Три ночи

Дина проснулась оттого, что наступила тишина. До этого Моше три дня и три ночи скакал вокруг нее и требовал денег на наркотики.
        – Ну дай, дай мне эти сраные сто шекелей, я знаю, у тебя есть! – кричал он. – Ну, в последний раз! Если б ты знала, как мне плохо!  Ну что мне, воровать идти, грабить?
         – Иди лечиться, – отвечала она.

         Деньги – последние двести шекелей – лежали в сумочке, которую Дина не выпускала из рук, даже в туалет и в ванную брала с собой. Теперь открытая сумочка валялась на полу, а денег не было. Моше спал глубоким нездоровым сном. Она попробовала разбудить его, но не смогла.

 Дина села и стала смотреть на сына. В последнее время она избегала этого. Глаза его глубоко запали, на лице с заострившимися чертами топорщилась недельная щетина. В углу рта виднелся маленький шрамик. Он напомнил Дине другую бессонную ночь, тридцать шесть лет назад.

     Тогда Мишеньке едва исполнился год, и он спал на балконе в коляске. На подоконнике в его комнате стоял включенный обогреватель: дело было поздней осенью в Киеве, еще не топили. Ребенка пора было кормить, и Дина внесла его в комнату, а сама вместе с мамой вышла на кухню. Когда они вернулись, перевернутый обогреватель валялся на полу, а Мишенька лежал рядом с ним и не плакал, а сипел. Руки и лицо его были обожжены. Дина поняла, что его привлекла горящая спираль, он стащил обогреватель за шнур на пол, обжег пальцы и укусил горячую решетку (у малыша была привычка кусать то, что причиняло ему боль. Слава Богу, что не куснул шнур или спираль!). Дина схватила сына, выскочила на улицу, остановила такси. Там были люди, но, увидев ее глаза, они вышли. Мишенька уже успокоился, даже стучал кулачком по сиденью водителя и кричал «Би-би!».

     Через пятнадцать минут они уже входили в здание ожогового центра. Пожилая докторша осмотрела Мишеньку, обработала ожоги и сказала, что состояние тяжелое и, если начнется воспаление, есть угроза для жизни. Дина была в ужасе.

      Пришло время ужина, и Мишутка, никогда не страдавший отсутствием аппетита, стал показывать на тарелки и бутылочки других детей и кричать «Няй, няй!» («Дай, дай!»). Голь на выдумки хитра. Чтобы накормить его, бабушка два раза провернула вареное мясо через мясорубку, смешала с картофельным пюре и бульоном, налила смесь в бутылочку и сверху натянула соску с большим отверстием. Он обожженными губами схватил соску и вмиг высосал все.
       После еды надо было прополоскать рот фурацилином, но как объяснить годовалому ребенку, что фурацилин надо не глотать, а выплюнуть? Они и тут  нашли выход – спрашивали малыша: «Как бегемотик открывает ротик?» – и просовывали между зубами салфетку, смоченную фурацилином. Потом бегемотик снова открывал ротик, и салфетку убирали. Всю ночь ребенок спокойно спал, а Дина сидела на полу у его кровати (стульев не хватало), плакала и молилась. Потом друзья достали облепиховое масло и другие народные средства, и через две недели раны на руках и лице Мишеньки затянулись, только у рта остался небольшой шрам. В Израиле сделали пластическую операцию, и он стал почти незаметен.
     Тогда Дине казалось, что ничего страшнее той ночи в ожоговом центре в ее жизни не будет.  Но бабушка недаром любила повторять: «Нет границы ни плохому, ни хорошему». В каком-то оцепенении Дина следила за редким судорожным дыханием сына – и вдруг ее как громом поразило: что же это я делаю, вернее, ничего не делаю? Ведь он сейчас умрет! Дина схватила телефон и позвонила в «скорую». Она, как всегда, приехала сразу. Молодые ребята-парамедики прыгали вокруг Моше по кровати в ботинках, щипали его, кололи,давали кислород – и наконец привели в чувство и забрали в больницу...

     А через два месяца к Дине явились двое полицейских и сказали, что они пришли по поводу ее сына.
       – Что он опять натворил? – спросила Дина.
       – Он умер, – ответили они.
       – Этого не может быть, это какая-то ошибка, – твердила она, – я только вчера говорила с ним по телефону, мы договорились, что я передам ему компьютер...
     Дина позвонила в медицинский центр, куда она недавно отвезла Моше. Там подтвердили, что это правда. Ей предложили поехать в больницу, но она попросила оставить ее одну.
Она стала звонить в Институт судебной медицины в Абу-Кабире, но уже догадывалась, что услышит.Он опять каким-то образом раздобыть эту свою проклятую отраву и погиб от передозировки.
  Безволие.Неизбывное горе.Ощущение бессмысленности всех усилий,напрасно потраченных лет перекрывало
чувство непонятного облегчения, которого она стыдилась.
Неужели всё было зря? Она взяла в руки крохотный ботиночек, в котором сын учился ходить, бережно хранимый все годы. Неужели всё было зря?!