День двадцать первый...

...который кое-что проясняет

   — Тем летом я только перем... — Миша запнулся и смутился, словно испугавшись, что почти выболтал какую-то крайне важную тайну. — Переехал в этот город, — быстро исправился мой порцелиновый друг, и дальше его рассказ тёк уверенно и гладко, почти отрепетировано.
   Мы сидели в уютном ресторанчике, обедали, а потом вдруг я спросила, почему он переехал жить в другой городишко, почти такой же маленький и ничем не примечательный, как и наш. Какой в этом смысл? Сменить шило на мыло?
   — Сначала изменились обстоятельства, но я этого не заметил, так как сам не был готов к переменам, а позже я неожиданно осознал, что меня здесь ничто и никто не держит, и я могу переехать поближе к горам, к дикой, не испорченной человеком природе, где можно купить маленький домик высоко в горах и жить там летом, а, возможно, и зимой, не видя и не слыша этот мир.
   — Вы живёте в горах? Но я легко вам дозвонилась! А что за обстоятельства изменились?
   — Как много вопросов! Нет, живу я в городе, а в горах у меня действительно есть что-то вроде дачи. Что касается обстоятельств... это очень длинная история. Вы готовы её выслушать? Вам действительно интересно?
   — Конечно! Ведь я, как только что с удивлением поняла, очень плохо вас знаю. Что мне о вас известно? Да почти ничего!
   — А больше и не надо, — абсолютно серьезно заметил Михаил, но рассказывать начал:
   — Так вот, тем летом я работал санитаром в морге.
   Наверняка у меня глаза выпучились, как у удивлённой рыбины.
   — Где? Кем?
   — Вы не ослышались. Санитаром в морге, ну, вот так получилось! Сейчас я понимаю, что Судьба меня туда отправила ради спасения жизни, возможно, даже не одного человека.
   — Как интересно!
   — Ещё бы! Но не перебивайте меня, пожалуйста. Я сейчас немного попутешествую во времени, в то самое лето, и не хочу, чтобы вы, дорогая Ксения, сбили меня с этого пути. Вдруг не смогу вернуться?
   Я вежливо улыбнулась его не очень удачной шутке и обещала молчать, как снулая рыбина.
   — Как я уже и сказал, тем летом я переехал в этот город и устроился работать в морг. Хорошо помню тот день, когда я познакомился с Аллой. Было часа четыре вечера, я стоял около служебного входа и курил, наслаждаясь теплом и той самой неповторимой летней атмосферой, обещающей покой и негу. Кстати, вы же знаете, где расположен городской морг?
   Я молча помотала головой, я же обещала не говорить ни словечка.
   — На территории городской больницы.
   — Как оптимистично, то есть цинично! Ох, простите! Не смогла сдержаться.
   — Ничего, я ведь первый спросил. Прагматично. Если кто умрёт в больнице... вы понимаете. Так вот, морг располагался (сейчас не знаю, где он, возможно, всё ещё в том самом здании) в самом углу больничного сада, чтобы прогуливающиеся выздоравливающие особо не натыкались взглядом на мрачное учреждение. Стою, курю, вижу молодую женщину с узелком в руках, идущую прямо ко мне. Я сразу понял, что у неё кто-то умер, и в узелке она несёт последнюю одежду, т.е. последнюю для усопшего. Я особо на женщину не смотрел, она была абсолютно обыкновенной, разве что одета была не для летнего зноя — поверх платья на ней красовалась теплая, мохеровая, модная по тем временам, кофта. Что меня заставило всмотреться? Наверное, та самая Судьба. Она же наверняка и послала мне ясное предупреждение: незнакомка сейчас свалится в обморок. Едва я это понял, тут же побежал к женщине и успел подхватить её, иначе она бы упала и головой ударилась о лавочку. Положил девушку (она оказалась моложе, чем я думал) на эту самую лавочку, похлопал по щекам (незнакомка в себя не пришла), сбегал за водой и нашатырём, в общем, привёл в чувство и, как я понял намного позже, стал ангелом-хранителем Аллы, так её звали. Как я верно догадался, она несла бабушкины вещи: платье, чулки, платок, в общем, всё необходимое, чтобы в последний раз одеть человека. «Вы мне поможете? Пожалуйста!» — Алла вцепилась в мою руку и заглядывала в глаза униженно и доверчиво, взгляд у неё был абсолютно наивный, детский. Я сразу понял, что передо мной заплутавший, почти сломленный человек, Алла была словно надрубленное дерево, чья жизнь держится лишь на тонком лоскуте коры. «Я ничего не знаю, совсем ничего. Что надо делать? Как вообще это происходит? Похороны, поминки...» — спросила она меня. Не успел я удивиться, как она спокойно говорит о бабушкиной кончине и собственной беспомощности, как Алла тут же разрыдалась и снова потеряла сознание. Что мне было делать? Взял её на руки, она была лёгонькой, маленькой, и понёс в морг. Забавно звучит, правда? Снова оживил свою находку, простите за некую грубость, и стал расспрашивать. Нет, не из праздного любопытства, мне нужно было знать, кому можно позвонить и передать на руки эту блаженную Аллу. Её рассказ меня поначалу не столько опечалил, как разозлил. Я понял, что если не хочу отяготить свою совесть загубленной жизнью, придётся мне эту Аллу какое-то время понянчить, поопекать. Знал бы я тогда, насколько протянется это время! Как бы я поступил? Также, абсолютно также.
   Рассказ Аллы был прост и ужасен: она родилась с таким количеством болячек, что врачи тут же поставили на её жизни жирный крест, а мать отказалась от младенца (отец слинял в неизведанные дали ещё раньше). Аллу забрала бабушка и каким-то чудом, молитвами и ежеминутными заботами не только отменила ребенку смертный приговор, но и вырастила из нее пусть и не очень здорового человека, но и не инвалида, прикованного к постели. Хотя, инвалидность Алле сделали, так как бабушка, воскресив внучку, стала страшно за неё бояться и не могла и мысли допустить, что Аллочке придётся работать. «Ты такая хрупкая, ранимая, не приспособленная к этой жестокой жизни!» — говорила бабушка и ограждала ребенка, а потом и подростка, и юную девушку абсолютно от всего, то есть от самой жизни. После школы сразу домой. Обед, отдых, уроки, прогулка по парку, разумеется в компании бабушки. Институт? Профессия? Нет! Как можно с Аллочкиным хрупким здоровьем! Только дом, полезная пища, летом горы или море, слава Богу, денег хватает, так считала бабушка. Изоляция, одиночество... Кто такое вынес бы? Лишь такой «спящий», покорный человек, как Алла, не имеющий ни малейшего желания сопротивляться, доказать, что он, то есть она, тоже личность, что у неё есть свои желания и мысли. Нет, ничего подобного! Это был идеальный симбиоз ведущего и ведомого и длился он до самой бабушкиной кончины, весьма неожиданной. «У неё тромб оторвался, врачи сказали, сделать было ничего нельзя», — рыдала на моем плече Алла. «Кому можно позвонить? Родственники, знакомые?» — я наивно пытался спихнуть с себя ношу столь же неожиданную, как и тот тромб, что волею судеб привёл к этой встрече. «Мы совсем одни. Бабушка не любила людей, говорила, что они наполнены пороками, словно заросший сад сорняками», — выдала мне Алла. Что мне было делать? Взял я её за руку и повёл по инстанциям: морг, ЗАГС, кладбище... Потом быстро понял, что сам быстрее справлюсь и, оставив Аллу рыдать над бабушкиными вещами, быстро организовал скромные похороны и даже сам сварил лапшу и потушил мясо, чтобы помянуть бабушку. Впрочем, даже любопытные соседки не проявили к важному событию интереса и на обед не пришли (бабушку и внучку не любили за гордыню, заносчивость и нежелание обсудить местные сплетни).
   Вспоминаю тот день и в душе такой мрак разливается. Когда человек, любой человек уходит, мир какое-то время опустошён, к счастью, это заметно лишь самым близким умершего, иначе мы бы все дни и ночи проводили в тоске. Сейчас про пустоту мира поясню на примере. Представьте большую гору... чего бы? Ну, пусть будут яблоки. Большую гору яблок. Вытащи любое (а незримая рука костлявой любит таскать яблоки из самого центра, глубины, чтобы принести побольше разрушений), тут же вся гора в движение придёт. Нет, неправильно, не вся, конечно, лишь те яблоки, которые рядом лежали. Там же пустота образовывается, и какое-то время она создаёт дисбаланс, страх падения всей горы. Вот так и уход бабушки создал эту пустоту, щемящую, тоскливую. Я-то из неё уже на следующий день выбрался, а вот Алла жила в этой тоске наверное год, хотя я пытался её слегка оживить и показать жизнь, которая шла себе мимо неё. Да, признаюсь, вскоре я решительно отказался быть её нянькой, помогал, конечно, но и велел ей учиться жить самой, так как ей ведь всего тридцать, и, хоть и банально, но верно, всё у неё было впереди. Алла, вроде бы, со мной согласилась. Как знак, что её жизнь лишь начинается, она купила маленькую записную книжицу, знаете, были такие, величиной чуть больше спичечного коробка и на первой же странице торжественно написала: «Миша. Морг. 7-00-91». У меня в квартире телефона тогда не было, вот я и велел Алле звонить мне на работу, если вдруг срочно понадоблюсь. «Чтобы к концу года вся эта книжка была исписана именами и номерами телефонов, поняла? Пойди на какие-нибудь курсы, машинописи, к примеру, заведи друзей и подруг, найди свою половинку, живи, ёлки-палки!» — строго сказал я Алле, и она, конечно же, дала мне слово, что будет действовать без промедления. Поверил ли я ей? Не знаю. Скорее, притворился, что она меня убедила. Прошёл, наверное год, а потом в кабинете заведующей раздался звонок, несущий дурные вести, и меня позвали к телефону.
   Невероятно, но не успел Миша это сказать, как у него зазвонил телефон.
   — Какое забавное совпадение! Аллочка звонит.
   — Так она жива? — воскликнула я, уверенная в том, что звонок, о котором только что сказал Миша, принёс вести не просто дурные, а непоправимые.
   — Конечно жива! Тьфу, на вас, Ксения с вашими дурными предположениями! Погодите минутку, я отвечу. Да, Аллочка? Привет! Как вы? Прекрасно. Василию моё почтение. А, да, давай, конечно! Василий, доброго дня! Рад тебя слышать! Ах, вы оба здесь! Какое прекрасное совпадение, ведь я тоже в городе! Конечно, уже бегу!
   Миша (таким радостным и взволнованным я его никогда не видела), положил телефон в карман и сказал, что он очень сожалеет, но ему нужно торопиться.
   — Погодите! А ваша история? Что это был за ужасный звонок? Что тогда произошло?
   — Это так долго рассказывать! Но если совсем вкратце, то...
   — Ну уж нет! — я почувствовала, что краткий вариант нисколько не удовлетворит моё любопытство. — Я хочу услышать полный, подробный отчёт произошедшего!
   — Тогда встретимся завтра, здесь же. Я останусь в городе ещё на несколько дней, соскучился по Аллочке и Василию.
   Я прикусила язык, чтобы не спросить, кто такой Василий и не перебить себе аппетит одним единственным предложением. Потерплю денёк, зато потом я смогу насладиться удивительным рассказом. Я не сомневалась, что Миша сможет меня поразить.
   — До завтра! 
   Мы попрощались, и я поехала домой, где, как оказалось, меня ждал гостевой сюрприз — Катенька с семейством. А чуть позже и Леночкина семья прибежала, в общем, о Мишином рассказе я и думать забыла, а о чашке ни я, ни Лёнька не вспомнили, ведь когда вся наша большая семья собирается вместе, мы чаевничаем из особого, парадного сервиза.
   Уже поздно вечером я зачеркнула прожитый день (ох, до праздника совсем рукой подать!) и без сил рухнула на кровать. Что-то уходящий год на последок осыпает меня загадками и откровениями. Скоро и удивляться разучусь!
©Оксана Нарейко