически все представители всаднического сословия. Напрямую связанные с финансовыми кругами Рима, они просто не могли не прийти: банкиры держали данное Цезарю слово. Зато даже из товарищей по партии популяров явились далеко не все. К тому же Гая Юлия неприятно поразило отсутствие на своем месте отца Кальпурнии, Луция Кальпурния Пизона. А вот оставшиеся в городе враги, возглавляемые Метеллом, заняли сенатские скамьи в полном составе.
Открыв заседание, Лепид предоставил слово Сервилию Сульпицию Руфу. Приветствие Цицерона получилось кратким, но содержало множество лестных слов в адрес политического таланта и гения Цезаря. Особенно оратор напирал на успехи Гая Юлия при завоевании Галлии. Не обошел Марк Туллий и тему милосердия, подчеркнув, что высшим его проявлением явилось поведение императора по отношению к своим противникам у Корфиния. А вот конец послания получился весьма неожиданным. Взывая к разуму и прозорливости Цезаря, Цицерон просил его не начинать войны, но послать очередных переговорщиков в лагерь Помпея, чтобы еще и еще раз искать пути для примирения, а не для развязывания братоубийственного противостояния и пролития крови соплеменников.
Если Гай Юлий и был взбешен поведением Марка Туллия, если его и задели злорадные улыбки на лицах немногих рискнувших явиться в курию оптиматов, то все же он не выдал своего настроения ни единым резким словом, ни единым двусмысленным жестом.
- Господа сенаторы! – спокойно обратился Цезарь к собравшимся. – Я благодарен всем вам за то, что вы не пренебрегли своими обязанностями по управлению государством в это трудное для нашей страны время! Призрак гражданской войны действительно стоит у порога Рима и стучится в его двери. Однако позволю себе спросить у вас: разве я привел его на этот порог? Разве наместник Галлии объявил военное положение, прокричав на всех углах, что «отечество в опасности»? Разве Гай Юлий Цезарь объявил набор ополчения, чтобы травить своих сограждан, будто диких зверей, лишая их права на провозглашенные законом свободы? И разве это я изгнал прочь народных трибунов и довел страну до финансового краха? Нет, нет и еще раз нет. Никто из присутствующих здесь не посмеет бросить мне в лицо эти обвинения. Уверен в этом.
Расчетливо держа паузу, Гай Юлий медленно обвел сенатские скамьи острым взглядом своих пронзительных голубых глаз. Вокруг больше не было никаких улыбок. Его слушали заворожено и с напряжением. И он был абсолютно прав: зайцам не дано бросать обвинения льву.
Последовавшие вслед за этими словами предложения Цезаря по выводу Рима из кризиса были проголосованы единогласно. Даже Луций Цецилий Метелл и тот не посмел воспользоваться своим правом трибунского «вето».
- И в заключение, - подвел итог заседанию Гай Юлий, – мне хотелось бы ответить отсутствующему здесь, к сожалению, Марку Туллию Цицерону. Война – зло, гражданская война – зло вдвойне! Остановить кровопролитие – наш долг! Однако, помня о приготовленных «советчиками» Помпея проскрипционных списках, кто рискнет сегодня отправиться на переговоры с Магном, отчетливо понимая, что он может и не вернуться больше к своему родному очагу?!
На этот раз остановка в его речи оказалась куда короче. Цезарю вовсе не требовались «герои-недоумки», которыми сенат изобиловал по-прежнему, и он быстро продолжил:
- Никто! Да и я не стану отправлять людей на верную смерть. Предоставим же событиям развиваться так, как того хотят боги. Правда и справедливость восторжествуют. Так было всегда. Так и будет! А пока я искренне призываю всех вас, господа сенаторы, присоединиться ко мне в деле управления республикой. Однако если кого-либо робость заставит уклониться от выполнения этой задачи, я больше не потревожу его. В конце концов, я ведь могу, - и Галлия тому яркий пример, - управлять страной и в одиночку.


IV.

 Если новости на политической арене Рима, по крайней мере, внешне выглядели достаточно спокойно, то военные известия отнюдь не радовали. Отпущенный из-под Корфиния Агенобарб обосновался на южном побережье Галлии, в сочувствовавшей Помпею Массилии, чей флот намертво закрыл Цезарю любое морское сообщение с Испанией. Из самой Испании в Италию во главе пяти отборных легионов медленно, но неуклонно продвигались два легата Магна, Афраний и Петрей. Неторопливый Юба еще только собирал свои африканские полки, зато Катон с несколькими когортами готовил ему плацдарм для высадки на Сицилии и Сардинии. Сам Гней Публий планомерно наращивал мощь собственной армии, продолжая набор добровольцев в Греции и поджидая приход азиатских легионов.
Воевать сразу на трех направлениях, действительно, было смерти подобно, а потому Цезарь рассудил довольно здраво. До тех пор, пока нумидийский царь не высадится на Сицилии, до тех пор, пока Афраний и Петрей не вторгнутся в северные границы Италии, осторожный Помпей также продолжит топтать греческую землю, не рискуя напасть на Цезаря первым. Следовательно, в первую очередь необходимо задержать западных и южных сторонников Гнея Публия и только потом расправиться с ним самим.
Взвесив все «pro» и «contra», Гай Юлий отдал соответствующие распоряжения: зимовавшему в Северной Галлии легату Гаю Фабию с тремя легионами занять перевалы в Пиренеях, чтобы задержать там испанские легионы Помпея; находившемуся в землях арвернов легату Гаю Требонию с еще тремя легионами осадить Массилию и ждать подхода самого Цезаря. Особая миссия предназначалась Куриону. Поручив ему командование двумя италийскими легионами и пятьюстами всадниками, император приказал Гаю Скрибонию срочно занять оба близлежащих острова и, организовав оборону Сицилии и Сардинии, переправится в Африку, где легату предстояло сдерживать атакующие порывы Юбы до того времени, как смогут подойти основные силы цезарианцев.
Сам Гай Юлий, оставив Рим на попечение пяти когорт Антония и претора Лепида, поспешил к Массилии на соединение с армией Требония. С ним по-прежнему шли три проверенных и закаленных в боях легиона.   

*    *    *

 Осада города не требует выдающихся стратегических способностей, тем более что Цезарь отработал тактику осадных действий далеко не единожды. Однако любая осада – это дело времени, а вот именно времени у Гая Юлия было явно недостаточно. Разорваться между Массилией и Испанией? Хотелось бы, но, увы: приходилось выбирать.
По-достоинству оценив масштабы укреплений, выстроенных Требонием вокруг крепости, император одобрительно похлопал легата по плечу:
- Теперь тебе остается дождаться прибытия судов Децима Брута. Флотом это, конечно, назвать невозможно, - Помпей «оставил» нам всего двенадцать боевых кораблей, - однако для морской блокады хватит и такого количества. Агенобарб – трус и на прорыв не пойдет ни в коем случае. Поэтому тебе остается лишь создавать видимость атакующих действий и держать кольцо осады в неприкосновенности. Из города не должен вырваться ни один человек. Справишься?
- Ты так торопишься оставить меня одного, император? 
- Время не ждет, друг мой. Фабий прислал донесение, что задержал Афрания и Петрея у перевала Пертюс. Однако горы есть горы. Нашим там негде добывать продовольствие, а позади помпеянцев плодородные испанские равнины. К тому же у Гая только три легиона против пяти. Я должен, просто обязан, быть у Пертюса как можно скорее, - Цезарь улыбнулся. – Сначала я сражусь с армией без командующего, а потом с самим Помпеем без его армии.
- Шутки шутками, но неужели ты на самом деле считаешь, что в Греции у него скопилось недостаточно войск? – уже полностью соглашаясь с решением Гая Юлия и раздумывая о своих предстоящих действиях, спросил Требоний.
- Их может быть даже больше, чем нас, но опасность будут представлять лишь три-четыре азиатских легиона. Остальные новобранцы. Побегут при первой же серьезной опасности. Да и восточные легионы не столь сильны, как наши. Они не воевали уже несколько лет. К тому же Азия, как известно, расслабляет своей неторопливостью и изнеженностью нравов. Нет, Гай, сейчас самая большая опасность – это именно Петрей и Афраний.

*    *    *

Июнь застал Цезаря под Илердой. Кроме дождливого лета там же императора нашло и послание Антония, докладывавшего о событиях в Риме.
«Твое милосердие приносит первые «результаты», - с иронией писал народный трибун. – Цицерон, наконец-то, получил возможность улизнуть к Помпею, что и сделал с величайшей поспешностью. Ты знаешь, я убил бы Марка Туллия собственными руками, причем с величайшим удовольствием, но ты запретил мне это делать. А жаль! Как было бы отлично, если бы к Помпею прибыла голова нашего оратора, одна, без тела! Кстати, с этой неблагодарной сволочью бежали и остатки колеблющихся сенаторов. Теперь их в Риме ровно восемьдесят два, у Гнея Публия в три раза больше. Похоже, что «величие» нашего Магна растет все сильнее и сильнее. Говорят, он собрал уже около сорока тысяч солдат, но по-прежнему торчит на одном месте, выжидая и прицениваясь к обстановке».
Гай Юлий пожал плечами.
Ничего нового. А разве можно было ожидать от Цицерона чего-либо иного? Трус всегда остается трусом. Когда существует возможность, он тут же торопится найти себе более сильного, на его взгляд, покровителя. Пусть себе мечется! Так он даже безопаснее. Никогда не стоит загонять труса в угол, потому что тогда он вполне способен и укусить: ядовито, исподтишка, насмерть.
Новости Антония не прибавили ему настроения, но и не испортили его. Цезаря угнетали шедшие днями напролет проливные дожди. Понукаемая богами природа решила вмешаться в человеческие дела всерьез и надолго. Разделявшая обе армии река превратилась в бушующий поток, разнеся вдребезги единственный мост через обычно спокойный, но достаточно полноводный Сикорис. Обе предпринятые Гаем Юлием попытки навести временную переправу, закончились неудачей. Волны смывали инженерные сооружения, не давая им приобрести сколько-нибудь уверенную опору на каменистом дне реки.
Сырость, комары и голод. Последний становился все более нестерпимым. Император питался наравне с простыми легионерами, однако стоимость меры доставляемого купцами зерна поднялась почти до трехсот денариев!   
Одновременно с этими напастями Афраний и Петрей стали засылать в лагерь Цезаря лазутчиков, основной целью которых была агитация против императора, за соединение с помпеянцами. Сулили деньги, славу и, конечно же, еду. Обозленные донельзя легионеры ловили чересчур «разговорчивых» незнакомцев. В лучшем случае били и отпускали прочь, но дважды приводили шпионов к своему императору. Требовали законной расправы и казни.
- Думаете, они идут на столь неблаговидные дела от хорошей жизни? – во всеуслышание спросил Гай Юлий у собравшихся возле его палатки солдат. – Просто-напросто их командиры опасаются нас и боятся открытого столкновения. Они мечтают ослабить ваш дух и вашу веру в божественный гений вашего императора. За что же тогда убивать этих несчастных? За то, что им не потрудились раскрыть глаза на истинное положение вещей? За то, что обманом вовлекли в войну против собственной Родины? Они – наши братья: по крови, по духу, по стилю жизни. Они – такие же римские граждане, как и мы с вами! Не убивать, а провожать до их лагеря и следить, чтобы с ними ничего не случилось ни здесь, ни по дороге домой.
Был ли он по-настоящему искренен в своих словах или, как обычно, просчитал все возможные варианты развития событий, неизвестно, однако уже к июлю настроение в обоих лагерях сменилось на прямо противоположное. Общему братанию содействовало и выглянувшее из-за облаков солнце. К тому же Сикорис вернулся в привычное русло, а сразу три возводимых Цезарем моста постепенно обретали все более отчетливые очертания. 
Конец общим сомнениям обеих армий положил Марк Петрей. Когда личная охрана легата привела к нему захваченных в лагере помпеянцев во время совершенно мирной беседы солдат Цезаря, командующий приказал казнить всех до единого, а их отрубленные головы перебросить через реку с помощью катапульты для острастки слишком зарвавшегося противника.
О результате опрометчивого поступка Петрея Гая Юлий узнал через месяц, когда принимал капитуляцию Афрания и его незадачливого товарища на берегу Эбро. Поднявшееся среди легионеров Помпея негодование было настолько сильным, что, окажись мосты над Сикорисом достроенными до конца, солдаты испанских легионов Магна сдались бы Цезарю в тот же самый день. А так, повинуясь воинскому уставу, предписывавшему неукоснительно следовать командам вышестоящих начальников, пять легионов спешно отступили. Афраний и Петрей надеялись успеть соединиться с торопившимися на помощь двумя легионами, которые Терренций Варрон вел к ним из Дальней Испании.
Увы, их надеждам так и не удалось сбыться. Достроив мосты, Гай Юлий нагнал отступающего противника, окружил его и принудил к сдаче. Он отпустил обоих легатов Помпея, как, впрочем, и всех тех немногих солдат Магна, которые отказались служить под его началом. Тем не менее, его победа была безоговорочной и практически бескровной, и отныне вся Ближняя Испания принадлежала Цезарю.
Дальняя Испания, помнившая благодатное правление императора с момента его пропреторства, приняла Гая Юлия с распростертыми объятиями. Один за другим на его сторону перешли Кордуба, Кормон и Гадес. А когда Италика просто-напросто закрыла перед самым носом у Варрона свои городские ворота, последний не выдержал и сдался без боя. 
Цезарю оставалось лишь возвратить храму Геркулеса в Гадесе конфискованные легатом Помпея для ведения войны сокровища, чем он еще больше упрочил и без того высокое уважение испанцев к собственной персоне, и поспешить к стенам окруженной его армией Массилии.

*    *    *

  Прослышав о том, что их император изгнал помпеянцев из Испании и торопится к городу, легионеры принялись понуждать Требония и Брута к более активным, чем было предписано Цезарем, действиям. Еще бы! Ведь сокровища Массилии, хотя в городе их имелось немало, далеко не беспредельны. Зачем же делить их с оравой из восьми легионов, которую ведет с собой их великий и горячо любимый полководец?!
И тогда подстрекаемый собственными центурионами, Требоний повел войска на штурм. Оберегая армию от бессмысленных потерь, за которые, как он совершенно точно знал, Гай Юлий его не похвалит, легат попробовал разбить городские ворота с помощью тарана, помещенного внутрь специального навеса на колесах. Первый вариант «черепахи» массалиоты просто завалили камнями, похоронив под ними почти семьдесят готовых прорваться в город легионеров. Отстроенную за две недели копию осадного орудия горожанам, несмотря на имевшую место обшивку из мокрых бычьих шкур, удалось сжечь. В этом случае потери оказались не столь плачевны, но на третий эксперимент Требоний все же не решился. Он приказал вести подкопы под стены и почти торжествовал победу, когда все с таким трудом прорытые ходы в одночасье оказались залиты подведенной массалиотами морской водой.
Опытному в водных баталиях Дециму Бруту повезло куда больше. В первом же сражении его небольшому флоту удалось уничтожить все корабли противника, потопив девять и захватив шесть вражеских судов вместе с командой и солдатами. Спустя два месяца после этой победы и незадолго до прибытия Цезаря, флотоводец буквально разгромил посланную для снятия с города морской блокады эскадру Помпея под командованием Назидия. В день сражения на дно залива близ Массилии легли шестнадцать потопленных трирем и более двух тысяч легионеров.
Поначалу насмехавшийся над неуклюжими попытками сухопутных атак Агенобарб, чуть ли не рвал на себе свои рыжие волосы. Луций Домиций отлично понимал, что второго прощения со стороны Цезаря может и не случиться, а вот вырваться из полностью блокированного города ему будет очень и очень не просто.
Сам Гай Юлий, появившись под стенами осажденной крепости, не стал атаковать ее, а терпеливо дождался, пока голодные массалиоты не открыли городские ворота собственными руками. Он мог позволить себе подобную роскошь, потому что знал: ни Помпей, ни Юба  никогда не решатся переправляться в Италию по полному бурь и штормов зимнему Средиземному морю.
Тринадцатого декабря Массилия пала. Солдаты требовали разграбления города и убийства всех его мужчин, однако император, щедро разделив между легионерами все содержимое городской казны, приказал только срыть до основания стены и башни крепости, тем самым, надолго лишив ее возможности к какому бы то ни было сопротивлению.
Еще одним примечательным эпизодом окончания осады явилось бегство Луция Домиция Агенобарба. Натерпевшийся страха рыжебородый на глазах у всех ускользнул на крохотной рыбацкой лодчонке.
- Прикажешь догнать? – спросил Децим Брут у Цезаря.
- Зачем? – усмехнулся своим мыслям император. – Пусть плывет. Если его не поглотит морская пучина, значит, бешеный пес примчится лизать ноги своему хозяину. Тем лучше. Я буду только рад, если Гней Публий соберет вокруг себя всю свою свору. Прихлопнуть их в одном месте проще, чем потом гоняться за врагами по пределам Ойкумены.
Руководимая Гаем Юлием военная кампания этого года близилась к своему успешному завершению, мрачным пятном на котором расплылись новости, пришедшие к нему из Африки.


V.

С завоеванием островов Курион справился в считанные дни. Катон просто бежал перед превосходящим по численности противником, оставив после себя память о жестком, если не сказать жестоком, поведении, расправах с инакомыслящими, конфискациях в пользу армии Помпея и демагогических заявлениях о чистоте римских нравов и неукоснительном соблюдении римских законов. А потому население Сицилии и Сардинии встретило Гая Скрибония как освободителя.
Он в своем коротком управлении, в отличие от Марка Порция, не переусердствовал. Оставив на обоих островах по когорте для охраны возможных мест высадки врага, легат отплыл к африканскому побережью, где его ждала встреча с армией нумидийского царя.
Африканцу Юбе в принципе было глубоко наплевать и на Цезаря, и на Помпея, и на их распрю, и на весь Рим в целом. Он ненавидел Вечный город, в котором вынужденно провел несколько месяцев, добиваясь утверждения в звании «друга и союзника сената и народа Рима», ненавидел его сенаторов и развращенный народ, ненавидел грязные тесные улочки и белое великолепие форума. Однако больше всего он ненавидел Цезаря. Тогда, тринадцать лет назад в Риме Юба позволил себе высказать в сенате издевательское замечание по поводу очередного экстравагантного наряда Гая Юлия, носившего в тот момент маску кутилы и светского повесы. Именно эта маска и заставила Цезаря подскочить к нумидийцу и оттаскать его за выкрашенную белой краской бороду. Их развели в разные стороны, но забыть подобное унижение Юба не мог по вполне естественным причинам: свидетелями царского позора оказались не только римляне, но и члены его свиты. Он заткнул рты всем, казнив более низких по происхождению и тайно отравив тех, кто принадлежал к элите нумидийского двора, тем не менее, рты все же успели раскрыться, и в первое время царь нет-нет, да и ловил на себе двусмысленно ухмыляющиеся взгляды собственных придворных.
Поначалу и Курион, и отправленный с ним Цезарем опытный в военных делах Гай Каниний Ребил действовали и осмотрительно, и довольно успешно. Они вполне сознательно высадились на берег между Гадруметом и Утикой, в том месте, где сто пятьдесят лет назад ступил на африканскую землю гроза Карфагена Сципион. Уже только одно это вдохнуло в солдат и офицеров армии такой победоносный дух, что попытавшийся остановить Куриона Тит Аттий Вар в первом же сражении потерял всю свою кавалерию и легкую пехоту и был вынужден спешно скрыться за стенами Утики.
Гай Скрибоний приступил к планомерной осаде города, выстроив укрепленный лагерь на том же месте, где стоял со своим войском и сам великий Сципион. При известии о подходе армии Юбы Курион ушел внутрь оборонительных сооружений, рассчитывая продержаться до подхода основных сил Цезаря, тем более, что к тому времени новость о капитуляции испанских легионов Помпея долетела и до его ушей. Однако когда разведчики доложили, что на помощь осажденной Утике движется не вся армия нумидийского царя, а лишь небольшой отряд под предводительством генерала Юбы Сабурры, нетерпеливый легат выступил ему навстречу, горя желанием разбить африканцев по частям.
Они встретились у Баграда.
Поначалу все шло просто отлично. Заняв главенствующие на местности песчаные высоты, пехота Куриона легко отразила атаки нумидийцев и погнала их, десятками убивая услужливо подставлявших спины воинов Сабурры.
- Не слишком ли легкая победа? – засомневался сидящий в седле рядом с Курионом острожный Ребил.
- Победа всегда кажется легкой, Каниний, - весело улыбнулся окрыленный удачей Гай Скрибоний, – зато любое, даже незначительное, поражение представляется, чуть ли не катастрофой.
 - И все же я бы воздержался от преследования, - настаивал второй легат. - Давай остановим пехоту и подождем, пока кавалеристы не принесут более достоверных сведений о том, что нас ожидает за теми холмами.
- Разве их сейчас остановишь? – беспечно пожал плечами Курион. – Победа окрыляет.
И преследование беглецов продолжилось в том же темпе.
Ловушка захлопнулась тогда, когда впереди ясно обрисовалась темная полоса тяжелой пехоты нумидийцев. Шестнадцать боевых слонов возвышались над человеческой массой подобно башням над стенами неприступной крепости.
- Тысяч пятьдесят, не меньше, - взглядом оценил численность противника Ребил. – Командуй отступление! До лагеря около пяти миль: если поторопимся, успеем встретить Юбу во всеоружии.
К этому моменту римляне и сами приостановили преследование отлично сымитировавших паническое бегство солдат Сабурры. Легионеры топтались на месте и выжидающе посматривали на своего командира.
- Всем занять походное построение! – быстро сориентировался Курион. – Первая когорта каждого легиона остается сдерживать наступление врага.
Гай Скрибоний вполне сознательно жертвовал тысячей солдат, чтобы спасти двенадцать, однако его план провалился в самом своем начале.
- Дорога назад отрезана! – доложил подскакавший офицер римской конницы. – Сзади кавалерия Юбы! Сплошь наемники, германцы и галлы. Их около двух тысяч! 
- Командуйте атакующее построение! – мгновенно изменил первоначальное решение Курион, выкрикнув собравшимся вокруг него центурионам. – Мы принимаем бой!
Он повел легионы на сближение с нумидийцами, оставив Ребила защищать спину своей армии с кавалерией и все теми же двумя когортами пехоты.
Чтобы уничтожить римскую армию, Юбе потребовалось больше трех часов ожесточенной резни, в которой он потерял одиннадцать слонов и почти половину набранного им войска. Из окружения вырвалось лишь двести всадников во главе с Гаем Канинием Ребилом, который и принес, в конце концов, Цезарю весть о потере африканских легионов, об их стойкости и о мужестве Гая Скрибония, сражавшегося наравне с рядовыми легионерами и павшего смертью героя.
- Император, для африканцев это была Пиррова победа. Силы нумидийцев истощены настолько, что теперь Юба думает не о походе на Рим, а том, как бы удержаться у власти, - закончил свой рассказ Ребил.    
- Жаль Куриона! – вздохнул Цезарь. – И горе Помпею, если для победы ему уже сейчас приходится прибегать к помощи варваров.

*    *    *

Он задержался в Риме ровно на одиннадцать дней. Сначала Лепид провозгласил его диктатором, но именно на эти одиннадцать дней и не более того, потому что пока Цезарю было необходимо поддержать полную видимость законности своей власти. Обладая диктаторскими полномочиями, Гай Юлий провел выборы высших магистратур. Консулами следующего года стали он сам и Публий Сервилий Ватия. Император не забыл своего испанского квестора. Зная верность и жесткость Ватии, Цезарь предпочел оставить в Риме именно его, отправив Лепида управлять Ближней Испанией. Антония он предполагал взять с собой в Грецию.
Вместе с Ватией они подавили мятеж в девятом легионе, солдаты которого, возвратившись из испанского похода победителями, возомнили себя равными богам. Пьянки и кутежи были бы терпимы, но допустить грабеж мирного населения Гай Юлий не мог и не хотел.
Окружив казармы, в которых квартировали виновные в погромах, император хотел устроить децимацию, после чего распустить легион, однако Ватия и Марк Антоний уговорили его не делать этого.
- Солдаты! – выстроив опальный легион, обратился к нему Цезарь. – Если так еще можно обращаться к тем, кто поднял руку на граждан собственной страны! Человек с оружием призван защищать республику, а не нападать на ее мирное население! Для нападения существует враг! Вы забыли об этом и запятнали свою честь, честь римского легионера! Вы позволили говорить о себе, как о грабителях с большой дороги! Вы бросили тень на своего императора, позволив думать о нем, как о пособнике насильников и убийц своего народа! Так солдаты ли вы или жалкие бродяги с кинжалом за пазухой?! Неужели это те мужественные и смелые люди, с которыми я совсем недавно противостоял противнику на берегах Эбро и Сикориса?! Когда же вы успели превратиться в поджавших хвосты трусливых беспородных дворняг?!
- Нет! Нет! Не говори так, император! – прокатившийся по рядам гулкий ропот дал Гаю Юлию понять, что его слова задели за живое, и он продолжил свой нажим.
- Вы говорите мне: «Нет, мы не такие», но разве могу я по-прежнему быть уверенным в каждом из вас, разве могу доверять вам судьбу страны и свою собственную судьбу, разве вы не предадите меня завтра, польстившись на горсть золота и мешок зерна?! Разве девятый легион достоин своего орла?! Или своими грязными делишками он «завоевал право» быть распущенным раз и навсегда?!
И снова до его ушей донесся нарастающий гул отрицания.
- Вы просите меня поверить вам?!
- Да! Да, Цезарь! – разом ответили ему сотни глоток.
- Только в том случае, - императорская ладонь резко взлетела вверх, – если зачинщики беспорядков сделают шаг вперед, доказав мне, что в них сохранилась хотя бы капля мужества, а все остальные смоют собственный позор кровью в столкновении с настоящим противником, а не с горсткой мирных римских граждан!   
Прошло несколько минут, и в воцарившемся молчании из колышущейся толпы один за другим стали выходить опустившие головы легионеры: сто двадцать человек, среди которых оказалось и три центуриона.
- Казнить их! Все награбленное вернуть до последнего медяка и дать обиженным вами квиритам вполовину больше того из своего личного жалования! - закончил выступление император. – Пока что я верю вам, солдаты Рима! Но помните: в первом же сражении вы станете на самом тяжелом участке боя!

*    *    *

В эти же одиннадцать дней Цезарь посетил дом своей сестры по ее настоятельной просьбе.
- Слушаю тебя, Юлия, - он сразу же попытался перейти к сути дела, давая понять, что практически не имеет лишнего времени.
- Ты стал сух и слишком серьезен, Гай Юлий, - за минувшие десять лет сестра явно сдала, превратившись в растолстевшую и обрюзгшую старуху с неопрятными, плохо уложенными редкими жирными волосами, двойным подбородком и слегка перекошенным в результате настигшей ее с возрастом болезни ртом.
- Я был таким всегда, Юлия, - как можно мягче ответил Цезарь.
- Нет, нет. Раньше в тебе многое было иначе, - с трудом шевеля губами, возразила женщина.
- Что ж, сестра, со стороны всегда виднее, - не стал возражать Гай Юлий, – и все же давай поговорим не обо мне, но о деле, по поводу которого ты позвала меня к себе.
- О деле, так о деле, - легко согласилась Юлия и потянула ленту с привязанным к ней колокольчиком. Раздавшийся мелодичный перезвон привел в комнату стройного худенького юношу со светлыми вьющимися волосами и достаточно умным и оценивающим взглядом блестящих молодым задором голубых глаз. – Узнаешь его?
- Гай Октавий Фурин Младший? – подумав, полувопросительно ответил Цезарь, и, получив утвердительный кивок, продолжил. – А ты вырос и возмужал. Сколько же тебе? Лет четырнадцать?
- Скоро пятнадцать! – гордо ответил юноша.
- И ты по-прежнему хочешь быть похожим на Цезаря?
- Еще сильнее, чем раньше! – не задумываясь, со звонким восторгом почти выкрикнул Гай Октавий.
- Ну-ну, мой мальчик, поменьше ненужного рвения, - рассмеялся император. – Я и так верю тебе. Хочешь, чтобы я взял его с собой? – обратился Цезарь к сестре.
- Да, - кивнула головой Юлия.
- Но там, куда я отправляюсь, может быть опасно. Весьма опасно.
- Я не боюсь опасностей, дядя Юлий! – отчеканил юноша.
- Это глупо, - осадил внучатого племянника Гай Юлий. – Серьезных опасностей следует бояться всегда, иначе ты не сможешь их трезво оценить и никогда не научишься достойно противостоять им.
- Вот именно поэтому я и хочу, чтобы мой внук находился рядом с тобой. Научи его быть настоящим мужчиной, настоящим представителем рода Юлиев.   
Он внимательно посмотрел сначала на сестру, а потом вгляделся в горящие глаза юноши.
- Хорошо, Гай Октавий Фурин Младший. Будь по-твоему. Послезавтра мы выступаем к Брундизию, а дальше по бурному зимнему морю в Грецию, туда, где нас поджидает Гней Публий Помпей!

*    *    *

Цезарь сложил с себя диктаторские полномочия, сохранив это дающее ему практически неограниченные права звание всего на одиннадцать дней. Сегодня диктатура была ему больше не нужна. Сегодня Гай Юлий являлся законно избранным консулом, ибо законно избранный консул мог быть выбран только в Риме и нигде больше. Теперь он выступал как представитель весьма усеченного в своей численности сената, но все того же полноценного народа Рима. И отныне в противостоянии с Магном римское право находилось на его, Цезаря, стороне.