Глава 8. Когда рушится весь мир

Ветер стих. Вере было всего одиннадцать, и сегодня мир треснул, словно старое, хрупкое зеркало. Зеркала завешаны рваными простынями. Вера сидела напротив окна, свернувшись калачиком под своим тяжелым одеялом, и смотрела, как за окном догорает закат. Небо пылало багрово-черными оттенками, словно кто-то размазал по нему сажу, под стать той ране, что разрывала ее изнутри. Май, обычно такой светлый и приветливый, казался сейчас издевкой. На улице зловеще молчали птицы, а деревья, словно в трауре, качались из стороны в сторону, и все вокруг жило своей жизнью, словно не замечая, как ее мир погружается во тьму. Сегодня вечером, когда она шила новые наряды кукле, она узнала о смерти папы, и этот день был как кошмар, от которого нельзя проснуться.

Мама, Алена Степановна, ходила по дому, как призрак, с глазами, полными слез, и, казалось, не видела никого вокруг. Она была словно в другом измерении, и Вера, тянувшись к ней, чувствовала, что ее руки касаются пустоты. Она была поглощена своим горем, и Вера, конечно, понимала, но от этого чувствовала себя еще более ненужной и одинокой. Ей тоже хотелось кричать, выть от боли, разбить все вокруг, но почему-то она не могла. Она была словно парализована, ее голос застрял где-то в горле, а слезы застыли в глазах. Она смотрела на маму и ощущала себя совсем одной, как будто их боль разделила их на две разные вселенные.

Он ушел, и Вера отказывалась в это верить. Она всё ждала, что сейчас раздастся громкий стук в дверь, и папа войдет, улыбаясь или хмурясь,  и поцелует ее в лоб, скажет какую-нибудь глупость, от которой мама будет беситься. Но дверь молчала, словно гранитная плита.

Вера зарылась лицом в одеяло, вдыхая запах своих слёз, которые она так долго сдерживала. Она плакала беззвучно, дрожа всем телом, и чувствовала, как комната вокруг нее сжимается, словно гроб. Она была в плену, в плену своей боли, своего одиночества, своего ужаса. И не было никого, кто мог бы ее спасти. За окном, в этом мёртвом пейзаже, виднелись голые ветви деревьев, похожие на скрюченные пальцы мертвецов, словно сама природа оплакивала её боль.

И вдруг, ей захотелось что-то сказать, что-то выкрикнуть, но не словами, а как-то по-другому. Она нащупала первую попавшуюся тетрадку с рисунками и огрызок карандаша, и пальцы, дрожащие от холода и напряжения, начали торопливо выводить каракули на бумаге. Слова приходили откуда-то из глубины, словно затаившийся зверь, которого она выпустила на волю.

Слезы капали на страницу, размывая карандашные линии, но Вера не замечала этого. Она она писала про то, что с ней происходит, про ту чёрную бездну, которая поглотила ее жизнь, про то одиночество, которое словно вросло в нее когтями. Она писала про этот ужасный закат, который словно предвещал ещё большую беду, про этот май, который был таким невыносимо прекрасным и таким несправедливым.

Она писала о том, как она хочет кричать, но не может, как она хочет плакать, но слезы замерзли в ее душе. Она писала про свою боль, которая стала огромным, ненасытным чудовищем, которое пожирает ее изнутри. Она писала о том, что она не понимает, как жить дальше, как она хочет обратно в свой мир, где был папа. Она писала о том, что ее сердце расколото на миллионы осколков, которые вонзаются в нее изнутри.

Она писала до тех пор, пока ее пальцы не перестали слушаться, пока слезы не закончились, пока в окне не стало совсем темно. И когда она посмотрела на то, что написала, она поняла, что это её первый стих.