Новый год вам в рот!

Иван Палыч в автобус сегодня еле протиснулся. «Лучше бы автобусов дополнительных запустили, чем эти елочки расставлять», — шепотом ворчал он, но никто его не слышал. А вдобавок еще и нахамили. Какой-то мужик в шерстяной кепке цвета осины. И подросток наступил на ногу, не извинился. Вышел Иван Палыч, как оплеванный. Смердящий дух хамства еще долго окутывал его облаком даже на свежем морозном воздухе. Он и домой пришел вместе с ним. Хотел Иван Палыч спокойно позавтракать после ночной да спать лечь, но дух хамства делал его раздражительным и злым и не давал расслабиться. Кое-как закинув в себя пару бутербродин, Иван Палыч ополоснулся и лег спать, плотно зашторив окна. Перед сном он попросил своего господа, чтобы люди впредь были сознательнее, а в идеале — чтобы жили они как единый организм (давняя мечта Иван Палыча), вот например, дорожают цены, жизнь дорожает, становится невыносимой, а народ все равно праздники празднует, колбасой для салатов закупается, бегает по супермаркетам, униженно пригибаясь и изучая акции-шмации, и даже, оглянувшись по сторонам, просрочкой интересуется. Ну разве можно так жить? Вот как взял бы народ наш да отменил, к чертовой матери, весь этот Новый год! Вот это была бы акция?! Вот тогда бы сильные мира сего почувствовали силу народную и сознательность, на следующий день бы уже сыр с колбасой по талонам начали выдавать!..

С этими блаженными мыслями и заснул Иван Палыч, только в ногах и покалывало. И услышал его бог. Это был тревожный черный бог всех забитых и униженных, и только и ждал он своего часа, когда кто-нибудь вот так вот в сердцах горячо и страстно пожелает чего-нибудь такого, тут уж другие боги никак не могли ему помешать, святое право — выполнять вымоленную просьбу страждущего смертного. И началось.

До Нового года оставалось пара дней. Но магазины внезапно опустели (но не от продуктов). Продавцы грустно сидели за кассами и каждые пятнадцать минут бегали покурить. За товаром никто не шел. В ход вступали новые изощренные акции, но народ безмолвствовал. Кто-то поджег на главной площади елку. Приезжала полиция и пожарники. Но пожарники тушили ее вяло, дав догореть до конца, а полиция никого не искала, а, рассевшись на скамейках, поедала шаурму. В городе нарастала тихая паника. Никто не готовился к празднику. В местном доме творчества прошла детская елка, но на нее никто не пришел. Дети с родителями мрачно засели по домам. Тяжелое молчание нависло над городом. По всей стране разливалось веселье, но в одном захолустном городишке зарождалось что-то враждебное и злое (просто черному богу угнетенных не разрешили эксперимент за пределами города просителя). Президента даже попросили снять для мрачных горожан отдельное видео. А другие предлагали вообще на показывать им никакого видео и вообще полностью игнорировать факт данного происшествия, мол, само как-нибудь рассосется. Посидят-поворчат, выпьют да оживятся, а продукты эти раскупят потом, просроченные, по оптовым ценам.

Тем временем закрылись даже пункты выдачи известных маркетплейсов, никто ничего не заказывал. Никто никому ничего не дарил. Зрела темная сила обиды, и чувствовали ее все. Даже по Первому каналу сняли сюжет про «странные настроения» в городе N.

А Новый год все приближался и приближался. Тридцать первое сидело на носу, как прыщ. В город стянули внутренние войска МВД, шариат-патрули и церковные дружины, но беспокойств не было. Никто не хулиганил, не проказничал. Просто народ не веселился и не ждал праздника, а затаился и ждал. И вся страна ждала. Что же будет?

Забытый же нами Иван Палыч все это время один пребывал в хорошем расположении духа и хвалил своего черного бога и пестовал, слал ему торжественные проклятья, адресованные всем веселящимся и молил его не отступать от начатого, сам же с упоением следил за заколдованными им людьми. Их суровые лица мрачнели в снежном отблески солнца, и ни падающий пушинками снег, ни развешенные везде администрацией гирлянды не вызывали ни у кого радости. Даже уголком рта никто не улыбнулся. Все потонуло в злом предчувствии беды.

Наконец, администрация нашла выход. «Неизвестная эпидемия!» — было объявлено главнокомандующему, это стало веским поводом для введения чрезвычайного положения и в город стянули дополнительно медслужбы и санитаров в защитных костюмах. Они ходили по домам вместе с полицией и насильно кололи всем жителям уколы. Это были легко веселящие препараты, которые обычно давали в стационарах наркоманам на отходняке, чтобы не задохлись в ломках. Но они особо не действовали (шепотом: черный бог заколдовал все растворы).

Наконец, стукнул и сам Новый год. По телевизору-таки включили президента, но никто его не смотрел, все презрительно выключили телевизоры. И стали выходить на улицы. Когда объявили «всем сидеть по домам» и стали как-то сдерживать движение силами полиции, было уже поздно. Угрюмые мрачные люди вывалились на улицу и ничего не делали, просто бродили в своем этом дурном расположении духа, сея вокруг тоску и отчаяние. Иван Палыч, довольный, глядел из окна: «Видели?! Видели, елка погасла?!» — говорил он ментам, скучно составлявшим протокол о ненадлежащем поведении в зимний праздник. А елки и правда все погасли. Черные, как вбитые в грудь оборотня осиновые колья, торчали они тут и там, облезлые и посрамленные, с поникшей звездой на верхушке. Игрушки, разбитые валялись осколками внизу, как разноцветная перхоть. Гендиректор крупной сети магазинов принял решения пожертвовать продуктами, и из переполненных магазинов работники стали вывозить на улицу тележки с бесплатной едой и даже водкой. Но хмурые и тихие люди ходили, равнодушные ко всему, как зомби. Решено было использовать веселящий газ. Подогнали огромные цистерны с газом и стали распылять, но газ действовал на всех, кроме жителей неблагополучного города.

Уже хлебнувшие дармовой водки менты и санитары пришли в буйство от веселящего газа и принялись дубасить всех подряд. Молчавшие в уныние люди, ушибленные, встрепенулись от боли, и обида народная обрела выражение. Люди дали отпор. Сцепились две силы, и начался великий декабрьский мордобой (хоть и проходил он по факту в январе, назвали его впоследствии историки так). Много было убитых и раненых, мордобитие продолжалось до утра, не теряя изначальной интенсивности. Но и к вечеру следующего дня тут и там вспыхивали еще очаги агрессии, в которой добивались последние еще не побитые. Досталось и Ивану Палычу. С двумя ярко-синими фингалами на оба глаза лежал он вечером следующего дня в постели и жалобно всхрюкивал разбитым носом. «Ничего, до свадьбы заживет, — думал он, — зато как дали всем просраться! Почувствовали, что такое: народ ропщет!»

И действительно. Такого похмелья еще не знал город N за всю историю своего существования, да и вся страна с опаской поглядывала на происходящее там, боясь продолжения. Но продолжения не было. Побитых расформировали по больницам, каких-то выписали на домашний режим, как Ивана Палыча. Погибших схоронили третьего января в большой братской могиле. А через месяц поставили памятник «Скорби народной». И написали: «Посвящается необъяснимой чрезвычайной ситуации с 31 декабря на 1 января 20... года». Так и все и закончилось. Бесу, то есть богу, дали по шапке другие старшие боги и сказали: «Ну что, наигрался?! Черт, безмозглый!» И отныне постановили впредь никому подобных желаний выполнять не разрешать. Да и самому Иван Палычу, зачинщику всего, в назидание и наказание наколдовали огромную шишку на голове, которая выросла у него в считанные дни и больше уже не сходила и не уменьшалась, к каким докторам бы он не обращался, так и ходил он с ней до конца своих дней, и даже шапку из-за этого носить не мог. Только, если лыжную, — с гребешком. Так и прозвали его в народе: мужик с шишкой на голове. А какую шишку подразумевали, всем было понятно по улыбающимся при этом рожам.

Да, народ снова стал веселиться, улыбаться и праздновать праздники, какие бы они ни были и при каких обстоятельствах не проходили. Все вернулось на старые рельсы, и больше никогда уже не приходилось президенту снимать отдельное видео-обращение для конкретного «странного» города. Все стали едины в своем стремлении слушать и смотреть то же, что и все. И все стало, как всегда. Только черный бог, закусив губу, думал о вендетте, но до нее было у населения еще много и много светлых дней. А о том, случилась ли она вообще, когда-нибудь в следующий раз.