Девять миниатюр из прошлого. Номер Шесть

« – Если бы тебя принудили выбирать, кем бы ты хотел стать – Тамино или Папагено? Инфантильным героем или беспринципным, но задорным плутом-птицеловом?
– Королевой ночи!
– Хм… королевой?
– Ну, хорошо, королем!»
(Из разговора)

«Язык – это технология обретения пафоса» (Я)

В моем классе английский преподавала Тамара Алексеевна Броневая. Со второго по десятый класс. Ее муж был начальником тюрьмы города Новороссийска, а его брат – Леонид Броневой – начальником гестапо Третьего Рейха. Все очень обаятельные люди. Как говорится, не место красит человека…

Тамара Алексеевна была прекрасным специалистом и могла бы научить кого угодно, но мы были парализованы страхом, каким-то вечным мандражем. При всей ее обаятельности и безусловной интеллигентности, был в ней некий металлический стержень («характер нордический, стойкий. беспощадна к врагам Рейха»). Она была монументальна как сфинкс. Эти глаза! В них угадывалось то ли презрение высшего разума, то ли расовое превосходство (что за бред?)
Она была очень грузной. Но мы называли ее «пушинкой» - полагаю, что тоже от страха. Мы обсирались с перепуга при мысли о том, что вот она летит на урок к себе в кабинет на третий этаж и ее тяжелое тело сейчас водрузится (по-другому не скажешь, так как стол стоял на возвышении и такое возвышение было только в ее кабинете) на свой пьедестал, оглядит плебс и …
Пусть Фрейд встанет из могилы и объяснит мне, почему она мне никогда не снится – ведь к этому есть все предпосылки: ну, там подсознательные страхи, позднее реализовавшиеся и рассосавшиеся через возникшую сильную любовь к английскому языку и связанными с ним формалистическими банальностями, типа желание угодить в лондонский туман, выпить с блаародным лордом или плюнуть в Темзу с Лондонского моста.
Я перестал хотеть быть летчиком, мой личный стержень оплавился под влиянием неправильных глаголов. Далее, вечно живое древо словолюбия и словоблудия и, как следствие, рождение трагедии (это у Ницше, а в моем случае – трагикомедии). Я увлекся школьным театром и любое появление на сцене стало для меня событием, даже если это был просто судорожный умирающий лебедь. Как говорится, ломал комедию, не свойственную угрюмым летчикам.
Мою школу построили пленные немцы (Карма. см. выше). Она стоит на одном из местных холмов и из огромных окон актового зала превосходный вид на город, бухту, меловые горы (опять завихрение в сторону Англии) и синее-зеленое море (без Англии никак).
Я мечтал учиться на филолога и собирался поступить в Ленинградский универ. Была одна проблема и эта проблема сидела на своем пьедестале и смотрела перед собой прямо на меня (спец школа, английский в мелких группах, в группе всего 9 человек и примерно столько же столов). Я был уверен, что она меня ненавидит. Меня, унтерменша, бездаря, советского школьника.
Мой друг собрался поступать Пятигорский иняз. Он был ее любимчиком и реалистом. Мне он сказал, что, мол, не бзди, получишь ты свой пятак. Я был поганой овцой и пессимистом и отверг его щедрые предположения. Тогда он предложил мне пари. Если Тамара подарит мне пятерку, то я буду должен сдать билет в Питер и поехать с ним в Пятигорск. Что он поставил на кон? Не помню. Может, продал душу за мой неизбывный, неразменный, безразмерный пятак?

Мне совсем не снится Тамара Алексеевна. Мне бесконечно снится этот шершавый, нереализованный билет в город Ленинград. Во сне я постоянно оправдываюсь, то перед родителями, то перед гипотетической приемной комиссией (во сне у них на меня были виды – но я то, я никуда не еду!). Потом лакуна, перемещение в пространстве, и я опять на станции и опять надеюсь, что завтра я буду на месте и все прояснится самым лучшим образом. Короче, та самая история с землемером и Замком – прекрасным Замком на холме, из окон которого виден приморский город у самого синего моря и железнодорожный вокзал с медленно отходящим на Север поездом.