Деревенька моя

Стояла она на высокой горе, а внизу протекала маленькая речушка Хмелёвка. Весной она, заливала пойму, рушила наспех сколоченный мостик через неё, чему мы, ребятишки, радовались, так как могли неделями сидеть дома и не ходить в школу, тем более и с другой стороны и река Лапшанга преграждала нам путь.

Чуть выше поймы рядами выстроились летние баньки, которые строили по-чёрному. Там стояла и наша баня. Внутри котёл с водой стоял прямо над огнём, в окружении камней. Наверху в потолке была дыра. Чтобы поддать пару, воду лили прямо на камни, а дым выходил в двери или в эту дыру. Когда дрова прогорали, баню начинали кутать. Стены и потолок были в саже, но мы как-то умудрялись не перемазаться. А метров через двести на горе выстроилась двумя рядами и сама деревня Хмелевая. Раньше было три ряда улиц, но после Войны всех колхозники были на покосе и началась сильная гроза. Молния упала в один из домов, поднялся сильнейший ветер и загорелась вся деревня. А в деревне оставались только старики и дети и от жара они прятались в речке и только их головы торчали из воды.
 
Я запомнила только два ряда домов вдоль улицы. Около домов пристроились небольшие палисадники, в которых редко у кого росли цветы. Очень примечательно то, что крылечки у многих домов выходили сразу на улицу, никаких заборов и в помине не было. Сидит, бывало, дедушка на крылечке – а он был инвалидом ещё с Финской войны. Мимо идут колхозники на покос и спрашивают, - Ну что, Иван Петрович, какая-погода-то сегодня будет? Метать надо сено…

А он, - Поторопитесь, к вечеру погода сменится.
 
Запомнился рассказ дедушки, как строили колодец недалеко от нашего дома. Деревня стояла на горе, поэтому колодец был очень глубоким. Мы, бывало, бросим камешек и считаем, когда он до воды долетит? И как только смогли его выкопать!? Вот, говорит, выкопаем яму, положим венец деревянный, дальше копают. Другой венец и так далее.

Руководил всей работой мой дед – Иван Петрович Кукушкин. А на самое дно чистить колодец отправил свою дочь Александру. Она вспоминала, как глядя наверх было видно только небольшой кусочек неба. Страшно до ужаса! А вдруг всё обрушится? Цепь с ведром на конце надо было накручивать рукояткой. А где взять сил у пяти-шестиклассниц? Но надо на коромысле наносить воды для дома, да и скот напоить. А летом и огород полить. И ведь справлялись! Правда иногда как вырвется ручка, так только успей отскочить, чтоб не зашибло. Это потом придумали журавль.

Наш дом был на краю деревни, а сразу за окном колосилась рожь. Бежишь, бывало, купаться по дороге босиком, - песочек белый, пушистый, а по краям дороги стеной стоит рожь выше нашего роста. И мы понимали, что бегать, топтать колоски нельзя, ведь наши мамы и бабушки часто вручную убирали рожь, потому, что на весь колхоз был один старенький комбайн.
 
Мы ещё ребятишками помогали чем могли. А больше любовались как бабушка ловко и быстро срезала колоски ржи серпом, вязала снопы, а мы уж тут подхватывали этот сноп и складывали вместе несколько штук – не помню, как это называлось, но получалось как цветок. Просушив снопы свозили их в овин, где вручную их засовывали в молотилку, чтобы отделить зерно. Снова зерно на току сушили, лопатили, а потом часть раздавали на трудодни, но большую часть сдавали государству.

Часто мы сопровождали обоз с зерном до Лапшанги. И это только один из видов тяжелейшей работы в колхозе. В сенокосную пору тоже в основном был ручной труд. Сначала косили косами траву, сушили, сгребали в копны. Копны стаскивали к стожару – срубали берёзу, заостряли её толстую часть и втыкали в землю. Вокруг берёзы выкладывали ветки этой берёзы – делали кровать, а потом, вокруг этого стожара выкладывали сено. А метать-то было как трудно! Мужиков после Войны на деревне осталось мало и весь труд ложился на плечи женщин. А ведь большими вилами сено подать на сток силы нужны не малые, - тяжко вздыхает Людмила, вспоминая маму и бабушку…

Моя бабушка, - Кукушкина Анна Фёдоровна, - с двумя подругами за сезон складывали более двадцати четырёх стогов – это ужас! Это ужас, - говорит Людмила.

Анну Фёдоровну часто называли стахановкой. За это, однажды, наградили её отрезом ситца на юбку.

Недалеко от деревни находилось льняное поле. Вот где красота! Целое поле голубых цветов, - глаз не отвести. Я уж не говорю, как почву обрабатывают, сеют, - это отдельный труд. А вот как лён драть и что с ним дальше делать, - на памяти у меня осталось, ведь мы ещё школьниками младших классов пытались помогать. Руки в кровь обдирали, а не жаловались, - ой как тяжело его было драть, - со вздохом говорит Людмила.

Вот вручную выдрали лён, свезли на ток, отделили семена, а затем, стебельки надо было помять, прочесать и превратить их в куделю – пояснишь, мама? – это наподобие шерсти, из них пряли нити. А из нитей – на ткацких станках ткали полотна.

Сначала ткань получалась серая, - её надо было постирать, отбелить на солнце и только тогда из неё что-то шить. Ужас, да и только, как это трудно.

Раньше этот труд был при лучине, а потом в деревню привезли генератор, который работал вечером часов до десяти, - я даже помню, как три раза мигнёт, мигнёт, - и выключается.
 
В зимний период скотники ухаживали за скотиной, а доярки доили коров и выхаживали телят. Довелось мне пойти на ферму помогать тёте доить коров, - ведь опять всё вручную. Я тогда училась в восьмом классе, но одолела только пять коров, а тёте надо было подоить пятнадцать, а может и больше. И ещё в каждом дворе свой скот, за домом большой огород. А как без этого домашнего хозяйства прожить, ведь на трудодни мало что доставалось. И это при том, что про стиральные машинки, электроплиты и другие кухонные принадлежности колхозники и не знали, а мы без электроприборов и жизни не представляем.

Но несмотря на такой каторжный труд, колхозники умели и веселиться. На работу и с работы – с песнями и прибаутками. В праздники собирали застолья, пели и плясали. И этой деревни уже и на карте не найдёшь, - заросли крапивой подворья, лес постепенно приближается всё ближе и ближе. Не пройтись больше по улице, вспоминая детство, так, как и улицы больше нет. Жаль.

Людмила вздыхает и идёт искать фотографию деда, Ивана Петровича.

А я вспоминаю, как летом две тысячи двенадцатого был с мамой в Хмелевой… стоял на месте, где мой дед, - Заякин Николай Иванович, - построил дом. Дома уже не было. Остался кусочек забора. Я нашёл его среди высокой травы. Взял доску с собой. В соседней Лапшанге распилил доску. Кусочек доски и гвоздь дал тёте Але на память. И себе взял в архив семейных реликвий другую дощечку и гвоздь. Лежат они рядом с покрывалом из Берлина 1945…