Плюшевый заяц. Глава из романа Дети Авеля

                Плюшевый заяц

          Раньше в Кузиной Дальней была школа-восьмилетка. Было это в каких-то первобытно-глиняных временах, когда Серега Марьин был ребенком и приезжал к бабушке на лето. Тогда существовали многие окрестные деревни, и детей в кузинской школе было много. Хотя у них не было многих «благ цивилизации», доступных городским сверстникам, а кто-то никогда в жизни не пробовал шоколадных конфет, они были счастливее и свободнее городских. После уроков можно было убежать на речку, уйти за грибами в лес, ходить на лыжах, прыгать с крыши в сугробы. Да мало ли бы разных забав! Серега завидовал деревенским страшно, городскую школу, куда его отвели в семь лет, он ненавидел. Одно время Марьин просил отца, чтобы тот перевел его в кузинскую школу.
          - Жить буду у бабушки и дедушки,  - мечтал Серега. – Буду в школу ходить.
          - Я сам в этой школе учился, -  отвечал Марьин старший, -  но тогда и учителя были лучше. А сейчас кто там работает? Молодежь да старики. Да и маленький ты еще. Вот подрастешь немного и поедешь.
          Понемногу Серега привык к городской школе, появились друзья. Зато восьмилетку в Кузиной Дальней закрыли и оставили только «началку» с тремя учительницами.
          Шурик Толстый и Санька Звягин учились сначала в родной деревне, а потом были переведены в восьмилетнюю школу, в Пшеничной. Жить пришлось в интернате.
          Первым в интернат попал Шурик. Хотя он тогда Шуриком еще не был. Был просто Сашей, упитанным мальчиком из деревенской семьи.
          С первых минут пребывания в этот казенном учреждении он, что попал в другой мир. Это была не солнечная лужайка в красивом лесу, а дремучие дикие джунгли, где каждый сам за себя.
          Директор интерната, пожилая сердитая женщина, сухо приняла Сашу и еще четырех пацанов из дальних деревень. Полистала их личные дела, отметила из каких семей прибыли ученики, есть ли необходимые прививки, нет ли приводов в КДН.
          - Курите? – строго спросила она. Взгляд директрисы был, как рентген.
          Пацаны замотали головами. Они стояли не живы, не мертвы. Эта женщина была страшнее любого Бабая или Буки, которыми их пугали бабушки. Хотя ничего в ней страшного не было – кофта с брошкой, завитые волосы и очки.
          - Если поймаю за курением, получите замечание. Три замечания – отчисление.
          - Мы не курим, -  пробормотал кто-то из пацанов, наверно, самый смелый. Но страшная тетка, словно не услышала.
          - Водку пьете?
          - Я пиво пробовал, -  признался тот же пацан.
          Директриса хмыкнула. Что еще ожидать от детей алкоголиков? Все они по пьяни деланы!
          - Про наркотики я и не говорю. Были смельчаки, которые решили бензином пыхать. И где они? Дома сидят, отучились… А кое-кто уже в тюрьме.
          Мальчишкам совсем стало страшно. Безумно захотелось сбежать домой. Гори этот интернат синим пламенем! Читать-писать выучились и ладно.
          - Жить будете в общежитии. Вот ваша воспитатель. Ее зовут Татьяна Михайловна.
          От стены отделались фигура маленькой женщины без возраста (как они ее раньше не заметили?). Татьяне Михайловне можно было дать и двадцать лет, и сорок. Хотя по выцветшим глазам ей было, пожалуй, лет двести.
          Эта добрая усталая женщина очень скоро стала для Саши и других пацанов самым близким человеком. «Мамой» они ее не звали, но ставили «воспитку» в ранг родной тети или старшей сестры. С ней можно было поговорить, ей можно было пожаловаться, поделиться тем, что у тебя на душе накипело. К ней можно было зайти в любое время. Жила она на квартире при интернате.
          В интернате были свои «короли» и «королевы», «нормальные пацаны» и «нормальные девчонки», «нелюди» и «чмошники».
          «Короли» и «королевы» являлись лидерами, яркими, талантливыми, артистичными или криминальными, приблатненными, дерзкими, независимыми.
          «Нормальной», то есть средней, общей массой, являлось основное население интерната. Учились на «тройки» и «четверки», в отличники не лезли, общественной работой занимались только по принуждению.
          «Нелюди» – это изгои, с которыми мало кто общался, хотя среди них были и зубрилы-отличники, и тихие троечники. Среди «чмошников» преобладали заскорузлые грязнули, неряхи, обладатели дебильности разных степеней, годами сидящие в одном классе. «Чмошников» чушили все.
          По старой интернатской традиции «король», огромного роста детина Жук, осмотрел Сашу со всех сторон. Хозяин интерната восседал на гнутом венском стульчике в «красном уголке» под пыльным триколором и портретом президента России. К трону жались «шестерки» из восьмых-девятых классов.
          - Ты кто такой будешь? – спросил он. Королю было интересно. Из Кузиной Дальней детей училось мало. Каждый новый ученик был событием.
          - Саша, -  тихо сказал мальчик.
          - Не,  - сказал король. – Саша у нас уже есть. Будешь Шуриком.
          Так Саша стал Шуриком.
          - Надо тебе погоняло придумать, -  философствовал король дальше. – У нас нельзя без погремухи.
          - Шурик внутренне весь напрягся, даже пот выступил. «Погоняло», «погремуха»  - это прозвище,кличка, которая дается раз и навсегда. Дадут плохую кличку, мучайся потом с ней. Вон одного Сикель прозвали. Мужику уже тридцать лет, а по имени его никто не зовет.
          - Жбан, -  сказал один из свиты. У него самого была кличка Свисток. Свистеть любил.
          - Сщас сам в жбан получишь! - приструнил его король.
          Свисток сразу сник. «Шестерки» завозились, засопели.
          Король со свитой думали долго. Разные прозвища предлагали: Жаба, Дом, Жопа, Пельмень. Всё было мимо.
          - Ладно, толстый, иди пока, -  сказал король и тем самым точку поставил.

          Мать Шурика уже тогда тяжело болела, лежала в больнице, облучалась, «химичилась». На день рождения она подарила ему плюшевого зайца с черными глазками-пуговицами, розовым носом и доброй улыбкой.
          - Этот зайка – волшебный, -  сказала мама. – Когда тебе будет грустно, он тебя развеселит. Когда будет страшно – защитит. Он очень храбрый и никого в лесу не боится.
          С тех пор зайка всегда был с мальчиком. Когда Саша спал, он клал плюшевого зайца на подушку. И ему снились хорошие сны. Когда мальчику становилось грустно и хотелось плакать, он брал игрушку в руки, и сразу становилось легко и весело. Заяц, в правду, был волшебный.
          В интернат с Сашей заяц тоже поехал. Впрочем, зря. Будь пацан постарше, он бы оставил подарок матери дома.
          Заяц понравился шустрому татарчонку из младших классов. Он подошел к Шурику и напрямик потребовал:
          - Подари.
          Шурик обалдел от такой наглости. Как это «подари»? Отдать подарок матери? Ну, нет.
          - Дареное не дарят,  - отказал Шурик.
          - Я брату скажу,  - пригрозил малолетний вымогатель.
          Старший брат пацаненка Ильнур был в свите «короля» интерната. Прозвище у него было Печень. Перед едой он говорил неизменное «Прощай, печень!».
          Ильнурка выцепил Шурика на следующий день. Прижал к стенке возле столовой. Был он на три года старше и на голову выше.
          Печень начал ласково:
          - Я думал, что ты, Толстый, правильный пацан. А ты жадный. Не хочешь с маленьким игрушкой поделиться.
          - Это мне мама подарила,  - начал объяснять Шурик. Он думал, что Ильнурка послушает его и отстанет. Но тот уже начал заводиться.
          - Ты чо мажешься? Мама подарила… Еще скажи, бабушка дала. Не будь падлой! Отдай зайца.
          - Не отдам!
          - Не отдашь? – удивился Печень. Давненько такого не было. Достаточно было попугать малолетку, чтобы тот полные штаны наделал. А потом тащил «хавчик», конфеты, пирожки или печенье, которые привозили из дома родители и родственники.
          - Нет, -  сказал Шурик, и тут же получил кулаком под дых. Ильнурка бить умел, недаром молотил в спортзале грушу. У Шурика дыхание перехватило.
          - Завтра сам зайца принесешь! – приказал Печень.
          - Не принесу.
          Удар кулаком по спине, и Шурик бухнулся на пол. Ильнурка засмеялся и пошел по своим делам, посвистывая.
          Зайца Шурик не принес. Ильнурка ловил его еще пару раз, бил. Потом отстал, наверно, младший брат забыл про игрушку.
          Вдруг заяц пропал. Шурик понял, что игрушку украли.
          Прошло две недели.
          Осенний день выдался теплым. Солнышко светило ласково, совсем по-летнему. Интернатские высыпали на стадион возле школы. Девчонки завели свои скакалки-прыгалки, «Колечко». Пацаны залезли на турники. Стало шумно.
          Пацаны постарше, Ванька Короста, Женька Ватсон, Ильнурка Печень, Алтай и Сёма, затеяли играть в «шкварю». Игра было простая. Нужно было бегать и уворачиваться от «шквари», которую кидал водящий. В качестве «шквари» брали тряпку из класса, рваный мячик, а часто чью-нибудь шапку из раздевалки.
          В этот раз по полю летала какая-то серая тряпка. Пацаны бегали и орали от души. Водящими уже побывали Алтай и Сёма. Потом «зашкварили» Ватсона. Он бегал-бегал и никого «зашкварить» не мог. Со психу размахнулся и швырнул «шкварю» в Коросту. Прыщавый Короста пригнулся, и тряпка улетела к турникам, на которых гроздьями висела малышня.
          - Эй, Толстый! – крикнул Ватсон Шурику, который стоял ближе всех. – Шкварю принеси.
          - Сам возьми! – огрызнулся Шурик. – Я не шестерка!
          - Ты чо совсем рамсы попутал, обрыган! В бубен хочешь?
          Шурик подошел поближе, и сердце его чуть не остановилось. «Шкварей» был его плюшевый заяц.
          Из белого зайка стал серым, грязным. Один глаз-пуговица отсутствовал. Не веселым, не озорным был он теперь, а несчастным и жалким.
          Шурик чуть не заплакал. Схватил игрушку, прижал к груди. Мир рушился.
          Подбежали Ильнурка и Алтай.
          - Это твой заяц? – спросил Печень. По-хорошему спросил, сочувственно.
          – Которого мама тебе подарила?
          Шурик кивнул, глотая слезы.
          - Мы не знали, -  сказал Алтай. – Крысёнок притащил.
          Крысёнок был «чмошник» из третьего класса. Неопрятный, всегда голодный, он лазил по чужим тумбочкам. Вероятно, и зайца увёл.
          - Ладно, -  примирительно сказал Ильнурка. – Сейчас пойдем к бабе Клаве, она постирает и зашьет.
          Баба Клава была в интернате и прачка, и нянечка, и уборщица.
          Горбатенькая, сухонькая. Она жалела всех, подкармливала.
          Пошли к бабе Клаве. Впереди Ильнурка с Шуриком, позади них Алтай, Короста и Ватсон.
          На краю поля, возле теплиц и котельной Ильнурка вдруг вырвал плюшевого зайца из рук Шурика и швырнул на землю.
          - Ты думал, Толстый, что я забыл? – осклабился он. Зубы были широкие и редкие, желтые от курева. – Я ничего не забываю.
          Следующие слова были сказаны на татарском. Шурик татарского не знал, только по интонации понял, что это ругательства. За словами последовал удар в левое ухо. Удар был в полсилы, но в голове у Шурика загудели колокола.
          Ильнурка неторопливо расстегнул ширинку и помочился на плюшевого зайца.
          - Вот теперь можешь забирать, -  сказал он и заржал.
          Остальные тоже захохотали. Им было весело.
          - Айда, пацаны, к магазину! – предложил Ильнурка, и вся компания удалилась.
          Шурик стоял и плакал.
          Англичане говорят, что месть нужно подавать холодной, то есть всё взвесить и выверить, чтобы не попасться полиции. Шурик англичанином не был, хотя где-то эту поговорку слышал. Всё понял по-русски – сразу, сгоряча ничего делать не надо, чтобы на тебя не подумали. Нужно время.
          Месть он вынашивал больше полугода. За это время в своей голове он сотни раз убивал Ильнурку самыми разными способами: резал, рубил, забивал насмерть бейсбольной битой, стрелял, травил. Когда история с плюшевым зайцем в интернате совершенно забылась, он начал мстить.
          Сначала кто-то нацарапал на задней парте «Ильнур – наш отец». Жуку это очень сильно не понравилось. Король интерната увидел в этом зерно неподчинения и сепаратизма.
          Потом среди интернатских начала ходить какая-то записка. Непонятно, то ли «малява», то ли анонимка. Неизвестный писал, что Жука давно пора гнать, он скурвился, ментам продался («столько дел за ним было, а всё прикрыли…»), а ставить нужно Ильнурку Печень, он вообще «пацан золотой, если косяков не наделает, то в своё время корону наденет». Такого Жук потерпеть уже не мог. Однажды Ильнурка из интерната исчез и больше не появлялся. Одни рассказывали, что король вызвал его на разговор в туалете, а там Короста, Ватсон, Сёма и Алтай избили его и макнули головой в «парашу». Другие утверждали, что Печень просто испугался и сбежал к родственникам в Ханты, а потом приезжала тетка за документами.
          Как бы то ни было, а Шурик Толстый был доволен. Жук был выпущен из интерната без аттестата, со справкой. Короста и Ватсон загремели на «малолетку» за кражу. Тут еще начал учиться дружбан Санька Звягин. Жить стало весело.