Сонаследники. глава xxiii

      Прошла осень, наступила зима. Подготовка к любимому празднику — Новому году — не радовала. Ольга видела в новостных программах окопы и блиндажи, в которых жили бойцы, и представляла себе Тёму, усталого, замёрзшего, греющегося у печурки. Не модника Тёму в фирменных джинсах и дорогих кожаных туфлях (хорошая обувь — его слабость), а солдата в современной военной экипировке, в каске и бронежилете, увешанного оружием и приборами. Им с Вадимом сразу предложили стать операторами БПЛА: высшее образование, возраст сорок плюс — серьёзные люди. Родственников они убеждали, что это самая безопасная военная специальность и операторы дронов находятся практически в тылу. Но в это не особенно верилось.

     Душевного отдыха Ольга искала в книгах. Подруга подарила  на день рожденья роман Джейн Остин, который очень увлёк. Когда увидела в магазине другой роман этой писательницы, купила и с наслаждением погрузилась в чтение. Восхищала храбрость автора — молодой женщины, называвшей всё своими именами: глупца глупцом, завистника завистником, подлеца подлецом. Поражала тонкость психологических наблюдений, и некоторые понравившиеся мысли стала записывать в свой заветный блокнот.
«Я, право же, к нему расположена: ничего не стоит вертеть им как угодно!»
Или вот это: «Мне надоело потакать чужим капризам, надоело изменять своим принципам в угоду тем, перед кем у меня нет никаких обязательств и к кому я не испытываю никакого уважения».

     Читая Джейн Остин, вспоминала истории из собственной жизни, рассказы знакомых, и в голове начали кристаллизоваться мысли, которые записывала, а потом оформляла в миниатюры и выкладывала на литературный сайт. Первая из сложившихся миниатюр была о зависти:
«Некоторым людям для зависти вовсе не нужен предмет. Это чувство вырабатывается у них в душе постоянно, а потом вдруг выплёскивается,  потому что жить с переполненной  чёрным чувством душой  тяжело. Вглядитесь в лицо завистливого человека и  вы поймёте, что он по-настоящему страдает.
Однако самые тяжёлые приступы зависти испытывают не тогда, когда хотят получить что-то, что есть у другого, а тогда, когда хотят, чтобы другой не имел того, чего нельзя у него  отнять: ума, таланта, красоты. Иногда мне кажется, что такая зависть может быть смертельной».

     Вторую миниатюру назвала «О предпочтениях толпы»:
«Своих кумиров  люди  ищут в толпе. Это очень удобно. Ведь тогда  каждый может оправдать  пустоту своего существования тем, что ему просто не повезло в жизни. 
Чтобы подняться над толпой, надо  для начала попытаться слиться с ней. Того, кто  не со всеми, большинство воспринимает как отверженного».

     Маленькие тексты понравились далеко не всем читателям, Ольгу упрекали в том, что она видит вокруг только плохое. Одна рецензентка так и написала: «Надо стараться в каждом человеке разглядеть хорошее!» Ольга ответила: «Пока я буду пытаться разглядеть в жулике хорошее, он успеет мои карманы обшарить». Рецензентка обиделась.

     Миниатюра о свободе, наоборот, вызвала положительные отклики:
«Многие мечтают о свободе как о возможности делать только то, что хочется, не ограничивать себя никакими  обязанностями, никакими рамками.  Однако мыслители прошлого называли такую свободу своеволием.
Из всех людей  именно своевольный наименее свободен: считая собственное своеволие проявлением широты личности, он на самом деле является его рабом».

     С мыслями Ольги об извинениях снова многие читатели были несогласны:
«Несколько лет назад заметила, что формируется  интересный тип людей, которые часто и с какой-то даже  готовностью извиняются. И чем больше я наблюдаю за такими людьми, тем больше они мне не нравятся.
Что же тут плохого? —  возразят мне. — Человек сказал или сделал что-то не то, потом осознал, извинился. Это хорошо, а не плохо.
Совершенно очевидно, что в душе каждого из нас живёт нравственное чувство, которое ещё до совершения поступка подсказывает, хорошо или дурно то, что мы собираемся сделать. И если не заглушать голос  своей совести, то и извиняться придётся реже.
     Извинения — часто от лукавого. Попытался «наехать» на кого-нибудь, схитрить, словчить — не получилось. Ну, извини. Это извинение, как индульгенция в Средневековье: купил, грехи «списали», продолжаешь грешить дальше».

     Ольга отвечала на рецензии, читала других авторов литературного сайта, писала им и получала ответы. Это было интересно, отвлекало  от тревожных мыслей, но ненадолго. Оставшись одна, она думала о Тёме, о войне, о сотнях и тысячах людей, оставшихся без жилья, потерявших родных и друзей, и не было этим думам конца и края.


     Артём и Вадим сообщили родственникам, что они теперь учат других управлять БПЛА, так что находятся в полной безопасности и переживать за них нет причины. Это было в апреле. А в середине мая в отпуск после  ранения приехал Вадим: осколком ему рассекло щёку, глубоко, два повреждённых зуба пришлось удалить и наложить швы. После десяти дней в госпитале он поспешил к жене и детям, на пару дней заглянул в Елец, погостил и в Липецке. Радость от встречи смешалась с горечью: шрам некрасиво стянул щёку, изуродовал лицо. Но это, конечно, не главное: со временем шрам посветлеет, станет не таким грубым. Ольга постоянно думала о том, что осколок мог лететь несколькими сантиметрами выше и попасть в висок, несколькими сантиметрами ниже — в шею, где важные артерии,  — это была бы смерть. Вадим, живой и уже почти совсем здоровый, весёлый сидел за столом,  что-то рассказывал, задавал вопросы Жене, Лене, Лёше, шутил с племянниками, а Ольга не могла думать ни о чём другом, кроме проклятого осколка — маленькой металлической щепочки, в этот раз пощадившей Вадима. Все ждали в отпуск и Артёма, но он говорил, что если Бог милует и не ранят, то вернётся только после победы.


     В июне Коля по телефону поздравил Ольгу с днём рожденья, но разговор завёл о двоюродных тётушках: покойных и ныне здравствующей. Очевидно, тема неполученного наследства его не отпускала: он вспоминал Римму и Люсю, события их жизни, встречи, разговоры с ними. Про Галю, совсем недавно так унизившую и обидевшую его, говорил уже не зло. Даже стал её защищать, когда Ольга сказала, что, вступая в права наследства, она с кем-то из детей неделю, по крайней мере, провела в Липецке, а могилы тех, за кем наследовала миллионы, остались неубранными.
     — Да ты вспомни, какая весна была!  — стал возмущаться братец. — Сколько снега за зиму выпало, он месяц  таял, а потом грязь непролазная! Как они могли пойти на кладбище!
     — Это было в марте, а к апрелю всё  растаяло, к середине месяца просохло и стало совсем тепло, — возразила Ольга. —  Двадцать восьмого мы с Женей в майках убирали могилы: бабушкину, деда Миши, про Риммину и Люсину тоже не забыли.

     Коля молчал: он ухаживал только за могилой своего отца на Косырёвском кладбище, на старом же, где были похоронены бабушка, дед Миша и его дочери, почти не бывал.


     В тот день Ольга  ждала гостей и, поговорив с Колей, принялась за пироги. Но от направления мыслей, заданного братцем, не могла избавиться до самого вечера: вспоминались двоюродные тётушки, и эти воспоминания вовсе не способствовали праздничному настроению.  Наверное, надо было уделять тётушкам больше внимания, а последнее время и в чём-то помогать, но видеться с ними и даже говорить по телефону было выше её сил: слишком многое из сделанного и сказанного ими обидело навсегда.

      После смерти мужа и поминок Римма и Люся больше не приходили к Ольге. Встречались с ними несколько раз случайно: тётушки приезжали в огромный супермаркет «Карусель», расположенный недалеко от Ольгиного дома. Римма, кивнув, сразу уходила искать товары со скидками, а Люся что-то рассказывала, казалось, стараясь затянуть разговор. Говорила она  об одном и том же: о Гале и её детях, которые то болели, то теряли работу и вообще были очень несчастные; о здоровье Риммы, как её донимает артрит; возмущалась поведением Андрея, после смерти матери совсем переставшего знаться с Карасёвыми. Заканчивались случайные встречи с тётушками одними и теми же словами Люси: «Когда в «Карусели» будут хорошие скидки, звони».  Ольга если и звонила ей изредка, то поздравить с праздником. На связи с Михалнами был Коля, который, узнавая от них новости, сообщал их Ольге. Как-то декабрьским вечером он позвонил с плохой известием: Римма вышла на улицу в гололёд, поскользнулась и неудачно упала: сложный перелом правой ноги, положили в больницу. Через пару дней Коля снова позвонил, рассказал услышанное от Люси о здоровье Риммы, а потом спросил: «Как ты думаешь, пора уже помогать Михалнам или ещё нет?» Ольга тогда писала сценарий для новогоднего утренника в детском саду и словам этим большого значения не придала, ответила что-то наподобие: когда есть возможность, надо  помогать. Задумалась о Колиных словах гораздо позже, когда Люся, а потом и Галя стали буквально зазванивать их с Женей. Вот тогда и подумалось: а не о наследстве ли бездетных двоюродных тётушек думал братец,  когда спрашивал, не пришла ли пора им помогать.

    Позвонил они ещё через пару дней, задал вопрос, поначалу очень озадачивший: собирается ли Ольга проведывать Римму в больнице.  Ольга, собственно, уже собралась: выбрала несладкие йогурты и творожки (у Риммы диабет), из фруктов решила купить киви — и не очень сладкие, и витаминов полно, ждала выходного. Коля сказал, что Люся не хочет, чтобы кто-то ещё приезжал к Римме в больницу, говорит, что справится со всем сама. Ольга от удивления не нашлась что ответить. Подумав, решили, что не стоит идти наперекор желанию Люси и рваться в больницу, если их там не хотят видеть: кто знает, какие были у тётушки причины так говорить. Но осадочек, конечно, остался.

     Вскоре Ольга с Женей узнали от Коли, что у Люси снова живёт Аркадий (Арик, как называли его Михалны) —  первый муж, то исчезавший на пару десятилетий, то появлявшийся вновь. После неё у него было ещё две законных жены, от одной есть сын, от другой — дочь. Но на старости лет лучше Люси, наверное, никого не нашёл. Жилья в городе у Аркадия нет, но есть дом в Сухой Лубне, который стал  дачей. Через некоторое время, поздравляя Ольгу с каким-то праздником, Люся похвасталась, что покупает машину. Ольгу эта тема не заинтересовала: она не забросала  вопросами, не проявила любопытства ни к модели машины, ни к цене, и тётушка, похоже, обиделась на такое равнодушие к своему материальному успеху. Однако Ольга догадалась об этом гораздо позже, когда встретила Колю, рассказавшего, что Арик на машине возит Люсю и Римму в Сухую Лубну, где они посадили и обрабатывают огород, отдыхают и загорают. Люся говорила, что в благодарность за машину Арик отремонтирует её квартиру, которая  после капитального ремонта в доме выглядит обшарпанной и грязной. «Ну, что: умная я баба?» — радостно смеясь, спрашивала тётушка у Коли.

     Он был у тётушки в июле, а в начале августа у Аркадия случился инфаркт, после которого Люся повезла его в Москву, где ему сделали операцию на сердце — шунтирование. Коля, бывший в курсе всех дел тётушек, как-то сказал, что Арик — весьма дорогой муж для Люси (она называла его мужем, но расписывались ли они во второй раз, неизвестно): пенсия у него мизерная, потому что, будучи фотографом, официально он работал мало, предпочитая снимать свадьбы и выпускные вечера, а денег на его лечение нужно много. События эти происходили в году пятнадцатом-шестнадцатом. Арик поправился после операции и весной опять начал возить тётушек в загородный дом, чем Люся постоянно хвасталась Коле, а он передавал её слова Ольге. А осенью она и сама увидела тётушкиного мужа (или всё-таки сожителя?). Люся с Аркадием шли на прогулку в Быханов сад, и Ольга, ехавшая в трамвае, который остановился на светофоре, успела их хорошо разглядеть. Тётушка была при полном параде: пышная причёска, много косметики, ярко-малиновый плащ. Она опиралась на руку своего высокого, представительного спутника, склонив голову к его плечу и заглядывая ему в лицо.


     В семнадцатом году Люся  буквально рвалась к Ольге на день рождения. В то, что в доме идёт капитальный ремонт, она, похоже, не верила. Ольга честно сказала, что живут они в полной разрухе: воды нет (меняют стояк), экономят запасённую в кастрюлях, вёдрах и бутылках; задыхаются от подвального запаха, который попадет в квартиру из вскрытой ниши. Но Люся твердила своё: хоть муж и плохо себя чувствует, но к тебе, если пригласишь, приеду. Ольга снова принималась описывать разгромленную ванную  и грязь в квартире, но, едва она замолкала, тётушка повторяла свой вопрос: «Что ж вы и чай вечером не собираетесь пить?»  Бессмысленный разговор закончился нескоро. А в начале сентября Коля сообщил потрясающую новость. Он позвонил поздно вечером и спросил, знают ли Ольга с Женей, что умер Аркадий.
    — Как умер? Когда? — удивилась Ольга.
    — Три недели назад. Я только что звонил Римме, и она об этом сказала. А Люся сейчас в Воронеже у Гали.

    Ольга была в недоумении, конечно, тут же сообщила новость сыну. У него вытянулось лицо: «И почему же нам ничего не сказали? Мы бы и с похоронами помогли, и простились. Хоть я никогда его не видел, но по-человечески жаль. Странную какую-то историю закрутили эти Михалны». Коля выразил своё мнение  почти теми же словами.


      Весной 2019-го Коле исполнилось шестьдесят, и летом в картинной галерее была его персональная выставка. На открытие он звал всех липецких родственников. Ольга с Женей пришли заранее и в пустом пока фойе увидели сидящую на диванчике нарядную Люсю, со множеством золотых украшений, надушенную крепкими духами. Присели рядом, и тётушка завела бесконечный рассказ, как всегда, о воронежских родственниках: продали доставшуюся от бабки квартиру, Галя с мужем трёхкомнатную обменяли на однокомнатную, и Вика с Игорем взяли себе квартиры в ипотеку («Представляешь, какой ужас: пятнадцать лет теперь надо платить?»). Потом перешла к обсуждению Андрея: с роднёй знаться не хочет, от домашнего телефона отказался, сотовый не отвечает, так Галя вынуждена звонить ему на работу, узнавать, какие у него дела. Ольга сказала, что года два назад Женя нашёл Андрея «Вконтакте» и написал ему. Андрей ничего не ответил, в друзья не включил, но они отнеслись к этому спокойно: не хочет с ними общаться, значит, так тому и быть.
     — Как это не хочет с родственниками общаться?!  Что это за моде такая пошла: от родственников отворачиваться? У моего отца в квартире племянники на полу спали, потому что негде было положить!
     Это была чистая правда: мама, учась в медицинском училище, жила у деда Миши. По её словам, «была за хозяйку в доме»: готовила, стирала, забирала из садика  Римму и Люсю, гуляла с ними, купала. Дядя Коля, приехав в Липецк, тоже некоторое время жил у деда Миши.

     Люся продолжала возмущаться, а в фойе, между тем, собирались люди, потом из выставочного зала показались художники и среди них Коля. Он здоровался за руку со знакомыми, улыбался, принимая поздравления, так что решили не  мешать ему, не подходить, а послушать выступления и поздравления с диванчика, на котором сидели. Когда выступления закончились и дама в белом костюме преподнесла Коле букет от имени Администрации, толпа пошла смотреть картины. А Люся уже рассказывала про Римму: артрит вылечить на могут, нога после перелома от ходьбы болит, так что на выставку прийти не смогла. Потом перешла к Коле: «Хоть один из всего рода Карасёвых чего-то достиг!»  Тут Женя не сдержался: «Почему только один? Матушкины стихи в журналах печатают». Люсино лицо из вдохновенного стало недовольным. «Ну, хорошо, если так»,  — процедила она сквозь зубы и надолго замолчала.

     Когда художники удалились на фуршет (сотрудницы музея за Колины деньги купили итальянское вино, конфеты, колбасу, принесли из дома красивую посуду и накрыли столы для дорогих гостей), Люся, Ольга и Женя не торопясь посмотрели картины (все они были знакомые, виденные не раз), потом, удивляясь, что Нина с Алёной  так и не появились, отправились по домам.   Однако распрощаться с Люсей оказалось не так-то просто: она оглядела Женю с ног до головы, потом как-то странно покрякала, будто откашливаясь, и сказала, что у неё есть кожаные мужские ботинки, которые она хочет отдать ему. Ольга с сыном смотрели на неё с недоумением, но она настойчиво звала  к себе, повторяя, что ботинки новые, из натуральной кожи. Настойчивость показалась подозрительной. Дело в том, что у Ольги с Женей, несмотря на  вполне нормальный средний рост,  в мамину родню был маленький размер ноги: у неё тридцать пятый, а у него сорок первый, и Люся это прекрасно знала. А туфли, которыми она решила осчастливить, принадлежали когда-то покойному Аркадию — мужчине высокого роста. Ольге показалось, что тётушка хочет во что бы то ни стало затащить их к себе, чтобы потом рассказать об этом не только Римме, но, главное, воронежским родственникам. С трудом отделавшись от Люси, Ольга и Женя с испорченным настроением шли домой, обсуждая такое странное её желание: вручить башмаки от покойника хорошо одетому и обутому в новые кроссовки Жене. 

     В десятом часу вечера Ольга решила позвонить Коле, не увидевшему их на открытии выставки, сообщить, что они были, посмотрели картины, сказать несколько тёплых слов. Коля ещё домой не вернулся, и трубку взяла Нина. Ей, оказывается, уже позвонила Люся: жаловалась, что у неё не захотели взять хорошие кожаные туфли. Наверное, и ещё чего-то наболтала, потому что Нина буквально фыркала в трубку: «А чего же вы хотели? Тут, как говорится, чем могли тем и помогли».  Ольга не сдержалась:«А кто это у неё помощи просил? Мой сын? Она полтора часа просидела рядом с ним, а потом ещё час с лишним ходила рядом и не заметила, что на нём джинсы Том Тейлор?»  (Джинсы были куплены в секонд хенде за четверть настоящей цены,  совершенно новые, с этикеткой. Но Ольга  даже под пытками никому, кроме Маши, об этом бы не сказала).

     Сестрица попыталась  что-то говорить про то, что дарёному коню в зубы не смотрят, но Ольга не дала ей закончить: «Люся так любит духи и не почувствовала, что от Жени пахнет водой Версаче?» (шикарный парфюм был подарком Тёмы, и сын  берёг его для торжественных случаев). Нина замолчала, а потом быстро проговорила: «А вот и Коля пришёл, передаю ему трубку».

     Коля рассказал подробности фуршета, передал похвалы, которыми щедро одарили его коллеги-художники. Потом пожаловался: с юбилейных выставок всегда покупали какую-нибудь картину для Администрации, а у него ничего купить не предложили. Подарили только цветы, которые он отдал заведующей музеем: что ему с этим букетом делать?

     Конечно, разговоры с Ниной и Колей Ольга передала Жене. Тот послушал, хмыкнул, а потом сказал: «Значит, тётушкиной дочери надо помогать живыми деньгами, а жалкой ночной рубашкой, украденной у детдомовских детей (которая, тем не менее, так хороша, что в ней хоть в гроб ложись) её унижать нельзя. А меня ботинками от покойника можно облагодетельствовать, и если я их не беру, я хам и наглец. Ну и мрази эти наши родственнички!»

     Ольга понимала, что сын презирает и Люсю, и Нину. Ей хотелось бы как-то смягчить  отношение Жени к ним, но как — она не представляла себе. Да и в её отношении к двоюродным тётушкам и двоюродной сестрице был немалый процент презрения.