День двадцать второй...

...наполненный такими поразительными совпадениями, что...

   — Звонили, конечно же, из-за Аллы, — продолжил Миша свой удивительный рассказ так спокойно и просто, словно мы и не расставались на сутки. За это время мой друг будто бы даже посвежел и помолодел, а жадность, с которой он пил жиденький бульон, выдавала приятное, качественное застолье, имевшее место накануне. — Позже, когда я ворвался в реанимацию и объяснил, что я и есть Миша из морга и что пострадавшая, скорее всего, моя подруга Алла, дежурный врач сказал мне, что они сначала решили, что номер телефона морга был то ли был весьма сомнительной шуткой, то ли девушка пыталась покончить с собой, чтобы досадить коварному возлюбленному, вот и постаралась попасть на его рабочее место в подходящем случаю состоянии. «Совсем плоха, душа даже не на ниточке, на кошачьем усе висит», — сказал мне врач, как потом выяснилось, ярый кошатник. «Вроде бы твою Аллу машина сбила. Так неравнодушные автомобилисты решили, когда увидели девушку на обочине дороги. Сумочки у твоей зазнобы не было, то ли кто-то спёр, то ли куда-то в кусты её зашвырнуло, не до поисков было, как ты понимаешь. А в кармане носовой платок и записная книжечка с одним единственным номером. Вот мы тебя и вызвали сюда. Есть у неё кто ещё из родных?» «Никого», — честно ответил я и упросил пустить меня к Алле. Понятно, что не положено, но я же свой, тоже, в какой-то мере, медик (да, юмор чернейший, признаю). Что я ожидал увидеть? Что её уже привели в чувство и завтра-послезавтра я отвезу её домой? Мелькнула такая глупая мыслишка, просто как и все люди, я не хотел верить в нечто страшное, непоправимое. Алла была очень плоха, я сразу это понял и испугался, почти увидев, как я повезу её на каталке через больничный двор. Это предчувствие было настолько ясным, что я разозлился и как можно строже, изгнав из голоса сомнение и печаль, сказал Алле, чтобы она поскорее поправлялась, потому как мне некогда её навещать, у меня и своих дел по горло. «Да и путёвка в санаторий может «сгореть», — зачем-то соврал я и начал рассказывать, какую ценную путёвку смог достать. «Там море, кипарисы, воздух такой, что не надышаться. Так что давай, не разлёживайся тут!» — строго велел я Алле и выскочил из палаты.
   «Шансы у неё есть, но такие мизерные, что я бы особо не надеялся», — сочувственно объяснил мне врач, вручил кошачий, белый ус на счастье, потрепал по плечу и выдворил меня из отделения. «Я завтра приду». «Приходи, я предупрежу наших».
   И начался кошмар неизвестности! Когда знаешь, что что-то плохое произошло, это можно пережить. Страшно, тяжело, но можно. А вот когда тебя швыряет от радости к отчаянию... Это выматывает до полного истощения, почти бесчувствия. Я каждый день ходил в палату к Алле, разговаривал с ней, угощал врачей и медсестёр конфетами и коньяком и просил уделять моей знакомой всё возможное внимание. Сначала мне там были не особо рады, у них работа тяжёлая, изматывающая, а тут ещё и я нервы мотаю. Но потом, вдруг, отношение ко мне странным образом изменилось, и меня стали ждать. «Наверное наши пациенты принимают тебя за гонца или слугу костлявой», — однажды разоткровенничался тот самый врач — любитель кошек. «И начинают торопиться. Те, кому судьба жить, у кого есть на это силы, приходят в сознание, начинают сами дышать, и мы их выписываем в отделение. А те, кому не судьба... перестают мучиться, легко уходят. Ты нам такую замечательную текучку пациентов устроил! Приходи почаще!» Мда, ну и предложение! А мне не хотелось туда часто являться. «Что же Алла никак не решит, остаётся ли она или нет, если я могу так ускорить события?» — спросил я врача, словно он знал абсолютно всё. «Так она же знает, кто ты! Вот на неё твоя «магия» и не действует!» — предположил кошколюб, одарил меня ещё одним кошачьим усом, на сей раз чёрным и обещал сразу же найти меня, если Алле станет... «Лучше!» — строго велел я, будто бы исключительно от врача зависело состояние моей подруги.
   Наверное тогда я окончательно поверил и в Судьбу, и в Божью волю. Вопреки всем прогнозам, Алла стала потихоньку поправляться и первое, о чём она спросила — не пропала ли путёвка в санаторий. «Какая путёвка?» — удивился я, совсем позабыв о своём вранье. «На море, к кипарисам и воздуху!» — напомнила Алла, и мне пришлось снова фантазировать, то есть обманывать выздоравливающую. Какой там ей санаторий! Выписали Аллу из больницы в весьма сомнительном состоянии: ходить не может, сидит с трудом, но самое страшное — с головой у неё начались проблемы. Не знаю, как у неё в мозгах так всё ладно складывалась, но была она уверена, что ей лет 70 или даже чуть больше. Алла прекрасно знала, какой сегодня день и год, когда она родилась, но когда я спрашивал, сколько же ей лет, она упорно «состаривала» себя и начинала уверенно нести такую чушь, так подробно вспоминать «свою» долгую жизнь, что и у меня в голове всё путалось. Конечно же Аллу надо было показать невропатологу или даже психиатру, но я смалодушничал, просто испугался, что её заберут в особую больницу, и я ничем не смогу ей там помочь. Если бы она ходила и могла за собой поухаживать, тут я бы даже не сомневался, но Аллочка была прикована к постели, и я решил оставить всё, как есть. Нет, не так. Сначала надо было поставить её на ноги, а уж потом разбираться, что там в голове неладно и как это можно исправить. И началось... лекарства, массажи, помыть, переодеть, покормить, развлечь... попозже прибавилась и лечебная физкультура. Я разрывался между работой и Аллой, то есть её восстановлением. Трудное это дело, хлопотное и дорогое. Как я выдержал? До сих пор не понимаю. Меня на работе сначала (потом уже свыклись с моим «ярмом» и даже помогали) слегка высмеивали, говорили, что я — здоровый и сильный — мог бы себе зазнобу и получше найти, а некоторые даже предполагали, что я позарился на квартирку и сейчас медленно отправляю свою «невесту» на тот свет. Никто так и не понял, что Алле я помогаю не потому, что я хочу какой-то платы за своё участие, не потому что я такой хороший и положительный, даже не потому, что я прикипел душой к этой почти сломленной душе. Судьба меня втянула в эту ситуацию насильно, и я просто делал всё, что должен был делать, всё, что мог. Просто шёл вперёд, не сворачивая и не оглядываясь, понимая, что эту битву я должен выиграть.
   Понемногу Аллочке становилось лучше. Она уже и садиться сама могла, но вот в её голове бардак и не думал рассасываться. Алла считала себя старухой и не слушала меня, не вникала, не понимала и не принимала мои объяснения. Да, я уже начал подыскивать хорошего специалиста, когда почему-то разоткровенничался с нашей уборщицей — тётей Машей и рассказал ей об Аллином сумасшествии и о своей боязни сильнодействующих препаратов. Останется ли Алла сама собой, если начнёт их принимать? «Так подселенец в ней! Умирал ли у неё кто недавно?» «Бабушка почти два года назад умерла». «Родителей нет? Верно? Одна Алла осталась?» «Да».«Бабка любила внучку?» «Не то слово! Она же её с того света вытащила, вырастила и воспитала!» «А, ну понятно. Вот бабка, какая-то её часть, во внучку и вселилась, чтобы помочь и поддержать. А когда Алла под машину попала, её собственное сознание, осознание себя, пострадало, вот бабулька бразды правления и перехватила и сейчас правит бал, как говорится». «И что с этим делать? Как быть?» В теорию тёти Маши я не поверил, но я так же не очень верил и в лекарства, которые как-то избирательно и умнО удаляют вторую личность. Как они эти личности разделяют? «Что делать?» — переспросил я тётю Машу, не надеясь на ответ. «Выписать бабку ко всем чертям или ангелам!» «В каком смысле?» «Как умерших из домовой книги выписывают? Вот так и сделать!» — ответила тётя Маша так просто, что я тут же представил себе картину: прихожу это я в ЗАГС и прошу выписать из Аллиной голову усопшую бабку. Смешно. Я недоверчиво улыбнулся, а тётя Маша слегка обиделась. «Зря ты мне не веришь! Проверенное лечение! Алле твоей надо бабку из головы выписать. Буквально! Понял?» «Нет». «Значит, так: пусть твоя малахольная возьмёт чистый лист бумаги, напишет словами текущую дату, а потом опишет проблему. Ты сам бумажку возьми и правила запиши. Простые они, но ты же наверняка их забудешь». И тётя Маша продиктовала мне действительно очень простые, почти примитивные правила. «А как устанет писать или всё выпишет, бумагу нужно сжечь. Это обязательно».
   — Алла! — воскликнула я, забыв про Мишину просьбу его не перебивать. — А вы, значит, Миша?
   — Да, — мой порцелиновый друг с тревогой посмотрел на меня. — Ксения, с вами всё в порядке? Вы так покраснели! Давление? Таблетки с собой есть? Дайте-ка я пульс сосчитаю!
   — Да погодите вы! Всё со мной в порядке, — я взмахнула руками, что та Царевна-Лебедь, и смахнула бокал с вином на пол. Раньше бы испереживалась, начала бы квохтать и краснеть, но сегодня мне было не до этого. — Техника, которую вам описала тётя Маша называлась пИсанка, верно?
   — Да, вам она тоже известна?
   Я истерически захихикала. Ещё бы! И как хорошо известна! Тот исписанный лист бумаги! Воспоминание (сейчас-то я понимаю, что оно было ложным) о псе Джонике и постоянные жалобы на голову. Какой же там был обозначен год? Восемьдесят первый? Да, точно!
   — Миша, а в каком году это всё произошло?
   — В восемьдесят первом. Я хорошо это запомнил потому...
   Вообще-то я крайне редко ругаюсь, но в этот момент я поняла, что только солёно-перчёное словцо может выразить моё, как бы помягче сказать, ошеломлённое состояние. И я это слово сказала, а Миша выпучил на меня глазёнки, словно это не я, а дрессированный пудель выругался.
   — Гм, боюсь я вас не понимаю, Ксения, — голос его стал сух, разочарован и слегка презрителен.
   — А если я вам скажу, что самая первая пИсанка вашей Аллы лежит у меня дома?
   — Скажу, что вы ошибаетесь.
   — И тем не менее, это так! Я почти уверена!
   — Почти?
   — Да! Сейчас мы поедем к нам домой и...
   Чёрт бы побрал этот телефон! Снова он звонит весьма некстати! Ей Богу сейчас скажу звонящему всё, что о нём думаю! Да, да, так я и собиралась сделать, но Федьке своему хамить не стала, тем более, что рыкать он первый начал. Спросил, где меня ветры носят и не забыла ли я, что мы сегодня приглашены в гости к соседям — Леночке и Стасу, и что я собиралась на скорую руку печь пирог с яблоками. А я абсолютно об этом позабыла!
   — Да, ёлки-палки! Бегу! — крикнула я в трубку и, извинившись за грубое слово, договорилась с Мишей о новой встрече.
   — Завтра, здесь же, умоляю, приходите! Всё становится очень интересно! — я помахала недоумевающему Мише рукой и упорхнула (хорошо, хорошо, уковыляла, пусть мне просто нравится думать, что я ещё могу порхать!).
   И уже позже, поздно вечером, я вдруг вспомнила, что так и не отдала Мише разбитую чашку. Надо же! Два дня таскаю осколки в сумке и всё забываю о них. Ох, голова садовая! Помни, что день надо вычеркнуть, бабка Ксюха!
©Оксана Нарейко