День двадцать четвёртый. Сочельник

«— И обязательно купи корешки хрена! Папа вечером его на мясорубке смелет, а мы с тобой холодец разберём! — строго велела мне мама вечером.
   Я соврала, сказав, что завтра забегу на рынок перед занятиями, и мама тут же уличила меня во лжи:
   — Фантазёрка! Ты и ранний подъем! Как там это называется? Оксиморон или зевгма?
   Черти дёрнули учить домашнее задание по стилистике при маме. Тренировалась, рассказывала вслух, а мама почему-то запомнила.
   — Оксиморон это, как «женатый холостяк». А зевгма — это «на улице шёл дождь и рота красноармейцев».
   — Вот и я про то же, — абсолютно не к месту ответила мама и тут же строго приказала:
   — После занятий сбегай на рынок, а потом сразу к бабушке и дедушке, поняла? Пообедаешь, отдохнёшь, поможешь им, если нужно, заберёшь сумку с гостинцами и скажешь, что мы придём в гости тридцать первого днём. Всё понятно?
  — Яснее ясного!
   Утром я, конечно же, проспала, хоть родители и будили меня перед уходом на работу. Будили, да не добудились, спать я была здорова, и едва хлопнула входная дверь, как я тут же провалилась в сон. Вскочила в восемь, заметалась по квартире, словно меня пчела в зад ужалила. Скорее, скорее, может быть и не сильно на первую пару опоздаю! Какой там рынок! Мама как в воду глядела или же накаркала. Побежала я в институт, быстро напиталась знаниями по самую маковку и, совсем забыв про хрен и рынок, поехала к бабушке за гостинцами. Сестра дедушки жила в Белоруссии, в городе со смешным и знаменитым, благодаря «Золотому телёнку», названием — Бобруйск, и несколько раз в год присылала деду посылку с деликатесами, которыми, конечно же, угощали и нас.
   — Колбаска, паштет, конфеты импортные, печенье, кофе, вот этот кулёк я не открывала, Аня написала, это вам троим подарки от неё, дома посмотришь. К ужину я вам блинчиков с мясом напекла, смотри, не помни. А вот в этой баночке сметана с рынка, — бабушка суетилась, нагружая большую сумку, а меня как обухом по голове вдарили. Рынок! Я должна была сбегать за хреном! Папа мне все мозги прополощет, он холодец без хрена есть не может!
   — Ой, бабушка, я хрен забыла купить. Давай у вас в огороде накопаем? Я быстренько, ты только напомни, где он растёт!
   — Внучка, ты как младенец, ей Богу. Или как бобёр.
   — Почему бобёр?
   — Землю сейчас разве что грызть! Мороз же, снег! Как копать собралась?
   Ох, как я обрадовалась, заранее представляя, что скажу папе.
   — Значит, и на рынке его нет? Вот здорово!
   — На рынке есть, его заранее выкапывают и хранят в прохладном сарае, — тут же расстроил меня дедушка.
   — Мать почему сама не сбегала? Она ведь до обеда сегодня работала?
   — Да, но ей же холодец надо было поскорее поставить вариться!
   — Нормальные люди варят холодец в выходной день. Встают раненько и бегом на кухню, — пробурчала бабушка. Маму она слегка недолюбливала.
   — Это папа попросил сварить сегодня, — мне стало обидно за маму.
   — Ах, папа! — недоверчиво протянула бабушка.
   — Да! Ох, времени-то сколько! Всё, я побежала! Если нигде хрен не найду, быть мне руганной!
   — Придётся побыть! — согласилась бабушка, вручила мне сумку и строго велела ходить только освещёнными улицами, на которых, как известно, хулиганы не водятся.
   — Если что, по башке колбасой вдарю, вон какая палка высушенная! — «успокоила» я бабулю и заторопилась домой.
   Вечер был необыкновенным, сказочным, о таком мечтают удушающими летними ночами и рисуют на картинках: лёгкий морозец, чистый снег укрыл людские грехи и мусор, а с неба неторопливо планируют снежинки крупные, словно мотыльки, да такие красивые, что каждую хочется рассмотреть и зарисовать, а то и поймать в баночку, чтобы сохранить зимнее волшебство до самого жаркого летнего дня. Я бодро шагала по улице, прохожих почему-то было совсем мало, но к счастью, хулиганов не было вообще, и я решила не садиться на трамвай, а прогуляться почти до самого дома, хоть это и было далековато, да и сумка начинала оттягивать руку. Но все эти мелочи исчезали в чудном воздухе, смывались растаявшими на лице снежинками и настроение у меня сделалось совсем праздничным. Наверное потому, что сегодня Сочельник, а завтра Рождество, и преподавательница по устной речи нашей группе уши прожужжала, рассказывая, как она запекает индейку. А весь институт был украшен еловыми лапами, и на двери почти каждого кабинета висели поздравления с Рождеством и наступающим Новым годом: «Merry Christmas and a Happy New Year!» В холле хохохокал Санта Клаус (Максим с пятого курса) и тоже желал всем весёлого Рождества. Наверное я успела напитаться этим особенным духом и слабая тень Скруджа, живущая почти в любой душе, исчезла, очарованная всеми поздравлениями и этим прекрасным вечером. 
   А потом я увидела эту троицу. Выглядели они странно, почти инопланетно. Я со своим «минус два» сначала не поняла, что за трёхголовый, огненный дракон притаился на трамвайной остановке. Даже остановилась, раздумывая, идти ли дальше или дождаться прохожего и пристроиться за ним. Нет, я уже большая! Да и сумка тяжёлая при мне. Ей, если вдруг что, любого дракона победить можно. Вдарить ему по башкам сильно, никакое чудище не выдержит веса паштетов, банок с кофе и прочих гостинцев. В общем, я переложила сумку в правую руку и решительно двинулась вперёд. С каждым моим шагом загадка бледнела, а когда до остановки было рукой подать, и вовсе исчезла. На лавочке сидели три старушки, так мне верно показалось. Одеты они были в тулупы, лица не разглядеть из-за пуховых платков, на ногах валенки, на руках рукавицы. Перед этой троицей, на табуретках, стояли такие самодельные короба — каркас из палочек, а стены из плотного целлофана, внутри горит свеча для согреву нехитрого товара: пучков зелёного лука, хиленькой петрушки, домашних, с виду неказистых, а на самом деле вкуснейших яблок и груш и... Сердце моё забилось так радостно, что я уронила сумку в снег. Хрен! У той старушки, которая сидела в центре, в этом коробе лежали корешки хрена, и тут же стояли баночки с готовым — молотым, разбавленным томатом именно так, как любил папа: томата мало, хрена много. Я тут же подумала, что можно купить баночку, но вовремя вспомнила, как брезглива мама, и что она никогда не будет есть приготовленное незнакомыми руками из неизвестно как вымытой посуды. И нам с папой не позволит. Хотя именно эти баночки выглядели весьма привлекательно. Крышки их были для красоты накрыты снежинками, вырезанными из белоснежной бумаги, а горлышки перевязаны красными, шерстяными нитками.
   — Почём хрен? — спросила я у продавщицы. Она словно очнулась от глубокого сна, медленно размотала платок и тихо мне что-то ответила. Я не расслышала, так как её голос был еле слышен, а её соседки вовсю вопили, приглашая меня к покупкам:
   — Лучок, а вот яблочки!
   — Груши зимние бери, сладкие!
   — Мне только хрен нужен! — отмахнулась я от назойливых бабушек и повторила вопрос.
   — Десять рублей, — едва слышно прошептала бабушка.
   — Сколько? — цена меня почему-то поразила. Она была высокой, это несомненно, но и деньги у меня были, и в такую погоду и время никто бы ничего не продал за три копейки.
   — Десять рублей, — ещё больше смутилась робкая продавщица, а её соседки снова завопили:
   — Да ты посмотри какой товар! Чистый, мытый, корешки какие крупные, отборные!
   — Сегодня сочельник, а вы за обычный хрен такие деньги дерёте! — почему-то ляпнула я. Не иначе, как пролетавший мимо бес заскучал и дёрнул меня за язык.
   — Какой сочельник? Очнись! Двадцать четвёртое декабря на дворе! — загомонили горластые продавщицы, а «моя» бабушка молча и печально смотрела на меня, а потом неожиданно спросила:
   — Вы католичка?
   Что мне оставалось делать? Сказать правду, спросят, почему я вдруг припомнила сочельник, начнут стыдить, и я уж точно уже ничего не куплю, а хрен мне очень нужен. Соврать? Соврать!
   — Да! — отважно выпалила я.
   — Возьмите тогда хрен просто так, даром, — также тихо сказала бабушка и тут же получила ушат отрезвляющей критики от соседок.
   — Нет, вы только посмотрите на неё! Самой жрать нечего, кошка от голода к соседке сбежала, а она тут строит из себя богатейку! Продуктами раскидывается!
   — А мы её ещё пожалели! На хлебное место торговать вывели! Так, девочка, ты её не слушай! Берёшь хрен? Плати и забирай!
   Прозвучало это, как плати и уматывай. Я и рада была бы. Мне стало так неловко, и я так покраснела, что вроде бы даже снежинки стали таять на моём разгорячённом лице с лёгким шипением. Мне захотелось убежать тот час же, но я посмотрела на смущенное, печальное, осунувшееся лицо продавщицы хрена и увидела слёзы в её глазах. Ах, как описать ту волну стыда, которая утопила меня в себе! Я пожалела десять рублей для человека, которому нечего есть! Не просто прошла мимо протянутой руки, но отказалась купить продукт, выращенный ею, заботливо выкопанный до наступления морозов, продукт, который ещё надо продать, сидя на холоде.
   — Беру! — решительно ответила я и достала кошелёк. Я купила не только корешки, но и баночку готового хрена. Мама сразу увидит, что делал его человек любящий чистоту и знающий, что такое гигиена труда на рабочем месте. «Моя» бабушка радостно, благодарно мне улыбнулась, а я вдруг поняла, что не могу уйти просто так, что за свою выходку с обманным католичеством я просто обязана расплатиться. Поэтому я открыла сумку, набитую гостинцами и вытащила пакет с бабушкиными блинчиками (я не решилась делиться дефицитом, присланным из далёкого Бобруйска, не пожадничала, нет, просто не решилась) и баночку с рыночной сметаной.
   — Возьмите! Это бабушка пекла. Тут блинчики с мясом. Очень вкусные! А сметана с рынка, свежая. Это вам на ужин. И на завтрашний обед хватит. Рождество ведь!
   — Нет, что вы, я не могу! — испугалась старушка, а её соседки примолкли и подозрительно уставились на меня.
   — Возьмите, это от чистого сердца!
   — А вы чем будете ужинать? Вас заругают дома.
   — Горячим холодцом, мама наверняка уже сварила! А хрен я у вас купила, папа не будет рыдать над мясорубкой!
   Я видела, что бабушка действительно голодна, и что ей страсть как хочется блинов, но скромность не позволяет ей принять подарок от незнакомого человека.
   — Возьмите! Это не просто так, это на Рождество. Пусть оно у вас будет светлым! Хо-хо-хо! — зачем-то я добавила басом, и моя глупая шутка всё решила. Бабушка, благодаря и благословляя меня и всю мою семью, взяла блинчики и сметану, а я побежала домой. Меня наверняка уже с милицией ищут по всем освещенным и не очень улицам».

   — Интересно, когда это написано? Цены странные какие-то, — Лёнька задумчиво вертел исписанный листок бумаги в руках и пытался скрыть подступившие к горлу слёзы. А я плакала, не стесняясь. Мне было невыносимо жаль ту бабушку.
   — Наверное, начало девяностых. Помню такие короба со свечками. А вот про цены не скажу, запамятовала, — я откашлялась и постаралась прогнать печаль из души. Девочка молодчиной оказалась! Как верно поступила, и как вовремя её привёл на трамвайную остановку бабушкин ангел-хранитель.
   — Интересно, что стало с этой девочкой?
   — Может быть когда-нибудь мы это узнаем, как узнали об Алле и Мише!
   — О ком?
   — Это мой сюрприз тебе на католическое Рождество. Обо всём расскажу завтра!
   — А у меня для тебя тоже есть подарок! Что ж, тогда до завтра, бабуля? День вычеркнешь, не забудешь?
   Вот поросёнок! Хотя он прав, могу забыть.
   — Беги! Завтра увидимся!
   Лёнька поцеловал меня в щёку и был таков. А тайна разбитой чашки (о, как же красиво это звучит!) так и осталась тайной. Ничего, завтра во всём внуку признаюсь. Обязательно!
©Оксана Нарейко