Его достоинство и леди

Автор: Сара Жаннетт Дункан,1895 год издания.
***

 ГЛАВА I.


«Сахиб _идёт_!» — сказал Рам Прасаннад, который протирал пыль с книг в кабинете и
Бундалу Сингху, гонцу, который носил длинное красное пальто с
эмблемой и выполнял поручения королевы-императрицы на своих
двух стройных коричневых ногах.

«О чём это вы?» Бундал Сингх переложил
палочку бетеля в другую щёку и вскочил на ноги. Это само по себе было
необычно. Когда человек привык сидеть на корточках, вставать
ему не так-то просто. Мужчины вместе выглянули из-за побеленных
штукатурных колонн длинной веранды, которая отделяла
клерков комиссара от яркого и шумного внешнего мира
Хассимабад. Над их головами, на фикусе, раскинувшем свои остроконечные листья в форме сердца, ворона вытягивала своё серо-чёрное горло, громко каркая, потому что было десять часов утра и не было причин молчать. Где-то вдалеке хор других ворон
рассекал солнечный свет, а со стороны базара доносился шум
жизни, то и дело поднимаясь выше в плаче какого-нибудь торговца
сладостями. Тем не менее царила безбрежная тишина,
тишина, которой можно было бы повелевать.
Проклятое солнце усилило его, и деревья стояли в нём, красная и пыльная дорога вилась в нём, и фигура человека, быстро идущего по дороге, казалась его сгустком.

 — Это означает, — без эмоций продолжил Рам Прасаннад, — что новости либо очень хорошие, либо очень плохие. Правительственная _l;t_ только что прибыла,
сахиб открыл только одно письмо — оно сейчас у него — и тут же
ушёл пешком, хотя лошадь всё ещё быстро бежала между оглоблями. Я думаю, что новости хорошие, потому что мой кузен — он писатель
Бабу из Министерства внутренних дел, ты понимаешь, посыльный,
ты, выполняющий поручения! — передала мне, что сахиб пользуется большим расположением
_Бурра Лата_ и что было бы хорошо хранить ему верность.

«Я быстро схожу за зонтиком, и по его лицу будет видно, — заметил Бундал Сингх, — и смотри, почтенный, если этот сын грязи, Лал Бег, торговец зерном, снова придёт в моё отсутствие, чтобы попытаться подать прошение сахибу, и принесёт мне меньше одной рупии, не впускай его».

 Бундал Сингх побежал за своим господином, как он и сказал. Джон Чёрч шёл
быстро, а обычная поступь королевского посланника в красно-золотом - это величественная походка.
зонт был передан с бережным сохранением ветра.

“Возможно, вашей чести будет нанесен вред от солнца”, - предположил Бундал Сингх
, пользуясь привилегией, которой, по мнению всех людей Комиссара,
было разрешено воспользоваться. Комиссару понравилось—можно было бы доверить
признателен за любую мало оригинальности личной преданности ему, даже если он
принимал форму свободы. Не было ни одного слуги, который не знал бы об этом
или не претендовал бы на это, занимая своё место и положение. Этот получил
Он кивнул в знак признательности, когда его хозяин взял раскрытый зонт, и, отстав, заметил, что сахиб был слишком занят, чтобы нести его прямо. Он задумчиво вернулся к Раму Прасаннаду на веранду, и тот спросил: «Ну что?»

«Просто так не кажется. На лбу у сахиба было двадцать морщин,
а его мысли были за тысячу миль отсюда. И всё же он как будто недавно улыбался и снова улыбнётся». Что будет, то будет. Лал Бег здесь не
был?

 Джон Чёрч уверенно шёл вперёд, не сводя близоруких глаз с дороги.
на широкой, залитой солнцем дороге, покрытой красной пылью, в которой отпечатались следы босых ног и копыт, что лежала перед ним, — он не видел ничего, кроме пути домой. Он не встретил никого, кто бы его знал, кроме людей с базара, которые с серьёзным удивлением смотрели на своего визиря, когда он здоровался с ними, — мужчин, которые сидели на низких бамбуковых повозках и погоняли, хлопая по бокам, запряжённых в них коров с мирными глазами, которые лениво трусили мимо. Коричневая дворняга, свернувшаяся калачиком посреди дороги,
подняла свою длинную морду в ленивом извинении, когда Чёрч обошёл её.
доверившись чутью, которое подсказывало ему, что уходить не нужно. Когда он миновал последнюю низкую стену, покрытую мхом и выцветшую, которая отделяла его цветущий сад от дороги, и свернул к своим воротам, он очнулся от задумчивости и поднял голову. Он осторожно вошёл в гостиную своей жены, и луч света,
проскользнув сквозь занавески, азалии и прохладную полутьму, упал на его очки и
усилил выражение триумфа на его лице.

 Леди, которая сидела в другом конце комнаты и писала, встала, когда
муж вошёл в комнату, и она мягко шагнула ему навстречу. Если бы вы знали её, то заметили бы лёгкую радость в её походке, которая была
необычной и делала её более грациозной, чем обычно.

 «Кажется, я знаю, что ты пришёл мне сказать», — сказала она. Её голос
так идеально соответствовал её характеру, что мог бы подсказать нескольким людям, что она находится в своей затемнённой гостиной, как аромат духов мог бы выдать что-то сладко пахнущее вечером. Но не Джону Черчу. — Кажется, я знаю, — сказала она, пока он подбирал слова, которые не выдали бы его.
экстравагантное или недостойное удовлетворение. “ Но скажите мне сами. Это будет
для меня удовольствием.

“ Что сэр Гриффитс Спенс уходит на восемнадцатимесячный отпуск по болезни, и...

“ И что вы назначены исполнять его обязанности. Да.

“ Кто-нибудь написал?

“ Да— мистер Анкрам.

Его жена подошла к нему, и он заметил, что она протягивает ему руки, чтобы поздравить. Он взял одну из них — это было всё, что, по его мнению, требовалось в такой ситуации, — и неловко пожал. Она опустила другую руку, слегка повернув голову и улыбнувшись.
Она сама себе удивлялась, глядя на него с мягкой серьёзностью. — Присаживайтесь, —
сказала она почти так, как если бы он был гостем, — и расскажите мне всё. — Она выдвинула удобное кресло из-за
бирманского резного столика, нескольких горшков с папоротниками и ширмы и села
напротив, слегка наклонившись вперёд в ожидании. Чёрч сел на край
кресла, зажав шляпу обеими руками между коленями.

“Я должен извиниться за свои ботинки”, - сказал он, глядя вниз: “Я шел пешком.
Я очень запылился”.

“Какое это имеет значение? Ты король Бенгалии!”

“ Исполняющий обязанности короля.

“Это одно и то же — или это будет одно и то же. Сэр Гриффитс и вовсе уходит в
два года—Господи Scansleigh явно намерен вам его преемником”.В
женщина говорила с явным репрессиям, но ее серые глаза и теплая
белизну ее овальное лицо, казалось, поймал на себе всю
свет и тень комнаты.

“ Возможно— возможно. Ты всегда вкладываешь в будущее большие деньги, Джудит.
Я не собираюсь думать об этом.

Такое предвкушение, основанное на его собственной значимости, казалось ему неоправданным, почти неприличным.

 — Да, — сказала она, намеренно игнорируя выражение его лица.  — Есть
столько всего нужно обдумать. Во-первых, жалованье — почти десять тысяч рупий в месяц, а мы бедны. Возможно, это материальная сторона вопроса, но я не стыжусь признаться, что перспектива никогда не стричь хансаму мне по душе. У нас будет дворец и парк, где мы будем жить, стража у ворот и два всадника с саблями, которые будут сопровождать нашу карету. Мы будем жить в Калькутте, где есть трамваи, театры,
магазины и люди. Если вы будете утверждены в должности, то получите рыцарское звание
и станете сэром Джоном Чёрчем — это удовлетворит вашего сноба.
во мне, потому что я женщина, Джон». (Она сделала паузу и взглянула на его лицо, которое стало почти угрюмым.) «А лучше всего, — легко добавила она, — то, что в качестве вице-губернатора Бенгалии вы будете практически единоличным правителем восьмидесяти миллионов человек. Вы будете вольны воплощать в жизнь свои собственные
теории и проводить реформы — любое количество реформ! Мистер Энкрэм
говорит, — продолжила она после секундного колебания, — что человек и
возможность сошлись вместе.

 Джон Чёрч покраснел, несмотря на седую бороду и лысую макушку, но его взгляд просветлел.

— Анкрам будет одним из моих секретарей, — сказал он. — Он вообще
разговаривает — он упоминает о том, как его приняли в Калькутте?

 Миссис Чёрч подошла к своему письменному столу и вернулась с письмом. Оно было
написано размашистым почерком, изобилующим изгибами и углами, как у женщины, и занимало несколько листов с широкими полями, от «Уважаемая леди» до «Искренне Ваш».

— Я думаю, что да, — сказала она, нарочно просматривая страницы. — Да:
 «Церковь не рассматривалась как вариант — вы так далеко в Хассимабаде, а его работа всегда была такой непритязательной — и там было
Когда пришла эта новость, я немного удивился, но не стал возражать. Известно, что
вице-король чуть ли не со слезами на глазах искал человека, который был бы достаточно силён, чтобы исправить некоторые ошибки сэра Гриффитса, если это возможно, пока его нет. Как вы знаете, он был до смешного слаб в общении с туземцами, а
 то, как Церковь справилась с религиозным бунтом, который был у вас год назад, не забыто. Мне не нужно распространяться о том, какое удовольствие испытывают ваши друзья,
но вам, возможно, будет приятно узнать, что официальная толпа менее склонна
критиковать выбор Его Превосходительства, чем обычно».

Джон Чёрч слушал с таким видом, словно сдерживал своё удовольствие. Он слушал официально, как человек, которому нужно многое услышать, наклонив голову вперёд, в сторону жены, и задумчиво глядя в пол.

«Я рад этому, — нервно сказал он, когда она закончила, — я рад этому. В Бенгалии нужно многое сделать, и всё упростится, если они это признают».

— Я думаю, Джон, ты бы нашёл, чем заняться в любом месте, — заметила
миссис Чёрч. Можно было бы сказать, что она говорила доброжелательно, и
Чувствительный наблюдатель, правильно оценивший её мужа, мог бы счесть это раздражающим. Однако в течение короткого времени, последовавшего за этим, пока они в тепле этого неожиданного удовольствия говорили о том, какой была его работа в качестве комиссара и какой она может быть в качестве
вице-губернатора, даже нечувствительному наблюдателю стало бы ясно, что здесь они достигли высшей точки в своих отношениях, кульминации в сердечности их взаимного понимания.

— Кстати, — сказал Джон Чёрч, вставая, — когда Анкрам собирается
жениться?

“Я не знаю!” миссис Черч вложила в эти слова некоторый интерес. По ее
интонации было видно, что она удивлена тем, что не знает. “Он только
упоминает Мисс Дае называть ее ‘исследования в женственность, которая выглядит как
если он может представить к затяжной процесс образования на ней
руки. Конечно, не скоро, я думаю”.

“Ancram должен быть закрыть на сорок, с хорошей зарплатой, хорошее расположение, хорошее
перспективы. Ему не следует больше откладывать: мужчине не подобает стареть в одиночестве в этой стране. Он деградирует».

Черч взял себя в руки, встряхнувшись, — он был не в форме.
существо — и нервно потянулся рукой к галстуку. Затем одернул
манжеты, посмотрел на свою шляпу, как бы окончательно убеждаясь, что
сказать больше нечего, и повернулся, чтобы уйти.

“Вы могли бы прислать мне что-нибудь”, - сказал он, взглянув на часы. “Я
не смогу вернуться к завтраку. Я уже потерял
три четверти часа без работы. Правительство мне за это не платит.
— Значит, вы довольны? — добавил он, полушутливо оглядываясь на неё от двери.


 Миссис Чёрч вернулась к письменному столу и снова взялась за перо.
она взяла ручку. Она откинулась на спинку стула и вздернула изящный подбородок с
улыбкой, в которой были привычка и терпение.

“Действительно, очень рада”, - сказала она; и он ушел. Умный наблюдатель
опять же, удивился бы, как он удержался от того, чтобы вернуться к ней
и поцеловать ее. Возможно, обычай и терпение в ее улыбке
поддались бы объяснению. Во всяком случае, он ушел.

Ему было сорок два, ровно вдвое больше, чем ей, когда он женился на Джудит
Стрэндж восемь лет назад в Стоунборо, небольшом промышленном городке
на севере Англии, где ее отец был священником-нонконформистом.
Он был ее шансом, и она воспользовалась им, с чувством собственного достоинства
поздравления с тем, что она может уважать его, и личные сомнения относительно того,
было ли ее уважение решающим испытанием для него — рассматриваемым в свете
возможности. Не в каком-то низменном смысле; она была бы более склонна
возможно, извиниться за себя, чем я извиняюсь за нее. Но
с непомерно жаждой жизни она жила в самых стеснённых
условиях. Она интуитивно понимала, что мир полон
цвет и страсть, и когда человек терзается подобными знаниями, ему становится ещё более тягостно жить в одном из этих маленьких, унылых, грязных тупиков, предвкушая лишь то, что доживёшь до чёрствой старости, как один из маленьких дымоходов Стоунборо. В Джоне Черче не было ничего идеального, кроме его
честности. Он уже сутулился, уже поседел, пожелтел и стал серьёзным,
с едва заметным интересом к вопросам, которые не могли быть выражены в
несомненных фактах. Но когда он попросил её выйти за него замуж,
Стена в конце переулка обрушилась, и с далёкого Востока подул ветерок,
наполненный ароматами пальм и гранатов. Она приняла его ради своего воображения,
глубоко сожалея о том, что он так похож на её отца, с которым, по мнению её матери, он вёл себя почти неприлично; и долгое время, хотя он всё ещё стоял за пределами её воображения, оно щедро вознаграждало её. Она ощущала Восток кончиками пальцев, и сама её физическая жизнь там стала ярким
опытом, который нужно ценить. Если бы её муж омрачил эту радость
В её стремлении к ортодоксальному счастью преданной жены нельзя сказать, что он был особенно виноват в своей ошибке, потому что многие другие люди тоже совершали её. И когда после восьми лет его
общения с загорелым полицейским, анемичным судьёй, приятным доктором, их жёнами, чудаковатым полковником и странствующими младшими офицерами, которые составляли общество на станциях, где они жили, она начала проявлять некоторую вялость, он, что вполне естественно, списал это на климат и пожалел, что не может по совести взять отпуск
Несколько месяцев отпуска, потому что ничто не могло заставить её поехать в Англию без него. К тому времени Индия стала для неё источником вдохновения, Индия, которая простиралась вокруг неё, сияющая, изобильная, загадочная, очаровательная, место, в котором, как она чувствовала, она не играла никакой роли, никогда не могла играть никакой роли, кроме роли наблюдателя. Жест факира, красные кроны деревьев мохур на фоне синего неба,
тяжелая сладость вечернего ветра, мягкие цвета и изгибы скота,
гоняемого домой, маленькие голые дети с позвякивающими браслетами на ногах на базаре — она
она начала с завистью обращаться к этим вещам в поисках удовольствия,
сознательно радуясь тому, что, несмотря на Клуб развлечений, ей никогда не бывает совсем скучно.

Джон Чёрч вернулся к работе, довольный тем, что его жена сказала ему, что она очень рада, в то время как
миссис Чёрч ответила на письмо достопочтенного мистера Льюиса Энкрэма.

«Сегодня утром я знакомилась сама с собой, — сказала она, помимо прочего, — как амбициозная женщина. Это опьяняет после этой праздной, наполненной солнцем, удивительной жизни, когда единственная забота — это Джон
не носит в церковь рваные воротнички — как комиссар, он должен быть экстравагантен в выборе воротничков, — чтобы ему было что надеть и
выполнять, роль, которую он будет играть на глазах у всей Индии. Не думайте, что у меня были благородные намерения вдохновить моего мужа на
принятие решений. Уверяю вас, я смотрю на себя иначе. Возможно, в конце концов, именно глупое
предвкушение моего состояния и великолепия больше всего будоражило моё тщеславное воображение. Я уже мысленно бормочу что-то невнятное на ухо вице-королю, когда он ведёт меня на ужин! Но
Я в восторге до безумия. Завтра воскресенье — я непочтительно
желаю, чтобы все церкви молились за меня».




 Глава II.


 «Ну вот, наконец-то вы пришли!» — живо заметила миссис Дэй, делая три
длинных, отчетливых и шуршащих шага, которые она так хорошо умела делать,
навстречу последнему гостю, который неторопливо вошел между портьерами,
засунув носовой платок в карман. — Не говори, что
ты был в церкви, — продолжила она, протягивая руку в знак примирения, — потому что никто из нас тебе не поверит.

Хотя губы мистера Энкрэма изогнулись в узкой улыбке, обнажив довольно выступающие зубы, когда он поднял очки и посмотрел на хозяйку, миссис Дэй почувствовала, как с её лица сходит беззаботное выражение: ей пришлось заставить себя сохранить его. Как будто она, его будущая свекровь, позволила себе хоть малейшую вольность в отношении мистера
Энкрэма.

— «Неужели единственная дорога к прощению лежит через церковные ворота?» — спросил он.
 Его голос был высоким и приятным; он выражал презрение;
 его тон подразумевал, что, если бы того потребовала ситуация, он мог бы
Он мог бы сказать что-нибудь гораздо более умное — намёк, который никто из знавших его не счёл бы неуместным.

 — Падре говорят, что, как правило, так и есть, Анкрам, — вмешался полковник Дэй. — В
данном случае это дверь в столовую. Вы не проводите мою жену?

В углу комнаты, который она, возможно, выбрала из-за его тёплой
полумёртвой атмосферы, Рода Дэй с любопытством наблюдала за малейшими
деталями поведения мистера Льюиса Энкрэма. Пожилой джентльмен с мясистыми
красными щеками и широким белым жилетом стоял рядом с её креслом,
время от времени отклоняясь от перпендикуляра с благородной
жёсткостью.
в робких попытках завязать разговор; на что она ответила: «Правда?»
 и «Да, я знаю», не сводя глаз с лица Энкрэма, и её маленькие белые черты неподвижно блестели в ореоле, который создавала высокая лампа позади неё, освещая её светло-каштановые волосы. «Уважение матери к нему просто возмутительно», — подумала она, уверяя пожилого джентльмена, что даже для Калькутты жара была действительно невыносимой, учитывая, что сейчас декабрь. — Я
задумываюсь: если бы он не занимался со мной любовью, смогла бы я
«Очень!» Она не ответила себе определённо — не из-за недостатка искренности, а потому, что вопрос был сложным. Она проскользнула мимо него под руку с пожилым джентльменом, пока Энкрэм всё ещё стоял, склонив голову, и разговаривал с её матерью. Его взгляд встретился с её взглядом с многозначительностью, которая польстила ей — не было времени для дальнейшего приветствия, — и поклон, которым он ответил на её загадочный кивок, выделил её для размышлений. Когда она шла на ужин, затылок мистера Льюиса Энкрэма и его пробор
оставались у неё перед глазами как наглядные факты.

Миссис Дэй всегда устраивала сложные званые обеды, и этот был одним из них
. “Если вы не попросите никого, кроме военных, встретиться друг с другом”, - говорила она
у нее была привычка говорить: “Вы не услышите ничего, кроме цен на зарядные устройства
и перспектив Штабного корпуса. Если вы составите свой список из
гражданских лиц, разговор будет состоять из оскорблений в адрес их официального
начальства и позорного поведения государственного секретаря в отношении
рупии ”. В данном случае у миссис Дэй были основания предполагать, что
цена зарядных устройств будет меняться в зависимости от жалоб Гражданского
Служанка и что в обсуждении примет участие член парламента, который ничего не знает ни о том, ни о другом; и она чувствовала, что её затея увенчается успехом. Она могла отдаться тому несколько пугающему наслаждению, которое испытывала в обществе мистера Энкрэма. Миссис Дэй была убеждена, что никто не ценил мистера Энкрэма так тонко, как она.
Она видела, что в калькуттском обществе его сильно ревнуют, хотя сама она
была склонна заявлять, что, со своей стороны, не находит ничего необычного в том, как он устроился, — человек с его умом, знаете ли! И если Калькутта
возмущаясь этим обвинением в свой адрес, миссис Дэй в глубине души
видела в этом скорее ревность из-за того, что её семья
собиралась его принять. Когда дверь открылась и снова закрылась,
миссис Дэй смутно надеялась, что сможет справиться с новой и
требовательной обязанностью — соответствовать мистеру Энкрэму.

[Иллюстрация: «Кажется, она достаточно развлечена».]

“Пожалуйста, посмотри на роды”, она умоляла, в разговорном кайф, что ее
смесь побуждал.

Ancram смотрела, с расстановкой, но с удовлетворением. “Она, кажется,
— Она достаточно развлечена, — сказал он.

 — О, так и есть!  У неё есть путешественник.  Разве вы не знаете, что Рода просто обожает путешественников?  Она заявляет, что в них она вновь обретает молодость.

 — Полагаю, она имеет в виду свои первые впечатления?

 — О, что касается того, что она имеет в виду...

Миссис Дэй нерешительно замолчала и задумчиво поднесла к губам крошечный кусочек рулета. Крошечный кусочек рулета давал мистеру Энкрэму возможность развить мысль миссис Дэй о некоторой интересной двусмысленности в поведении её дочери, но он не воспользовался ею. Он продолжал смотреть
Он внимательно посмотрел на мисс Дэй, которая, по его словам, казалась достаточно
развлечённой при обстоятельствах, которые показались ему неподходящими. Её
спутница говорила с жаром, жестикулируя по-старчески упрямо, а она
почтительно слушала, и в её глазах читалось веселье, с которым главный
секретарь правительства Бенгалии был не совсем незнаком. Он видел его
раньше, когда, казалось бы, не было никаких причин для веселья.

— Было бы приятно видеть, как она ест свой ужин, — заметил он с
тем, что, по мнению миссис Дэй, было слишком незначительной долей заботы. Она
Она была вынуждена напомнить себе, что в тридцать семь лет мужчина склонен воспринимать подобные вещи как данность, особенно — и в этом размышлении было двойное утешение — если он уже занимает высокое положение в Секретариате и известен как амбициозный человек. — Возможно ли, — продолжил мистер Энкрэм несколько рассеянно, — что это розы из Калькутты? У вас, должно быть, очень умелый садовник.

— Нет, — и миссис Дэй произнесла это с мягкой уверенностью, которая
сделала её слова интересными для всех за столом, — они пришли из резиденции вице-короля в Баракоре. Леди Эмили прислала их мне: так мило.
«Как мило с ее стороны, — подумала я! Я всегда считаю, что это особенно любезно, когда люди в таком положении беспокоятся о ком-то; у них, должно быть, так много дел».

 Эффект был потрясающим. Все смотрели на розы с интересом, который можно было бы назвать почти уважительным, а миссис
Делейн, чей муж был капитаном Делейном из Даремского стрелкового полка, сказала,
что она бы узнала их по розам Их Превосходительств
где угодно — они всегда накрывали стол такими розами на званых ужинах по четвергам в Доме правительства — она никогда не видела, чтобы они использовали какие-то другие.

Миссис Сент-Джордж, чей муж был судьёй в президентском суде, нашла это интересным. «Неужели? — воскликнула она. — Я часто гадала, на что похожи эти большие приёмы по четвергам. Подумать только, мы уже три холодных сезона провели в Калькутте, и нас никогда не приглашали ни на что, кроме небольших частных ужинов в Доме правительства — не больше восьми или десяти человек, знаете ли!»

— Вам так больше нравится? — спросила миссис Делейн, с благородным спокойствием принимая свой бокал.


— Ну, конечно, так их больше видно, — призналась миссис Сент-Джордж.
— В последний раз, когда мы были там, около двух недель назад, я долго с ними беседовала.
с леди Эмили. Она такая милая и совершенно не в себе от того, что вышла из классной комнаты!» Миссис Сент-Джордж добавила, что это очаровательная семья, так хорошо воспитанная, и это, казалось, было поводом для особых поздравлений, поскольку влияло на домашние устои вице-короля.
 В возникшем одобрительном отклике было столько теплоты и внимания, что это почти установило дружеские отношения между Их Превосходительствами и гостями миссис Дэй. Дочь миссис Дэй слушала, не отрываясь,
и когда пожилой джентльмен заметил с некоторой
Судя по тому, что они говорили о Скэнслайдах, он предположил, что
улыбка, с которой она сказала «Очевидно», была более явной, чем он мог
ожидать.

«Кажется, они очаровательные люди», — серьёзно продолжил пожилой джентльмен.


«Осмелюсь предположить», — ответила мисс Дэй с серьёзной задумчивостью. «Они очень
красивы», — добавила она рассеянно. «Это чисто индийское растение, мистер
Понд. Довольно липкое и без малейшего вкуса, но вам стоит попробовать, чтобы получить представление, не так ли?

 Иногда миссис Дэй казалось, что мистер Энкрэм ведёт себя необоснованно
трудно развлекать, даже если ты главный секретарь. В тот вечер это пришло ей в голову
с большей силой, чем обычно, и она почти с трепетом вытащила козырь, на который рассчитывала, чтобы вызвать оживлённую беседу. Она произнесла это
тоже неуклюже; в её манере обращаться к мистеру Энкрэму всегда была
некая неловкость, раздражавшая столь _опытную_ даму, из-за её
признанной и мучительной неспособности называть его «Льюис» — пока что. — О, — сказала она наконец, — я не поздравила вас с вашим «Современным влиянием
«Ведические книги». Уверяю вас, несмотря на то, что они были в синих бумажных обложках и напечатаны правительством, я прочла их с большим интересом.
 И там не было картинок, — добавила миссис Дэй с наивностью, которая часто присуща англо-индийским леди в более зрелом возрасте.

 Мистер Энкрэм в этот момент был занят изучением содержимого блюда, которое слуга терпеливо поставил перед ним. Это была
украшенная и пёстрая концепция, видимая сквозь массу коричневого желе, и
мужчина выглядел разочарованным, когда столь важный гость, после ощутимого
после раздумий решительно снял очки и покачал головой. Миссис
 Дэй как раз собиралась напомнить ему о том, что у главного секретаря, вероятно, нарушено пищеварение, когда он, казалось, внезапно вспомнил, что она заговорила.

  — Правда? — сказал он, глядя на неё в упор с улыбкой, в которой было много извиняющегося. — Моя дорогая миссис Дэй, это было очень по-дружески, не так ли?

«Его глаза, безусловно, были голубыми и выразительными, когда он позволял им быть такими, —
подумала хозяйка дома, — и у него был прямой, тонкий, хорошо очерченный нос».
что ей нравилось, и чувствительный для мужчины рот. Его работа в качестве
части огромной умной административной машины правительства Индии
наложила свой отпечаток на следы учености, которые Оксфорд оставил на
его лице, бледном, как у бенгальца, с усталыми морщинами вокруг
глаз, которые наводили друзей мистера Энкрэма на мысль о постоянном
упреке в чрезмерной нагрузке. Лёгкие усы, достаточно закрученные и
причёсанные, полностью скрывали аскетичность, которая в противном случае
могла бы проявиться, и делали мистера Энкрэма похожим на
у Мередита был дорогой вкус в отношении изделий ручной работы, и он
подписывался на журнал «Салон Фигаро». Сутулость его секретаря была не
явной и локальной, а скорее общей, выдающей его личность, что вполне
подходило научному исследователю; а его длинные, нервные, белые руки
говорили о множестве хорошо сформулированных
решений. Было нелепо, подумала миссис Дэй, что при такой
приятной манере общения он всё же создавал впечатление, что интерес к ведическим книгам имеет первостепенное значение. Должно быть,
что она была слишком чувствительна. Но она всё равно бы обиделась.
 Обида, когда ты пухленькая и знаешь, как себя вести,
более действенна, чем почти любое другое отношение.

 «Ты такая же, как и все остальные! Ты думаешь, что ни одна женщина не может интересоваться чем-то, кроме романов! На самом деле я
_предана_ таким вещам, как ведические книги. Если бы мне больше нечем было заняться, я бы
копался в архаике с утра до ночи ”.

“Смысл в том”, - ответил Г-н Ancram сладко, “что я
ничего делать не надо”.

Миссис Дэй сжала губы с видом человека, чье терпение подходит к концу
. “Так вам и надо было поступить, ” воскликнула она, “ если бы я
не рассказала вам, какой длинный обзор я видела на днях в одной из
местных газет”.

Анкрам поднял глаза с почти незаметным всплеском интереса.

“Как мило!” - сказал он беспечно. “Здешний парень всегда чувствует себя в выигрыше.
когда его мелочи забирают домой. Вы случайно не помните, в какой газете это было — и когда?

 — Я почти уверена, что это была «Таймс», — ответила миссис Дэй с довольно
подчеркивание радостного рвения; “но Ричард может вам рассказать. Именно он
привлек мое внимание к объявлению”.

Брови мистера Анкрама слегка сдвинулись. “Извещение” не
представляется удачным словом.

“О, спасибо”, - сказал он. “Не важно; один, как правило, приходит через те
рано или поздно.”

— Послушайте, Энкрэм, — вмешался мистер Сент-Джордж, который слушал, стоя слева от миссис
Дэй, — вы, ребята из Азиатского общества, не получите от
Церкви столько же за свои исследования, сколько вы получили от Спенса.

Энкрэм пристально смотрел на фарфорового херувима, который держал в руках лодку, полную
розово-белую кондитерскую к ближайшему берегу Вице-королевских роз.
«Сэр Гриффитс, безусловно, был щедр, — сказал он. — Он, например, дал Пирсону четверть миллиона, чтобы тот собрал этнологическую статистику. Его было легко убедить признать ценность этих вещей».

«Будет нелегко убедить в этом этого человека», — настаивал Сент-Джордж. «Он из тех, кто любит санитарию больше, чем
санскрит. У него есть отличный план по улучшению водоснабжения
деревень в Бенгалии, и я слышал, что он хочет реорганизовать
вакцинацию. Великий человек для народа!»

“Хочет потратить все до последней пайсы на "блумин риот", ” заметил
Капитан Дилейн с шутливым негодованием.

“Будем надеяться, что люди будут благодарны”, - сказал Ancram смутно.

“Они не победили, вы знаете”, - отметил рода Дае чтобы мистер Понд. “Они никогда не
знаю. Они как скот — пашут, едят и спят; и если десятая часть из них умирает от холеры из-за плохой воды, они говорят, что это было написано у них на лбу; а если правительство чистит резервуары и десятая часть выживает, они говорят, что это хороший год и боги благосклонны».

«Боже мой!» — сказал мистер Понд. — «Это очень интересно».

— Не так ли? И это ещё не всё — всё в калькуттских газетах,
мистер Понд: вам стоит их почитать, если вы хотите быть в курсе. И мистер Понд
подумал, что это отличная идея.

 Когда вице-губернатор попадает в водоворот
разговоров на званом ужине в Калькутте, он может кружиться в нём бесконечно. Степень его
гостеприимства, характер его вкусов, направление его политики, его
мастерство и степень его популярности — вот лишь некоторые из
тем, которые обсуждаются в связи с ним, в то время как его жена
обсуждается отдельно, с такой же тщательностью и точностью.
Миссис Дэй с улыбкой посмотрела на миссис Сент-Джордж, и дамы отошли в сторону. Кто-то спросил, кто же друзья миссис Чёрч в Калькутте: она, казалось, едва ли знала кого-то лучше других — восхитительная беспристрастность, добавила дама, конечно, после фаворитизма леди Спенс. Замечание прозвучало довольно легкомысленно, но Льюис Энкрэм не оставил его без внимания. Он смотрел не на кого-то конкретного, а в
пространство: так он делал, когда хотел сказать что-то определённое.

 — Что ж, — сказал он, — надеюсь, я могу претендовать на это.  Мои притязания уходят корнями в далёкое прошлое
пять лет — я знал их в Калигуре. Мне кажется, миссис Чёрч будет
по достоинству оценена в Калькутте. Она обладает тем сочетанием качеств,
которое встречается гораздо реже, чем раньше, — она прекрасна, умна и
очаровательна одновременно.

— При всём уважении к мнению мистера Энкрэма, — заметила миссис Дэй,
положив руку на перила, когда дамы поднимались в гостиную, — я бы не назвала миссис Чёрч красивой женщиной. Она слишком худая — почти тощая!

 — Моя дорогая мамочка, — воскликнула Рода, когда миссис Сент-Джордж высказала своё
полное согласие: “Не будь глупой! Он не это имел в виду”.

Позже Анкрам вышел через одно из открытых французских окон и обнаружил ее.
она была одна на широкой веранде, где с крыши свисали орхидеи, а большие
растения в горшках создавали колючий полумрак по углам. Аквариум в саду
внизу неподвижно поблескивал; тяжелые листья саговых пальм
неуверенно покачивались вверх-вниз в лунном свете. Время от времени в
влажном, мягком воздухе чувствовался запах какого-нибудь спрятанного в тени храмового дерева. Справа на улице, на которую они смотрели, виднелась группа хижин.
Полускрытые в нависшем голубом облаке дыма и тумана. Вдалеке, в
пригородах, раздавался плач шакалов, то затихая, то возобновляясь;
 ближе дробный стук тамтамов возвещал о том, что где-то на
базаре справляли свадьбу. Но кроме них двоих, лунного света и тени плюща, обвивавшего колонны, на веранде никого не было, и из окон доносилась песня миссис Делейн о «малом часе любви». Ситуация требовала своего, и они оба это понимали. Тем не менее он, закурив сигарету, сказал:
закурила сигарету, спросила, не хочет ли она войти и послушать музыку; и
она сказала «нет» — ей здесь больше нравится; после чего они оба
замолчали, чтобы оценить песню миссис Делейн.
 Когда всё закончилось, терьер Роды, Базз, вышел с вопросительным
выражением на морде, и они поговорили о его успехах с тех пор, как
 Энкрэм подарил его ей; а затем, как бы развивая тему, Рода сказала:

«У миссис Чёрч очень интересное лицо, вам не кажется?»

«Очень», — без колебаний ответил Энкрэм.

“Она выглядит так, как будто ее интересуют красивые вещи. Не только картины и
вещи, но и красивые концепции - идеи, характеристики”.

“Я понимаю, - ответил Анкрам. - Она понимает”.

Наступила пауза, пока они прислушивались к вою шакалов, который
стал диким, высоким и неистовым. Когда он затих, Рода подняла глаза
с легкой улыбкой.

— Мне это нравится, — сказала она. — Это, пожалуй, единственное, что здесь
неподвластно мне. И вы хорошо знали её в Калигуле?

 — Думаю, можно сказать, что да, — ответил Анкрам, подбрасывая в воздух конец своей
сигареты вниз среди кустов гибискуса. “Моя дорогая девочка, ты должна прийти
в. Есть не что иное, как соблазнительную Лунная ночь в Индии, чтобы дать
одна лихорадка”.

“Я поздравляю вас”, — сказала мисс Дэй, и в ее тоне прозвучали вызывающие нотки.«Я поздравляю вас с тем, что вы хорошо её знаете. Это всегда
преимущество — хорошо знать жену вице-губернатора. Из этого
выходят самые приятные вещи — должности и всё такое.
 Я надеюсь, что вы поможете ей понять важность Ведических книг в
их связи с современными проблемами управления».

«Ты всегда просишь меня делать благодарности — ты хочешь их слишком
много, но раз тебя это забавляет, я не против». Рода заметила это
В его глазах мелькнул огонёк, противоречащий этому. «Санскрит для меня сейчас — то же самое, что греческий в Оксфорде, — ступенька, и ничего больше. Нужно что-то делать, чтобы выделиться из толпы, и в Индии, слава богу, это довольно просто. Здесь огромное поле для деятельности, и почти никто не может сравниться со мной. Боже мой, полковник комиссариата может создать себе ореол научного открытия, если захочет! Если бы я не занялся санскритом и индуизмом, я бы занялся палеонтологией, или
конchологией, или фольклором, или папоротниками. Чем угодно: только не чем-то другим
чем больше люди знают об этом, тем лучше; поэтому я выбрал санскрит». В
предложениях мистера Энкрэма постепенно нарастало
сочетание юмора и искренности, которое достигло кульминации, когда он
добавил: «Вы не считаете, что это очень оригинально — открыть это!»

«И каков результат того, что вы выделяетесь из толпы?»

Он пожал плечами. «Ну, они не отправляют никого управлять
Андаманскими островами или Нижней Бирмой», — сказал он. «Они сохраняют свои интеллектуальные
достижения, чтобы украшать важные общественные центры, что более
приятно. А потом, если освобождается ценная должность, никто не
считается, что он не подходит для этого, потому что немного мудрее других
людей. Ну же, у меня есть для вас очень важное признание! Но вы не должны
рассказывать. Мы, учёные, должны относиться к себе очень серьёзно, если хотим
произвести впечатление. Вот что утомляет.

 Мистер Энкрэм улыбнулся своей невесте с явным добродушием. У него сложилось впечатление, что он спонтанно излил душу, — впечатление, которое ему нравилось. Она слушала, удивляясь тому, что может так много говорить, и вернулась к тому, от чего он уклонялся.

— Между Ведическими книгами и миссис Чёрч, — сказала она, — наше будущее кажется
обеспеченным.

 Душа Энкрэма снова удалилась и с щелчком закрыла дверь.

 — Это довольно ложная нота, — холодно сказал он. — Миссис Чёрч не будет иметь к этому никакого
отношения.




 Глава III.


 Очень скоро после появления мисс Роды Дэй в
В Калькутте она была не совсем похожа на других молодых леди в
шляпках-парусниках и батистовых блузках, которые прибыли в то же время. По крайней мере,
на первый взгляд, можно было заметить, что она была менее смуглой, и это
ее мать открыто—в оплакивала девушка зависела исключительно для первого
сезон на ее цвет. Когда стали очевидны другие различия, у миссис Дэй возникли
другие сожаления, одно из которых заключалось в том, что Роду было позволено так
безоговорочно формировать свое собственное образование. Миссис Дэй не могли предвидеть никто
тривиальный результат этого, что ее дочь, считая себя
лишенный каких-либо особых талантов, отказалась сама орнамент с любой
особое достижение. Это, по мнению миссис Дэй, несло в себе
самоуничижение, преклонение перед достижениями и все такое прочее
Это зашло слишком далеко: девушка не имела права ожидать, что её родители
представят её миру в состоянии художественной наготы. Она не могла
понять ситуацию с Амиром и амбициями Национального конгресса; о таких вещах
в обществе Калькутты почти не говорили. И, конечно, это было
усугублением того, что после первого месяца она проявила
необъяснимое безразличие ко всем социальным возможностям, кроме
наблюдения. Мисс Дэй обладала несомненным талантом наблюдать за происходящим, и она
Она часто упражнялась в этом — молча, неподвижно, полускрывшись за колонной на балу или забившись в угол после ужина, — пока мать не была достаточно удручена, чтобы забрать её домой. Вскоре стало ясно, что она достаточно насмотрелась, чтобы знать своё место. Она оценила общество; она выделила полдюжины англо-индийских типов; можно предположить, что она классифицировала своих родителей. Она по-прежнему наблюдала, но уже не так сосредоточенно: она начала говорить. Она прониклась симпатией к обществу пожилых джентльменов и отвращением к
их жён, что считалось сомнительным с точки зрения приличий, пока глава
Министерства иностранных дел однажды не поздравил себя с тем, что сидит за
столом рядом с ней. После этого к ней стали относиться снисходительно,
в кулуарах говорили, что она, должно быть, умна, младшие офицеры
избегали её, а её мать, безошибочно уловив её намёк, в буквальном смысле
воздела руки к небу и спросила, почему именно ей досталась дочь конца
века.

В глубине души миссис Дэй пыталась убедить себя, как парижский драматург, что _succ;s d’estime_ — это бесконечно хорошо.
предпочла бы аплодисменты толпы. Едва ли нужно говорить, что ей это вполне удалось, когда мистер Льюис Энкрэм склонил чашу весов в пользу этого мнения. Мистер Энкрэм тоже наблюдал:
 в данном случае он наблюдал с всё более и более близкого расстояния и в конце концов позволил себе быть очарованным увиденным. Возможно, это не совсем точное выражение. Он действительно позволил себе быть очарованным. Он был из тех, кто находит в автоматической монотонности
индийской социальной машины с её неизменными индивидами — машинами, он
любил говорить, что колёса, смазанные эссенцией британского филистерства, — это обуза и жалоба. В Лондоне он
жил бы, одной ногой стоя в Мейфэре, а другой — на Стрэнде;
и бывали времена, когда он говорил о необходимости приковать
своё честолюбие к месту, чтобы не выбирать карьеру заново,
хотя, надо сказать, это жестокое действо совершалось скорее
для утешения его обманутых культурных способностей, чем из-за
какой-либо реальной опасности. Он привык
Он относился к ежегодно появлявшимся молодым дамам в соломенных шляпках и батистовых блузках, которые приходили в холодную погоду, так же, как к неизбежным мероприятиям в Доме правительства, — вежливо избегал их, если это было возможно; если же нет, то подчинялся с любезностью, которой можно было ожидать от человека, занимающего свой пост и получающего жалованье. Когда он понял, что Рода Дэй, скорее всего, нарушит его безразличие к вечерним приёмам, он стал надеяться на это. Среди всех
молодых девушек в матросских шляпах и батистовых блузках он увидел свою единственную
шанс на опыт, интерес, ощущения; и он воспользовался им с накопленной энергией, которая показалась мисс Дэй достаточно стимулирующей, чтобы побудить её в определённой степени проявить себя. Она не интересовалась достопочтенным мистером Льюисом Энкрэмом из-за его репутации: у других мужчин была репутация — почти такая же большая, как их жалованье, — которая ни в малейшей степени не будоражила её воображение. Было бы легко перечислить счета, которые не интересовали мистера Энкрэма
и мисс Дэй, но неясно, будет ли это иметь какой-то результат
можно было прийти к этому таким образом, и факт остаётся фактом: ей было интересно.
 С этой спокойной точки — она прекрасно осознавала своё преимущество — она
наблюдала за постепенным продвижением мистера Энкрэма по пути
притяжения с чувством, очень похожим на удовлетворение.  Ей оставалось только
наблюдать.  Энкрэм приложил собственные усилия и достиг той точки,
когда он считал, что его чувства связаны с художественным потрясением,
которое он неделями предвкушал как нечто божественно приятное. Она
забавно себя вела, когда они были помолвлены: она немного подурачилась
её не удалось бы склонить ни к каким признаниям, кроме одной клятвы — что, поскольку они должны были прожить жизнь вместе, она всегда будет стараться быть
сговорчивой. Если у неё и были какие-то сомнения и тайные тревоги, она бесстрашно их скрывала; и если ей казалось нелепым, что своенравный бог предстаёт перед ней с серьёзным лицом и накрахмаленным воротничком, держа в тонких пальцах монокль и безмолвно намекая на то, что он уже много лет скучает, она не выдавала своего впечатления. Их помолвка никак на неё не повлияла; она
Она оставалась всё тем же скромным, изящным созданием, которое говорило неожиданные вещи, как и раньше. То, что он приобрёл желанные новые привилегии, казалось, не имело большого значения; главной ценностью для неё по-прежнему оставалось умное знакомство. Со временем она станет дороже, смутно подумал он, но, как мы уже видели, прошло несколько месяцев, а этого не произошло. С другой стороны, бывали случаи, когда ему казалось, что она намеренно отстранялась от него в своём любимом занятии — наблюдении, чтобы получить точку опоры.
вид, который должен был бы соответствовать его интеллектуальной уединённости. Он
задумался, позволит ли она себе такую вольность, когда они станут единым целым; и, хотя он чувствовал, что возражать абсурдно, он хотел бы, чтобы она немного больше рассказывала о том, что видит.

Они должны были пожениться в марте, когда Анкрам получит годичный отпуск, и она помогла бы ему восстановить угасшие способности к
художественному наслаждению красотами Парфенона, вдохновением
венских галерей и очарованием Комо и Маджоре.
много говорили об удовлетворении, которое они ожидали получить таким образом
. Они обсудили это в деталях, снова и снова осознавая, что это должно быть
для него компенсацией за годы засухи, а для нее запасом
на будущее, которое, вероятно, будет в значительной степени зависеть. Кроме того, это была
тема, по которой они были совершенно уверены, что найдут взаимопонимание,
даже взаимные поздравления — отличная тема.

Тем временем Энкрэм жил с Филипом Дойлом на Хангерфорд-стрит при
обычных обстоятельствах, которые царят среди холостяков в Калькутте. Дойл был
адвокат. В Калькутте он держался за счёт своих способностей и индивидуальности, и, поскольку это позволяло ему поддерживать дружеские отношения с главами департаментов, можно предположить, что это давало ему достаточный вес. Люди называли его «сильным» человеком, потому что он отказывался от их приглашений на ужин, но это утверждение могло иметь более разумное основание и быть в равной степени верным. Он был бы очень удивлён, если бы мог оценить ценность своих собственных мнений или заметить, как много усилий прилагали люди, которые их использовали, чтобы придать им
оттенок оригинальности. Он, несомненно, был представителем старой школы — люди были правы, говоря это. Он сохранил учтивость в манерах и искренность в поведении, которые напоминали об
англо-индийской культуре, которая в основном покоится под колоннами и пирамидами на престижных
кладбищах Калькутты. Он был гостеприимным и разборчивым — настолько, что часто испытывал нелепое раздражение из-за того, что приглашал на ужин людей, которые были ему неприятны. Его восприимчивость к
качествам, проявляющимся при личном общении, была настолько велика, что бросалась в глаза
свидетельство, на взгляд проницательного человека, безграничного такта Льюиса Энкрэма.

Обстоятельства свели этих людей под одной крышей, и даже если бы младший из них не был таким приятным в общении, было бы трудно что-то изменить.

О Льюисе Энкрэме никогда нельзя было сказать, что он не умеет выбирать друзей, и в данном случае его проницательность основывалась на уважении, о котором он имел обыкновение открыто говорить. Его
восхищение Дойлом было великодушным и искренним, настолько великодушным и искренним, что
можно было заподозрить в его выражении добродетель.
Несмотря на этот подтекст, это было совершенно искренне, хотя он
иногда и уточнял это.

“Я часто говорю Дойлу, ” однажды сказал он Роуде, - что его независимость - это
чисто вопрос обстоятельств. Если бы на его шее было официальное ярмо,
он бы ковылял, как все мы.

“Я в это не верю”, - быстро ответила она.

“ Ну что ж, теперь, когда я думаю об этом, я и сам в это не особенно верю.
Дойл — это, в любом случае, соль земли. Он позволяет таким чиновникам, как я,
проглатывать чиновничью еду.

 — Вам когда-нибудь приходило в голову, — медленно спросила она, — что он думает
о тебе?

“ О, осмелюсь сказать, я ему достаточно нравлюсь. Ирландцы никогда не занимаются
анализом своих друзей. Во всяком случае, мы живем вместе, и у нас нет
никаких ссор.

Они ехали, и собачья повозка пролетела мимо кораблей вдоль берега
Несколько минут Анкрам любил быстрых лошадей — в тишине. Затем у нее
возник другой вопрос.

— Вам удалось убедить мистера Дойла — как там пишут в газетах? — поддержать вас у алтаря?

 — Нет, чёрт бы его побрал. Он говорит, что в его возрасте это было бы нелепо — он не старше меня ни на год! Интересно, не ждёт ли он, что я попрошу Малышку Брамбл,
или один из тех мальчишек из «Бафс»! В любом случае, это будет не Дойл, потому что
он уезжает в Англию в конце февраля — я думаю, чтобы от этого избавиться».

«Мне не жаль», — ответила Рода, но в тот момент ей было бы трудно объяснить, почему ей не жаль.




 ГЛАВА IV.


— Я не прочь сказать вам, — сказал Филип Дойл, выбивая пепел из трубки, — что лично для меня Его Превосходительство представляет собой ряд неприятных вещей. Он радикал, и приверженец низкой церкви, и партикулярист. Он представляет собой эту неприятную этическую смесь, соединение
мелкие добродетели. Он считает, что эта земля была создана, чтобы дать ему
атмосфера, чтобы выполнить свой долг, и он делает это с несокрушимое мужество
близорукости в сочетании с представлением о том, что конечной суд
обращение восемьдесят миллионов бенгальцев должно быть свое драгоценное методист
совесть. Но этот грубиян честен, и если он настаивает на том, чтобы довести эту свою
университетскую глупость до конца, мне жаль его. Он мертв
с политической точки зрения, в тот день, когда об этом будет объявлено ”.

“Он мертв”, - ответил Анкрам, сосредоточив свое внимание на спичке и
конце своей сигары. “В этом нет — никаких сомнений”.

Двое мужчин курили после ужина, сидя за столом, между ними стояла пара графинов. Розы свисали с чаши из серебра, которая
блестела в центре пустой скатерти, а в бокале у локтя Энкрэма плавал
лимонный лист или два. Он бросил в него спичку и посмотрел на Дойла,
зажав сигару в зубах, в ожидании продолжения разговора.

— «Что касается политической морали, я полагаю, он в достаточной мере прав…»

«Как правило, да, — перебил Энкрэм. — У него достаточно острый нюх на политическую
мораль, чтобы разрушить любую известную человечеству форму правления».
в девятнадцатом веке».

«Но в Англии они смотрят на политическую мораль через другую призму. Отказаться от государственной поддержки образования в конце
века так же невозможно, как лишить британского рабочего права голоса. Это
ретроградно, а в наше время можно допустить всё, кроме собственных ошибок».

«Он не собирается отказываться от государственной поддержки образования. Он
собирается потратить эти деньги на технические школы».

«Благородное намерение. Но это не поможет в разговоре с
госсекретарем. Он скажет, что это нужно сделать без
наносит ущерб священному делу высшей культуры”.

“Будь проклято священное дело высшей культуры!” - ответил Анкрам с
невозмутимым выражением лица. “Что это здесь натворило? Наполнен каждый
сын дворника из них с амбициями, чтобы сидеть на офисном стуле и быть
джентльмен!—созданные тысячи starveling класс, который ничего не найти
но набухают митинги на Майдане и говорить крамолу, что получает
телеграфировал из Peshawur до мыса Коморин. На днях я разместил объявление о поиске бабуина, и у меня было четыреста заявок — пятнадцать рупий в месяц,
бедняги! Но Дейи потратили две недели на то, чтобы нанять приличного повара на
двадцатку.

“Бентинку следовало бы подумать об этом; теперь слишком поздно. Вы не можете
даровать благо массам в духе прогрессивности и отнимать его
шестьдесят лет спустя в духе благоразумия. Церковь достаточно порядочна, чтобы быть готовой нести последствия чужой ошибки; но ошибки такого рода должны занимать своё место в формировании мира, и пусть века исправляют их. Это единственный способ.

— О, я с вами согласен. Церковь — осел: ему не следовало пытаться это сделать.

— Почему вы, ребята, позволяете ему?

Отвечая, Энкрэм посмотрел в сторону Дойла — посмотрел на него, не сводя глаз, как будто заглядывал за угол,
на табакерку другого человека. Этот трюк раздражал Дойла; он часто
жалел, что об этом нельзя поговорить.

 «Никто не поддается уговорам, — сказал он, — так, как человек, который хочет
удариться головой о каменную стену, особенно если он думает, что мир
выиграет от его неудобств». И, что ещё хуже, Чёрч
всё усложнил, заявив о своём долге перед людьми
дом, который посылает миссионеров. Он не совсем так думает
согласно современной этике, они должны собирать пожертвования в
деревенских церквях, чтобы обеспечить спасение высшей математики для
сыновья жирных банниасов на базаре, которые вполне могли позволить себе заплатить за это сами.
”

“Он ничего не может с этим поделать”.

Анкрам допил свой кларет. “Я полагаю, у него есть некоторое представление о рекламе"
это. И после того, как он избавился от миссионера, который вместо Евангелий
преподавал «Георгики», и направил образовательные гранты на то, чтобы
из кроткого индуса он превращается в искусного ремесленника, он думает, что причина возвышения
культура, возможно, в значительной степени предоставлена самой себе. Он верит, что мы
могли бы пустить кровь Линсеттии, Патторе и еще кое-кому из этих парней для получения
пожертвований, я полагаю, хотя он этого не говорит.

“Лучше попробуй кого-нибудь из местных поменьше. Махараджа не сильно на
С. И. или дополнительное оружие в наше время: он недостаточно хорош. Он знает, что
вся Европа готова оказать ему королевские почести, когда бы он ни захотел
связать свои кухонные горшки и отправиться туда. Он сэкономит свои деньги
и купит на них органы для рук, или панорамы, или швейные машинки.
Вскоре, если это обожание восточного властелина продолжится дома,
у нас будет магараджа, которому мы собираемся оказать честь, получающий наше
предложение с приложенным большим пальцем к носу и всеми пальцами наружу!”

Ancram зевнул. “Ну, это не вопрос переговоров для
одаренность: она никогда не выйдет. Церковь будет настаивать на своём, только если он сам на этом настоит; и, — добавил он, как человек, делающий непредвзятое, беспристрастное заявление на основе фатализма, — он будет настаивать. Я бы счёл всё это довольно забавным, если бы, как
Секретарь, я не должен был говорить от вашего имени. — Он посмотрел на
часы. — Половина десятого. Полагаю, мне пора уходить. Вы не идёте?

 — Куда?

 — В Бельведер. Полагаю, прогуляемся.

 — Спасибо, я думаю, нет. Это было бы слишком приятно для тучного джентльмена моих лет. Я помню, что открытка пришла на прошлой неделе, и я отдал её
Мохаммеду, чтобы он позаботился о ней. Кажется, у Мохаммеда есть для этого специальная
_альмира_, и в ней, — серьёзно продолжил мистер Дойл, — хранятся
накопления за несколько сезонов. Он считает их доверенностью.
«Вторым после директора по архивам, и в прошлом году он использовал их в качестве основания для заявления о повышении жалованья».

«Которое вы ему дали», — рассмеялся Энкрэм, надевая лёгкое пальто, когда к двери подъехал экипаж. «Я не хочу идти, но у меня нет выбора. Кажется, где-то есть закон, согласно которому человек в моём необычном положении должен появляться в обществе».

— Пока ты колеблешься на грани брака, — сказал другой, — ты, должно быть,
бабочка. Утешь себя: после того, как ты решишься, ты можешь
превратиться в асцидию, если захочешь.

Блеск в глазах Филипа Дойла погас, когда он услышал, как захлопнулась дверца экипажа и заскрипели колёса, направляясь к воротам. Он снова набил трубку и взял «Сатердей ревью». Через полчаса он пристально смотрел на стену поверх журнала, не обращая внимания ни на передовые статьи, ни на обзоры, ни на рекламу, а размышляя о странном положении мистера Льюиса Энкрэма.

В этот момент Анкрам прислонился к стене в дверном проёме гостиной в Бельведере, слегка закинув ногу на ногу, и
правая рука в кармане, левой он покачивал моноклем. Это было
одно из многих небрежных положений, в которых мир был проинформирован о том, что
Главный секретарь, по мнению мистера Анкрама, не имел предписанного законом права
важничать. У него был задумчивый вид: можно было бы сказать, что
его мысли были далеки от происходящего — возможно, о целесообразности введения
налога на табак; но это было бы неверно. На самом деле он думал о количестве и качестве людей, которые проходили мимо него,
и о том, можно ли считать это успехом. С
Белый блеск колонн, пальмы повсюду, движущиеся силуэты хорошо одетых женщин в длинных, богато обставленных комнатах, предназначенных для больших приёмов, — всё это, конечно, было довольно мило, но оставался ещё вопрос о личностях, которые должны были быть определены с помощью такого осмотра, который он им устраивал. Любому было бы очевидно, что Анкрама узнавали чаще, чем он узнавал
кого-то; он ни в коем случае не производил впечатление человека,
ищущего знакомых. Но иногда кто-нибудь вроде главы
Телеграфное ведомство пристально посмотрело на него и сказало: «Как поживаете, Энкрэм?» — как бы добавляя: «Я не позволю вам забыть, кто я такой!» — или какая-нибудь светская дама грациозно и выразительно поклонилась ему, как бы говоря: «Вы умны, восходящая звезда, мистер Энкрэм. Вы не поздоровались, но вы, как известно, презираете общество. Я прощаю вас и кланяюсь». Один или два раза
Члены Совета лишь кивнули ему, проходя мимо, но
заметно было, что только члены Совета кивнули мистеру Энкрэму. Однако
адъютант вице-короля — голубоглазый младший сын —
Он серьёзно задумался о своём долге, увидел на своём пути Анкрама и заколебался. Он так и не решил, в какой степени эти ребята из Бенгальского
секретариата, и в частности этот, должны быть узнаваемы адъютантом, и пошёл в другую сторону. Вскоре послышалось лёгкое шуршание и шорох, дамы расступились, и по обеим сторонам улицы внезапно воцарилась тишина. Его Превосходительство вице-король откланялся и
удалился. Лорд Скэнслей был явно недоволен.
признательность способного человека, и в этом была какая-то определенность.
он остановился, хотя и всего на мгновение, и пожал руку Анкраму,
который после этого взмахнул моноклем более небрежно, чем делал это раньше.
Адъютанта, следовавшего за ним, никто ни в чем не упрекнул. То, что решил сделать
вице-король, не проливало света на его трудности. Он лишь опустил глаза в пол, и на его свежем лице отразилось
почтительное и грустное восхищение благородным образом, в котором его
господин исполнял все обязанности, связанные с должностью вице-короля.

Самый привилегированный гость едва ли станет предъявлять претензии хозяйке, пока она развлекает вице-короля, и Анкрам подождал, пока их
превосходительства не отправились домой в сопровождении четырёх сикхов в тюрбанах, прежде чем предпринял серьёзную попытку найти миссис
Черч. В то же время он заметил внезапное всеобщее расслабление. Люди начали оглядываться по сторонам, ходить и говорить,
осознавая, что их больше не могут подозревать в том, что они
стараются сделать так, чтобы лорд Скэнслей _должен_ был поклониться.
Когда вице-король ушёл, они задумались о других вещах. Она стояла, когда он подошёл к ней, разговаривая с сэром Уильямом
Скоттом из Министерства иностранных дел, а в тот момент — с махараджей
Патторе. Энкрэм остановился и незаметно наблюдал за ней. Это было похоже на удовольствие от
просмотра картины, которую ты технически понимаешь. Он с удовлетворением отметил едва заметную разницу в её поведении по отношению к этим двоим мужчинам и то, как она доверительно вела себя с одним из них и снисходительно признавала достоинство другого. Оба мужчины сознательно получали
их заслуга. Он обратил внимание на цвет ее бархатного платья цвета гелиотропа и
спросил себя, могла ли бы какая-нибудь другая женщина в комнате носить
этот оттенок. Мысленно он бросал вызов другим женщинам, говоря, что простота платья
была чересчур драматичной, или что из-за очаровательной прически,
жемчуга и пожелтевших кружев, ниспадавших на плечи Джудит
Черч слишком буквально изобразила себя прабабушкой.
прабабушка, которая, безусловно, не носила ничего из этого. Он задержал дыхание ещё на секунду, чтобы запечатлеть изгиб её белой шеи, когда она повернула голову.
голова с характерным приподнятием подбородка; и затем он подошел
к ней. Определенной цели, которая появилась на его лице, было достаточно,
чтобы утвердить их близость — для этого не было необходимости, чтобы он
ронял свой монокль.

“О, ” сказала она, делая шаг вперед, - как поживаете?“ Я начала
думать: Махараджа, когда тебя приглашают на вечеринки, ты всегда приходишь, не так ли?
ты? Что ж, этот джентльмен не всегда приходит, насколько я понимаю. Я прошу вас
задать вопрос об этом на следующем заседании Законодательного
Совета. Достопочтенному главному секретарю предлагается предоставить
объяснение его прискорбной неспособности выполнять свои обязанности перед обществом».

 Туземец смущённо улыбнулся, озадаченный её смелостью. Его членство в Законодательном совете Бенгалии было новой игрушкой, и он не был уверен, что ему нравится, когда кто-то другой играет с ней.

 «Его высочество Патторе, — сказал Энкрэм, подталкивая его жирным локтем в розово-золотой парче, — был бы последним, кто втянул бы меня в неприятности». Разве не так, Махарадж?

 Его Высочество ласково улыбнулся Анкраму.  Во всяком случае,
было лестно, когда вождь взял его под локоть
Секретарь. «Конечно, — ответил он, — в самый последний раз», — и рассмеялся
приторным, безответственным смехом махараджи, который сопровождается
сверканием подвесных изумрудов и покачиванием личных округлостей,
которые невозможно описать.

Сэр Уильям Скотт сложил руки на груди и снова развёл их,
пару раз покачался на каблуках, выпятил нижнюю губу и
медленно и удивлённо отступил, как это, естественно, сделал бы
министерский департамент иностранных дел, если бы почувствовал, что
его не слушают. Махараджа некоторое время неловко стоял на одной ноге.
На мгновение он застыл, а затем, торопливо отсалютовав, тоже заковылял прочь. Миссис
Черч взглянула на его удаляющуюся фигуру — почти идеальный овал — с красиво сложенными губами, изображающими серьёзность. Затем, встретившись взглядом с Энкрэмом, она рассмеялась, как школьница.

 — О, — сказала она, — уходите! Я не должна с вами разговаривать. Я забуду свою роль.

— Вы хорошо справляетесь. Леди Спенс на этом этапе процесса всегда
была окружена банковскими служащими и полицейскими. Я не вижу ни одного из этих
интересных представителей, — сказал он, оглядываясь по сторонам
через свой монокль: “в пределах двадцати ярдов. Напротив,
ожидающий член Совета на ближайшем диване, Главнокомандующий
парящий на среднем расстоянии, и группа глав департаментов на
горизонте.”

“Я никого из них не вижу”, - засмеялась она, глядя прямо на Анкрама. — Мы
с вами сядем и поговорим четыре-шесть минут, как сказал последний бабуин, просивший о встрече с моим мужем, — и миссис
Черч опустилась в ближайшее кресло, едва заметно повернувшись к миру
спиной. Это было широкое позолоченное кресло,
мягкая в темно-желтый шелк. Ancram думал, как она скрестила ноги
и прислонилась головой к спинке, что эффект был
вкусно.

“И ты действительно думаешь, что я делаю это хорошо!” - сказала она. “Я умирала от желания
узнать. Я действительно некоторое время подумывал о том, чтобы спросить одного из
адъютантов. Но, по правде говоря, — доверительно сказала она, —
хотя я и приказываю им самым бессердечным образом, я всё равно ужасно боюсь
адъютантов — в форме, на службе.

 — А во фланелевых рубашках, в свободное время?

 — Во фланелевых рубашках, в свободное время, я готовлю им миндальные ириски, и они рассказывают мне о
любовные похождения. Я их мать-сестра и двоюродная тетя. Мы
даже играем в мяч.”

“Они славные мальчики”, - сказал он со вздохом смирения. “Осмелюсь сказать,
они это заслужили”.

На мгновение воцарилось дружеское молчание, а затем она слегка пошевелила ногой
, так что бархат гелиотропа заиграл
более бледным светом.

“Да, ” кивнул он, “ это вполне ... по—королевски”.

Она рассмеялась, слегка покраснев. “В самом деле! Это не совсем правильно.
Это должно быть всего лишь церемонией. Но я не могу передать тебе, как это восхитительно
быть _обязанным_ носить красивые платья ”.

В этот момент мимо них так угрожающе прошёл дополнительный член совета, что миссис Черч была вынуждена вмешаться и спросить, где леди Блумсбери, которая была в Англии, и убедиться, что сэр Питер полностью оправился от бронхита, а также предостеречь сэра Питера от холодных туманов Калькутты. Энкрэм остался на своём месте, но сэр Питер стоял на своём, твёрдо отстаивая свои права. Только когда миссис Чёрч спросил его, видел ли он новый портрет,
и сказал, где он находится, после чего он поверил, что
он ушёл по своей воле. К тому времени, когда индийский чиновник прибывает на
дополнительное заседание, он обычно не способен воспринимать ничего,
что не способствует повышению его достоинства.

«Вы отдали две из моих шести минут кому-то другому, не забывайте»,
 — сказал Энкрэм. Мгновение она не отвечала ему. Она оглядывалась
по сторонам с заметным видом человека, который на мгновение
забыл о чём-то, что должен был помнить. Почти
сразу же она заметила Джона Чёрча. Он беседовал с епископом, и, судя по всему, они внимательно слушали друг друга
почтение, но иногда взгляд Чёрча рассеянно скользил по головам людей, а иногда он смотрел в пол. Его руки были сложены перед собой, подбородок так глубоко ушёл в грудь, что самым заметным в нём казался отполированный лоб и густые чёрные брови. Выражение его лица было таким, как у человека, смирившегося с неизбежным. В тот же миг Анкрам увидел его, и в установившейся между ними тишине
почувствовалось смущение, которое мужчина счёл приятным. Он ощутил глупый порыв посвятить себя
превращая Джона Чёрча в украшение общества.

«Подобные вещи…» — снисходительно предположил он.

«Его это утомляет. Невыносимо. Он жалеет время и силы. Он говорит,
что нужно так много сделать».

«Он совершенно прав».

«О, не поощряйте его! Напротив, пообещайте мне кое-что».

«Всё, что угодно».

«Когда вы увидите, что он стоит в одиночестве — он действительно очень рассеян, — подойдите к нему и заговорите с ним. Он воспримет ваши идеи — видите, время не будет потрачено впустую. И широкая публика, — добавила она, — не увидит вице-губернатора
который выглядит так, будто презирает собственное гостеприимство».

«Я постараюсь. Но я не думаю, что мои идеи по поводу управления
способны оживить светский вечер. И не отсылайте меня сейчас. Епископ
ведёт себя очень хорошо».

«Епископ?» Она снова повернулась к нему, и в тёмных глубинах её глаз
мелькнул смех. «На днях я поняла, чего можно достичь в
Калькутте». Его светлость с некоторой робостью спросил меня, что я думаю о
продолжительности его проповедей! Скажите, пожалуйста, кто эта дама,
нависшая надо мной в розовом и сером?

Анкрам вскочил на ноги. “Это миссис Дэй”, - сказал он. “Люди, которые приходят так
поздно, не должны настаивать на встрече с вами”.

“Миссис Дэй! О, конечно, ваша...” Но миссис Дэй уже пожимала ей руку.
хозяйка дома. “И мисс Дэй, я думаю”, - добавила миссис Дэй. Церковь, охота
честно говоря в лицо девушки сзади, “кем я могу как-то
обманутые собрания пред. Я должна вас поздравить, — мило продолжила она, взглянув на Энкрэма. — Мистер Энкрэм — наш старый друг.

 — Спасибо, — ответила мисс Дэй. По её поведению можно было предположить, что в школе она была такой же.
Её очень тщательно обучали правилам этикета.

«Дорогая, тебе следует сделать красивый реверанс», — шутливо сказала её мать,
а затем с удивлением посмотрела на Роду, когда та с невозмутимым
выражением лица сделала реверанс.

Энкрэм выглядел смущённым, но миссис Черч с живостью воскликнула, что это очаровательно — она так рада, что мисс Дэй смогла открыться незнакомке; и миссис Дэй тут же заявила, что ей _необходимо_ узнать, правда ли, что миссис Черч приняла председательство — президентство (как это сказать?) — леди Дафферин
Общество. Ах, как это было восхитительно — теперь _всё_ пойдёт как по маслу.
 Бедняжка, леди Спенс, ей было _слишком_ тяжело! Миссис Дэй затронула множество других тем, пока все четверо стояли вместе, а газовые фонари освещали бриллиантовые заколки в волосах женщин, и оркестр играл на веранде за пальмами. Среди них были:
сложность с получением билетов в собор в холодную погоду,
увлекательная перспектива того, что в порту на сезон пришвартуется немецкий военный корабль,
и та ужасная пограничная экспедиция против Нагапи; и
они бежали, в конце концов, в намек на Миссис Восхитительный церкви
Четверг tennises.

“Ах, да,” Миссис Черч ответил, когда леди произнесла это, откинув
свой подбородок с ямочкой через плечо в момент ухода: “Вы
не должны забывать о моих четвергах. И Вы”, - сказала она с Родой, с
непосредственность, которую она часто очень интересным—“вы тоже придет, я
Надежда?”

— О да, спасибо, — ответила девушка, мило улыбнувшись. — Я тоже
приду — с удовольствием.

 — Почему ты не пошла с ними? — воскликнула миссис Чёрч мгновение спустя.

Ancram задумчиво посмотрел на люстру. “Мы точно не
показательная пара”, - сказал он. “Она любит достойную сдержанность, я
верю—в общественных. Я сейчас их найду.

Они были в полумиле по дороге домой, когда он начал их искать.;
а миссис Дэй настолько забылась, что высказалась в неблагоприятном ключе
по поводу его поведения.

“Моя дорогая мамочка, ” ответила ее дочь, - ты же не думаешь, что я хочу
мешать его развлечениям!”




 ГЛАВА V.


В помощь Делу был открыт базар. Филантропическое сердце
Калькутта, открытая для всех, раскрывает множество причин, и в холодную погоду их коммерческая хватка по отношению к обществу поддерживается так же энергично, как это возможно в соответствии с современной доктриной свободы личности. Целью этого базара было познакомить молодых знатных местных дам с фортепиано, вышивками и Марией Башкирцевой. Уже некоторое время было очевидно, что молодые знатные местные дамы сильно отставали от авангарда современного прогресса. Было известно, что
они не имели привычки проводить золотые восточные часы в
ищите мудрость, как пчела добывает мёд из цветов: они предпочитали сосать собственные пальцы, обмакивая их в сладости с базара. И всё же некоторые из них вкусили свободы. Их мужья позволяли им показываться на людях. Ходили слухи, что одна из них, получившая образование в Лондоне, носила корсет, читала книги на трёх языках, помимо санскрита, и ела свинину! Эти мэмсахибы
привязались к своим сёстрам и заразили их идеей возвысить их с помощью
ежегодных обращений к общественности, основанных на модных статьях. Будущие поколения
Арийские женщины-избирательницы, едва заметные в сиянии всего, что должно было произойти, вероятно, не поймут, что их привилегии были основаны в конце девятнадцатого века на антимасаре; но так оно и было.

Жена вице-губернатора открыла базар. Она сделала это в чёрном кружеве и смокинге, которые ей чрезвычайно шли, и произнесла милую маленькую речь, в которой должным образом упомянула пианино, вышивку и Марию Башкирцеву под более впечатляющими именами. Она приехала туда на машине
с леди Скотт. Путь был очень долгим, очень пыльным и очень местным,
что включает в себя несколько других нежелательных характеристик; и леди Скотт
увлекла его подробностями операции, которую она настояла на том, чтобы
провести в женской больнице Дафферин. Леди Скотт заявила, что, занимая
должность в совете, она действительно чувствовала ответственность за то,
чтобы всё было сделано правильно, но что отныне она будет полностью
доверять женщине-врачу, которая возглавит больницу.
 «Я только удивляюсь, — сказала миссис Церковь“, то, занимая ту позицию, которую вы занимаете на
Совет, вы не настаивали на том, чтобы провести операцию самостоятельно», — и её лицо было таким серьёзным, что леди Скотт почувствовала себя польщённой и отвергла эту мысль.

Затем они прибыли и торжественно прошли через небольшую беспорядочную толпу местных жителей по красной ковровой дорожке к двери, где их встретили трое или четверо самых эмансипированных мужчин с двумя красивыми плоскими благоухающими букетами розово-белых роз и множеством сияющих улыбок. А затем последовала короткая речь, которая причинила миссис Гаспер
из Высокого суда самое мучительное горе, потому что мужчины из-за
те, кто не был эмансипирован, были исключены из этого мероприятия; она бы отдала всё, что угодно, лишь бы её муж услышал это. После чего миссис
Черч переходила от прилавка к прилавку, выполняя свой долг.
Она изящно покупала, выбирая дакийские муслины и фальшивых богов, медные таблички из Персии и расшитые ткани из Кашмира. Дюжина или две
неэмансипированных служанок тихо приблизились к ней, жуя бетель и
оценивая стоимость её вложений, и маленькая миссис Гаспер тоже заметила
их с другого конца комнаты. Леди Скотт была очень любезна.
показывая дорогой миссис Черч желанные покупки, и сама потратила
заметно больше, чем жена вице-губернатора. На каждом шагу
местная леди говорила: «Купите что-нибудь!» — с акцентом,
выражавшим не столько мольбу, сколько обиженное ожидание. Одна из
освобождённых женщин зашла за дверь и подсчитала расходы миссис Черч.
Она вышла недовольная: леди Спенс годом ранее потратила вдвое
меньше.

Уезжая, миссис Чёрч чувствовала, что оставила после себя
ущерб, который, возможно, подлежит возмещению в соответствии с правилами.

Она была одна, леди Скотт пришлось отправиться на заседание «Совета»
с миссис Гаспер. Диск из розово-белых роз покачивался в такт легкому движению кареты на противоположном сиденье. Было всего половина пятого, и солнце все еще ярко освещало безвкусные желтые магазины с плоскими крышами, теснившиеся вдоль бесконечных многолюдных улиц. Она выглянула в окно и увидела сотню золотисто-жёлтых ос,
круживших над подносом с блестящими конфетами. По соседству женщина с
красной тканью, накинутой на голову, и голым смуглым ребёнком на бедре остановилась
и купил меру сушёной кукурузы у торговца, который бездельничал среди своих
куч зерна, приглашая голод к себе в гости. Затем была квадратная тёмная дыра
Абдул-Рахмана, где он сидел в очках и шил, скрестив перед собой длинные
худые ноги, а в плетёной клетке ему составляли компанию полдюжины
голубей с красными клювами. А затем появляется Сатданатх Мукерджи, объявляющий ослепительной каймой из
чёрных букв:

 ;;;;;;;;;;;;;;;
 БОЛИ, ЛИХОРАДКА И БОЛЕЗНИ ИСЦЕЛЕНЫ
 ;;;;;;;;
 ПОКА ТЫ ЖДЁШЬ

Она смотрела на всё это, проезжая мимо, с лёгкой нежной улыбкой
наблюдателя. Прежнее очарование никогда её не покидало; люди и их
дела никогда не становились обыденными. Тем не менее она очень устала.
Толпа бурлила в лучах полуденного солнца, торгуясь, споря, жестикулируя. Предмет их разговоров — голые кули,
кричащие женщины с мешками кирпичей на головах,
щеголеватые бабуины в европейских рубашках, нижний край которых не прикрывает
Чувство приличия всегда учило их сдерживаться, но их разговор долетал до нее, где бы она ни сидела, и все это были _паисы_[A] и _рупии_, вечная доминирующая нота базара. Она закрыла глаза и попыталась представить себя в жизни, ограниченной краем медной монеты.
 Она, конечно, очень устала. Когда она снова посмотрела, то увидела, как женщина наклонилась над одной из городских водоразборных колонок, сделала из ладони чашку и дала своему маленькому сыну напиться. Это был очень красивый маленький сын с ниткой голубых бус на шее и серебряными браслетами на пухлых ножках.
коричневые ноги, и когда он схватил её руку своими детскими пальчиками, мать
улыбнулась ему, гордясь им.

-----

Примечание A:

 Полпенни.

-----

Джудит Чёрч внезапно откинулась на подушки, едва сдерживая
слезы. «Так было бы лучше, — сказала она себе, — намного
лучше», — широко раскрыв глаза, она попыталась думать о чём-то
другом. В тот вечер у неё был еженедельный званый ужин на сорок персон,
и она должна была пойти туда с епископом. Ну что ж! это было лучше, чем
сэр Питер Блумсбери. Она надеялась, что капитан Траш не забыл пригласить
некоторые люди, которые умеют петь, — но не мисс Нелли Ванситтарт. Она слегка улыбнулась, подумав о том, как капитан Траш воспользовался красивым голосом Нелли Ванситтарт, чтобы дважды в этом месяце пригласить её и её людей. Она должна была заметить, что капитан Траш не был на службе в тот день, когда миссис Ванситтарт давала _музыкальный вечер_. Она снисходительно относилась к капитану Трашу
и Нелли Ванситтарт; она полностью простила эту юную леди за то,
что её лейтенант монополизировал «Бельведер» по четвергам; она
называла их по именам. А завтра — завтра она открыла
«Кафе-шантан» для моряков, и они ужинали в форте с генералом. В среду было вручение призов евразийским сиротам-девочкам и танцы на борту «Боэции». В пятницу — собрание «Леди Дафферин» — или это было Общество взаимопомощи Дуррумтоллаха или Миссия сестер? — она должна посмотреть в своей книге. И где-то между ними, как она знала, был немецкий бактериолог и лекция по астрономии. Она подняла обе свои тонкие руки в чёрных перчатках и зевнула, вспомнив при этом, что прошло уже десять дней с тех пор, как она
видела Льюиса Анкрама. Ее обязанности, когда он насмехался над ними вместе с
ней, казались легкими и забавными. Он придал ей сил и стимул: она
была очень откровенна сама с собой, признавшись, как сильно она зависит от
него.

Экипаж остановился с одной стороны величественной площади Чоуринги.
Это глупое сравнение, потому что Чоуринги есть только с одной стороны, а с другой — пешеходная дорожка, окаймляющая большой зелёный Майдан, который простирается до самого берега реки и окаймлён мачтами из
Портсмута, Галифакса и Исфахана. Когда солнце садится за
Но солнце ещё не село, когда миссис Чёрч вышла из своего экипажа и поднялась по ступеням Школы искусств: оно всё ещё освещало красным светом красные кирпичи этого довольно невзрачного здания, жёлтыми бликами ложилось на обширную оштукатуренную громаду Индийского музея с одной стороны и играло в кронах деревьев в саду комиссара полиции с другой. Англо-индийские устремления в их
полностью подчинённой, художественной форме были собраны на
выставке здесь, и здесь Джон Чёрч, осматривавший тюрьму в
На другом конце Калькутты он обещал встретиться с женой в пять часов.

 Вице-губернатор с нетерпением ждал этого: по его словам, он так редко находил возможность совместить долг и удовольствие. Джудит Черч вспомнила другие художественные выставки, которые она видела в
Индии, и подумала, что одной категории достаточно.

В дальнем конце комнаты местный джентльмен стоял, замерев от восхищения, перед своим портретом, написанным собственным сыном. Две или три дамы с каталогами в руках, словно колибри, торопливо сновали туда-сюда.
акварель на акварель. Тщедушный плантатор из Тераи, который
ежегодно производил шестьдесят тысяч фунтов хорошего чая и шесть ярдов
плохих картин, с убеждённостью говорил с согласным с ним брокером, засунув большие пальцы в проймы жилета, о достоинствах своей
«Зари на Кинчинджунге», которая висела среди картин маслом на другой
стене. В комнате не было никого, кроме мистера Льюиса Энкрэма, который был в соломенной шляпе и выглядел как утончённый
мужчина лет двадцати пяти.

На мгновение, хотя Джон Чёрч был сама пунктуальность,
Миссис Чёрч не показалось странным, что её муж не пришёл. Анкрам начал объяснять ещё до того, как ей пришло в голову спросить, и это воспоминание вызвало у неё лёгкий румянец, который не сходил с её щёк и напомнил главному секретарю о маленьком прозрачном цветке, растущем среди гималайских мхов высоко в горах.

«Это был вопрос, который, по мнению Его Превосходительства, действительно требовал рассмотрения —
явные доказательства того, что холера действительно передавалась
— в тюрьме, — и когда я предложил передать вам его извинения, я искренне верю, что он был рад получить ещё один час для расследования.

 — Джон работает ужасно много, — ответила она, и когда он обдумывал это впоследствии, как он начал обдумывать всё, что она говорила, он обнаружил, что в её словах было гораздо больше беспокойства по поводу прискорбной привычки Джона работать ужасно много, чем досады из-за того, что он не сдержал обещание.

Они прошлись по залу в течение пяти минут и посмотрели на афиши. Энкрэм
вспомнил грубоватые замечания Роды Дэй в день премьеры и
Он подумал, что некоторые женщины умеют смеяться по-особенному. Миссис Черч, как он заметил, делала это с величайшей свободой, глядя на призовые картины. К остальным она относилась с сожалением и смотрела на «Вид на Кинчинджунгу на закате» с улыбкой, которую явно искупала внутренней болью. — Не надо! — сказала она, оглядывая стены, когда он придал этой вершине форму клубничного мороженого. — Это значит, что они прожили всю свою жизнь, бедняжки. В любом случае, это идеал, а не…

— Свинья!

— Да, — тихо сказала она. — Если бы я знала, что с этим делать, я бы…
купил бы этот ‘Кинчин’. Но его окончательная утилизация действительно представляет
трудности.

“Я не думаю, что у вас было бы какое-либо право делать это, вы знаете. Вы
не может быть нечестным с художником. Кто бы продать работу свою
руки должны быть сожжены!”

Ему удалось спровоцировать ее признательность. “Ты совершенно прав”,
сказала она. “Покровительство моей жалости! Ты всегда видишь!”

— Я купил картину, — продолжил Энкрэм, — у парня по имени Мартин,
который, кажется, отправил её из Англии. Ничего особенного, но я
подумал, что будет жаль, если она вернётся обратно. Та узкая, что ближе к углу.

— Этого достаточно, чтобы не получить приз, — рассмеялась она. — Да, мне это
нравится — очень нравится. Я бы хотела быть критиком и могла бы
сказать вам почему. Вам это понравится; здесь так зелено, прохладно и
тихо.

Покупка мистера Энкрэма была из тех, что становятся всё более распространёнными на майских выставках, —
небольшой английский пейзаж в пасмурный день ближе к вечеру, поля и берег с деревьями, пруд с водорослями, небо, нависающее сзади и отражающееся в спокойной воде. Возможно, ему не хватало воображения — там не было молодой женщины, опирающейся на
байду для сбора воды,-лилий—но он был покрашен с
много знаний.

Г-н Джеймс Springgrove на данный момент говорят о ней в другой
джентльмен. Мистер Спринггроув был одним из калькуттских юмористов. Он также был членом Совета по доходам, и по этим причинам, а также из-за его подписки, изначально предполагалось, что мистер Спринггроув разбирается в искусстве. Люди обычно думали, что он разбирается, потому что был директором и членом комитета по виселице, но это было ошибкой.
Мистер Спринггроув максимально приблизил свою голову к линии горизонта.
из головы другого джентльмена, из которой в качестве слабой похвалы
вылетело замечание, что номер 223 напомнил ему о доме.

[Иллюстрация: На мгновение воцарилась тишина.]

«Если бы вы спросили, о чем он напомнил _мне_, — сказал мистер Спринггроув, хлопая
другого по спине, — я бы сказал, что о патине, сэр, о патине». Миссис
Чёрч и достопочтенный мистер Льюис Энкрэм посмотрели друг другу в глаза
и улыбались, пока у них были причины для улыбки.

«Я рад, что вы не критик», — сказал он. Она направилась к
двери. «Что вы теперь будете делать?»

“В дальнейшем мы хотели доехать до дома Гастингс. Джон подумал, что было бы
будет время. Это совсем рядом Бельведер, ты знаешь. Но... И у меня не будет
еще одного свободного дня в течение двух недель.

Они молча вышли, прошли мимо бабу, который сидел за столиком в "
квитанции о получении входных денег", и спустились по ступенькам. Сайс открыл
дверцу экипажа, и миссис Черч села внутрь. На мгновение воцарилась тишина, пока
мужчина вопросительно смотрел на Энкрэма, все еще держа дверь открытой.

«Если он сам пригласит меня», — подумала Джудит, стараясь
взять себя в руки, а остальное было надеждой.

— Есть ли какая-нибудь причина?.. — спросил он, стоя на ступеньке, и ему не нужно было добавлять: «против моего приезда?»

 — Нет, никакой причины нет. Затем она добавила, явно стараясь, чтобы это прозвучало как нечто само собой разумеющееся: «Тогда вы поедете со мной, и я всё-таки увижу это место? Как мило!»

Они выкатились в золотисто-зелёную послеполуденную жизнь Майдана,
по широким, затенённым платанами дорогам, через мост, по одной-двум улочкам,
где псы-парии лаяли вслед за каретой, а люди вокруг
Хижины смотрели, прикрыв глаза. Казалось, сказать было почти нечего. Они
думали, что находятся под чарами этой приятной картины — снятого
бремени и дневного зноя, лёгкого ветерка, который колыхал
листья финиковых пальм и разносил запахи от того места, где
готовили еду, распряжённых волов, хриплого карканья ворон,
которые летели в сторону города по жёлтому небу с пурпурным
отблеском на крыльях.

— Пусть карета останется здесь, — сказала Джудит, когда они остановились у
ветхих ворот с решёткой. — Я хочу дойти до дома пешком.

Существо в дхоти, бормоча что-то, выскочило из-за бамбуковой рощи в углу и распахнуло ворота. Казалось, что мир снова закрылся от них. Они стояли на холмистой пустоши, которая когда-то была величественным парком, и у неё была видимая душа, которая жила воспоминаниями и была довольна своим запустением. Было так тихо, что большие тиковые
листья, скрученные, обесцвеченные и испещрённые дырами, как побитая бронза,
медленно падали в мягкий воздух и с тихим шорохом ложились к их ногам.

«Какая совершенная тишина!» — тихо воскликнула Джудит, а затем:
Смутное предчувствие побудило её заговорить о другом — о званом ужине и Нелли Ванситтарт.

Энкрам с очаровательной улыбкой наблюдал за её разговором. Затем он прервал её: «О, дорогая леди, — сказал он, — забудьте об этих людях. Это вульгарные соображения того времени, которое было — и будет снова. Но это пауза — для нас».

Она посмотрела на ржавые листья тика, и он чуть не сказал ей, отбрасывая их в сторону, как поэтично
тень легла на её веки. Изгиб дороги привёл их к старому оштукатуренному особняку,
спокойно и с широко раскрытыми глазами на большом квадратном крыльце «Калькутты»
Нункомара и Филипа Фрэнсиса.

«Он мрачен, не так ли?» — сказала Джудит Черч, стоя под жёлтой жимолостью на крыльце. «Не хотите ли вы увидеть привидение!»

Привратник снова появился и протянул им по розе.

«Этот джентльмен, — ответил Энкрэм, — всё знает о привидениях». Он,
вероятно, зарабатывает на Уоррене Гастингсе в туристический сезон.
Без сомнения, говорит он, в комнате прямо над нашими головами живёт _бхута_, очень страшный _бхута_, который
носит железные сапоги. Пойдёмте
— Пойдёмте искать его?

На полпути вверх по лестнице Анкрам обернулся и увидел, что привратник следует за ними. — Вы можете идти, — сказал он на хиндустани.

Наверху он снова обернулся и увидел, что мужчина всё ещё кланяется им в спину. — _Jao!_ — крикнул он, угрожающе размахивая руками, и туземец убежал.

— Это нелепо, — извиняющимся тоном сказал он миссис Церковь, «чтобы за тобой повсюду следовали эти люди».

 Они исследовали гулкие комнаты, заглянули в колодец разрушенной лестницы и решили, что ни один призрак не имеет права на титул
собственность могла позволить такому желанному помещению пропасть без вести. Они были в
абсурдно хорошем настроении. Они не оставались наедине уже две недели.
Небо на западе было полностью красным, когда они вышли на широкую плоскую
крышу, и теплый свет, который остался, казалось, висел в воздухе.
Шпили и купола Калькутты лежали в сернистой дымке, а
пальмы на горизонте стояли в прозрачных облаках. Прекрасный тропический день
подходил к концу.

«Мы должны уйти через десять минут», — сказала Джудит, присаживаясь на низкий, покрытый мхом парапет.

«Вернёмся в мир». Он быстро подумал и принял решение. До этого момента
Рода Дэй была для них условностью. Ему вдруг захотелось довериться ей — объяснить, возможно, обсудить, но в любом случае объяснить.

— Скажи мне, друг мой, — сказал он, рисуя палкой узоры на лишайнике на крыше, — что ты думаешь о моей помолвке?

Она испуганно подняла взгляд. Вопрос застал её врасплох. Она
тоже почувствовала необходимость во временном занятии и опустилась на свою розу.

«Я уже давно тебя поздравила», — сказала она, аккуратно разрывая каждый лепесток на три части.

«Не надо!» — нетерпеливо воскликнул он. — «Я серьёзно!»

“Ну, тогда ... это нечестно, что вы спрашиваете меня. Я не знаю
Мисс Дэй. Я никогда ее не узнаю. Для меня она маленькая мраморная статуэтка
с очень красивой полировкой.

“И для меня тоже”, - повторил он, подхватывая ее слова: “Она маленькая
мраморная статуэтка с очень красивой полировкой”. Он вложил в свой тон бессознательное требование
сочувствия. Несомненно, он не собирался заходить так далеко,
но его интонация добавила: «И я должен на ней жениться!»

«На тебе — на тебе!» Она бесцельно теребила свою розу и тщетно искала
что-нибудь, что могло бы улучшить его положение. Но
Порыв этой уверенности вырвал с корнем банальности. Она почувствовала, как оно бьётся где-то у неё в груди, и на мгновение, услышав о его несчастье, она забеспокоилась о себе.

 — Самое ироничное в этом то, — продолжил он, сильно побледнев от своей откровенности, — что я был слепо уверен, что она меня поймёт. Вы знаете, что это значит для женщины. Я хотел этого именно тогда. Казалось, я достиг предела своих желаний. Я был в этом абсолютно уверен. Если бы ты был здесь, — с убеждённостью добавил он, — этого бы никогда не случилось.

Она открыла рот, чтобы сказать: «Тогда я бы хотела быть здесь», но он услышал: «Люди говорят, что она очень умна».

«О, — с горечью сказал он, — у неё есть и достоинства, и недостатки, без сомнения.
Но она не женщина — она разум. Представьте, прошу вас,
каково это — провести жизнь в супружеских отношениях с
разумом!»

Джудит смутно убеждала себя, что эта грубость в выражениях была оправдана. Она могла бы очень красноречиво сказать ему, что он ни при каких обстоятельствах не должен жениться на
Роде Дэй, но что-то мешало ей это сделать
что она должна была сказать что-то в этом роде. Мгновение она боролась с инстинктом, а затем, когда он взял над ней верх, она огляделась, дрожа. Вечерняя декабрьская прохлада прокралась с болот; в направлении города мерцали один или два уличных фонаря; между деревьями в саду под ними начали сгущаться белые клубы тумана.

— Мы должны идти, — сказала она, поспешно поднимаясь, — как внезапно похолодало! И когда она прошла мимо него в пустой дом, он увидел, что её лицо было таким осунувшимся, что даже он едва ли мог назвать его красивым.




 ГЛАВА VI.


«Мамочка, — заметила мисс Дэй, натягивая в гостиной новые перчатки, — я всё больше убеждаюсь, что никогда не стану миссис Энкрэм».

«Рода, если ты будешь так говорить, у меня точно разболится голова, и это будет уже третья за две недели головная боль, за которую я буду тебя благодарить». Я отправила или не отправила заказ на твоё свадебное платье по последней почте?

— Ты отправила, мамочка. Но ты всегда могла дать объявление в местные газеты,
знаешь ли. Ты не могла бы застегнуть это? «Свадебное платье на продажу»
изначально предназначалось для Секретариата. Атлас цвета слоновой кости и кружево. Юбка
тридцать девять дюймов, талия двадцать один дюйм. Гарантия, что никогда не надевалось._’
Большое спасибо!»

«Рода! ты способна на что угодно…»

«На многое, мама, признаю. Но я начинаю бояться, что не на это!»

«Ты собираешься порвать с ним? Вот он, прямо сейчас!» Не позволяй ему
войти сюда, дорогая, — он сразу поймёт, что мы его обсуждали. Ты так меня расстроила!

 — Он не войдёт, — мисс Дэй подошла к двери. — Вам нельзя заходить дальше, мой дорогой сэр, — сказала она достопочтенному мистеру Энкрэму.
Японские горшки на лестничной площадке: “У мамочки скоро разболится голова, и
ты ей не нужен. Я вполне готова!” Она на мгновение остановилась в дверном проеме
ее красивые плечи образовывали восхитительно правильные линии, в
облегающей серой юбке и расшитом серебром зуаве, которые демонстрировали очаровательную
мелькнувшая под ней голубая шелковая блузка застегивает вторую перчатку.
Анкрам мысленно застонал, что, должно быть, сделал ей предложение, потому что
она была _chic_. Потом она оглянулась. «Не волнуйся, мамочка. Я дам тебе знать в течение двух недель. Тебе не придётся рекламировать это, в конце концов, ты
«Вы можете отменить приказ по телеграфу!» Миссис Дэй, сидевшая на диване, в отчаянии всплеснула руками, и, когда её дочь наконец вышла из комнаты, её глаза округлились от страха.

Энкрэм приехал, чтобы прокатить свою невесту в повозке, запряжённой собаками. Это привилегия, которую Калькутта предоставляет помолвленным: им разрешено вместе кататься в повозках, запряжённых собаками. Этот поступок имеет силу публичного признания. Мистер Энкрэм и мисс Дэй воспользовались этим в самом начале. К этому времени правильнее было бы сказать, что они нашли в этом убежище.

Он несколько раз видел миссис Чёрч с того вечера, когда посадил её в карету у ворот Гастингс-хауса, а сам сел в свой экипаж и поехал домой с чувством, которое он охарактеризовал как очищенное, но не смиренное. Она была очень тихой, очень сдержанной, по-видимому, довольной тем, что была любезной и эффектной в своём вечернем платье; но раз или два ему показалось, что в её глазах он увидел ожидание, проблеск надежды. Именно это побудило его при первой же возможности спросить
её, не думает ли она, что он
совершенно справедливо довести дело до конца. Она ответила ему,
с неизменным видом, что не может помочь ему в этом решении;
и он забрал с собой ощущение, что он не получил поддержку в
которых он зависит. Это не очень помешало ему прибыть
наверняка на решение в вопросе без посторонней помощи. Ничто не могло быть более очевидным, чем то, что девушка не испытывала к нему чувств. И, учитывая это, имел ли он моральное право, с точки зрения самой девушки, унижать её браком, который с её стороны был чистым расчётом? Если бы она
Чувства были затронуты в самой незначительной степени, но он пожал плечами при мысли о чувствах Роды Дэй. Он, как любой школьник, молил небеса, чтобы она влюбилась в кого-нибудь другого, но она была слишком умна, чтобы в кого-то влюбиться. Нужно было немного поднапрячься; конечно, разрыв должен был исходить от неё.
  В его положении нужно было быть осторожным. Но
при прямом предложении — нет ничего более очевидного, чем то, что он ей не
нравится. Он заставит её сказать это. После этого — прямое предложение
было бы просто—и совершенно оправданно. Это были г-н Льюис Ancram по
размышления, как он стоял со шляпой в руке, на посадку миссис Дэй это. Они были
вовлечены меньше, чем обычно, но в уравнения личной ответственности
Мистеру Анкраму понравилась формула. С помощью разумных манипуляций с формулой
часто можно было исключить личный элемент и переложить
ответственность на другую сторону.

Начало не было благоприятным.

— Это _le dernier cri_? — спросил он, глядя на её шляпку, когда она легко спускалась по ступенькам.

 — Папина? Бедняжка! Да. Она стоила сорок рупий у Фелпса. Ты меня удивишь.дерзкий — но ужасно! — особенно в шляпах. Я обожаю шляпы; в них
такие концепции, такие идеи! Я намерен настаивать на выплате компенсации в размере
три шляпы за сезон, бессрочно ”.

Они были уже далеко на улице и на полпути к Чоуринджи, когда он
вспомнил замечание, на которое заставил себя улыбнуться, о том, что, как он предположил,
придет время, когда ее привязанность к модистке перейдет
себя до шляпок. Обстоятельства не располагали к предложениям,
основанным на эмоциональных признаниях. Широкие дороги,
простирающиеся над Майданом, были полны веселья и
определённых фактов в виде роскошных экипажей и
красивые склонившиеся в поклоне женщины. Солнце освещало верхушки мачт на реке и сверкало там; оно смягчало очертания колонн купален и великолепно отражалось в зеркалах, которыми Рам Дас Мукерджи украсил борта своего паланкина. Белое пятно в миле от нас превратилось в массу чёрных голов и закутанных в ткани тел, наблюдавших за матчем по крикету. Майнас болтал что-то на обочине, доносились отрывистые звуки
горна, долетавшие со стен форта; даже в звоне трамвайных бубенцов
чувствовалась бодрость. Если бы
сцена требовала еще какого-то приподнятого настроения, и оно было представлено в
выступлении магараджи Тугинуггера, который выехал за границу в
фиолетовом бархатном халате с розовыми сопровождающими. Анкрам обладал прекрасной
восприимчивостью к атмосферным воздействиям, и это побудило его рассказать о
Магарадже Тугинуггера.

“Этот парень, Эзра, торговец алмазами из Симлы, сказал мне, что однажды он был с
Магараджей во время его неудач. Его Высочество любит жемчуг. Эзра
видел, как он стоял в ведрах».

«В обычных деревянных ведрах?»

«Кажется, да».

«Как приятно! Расскажи мне ещё».

— Больше ничего нет. Остальное было между Эзрой и махараджей. Осмелюсь
сказать, что где-то была прибыль. Какая странная погода у них дома!


— Приятно жить в месте, где нет никакой погоды — только постоянное
напряжение. Мне нравится эта старая Калькутта. Она такая порочная,
такая богатая и такая весёлая. Люди рождаются и сгорают, рождаются и сгорают, и
ничто в этом мире не имеет значения. Их милым маленьким каменным богам тоже
легко угодить. Горсть риса, несколько цветочных гирлянд, одна-две козы:
вряд ли кто-то из них просит большего. И солнце светит каждый день — на
на праведника, который принёс в жертву своего козлёнка, и на нечестивца, который вместо этого его съел».

 Она сидела рядом с ним, её стройная фигурка слегка покачивалась в такт движению повозки, и она оглядывалась по сторонам, и в её серых глазах горел огонёк, который, казалось, отражал её настроение. Он считал её болтовню искусственной, но она была достаточно искренней. Во время их дневных прогулок она всегда чувствовала себя более беззаботной, чем обычно. Мир лежал вокруг них и облегчал их отношения; он, как правило, был за рулём, а она чувствовала себя вправе быть за рулём.
человек, который разговаривал.

“Вот!” - воскликнула она, когда три или четыре женщины-кули, смеясь, подошли друг к другу.
подошли к паре круглых камней под деревом пайпал у обочины и
сняли с голов медные лоты и осторожно полили водой
камни. “Представьте, что ваши религиозные обязательства выражены в
котелке, наполненном водой Хьюли! Эти камни священны?”

“Полагаю, да”.

— «Автор «Современного влияния ведических книг», — скромно предположила она, —
должен быть абсолютно уверен. Он не должен был оставлять камня на камне».

 Она мгновение смотрела на него и, заметив его озабоченность, просто
Она заметно приподняла брови. Затем она продолжила: «Но, возможно, большие круглые камни под фиговыми деревьями, которые похожи на подношения, появятся во втором томе. Когда выйдет второй том?»

«Не раньше, чем сэр Гриффитс Спенс снова издаст книгу, а этот сумасшедший вернётся в Хассимабад, я думаю. Сначала я хочу получить финансирование для дальнейших исследований».

Самый восторженный из поклонников мистера Энкрэма признал, что тот не всегда был сдержан.

— И он не отдаст его тебе — этот сумасшедший?

— Ни за что.

— Тогда, — сказала она, смеясь, — он, должно быть, дурак!

Сегодня она определённо раздражала. Энкрэм пришпорил своего Валера, насколько осмелился, и они пронеслись мимо лорда Нейпира, восседавшего на своём умном скакуне в серьёзной бронзовой сбруе, и свернули за поворот на Стрэнд. Бурая река билась о колышущиеся буйки; отлив был в самом разгаре. Солнце село, и высокие корабли стояли в
отблесках заката по двое, по трое и группами вдоль берега, вдоль
окраины Калькутты, пока на расстоянии не превратились в
призрачные очертания друг друга и в сумерки наклонённых мачт. Под ними
Киль скользил по широкой блестящей поверхности воды. На фоне этого сияния
деревенская лодка с громоздким грузом сена казалась плавучим
сараем. На размытом другом берегу единственным, что выделялось,
был фабричный дымоход. Они говорили о вечной новизне реки и
вечной одинаковости людей, которых они встречали, а потом он снова
замолчал.

  Рода посмотрела на мысок своей туфельки. — У вас болит голова?
 — спросила она. Вопрос был задан с радостной покорностью.

 — Спасибо, нет. Прошу прощения: боюсь, я был непростительно
занят.

“Не будет ли нескромностью спросить о чем? Разве вы не хотите знать мое мнение? Я
жажду высказать вам свое мнение”.

“Ваше мнение было бы ценным”.

Мисс Дэй снова опустила взгляд на свою туфельку. На этот раз ее красивые
ресницы затеняли лучик удивления. “Он думает, что может это сделать
сам”, - заметила она про себя. “Он вполне готов отдать себя всем
кредит выхода из него изящно. Количество их лести
спрос на сами эти секретарши!”

“На мой взгляд!” - сказала она. “Как восхитительно!”

Анкрам резко повернул "Уолер" на первую дорогу, которая вела к
Касуэрина-авеню. Касуэрина-авеню почти всегда поэтична, и можно представить, что после захода солнца она очень хорошо подходит для похорон чувства, которое мистер Энкрэм любил называть «мёртворождённым». Девушка, сидевшая рядом с ним, отметила стройность его ног и отличный покрой его серых твидовых брюк. Её взгляд остановился
на том, как нервно и энергично он держал поводья, и её взгляд,
полный лёгкого любопытства, остановился на вертикальной линии между его бровями.
Эта линия сопровождала счета достопочтенного мистера Энкрэма в
Совет, и это указывало на нежелание идти на компромисс. Мисс Дэй,
в полной мере осознавая его значение, смотрела на него с интересом, который
можно было бы назвать почти нежным. Она сказала себе, что он
провалится. Ей было его немного жаль. И он провалился.

«Я был бы рад узнать ваше мнение о наших отношениях», — сказал он, что было
очень грубо.

«Я думаю, что это очаровательно. Я никогда не была так заинтересована в своей жизни! — откровенно
заявила она, поджав губы с той милой невозмутимостью, с которой обычно
говорила туманную ложь о том, что довольна жизнью.

“Это подводит итог вашему представлению о — о возможностях нашей ситуации?”
Он чувствовал, что у него получается лучше.

“О нет! В нашей ситуации бесконечное количество возможностей — в основном глупых
. Но это самая приятная действительность.

“ Я бы хотел, - в отчаянии сказал он, - чтобы вы сказали мне, что именно значит для вас эта
действительность.

Они были на Авеню-роу, и Уолеру разрешили заскочить в "
прогулка". В мягком зелёном сумраке над их головами ещё
оставалось послесвечение; света было достаточно, чтобы пожилая женщина могла
подбирать упавшие в траву колючки; ближайший танк, темневший в
Надвигающийся мрак над Майданом еще не отнял у него алый отблеск
за рекой. Он пристально посмотрел на нее, и она опустила глаза,
задумчиво рассматривая старуху, которая собирала колючки. Возможно, она
покраснела, а может, это было какое-то послесвечение. Анкрам склонялся
к последнему, но его суждения нельзя было назвать беспристрастными.

— «Дорогой Льюис! — мягко ответила она. — Как же это было бы трудно!»

 В наступившей внезапной тишине был слышен скрип упряжи Уолера.
Энкрэм горячо убеждал себя, что это было
Простая непристойность, но это было трудно произнести. Он все еще
пытался сдержаться, чтобы не вспылить, когда Рода изящно добавила:

 «Но я не понимаю, почему у вас должна быть монополия на поучения. Скажите мне,
сэр, — я так давно хотела узнать, — что вы увидели во мне первым, самым
первым, что заставило вас влюбиться?»




 Глава VII.


Идеальной политикой достопочтенного мистера Энкрэма по отношению к нескольким десяткам миллионов
подданных королевы-императрицы, в интересах которых он помогал принимать законы,
был патернализм, в некоторой степени смягчённый проявлением
дисциплину. Он уже многого добился для их блага и намеревался добиться ещё большего. Было бы трудно внятно описать всё, что он сделал; кроме того, его заслуги вошли в историю. Все они описаны в публикациях правительства Индии, и кое-что очень похожее можно найти в записях, которые каждый выдающийся отставной чиновник хранит в кожаном переплёте за стеклом своих книжных шкафов в Брайтоне или Борнмуте. Поэтому в этом тоже нет необходимости.

Мистер Энкрэм хотел быть заметным благотворителем — вот и всё
Индийская администрация - это вопрос бизнеса, и на нее нельзя смотреть с улыбкой
как на слабость — и в значительной степени он преуспел. Этот факт следует
помнить в связи с его высказанным мнением — было сказано
, что он не всегда был сдержан — что родственники в подчинении
службы беспокойных туземцев должны быть отправлены, по провокации, в
самые отдаленные и неприятные посты в провинции. Для тех, кто
понимает, к чему может привести родственная связь в скромной
службе сиркар, отвращение к изгнанию и притязания
Если бы в Бенгалии существовала семейная привязанность, то эффективность этой идеи в укреплении
лояльности была бы очевидна. Это была идея мистера Энкрэма, но он отчаялся добиться её принятия. Поэтому он говорил об этом. Возможно, в этом вопросе он был не так уж и нескромен.

 Следует отметить, что политика мистера Энкрэма была в высшей степени
целесообразной. Это станет ещё более очевидным, если понять, что, не имея возможности принудить арийца к служению на благо
страны, мистер Энкрэм примирился с ним. У главного секретаря было много выдающихся друзей-аборигенов. Они всегда старались помочь ему.
ценные подарки. Когда он возвращал подарки, то делал это так,
что их взаимное уважение укреплялось, а не ослабевало, — укреплялось
слезами импульсивной бенгальской привязанности. У него были и другие
друзья-туземцы, которые были скорее влиятельными, чем выдающимися. Они
говорили по-английски и писали на нём, большинство из них. Они создали
то, что в Вестминстере называют «общественным мнением Индии». Они
шли в авангарде прогресса и понимали все уловки, чтобы сдвинуть дело с
места.
Правительство Индии в своем признанном качестве тормоза нашло
Эти джентльмены раздражали, но мистер Энкрэм, поскольку не мог посадить их в тюрьму, проявлял к ним некоторое сочувствие. Они прекрасно понимали, что это лишь малая толика, но в дружбе с главным секретарём есть что-то притягательное, и они часто навещали его. Однако они не приносили ему подарков; они знали, что это лишнее.

 Мохендра Лалл Чакербатти был одним из этих незаметных, но влиятельных друзей. Мохендра не был махараджей: он был всего лишь бабу, что
почти ничего не значит, как и «мистер». Сказать, что он был
выпускник Калькуттского университета признает очень немногое; он
был таким же умным до поступления в университет, каким стал после получения степени.
Но не следует забывать, что он был редактором и владельцем
"Бенгальской свободной прессы"; это было различие, на котором в тот
момент он настаивал сам. "Бенгальская свободная пресса" была голосом
народа — особенно агрессивным и настойчивым голосом. На базаре она продавалась за
две пице, а студенты университета читали её по двадцать пять экземпляров на
каждого. Её регулярно переводили на другие языки ради выгоды
Амира Афганистана, хана Келата и других людей, которым было интересно узнать, насколько безнаказанно можно вести подрывную деятельность в Бенгалии.
Это лежало на столе у каждого высокопоставленного чиновника в провинции.
Его реклама была очень забавной, а редакционные статьи — скорее
бегло написанными, чем правдивыми: но когда он поливал грязью вице-короля,
называл генерал-губернатора презренным тираном и напоминал людям,
что они находятся под игом чужеземцев, не оставалось никаких сомнений
в его намерениях.

Мохендра Лалл Чакербатти сидел в комнате, которую главный секретарь называл своей мастерской, и в перерыве между их разговором смотрел на главного
секретаря. Никто из тех, кто был знаком с этим журналом, не узнал бы в его дружелюбной внешности воплощение «Бенгальской свободной прессы». На голове у него был белый тюрбан, а на лице — выражение добродушного ума, лишь слегка омрачённое неуверенностью в том, что сказать дальше.
Он был застегнут на все пуговицы до потной шеи, в тесном черном
пальто, которое представляло собой компромисс с европейской модой, и
На самой заметной выпуклости висела массивная золотая цепочка от часов. От пиджака вниз он, так сказать, переходил в
арийскую расу: виднелись неопределённые белые драпировки его расы, а из-под них торчали голые коричневые волосатые ноги. Однако он добился прогресса в отношении своих ног, на которых были лакированные туфли, почти
американские по своей опрятности, с тремя пуговицами по бокам. Он сидел, слегка наклонившись вперёд, поставив локти на колени и свесив между ними пухлые руки с растопыренными пальцами.
Поведение Мохендры Лалла Чакербатти выражало его искреннее желание
извлечь максимум пользы из своего визита.

Энкрэм откинулся на спинку своего наклонного кресла, положив ноги на стол,
и стал затачивать карандаш. — И это мой вам совет, — сказал он, не отрывая взгляда от ножа.

— Что ж, я благодарен вам за это! Я очень признателен вам за это! Mohendra
сделал паузу, чтобы облегчить свои нервы любезной, несколько неровным смехом.
“К МКС мое пожелание, конечно, чтобы ориентироваться насколько это возможно
мнение”. Мохендра неодобрительно взглянул на циновку. “Но это
_серьёзная_ обида. И есть другие, которые всегда спорят со мной и подталкивают меня к…

«Ни одна обида не была улажена за день, за ночь или за сессию, Бабу.
Правительство действует медленно. Перемены происходят по дюймам, а не по футам. Если
вы будете мудры, то будете довольствоваться одним дюймом в этом году и другим
в следующем. Это единственный путь».

Мохендра печально улыбнулся в знак согласия и кивнул два или три раза, слегка склонив голову набок. Его поза была настолько покорной, что тон главного секретаря показался излишне решительным.

“В статье на эту замечательную законопроект водных путей, вместе с вами я надеюсь, что вы
recivved. Я послал специальный отмечены копия”.

- Да, - ответил Ancram, в теплый прием: “я это заметил. Очень точно.
по существу. Автор полностью уловил мою идею. Очень грамотно.
К тому же — и все такое.” Мистер Анкрам слегка зевнул. “Но ты лучше держись моя
в своей газете, Бабу—если вы не хотите, чтобы оскорблять меня. Я скромный человек, знаете ли. Этот лидер, о котором вы говорите, заставил меня покраснеть, уверяю вас.

Мохендре потребовалась вся его сообразительность, чтобы прийти к выводу, что если
Если бы достопочтенный мистер Энкрэм действительно считал, что влияние «Бенгальской
Свободной прессы» не имеет значения, он бы не стал утруждать себя тем, чтобы сказать об этом.
Однако он благополучно добрался до этого места, хотя, по-видимому, только качал головой и с уважением наслаждался юмором мистера Энкрэма, говоря: «О, нет, нет! Если иногда мы обвиняем, то часто должны и хвалить. О да, конечно». И _все_ говорят, что это хорошая работа».

Энкрэм посмотрел на часы. День клонился к вечеру. Если бы Мохендра
Лалл Чакербатти пришёл, чтобы обсудить Его честь
Намерения вице-губернатора в отношении университетских колледжей, с чего бы ему
начать. Мистер Энкрэм понимал, что в столь радостном и
благоприятном событии, как визит к главному секретарю, может преобладать
одна цель, и у Мохендры была именно такая цель; и он уже некоторое
время размышлял о том, насколько он позволит себя втянуть в это. Он
почти во всём расходился во взглядах с администрацией Джона Чёрча — теперь,
когда прошло три месяца, и её направление стало очевидным. Он
не соглашался с самим Джоном Черчем — и это, по его словам, было важно
темперамент. Но Чёрч втянул правительство Бенгалии в
ошибки, от которых его мог бы спасти совет его главного секретаря, если бы он его принял. Он не просто проигнорировал совет: он
нарочито отверг его, будучи прямолинейным человеком и не дипломатом. Если бы он признал свои ошибки хотя бы про себя, его главный секретарь с удовольствием простил бы их с этической точки зрения, но вице-губернатор, по-видимому, считал, что там, где дело касается принципов, соображения целесообразности совершенно излишни, и продолжал
Вместо этого он стал их защищать, даже после того, как увидел в «Бенгальской Свободной прессе» и других изданиях, что они начали делать его непопулярным.
 Тщеславие Анкрама никогда не беспокоило его до сих пор.  Оно росло вместе с ним и укреплялось вместе с его силой при самых благоприятных обстоятельствах, и он не замечал его, как не замечал своей кровеносной системы. Джон Чёрч заставил его неприятно осознать это, и он
был так же глубоко оскорблён, как если бы Джон Чёрч наделил его этим. Достопочтенный
мистер Энкрэм никогда раньше не был обойдён вниманием, и это
То, что опыт пришёл к нему через вышестоящего чиновника, которого он не считал равным себе во многих аспектах административной проницательности, было обстоятельством, которое вызывало у него особое раздражение. Мохендра Лалл
Чакербатти прекрасно это понимал, но всё же не чувствовал себя уверенно, обращаясь с этим вопросом к Его Чести и высшим слоям общества. Это была серьёзная обида. Мохендра очень хотел этого, «Свободная пресса» тоже очень хотела этого, и ничто не было важнее личного расследования главного секретаря
Мохендра колебался. Ему очень хотелось, чтобы
существовала какая-то веская причина, по которой Анкрам должен был выступить против
вице-губернатора, причина, которую можно было бы выразить в рупиях: тогда
он был бы увереннее в своих надеждах на негативную оценку.
 Но из-за простой неприязни, из-за личного антагонизма это было бы так
глупо. Поэтому Мохендра колебался, поглаживая пальцами свою пухлую щёку и
глядя на циновку. Анкрам увидел, что его посетитель в конце концов откажется от своего намерения, и понял, что предпочёл бы, чтобы этого не случилось.

— А что вы думаете, — небрежно спросил он, — о нашем предложении заставить вас всех платить за свой греческий?

Мохендра просиял. — Я думаю, сэр, что это не может быть вашим предложением.

— Это не так, — рассудительно сказал Энкрэм.

— Если это станет законом, это будет сигналом к большим беспорядкам. Я
имею в виду, конечно, — поспешил добавить Бабу, — беспорядки мирного характера. Никакого
насилия, конечно! С моральной точки зрения общество уже поднялось на
борьбу — с _моральной_ точки зрения! Это разрушительное законодательство, сэр; мы _должны_
протестовать».

«Я не виню вас за это».

«Значит, вы сами этого не одобряете?»

— Я думаю, это ошибка. Благое намерение, но ошибка.

— О, намерение-то благое! Но неосуществимое, — неуверенно предположил Мохендра. — Пустая затея, вот и всё; но вопрос в том, — продолжил он, — станет ли это законом? Я впервые услышал об этом только вчера. Мысленно я сказал: «Я пойду к своему благородному другу и сам выясню, в чём дело!» _Тогда_ я буду действовать».

«О, Его честь намерен довести дело до конца. Если вы хотите что-то сделать,
нельзя терять ни минуты». Впоследствии Энкрэм убедил себя, что между его обязанностями администратора и личными чувствами к начальнику
другого выхода не было.

«Мы обратимся с петицией к вице-королю».

Энкрэм покачал головой. «Время потеряно. Вице-король будет на стороне церкви».

«Тогда мы можем обратиться с петицией к государственному секретарю».

«Это может быть полезно, если вы назовёте правильные имена».

«Мы будем бороться в парламенте. Мистер Дадабхай…»

— Да, — с улыбкой ответил Анкрам, — мистер Дадабхай…

«На Майдане будут массовые собрания».

«Сфотографируйте их и отправьте в _Иллюстрированные лондонские новости_».

«И каждая газета будет об этом писать. «Свободная пресса»,
«Индийский патриот», «Бенгалец» — все они будут писать об этом…

«Если дело дойдёт до Англии, вы должны помнить об одном: новообращённые в этих колледжах, которым будет отказано в государственной поддержке, —

«Христиане?» Мохендра с презрительной улыбкой покачал головой. «Их нет. Индусы идут в колледж не для того, чтобы менять свою религию».

“А!” - отозвался Анкрам. “Таковых нет? Жаль. Иначе вы
могли бы их тоже сфотографировать для иллюстрированных газет”.

“Да. Жаль.”

Мохендра на мгновение глубоко задумался. “Но я буду помнить, что
вы говорите о фотографе — если его можно найти».

«Что ж, дайте мне знать, как у вас идут дела. В моём личном качестве — в моём
_личном_ качестве, помните, — как друг и доброжелатель
народа, я буду интересоваться тем, что вы делаете. Конечно, я довольно свободно говорю с вами, Бабу, потому что мы хорошо знаем друг друга. У меня не
скрытая мое мнение в этом вопросе в любое время, но за все, что он
не должно быть известно, что у меня есть активный симпатии. Вы понимаете. Это
совершенно секретно”.

“О, конечно! боже милостивый, да!”

Глаза Мохендры увлажнились от удовлетворения. Он все еще пытался
выразите это, когда он уходил, десять минут спустя, пятясь к двери.
Анкрам несколько бесцеремонно закрыл ее за ним и послал слугу за
виски с содовой. Нельзя сказать, что он был в менее нервной,
но он был подавлен. Его всегда угнетала его, чтобы быть вынужден принимать до
такое отношение не приветствуем критику со всех точек зрения. В его
нынешнем положении был один аспект, в котором он был вынужден видеть себя
забивающим гвоздь в политический гроб исполняющего обязанности вице-губернатора.
Энкрэм предпочёл бы, чтобы все гвозди были вбиты без
необходимость в его личной помощи. Его размышления исключали
Джудит Чёрч так же полностью, как если бы это её не касалось. Он
думал о ней отдельно. Укрепление связи между ними было удовольствием,
которое отделилось от всех остальных интересов его жизни; он думал об этом с нежностью, но нежность была скорее к его сентиментальной собственности в ней, чем к ней самой. Она
стояла, оберегая своё драгоценное сокровище, в стороне от мира Калькутты,
так же далеко от Джона Чёрча, как и от остальных.

В тот вечер за ужином Энкрэм сказал Филипу Дойлу и ещё одному человеку, что
он рисовал Мохендру Лалла Чакербатти на вопроснике Университетского колледжа
и был уверен, что страсти накалились до предела.

«У этого парня хватило наглости хвастаться тем, что они устроят
скандал», — сказал мистер Энкрэм.




 ГЛАВА VIII.


Филип Дойл совершенно не понимал, как он оказался на
вечеринке в саду у махараджи Патторе. Он не имел чести быть знакомым
с махараджой Патторе — его приглашение было одним из многих любезных
которым, по его словам, он был обязан своим выдающимся связям с Бенгальским секретариатом в лице Льюиса Энкрэма. Конечно, Энкрэм попросил его принять и передать махарадже его, Энкрэма, извинения; но это не было особой причиной, по которой он должен был там находиться. Дело в том, — убеждал себя Дойл, пока шёл по рисовым полям пригорода к садовому домику Его Высочества, — дело в том, что он был неспокоен, ему очень хотелось перемен, и всё, что выходило за рамки привычного, имело свою ценность. В Калькутте всё стало приобретать необычный оттенок.
суровый и раздражающий взгляд; он чувствовал, что его взгляд на недостатки человеческой натуры становится всё более острым и критичным. Такое положение дел, в сочетании с несомненным чувством юмора, казалось Дойлу серьёзным. Он говорил себе, что, хотя он и не подозревал о каких-либо физических отклонениях, последствия климата были весьма коварными, и он поздравлял себя с тем, что его переезд состоялся в «Восточном экспрессе».

Когда он добрался до ворот, над ними возвышалась праздничная арка, а
также множество маленьких флажков и надпись «Добро пожаловать», сделанная жёлтыми бархатцами.
Дойл был рад, что пришёл. Он давно не бывал на вечеринках в саду у махараджи; это было бы интересно и в каком-то смысле успокаивающе. Он серьёзно пожал руку старшему сыну махараджи, худощавому, сдержанному, косоглазому молодому человеку в расшитой вышитыми узорами фуражке и фиолетовом шёлковом сюртуке, и сказал: «Спасибо, спасибо!» — за программу развлечений на день. Программа была напечатана золотыми буквами, и он с радостью узнал из неё, что загородная резиденция Его
Высочества называлась «Цветочная беседка».
всё было именно так, как и должно быть. Он заметил, что махараджа устроил для развлечения гостей борьбу, танцы и театральные представления, и решил посмотреть их все. У него было приятное ощущение, что напряжение на мгновение спало, и он не стал утруждать себя объяснениями.
В толпе, собравшейся на лужайке и с покорным восхищением следившей за передвижениями главных гостей, было очень мало англичан, и от них было легко держаться подальше. Ему оставалось только прогуливаться
и смотреть на причудливое бесполезное расположение прудов, гротов и
фонтаны и беседки, и наблюдать, каким красивым может быть розовый куст, несмотря ни на что, и какими блестящими были наряды друзей махараджи. Некоторые из младших играли в футбол, громко смеясь, крича и совершая удивительно высокие удары.
 Он стоял и смотрел на них, с улыбкой размышляя о том, что поставил бы пару харровийцев против них всех. Его взгляд по-прежнему был устремлен на мальчиков,
а на губах играла улыбка, когда он поймал себя на мысли,
что доберется до Англии примерно в день свадьбы Анкарама. Затем он
он понял, что свадьба Анкрама стала для него чем-то вроде физического недуга, от которого
пытаешься избавиться, забывая о нём. Футбол стал менее увлекательным, и он
понял, что большая часть его значимости исчезла с вечеринки в саду махараджи. Тем не менее он пошёл по слабо изогнутой дорожке, которая вела
к личному зверинцу Его Высочества, и именно в тот момент, когда он
отвечал на недружелюбный взгляд очень грязного тигра в очень ветхой клетке,
между ними возникло отражение, такое же явственное, как если бы это был новый
во-первых, что он вернётся в следующий раз, когда станет холодно, и увидит пустой дом. Анкрам
женится. Он признал, всё ещё внимательно рассматривая тигра,
что сожалел бы о нём меньше, если бы тот уехал по какой-то другой
причине, и попытался, но без особого успеха, определить, в какой степени
он может винить себя в том, что его симпатия к Анкраму так сильно
угасла за последние несколько месяцев. К тому времени, как он отвернулся от
зоологической достопримечательности этого дня, он погрузился в
мечты, от которых надеялся избавиться в «Ориенте» —
воспоминание, совершенное во всех деталях, о пяти встречах, которые он провел с
Родой Дэй до ее помолвки, и о маленьком топазовом ожерелье, которое она
носила три раза из пяти, и о нескольких словах, которые он хотел бы
сказать, и особенно о приятном воодушевлении, с которым он называл
себя после каждой из этих встреч старым дураком.

Его первой мыслью, когда он увидел её через мгновение идущей к нему вместе с отцом, была мысль о бегстве. Вторая мысль заставила его ускорить шаг в её направлении, потому что она поклонилась, и после этого не могло быть и речи о бегстве.
идем. Он пришел к выводу, позже, с определенностью, что это было бы
резко груб, когда не было более двадцати европейцев в
место. Солидное лицо полковника Дэя с седыми бакенбардами расплылось в
широкой улыбке, когда Дойл приблизился — улыбке, которая выражала, что встретить друга на вечеринке в саду у магараджи - это было
скорее шуткой.

— Вы — необыкновенное существо, — сказал он, пожимая ему руку, — никогда не
встретишь вас в цивилизованных местах. Вот вам и моё оправдание.
Полковник Дэй указал на свою дочь. — Она бы пришла. Предложил отвести её на скачки, но она и смотреть на это не
захочет!

“Если раньше у меня не было причин приходить, то теперь я нашел одну”, - сказал Дойл с
поклоном в сторону Рода, который поверг комплимент к ее ногам. Есть
были некоторые моменты, о Филип Дойл, что никакие переживания могут
полностью подчинить себе. Он бы сказал точно то же самое, с
точно таким же озорным огоньком, чтобы любой понравившейся ему женщиной.

Рода серьезно посмотрела на него, не имея готового ответа. Если её поджатые губы о чём-то и говорили, так это о том, что она чувствовала себя немного уязвлённой, что в случае Роды Дэй было нелепо. Если бы её спросили, она бы ответила
можно было бы объяснить это тем фактом, что были люди, к которым она
предпочитала относиться серьезно, и за те десять секунд, в течение которых ее
глаза сомневались в этой вежливости, она постепенно нежно порозовела под
его взглядом.

“ Дело в роме, не так ли? Полковник Дэй продолжал, постукивая тростью по тыльной стороне своих
ног. “Hallo! а вот и Григг. Я должен увидеть Григга—ты
ум? Не жди, ты знаешь,—просто идите дальше. Я догоню вас через десять
минут».

Без промедления полковник Дэй присоединился к Григгу.

«Это похоже на моего отца», — сказала девушка с лёгким смущением:
«Он никогда не может устоять перед искушением избавиться от меня, пусть даже на десять минут. Мы должны чувствовать себя более близкими друзьями, чем сейчас. Я уже семь месяцев как вышла в свет, но мы осмеливаемся подшучивать друг над другом только в присутствии других людей. Я думаю, — добавила она, серьёзно глядя серыми глазами на Дойла, — что ему неловко проводить столько времени в обществе молодой леди, которую нужно развлекать».

«Как жаль!» - Невольно вырвалось у Дойла.

Она собиралась ответить одним из своих ярких, непринужденных цинизмов, но потом
по какой-то причине передумала. “Я не знаю о преимуществе
очень глубокие чувства, ” непроизвольно произнесла она, и в ее тоне не было ни капли
легкомыслия. Дойлу показалось, что он уловил нотку пафоса
вместо этого, но, возможно, он искал ее.

Они шли с разрозненной компанией бабуинов в белом муслине
вдоль двойного ряда бананов к борцовскому рингу. Невольно
он замедлил их шаг.

“Тебя уже не может тронуть этот низменный дух эпохи”.

Мисс Дэй почувствовала, что её моральный настрой упал на несколько градусов по сравнению с тем приподнятым
состоянием, в котором она обычно пребывала. Сказать
она почувствовала холодок в области своей совести — пожалуй, это звучит
гротескно, но она определённо испытывала желание с некоторым удивлением спросить Филипа Дойла,
какое ему до этого дело.

«Дух времени — раздражающая вещь. Он лишает человека всякой
оригинальности».

«Пожалуйста, — сказал он, — будьте оригинальны в каком-нибудь другом направлении. У вас есть
широкий выбор».

Его манера обезоруживала не меньше, чем слова. Это было серьёзно, почти умоляюще. Она
подивилась, почему не рассердилась, но факт оставался фактом: она была лишь
смутно тронута и скорее несчастна. Затем он всё испортил.

— В моей профессии мы становимся догматичными, — извинился он. — Вы не будете возражать против ворчания пожилого юриста, который за двадцать лет жизни в Калькутте стал высокомерным. Кстати, я должен был передать махарадже извинения Анкрама. Если бы он знал, то, возможно, доверил бы мне более важные дела. Дойл произнёс эту речь в качестве
общей компенсации для всех, кто хотел быть рядом с ней — с
ней. Если он ожидал смущения, то не нашёл его.

 «Он не знал, — сказала она равнодушно, — а если бы знал… О, есть
борцы». Она с неудовольствием посмотрела на них. «Они тебе нравятся? По-моему, они похожи на цирковых животных».

 Мужчины на мгновение разошлись и стали растирать свои блестящие коричневые тела
землёй. Где-то у ворот оркестр махараджи заиграл «Боже,
 храни королеву», над верхушками кустов показались четыре развевающихся
флага, и толпа как по команде двинулась в ту сторону. Мгновение спустя Его Высочество согнулся пополам от восхищения тем, что Его
Превосходительство снизошёл до того, чтобы прибыть. Сам Его Превосходительство
окружённый толпой поражённых и восхищённых гостей,
а борцы, лишённые зрителей, сели и сплюнули.

 Дойл всегда говорил себе, что в отношении мисс Дэй он должен вести себя как
отполированный болван — отполированный, потому что он был обязан так себя вести, а болван, потому что это было проще. Осознав, что отклонился от предписанного курса, он с жаром
назвал себя надоедливым идиотом и огляделся в поисках полковника Дэя. Полковник Дэй излучал обыденность; он
Он был самым обычным человеком. В его обществе не было ни малейшей
опасности сказать что-нибудь неловкое. Но он даже отдалённо не был похож на
себя.

«Поверь мне, — сказала Рода, внезапно догадавшись, — нам повезёт, если мы
увидим моего отца снова через полчаса. Мне очень жаль, но он действительно
самый неестественный из родителей». В её смехе было что-то вызывающее.
Он не должен снова читать ей нотации. «Куда нам пойти?»

«Вы видели актёрскую игру?»

«Да. Это диалог между Рамой и Шивой. Рама в красном парике,
а Шива в жёлтом; остальное — мишура и розовый муслин. Они
сидят на полу и спорят — вот и вся пьеса. Пока один спорит, другой
жуёт бетель и смотрит на зрителей. Я видела более качественную игру, —
скромно добавила она, — в Коринфском театре.

 Дойл не смог сдержать смех. Театральные ресурсы Калькутты, даже в
сезон, располагают к легкомысленным предложениям.

 — Если хотите, я могу показать вам личную часовню махараджи, —
сказала она.

Дойл ответил, что нет ничего более забавного, чем личная часовня махараджи; и пока они шли вместе среди розовых кустов, он чувствовал, как все соображения, все угрызения совести ускользают от него.
Единственное желание, которое всегда вызывала у него её близость, — это желание поговорить с ней так, чтобы она признала его право на то, что, как он смутно понимал, принадлежало ему, — право на то, чтобы она впустила его в свою душу, закрытую для других людей. Пару раз ему казалось, что он почти добился этого, но она прогоняла его каким-нибудь шутливым замечанием, которое противоречило его искренности. Сегодня она явно не собиралась давать ему такую возможность. Надо признаться, что она болтала в той непринуждённой,
лёгкой, ни к чему не обязывающей манере, которая так возбуждала его желание нежно
Он вёл с ней серьёзные разговоры, но не как с наставницей, а для собственного удовольствия и радости. Она болтала, чутко реагируя на всё, что он должен был сказать, и на то, что, как она думала, он мог предположить. Она считала его критичным, что было огорчительно, учитывая её убеждённость в том, что он никогда не сможет её понять — никогда! Он принадлежал к старой школе, к другому миру; его женским идеалом, вероятно, была какая-нибудь сестра или мать, обладающая многими достоинствами и не имеющая собственного мнения. Он был человеком, которого стоило уважать и которым стоило восхищаться — она уважала его и восхищалась им
он — но ожидать от него какой-либо степени товарищества было абсурдно.
Непостижимым было то, что этот вывод должен вызывать какую-то болезненность
по этому поводу. В тот момент она не осознавала, что это было так; ее
восприятие этого пришло позже, когда она была одна.

“Вот оно”, - сказала она у входа в небольшой грот, сделанный из
штукатурки и раскрашенный под камень, не служащий никакой определенной цели, у
края искусственного озера. «А вот и святилище, и божество!»

 На самом деле в стене была ниша, и в ней находилось
Хануман с обезьяньим лицом и украденным ананасом, застенчивый, раскрашенный
гипс.

Мисс Дэй посмотрела на фигуру с явным интересом.
“ Ну разве он не забавный! - заметила она. “ ‘Цветущий идол, сделанный из грязи”!

“ Так, значит, вы думаете, что Его Высочество приходит сюда помолиться?
- Сказал Дойл, улыбаясь.

— «Возможно, у него есть бабу, которая говорит за него», — ответила она, когда они вышли на улицу. «Это было бы идеальным занятием для бабу — представлять одного высокопоставленного человека другому. Интересно, о чём он просит Ханумана! Чтобы его защитили от всех бед этого мира
жизнь, а в следующий раз проснуться махараджей!»

 Он был так увлечён её легкомыслием и наклоном пера в её шляпке, что не нашёл ответа на это, и позволил себе осудить её легкомыслие.
Потом она сказала себе, что это не было вольностью — что разница в их возрасте давала ему право воспользоваться этим, — но в тот момент эта мысль побудила её усилить впечатление, которое она на него произвела. Она огляделась в поисках того, что могло бы полностью раскрыть её более дешёвый
качества. В критический момент откровенности она показала бы ему, какой дерзкой
, поверхностной и тривиальной она может быть. У женщин есть некоторые любопытные
инстинкты.

“Я умираю”, - сказала она, с живостью, “чтобы увидеть, как Его Высочество держит
дом. Говорят, у него золотые люстры и красивая гарем в
Бенгалия. И я скажу вам, мистер Дойл, я хотел бы стакан
симпкин—безмерно. Это забавным образом ударяет мне в голову в середине дня».

 «Его идеальная женщина, — заявила она себе, — сказала бы
«шампанское» — нет, она предпочла бы чай, и она бы умерла
лучше не упоминать о гареме».

Но, надо признаться, в тот момент Филип Дойл был больше занят изгибом её губ, чем тем, что с них слетало, за исключением того, что всё, что она говорила, казалось, ещё больше отдаляло его от неё.

«Боюсь, — ответил он, — что все дамы по этому случаю под двойным замком и ключом, но с шампанским и люстрой проблем быть не должно».

В этот момент в поле зрения появилась высокая серая шляпа полковника Дэя,
пробирающегося сквозь толпу в тюрбанах в явном поиске. Рода не заметила её, и Дойл
Он сразу же нашёл кратчайший путь к дому, чтобы избежать встречи.
Он вдруг вспомнил, что хотел кое-что сказать.  Они
поднялись по мраморной лестнице, покрытой грязными циновками, и оказались почти одни в гостиной махараджи. Вице-король попробовал мороженое и снова спустился вниз,
унося с собой повод для праздника, и длинный стол в конце комнаты
был почти так же заставлен яствами, как и в тот момент, когда кондитер расставлял их.

«Маленький розовый пирожок в бумажной корзинке, пожалуйста, — приказала она, — с джемом
— внутри»; а затем, когда Дойл пошёл за ним, она села на один из больших парчовых диванов Паттора, скрестила свои хорошенькие ножки и посмотрела на хромолитографии принца и принцессы Уэльских, криво висевшие на стене, и задумалась, зачем она так глупо себя ведёт.

 — Я принёс вам чашечку кофе: не возражаете? — спросил он, возвращаясь с ней. — У Его Высочества благие намерения, но источник его
поставок неясен. Я попробовал шампанское, — добавил он извиняющимся тоном:
 — это нечто невообразимое!

 Нет, мисс Дэй не возражала. Дойл сел на другой конец дивана,
и подумал, что ещё четверть часа — это всё, на что он может рассчитывать, а потом…

«Я иду домой, мисс Дэй», — сказал он.

Поскольку другого способа представиться ей не было, он сделает это с помощью вил.

«Я знала, что вы уйдёте. Скоро?»

«Послезавтра, в «Ориентале». Полагаю, Анкрам вам сказал?»

— Полагаю, что так. Вы с ним большие друзья, не так ли?

— Мы живём вместе. Чтобы так жить, люди должны довольно хорошо относиться друг к другу.

— Как долго вы пробудете в Англии?

— Надеюсь, шесть месяцев.

Она молчала, и ему показалось, что она подумала с естественной
обидой, что он мог отложить свой отъезд до окончания
свадьбы. Дойл ненавидел ложь больше, чем большинство людей, но он чувствовал
ситуация требовала, что он должен что-то сказать.

“Необходимость во мне зла”, - он зевнул. “Это лишит меня
удовольствия поздравить Анкрама”.

В этом было лишь лёгкое привкусие лжи, но она
заметила его и с безошибочным женским чутьём, о котором мы так часто
слышим, сопоставила со своими мыслями. На мгновение она, казалось, погрузилась в
Она застегнула перчатку и подняла взгляд, слегка покраснев.

«Не притворяйтесь ради меня, — быстро сказала она. — Я этого не стою. Очень любезно с вашей стороны, что вы учитываете мои чувства, но я бы предпочла, чтобы между нами была чистая правда — что вы не одобряете ни меня, ни… брак. Я вам мешаю — о! Я понимаю!» Десять раз за полчаса — и тебе жаль своего друга. Ради него ты даже пытаешься меня полюбить: я видел, как ты это делаешь. Пожалуйста, не надо: мне больно видеть, что ты так стараешься…

— А, вот и вы! — воскликнул полковник Дэй, стоя в дверях. — Очень вам признателен, Дойл, за то, что позаботились об этой маленькой девочке. С этим человеком очень трудно сладить, Григг.




 ГЛАВА IX.


 Надеюсь, очевидно, что Льюис Энкрэм по своему характеру был способен приспособиться к любой ситуации. Его философия была действительно
характерна для него, и не в последнюю очередь потому, что она была пессимистичной
и творческой, и он носил её в виде персидского девиза на кольце с гербом на мизинце. Едва ли можно сказать, что он приспособился
Он с готовностью расстался со своей помолвкой и с будущим, когда ему стало ясно, что ни то, ни другое нельзя разорвать или изменить, — ведь жизнерадостность была слишком распространённым душевным состоянием, чтобы характеризовать мистера Энкрэма даже при самых благоприятных обстоятельствах. Однако нельзя отрицать, что он сделал это с большим достоинством и тактом. Он позволил себе отвлечься от той отстранённости, которая так часто одолевала его в обществе Роды, и сказал ей ещё несколько умных вещей, которые были временно забыты из-за
Это омрачило его настроение. В течение двух недель после того вечера, когда мистер Энкрэм решил, что может предложить мисс Дэй что-то, что принесёт им обоим пользу, они виделись чаще, чем обычно, и её изящная властная манера общения с ним убедила его в том, что его цепи крепко скованы. Иногда он говорил себе, что, в конце концов, у неё есть склонность к привязанности, хотя он и не пытался развить её. Он был готов принять все доступные улучшения
ситуации, все утешения, которые мог найти.
Самым тонким и, следовательно, самым заметным из них было то, что его прежняя уверенность требовала от него сказать Джудит
Черч несколькими тщательно подобранными словами, что всё безвозвратно изменилось. Джудит на мгновение замолчала, а затем с серьёзной, бесстрастной улыбкой сказала: «Я надеюсь — и думаю — что вы будете счастливее, чем ожидаете», — и этим сделала дальнейшее обсуждение вопроса невозможным. Однако нельзя сомневаться в том, что она смогла
без смущения выразить ему своё сочувствие.
В противном случае он вряд ли стал бы так зависеть от этих случайных встреч, во время которых они говорили о стихах Хенли, картинах Суона и возможности защититься от морального воздействия Индии. Энкрэм часто давал ей понять, так или иначе, что если бы в стране было больше таких женщин, как она, это можно было бы сделать.

 Это мнение, по-видимому, было общепринятым, хотя, возможно, никто больше не формулировал его в таких выражениях. Люди уверяли друг друга, что
миссис Чёрч была самой очаровательной светской львицей, утверждая это так, словно
они понимали, что было бы странно награждать такой медалью даму, у мужа которой её ещё не было. Люди говорили, что она была по-настоящему очаровательной женщиной, что одновременно оправдывало и намекало на её ничем не примечательное прошлое — искусство, которое практика сделала совершенным в бюрократических кругах Индии. Они даже зашли так далеко, что
добавили, что атмосфера в Бельведере полностью изменилась с начала
периода проведения церемоний, что было абсурдно, поскольку ничто не могло
изменить социальную атмосферу при любом дворе в Калькутте, кроме
реконструкция Индийской империи. В совокупности это означало, что у миссис
Черч была хорошая память, она была очень внимательной, обладала приятным
характером и хорошо одевалась. Её достоинства, по крайней мере те, что я
знаю, вряд ли проявились бы при ярком свете, который падал на жену исполняющего обязанности вице-губернатора Бенгалии с ноября по апрель, хотя тень одного из них можно было заметить в том, как она вела себя с Даями. Анкрам считал её божественной в этом, но она
была всего лишь честной женщиной, испытывающей искушение и угрызения совести. Её достоинство
Это было трудно; она была вынуждена придумывать изящные способы предложить им свою дружбу в те скудные полчаса, которые у неё были после обеда, пока из-за портьеры, висевшей на двери в его гардеробную, доносилось бесконечное царапанье пера её мужа. То, что она могла сделать, не советуясь с ними, она и сделала; хотя маловероятно, что полковник Дэй когда-либо объяснит удивительную гладкость своего карьерного пути в то время чем-либо иным, кроме духа признательности, в котором он наконец-то обнаружил, что правительство готово его принять
его услуги. Остальное было не так просто, потому что ей приходилось считаться с
Родой. В этом вопросе у ее матери была привычка ссылаться на
лучшую сторону характера Роды, но прискорбная тщетность. Миссис Дэй сказала, что, со своей стороны,
она приняла приглашение в том духе, в каком оно было сделано, и
следует опасаться, что ни одна леди в миссис Дэй не «Официальная позиция» Черча
заставила бы его дважды сделать предложение миссис Дэй, которая по секрету
рассказывала другим дамам, что у неё есть все основания считать миссис
Черч благородной женщиной — прекрасной душой. Её огорчало, что она
Она не могла сказать об этом Роде, быть откровенной с Родой,
обсудить ситуацию и, возможно, намекнуть дорогой девочке, что её
безразличие к очень доброму отношению миссис Чёрч выглядело «в высшей степени
похоже на маленького зелёного монстра, знаешь ли, дорогая».
 Миссис Дэй признавала, что Рода не сопротивлялась миссис
Миссис Дэй не обращала внимания на интерес Черча; она просто делала вид, что не замечает его, и сидела на стуле рядом с этой милой женщиной в гостиной Бельведера, как будто находилась за сотни миль от них. Миссис Дэй иногда спрашивала себя,
Она с тревогой думала о том, как скоро миссис Чёрч устанет упрашивать Роду, как долго продлится их нынешнее блаженство. Именно с этими мыслями она вошла в комнату дочери на следующий день после вечеринки в саду у махараджи Патторе, которая состоялась в четверг. Окна в этой комнате были широко распахнуты, впуская яркие солнечные лучи, а муслиновые занавески колыхались от приятного северного ветерка. Он доносил звуки из внешнего мира —
высокое жалобное щебетание воздушных змеев, бесконечное карканье ворон
Вороны, шелест пальмовых листьев, ворчание майн; и вся эта жизнь, и свет, и шум, казалось, сосредоточились вокруг
желтоволосой девушки, которая сидела, полуодетая, на краю кровати и писала
письмо. Услышав стук матери, она отложила его в сторону, и
милая дама застала свою дочь сидящей перед зеркалом и расчёсывающей волосы
маленькой коричневой расчёской.

Миссис Дэй вскрикнула от яркого света и шума. «Это как жить в одной из тех резных мраморных беседок в Дели, где жили
короли
«Как бы вы ни называли эту династию, они сохранили своих жён!» — заявила она, закрыв глаза руками и засунув большие пальцы в уши. Когда ставни были закрыты и в комнате воцарилось некоторое подобие спокойствия, нарушаемого лишь светящимися точками там, где зелёные планки не доходили до створки, она потребовала одеколона и опустилась в кресло. «Я пришла за «Жестокой Загадкой», Рода», — объявила миссис Дэй.

“Нет, у тебя нет, мамочка. И, кроме того, ты не можешь ее получить — это нехорошая книга.
Тебе нельзя читать”.

“А мне нельзя?” - жалобно спросила миссис Дэй. “ Что ж, дорогая, полагаю, я должен
высказывайте свое мнение — вы знаете, насколько выдержат мои никчемные нервы. Судя по
всему, что я слышу, я, конечно, не могу быть слишком благодарен вам за то, что вы защитили меня
от Золя ”.

“ Айя, ” приказала Рода на языке айя, “ дай мне желтую книгу.
на маленьком столике — желтую, дочь совы! Вот, мама, можешь взять эту, — сказала она, переворачивая несколько страниц с нежностью. — «Роберт Хелмонт» — ты её не читала.

Миссис Дэй взглянула на неё без энтузиазма.

— Это про войну, да? Я, как правило, не люблю книги о войнах.
они такие «тупоголовые», — и дама скорчила гримаску, — но, конечно, — о да, Доде, я знаю, что он был бы очарователен, даже если бы был тупоголовым. Рода,
не назначай никаких встреч на воскресенье. Я приняла приглашение от Бельведера на вечеринку на реке.

  На лице в зеркале отразилось лёгкое недоумение. Ая увидела это и стала расчёсывать ещё осторожнее, чем раньше.
Миссис Дэй заметила это и поспешила дальше. «Из чрезвычайно любезной записки миссис
Черч — она пишет сама, а не адъютант — я поняла, что это небольшой праздник, который она устраивает специально, в
для вас и мистера Энкрэма, дорогая, — в честь праздника, так сказать. Она пригласила только тех, кого мы очень хорошо знаем; это почти семейное
мероприятие. Я считаю, что это очень мило с её стороны, хотя, конечно, Льюис Энкрэм — старый друг… вице-губернатора.

Морщинка между бровями девочки стала глубже, сменившись задумчивым выражением, и на мгновение она посмотрела прямо в свои глаза в зеркале и ничего не сказала. Вскоре они одарили её озорной улыбкой, которая почти превратилась в ухмылку.
Миссис Дэй продолжала настаивать на том, что ничто так не помогает человеку, как
небольшая прогулка по реке — это, казалось, выводит малярию из организма
— со своей стороны, она отдала бы за это все. Но роду не было
слышал?

“Ох, нет!” Мисс Дае ответил. “Нет ничего в мире
мешает!”

“Тогда ты пойдешь, моя милая?”

“Я буду в восторге”.

«Мой дорогой ребёнок, ты меня успокоил! Я так боялась, что
какая-нибудь глупая причуда — я знаю, как сильно ты не любишь
яркое солнце над рекой…» — а потом, забыв, что хотела сказать, добавила: «Я сейчас же напишу и приму приглашение за нас обоих».
— Вот и всё. — Миссис Дэй запечатлела поцелуй на лбу дочери, чувствуя, что таким образом она живописно выражает признательность за послушность, и вышла. «Роберт Хелмонт» остался лежать на полу рядом с её креслом, и там, где она только что была, ощущалась приятная свежесть.

  Когда Рода поправила волосы, на её губах появилась лёгкая улыбка, которая не сходила с них. — Ах, достопочтенный, — сказала она, — подайте мне письмо с
кровати; и, прочитав то, что она написала, она медленно разорвала
его на очень мелкие кусочки. «В конце концов, — подумала она, — это было бы глупо».




 ГЛАВА X.


 В следующее воскресенье на борту «Энни Лори» все были единодушны во мнении, что природа сделала всё возможное, чтобы это событие прошло успешно. Это могло бы свидетельствовать о чём-то меньшем, чем это было на самом деле, потому что аналогичное мнение было выражено столь же единогласно и столь же твёрдо на борту «Энни Лори», когда берега Хугли были серыми от наводнения, а дамы спасали свои юбки, сидя на коленях друг у друга в её крошечной каюте. «Энни Лори» была паровым катером вице-губернатора, и никто, кроме вице-губернатора
не может не похвалить погоду, которая стояла на борту. И это в Индии естественно. Однако нельзя сказать, что в оценке миссис Дэй этого конкретного дня было что-то обязательно дипломатическое. Воздух — они все наслаждались воздухом — дул с моря, через солончаки, мимо банановых и кокосовых пальм в маленьких деревушках, и приносил с собой бодрящую свежесть, смягчённую солнцем. Бурая река неслась мимо её буёв, и большой торговый корабль, стоявший на якоре посреди реки, покачивался
медленно кружились вместе с приливом. Смутное скопление прямых мачт,
чёрных корпусов и наклонных труб тянулось вдоль берега позади них
с неопределённостью, присущей множеству, потому что каждый рангоут и снасть
стояли и покачивались, чётко очерченные на сверкающем солнце; а мыс, к
которому они направлялись, вдавался в реку двумя милями ниже, в
серой зелени наклонных, раскидистых пальм. Вода уже начинала золотиться там, где пальмы склонялись над рекой: оставалось не больше двух часов светлого времени суток. Как заметила миссис Дэй,
Вице-губернатор, в холодную погоду жизнь слишком коротка, чтобы по-настоящему насладиться красотами природы — так много всего происходит.

«Тогда, — сказал его честь, — мы должны использовать это время по максимуму».  Но он не задержал взгляд на миссис Дэй, чтобы подчеркнуть своё замечание, как это сделал бы другой мужчина, особенно другой вице-губернатор. Вместо этого он обратил внимание на обветшалый оштукатуренный фасад на левом
берегу реки, где раньше жил король Ауд и его родственники, и подумал о плачевном состоянии канализации.

Нельзя сказать, что Джон Чёрч был равнодушен к красотам природы. Именно потому, что он признавал их нравственную пользу, он и приходил на эти воскресные пикники. Он читал поэтов и с той же целью заплатил бы хорошую цену за бронзовую статуэтку или картину. Они были частью его системы саморазвития; он применял их к своему разуму с помощью средств, которые предоставила природа, и верил, что результат будет хорошим. Однако он делал это, как и всё остальное, с максимальной экономией времени, а иногда и других ресурсов
совпало. В тот самый день он собирался поговорить с управляющим Ботаническим садом — зеленый изгиб реки изгибался в этом месте — о производстве и распространении нового жаропонижающего средства, и вскоре он отошел от миссис Дэй, чтобы узнать мнение ее мужа о заиливании русел рек в Бенгалии и стоимости профилактических мер. Жизнь с Джоном Черчем можно было рассматривать просто как поле для деятельности.

[Иллюстрация: Несмотря на это, было довольно весело.]

Несмотря на эти соображения, было довольно весело. Капитан Дрозд,
А.Д.К. сидел на крыше хижины и болтал ногами, вспоминая свои забавные приключения во время последней охоты на перепелов. Там были Сент-Джорджи, а Сент-Джорджи славились в Калькутте своим легкомыслием. Сэр Уильям Скотт, возможно, несколько преувеличивал важность этого события, но сэр Уильям Скотт снял шляпу, чтобы насладиться речным бризом, и это превратило его в имя и сюртук. В общем, в приподнятом настроении, с самоотверженностью
и решимостью, с которыми Льюис Энкрэм и Джудит Чёрч
себя с другими людьми, возможно, остались бы почти незамеченными. Рода
Дэй поймала себя на мысли, что задается вопросом, возможно ли, чтобы Анкрам
был жалким в самых трогательных обстоятельствах, так что можно предположить,
что она это почувствовала; но волны веселья, вызванные капитаном
"Траш" и "Сен-Жорж" перекатились через это, насколько это касалось остальных
, как они могли бы перекатиться через крушение жизни и надежды. Это милое сравнение пришло в голову мисс Дэй, которая тут же отвергла его как сентиментальное, но, тем не менее, продолжала размышлять о нём по меньшей мере пять минут.
Ирония судьбы заключалась в том, что в тот момент она сама послужила её иллюстрацией. На неё навалилась новая тяжесть, когда она сидела там и смотрела, как
Джудит Чёрч разговаривает с сэром Уильямом Скоттом о его папоротниках. Впервые она осознала, что в этой ситуации есть подвох — что она и есть этот подвох. Она была мрачным элементом в том, что до сих пор решительно считала
калькуттской комедией; она не была уверена, что может по-прежнему считать это комедией, даже с официальной точки зрения. Очевидно, Анкрам намеревался устроить представление для всего мира
в целом, а миссис Чёрч в частности, о преданности своей
невесте. Она пару раз ловила его на том, что он с благодарностью
принимал одобрительный взгляд миссис Чёрч. Тем не менее она
смиренно терпела всё, что он находил нужным делать для неё. Она
запретила себе пока что анализировать ситуацию, которая в будущем
её мало интересовала. В этом предвкушении она
стала необъяснимо беззаботной, разговорчивой и весёлой. Настолько,
что капитан Траш, помощник капитана, выразил своё убеждение, что она
на самом деле довольно хорошенькая девушка — в ней больше, чем он думал; и достопочтенный мистер Льюис Энкрэм сказал себе, что она наслаждается предвкушением того престижа, который обретёт через месяц, и что самые умные женщины прискорбно подвержены социальным амбициям.

Суперинтендант встретил их на пристани, и Джон Чёрч повёл их по широкой центральной аллее, обсаженной пальмами, чьи серые, обтёсанные стволы выглядели так, словно их обточили на каком-то гигантском токарном станке. Он держал этого джентльмена под руку. Остальные шли, не спуская глаз с
избегая глупости — идти со своими жёнами, — они последовали за ним.

«Мы идём в оранжерею, Джон», — крикнула миссис Чёрч своему
мужу, когда сэр Уильям Скотт остановил их на развилке, которую он так любил, и Чёрч поспешно снял шляпу в знак согласия.

«Посмотрите на мой новый дендробиум!» — воскликнул суперинтендант, с грустью
посмотрев на них. «Единственный в Азии!» Затем он снова склонил голову в знак
уважения, и пара исчезла.

Миссис Чёрч откровенно рассмеялась. — Бедный доктор Джеймс! — воскликнула она. — Мой
«Сегодня мой муж дважды принимал противолихорадочные средства».

Энкрэм воспользовался привилегией — она ему нравилась — и мягко упрекнул её.
«Это одна из тех насущных потребностей народа, — сказал он, — которые
Его Превосходительство так хорошо понимает».

Джудит посмотрела на него с внезапным кротким смирением в глазах. «Вы
совершенно правы», — ответила она. “Мне иногда кажется, что его никто не знает, как
ты. Конечно”, - добавила она, понизив голос, как двое упали,
“никто не имеет больше доверия, больше его зависимость.”

“Я не знаю”, - неопределенно ответил Анкрам. “Ты действительно так думаешь? Я
не знаю”.

“Я уверен в этом”.

Он молча смотрел прямо перед собой, раздраженный своей чувствительностью.
мораль — мораль, которая запрещала ему посылать представителя правительства
чупрасси с частным поручением или писать своим родственникам в
Англия на офисной бумаге. За поворотом дорожки они увидели Роду Дэй,
она стояла в одиночестве на лужайке, рядом с кустом в малиново-оранжевых цветах,
пристально рассматривая веточку. Они почти невольно остановились, и Энкрэм
посмотрел на миссис Чёрч, словно спрашивая, что ему делать, что он должен делать.

 «Идите!» — сказала она, а затем, как будто это было само собой разумеющимся: «Я думаю, мисс
Дэй хочет тебя видеть. Я догоню остальных».

 Она подумала, что он оставил её по своей воле, и поспешила дальше, убеждённая, что, как и всё остальное, в конце концов всё наладится — совсем наладится. Она была очень рада, если хоть как-то помогла этому наладиться, — так рада, что ей хотелось побыть наедине со своими чувствами, и она всей душой восставала против необходимости немедленно встретиться с сэром Уильямом Скоттом и Сент-Джорджем. Провести несколько часов в полном одиночестве,
невидимой и никому не известной, в глубине такой же пустой зелёной глуши, как эта,
помогло бы ей, как она знала, рационализировать своё удовлетворение. «Мой
«Дорогой мальчик, — сказала она с нервным терпением, когда капитан Траш появился в поисках её, — ты думал, я упала в танк? Иди и позаботься о других людях». Адъютант не был серьёзным препятствием для размышлений, но в тот момент Джудит была бы обеспокоена присутствием собственной тени, если бы оно было слишком заметным.

Энкрэм перешёл на сторону Роды, и его неприязнь к вице-губернатору
значительно усилилась из-за того, что его жена проявляла к нему
интерес — положительный интерес. Это было не к месту,
Анкрам смутно чувствовал, что она должна была это сделать, — это раздражало. Он так
восхищался её обычной бледной, холодной, милой терпимостью по отношению к Джону
Черчу — так одобрял её. Эта позиция была его утешением, когда он думал о ней в её уникальном положении и с её редким темпераментом. Мысль о том, что она подсчитывает достоинства своего мужа, взвешивает их, воздаёт им должное, делала её заурядной и тревожила его.

— Это любопытная штука, — сказал он Роде.

 Она выпустила веточку, и красно-золотой цветок заплясал,
как пламя.

— Она принадлежит солнцу и земле, поэтому радует больше, чем что-либо
привозное.

 — Орхидея — такая волшебница, что нельзя ожидать, что у неё будет национальность, —
ответил он.

 Она стояла, слегка откинув голову назад, и смотрела на соцветия,
которые покачивались над линией её губ. Её широкополая шляпа отбрасывала мягкую тень на верхнюю часть её лица; сквозь неё сияли её глаза, излучая нежную женственность, а нежный изгиб её шеи заставлял его сердце учащённо биться в предвкушении. Через шесть недель он женится на этом стройном создании; это будет путешествие в
неизведанное, не лишенное приключений. На первый взгляд, это могло бы быть
приятно; это было бы, безусловно, интересно. Он признался в
любопытстве, которое уже перерастало в нетерпение.

— Тогда ты хочешь пойти посмотреть на дендробиум? — спросила она.

— Нет, если ты предпочитаешь что-то другое.

— Думаю, мне больше понравились бы журавли или розовые кувшинки. Остальные поймут, не так ли, что мы с тобой хотели бы немного прогуляться?

 Её кокетство, сказал он себе, было нелепо красивым. Они пошли по одной из широких уединённых тропинок, которые вели под раскидистыми бамбуковыми деревьями и
дрожащие деревья красного дерева, где полоска воды отражала безмолвие пальм на фоне вечернего неба, и он бессознательно погрузился в прогулку, которую везде называют любовной. Она взглянула на него раз или два для подтверждения и сказала себе, что не ошиблась: он был по-настоящему особенным — не таким, как все. Затем она подняла широкие, хрустящие листья кончиком зонтика
и задумалась, пока он говорил о возможной пешеходной экскурсии
по Тиролю. Вскоре она поспешно вмешалась в разговор.

— «Мне нравится делать что-то определённое определённым способом, а вам?»

«Конечно, да, конечно».

«Что ж, именно поэтому я ждала до сегодняшнего дня, чтобы сказать вам… сказать вам…»

«Сказать мне…»

«Мой дорогой мистер Энкрэм, я не могу выйти за вас замуж».

Она собиралась сказать это по-другому, более убедительно — возможно, с
поворот, который наказал бы его за его участие в создании ситуации такой, какой она была
. Но это казалось более удивительные вещи, чем она думала, что теперь она
пришел, чтобы сделать это; у нее было чувство, что судьба была слишком тяжелая вещь, чтобы
играть.

Он дал ей официальное взгляд, взгляд, который отказывается позволить себе
была удивлена и сказала “Правда?” таким образом, абсолютно выразил
ничего, за исключением того, что она его внимания.

— Я не притворяюсь, — продолжала она, сочетая тщеславие с искренностью,
— что это причинит вам хоть малейшую боль. Я вполне осознавала,
об отношениях между нами» (тут она покраснела) «в течение очень долгого времени;
и я боюсь, что вы должны понимать, что я приняла это решение
без какого-либо чрезмерного волнения — _moi aussi_».

 Она почти сразу же взяла себя в руки; она полностью владела ситуацией. На мгновение Анкраму показалось, что бамбук,
красное дерево и пылающие кусты гибискуса нереальны, что он
идёт по панорамическому пейзажу, и ему показалось, что его шаги
неуверенны. Он нёс свою шёлковую шляпу и машинально поправил её.
Он слушал, поглаживая её правой рукой.

Когда она замолчала, он не нашёл ничего лучше, чем снова спросить: «Правда?»
и добавил: «Не жди, что я обрадуюсь».

«О, но я жду», — быстро ответила она. «А ты разве нет?»

Это казалось дружеским напоминанием о его интересах. Это вернуло бамбуки к жизни и успокоило нервы Энкрэма. Он
продолжал поправлять шляпу, но уже достаточно пришёл в себя, чтобы
сразу же присоединиться к ней и встать на ту точку зрения, с которой она,
по-видимому, была склонна обсуждать этот вопрос без предубеждения.

“Поскольку мы должны быть совершенно откровенны друг с другом”, - сказал он, улыбаясь,
“Я не уверен”.

“Ваша откровенность обладает — артистическими качествами — которые отличают ее от других людей"
. В любом случае, у вас будет завтра: завтра вы будете благодарить
Небесный пост”.

Он посмотрел на нее с некоторым интересом, который она обычно вызывала в нем.
до того, как цепи начали раздражать его.

“Колючее создание!” - сказал он. “_ Вы_ совершенно уверены? Ваша
решимость неизменна?”

“Я признаю вашу вежливость за то, что вы спросили меня”, - ответила она. “Это так”.

“Тогда, я полагаю, я должен принять это”. Он говорил медленно. “Но для
«Утешение, которое ты предлагаешь, я боюсь, что мне придётся ждать дольше, чем до завтра».

 Они молча дошли до заросшего берега пруда и повернули обратно. День всё ещё висел в воздухе, и что-то от его спокойствия, казалось, распространилось между ними. В своём совместном бегстве от общего бремени они испытывали взаимное приятное чувство, что-то вроде товарищества, не лишённого сентиментальности. Раз или два он упоминал об их разорванной связи, с жадностью эгоиста спрашивая, почему она приняла его.

— Я приняла своё представление о вас, — просто сказала она, — которое было не совсем верным. Кроме того, я много думаю о… многих административных вопросах. Я подумала, что хотела бы принять в них более близкое участие,
возможно, приложить к ним руку. Такие уж мы, женщины, дурочки.

  После этого они дружески поговорили (следует отметить, что Анкрам был терпим) о том, насколько амбиции важны для того, чтобы жизнь в Индии была сносной.

— Я вижу, что теперь, когда я не собираюсь выходить за вас замуж, вы станете для меня гораздо более желанным знакомым, — весело сказала Рода.
И он улыбнулся в ответ.
несколько недовольное согласие.

Энкрэм замолчал, когда они приблизились к главной улице и настоящей
развязке. Внезапно наступили сумерки, и легкий ветерок
сорвал с дрожащих бамбуковых стволов желтые листья. Они были совсем одни,
и на небольшом расстоянии их почти нельзя было отличить от кустов иксоры
и пальметто.

— Рода, — сказал он, останавливаясь, — это наша последняя прогулка вместе — мы,
которые должны были всегда гулять вместе. Можно я тебя поцелую?

 Девушка на мгновение замешкалась. — Нет, — сказала она, нервно рассмеявшись:
— Не то чтобы. Это было бы похоже на воскрешение чего-то, что никогда не жило и никогда не умирало!

Но она подала ему руку, и он поцеловал её, с трудом понимая, благодарен он или расстроен.

— Это действительно очень грубо, — сказала мисс Дэй, когда они подошли к остальным.
— Вам не кажется, что вам лучше надеть шляпу?




 Глава XI.


— Рода, — сказала миссис Дэй, когда её дочь вошла в гостиную на следующее утро, — я всё обдумала и решила спросить их. Миссис Сент-Джордж полностью со мной согласна. Она говорит, что нужно обратиться к военным
Первый секретарь, и конечно буду; но она думает, что они какие-то
принять. Потом мы сфотографируем всю компанию на заднем дворе.
веранда — не представляю, как они могли бы оттуда выбраться — и это будет
сувенир для вас, если хотите ”.

Девушка опустилась в глубокое мягкое кресло и закинула ногу на колени
обсуждение. Она была бледнее, чем обычно; она не могла отрицать определенного
усталость. Пока её мать говорила, она прикрыла рот рукой, чтобы скрыть начинающийся зевок,
а затем перевела затуманенный взгляд на эту даму, словно
уделяя ей усталое, но необходимое внимание.

— Ты решила попросить их? — спросила она рассеянно. — Кого?

 — Как ты нелепа, Рода! Вице-короля и леди Скэнслей, конечно! Как будто есть хоть малейшее сомнение в ком-то другом! Ты, наверное, хочешь знать, о чём я собираюсь их просить. Я никогда не видела, чтобы девушка так мало интересовалась собственной свадьбой.

“Это подводит нас к сути”, - сказала Рода.

В карих глазах миссис Дэй промелькнуло подозрение. “К чему это,
умоляю? Без глупостей, Рода!”

- На этот раз без глупостей, мамочка; но и без свадьбы тоже. У меня есть
решила — наконец-то — не выходить замуж за мистера Энкрэма».

 Миссис Дэй сидела прямо — хорошенькая, пухленькая, решительная. В тот момент она действительно выглядела так, будто могла навязать кому угодно свои идеи. Она понимала, что для этого нужен впечатляющий _турнюр_.
 Она невольно поправила выбившуюся прядь и продемонстрировала дочери безупречное плечо и рукав.

«Ваше решение слишком запоздалое, чтобы быть эффективным, Рода. Люди не
передумывают в таких вопросах, когда приглашения на свадьбу уже
готовы к печати…»

«Напечатаны, но ещё не заказаны, мама».

“Через полчаса они будут”.

“Были бы, мамочка, дорогая”.

Миссис Дэй напустила на себя предельную суровость, возможную для выражения лица, призванного
выражать только жизненные блага, и сделала три шага по направлению к
двери. “ Это ребячество, Рода, ” бросила она через плечо, “ и я
не останусь слушать это. Если вы откажетесь от своих слов в такой час,
это будет не что иное, как вопиющий скандал, и я заверяю вас, что ни ваш отец, ни я не станем об этом говорить.

Миссис Дэй очень успешно добралась до двери.  Рода повернула голову.
Она опустилась на подушку и молча посмотрела вслед матери с
полупрезрительной улыбкой. Добившись желаемого эффекта, эта
дама нерешительно повернулась.

«Я не могу остаться и послушать это», — повторила она и наклонилась, чтобы поднять
булавку.

«О, останься, мамочка! Не веди себя как надменная и бессердечная
мамочка из примитивной литературы; она такая старомодная». Останься и будь милой, разумной, современной мамочкой: это избавит тебя от многих проблем».

«Ты, кажется, не понимаешь, о чём говоришь, когда предлагаешь бросить всё!»

Миссис Дэй в порыве негодования отошла к пианино.

«Спуститься к ужину раньше жён членов суда по мелким делам! Какая
она светская дама!»

«Я бы хотела, — мысленно воскликнула миссис Дэй, — чтобы меня воспитали так, чтобы я умела
управлять дочерьми». Вслух она сказала, что Рода, по-видимому, забыла, что её сестра
Летиция должна была выйти в свет в следующем году. От серьезности этого
предложения миссис Дэй опустилась на ближайший стул. А расходы на новые платья для Дарджилинга
были бы действительно…

— Все аргументы, знакомые по страницам «Семейного вестника», —
возразила девушка с долей горечи в своём веселье, — «с небольшим запасом
изречений, проповедующих в сердце дочери!» Как тебе не стыдно,
мамочка! Но тебе не стоит об этом беспокоиться. Я вернусь в Англию и
буду жить с тётей Джейн: она души во мне не чает. Или я поступлю в
Калькуттский медицинский колледж и стану женщиной-врачом. Мне бы не хотелось, чтобы ты резала,
хотя… мне бы не хотелось, чтобы ты резала.

«Рода, ты делаешь мне больно! Если бы ты могла хоть пять минут побыть серьёзной
вместе со мной. Полагаю, у тебя есть какая-то абсурдная идея, что мистер Энкрэм — не
достаточно — демонстративно. Но всё придёт в своё время, дорогая».

 Девушка так безудержно рассмеялась, что миссис Дэй заподозрила себя в неосознанной остроте и
смущённо улыбнулась.

 «Вы думаете, что я смогу завоевать его расположение потом. О! Я бы отчаялась. Вы не представляете, какой он скрытный, мамочка!»

Миссис Дэй скорчила сочувственную гримасу, закатила глаза и всплеснула руками. Они рассмеялись, а затем пожилая дама строго сказала, что её дочь ведёт себя неподобающим образом. «Ничто не могло быть более преданным, чем его поведение вчера днём. «Как
"до смешного счастливы", — вот что сказала миссис Сент-Джордж: "Как до смешного
счастливы эти двое!”

Миссис Дэй стала спорщицкой и жалобной. Она поделилась с ним
впечатлением, что, если существует другая точка зрения, в чем она сомневалась, она
готова принять ее.

“О! без сомнения, это было достаточно очевидно,” роды сказал спокойно: “у нас было
оба были пусть от невыгодной сделки. День, который я всегда буду вспоминать с удовольствием.


— Значит, ты действительно это сделала — порвала с ним!

— Да.

— Навсегда?

— Очень даже.

— Расскажи мне, как он это воспринял!

— Спокойно. С поразительной выдержкой. В общей сложности это заняло около десяти минут, с отступлениями. Я никогда не хранила его записок — он не пишет умных записок, — и вы знаете, что я всегда отказывалась носить кольцо. Так что возвращать было нечего, кроме Базза, что было бы несправедливо по отношению к Баззу. Это ведь не вызовет скандала, если я оставлю себе Базза? Он сильно изменился с тех пор, как я его завела, и я люблю его просто за то, что он есть. Он совсем не выглядит так, как раньше, — добавила Рода, задумчиво глядя на терьера, свернувшегося калачиком на диване. Тот поднял на неё карие глаза и
— Он вилял хвостом, не двигаясь, — как щенок из Секретариата.

 — И это всё?

 — Это всё — практически.

 — Ну, Рода, конечно, я должна была в первую очередь подумать о твоих интересах — как и любая другая мать; но если всё действительно улажено, должна признаться, что я считаю, что ты ни при чём, и я сама чувствую облегчение. Когда я
думала о том, что стану свекровью этого мужчины, я иногда радовалась,
что твой отец так скоро уйдёт на пенсию — это было ужасно, дорогая.

 — Я понимаю твои чувства, мамочка.

 — Конечно, дорогая, ты всегда была моим отзывчивым ребёнком.  _I_
ни за что на свете не вышла бы за него замуж! Я никогда не могла понять, как ты вообще
решилась на это. Теперь, я полагаю, эта абсурдная миссис
Сент-Джордж будет продолжать свою теорию о том, что ни одна из моих дочерей никогда не выйдет замуж в Индии, потому что молодые люди находят меня, бедную старушку, такой забавной!»

«Она умная женщина — миссис Сент-Джордж», — заметила Рода.

— А теперь, когда мы с вами немного поговорили, дорогая, я бы хотела, чтобы вы кое-что забрали с собой — ту цитату из Лонгфелло, или это была миссис Хеманс? — о сердце дочери, знаете ли. — Миссис Дэй наклонила голову.
Она ласково склонила голову набок. — Я бы не хотела, чтобы это стало
напоминанием о нас, дорогая, — сказала она и высморкалась с таким
приближением к чувствам, какое только возможно в связи с этим органом.

 — Ты смешная старая мумия! Уверяю тебя, это не имеет ни малейшего
отношения к делу.

 — Тогда всё в порядке, — живо ответила миссис Дэй. «Я откажусь от ужина в «Сен-Жорж» в пятницу вечером; будет
справедливо, если мы будем вести себя тихо в течение двух недель или около того, пока всё не уляжется. И мы избавимся от тебя, моя дорогая, я
— Совершенно уверена, что довольно скоро, — добавила она через плечо, выходя из комнаты. — С твоими мозгами ты могла бы даже удачно выйти замуж у себя на родине. Но твой отец, конечно, будет расстроен из-за этого — ужасно расстроен!

 — Знаешь, Базз, — пробормотала Рода мгновение спустя (терьер запрыгнул к ней на колени), — если бы я осталась сиротой в ранней юности, мне кажется, я бы пережила это лучше, чем большинство людей.




 ГЛАВА XII.


 Редактор «Слова истины» сидел в своём кабинете, проверяя гранки.
Доказательство казалось непреодолимо трудным для исправления, потому что оно было
напечатано на бенгальском языке; но Тарачинд Мукерджи быстро пробежал по нему взглядом,
и на его лице появилась улыбка, то расширявшаяся, то сжимавшаяся от
удовольствия, почти по-детски. День был жарким, необычно жарким для
Февраль; и как европейские редакторы в центре города работали в рубашках с короткими рукавами, так и Тарачанд Мукерджи работал в дхоти, которое оставляло его обнажённым от пояса и выше — обнажённым, загорелым и отполированным, как фигура, вырезанная из красного дерева, потому что его рёбра были очень заметны. Он ничего не носил.
всё остальное, кроме лакированных кожаных туфель и пары белых хлопковых чулок,
изначально предназначенных для более мускулистых ног, если не для более слабого пола. Эти
драпировки были перехвачены ниже колен красной лентой, которой
заботливое правительство перевязывало отчёты и резолюции, отправляя их
редактору «Слова истины» на рецензию. Над треугольным лицом Тарачанда
его жёсткие чёрные волосы торчали в маслянистом и восхищающем беспорядке;
он рано приобрёл литературную привычку пропускать их сквозь пальцы. У него были нежные, бархатистые глаза и нежный
У него были грубые черты лица и клочковатая борода. Он потерял два передних зуба, а его
ослабшее горло было глубоко втянуто между узкими плечами. Из-за этого он выглядел как несчастное нервное существо, и, действительно, в Калькутте не было черно-белого терьера, который не напугал бы его до смерти. Однако он нисколько не боялся сторожевых собак, принадлежавших
Правительство — официальный переводчик, который еженедельно составлял конфиденциальный отчёт о «Слове Истины» на английском языке, — потому что он знал, что зубы этого животного были нарисованы добрыми друзьями индейцев
прогресс в английском парламенте.

 Тарачанд делал почти всё, что нужно было для «Слова истины», кроме собственно печати; хотя у него был племянник в Шотландском миссионерском колледже, который иногда писал для него театральные афиши в обмен на бесплатный билет и который не переставал убеждать его печатать газету на английском, чтобы у него, племянника, была возможность практиковаться в написании текстов на этом языке. Именно Тарачанд
переводил новости из европейских газет в свои собственные колонки,
где он читал задом наперёд, кто рецензировал бенгальские школьные учебники, написанные
его знакомыми учёными, кто «вёл» дело бабуина в Департаменте общественных работ, уволенного за мелкое правонарушение — кражу промокательной бумаги. Именно Тарачанд писал
передовые статьи о поведении правительства Индии: это было делом его жизни, его утренними и вечерними размышлениями. Тарачанд
имел большое влияние на английских редакторов в этом районе; имел большое влияние,
по сути, на всех редакторов, которые чувствовали себя обязанными опираться на его
мнения на фактах, или выражать их с оглядкой на последствия.
Tarachand ничего не знал о фактах—вряд ли он бы
узнаете, что он это видел—и последствия не существовало для него.
Вместо этих недостатков у него были большие преимущества в виде воображения и
инвективы. Поэтому он мог писать самые яркие передовицы.

Он тоже поверил им с непредвзятой, восхищённой простотой, которая
заставляла его то улыбаться, то хмуриться при виде этого конкретного доказательства. Я сомневаюсь,
что Тарачанда можно было бы заставить понять основные принципы
правдивость в применении к общественным делам, если только это не связано с его
карманом. Арийскому уму всегда лучше давать определения в рупиях,
и если его сильно оштрафует суд, это может огорчить и удивить его, но в какой-то степени убедить в политической этике.
Однако это неизбежно помешало бы его
свободному и радостному таланту создавать и распространять дешёвые
выдумки; это был бы суровый урок, и в ходе его Тарачанд
просил бы с пылкой преданностью и настоящими слезами. Возможно, именно
некоторые из этих счетов, которые правительство Индии никогда не оплачивало,
принадлежали Тарачанду.

Даже для кабинета редактора это была маленькая комната, и, хотя она находилась на
втором этаже, стены выглядели так, будто на них во время дождей вырос
грибок. Пол был усеян публикациями, поскольку «Слово истины»
принимали всерьёз в Азии и в Оксфорде и «обменивались» с рядом
периодических изданий, посвящённых теософским исследованиям, или
уничтожению доходов от продажи опиума, или защите священной коровы
путём объединения против британцев, которые едят говядину. В одном углу лежала огромная синяя куча
на упомянутых ранее отчётах и резолюциях копилась пыль в течение года, в конце которого Тарачанд продавал их на макулатуру. Кроме того, там был редакционный стол со стульями по обе стороны, чернильница, ножницы и корзина для бумаг; а также портреты Макса Мюллера и лорда Рипона, вырезанные из «Иллюстрированных лондонских новостей», криво висевшие на стене и морщившиеся в своих рамках. Тёплый
воздух был насыщен запахом свежеотпечатанных листов, липким от
масла какао, которым Тарачанд смазывал себя, и шумным от
Снизу доносился шум толпы, карканье ворон, вечная суматоха на улицах. Через открытое окно виднелся солнечный свет,
слепо падавший на жёлто-розовые верхние этажи с их извилистыми наружными лестницами, шаткими балконами и узкими зарешечёнными окнами.

 Тарачанд закончил своё доказательство и отложил его в сторону, чтобы откашляться. Он согнулся почти пополам и всё ещё кашлял, когда вошёл Мохендра Лал Чакербатти, так что обилие улыбок, которыми он приветствовал своего брата-журналиста, было омрачено слезами. Они крепко обнялись.
Однако Мохендра уголком нижней накидки нежно вытер глаза Тарачанда. На мгновение атмосфера стала вдвойне насыщенной маслом и чувствами, разразившись небольшим шквалом нежных фраз и уважительных жестов. Когда всё закончилось, эти бенгальские джентльмены, сияя, сели друг напротив друга и перевели разговор на английский, как подобает бенгальским джентльменам.

— Я сожалею, — обеспокоенно сказал Мохендра Лал Чакербатти, положив толстую руку на колено, — что этот вопрос всё ещё остаётся нерешённым.

Другой жестом отмахнулся от своего недуга. «О, это пустяки — сущие пустяки! Я уже три дня лечусь у доктора Чаттерджи. «Сэр, — сказал он мне вчера, когда я уходил от него, — через месяц вы снова будете в добром здравии. Вы снова будете на ногах — _помяните_ моё слово!»

Мохендра откинулся на спинку стула, склонил голову набок и
описал прямой угол одной ногой и коленом другой. «Умный
парень, Чаттерджи!» — сказал он, в совершенстве имитируя небрежного сахиба. Он
говоря это, он даже не забыл рассудительно погладить подбородок.
Редактор "Слова правды", чьи социальные возможности были
ограничены рамками его собственной касты, смотрел на это с восхищением.

“И какие новости вы принесли? Но я уже просмотрел сегодняшнюю "Бенгальскую бесплатную
прессу”, так что, без сомнения, я знаю все новости!" Тарачанд сделал
этот профессиональный комплимент так застенчиво и вкрадчиво, как будто он и
Мохендра были влюблены друг в друга. «Я не могу не поздравить
этого лидера с сегодняшним утром, — горячо продолжил он. — Вот оно,
моя рука; я усердно изучал его с ужасным восхищением».

 Подбородок Мохендры опустился на грудь, он несколько раз
отрицательно покачал головой и что-то невнятно пробормотал, а его глаза заблестели. Тарачанд
взял бумагу и прочитал:

 «САТРАП И КОЛЛЕДЖИ».

 «Ах, как же Его Превосходительство удивится, когда увидит это!

«Возможно ли, спрашиваем мы всех здравомыслящих людей с сердцем в груди, что
Дама Слухов права в своих предсказаниях? Неужели это правда, что
тиран Бельведера осмелится наложить руку на доходы, которые принадлежат
отложить в сторону, чтобы осыпать наших юных надежд материнским молоком
Альма-матер под любым предлогом? Мы опасаемся, что да. Даже сейчас, когда мы
печатаем эти строки, может прозвучать похоронный звон по высшему образованию, и в любой день бедная Бенгалия может узнать из грубого объявления в «Газетт», что её надежда на прогресс была разрушена пером церковного проповедника. Мы не будем ходить вокруг да около и без колебаний заявим на весь мир, что автор этого подлого поступка — всего лишь жалкий
трус. Несомненно, он скажет, что для этого нужны деньги колледжа.
или для этого; но жители этой провинции прекрасно знают, что они нужны для того, чтобы увеличить жалованье английских чиновников, которые лижут им сапоги. Подмигивание — это как кивок для слепой лошади, и любое оправдание сойдёт, когда самодержец, не боящийся ни Бога, ни людей, восседает на _гадди_.
 Многие из тех, кто сейчас предстанет перед нами, будут достойны жалости. Один из тысяч сойдёт. Писатель известен как семьянин, и
притом многодетный. Он был благословлён семью сыновьями, и все они младше
девяти лет. До сих пор он был весел, как жаворонок, и игрив, как
котёнок, полагающийся на доброту правительства, которое обеспечит их разум и средства к существованию. Теперь он бьёт себя в грудь, потому что его сокровища будут хуже, чем сироты. Как верны слова поэта:

 «Манеры меняются вместе с судьбой, нравы меняются вместе с климатом,
 догмы меняются вместе с книгами, а принципы — вместе со временем!»

Снова и снова мы разоблачали пустую, бессердечную и порочную
политику исполняющего обязанности вице-губернатора, но, увы! безрезультатно.

 «Разрушьте его ложь или софистику — напрасно;
 это существо снова за своё грязное дело!»

Но смирится ли эта провинция с тем, что ей тычут в лицо? Тысячу раз нет! Мы обратимся за справедливостью, за милостью к Англии, к нашим благородным друзьям в парламенте, и плеть всё равно опустится, как скорпион, на трусливую шкуру того, кто лишает народ его прав».

 Тарачанд остановился, чтобы откашляться, и его круглые водянистые глаза, когда он повернулся к Мохендре, загорелись энтузиазмом.
— Одно слово, — воскликнул он, как только отдышался, — вы — Ма_ка_у_лай
из Бенгалии! Не меньше. Ма_ка_у_лай из Бенгалии!

(Джон Чёрч, прочитав на следующий день статью Мохендры, рассмеялся, но
смущённо. Он знал, что во всей Бенгалии нет такого понятия, как чувство
юмора.)

«Моё собственное слабое перо, — уничижительно продолжил Тарачанд, — было занято
подготовкой этого материала для завтрашнего выпуска. Я также сделал несколько
бессмысленных замечаний, возможно, не совсем неуместных», — и исправленная
копия легла на стол перед Мохендрой. Пока он просматривал его, Тарачанд пристально наблюдал за ним, отражая каждую эмоцию, которая появлялась на лице собеседника. Когда Мохендра улыбнулся
Тарачанд рассмеялся от восторга, когда Мохендра нахмурился.
Лицо Тарачанда погрустнело.

«Неужели сердца жителей Индии превратились в воду, чтобы любой сын английской грязи мог проехать по их распростёртым телам?»

 — прочитал он вслух на бенгальском. — Хорошо сказано.

«Слишком часто народные лидеры ждали от вице-губернатора
объяснений по важным вопросам, но к советам седых старцев не прислушивались. Три Веды, а четвёртая — дубинка!
 Потомки обезьян забыли, что когда-то они играли
слишком много трюков. Белые псы хотят получить еще один урок.

“Ага!” Мохендра сделал паузу, чтобы прокомментировать, улыбаясь. “Очень хороший разговор. Но это необходимо.
Также необходимо быть немного осторожным. После этого — это мой совет — вы
скажите, насколько бенгальцы лояльны прежде всего ”.

Редактор "Слова правды" медленно покачал головой, демонстрируя в своем
презрительном веселье ряд блестящих зубов с красными пятнами
от бетеля. “Никто не пострадает”, - сказал он. “Они не посмеют надеть на тебя намордник".
”Дави". Фраза была ласковой и знакомой. “Когда набедренная повязка обжигает".
Я должен высказаться. Я бедный человек, и у меня есть сыновья. Откуда им взять рис? Неужели я такой бесстыжий, что позволю сиркару превратить их в плотников? В волнении Тарачанд перешел на свой родной язык.

«Образование для бенгальцев так же дорого, как религия. Они боролись за религию, они могут бороться и за образование. Пусть игра продолжается; пусть
Европейские чиновники жиреют на наших налогах; пусть распутницы, их женщины,
танцуют в объятиях мужчин и нагло смотрят им в лицо,
как и прежде, на _тамашах_ Бурра-Лат. Но если сиркар грабит
бедный бенгалец, пусть остерегается своего образования. Он останется без крыльев и перьев, в то время как Шива будет защищать беспомощных и тех, кто жалуется по праву.

 — Без сомнения, это произведёт фурор, — сказал Мохендра, возвращая доказательство. — Без сомнения! Вы можете гораздо смелее высказывать своё мнение на родном языке. Английский — это совсем другое. На прошлой неделе я написал кое-что критическое о председателе муниципалитета, может быть, половину колонки, — о новой канализации в Колотуллахе, за которую мы должны заплатить. Вчера я встретился с председателем
на Красной дороге, и он не отводит взгляда от моего лица! Это было _не_
приятно. Сегодня я пишу о второстепенных мыслях, без которых мы не можем жить
без дренажа, и я пошлю ему помеченный экземпляр. Но в этом смысле это
хлопотно, англичане ”.

“У этих европейцев нет стыда перед глазами. Они полностью сделаны из дерева.
Но я думаю, что это уведомление станет отличным дополнением к блюду! Имеет
Комитет договорился о выступлении на массовом митинге на Майдане?

 Мохендра удовлетворенно кивнул. «Уже все подготовлено. В течение месяца
 я знал каждое слово, сказанное Его Превосходительством по этому поводу. У меня есть
_Лучшая_ информация. Каждую неделю я просматриваю _Газетт_. Утром в день публикации _эк-дум_[Б] отправляет телеграмму нашему доброму другу в
парламенте. Волнение в Англии, волнение в Индии! Либо приедет ещё одна королевская комиссия, чтобы всё уладить, либо вице-губернатор будет вынужден _у_йти в отставку».

-----

 Примечание Б:

 На одном дыхании.

-----

Мохендра кивал, как прорицатель. Затем его лицо стало серьёзным и
сожалеющим. — Я сам надеюсь, что они — как это по-английски? —
назначат его на должность. Мне неприятно видеть, как высокопоставленный человек терпит
позор.
— Это _не_ приятно. Он _не_ желает зла. И в глубине души он очень хороший человек — лично я много раз приятно беседовал с ним. Он всегда приглашал меня на свои садовые вечеринки.

— Он подпалил себе бороду, брат, — сказал редактор «Слова истины» на местном диалекте, сплюнув.

— Очень верно — о, очень верно! И тем более мы должны нападать на него, потому что я
вижу, как английская пресса в Калькутте, в Бомбее, в Аллахабаде
поддерживает эту подлость. Это единственное слово — подлость».
Мохендра встал. — И у нас обоих есть отличный повод для драки, —
добавил он с улыбкой, уходя, — ведь мы не так давно вместе окончили Калькуттский университет?

 * * * * *

 — Видит Бог, Анкрам, я считаю, что это правильно!

 Джон Чёрч достиг своего трудного момента — момента, которого он научился бояться. Это всегда поджидало его в конце неутомимых
исследований, твёрдого следования принципам, решительных
предварительных действий любого рода — в момент принятия решения.
ни порыва его энтузиазма, ни силы его энергии никогда не хватало, чтобы с лёгкостью преодолеть это препятствие; скорее, в этот момент они ослабевали, оставляя его наедине со своей ответственностью, которая неизменно превращалась в зыбучие пески. Он никогда не проигрывал сам себе в такие моменты, но ненавидел их. Тогда он отвернулся от самого себя, сознательно ища поддержки и одобрения, к которым в другое время был равнодушен; и именно в кризисный момент, когда ему нужна была поддержка, он позволил себе сказать Льюису Энкрэму, что Бог
знал, что он верит, что уведомление о грантах колледжа было правильным поступком
. Он очень сильно просил Анкрама подождать после окончания заседания Совета
с этой целью.

“Да, сэр”, - ответил главный секретарь. “Если мне будет позволено сказать
это самый добросовестный законодательный акт за последние годы”.

Вице-губернатор с тревогой посмотрел на Анкрама из-под своих кустистых
бровей, а затем снова на Уведомление. Он лежал перед ним на столе, исписанный красивым круглым почерком бабу, на десятке страниц. Он ждал только его.
окончательное решение должно было поступить в правительственную типографию, появиться в «Газетт» и стать законом для Бенгалии. Он уже одобрил каждый отдельный абзац. Его главный секретарь никогда не работал лучше.

«Если говорить прямо, что у меня на уме, Анкрэм, — ответил Черч, начиная расхаживать по пустой комнате, — я иногда думал, что вы не совсем согласны со мной в этом вопросе».

“Я не стану скрывать от вас, сэр” — Анкрам говорил с искренним акцентом.
“я думаю, что это рискованно, чертовски рискованно”.
Было известно, что его честь не любит крепких выражений. “Но что касается
В данном случае не может быть двух мнений».

 Измождённая тень его светлости прошла и снова прошла по продолговатому пятну
заходящего февральского солнца, освещавшего противоположную стену, прежде чем он ответил.

 «Я готов к возмущению, — наконец медленно произнёс он. — Думаю, я могу честно сказать, что меня волнует только принцип — возможный вред и вероятная польза».

 Энкрэм почувствовал нарастающее раздражение. Он подумал, что если бы Его Превосходительство
решил довериться ему раньше, то он — мистер Энкрэм — мог бы избежать
многих моральных неудобств. Доверившись ему
Теперь, когда вице-губернатор ввёл его в курс дела, Анкрэм отметил про себя, что это незаслуженно. Он поигрывал цепочкой от часов, чтобы отвлечься, задумчиво смотрел на
уведомление и сказал, что в одном они могут быть уверены: если с государственным секретарём что-то пойдёт не так, они могут положиться на Его Превосходительство. «Скенсли верен до мозга костей. Он поддержит нас, что бы ни случилось». Никто не восхищался отличительной чертой вице-короля Индии больше, чем главный секретарь правительства Бенгалии.

— Скэнслей видит то же, что и я, — ответил Чёрч, — и я вижу это ясно. По крайней мере, я не щадил ни себя, ни кого-либо другого, — добавил он с признательной улыбкой, которая в тот момент была жалкой, — в разработке этого плана.
 Мои действия не имеют никакого значения, которое я бы не изучил тщательно. Из них не может получиться ничего такого, чего я не ожидаю — по крайней мере, приблизительно — произойти.

 Энкрэм почти незаметно приподнял брови. Этот жест, предполагающий драматическое превосходство, был неотразим для него; он бы сделал его, если бы Черч смотрел на него, но глаза
Взгляд вице-губернатора был устремлён на праздную толпу на
улице внизу. Он отвернулся от окна и продолжил с какой-то
страстью.

 «Говорю вам, Энкрэм, я чувствую свою ответственность за это и не
буду больше нести это бремя в виде проклятия для своей страны. Я не говорю о непоправимом вреде, который наносит массовое
создание класса клерков, для которых нет работы, или об опасности
передачи самого острого инструмента современного прогресса — высшего образования — в руки, которые могут использовать его только для разрушения. Когда мы помогли этим людям
если мы разрушим все их старые представления о почтении, подчинении,
самоотречении и благочестии и заменим их скептицизмом и материализмом Запада,
то я не думаю, что мы многого добьёмся. Но оставим это.
Главное соображение заключается в следующем: вы знаете, и я знаю, откуда берутся деньги — три лакха и семьдесят пять тысяч рупий, — которые ежегодно тратятся на то, чтобы выпускники Калькуттского университета получали степень бакалавра. Это обычное дело — сказать, что они выплачиваются в виде аннасов и писов фермерам.
деревни — бедные черти, которые живут, плодятся и гниют в заражённых вредителями норах, которые мы не можем позволить себе осушить, которые носят одну и ту же тряпку круглый год и умирают от голода, когда не урожается рис! Рёты платят за то, чтобы ростовщик, который их грабит, и землевладелец, который их притесняет, могли дать своим сыновьям дешёвое европейское образование.

 — Удивительно, — ответил Энкрэм, — что это не было признано чудовищным позором давным-давно. Личная заинтересованность никогда не была очень сильной».

 «Ну что ж, — более жизнерадостно сказал Черч, — мы позаботились о личной заинтересованности».
Я надеюсь, что мои технические школы хоть немного помогут фермерам. По крайней мере, они научат их получать больше с их полей. Это огромная проблема, — добавил он, в последний раз складывая страницы и убирая их в обложку, — соотношение между ростом населения и ограниченными ресурсами почвы.

Он снова стал вести себя слегка педантично, что было ему свойственно.
Он снова полагался только на себя и был полон решимости.

«Отправьте это немедленно, хорошо?» — сказал он, и Энкрэм отдал ему пакет.
ожидающего посланника. «С души камень свалился», — добавил он со вздохом облегчения. «Честное слово, Энкрэм, я удивлён, что вы так полностью со мной согласны. Я думал, что в последний момент вы выскажетесь против, и мне придётся вас убеждать. Я бы хотел кого-нибудь убедить. Но я очень рад, что разочарован!»

— Это работа, которая вызывает у меня искреннее восхищение, сэр, — ответил Энкрэм.
Когда они спускались по лестнице из зала Бенгальского
совета на улицу, вице-губернатор положил руку на плечо
на руку своего главного секретаря почти с нежностью.




 ГЛАВА XIII.


 Три дня спустя появилось уведомление. Джон Чёрч напряжённо просидел всё утро, неосознанно готовясь к
чрезвычайным ситуациям — депутациям, петициям, бунтам. Ничего из этого не произошло.
День прошёл в обычном русле, и вечером его честь был несколько удивлён, встретив за ужином члена правительства вице-короля.
Совет, который не знал, что что-то было сделано. На следующее утро он с некоторым нетерпением
открыл четвёртую страницу своей газеты и
нашел его передовую статью, освещающую тему археологического открытия
в Ориссе, сделанного примерно девять месяцев назад. В
Вице-губернатор был энергичным человеком и не понимал
нрав Бенгалии. Он опубликовал Уведомление, подрывающее
образовательную политику правительства на протяжении шестидесяти лет, и он ожидал, что
этот процесс привлечет немедленное внимание. Он придавал этому значение
почти такое же, как лотерее Дерби. Однако это в какой-то степени можно было оправдать, учитывая, что он провёл в
Калькутта и упорное пренебрежение, которое он проявлял, не обращая внимания на общественное мнение.

Даже телеграмма сочувствующему члену парламента не была отправлена немедленно.  Мохендра Лал Чукербути написал её с волнением; затем он остановился, вспомнив, что стоимость телеграмм, оплаченных энтузиастами-частными лицами, нелегко возместить комитетам.  Мохендра был надёжным человеком, но на это нужны были средства. Он решил, что не имеет права ускорять призыв нации о помощи за свой счёт, поэтому он отправил телеграмму
комитет, который собрался в конце недели. Комитет попросил
Мохендру срубить его и показать им ещё раз. В конце концов, он
прибыл в Вестминстер почти сразу после отправки почты. Кроме того,
у Мохендры в тот момент были заняты руки и голова страстной
критикой импульсивного судьи Высокого суда, который застрелил быка со
сломанной спиной. Что касается «Слова истины», то Тарачанд Мукерджи праздновал свадьбу своей дочери в то время, когда было опубликовано уведомление, с барабанами, сладостями и очень дорогим вином.
в течение трех дней газета вообще не появлялась.

Неделя тянулась, и беспокойство вице-губернатора росло.
заметно уменьшилось. Его уверенность вернулась до такой степени, что, когда
сотрудники Департамента образования причисляли себя в теле
с первых своих грядущих развлечений он был серьезно
нарушается. “Это ребячество”, - сказал он Джудит. “По моей воле не
профессор среди них обязательно потеряете кусочек либо в заработной плате или пенсии. Если
люди настолько заинтересованы в получении высшего образования, что готовы платить вдвое больше за
это, как они делают сейчас эти ребята пойдут по стопам своих лекций. Если нет,то
мы превратим их в инспекторы или руководители технической
школы”.

“Я могу понять некоторую болезненность по поводу их достоинства”,
предположила его жена.

Черч нетерпеливо нахмурился. “Люди могут меньше думать о своем достоинстве в
этой стране и больше о своем долге”, - сказал он, и она
поняла, что обсуждение закрыто.

Задержка раздражала Анкрама, который был человеком действия. Он говорил другим
людям, что опасается, что это лишь зловещее затишье перед бурей, и
он убедил себя, что ни один человек не сможет поторопить Бенгалию. Тем не менее, условия, на которых он консультировал Мохендру Лала Чакербатти, который приходил к нему каждый
воскресный день, были настолько успешными, что этот ариец
ездил довольно быстро, возвращаясь в офис «Бенгал Фри Пресс».
В конце второй недели мистер Энкрэм смог указать на
подтверждение своего пророчества; это было затишье перед бурей,
которая через два дня разразилась в колонках местной прессы
торнадо.

«Говорю вам, — сказал он, — с таким же успехом вы могли бы молиться Шри Кришне, как
Вице-король», когда Мохендра Лал Чакербатти вернулся к этому способу добиться справедливости. Мохендра, будучи ортодоксальным индуистом, мог счесть это легкомыслием, но он лишь улыбнулся, согласился, ушёл и подписал петицию. Он поддался естественной потребности своих соотечественников — даже если они были выпускниками университетов и политическими активистами — умолять, прежде чем делать что-либо ещё. Обращение было составлено и отправлено. Вице-король незамедлительно
продемонстрировал характер своих убеждений, отказавшись принять это
документ, если он не попадёт к нему по надлежащему каналу, которым было
правительство Бенгалии. Молитва о смирении превратилась в крик
неповиновения, и этот переход произошёл в Бенгалии с поразительной быстротой.
 За одну ночь Калькутта расцвела цветными карикатурами,
изображающими вице-губернатора на скамье подсудимых, а государственного
секретаря — на скамье свидетелей, обвиняемых в краже мешков с золотом,
«Гранты для колледжей»; в то время как директор по образованию, горько плача,
дал показания против него. Вице-губернатор был представлен в
зелёный сюртук и государственный секретарь в короне, что вызвало смех в обществе и породило волну интереса к грантам на обучение в колледжах
Уведомление. Джон Чёрч видел это на лицах людей на своих садовых вечеринках, и это усиливало дискомфорт, с которым он читал объявления о различных массовых протестных собраниях, которые должны были пройти по всей провинции, и замечал среди выступающих непривычные имена преподобного профессора Портера из Эксетер-Холла
Институт, преподобный доктор Макиннес из Каледонской миссии и отец
Амвросий, который руководил колледжем Святого Доминика и который, безусловно, настаивал на том, чтобы в рамках _его_ учебной программы изучались жизни святых.

 День первого массового собрания в Калькутте закончился вечером последнего бала сезона в Доме правительства. Мелкий
аристократ из Южной Европы, совершавший большое турне, довольно
неторопливо въехал в Калькутту, и, как с тревогой отмечало
общество, до Великого поста оставалось всего одно свободное
время для танцев в его честь. Когда стало ясно, что Их
«Превосходительства воспользуются этой несколько ограниченной
возможностью», — общество сияло от радости и говорило, что знает, что они
воспользуются, — они были воплощением гостеприимства.

 Площадь зелёного Майдана, вокруг которого полукругом
расположена Калькутта, составляет три квадратных мили, и мимо него протекает
коричневая река, которая впадает в море. Таким образом, пятнадцать тысяч человек, собравшихся в одном его углу,
образовали на траве довольно большое белое пятно, но в остальном не производили
впечатления и не представляли никакой угрозы. Общество, которое
Забыв о массовом митинге, он надел очки, поехал по
Красной дороге и сказал, что, очевидно, что-то «происходит» —
вероятно, футбольная команда «Томми» из форта играет с горожанами.
Только два или три пожилых чиновника, наслаждаясь вечерней свежестью во время
одиноких прогулок, с беспокойным раздражением смотрели на плотную
толпу; и Джудит Чёрч, ехавшая домой в дымных жёлтых сумерках,
поняла смысл приветственных возгласов, которые смягчил и разнёс
южный ветер. Они принесли ей стриктуру сердца вместе с
она подумала о преданности Джона Чёрча этим людям. Неблагодарные, — назвала она их про себя, сжав губы, — неблагодарные, предатели, псы! Её глаза наполнились бессильными слезами женского жалкого негодования; её сердце заныло от нового осознания достоинств её мужа, от нежности к ним и от неосознанной боли из-за того, что даже это не могло сделать его её героем и повелителем. Она с горечью спрашивала себя — боюсь, её политические взгляды не были прогрессивными, — что люди в Англии имели в виду, поощряя открытую и невежественную измену.
Индия, и в её воображении красноречиво всплыли отрывки из речи, которую она произнесла бы в парламенте, если бы была мужчиной и членом парламента. Они немного утешили её, но вскоре она отбросила их, чтобы всерьёз поразмыслить, нельзя ли что-нибудь предпринять. Она смело взглянула на возможность посадить доктора Макиннеса в тюрьму. Затем она тоже подумала о бале и решила посоветоваться с Льюисом Энкрэмом по этому поводу на балу. Она испытывала явное моральное удовлетворение от своего намерения. Это казалось естественным.
оправдание для быстро пульсирующего удовольствия, с которым она предвкушала этот вечер.




 ГЛАВА XIV.


 Джентльменов, уроженцев Бенгалии, обычно не приглашают на балы в
Правительственный дом. О дамах и говорить не стоит: они не существуют для общества, даже если принадлежат к нему. Принято считать, что причина заключается в неспособности джентльменов, уроженцев Бенгалии, понять вальс, кроме как с помощью арийского анализа. Считается, что это ограничивает их возможности объяснить его, и они
Вместо этого их приглашают на вечерние вечеринки, где нет ничего, что могло бы
разбудить воображение, кроме разговоров и шампанского, — ни того, ни другого они не пьют. Однако в этот раз по просьбе
приезжих членов королевской семьи правило было смягчено, и разрешили пригласить человек пятьдесят.
Когда Льюис Энкрэм прибыл — довольно поздно, — первой значимой личностью, которую он увидел, был Мохендра Лал.
Чакербатти, прислонившись к колонне и сложив руки за спиной,
с восторгом наблюдал за полькой. Мохендра тоже был неравнодушен к
личностей и о своём уважении к ним. Он решительно пробирался сквозь толпу в
направлении Энкрэма, его глаза увлажнились от счастья, а рука
вытянулась в порыве нежности. Когда он подумал, что добрался до
локтя главного секретаря, он с некоторым удивлением огляделся. Пара
младших офицеров в красных мундирах с шутливой яростью спорили из-за
пригласительной карточки маленькой девочки в белом, а ещё один
более крупная дама с внушительным терпением ждала, когда он соизволит
выйти из её вагона. В тот же момент чрезвычайно корректный
Чёрная спина виднелась сквозь пальмы на веранде.

 Веранда была очень широкой и высокой и мягко освещалась таким образом, что
делала видимыми неясные тени и в то же время придавала нежное сияние
светлым драпировкам, которые то тут, то там напоминали о даме,
сидящей в глубоком кресле, играющей с веером и говорящей вполголоса. Это было место, окутанное восхитительной тайной, несмотря на звуки
оркестра, доносившиеся из бального зала, несмотря на то, что
отдельные веера открывались и закрывались в каком-то обычном местечке Калькутты
флирт. Тайна пришла извне, откуда-то из-за пальм, где густо и ярко сияли звёзды, а в саду внизу низко стелился серый туман, превращая его в фантасмагорию из теней, размытых очертаний и новых значений. Там, на широких просторах за высокими колоннами веранды, царил дух весны — беспокойной, пульсирующей, заботливой индийской весны, благоухающей и нежной. Воздух был тёплым, сладким и липким; он превращал жизнь в
жалкую, приятную необходимость, а любовь — в изысканную роскошь.

Анкрам скрестил руки на груди, встал в дверях и позволил себе
почувствовать эти вещи. Если бы он не был на самом деле ищет Джудит церкви, он
потому, что он был всегда, так сказать, предвосхищая ее; в состоянии
готовность получать впечатления ее лицо, музыку ее голоса.
Миссис Черч была причиной этого события, причиной любого события
в той мере, в какой это касалось его. Она казалась просто продолжением его
восприятия этой восхитительной ночи, когда он увидел её на одном из самых заметных диванов, разговаривающей с сэром Питером Блумсбери.
ждала его, чтобы найти ее, с чуть мерцающей улыбкой, что
пришел в паузах между репликами сэр Петра; и когда Ancram
подойдя к дому, он заметил, как острое удовольствие, как он был способен
ощущение, что ее ответы на этот сановник были сделаны несколько по
случайный.

Их разговор изменился, когда сэр Питер ушел только для того, чтобы внести в него
нотку интимности и привилегии делать паузы. Они продолжали говорить о
тривиальных вещах, причем говорить тоном и о том, что они оставили недосказанным.
Его взгляд задержался в глубине её глаз, чтобы понять,
В этом году розы в Бельведере хорошо прижились, и в словах, с которыми она сказала ему, что они превзошли все её ожидания, было осознанное
счастье, которое не объяснялось даже столь идиллическим фактом.
 Содержимое их соседского дома окружало их, как атмосфера,
за пределами которой люди двигались бесцельно, а струнный оркестр слишком громко играл бессмысленные мелодии. Она была прекраснее, чем он когда-либо видел её, она была в большей степени его собственностью, чем он когда-либо чувствовал себя с ней — воплощением красноречивой тропической
ночь и мечтательная тропическая весна. Позже он сказал себе, что в тот момент почувствовал настоящую тоску, и порадовался, что после стольких лет удовольствий, которые в лучшем случае были лишь скудно-интеллектуальными, он всё ещё может испытывать ощущения студента. Конечно, когда он сидел там в своей безупречной одежде и позе, он знал, что кровь приливает к кончикам его пальцев от восхитительного желания раскрыть сладкую тайну их отношений. Южный ветер
подсказал ему своим запахом распускающихся почек, что благоразумие
Это совершенно относительное понятие, и даже не относительное по отношению к такой ночи, как эта, и к такой женщине, как она. Когда он посмотрел на прядь её волос, упавшую на тёплую белизну её шеи, достопочтенному мистеру Энкрэму пришло в голову, что он мог бы зайти немного дальше. Он чувствовал себя божественно дерзким, но его намерение состояло в том, чтобы зайти лишь немного дальше. До сих пор он не продвинулся ни на шаг.

 Южный ветер гнал их вперёд вместе. Джудит чувствовала его на своей шее и
руках, а также в лёгких, прохладных, нежных прикосновениях к лицу. Она не
задумывалась о том, какое счастье это ей приносило: были и другие времена
для паузы и вопросов; ее глаза были обведены них, под
порошок. Она отдалась божественному чувству служения, присущему ее женщине;
и мужчина, которого она любила, заметил, что она делала это с неким неподражаемым
самообладанием, порожденным ее доверием к нему, которое было столь же ново, сколь и само по себе
завораживающе.

Люди начали стекаться вниз ужинать вслед за вице-королем
и прибывшими членами королевской семьи; веранда опустела сама собой. Вскоре они
осознали, что остались одни.

“Вы уронили свой веер”, - сказал Анкрам и поднял его. Он посмотрел на
на мгновение, а затем вернул его на место. Руки Джудит лежали на коленях, и он вложил веер в одну из них, позволив своей руке на мгновение задержаться в тёплой ладони другой. Последовала напряжённая тишина. Он лишь подчеркнул её взгляд;
и всё же казалось, что он создал нечто — нечто столь же грозное, сколь и прекрасное, столь же смущающее, сколь и божественное. Когда он осторожно убрал руку, она
подняла на него глаза, полные немой мольбы, и он увидел, что они
были полны слёз. Позже он сказал себе, что был глубоко тронут
Он был тронут, но это не помешало ему осознать, что это был
восхитительный момент.

Энкрэм смотрел на неё серьёзно, с задумчивой улыбкой. Он дал ей
немного времени, а затем, когда она снова не подняла глаз, наклонился
вперёд и сказал совершенно естественно и спокойно, как будто это
предложение было вполне законным: «Наши отношения слишком молчаливы. Скажи
мне, что ты любишь меня, дорогая».

На мгновение он раскаялся, потому что ему показалось, что она унесётся
на волнах его слов к краю безрассудства.
Она снова подняла взгляд, нежно глядя ему в глаза, и в её взгляде он увидел такой
прекрасный свет самопожертвования, что невольно возблагодарил небеса
за то, что никто другой не мог его увидеть. На её лице не было ничего, кроме
мыслей о нём, и, увидев это, он испытал мгновенное желание взять её
на руки и в полной мере насладиться ощущением того, что она и её маленькое королевство с радостью потерялись бы в его объятиях. В паузе её
немого признания он почувствовал сильнейшее ликование, которое когда-либо испытывал. Её
взгляд достиг его, как крик из неизведанной страны; откровение
Её любовь наполнила его осознанием того, что она была бесконечно более очаровательной и желанной, чем он себе представлял. С этого момента она стала для него высшим благом, и впоследствии он никогда не вспоминал о своих других амбициях без почти искренней презрительной улыбки. Но она ничего не говорила: казалось, она была избавлена от необходимости говорить, взмывала на волне абсолютной радости и была изолирована от всего, что было до или после неё. Он сдерживал нетерпение в ожидании её слов,
потому что был уверен в одном: когда они прозвучат, они будут
добрый — и выбрал свой со вкусом.

“Не кажется ли вам, что было бы лучше, если бы у нас хватило смелости и
прямоты принимать вещи такими, какие они есть? Тебе не кажется, что мы были бы
сильнее, несмотря на все, с чем нам приходится сталкиваться, если бы признавались — только друг другу
— в боли и сладости этого?”

“Я никогда не была слепой”, - тихо сказала она.

“Все, о чем я прошу, это чтобы ты даже не притворялся слепым. Это слишком много?

«Как ты можешь так говорить?» Её голос слегка дрожал. Затем она поспешно добавила: «Но никаких перемен быть не может — никаких перемен быть не должно. Я надеялась, что ты никогда так не скажешь».

«Альтернатива слишком ужасна: продолжать жить во лжи — глупой, ненужной лжи. Почему, ради всего святого, между нами должно быть лицемерие? Я знаю, что должна довольствоваться малым,
но, боюсь, я не могу сказать тебе, как сильно я хочу этого малого».

 Она сильно побледнела, подняла руку и беспомощным, механическим жестом пригладила волосы.

— Нет, нет, — сказала она, — перестаньте. Давайте покончим с этим поскорее. Я была вполне
довольна тем, что продолжала лгать. Думаю, я всегда должна была
довольна. Но теперь нет никакой лжи: больше не на что опереться. Ты должен взять отпуск или что-то в этом роде и уехать — или я уеду. Я
на самом деле не очень хорошо себя чувствую».

 Она с несчастным видом посмотрела на него, поджав губы, и он успокаивающе положил руку — вокруг по-прежнему никого не было — ей на плечо.

 «Джудит, не говори о невозможном. Как мы могли бы жить в одном
мир—и только! Это героизм милая школьница. Вы
и я постарше и храбрее”.

Она убрала его руку прикосновением, которое было лаской, но только сказала
неуместно: “И Рода Дэй, возможно, любила тебя искренне!”

“Ах, эта заезженная старая история!” У него было такое чувство, словно она ударила его, и
это чувство побудило его спросить ее, почему она считает, что он заслуживает наказания.
наказание. “Не то чтобы это причиняло боль”, - добавил мистер Анкрам почти обиженно.

Она посмотрела на него со смутным удивлением, а затем погрузилась, отказываясь делать
попытку разобраться, в тревожные глубины своих собственных мыслей.

“Будь хоть немного добра, Джудит. Мне нужно всего лишь пару слов.

Южный ветер донёс до них из темноты звук — высокий, слабый, протяжный
звук приветствия с Майдана. Она подняла голову и
слушал внимательно, с опаской в глазах. Затем она неуверенно поднялась со своего места
и, когда он молча подал ей руку, она постояла немного
собираясь с силами и, казалось, ожидая, что звук раздастся снова
. До них не долетало ничего, кроме более дикого, приближающегося воя шакалов
на улицах.

“Я должна вернуться домой”, - сказала она совершенно твердым голосом. “Я должна
найти своего мужа и вернуться домой”.

Он бы удержал её, но она решительно, хотя и несколько бесцельно, обошла длинный изгиб веранды и остановилась.
глядя на свет, который лился из бального зала и отражался на
листьях пальм и кротонов в горшках, стоявших там в уединении.

«Значит, — сказал Энкрэм, — я должен довольствоваться жалким утешением в виде догадки.
Полагаю, я должен быть благодарен за то, что вы не можете отнять у меня и это.
Возможно, вы бы и забрали, — с горечью добавил он, — если бы знали, как это ценно».

Его слова, казалось, укрепили ее в принятом решении. Она высвободила руку из-под его ладони и отошла от него к кротонам.
 На фоне их темно-зеленых листьев он с тревогой заметил, насколько бледным было ее лицо.

“Послушай, - сказала она, - я думаю, ты этого не осознаешь, но я знаю, что ты
жесткий и безжалостный. Вы спрашиваете меня, не являюсь ли я для вас тем, кем я должна быть для своего мужа
хороший человек, который любит меня и доверяет вам. И, что
это хуже, это произошло между нами в тот момент, когда он находится под угрозой
и неспокойном: на ту самую ночь, когда я имел в виду,—когда я имел в виду”—она остановилась
чтобы завоевать рыданием в горле—“иметь попросил вас подумать
то, что может быть сделано, чтобы помочь ему. Хорошо, но ты спрашиваешь меня, полюбил ли я тебя
и, возможно, в каком-то смысле ты имеешь право знать; и
Правда лучше, как вы говорите. И я отвечаю вам, что так и есть. Я отвечаю вам: да, это правда, и я знаю, что так будет всегда. Но с сегодняшнего дня
вы будете помнить, что каждый раз, когда я смотрю вам в лицо и касаюсь вашей руки, я оскорбляю свою честь и честь моего мужа, и... и вы не будете позволять мне часто видеться с вами.

Как Ancram открыл рот, собираясь заговорить, радость от Майдана поражал
снова воздух, и на этот раз он, казалось, ближе. Джудит взяла его под руку
нервно.

“Что они там делают?” - воскликнула она. “Пойдем— Я должна..."
"найди моего мужа— пойдем!”

Они переступили порог бального зала, где к ним почти сразу же присоединился Джон Чёрч. Его чёрные брови приподнялись, а на лице появилось необычайно радостное выражение.

«Я долго беседовал с Его Превосходительством, — сказал он им обоим. — Скенсли — необычайно способный человек. Он сказал мне, что написал сильное личное письмо государственному секретарю по поводу моего уведомления». Это должно иметь вес, знаете ли, на случай, если они попытаются захватить парламент у себя на родине.

 Когда миссис Чёрч и мистер Льюис Энкрэм покидали веранду, там остался стул
внезапно отодвинулась за кротоны. Мисс Рода Дэй сидела в кресле, тоже одна, под южным ветром и звёздами. Она не знала, что услышит, — до неё не доносилось ни звука ни от их разговора, ни от их приближения, — и в каком-то взволнованном разговоре с самой собой она решила, что ничто не может быть страшнее, чем то, что она помешает миссис Чёрч говорить. Слова этой дамы, хоть и тихие и быстрые, были очень отчётливыми, и Рода невольно их услышала, испытывая сильное желание аплодировать ей и любить её
Она отвернулась от неё. Затем она заперла свои эмоции и тайну Джудит Чёрч на ключ
и тихо выскользнула на поиски матери, которая спросила её, между тем как
она принимала леденец от министра внутренних дел и _petit four_ от
командующего дивизией, почему она выглядит такой подавленной.

[Иллюстрация: «Что я знаю о речи!»]

Анкрам, отвернувшись от церквей, чуть не упал в объятия
Мохендры Лала Чакербатти, с которым он поздоровался за руку. Его манеры
выражали, в сочетании со всей добротой на свете, лёгкую
он смутился из-за того, что не мог вспомнить имя Мохендры, что так часто случается, когда европейские чиновники приветствуют знатных туземцев, — знатных туземцев очень много, и все они похожи друг на друга.

«Надеюсь, у вас всё хорошо!» — просиял редактор «Бенгал Фри Пресс». «Это очень избранная компания». Затем Мохендра доверительно понизил голос:
— Мы отправили в Англию с сегодняшней почтой все до единого слова из речи
доктора Макиннеса…

 — Чёрт бы вас побрал! — сказал Анкрам с почтительным видом. — Что я знаю о речи доктора Макиннеса! _Jehannum jao!_[C]

-----

Примечание C:

 «Идите к чёрту!»

-----

Мохендра радостно рассмеялся, когда главный секретарь поклонился и
ушёл. «Конечно! Конечно! — сказал он. — Это очень избранная
компания!»

В тот вечер произошёл ещё один случай. Мистер и миссис Церковь заставила их
покинуть её раньше: лицо Джудит выражало усталость, что было
лучше, чем её слова. Их карета выехала с Кольцевой дороги,
где толпилась шумная толпа местных жителей, идущих в том же
направлении. Их ослепил свет, запах и дым
горящая смола. Джудит с тревогой сказала, что посреди дороги, кажется, развели костёр. Они подошли немного ближе, и толпа сомкнулась вокруг них спереди и сзади, на мосту, ведущем в Бельведер из города. Тогда Джон Чёрч заметил, что свет исходил от горящей фигуры, которая пылала и нелепо танцевала, привязанная к столбу, прикреплённому к повозке, запряжённой волами, которую тянули кули. Поглощённая
толпа, которая шла позади, наблюдая и наслаждаясь, как взволнованные дети на
представлении, болтала на ломаном английском, и свет от горящего
То, что было на шесте, озаряло лица, уже в какой-то степени просвещённые
высокой культурой университетских колледжей. Но только когда они
узнали его карету и всадников и попытались ускориться и рассредоточиться
на узком мосту, исполняющий обязанности вице-губернатора Бенгалии
в полной мере осознал, что какое-то время он возглавлял процессию,
которая с большим удовольствием развлекалась за счёт его собственного
чучела.




 Глава XV.


Когда стало очевидно, что Уведомление о грантах колледжа стало судьбоносным
возможности для Джона Чёрча лично и для его жены, кстати,
это быстро превратилось в тему для обсуждения. Дамы во время
полуденных визитов в прохладные гостиные друг друга повторяли
то, что их мужья обронили за ужином накануне вечером, и говорили,
что им ужасно жаль миссис Чёрч; должно быть, это слишком тяжело для
нее, бедняжки. Если бы это было только из-за неё, подумали некоторые из них, то
вице-губернатор — «вице-г.», как его называли, — должен был бы позволить
всему идти своим чередом. Какая разница, в любом случае! В клубах
На какое-то время этот вопрос вытеснил дело армейского капеллана,
обвинённого в неподобающем поведении в Сингапуре, и на него охотно
делали ставки — три к одному, что Черч будет «разгромлен». Если такое
отношение казалось менее сочувственным, чем отношение дам, то, по крайней
мере, оно не было враждебным. Напротив, Его честь пользовался
немалой популярностью. Он бы не стал часто обсуждать этот вопрос со своей точки зрения, но это было потому, что его точка зрения была в значительной степени его собственностью. Возможно, он бы услышал самого себя
однако его хвалили многие другие, и особенно на местах
за его мужество. Мужчины говорили между сигарами, что мало кто из них захотел бы
прикоснуться к такому куску зуботычины в конце этого века
, как бы сильно это ни требовалось. Лично они надеялись, что
нищий справится с этим, и с не меньшей заботой они продолжили:
держали пари, что он этого не сделает. Среди чувств, которые вызывал у меня нищий, пожалуй, самым сильным было чувство благодарности за столь очевидное ощущение, особенно в конце холодной зимы, когда чувства были склонны улетучиваться.
с другими приятными вещами - на горные станции.

-----

Сноска D:

 “Своевольное поведение”.

-----

Шторм достиг точки, когда епископ был вынужден выдвинуть
снять руку с амвона собора. Как глава
Индийского истеблишмента епископ чувствовал себя союзников ни в чем не обычным способом
с властью, и Его Светлость был известен держаться
взгляды на правильность, с которой рукава газон может волна выше
вопросы общественной важности. Кроме того, ни доктор Макиннес, ни
Профессор Портер не читали лекций по биномиальной теореме под
Что касается отца Амвросия, то он открыто призывал к критике в своих житиях святых. Поэтому, когда прихожане собора услышали, как его светлость начал проповедь со звучного изречения из Экклезиаста:

«_Во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь. Кто умножает познания, умножает скорбь_»,

Он с пробудившимся интересом выслушал пренебрежительные замечания доктора Макиннеса и
профессора Портера, а также полный достоинства и строгости выговор
отцу Амброузу, которые были должным образом озвучены. Его светлость
Взгляды, которых придерживался первый проповедник, несомненно, были более ценными
в его проповедях, чем здесь, но он сам должен был признать, что
они представляли собой счастливое сочетание преданности и доктрины.
Достопочтенный мистер Энкрэм сказал сэру Уильяму Скотту на ступенях собора после службы — это было похоже на выход из лондонского театра, где люди ждали свои экипажи, — что, хотя рекомендация его светлости была очень уместной и вряд ли могла не принести пользы, общественные дела выглядят серьёзными, когда их обсуждают с кафедры. На что сэр Уильям снисходительно согласился.

Вернувшись в свою несколько угнетающе одинокую комнату, Энкрэм почувствовал, что ему нужно с кем-то поговорить. Епископ побудил его к решительному несогласию, которое из-за своего положения его светлость особенно раздражал в глазах столь опытного наблюдателя за слабыми местами. Он подумал, что мог бы написать Филипу Дойлу. Он вспомнил, что Дойл
не ответил на письмо, в котором он писал о своём изменившемся
семейном положении, откровенно прося скорее поздравить его, чем
посочувствовать; но без обиды, потому что зачем человеку утруждать себя
под флорентийским небом с ненужными корреспондентами из Калькутты? Он
руководствовался только собственным удовольствием от того, что снова
писал: Дойл был так отзывчив, что увидел бы юмор в развитии событий с
Его Честью. Прошла почти неделя с тех пор, как мистер Энкрэм с
острым раздражением заметил на балу, какое неразумное влияние это
дело оказывало на Джудит Чёрч, и он снова смог увидеть в этом
юмор. В конце концов он с большим мастерством написал красочное
письмо, в котором епископ предстал в образе простого
деталь в конце. Казалось, он прокладывал себе путь, переворачивая страницы,
выбираясь из затруднительного морального болота; он был так явно на коне,
когда мог исправить всё это в карикатурном виде с помощью эффективных
абзацев. Он написал: —

/# «Не стесняюсь сказать вам в частном порядке, что я не испытываю никакого уважения
к этой схеме и очень мало — к её автору. Он напоминает не что иное, как старую курицу, которая с присущим ей упрямством сидит на яйцах, из которых, как легко заметить, ни одна безумная реформа никогда не вылупится. Он слеп, как летучая мышь, в отношении собственных недостатков. Я
Сомневаюсь, что даже его падение убедит его в том, что его истинное призвание — быть сапожником-радикалом. Он благородно
предпочитает идеал безупречного индийского администратора, о котором размышляет, пока его борода растёт вместе с историей его ошибок. Однако конец не за горами. Бенгалия требует его отставки, и, несмотря на недавно появившуюся у него привычку много есть, Вместо того чтобы виснуть у меня на шее в поисках сочувствия, я признаюсь вам, что, если бы обстоятельства позволили, я бы тоже завыл. #/

 Первое письмо Анкрама не дошло, так как слуга сиркара забрал марки; и когда Филип Дойл получил второе письмо, он на мгновение растерялся, не зная, что и думать из-за молчания своего корреспондента о браке, который должен был вот-вот состояться, когда он писал. Дойл быстро просмотрел ещё одно письмо из Калькутты,
пришедшее вместе с письмом от Энкрэма, в поисках возможных новостей, но
кратковременное ощущение радости от того, что помолвка мисс Дэй расторгнута,
исчезло задолго до того, как письмо было получено
было написано, и в нём не было никаких упоминаний об этом деле. Теория о
переносе срока сама собой напрашивалась, и он провёл двадцать минут,
сидя на краю кровати, погружённый в раздумья, неподвижный, с потухшей
трубкой в руке, пристально глядя в пол своего гостиничного номера и
составляя цепь обстоятельств, которые сделали бы такое возможным. Если он и не почувствовал себя легче после этого занятия, то, по крайней мере, в конце
его он перечитал свои письма, как будто они принесли ему хорошие новости.
прочитайте их обе внимательно еще раз, и открыл газету, которая пришла с
второе. Это был номер "Бенгальской свободной прессы", и его друг из
Высокого суда обратил его особое внимание на передовую статью,
как на самую едкую и эффектную атаку на гранты колледжа
Уведомление, которое еще не появилось. Г-н судья Ширз написал:—

/ # “Как вы увидите, существует множество фактических доказательств того, что это написал не местный житель
. Моя собственная идея, которой я делюсь со многими людьми, заключается в том, что она
появилась из-под пера министра образования, что так же просто, как и
Вполне естественно, что он настроен враждебно. Дайте мне знать, #/ /# что вы думаете.
 Энкрэм уклончив, но он говорит о том, что правительство подаст в суд на
газету, что выглядит так, будто статья уже нанесла ущерб». #/

 Дойл с интересом просмотрел редакционную статью, и его интерес
возрастал по мере того, как он скользил взглядом по колонке. Он улыбнулся, читая это; это, безусловно, была красноречивая и убедительная аргументация против политики Его Превосходительства, приправленная насмешками, которые были более оскорбительными, чем сами аргументы.
 Внезапно он остановился, озадаченно посмотрел на текст и перечитал последнюю часть предложения:

/# «Но он питает благородное пристрастие к идеалу безупречного индийского
администратора, о котором он размышляет, пока его борода растёт, а
вместе с ней и история его ошибок». #/

 В глазах Дойла вспыхнул огонёк внезапного озарения —
озарения, которое показало, что главный секретарь Бенгальского правительства
был доведён тщеславием до забывчивости. Он перечитал письмо Энкрама и
убедился, что это именно те слова, которые он там прочёл. Для
пущей уверенности он взглянул на даты письма и статьи: одно было написано за два дня до другого.
напечатано. Вскоре он отложил их и инстинктивно потёр большим пальцем о кончики остальных пальцев тем лёгким, быстрым движением, которым люди убеждают себя, что не испачкались.
 Он не позволил себе как-либо охарактеризовать случившееся — возвышенные обличения не были частью привычек Дойла, — кроме как с несколько брезгливой улыбкой, с которой он снова раскурил трубку. Ему было свойственно, что его главное отражение имело
личный оттенок и было достаточно сильным, чтобы найти слова. «И я»,
— Он сказал, — добавил он, подмигивая, — что девять месяцев прожил в одном доме с этим вонючкой!




 ГЛАВА XVI.


 Каждый день в десять часов с моря дул всё более жаркий и сильный южный ветер. На Майдане зацвели эвкалипты, и их слабый свежий аромат окутывал всё вокруг. Тиковое дерево
выпустило свои неуклюжие лохмотья, безвкусные и нелепые, но божественно зелёные; и
то тут, то там тамаринд у дороги поднимал свою изящную крону, словно
древо мечты в облаке туманных листьев. Дни становились долгими и прекрасными;
кули, возвращавшиеся домой на закате по выжженной траве Майдана,
 держались за руки и пели, повесив на шею бархатцы. Белолицые
пришельцы из Калькутты тоже шли туда, но молча, для «разминки».
Вороны кричали громче, чем когда-либо, потому что было время молодых ворон;
прилетела птица-лихорадка и велела людям снять паранджу. Вице-король и все, кто был с ним, официально отбыли в Симлу, а большие дома в Чоуринги
были сданы в аренду. Было объявлено, что Его Превосходительство
вице-король отправится «в турне», что не имело никакого отношения к
Южная Европа, но подразумевала инспекторскую работу в отдаленных частях провинции
. Миссис Черч будет сопровождать вице-губернатора. Местный
документы, при этом известно, выразил надежду на то, что смена воздуха
полностью восстановить “одним из самых блестящих в Калькутте и интересных
хостес,” здоровье которого за последние две недели были, к сожалению
неуд.

Дейи уехали в Дарджилинг, а доктор Макиннес - в Англию.
Расходы на поездку в Англию и расходы Шиб Чандера Бхоса, который сопровождал
его, были покрыты из фонда, который значительно увеличился, учитывая
что это было вызвано настроениями бенгальцев — фонд был создан для борьбы с
уведомлением о предоставлении грантов на обучение в колледже. Доктор Макиннес вернулся домой в качестве одного из благородных индийских миссионеров, чтобы поговорить с жителями Англии и объяснить им, как странно административный аппарат в Индии извратил представление о долге метрополии перед языческими массами, которые смотрят на неё как на источник света и наставления. Доктор Макиннес был готов сказать, что дело христианских миссий в Индии было отброшено на пятьдесят лет назад этим необдуманным поступком, столь страшным в своих последствиях.
последствия для вице-губернатора Бенгалии. Поскольку этот высокопоставленный чиновник не может осознать свою ответственность перед своим
Создателем, он должен осознать свою ответственность перед народом Англии. Доктор Макиннес, несомненно, не имел в виду, что последний трибунал является высшим из двух, но он, безусловно, создал впечатление, что он более эффективен.

Шиб Чандер Бхозе, говоря свободно и почтительно, усилил это
впечатление, что не навредило делу. Шиб Чандер Бхозе был
согласился, в обмен на проезд во втором классе, сопровождать
доктора Макиннеса в качестве выпускника университета, который также был
обращённым в христианство. Отец Шиб Чандера женился на женщине-мусульманке
и таким образом потерял свою касту, после чего принял христианство, потому что
предшественник отца Амброуза давал ему по четыре анны каждый раз, когда он приходил на катехизис. Шиб Чандер унаследовал религию отца, к которой
присоединилась его мать, и, поскольку он не мог претендовать ни на что другое,
в списках колледжа он значился как христианин. Молодой
человек, стремящийся идти в ногу со временем, он с тех пор был буддистом,
а впоследствии исповедовал свою веру в догматы теософии; но
всякий раз, когда он заболевал или терял деньги, он неудержимо возвращался к
процедуре своей юности и поднес рис и бархатцы Деве Марии
Поэтому доктор Макиннес, безусловно, имел факты на своей стороне, когда он
с любовью упомянул своего юного друга как живое свидетельство
работа образовательных миссий в Индии - живое доказательство ложности
обвинения в том, что большинство миссионерских колледжей были чисто светскими
учреждения. Поскольку его молодой друг носил сюртук и скромную улыбку,
а иногда мог и всплакнуть, эффект в
провинции был потрясающим.

 Доктор Макиннес отдавался работе с рвением, которое полностью
заслуживало похвалы, которую он получал от своей совести. Иногда он читал лекции
дважды в день. Он всегда был доступен для интервьюеров из
религиозной прессы. В разговоре с этими джентльменами он воздержался от личных оскорблений в адрес вице-губернатора — он имел дело с грехом, а не с выдающимся грешником — и тем самым приобрёл широкую известность
репутация беспристрастного наблюдателя. Портреты преподобного крестоносца
и Шиб Чандер Бхоса появились на плакатах, на которых большими буквами было написано о теме, затронутой доктором
 Макиннесом: «Миссии и нажива. Должен ли
 лейтенант-губернатор грабить Бога?» — и во всех иллюстрированных газетах.
Этот вопрос регулярно поднимался за воскресными обедами в Хаммерсмите. В конце концов «Таймс» придала этому почти местное значение и торжественно, в двух колонках, с должным уважением к конституционной власти, не пришла ни к какому выводу ни с одной из точек зрения.

 Неизбежный вопрос был задан в парламенте, и
Заместитель государственного секретаря сказал, что он «поинтересуется». Были заданы и другие вопросы,
по разным и всё более срочным поводам, с целью напомнить государственному секретарю о его обязанностях и поторопить его. Популярный проповедник-нонконформист
сказал двум тысячам человек в Эксетер-Холле, что они и он больше не могут по совести голосовать за сохранение на посту правительства, которое не решается потребовать немедленной отставки чиновника, который навлек такой позор на Англию. Вскоре после этого один достопочтенный.
член клуба отступил в своем нападении на мистера Джона Черча, которое
Он полностью завладел вниманием Палаты, пока это продолжалось. Эффект был необычным, и его добился именно этот достопочтенный член Палаты, прочитав вслух всю чрезвычайно яркую и содержательную статью, критикующую политику Его Превосходительства, из «Бенгал Фри Пресс».

«Я обратился к достопочтенному — Господа, — весомо сказал он в заключение, — имеет ли кто-нибудь из нас, хвастающихся своим превосходством в интеллекте, право утверждать, что люди, которые могут так выражаться, не знают, чего хотят!

 В тот вечер, перед тем как лечь спать, лорд Стретхелл, государственный секретарь,
для Индии, на Итон-сквер, в Лондоне, написал записку лорду Скэнс-ли,
вице-королю и генерал-губернатору Индии, в Вице-королевскую резиденцию, Симла. Записка была написана на почтовой бумаге леди Стрателл, которая была
тонко надушена и украшена монограммой и короной. Это была очень личная и
дружеская записка, в которой говорилось: —

«Дорогой Скенсли, мне не нужно говорить вам, как сильно я сожалею о необходимости
прилагать к этому официальное письмо с просьбой организовать уход Черча на
пенсию. Я прекрасно понимаю, что вам это будет крайне неприятно,
поскольку я знаю, что вы высокого мнения о нём как о человеке и как об
администратор. Но миссионерские общества и т. д. загнали нас в безвыходное положение из-за его образовательной политики. Уже несколько
 нонконформистских алтарей — если такие вообще существуют — взывают о
подношении в виде нашей крови. Кто-то должен быть принесён в жертву. Я предложил создать комиссию,
и это было встречено с яростью и презрением. Ничего не поможет, кроме
 отстранения Чёрча от его нынешней должности — и чем скорее, тем лучше. Полагаю, мы должны найти для него что-нибудь другое.

«Ещё раз заверяю вас в своём искреннем сожалении, поверьте мне, дорогой Скэнслей,
искренне ваш,

 «СТРАТЕЛЛ.

«P.S. — Так партия делает из нас всех Пилатов».




 ГЛАВА XVII.


Впервые в истории город Бхагси посетил вице-губернатор. Бхагси был небольшим, но имел дурную славу, которую не мог превзойти ни один муниципалитет Восточной Бенгалии. Хотя Бхуджи был маленьким, он был полон — полон мужчин и
детей, старух и обезьян, карликового тощего скота и
стервятников с самым отвратительным аппетитом. Город располагался вокруг резервуара, очень
старый, очень склизкий, очень священный. Бхугси купался в резервуаре и таким образом обеспечивал себе вечное счастье, пил из резервуара и таким образом обеспечивал себе его быстро. Все эти мерзости, которые невозможно назвать, Бхугси также предпочитал совершать поблизости от резервуара, и, возможно, именно по этой причине самый высокий уровень смертности за последний «отчётный год» был смиренно представлен Бхугси.

Отметив это достижение, Джон Чёрч добавил Бхагси в свой список для осмотра. Список для осмотра и так был достаточно длинным, но у Чёрча был способ экономить время,
Он внёс большой вклад в дисциплину в Бенгалии. Он добирался туда поездом, на лодке и верхом, и его персонал, глубоко возмущаясь про себя, изо всех сил старался не отставать. Он убеждал Джудит, что лучше двигаться не спеша по более лёгким маршрутам, останавливаясь в случайных местах, но она была непреклонна в своём решении ехать с ним. Она заявляла, что ей лучше из-за постоянных перемен и стимулов к быстрым перемещениям, и он мог в это поверить, потому что всякий раз, когда они останавливались более чем на сорок восемь часов
где бы то ни было, именно она всегда больше всех стремилась уехать.
 Она заполняла свои свободные минуты и естественным образом притупляла боль,
занимаясь физическим трудом. Пока слуги в смятении наблюдали за ней, она инстинктивно трудилась над упаковкой и распаковкой вещей и радовалась усталости, которую это приносило. Она придумывала всё новые способы проявить свою любовь к мужу — это тоже успокаивало её — и по-новому заботилась о его здоровье, по-новому думала о его комфорте.
Наблюдая за этим, Черч с нежностью размышлял о бескорыстии
женщин, и сказал своей жене, что не может допустить, чтобы она бросалась на пути его официального визита.

 В Бхагси вообще не было европейцев, поэтому свита вице-губернатора остановилась в дак-бунгало в трёх милях от города.  Питер  Робертсон, комиссар округа, и окружной офицер, сопровождавшие его честь, расположились лагерем неподалёку, как у них принято. В бунгало было всего три комнаты, и это объясняло тот факт, что две комнаты в номере Его Превосходительства остались на последней станции.
лихорадка — меньшее из зол. К этому времени свита состояла из
Джудит, личного секретаря и слуг; но, как сказал Джон Черч,
садясь в седло в шесть часов утра, их было
достаточно, чтобы напугать Бхагси и заставить его провести некоторые реформы.

Он провёл три часа, осматривая работу местного магистрата, и
вернулся к завтраку, нахмурив брови из-за того, что этот чиновник
добродушно относился к популярному среди полицейских способу получения признаний
с помощью иголок и предполагаемых
ногти преступника. Это практиковалось в Бхагси, как сообщил местный судья, на протяжении тысячелетий, но это разозлило Джона Чёрча. Он ел, сурово глядя на скатерть, а когда трапеза закончилась, поехал обратно в Бхагси. У него был только один день, и помимо важнейшего вопроса санитарии ему нужно было осмотреть школы, тюрьму, получить послание и произнести речь. Он размышлял о содержании речи, пока ехал верхом, и
улучшал её благотворное воздействие. Он сказал своему личному секретарю, скакая галопом:
По пути он подумал, что никогда не было так жарко в апреле — воздух был как
хлыст. Однажды ему пришло в голову, что если бы он мог сбросить с себя бремя
своей работы и своего достоинства и растянуться на земле рядом с
голыми кули, которые лежали на животе в тени пальм у дороги, это было бы
приятно, но он не сказал об этом своему личному секретарю.

Было половина шестого, и бамбук ожил от вечернего щебетания
скрывшихся в листве воробьёв, прежде чем вернулся вице-губернатор.
мгновение Джудит, выйдя на стук копыт, не узнаю
ее муж, он посмотрел, с густой белый порошок пыли за бороду
и брови, настолько старый человек. Он тоже сутулился в седле, и при всей
изможденности его лица и фигуры акцент был более глубоким.

- Уложите его честь спать, миссис. Черч! ” воскликнул комиссар, приподнимая шляпу.
Подъезжая к лагерю. “ Сегодня он выполнил работу шести человек.

— Вы будете рады чаю, — сказала она.

Он неуклюже вывалился из седла и на мгновение прислонился к
плечу своего животного.  Кобыла повернула голову и заржала, но когда
Черч порылся в кармане в поисках ее кусочка сахарного тростника и предложил его
она понюхала его и отказалась. Он бросил сахарный тростник в
пыль у ее ног и велел служанке увести ее.

“Если она не съест свой грамм, скажи мне об этом”, - сказал он. Но она съела
свой грамм.

“ Может, ты сначала переоденешься, Джон? - Спросила Джудит, положив руку на его рукав.
Он был одет в куртку. “Я думаю, тебе следует— Ты промокла насквозь”.

“Да, я переоденусь”, - сказал он, но опустился на первый попавшийся стул, который
увидел. Кресло стояло на веранде, и вечерний ветерок уже овевал его.
начал подниматься. Он запрокинул голову и расстегнул влажный воротник.
и почувствовал его благодарность. В уютном районе
d;k-бунгало личного секретаря было слышно плещется в ванне.

“Бедный искры!” - сказал его честь. “ Боюсь, у него был тяжелый день.
Хороший парень, Спаркс, просто отличный парень. Надеюсь, у него все получится. Это очень унылая работа, наша работа в Индии, — рассеянно продолжил он.
 — Всегда чувствуешь себя подавленным, более или менее, но сегодня вечером... — Он
сделал паузу и закрыл глаза, словно слишком устал, чтобы закончить
предложение. Появился слуга с плетёным столиком, а другой — с подносом.

«Чашка чая, — весело сказала Джудит, — часто улучшает настроение», — но он отмахнулся от неё.

«Я слишком голоден, чтобы пить чай. Скажите им, чтобы принесли мне что-нибудь сытное: холодную говядину — нет, пусть будет горячей — тот пирог с дичью, что мы ели на завтрак, — что угодно, но как можно скорее. Как освежает этот ветер!»

— Иди переоденься, Джон, — настаивала жена.

 — Да, я должен, немедленно: я простужусь.  Когда он привстал со стула, то увидел почтальона в тюрбане, босого, пересекающего
траву с дороги и снова опустился.

“Вот дак”, - сказал он. - “Сначала я должен только взглянуть”.

Миссис Черч взяла свои письма и пошла в дом отдать распоряжения
дворецкому. Через пять минут она вернулась и обнаружила, что ее муж
сидит там, где она его оставила, но выпрямившись в кресле, и
машинально поглаживает бороду с застывшим лицом. Он побледнел, если это вообще было возможно, но в нём не осталось и следа от вялости. У него был такой вид, будто он столкнулся лицом к лицу с непредвиденной ситуацией, о которой его жена хорошо знала.

«Новости, Джон? — нервно спросила она. — Что-то важное?»

“Самое главное—и самое страшное”, - ответил он уверенно, без
смотрю на нее. Его глаза были устремлены на пол, и на его курс
действий.

“Что ты имеешь в виду, дорогая? Что случилось? Могу я взглянуть?

Вместо ответа он протянул ей личное письмо от лорда Скансли. Она
открыла его дрожащими пальцами и прочитала пару первых предложений
вслух. Затем инстинктивно ее голос остановился, и она закончила его в
тишина. Вице-король написал: —

«Моя дорогая Церковь: прилагаемая официальная переписка покажет вам
наше положение, когда почта покинет Англию вместе с государственным секретарём. Я
опасение, что за это время ничего не произошло, чтобы улучшить ситуацию — на самом деле,
одна или две телеграммы, похоже, указывают на обратное. Я не буду
тратьте свое и мое время на пустые сожаления, если они вообще будут
это оправдано, но пишу только заверить вас сердечно в частных, как это делаю я
формально в мое официальное письмо, что если мы пойдем, мы пойдем вместе. Я
уже отправил это телеграммой Стрателлу и сообщу вам о
сути его ответа, как только получу его. Хотел бы я думать, что перспектива моего собственного увольнения, скорее всего, удержит их от
требуя вашего, но я признаюсь вам, что, как я полагаю, наше совместное самопожертвование
не будет слишком впечатляющей жертвой для британской общественности в этом
контексте.

«С наилучшими пожеланиями миссис Черч, к которым присоединяется моя жена,

 «Поверьте мне, дорогая Черч, искренне ваш,

 «СКАНСЛИ».

Они несколько минут говорили о преданности, внимании и признательности
вице-короля. Она с инстинктивным тактом остановилась на этом, а затем
Чёрч быстро встал.

«Я должен немедленно написать Скэнссли, — сказал он. — Боюсь, он
я решительно настроен на этот счет, но должен написать. У меня много дел.
Когда появится Спаркс, пришлите его ко мне ”. Затем он подошел к ней и
неловко поцеловал ее. “ Ты восприняла это очень хорошо, Джудит, ” сказал он.
— лучше, чем это сделала бы любая женщина, которую я знаю.

Она быстро положила руку ему на плечо, удерживая. “О, Джон, это только для
твоего же блага, что мне плевать на всех. Я… я так устала от всего этого. Я была бы только рада вернуться домой с тобой, дорогой, и найти какое-нибудь тихое местечко в
деревне, где мы могли бы спокойно жить…

— Да, да, — сказал он, поспешно уходя. — Мы можем обсудить это потом.
Не заставляй Спаркса болтать.

Вскоре появился Спаркс, размахивая серебряным цилиндром с тиснением в пол-
ярда длиной. Новый вымытый и свежий, одетые в одежды чистые страна
шелк, с его влажные волосы щеткой решительно со лба, было
розовость, и здоровье про искры, что бы освежающий
в любой другой момент. “Вы видели эту безделушку, миссис Черч?” - спросил он.
“Дань Бхагси, хранящая адрес. Это делает его пятым.

 Джудит посмотрела на него, а затем на капитана Спаркса, который с упавшим сердцем увидел, что в её глазах стоят слёзы.

“Это последнее, что он когда-либо получит”, - сказала она, и одна из слез
скатилась по ее щеке. “Из Англии его попросили
подать в отставку — они говорят, что он должен”.

Капитан Спаркс, личный секретарь, на мгновение застыл,
широко расставив ноги в полном изумлении, в то время как миссис Черч искала в складках
юбки носовой платок.

— Клянусь Господом, это невозможно! — выпалил он, а затем, когда Джудит молча указала на комнату своего мужа, он развернулся и бросился в ту сторону, оставив её, как обычно оставляют женщин, с чайными чашками и в затруднительном положении.

 * * * * *

Несколько часов спустя мечты капитана Спаркса об изменившемся положении вещей
были прерваны стуком. Это была миссис Спаркс'Ов. Черч, с заспанными глазами, в
халате, со свечой; и она попросила хлородин из
маленькой походной аптечки, которая была среди вещей личного
секретаря.

“Мой муж, кажется, простудился”, - сказала она. “ Должно быть, это произошло,
когда он сидел на веранде. Боюсь, ему предстоит ужасная
ночь.

“ Бренди на три пальца, ” озабоченно предложил Спаркс, доставая бутылку.
- Нет ничего лучше бренди. - Нет, - сказал он.

“Он пробовал бренди. Капель двадцать этого, я полагаю?”

“Думаю, да. Могу я быть чем-нибудь полезен?”

Сказала Джудит, Нет, спасибо,—она надеялась, что ее муж хотел поспать
в настоящее время. Она уехала, защищая ее мерцающей свечи, и темнота
и тишина опять пришла, где она была.

Четверть часа спустя она вернулась, и оказалось, что капитан
Спаркс может быть полезен. Холод, казалось, не отступал; они должны были разбудить слуг, чтобы те разожгли огонь и нагрели воду. Джудит хотела знать, как скоро можно будет повторить приём хлородина. Она была очень бодра.
и случись что серьезное, бледное решение, с которым женщины принимают конкретные меры в
чрезвычайные ситуации болезни.

Еще позже они стояли за дверью своей комнаты и посмотрел на каждого
другие. “ В Бхаи Гандже есть врач-европеец, ” сказал капитан Спаркс.
“ Если повезет, он может быть здесь завтра к шести часам пополудни — _т_е_.
Пополудни. Он посмотрел на часы и увидел, что уже перевалило за полночь.
«Бандал Сингх отправился за ним, а Джадду — за местным аптекарем в
Бхугси, но он будет бесполезен. Робертсон приедет немедленно. Он
видел подобные случаи, я знаю».

Из комнаты, которую они покинули, донесся глухой звук, и они поспешили обратно.
в нее.

 * * * * *

“ Воды? ” повторил Комиссар. - Да, столько, сколько он пожелает. Я хочу
Боже” у нас было немного льда.

“ Тогда, сэр, я могу откланяться? Это был елейный голос туземца.
Аптекарь.

“ Нет, не можете. Чёрт возьми, я полагаю, ты можешь помочь его растереть? Быстрее,
Спаркс, скипидар!

 * * * * *

 На следующий день в полдень прибыл Хари Лал, который ехал много часов и
Хари Лал приехал на своём коне с прошением к Чота Лат Сахибу, в котором он и его деревня
умоляли, чтобы козы могли есть молодые побеги в лесу, как раньше, потому что если нет — а они все были бедными людьми — то как же козы будут вообще есть? Хари Лал прибыл на своём коне и издалека увидел, что на веранде стоит чупрасси в красном и золотом, благосклонность которой стоит денег. Поэтому он спешился на значительном и почтительном расстоянии
и смиренно приблизился, произнося салюты и слова, подобающие
чупрасси в красном и золотом. Жара стояла невыносимая.
и было так тихо, что пара воробьёв, ссорившихся на веранде,
издавала самые неприличные звуки.

У Бундала Сингха был не деловой вид. Он неподвижно сидел на корточках,
свесив руки между коленями. Его голова тяжело
склонилась вперёд, глаза опухли, и он равнодушно смотрел на Хари Лала.

«О, превосходнейший, как может бедный человек, ищущий справедливости, говорить с Латом
Сахибом? Дело в козах…

«_Бус!_ Лят-сахиб умер на рассвете. Это место пустует, кроме как для вдовы. _Mutti dani wasti gia_— они ушли в землю.
Это была тяжёлая болезнь, и боль длилась всего пять часов. Когда
он умер, достойный, его лицо было похоже на синюю тряпку, которую
трижды постирали, а рука была не больше, чем рука моей женщины!
О какой справедливости может идти речь? _Бус!_

 Хари Лал выслушал его с лицом, которое становилось всё более
испуганным. Затем он энергично сплюнул и снова сел на своего коня. “А
ты, дурак, почему ты сидишь здесь?” дрожащим голосом спросил он, разрезая
рот существа.

“Потому что слуги Сиркара не убегают. Кто же тогда стал бы
вершить правосудие и собирать налоги, _будзат_? _Джао_, бенгальский пожиратель риса! Я
родом из страны, где те, кто не женщины, — мужчины!

 Бенгальский пожиратель риса пошёл, куда ему велели, и лишь маленькое клубящееся
облачко белой пыли, оседающее на дорогу под солнцем, напоминало о нём. Бундал Сингх, охрипший от многочасового воя, возвысил свой голос в тишине, потому что горе переполняло его, и снова завыл.

Лёгкий ветерок вырвался из-под группы манговых деревьев, закружил по веранде стружки и изо всех сил старался их сдуть
они смотрели на закрытые ставни в тёмной комнате. Стружки были слишком
толстыми, но запах свежеспиленных досок проникал внутрь и
привёл ошеломлённую женщину на кровати к тошнотворному осознанию
одного непреложного факта в ужасе кромешной тьмы, в которой она
блуждала, бормоча молитвы.




 ГЛАВА XVIII.


— Для него, бедняги, было бы очень хорошо, если бы его похоронили в каком-нибудь укромном уголке — там, где он упал, выполняя свой долг:
 очень просто и правильно, я уверен, и я бы чувствовал себя точно так же
на его месте — но ради неё он должен был позволить им отвезти его обратно в Калькутту и устроить ему публичные похороны».

 Миссис Дэй говорила с чувством, нежно постукивая по яйцу. Миссис Дэй никогда не могла заставить себя одним ударом отбить верхушку яйца; она всегда сначала нежно постукивала по нему.

 «Это было бы что-то! — продолжала она. — Бедняжка! Я так любил миссис Чёрч».

«Я вижу, они начали собирать деньги на памятник ему», —
заметил её муж, не отрываясь от газеты. «Но будет ли это
По-видимому, в Бхуджи или в Калькутте это не предусмотрено».

«О, в Калькутте, конечно! Они не получат и пятидесяти рупий, если это будет
сделано в Бхуджи. _Никто_ не подпишется!»

«А есть ли место?» — робко спросила мисс Дэй с другой стороны
стола. «На Майдане и так много выдающихся людей». Нет ли опасности переполненности?

— Как ты нелепа, Рода! Ты, конечно, подпишешься, Ричард?
Учитывая, как _очень_ любезно они с нами обошлись, я бы сказала — как ты
думаешь? — сто рупий. — Миссис Дэй намазала тост маслом, нахмурив
брови.

— Посмотрим. Привет! Спенс снова едет. «По специальному соглашению с Министерством по делам Индии». Кажется, он уже достаточно поправился и готов пожертвовать оставшейся частью отпуска, «чтобы не ставить правительство в неловкое положение из-за возможной смены политики в Бенгалии». Это означает, — продолжил полковник Дэй, отложив калькуттскую газету и взяв в руки чашку с кофе, — что Спенс получил приказ из Даунинга
Улица, и его упаковывают обратно, чтобы отменить эти гранты для колледжей. Но старому Хокинсу не на что будет смотреть, не так ли? Спенс
выйдет через три недели».

“Я очень довольна”, - энергично заметила миссис Дэй. “Миссис Хокинс была достаточно плоха
в Налоговом управлении; она была бы невыносима в Бельведере. И
Церковь госпожа была так _per_fectly без изменений. Но я не думаю, что мы бы
вполне оправданным в предоставлении сто, Ричард, семьдесят пять
достаточно.”

“ Можно подумать, мамочка, что шляпа ходила по кругу для миссис Церковь”,
сказала ее дочь.

“Шляпы ходили по кругу для менее достойных людей, ” заметил полковник Дэй
, “ и в тех случаях, когда в них было меньше необходимости. Св.
Джордж пишет мне, что не было никакой страховки и не сэкономлено ни пенни.
Церковь всегда была обязана делать так много для своих прихожан. Доход вдовы будет составлять ровно триста фунтов в год в виде пенсии, и не больше — хлеб с маслом, но без джема.

 — Кстати, о джеме, — сказала миссис Дэй с пафосом, — если ты ещё не съел его весь, Ричард, я бы хотела немного. Бедняжка! А если она снова выйдет замуж, то потеряет даже это, не так ли? О нет, она тоже не
знает: была одна женщина из Мадраса, у которой было три мужа и
три пенсии; в итоге они в сумме давали девятьсот фунтов в год.
Конечно, о деньгах не может быть и речи, но небольшое пожертвование
что-нибудь полезное — сделанное по-дружески — за что она даже могла бы быть благодарна.
Я подумываю о том, чтобы отправить ей кое-что.

— Что, мамочка? — с подозрением спросила Рода.

— Тот длинный чёрный плащ, который я купила, когда мы все должны были носить траур по твоей бедной дорогой бабушке, Рода. Я почти его не надевала. Конечно, его нужно немного перешить, но...

“Мамочка!_ Как это подло с твоей стороны! Ты не должна мечтать об этом”.

“Оно подбито мехом”, - сказала миссис Дэй с оскорбленной интонацией. “Кроме того,
она не жена Л.Г. _now_, ты же знаешь”.

“Папа...”

— Что? О, конечно же, нет! Смешно! Кроме того, ты опоздала со своим сувениром из вторых рук, дорогая. Сент-Джордж говорит, что миссис Чёрч сегодня отплывает из Калькутты. Ужасно расстроена, бедняжка, говорит он. Не хочет возвращаться в Бельведер, ни с кем не хочет видеться: уехала в пансион и заперлась в двух комнатах.

— Как ты нелюбезен в своих новостях, Ричард! Подумать только, что ты не рассказал нам об этом раньше! И я думаю, что вы с Родой _совершенно_ неправы насчёт плаща. Если бы _ты_ внезапно умер от холеры в бунгало в глуши, а _у меня_ почти ничего не осталось, я бы приняла и это.
подарки от друзей в том духе, в каком они были преподнесены, независимо от того,
в каком я был положении!

“Осмелюсь предположить, что ты бы так и сделала, моя дорогая. Но если я— привет! Обмен растет
еще раз — если я застану тебя в снятом трауре по мне, я приду и
буду болтаться поблизости, пока ты его не сожжешь. Кстати, я видела Дойла вчера вечером в "
Клубе ”.

“Адвокат? Вы говорили с ним? ” спросила миссис Дэй.

“ Да. ‘Здравствуйте!’ Я сказал: ‘Я думал, вы в отпуске. Что, черт возьми,
привело вас сюда?’ Кажется, Патторе телеграфировал Дойлу с просьбой
защищать его в этом большом деле о бриллиантах с Эзрой, и он согласился. ‘Ну,’
Я сказал: «Патторе в Калькутте, Эзра в Калькутте, бриллиант в
Калькутте, а ты в Дарджилинге. Когда на меня подадут в суд из-за двух лакхов за
камень, который будет висеть у меня на животе, я не стану тебя нанимать!»

«И что на это ответил мистер Дойл, папа?» — спросила его дочь.

«О, я не помню». Что-то о том, что он никогда раньше не видел это место
или что-то в этом роде. Вот, хансамах, — черута!

 Мужчина принёс коробку и зажёг спичку, которую поднёс к одному концу сигары, пока его хозяин затягивался с другого.

 — Ну, — сказала миссис Дэй, задумчиво ковыряясь в своей чашке, — примерно
Эта статуя или что-то в этом роде для мистера Чёрча — если бы это был просто вопрос
предпочтения — но в сложившихся обстоятельствах, Ричард, я действительно не думаю, что мы можем позволить себе больше пятидесяти. Не то чтобы это могло принести пользу бедному человеку. Куда ты идёшь, Рода? Подожди минутку.

Миссис Дэй вышла из комнаты вслед за дочерью, закрыв за собой дверь, и положила внушительную руку на плечо Роды у подножия лестницы.

«Дорогая моя, — сказала она с искренним сочувствием, — как ты думаешь, что случилось? Мы с твоим отцом обсуждали это, когда ты вошла».
— Я не хотела говорить, но я сказала: «Ни слова Роде!» Они назначили Льюиса Энкрэма
главным комиссаром Ассама!»

Кровь прилила к лицу девушки, и она
смущённо отвела взгляд.

— Боже мой, мамочка, как ты… А почему бы и нет? Разве он не достойный
человек?

— Очень достойный. Но это не имеет отношения к делу. Подумай об этом, Рода—а.
Главный комиссар в его возрасте! И ты не можешь сказать, что я не пророчествовал
это. Я всегда говорил тебе, что он восходящий человек на государственной службе ”.

“И я никогда не противоречил тебе, мамочка, дорогая! Мое собственное мнение таково, что когда
Если Абдур Рахман умрёт, они сделают его амиром!» Рода рассмеялась весёлым, беззаботным смехом и с необычайной лёгкостью взбежала по лестнице.
Миссис Дэй, опираясь на перила, укоризненно смотрела ей вслед.

«Ты, кажется, относишься к этому очень легкомысленно, Рода, но я должна сказать, что ты сама напросилась за то, что так бесстыдно бросила бедного мужчину.  Девушки, которые так себя ведут, обычно потом сожалеют об этом». Я знал
одну девчонку здесь, в Дарджилинге, которая бросила мужчину из штабного корпуса и сбежала
с плантатором. Этот мужчина станет следующим главнокомандующим
все говорят, что это индийская армия, и я надеюсь, что ей нравится ее чайный плантатор.

“Мамочка!” Рода доверительно позвала с лестничной площадки.

“Ну?”

“Засунь голову в мешок, мамочка. Я ухожу. Принести тебе чего-нибудь.
шоколадных конфет, или нуги, или еще чего-нибудь?”

“Я скажу твоему отцу, чтобы он тебя выпорол. Да, шоколадные конфеты, если они свежие.
Настаивайте на этом. Те рассыпчатые неаполитанские, в
серебряно-золотой бумаге.

“Хорошо. И mummie!”

“Что?”

“Написать и поздравить Ancram-Н. Тогда он поймет, что нет
жестокое чувство!”

Миссис Дэй сделал.




 ГЛАВА XIX.


Десять минут спустя Рода стояла у двери отцовского кабинета, застегивая перчатку,
и смотрела на мир, внезапно обретший новое очарование. Дверь,
словно, открывалась в вечность, а между ними был сад, но вечность
была голубой, солнечной и обнадеживающей. Розы и мальвы
стояли на фоне неба, а над ними порхали пятьдесят жёлтых бабочек. За пределами сада — в любом направлении было не больше трёх метров
— она видела верхушки деревьев и большие зелёные холмы, а далеко внизу —
ковёр из пушистых облаков, скрывавших
бока некоторых из них. Солнечный свет был манящим, соблазнительным. Он согревал каменную тропинку под её ногами и наполнял ароматом сад, пока неподвижный воздух не затрепетал от него. Рода сделала несколько нерешительных шагов к краю выступа, на котором стоял дом, и спустилась по крутой тропинке к дороге. Над её головой смыкались кроны белых дубов, и высоко в ветвях папоротника она услышала кукушку. Его голос смягчил
и подчеркнул её беспричинную радость, словно придав ей форму и
размер. Она посмотрела вверх, в благоухающую лиственную тень, и прислушалась, пока
Она снова пришла в себя, смутно осознавая, что этого достаточно, чтобы жить. Если она и думала о чём-то ещё, так это о том, что Филип Дойл пришёл слишком поздно, чтобы увидеть великолепие рододендронов, от которых остались лишь красные лоскутки кое-где.

  Она с хрустом камешков вышла на широкую главную дорогу, огибающую гору, и на мгновение остановилась в нерешительности. Это была главная дорога,
Мэл-роуд, и если бы она повернула направо, то прошла бы мимо
полудюжины крошечных европейских магазинчиков, прилепившихся к склону холма,
мимо отелей и клуба, а затем через пристройку, где играла группа
во второй половине дня, где были скамейки и открывался прекрасный вид, и
где приезжие в Дарджилинг неизменно сидели по два-три дня и
с удовольствием занимались насыщением организма кислородом. Эта часть Молла была оживлённой и фешенебельной; даже в этот час она встречала знакомых на пони, друзей своей матери в щегольских костюмах и детей друзей своей матери в колясках, а на заднем плане маячили сутулые кули-бхутия в старых фетровых шляпах, повязанных их косичками, и красные мундиры выздоравливающего полка.
и маленькие чёрно-белые терьеры. Нечасто эта перспектива привлекала её; некоторое время назад она обнаружила, что в этой жизнерадостности есть что-то однообразное; но сегодня ей пришлось напомнить себе об этом открытии, прежде чем она наконец решила повернуть налево. У неё была и другая причина: если бы она пошла в ту сторону, Филиппу Дойлу могло бы показаться, что она хочет с ним встретиться. Мисс Дэй не стала объяснять, почему этот джентльмен пришёл к такому
необычному выводу, основываясь на имеющихся у него данных. Она была
уверена, что он поймёт, поэтому повернулась налево.

Когда она свернула в эту сторону, ей захотелось идти очень
быстро. У нее было смутное ощущение, что она не отстает от событий; ее
энергичные шаги задавали ритм ее радостным мыслям и помогали им.
Она была полностью поглощена мыслями о том, как она объяснит мистеру
Дойлу, почему она не вышла замуж за Льюиса Энкрэма. Она предвкушала удовольствие от этого и думала, что Дойл будет рад за своего друга. Он никогда не одобрял этот брак — она со смирением цеплялась за это впечатление — и, возможно,
одобряю то, что она порвала с ним. Рода почувствовала легкое возбужденное удовлетворение
от мысли, что ее одобрит Филип Дойл. Она положила слов с
что она скажет ему в заботливые фразы, как она гуляла,
строительстве и реконструкции их, а шум продолжал неустойчивый курс
перед ней любознательный останавливается на обочине и тщетно гонится за
маленькие полосатые белки, которые взбитым о стволы деревьев.
Базз, подумала она, никогда еще не был таким идиотски забавным.

Дорога становилась всё более ухабистой и пустынной. Мисс Дэй встретила в
Джинкирша, а потом пара бегущих вприпрыжку школьников, а потом ещё четверть мили — никого. Маленькие белые домики перестали появляться на уступах над её головой, каменная или щебёночная стена возвышалась, мокрая и блестящая, густо поросшая крошечными папоротниками и дикими бегониями. Внезапно, взглянув вниз, она увидела, что жестяные крыши коттеджей на склоне холма больше не блестят на солнце; между ним и крышами пролегли облака — скорее всего, там, внизу, шёл дождь. Вскоре белый туман поднялся до уровня крыш.
дорога, и она, и деревья, и вершина горы на мгновение застыли в пятнистом солнечном свете над призрачным подводным миром. Затем
чёткие тени от листьев на дороге стали размытыми и поблекли,
солнечный свет потускнел и погас, и через мгновение не осталось ничего ни
близко, ни далеко, кроме блуждающей серости, а кое-где, возможно,
тенистое дупло или фантастический контур одинокого покачивающегося папоротника.

— Будет дождь, Базз, — сказала она, когда маленькая собачка немым вопросом
попросила её подбодрить её и указать направление, — и ни у кого из нас нет
— Зонтик. Так что мы оба промокнем и умрём от холода. _Сумья_,[E]
 Базз?”

-----

 Примечание E:

 — Ты понимаешь?”

-----

 Пока она говорила, они прошли мимо размытой фигуры мужчины, быстро идущего в
другом направлении. — Базз! Рода закричала, когда собака развернулась и быстро потрусила прочь:
— Вернись, сэр! Базз не обратил на неё никакого внимания, и
в тот же миг она услышала, как кто-то окликнул его голосом, который
внезапно потребовал от неё самообладания. Она разрывалась между
желанием как можно быстрее исчезнуть и остаться.
Позовите собаку ещё раз. С небольшим усилием она повернулась и позвала его, повернулась с колотящимся сердцем и стала ждать, когда он вернётся, и всего, что может случиться. Туман на мгновение рассеялся, когда Филип Дойл услышал её и быстро вернулся; и когда они пожали друг другу руки, они стояли в маленьком белом храме с неровными стенами и рельефным потолком, украшенным папоротниками.

Она спросила его, когда он приехал, хотя уже знала это, а он
спросил о её матери, хотя был прекрасно осведомлён о миссис
о самочувствии Дэя. Он объяснил, что Базз вспомнил о нём, как будто он
нечестно воспользовался этим, и они одновременно объявили, что
собирается дождь. Затем разговор, казалось, совсем иссяк, и
Рода сделала движение, чтобы уйти.

«Полагаю, вы идёте к какому-нибудь другу по соседству, — сказал он,
поднимая шляпу, — если здесь вообще есть какое-то соседство, в чём я склонен
сомневаться».

— О нет, я просто гуляю.

 — Одна?

 — Базз, — сказала она с грустной улыбкой.

 — Базз — такая надёжная защита, что я готова попросить тебя
доля его”.Его голос был еще более условна, чем его слова. Он мнил
он был бы колоссальный прогресс, если бы она позволила ему прийти с
ее.

“О, да, - глупо сказала она, “ можешь взять половину”.

“Спасибо. Я в трех милях от своего клуба, в двадцати четырех часах езды от своего офиса
и на высоте четырех тысяч футов над уровнем моря — и я не возражаю.
признаюсь, я действительно очень напуган. Интересно, сколько времени нужно, чтобы обрести то великолепное безразличие к стихиям, которое вы демонстрируете? Но буря, несомненно, приближается: не кажется ли вам, что нам лучше повернуть назад?

“Да”, - повторила она, и они повернули назад; но они шли не спеша.
среди облаков с той же скоростью, с какой шли бы по
лугам нижнего мира.

Она спросила его, где он провел свой отпуск и как ему понравилось,
и из его ответов поняла, что в Индии можно задержаться слишком надолго
даже Италия кажется совершенно райской, хотя Монте-Карло всегда был
все то же старое очарование. “Вы должны увидеть Монте-Карло перед каким-нибудь катаклизмом
обгоняет его,” сказал он. — Вам бы это показалось забавным. Я провёл месяц в
Хомбурге, — с юмором продолжил он, — с тем, кого я считаю величайшим
возможное преимущество для моей фигуры. Хотя мои друзья-земляки открыто сочувствовали мне из-за потери престижа, и я не сомневаюсь, что моя внешность, как у сильфиды, подорвёт мою респектабельность. Говоря это, он чувствовал себя жалким стариком, и упоминание об этом казалось своего рода извинением за это.

 Рода смотрела на него с убеждённостью, что он постарел на десять лет в Европе, но ей почему-то не хотелось говорить об этом. — Мамочка тебе
расскажет, — сказала она. — Мамочка всегда замечает самые удивительные перемены
в людях, когда они были дома. И почему ты вернулась так скоро?

“ Почему? - почему? - повторил он, наполовину обернувшись, а затем внезапно отступил назад.
снова. “Я пришел кое-что выяснить”.

“О, да, конечно, ты это сделал. Я знаю об этом. И ты думаешь, что выиграешь?"
”Ты выиграешь?"

Она посмотрела на него с робкой интеллигентной улыбкой. Под этим она подразумевала, что никогда раньше не вела с мистером
Дойлом таких глупых разговоров. Он серьёзно улыбнулся в ответ и на мгновение задумался.

— Я совершенно не знаю, — сказал он с отважной прямотой, — но я намерен попытаться — очень сильно.

Если бы он подумал, то мог бы не произносить это вслух — это, конечно, было немного преждевременно, — но он не подумал, и это
предложение прозвучало. Рода почувствовала, как её душа воспарила, осознав его
значение; затем она побледнела и слегка вздрогнула. Дрожь была вполне естественной: две или три крупные капли упали ей на плечи, а другие падали на дорогу, оставляя между собой широкие промежутки, но падая с большой силой и разбрызгивая воду там, где они ударялись.

«Сейчас польет», — сказала она, и, пока они шли, тщетно пытаясь
Ускорив шаг, она услышала, как он говорит о чём-то другом, и назвала себя дурой за смятение в своём сердце. Дождь усилился и полил как из ведра. Она была рада поводу вслепую броситься бежать, и Дойлу понадобилась вся его новообретённая энергия, чтобы не отставать от неё. Буря осталась позади, и по мере того, как она темнела, сгущалась, бушевала и гнала их вперёд, в крови Роды закипала дикая сладостная
мысль о том, что она бежит от чего-то более сильного и странного, чем буря, и что в конце концов её настигнут, в конце концов она
уступить. Ее ощущение этого достигло кульминации, когда Филип Дойл остановил ее, положив руку
на ее плечо — она не могла слышать, что он говорил, — и она ускорила шаг,
испуганно вскрикнув.

— Вернись! — крикнул он, и она, сама не зная почему, сделала, как он велел, спотыкаясь на каждом шагу, словно попав в хаос, из которого дождь хлестал её по щекам, и ощущая лишь одно — что он крепко прижимает её руку к своему боку и что где-то неподалёку есть укрытие. Они нашли его в десяти ярдах позади — одну из тех неглубоких пещер, которые Шри Кришна вырыл давным-давно
чтобы поселить там своих нищих священников. Несколько кули из Бхутиа готовили здесь
еду; несколько тлеющих угольков все еще тлели на куче золы в центре
места. Мягко толкая ее внутрь, Дойл объяснил, что это
привлекло его внимание.

“ Вы не будете возражать, если я оставлю вас здесь, “ сказал он, - пока я схожу за
шмотками и прочим? Я не задержусь ни на минуту дольше, чем смогу
помочь. Вы не испугаетесь?

«Под таким дождём! Это было бы ужасно. Да, я буду — я буду ужасно
бояться! Вы тоже должны остаться здесь, пока всё не закончится. Пожалуйста, зайдите
внутрь _прямо сейчас_».

Эта маленькая властная нотка взволновала Дойла, но он остался на месте.

«Моя дорогая девочка, — сказал он, — это может длиться часами, и, если вы каким-то образом не доберётесь до дома, вы наверняка замёрзнете. Кроме того, я должен сообщить вашей
матери».

«Вероятно, к тому времени, как вы доберётесь до дома, всё уже закончится. И моя мать всегда готова доверить меня Провидению, мистер Дойл». И если
ты уйдешь, я тоже пойду.

Она выглядела такой решительной, что Дойл заколебался. “Разве тебя не будут умолять
остаться здесь?” спросил он.

Она покачала головой. “Нет, если ты пойдешь”, - сказала она. И без дальнейших
переговоров он наклонился и вошел.

Они не могли стоять прямо, прислонившись к стенам и потолку пещеры, поэтому им пришлось сесть на землю: она поджала под себя ноги и оперлась на одну руку, как подобает женщине, а он обхватил руками колени. В пещере было около тридцати кубических футов пространства, но оно было неудобно распределено, и ему пришлось довольно неловко скрючиться, чтобы держаться на расстоянии, которое он считал приемлемым. Там
было тепло и сухо, а тусклый огонь тлеющих углей в центре
придавал их укрытию завершённость и значимость.
Облака висели серой завесой перед входом, обрамлённым
вьющимися лозами и поникшими папоротниками; шум дождя доносился
до них тяжёлым отдалённым монотонным звуком, и даже гром, казалось,
приглушённо раскатывался в долинах внизу. Дойл чувствовал, что
ничто не может быть совершеннее их уединения. Он не стал бы говорить,
чтобы его слова не наполнили её банальными фразами; он почти боялся пошевелиться,
чтобы не разрушить случайность, которая дала ему возможность быть так близко к ней. Ему казалось, что это маленькое место заполнено.
с неким божественным выдохом ее индивидуальности, ее свежести
и драгоценности; он вдохнул это и снова стал молодым и смелым. В те
минуты тишины, которые наступили, их любовь возникла перед ними как
присутствие. Девушка увидела, как это было прекрасно, не глядя, мужчина
спросил себя, как долго он мог ждать ее реализации.

“ Ты очень мокрая? - спросил он ее наконец.

“ Нет, только моя куртка.

— Тогда тебе стоит снять его, не так ли? Позволь мне помочь тебе.

Для этого ему пришлось наклониться к ней поближе. Мокрое маленькое пальто снялось с
с трудом; а затем он осмелился положить руку на тёплое плечо, прикрытое батистовой блузкой, с внезапно обретённой уверенностью, что она не отпрянет.

«Только немного влажно», — сказал он. Это было самое откровенное оправдание для его ласкающих пальцев. — Скажи мне, дорогая, когда такой почтенный человек, как я, хочет сделать предложение такой милой, юной и очаровательной девушке, как ты, должен ли он воспользоваться для этого романтичной ситуацией?

 Она не ответила. Лёгкость, с которой он это сказал, несколько смутила её
осознала их важность. Затем она посмотрела ему в лицо и увидела
ту чудесную перемену, которую вызвала в нём её надежда, и,
не задавая больше вопросов, позволила себе понять.

«Подумай об этом немного», — сказал он, подошёл
ещё ближе и прижал её голову к своей груди. Он знал всю жизнь
сладкое содержимое в место, которое он там отдыхали, а он положил свои губы
тихо на ее волосы и удостоверилась, что никакая другая женщина не была так
душистый.

“Ну?” - сказал он наконец.

“Но...”

“Но?”

“Но ты никогда не одобрял меня”.

— Разве я не говорила? Я не знаю. Я всегда любила тебя.

— Я никогда никого не любила — раньше.

 Это было самое близкое к тому, что ей удалось сказать тогда или много позже по поводу её предыдущей помолвки.

 — Нет. Конечно, нет. Но в будущем?

 Не отрывая головы от его плеча, она подняла на него взгляд, и он увидел в нём обещание, которое искал.

И это поднятое вверх лицо приблизило её губы, её по-новому серьёзные,
милые, покорные губы, совсем близко, и радость внутри него была новой и
сильной. И буря улеглась, и горлицы с пурпурными шеями
Снова заворковала и позвала она там, где солнечный свет блестел сквозь
капающие лавры, и эти двое едва ли осознавали, что происходит. Затем внезапно
девушка-бхутия с розой за ухом подошла, встала в дверях пещеры и
посмотрела на них. Она была мускулистой, краснощёкой и невозмутимой; на ней было
много бус, а за ухом — роза, и, взглянув на них, она поняла с
медленной и глуповатой улыбкой:

 «Это её свидание!» — воскликнула Рода, вскочив на ноги. — Давайте оставим это ей.

 Затем они отправились домой через свой собственный мир, в котором пели птицы
и дикие розы, и мхи, освещённые солнцем, отражали свет. Облака
ушли в Тибет; повсюду, при ярком солнечном свете, возвышались
величественные сверкающие Снега, говорившие о вечности, и создавали
не слишком торжественный и величественный горизонт для созерцания их счастья.

 * * * * *

— Дорогая моя девочка, — сказала миссис Дэй в тот вечер, когда поздно вечером пришла в комнату дочери с распущенными волосами, — не думай, что я не рада, потому что я _рада_. Я всегда восхищалась тобой.
Мистер Дойл, и вы не могли бы занять более выгодную — неофициальную — должность в
Калькутте. Но я должна предупредить вас, дорогая, — я видела, к чему это привело, и знала, что не смогу уснуть, если не сделаю этого, — прежде чем будет объявлено о нашей помолвке…

«На этот раз я пойду в церковь в хлопковой блузке и саржевой юбке, если вы об этом, мама».

— Вот! Я была в этом уверена! Подумай всерьёз, Рода, о том, как несправедливо
по отношению к бедному мистеру Дойлу, если ты выходишь за него замуж просто из упрямства!




 Глава XX.


 Достопочтенный мистер Энкрэм был доволен поведением миссис Чёрч.
отказ встретиться с ним в Калькутте. Это дополнило его представление о ней, которое было
нежным, и дало ему приятное ощущение того, что в будущем он всегда будет получать от неё стимул,
который был самым благородным и самым приятным. Мистер Энкрэм отчётливо осознавал ценность такого стимула, но вероятность того, что он сможет постоянно пользоваться им, вряд ли можно было считать главной причиной, по которой он в то время был так невероятно счастлив. Его повышение имело к этому ещё меньшее отношение. Индия — это
Известно, что там полно людей, которые предпочли бы быть главным комиссаром, а не
Редьярдом Киплингом или Святым Михаилом, но этот перевод был
вполне в духе намерений мистера Энкрэма на протяжении многих лет; он не
доставлял ему случайной радости, и если он послужил основой для более утончённого удовольствия,
которое вошло в его жизнь, то это всё, что можно ему приписать. До сих пор жизнь не приносила ему удовлетворения, которое не меркло бы
по сравнению с перспективой обладания Джудит Чёрч. Он предавался мечтательным
размышлениям о том, как мерзопакостно было бы жить
исчезнуть, когда он посмотрит на мир её глазами, когда её доброта
сделает мир для него милее, а её весёлость — ярче, а её красота —
неземнее. Он пытался проанализировать, насколько они подходят друг
другу, и неизменно сдавался, погружаясь в лёгкое оцепенение от
тоски и предвкушения.

Он не мог не быть в достаточной мере благодарен Джону Черчу за то, что тот умер. Это было обстоятельство, на которое он откровенно поздравлял себя, случайность, от которой он, вероятно, получит такую огромную выгоду, что не сможет себе в этом отказать.
притворяясь, что сожалеет об этом из альтруистических побуждений. Черч так великодушно устранился с дороги, что его бывший главный секретарь изменил своё отношение к нему. Энкрэм по-прежнему считал его ослом, но враждебность в его отношении угасла, и, когда он упоминал об этом, то скорее говорил о выносливости этого животного и других его превосходных качествах. Анкрам чувствовал, что находится в более
хороших отношениях с покойным вице-губернатором, и это чувство усиливалось
тем фактом, что Джон Чёрч умер вовремя, чтобы избежать необходимости
официальное заявление об отставке. Его главный секретарь чувствовал себя лично обязанным ему за это по этическим соображениям.

 В длинных, многозначительных, нежных письмах, которые приходили к Джудит с каждой почтой, он делал вид, что уважает её недавнее вдовство, что было очень умно, учитывая, с каким пылом он это делал. Однако шли недели, и он начал считать, что её поведение, то, что она уехала за шесть тысяч миль, не повидавшись с ним, было скорее экстравагантным удовлетворением совести, и если бы она
Если бы они были ближе, можно было бы усомниться в том, что его терпение продлилось бы долго.
Но она была в Лондоне, а он — в Ассаме, что облегчало сдерживание чувств;
и он всегда мог посылать ей заверения в своей страстной любви,
не причиняя ей боли откровенными разговорами о том дне, когда он станет её мужем.  Джудит, видя, что его перо было на привязи, вновь разжигала свою любовь
мыслью о его врождённом благородстве и сокращала время, которое разделяло их.

Несмотря на свою добрую натуру, миссис Чёрч иногда приходила в ужас от осознания того, что она всего лишь пыталась
считала себя несчастной. Несмотря на другие, более
материальные вещи. Несчастье постигло семью в Стоунборо:
 из-за болезни отец был вынужден оставить кафедру в церкви Бьюла
и уйти на покой, получая мизерное пособие из пенсионного фонда. Был мальчик четырнадцати лет, очень похожий на свою сестру, который хотел
стать солдатом и не хотел носить грязный фартук и продавать
смородину, которую выращивал глава общины, в которой служил его отец. По этим
причинам триста фунтов в год, которые получала Джудит, сократились до жалких ста фунтов.
пятьдесят. Мальчик отправился в Клифтон, а она — на чердак в южной части Кенсингтона, где удивительно дёшево. Там она обосновалась и познакомилась с уловками бедняков. Это была не
пикантная богемная нищета; у неё были маленькие девичьи идеалы в
отношении перчаток и туфель, которых она добивалась, отказывая себе во
всём остальном, и, надо опасаться, она предпочитала выглядеть
потрёпанной аристократкой с вечными ограничениями, а не
неблагопристойной с судорожными экстравагантностями. Но ни
отвратительность её жизни, ни дискомфорт, который она пыталась
воспоминания о прошлом делали её несчастной. Но она находила в них утешение — они давали ей смутное ощущение искупления; она цеплялась за свои маленькие несчастья, потому что они были своего рода чистилищем, и чувствовала, хотя никогда не формулировала это в мыслях, что они оправдывают её надежду на рай.

 . Кроме того, за исключением одного раза в неделю, в день доставки почты, её жизнь на какое-то время замирала. Время от времени, попадая в какую-нибудь неприятную ситуацию из-за отсутствия пяти шиллингов, она испытывала странное чувство, что в этот бесцветный период всё было неважно, и она
Она отклоняла любезные приглашения старых англо-индийских знакомых в более дорогих районах Кенсингтона, почти иронично оценивая их неуместность. Она смирилась с существованием без движения и очарования, поскольку не могла полностью отказаться от него. Она придумывала себе маленькие монотонные обязанности и занималась ими, а также ждала, всегда помня о том, что за её унылым горизонтом лежит мир, её старый мир, полный жизни, ярких красок и долгих драматичных дней, если она захочет посмотреть.

В дни, когда приходила почта, она с нежностью просматривала роскошные страницы «Энкрэма»
и немного смущённо улыбались. Они ткали для неё волшебные ковры — у них
были творческие задатки. Они водили её по базару, где пахло едой; она
видела белый жаркий солнечный свет, отбрасывающий резкие тени от
пыльных пальм, и людей с их мягкими манерами и простодушной
хитростью, звенящие серебряные браслеты на лодыжках женщин-кули,
чёрные _кол_ под глазами младенцев — милые люди! Она
вспомнила, как видела, как волы вытаптывали кукурузу в тёплом
безделье этой страны, и как женщины мололи зерно на мельнице. Она
Она вспомнила их простой разговор; как садовник сказал ей на её родном языке, что цветы поглощают много земли; как однажды посыльный передал ей красивое письмо, написанное на базаре, в котором он просил повысить ему зарплату, потому что не мог позволить себе этого. Она вспомнила украшенных драгоценностями раджей, и оборванных фокусников, и песни кули по вечерам, и маленьких бычков, раскрашенных в розовые пятна в честь гипсовой богини, и поняла, как сильно она любит Индию. Возможно, она осознала это ещё
острее, когда наступил ноябрь и принёс с собой туман, который
Они всегда были скучными, потому что не мешали ей делать то, что она хотела, и невралгию было особенно тяжело переносить, потому что это было её единственным занятием. Зима тянулась бесконечно. Помимо писем от Энкрэма и радости от ответов на них, у неё был один эпизод, который доставил ей удовольствие. Она нашла его в «Афинянине», который
взяла в газетном киоске, где она опустилась до уровня
покупателей, которые просматривают три-четыре еженедельника и покупают один-два. Это был обзор, обзор по длине, ширине, весу и плотности,
второй том «Современного влияния ведических книг» Льюиса
Энкрэма, I.C.S. Она купила газету и отнесла её домой, и весь тот день
её сердце билось сильнее от женского честолюбия по отношению к мужчине, которого она любила,
и от осознания того, что он стал никем для мужчины, который любил её.




 ГЛАВА XXI.


 В Калькутте все были уверены, что имя главного
Комиссар Ассама должен занять видное место в списке награждённых в честь Дня рождения
в этом сезоне. 24-го числа того очень жаркого мая люди сидели в своих
Вернувшись домой, я переоделся и позавтракал чаем, тостами и бананами, а также прочитал в местных газетах, что мистер Льюис Энкрэм без удивления получил рыцарское звание командора ордена Звезды Индии. Несомненно, «современное влияние ведических книг» в какой-то степени повлияло на результат, но широкая публика придавала этому меньшее значение, чем, например, сэр Уолтер Безант. Широкая общественность скорее
отметила заметную пользу, которую главный комиссар принёс в Ассаме,
особенно ловкость, с которой он отражал набеги на чайные плантации. Широкая общественность помнила, как часто имя мистера
 Льюиса Энкрэма появлялось в газетах и в каких неизменно одобрительных
контекстах. Итак, мужчины в пижамах на верандах лениво разглядывали
широкие раскидистые красно-жёлтые букеты золотых мохуровых деревьев,
на которых вороны каркали и ругались на Майдане, и заявляли,
зевая в унисон, что Анкрам был «как раз тем, кто мог это сделать».

 Верховное правительство в Симле было ещё лучше знакомо с Льюисом
Однако достижения и потенциал Анкрама были известны не только широкой публике. Были случаи, когда мистер Анкрам был скромным главным
секретарём, и тогда у верховного правительства были основания
втайне поздравлять себя с необычайной ловкостью мистера Анкрама в
политических манёврах, затрагивающих «продвинутых» бенгальцев. После его победы в деле о грантах на обучение в колледжах «продвинутые» бенгальцы
становились всё более возмутительными. Идея в связи с этим
появилась в официальных заявлениях в штаб-квартире, чтобы стать
почти очевидно, что не оставляет никакой альтернативы, — что является весьма примечательным
фактом в делах правительства Индии. Это означало, что способность перехитрить бенгальца должна быть единственным
необходимым качеством следующего вице-губернатора Бенгалии.

 «Простодушный парень не подойдёт, — со вздохом сказал лорд Скэнслей, — каким бы способным он ни был. Конечно, — добавил он, — я не хочу сказать, что нам нужен мошенник, но наш человек должен понимать, что такое мошенничество, и быть готовым к нему. Бедняга Черч никогда таким не был.

Вице-король поступил так, потому что уход сэра Гриффитса Спенса на
пенсию был неизбежен, и ему нужно было снова выбирать губернатора
Бенгалии. Простота и прямота, по-видимому, не устраивали многих
джентльменов с большим стажем и заслугами, потому что десять дней
спустя было объявлено, что назначение получил сэр Льюис Энкрэм, кавалер
ордена Святого Иоанна.
И снова маленький мир Калькутты не удивился: ничто, по-видимому,
не могло превзойти популярность главного комиссара
Ассама. Хокинс из Налогового управления на день или два погрузился в уныние
во-вторых, все признавали, что такие люди, как Хокинс из Налогового управления, солидные, непритязательные, как он, каким-то образом ускользали от внимания. Люди в целом говорили, что Скэнслей поступил правильно — что Энкрэм будет знать, как управлять туземцами. Считалось, что новый король Бенгалии привнесёт в королевскую власть некоторую живописность, ведь он был сравнительно молод и чрезвычайно умён. В связи с этим чувства Хокинса из
Налогового управления были забыты. И ничто не могло
больший сигнал, чем одобрение местных газет. Мохендра Лал
Чакербат из "Бенгальской свободной прессы" плакал слезами радости в передовых статьях
каждый день в течение недели. “Бенгалия, ” сказал Мохендра назидательно,
“получила мужчину по сердцу". Чем сэр Льюис Анкрам
был достаточно неблагодарен, чтобы рассердиться.

Джудит сильно побледнела, прочитав письмо, в котором она узнала эту новость,
вспомнив многое. Это было осторожное письмо, но в нём чувствовался триумф — едва уловимое намёка на драматизм ситуации
о ситуации. Она говорила себе, что это неизбежно и естественно,
так же неизбежно и естественно, как и все остальное; но в то же время она
чувствовала, что ее философия не совсем соответствует замечательной
полноте преемственности Анкрама. При всей ее гордости за него, в глубине души
она бы бесконечно предпочла разделить с ним немного
унижения, а не этого; ей понравился бы вкус
любая горечь его несчастья лучше, чем этот вечный привкус
его узурпации. Это была всего лишь фаза проявления чувств, которую она вскоре испытала.
Она отошла в сторону, но в тот момент её мысли с любопытной настойчивостью
вернулись к одному или двум небольшим воспоминаниям о другом хозяине Бельведера,
а на глазах у неё выступили слёзы, и глупая обида на этот счастливый поворот судьбы
затронула её сердце. Через некоторое время она обнаружила, что может искренне радоваться за Анкрама, но весь день
она невольно возвращалась с глубоким, мягким раздражением к ассоциации
живого и мёртвого.

Пожалуй, самая острая боль, вызванная назначением сэра Льюиса Энкрэма
Миссис Дэй призналась мужу, что, когда она видела карету Бельведера с бенгальским конвоем, скачущим позади, она не могла не думать о том, что, если бы всё сложилось иначе, она могла бы сидеть в ней вместе с Его Честью, своим зятем.
 Из этого можно сделать вывод о постоянстве и остроте сожалений миссис Дэй. Она сказала своим близким друзьям, что знала,
что она глупая и легкомысленная, но на самом деле
глупость и легкомыслие проявляются, когда твою дочь бросает мужчина
Вице-губернатор, так что никто не мог понять, чья
дочь этого не сделала. Миссис Дэй утешилась, как могла, Дело в том, что это ограничение исключало всех женщин, которых она знала. Она бы добавила, приподняв брови и слегка нахмурившись, что, конечно, они были безмерно рады окончательному выбору Роды: мистер
 Дойл был милым, приятным человеком, но она, миссис Дэй, не могла не испытывать к нему сестринских чувств, что по отношению к зятю было нелепо. У него, безусловно, были очаровательные манеры — он был именно тем человеком, который мог бы оценить
чашку чая и жалкие попытки собеседника поддержать разговор, — если бы он не был
женат на его дочери. Это было нелепо.
провести по-настоящему приятный _тет-а-тет_ с мужчиной, который женат на твоей дочери!




 ГЛАВА XXII.


 Калькутта, когда Дойлы вернулись из Дарджилинга, спасаясь от ранних
дождей, была готова счесть этот брак нелепым. Калькутта сосчитала на
пальцах годы, разделявшие мистера и миссис Дойл, и
упомянула, как оправдывающий факт, что шансы Филипа Дойла на следующий пост судьи Высокого суда
действительно были очень хорошими. Следуя этой линии
фантазии, Калькутта представила матрону, которая становилась все моложе и
сановник из Бэнча, становившийся всё старше и старше, добавил к этому обычные
украшения в виде драгоценностей, шаров, капитанов Хилла и личного
входа и подсчитал итоговый результат, который был, к сожалению, вульгарным
и, что ещё более прискорбно, распространённым. Возможно, это заслуга Калькутты,
а не Дойлов, что через шесть недель после их приезда эти пророчества
были забыты, и люди стали называть их идеальной парой. Одна или две дамы зашли так далеко, что заявили, что Рода Дэй стала гораздо более терпимой после замужества; её муж был
она была намного умнее, чем она, и это было то, что ей было нужно, понимаете.
 В этом утверждении иногда можно было уловить проблеск
удовлетворения.

 Вскоре стало известно, что очень немногим встречам разрешалось
мешать привычке миссис Филип Дойл приезжать в офис мужа в пять часов
вечера, чтобы забрать его, и что очень немногим клиентам разрешалось
задерживать его там после её приезда. Люди снисходительно улыбались, глядя на стройную,
лёгкую, изящную фигуру в кабриолете, проезжавшем среди толпы
экипажи на Красной дороге, ведущей к Старой Почтовой улице, и снова
взглянули на них с тем исключительным интересом к личностям, который
почти единственный объединяет британцев в изгнании. Миссис Дойл,
занятая домашним хозяйством, по общему мнению, была даже более
интересной, чем мисс Дэй, временно принадлежавшая главному секретарю.

Я не сомневаюсь, что в один особенный день в среду она выглядела рассеянной и немного мрачной, когда Валер шёл своей дорогой, чтобы привести своего хозяина. Для этого не было особой причины, кроме того, что Его
В тот вечер его честь вице-губернатор отбыл в Англию почтовым поездом, направлявшимся в Бомбей. Возможно, этого самого по себе было бы недостаточно, чтобы заставить миссис Дойл задуматься, но было много разговоров и предположений о том, почему сэр Льюис Энкрэм добивался трёхмесячного отпуска без видимой необходимости: люди говорили, что он никогда не выглядел лучше, и миссис Дойл считала, что точно знает почему. Маленькое облачко её тайного
знания стояло у неё перед глазами, пока вороны хрипло каркали на улице
под неторопливыми шагами Уолтера, и ей было несколько не по себе от того, что ей приходится знакомиться с личными намерениями сэра Льюиса Энкрэма. Кроме того, она вспомнила, что ей нравилась женщина, на которой он собирался жениться, и, мысленно оценив способность Джудит Чёрч к счастью, она пришла к выводу, что, скорее всего, эта способность будет удовлетворена лишь отчасти. Возможно, именно переполнявшее её чувство придало живости её вполне реальному приступу сожаления. Она знала Льюиса Энкрэма гораздо
лучше, чем миссис Чёрч, уверяла она себя; разве это не доказательство
достаточно ли того, что другая женщина любила его, в то время как она (Рода) ему кланялась?
Как в тот момент, когда он проезжал мимо неё верхом на лошади, выглядя молодым,
сильным и воодушевлённым. Роде показалось, что в его улыбке было что-то значимое;
она говорила о добрососедстве и перспективе равенства в блаженстве, а также
об общей целесообразности того, что есть, а не того, что могло бы быть. Она густо покраснела, натянула поводья и
огрела Уолера кнутом.

 Когда она свернула на Олд-Пост-Оффис-стрит, на фланге показался
дожди — накатывают темные и громоподобные за красно-кирпичными башнями
Верховный суд обрушился на Майдан и погнал ее, радующуюся убежищу
, вверх по грязной лестнице в кабинет ее мужа. Ее обычаем было
сесть в кабриолет и отправить служанке послание. Служанка
передавала его на своем родном языке — “мемсахиб передает привет” - и
Вскоре должен был появиться Дойл. Но сегодня шёл дождь, и альтернативы не было.


При её появлении возникло лёгкое замешательство. Два или три местных клерка вскочили на ноги и поклонились, а один побежал открывать
дверь в личный кабинет Дойла была открыта. Её муж сидел и писал,
не теряя времени, за большим столом, заваленным бумагами. За другим
столом туземный юноша в белых хлопковых одеждах с сосредоточенным
видом делал перья для ручек. Над ними обоими медленно колыхалась
выцветшая юбка панки. Высокие широкие окна были открыты. Сквозь них проникали
лёгкие влажные порывы ветра и разбрасывали бумаги по комнате; а за ними
серой стеной лил дождь, приглушая яркую зелень всего вокруг,
и превращал наклонные пальмы в похожие на взъерошенные перья,
колышущиеся на фоне неба.

“ Ты только что вышла из душа, ” сказал Дойл, быстро поднимая голову.
С удовольствием провожая ее взглядом. “ Боюсь, я задержусь еще минут на двадцать. И у меня
тебе не с чем поиграть, ” добавил он, оглядывая пыльную
комнату, “ даже с романом. Ты должен просто сесть и вести себя хорошо.

“ Отправлять письма? ” спросила Рода, положив руку ему на плечо.

Клерк отвернулся, и она по-глупому быстро чмокнула его в макушку.

«Да. Это из-за мемориала Черчу. Я собрала газетные статьи о его открытии, и Комитет
составил официальное письмо миссис Черч, и там много
частной переписки — письма от крупных местных жителей, присылающих подписки,
и все такое — я подумал, что она хотела бы их увидеть. Будучи секретарем
Комитет, разумеется, возлагает на меня обязанность переслать все. И в
данный момент, ” продолжал Дойл, с сожалением глядя на страницу у себя под рукой.
"Я пытаюсь написать ей наедине, бедняжке”.

Рода опустила взгляд на письмо. «Я знаю, что вы будете рады получить эти
отзывы, которые столь же искренни, сколь и спонтанны, от
«Уникальное положение, которое Церковь занимала в глазах многих выдающихся людей», —
она нарочито медленно читала вслух.

«Как вы думаете, это подходящее выражение? Мне оно кажется довольно формальным. Но так ужасно боишься причинить ей боль какой-нибудь глупостью».

«О, я так не думаю, Филип. Я имею в виду, что это вполне уместное выражение, я думаю». В конце концов, это— это было больше года назад, ты же знаешь.

“ Мне кажется, жены таких мужчин, как Черч, помнят их дольше.
Но если вы соблаговолите присесть, миссис Дойл, я закончу с этим, соблюдая приличия.
и сниму это.

Рода села, скрестив ноги, и уставилась в пыльную пустоту.
К ней вернулось воспоминание о выражении лица Энкрэма, когда он проходил мимо неё по дороге, и, когда она подумала, что корабль, который доставит его в
церковь Джудит, также доставит ей бальзам, почтительно приготовленный
Комитетом, её губы искривились в ироничной улыбке.
Гротескность ситуации делала её менее серьёзной, и она обнаружила, что
Она с интересом рассматривала его целых пять минут. Затем она
посмотрела на бабуина, который делал ручки, взяла «Дайджест» и положила его на место
снова перевернул страницы тома «Индийский закон о наследовании», зевнул, выглянул в окно и заметил, что дождь перестал.

«Филип, ты уже почти закончил? Передавай от меня привет миссис
Черч — нет, пожалуй, тебе тоже не стоит».

Дойл нахмурился, обдумывая последнюю фразу, и не ответил.

— Филип, это одно из твоих старых пальто, что висит на вешалке? Оно достаточно старое, чтобы его отдать? Мне нужно старое пальто, чтобы сын мог в нём спать: вчера у него была лихорадка.

  Миссис Дойл подошла к предмету своего интереса, сняла его с вешалки и
изящно встряхнула его.

«_Филип!_ Обрати на меня внимание. Можно мне взять это пальто? В карманах ничего нет — только старое письмо и газета. О!»

Ее муж наконец поднял взгляд, заметив перемену в тоне ее
восклицания. Она стояла, смущенно глядя на адрес на конверте, который держала в руках. Он был написан почерком Энкрэма.

— Какое письмо? — спросил он.

 Она протянула ему газету, и при виде её он слегка нахмурился.

 — Это «Бенгальская свободная пресса»?

 — Да, — сказала она, взглянув на неё. — И в одном или двух местах она помечена красным карандашом.

“Тогда прочтите их оба”, - ответил Дойл. “Они рассказывают не очень красивую историю.
но это может вас позабавить. Я думал, что уничтожил их давным-давно. Я
наверное, не надевала это пальто с тех пор, как уехала из Флоренции.

Рода села, охваченная любопытством, и попыталась
разобраться в этой не очень приятной истории. Иногда это раздражало ее.
она не могла побороть свой интерес к вещам, которые касались Анкрама,
особенно к вещам, которые служили ему примером. Она вложила всю свою проницательность в толкование письма и
газеты, но всё было очень ясно и просто, особенно там, где
подчеркнуто красным карандашом, и она сразу же поняла это.

 Она сидела, размышляя об этом, с горящими глазами, сопоставляя это с тем, что она знала и предполагала раньше, возможно, неосознанно гордясь своей проницательностью и, надо признаться, испытывая острую радость от того, что Анкрам был убежден в этом.
 Затем внезапно, словно мысленно ахнув, она вспомнила Джудит Черч.

— Ах! — сказала она себе, и её губы почти зашевелились. — Какое
сложное положение! — А затем она словно вынырнула из глубины своих моральных
В её сознании промелькнула мысль: «Она должна знать, и я должна ей сказать».

 Она попыталась спокойно взглянуть на ситуацию и проанализировать характер своей ответственности. Она искала _плюсы_ и _минусы_, она пыталась сопоставить их и уравновесить. Но, несмотря на все усилия, её разум отвергал всё, кроме воспоминаний о словах, которые она подслушала однажды тихой весенней ночью на веранде Дома правительства:

— Вы спрашиваете меня, не являюсь ли я для вас тем, чем должна быть для моего мужа, который
хороший человек, любит меня и доверяет вам.

«И доверяет тебе! и доверяет тебе!» Вспомнив, как у неё самой
закипела кровь, когда она услышала, как Джудит Черч это сказала, Рода
духовно воспрянула, осознав, что не может закрыть глаза на такую
прискорбную слепоту и уважать себя в будущем. Затем память
снова напомнила ей, и она услышала, как Джудит сказала с интонацией,
исключающей всякую ошибку, всякое самообман, всякое изменение:

«Но ты спрашиваешь меня, полюбил ли я тебя, и, возможно, в каком-то смысле ты имеешь право знать; и правда лучше, как ты говоришь. И я отвечаю
ты, который у меня есть. Я отвечаю тебе: да, это правда; и я знаю, что так будет
всегда._”

Неужели это ничего не изменило? И был там не бесконечно слишком много
участие за какие такие случайные, грубые руками помех, как у нее будет
быть?

В этот момент она увидела, что ее муж был надевая шляпу. Его
письмо Миссис На столе лежал адресованный церкви конверт, бумаги, которые должны были
сопровождать его, были разбросаны вокруг, и Дойл давал указания клерку по
поводу них.

«Вы положите все это в прочный конверт, Лютиф, — сказал он, — и
направите его так же, как я направил это письмо. Я бы хотел, чтобы вы
Отнесите их в главное почтовое отделение и проследите, чтобы на них не было
недостающих штемпелей».

«Да, сэр. Все эти бумаги, сэр? И я должен отправить их заказным письмом, сэр?»

«Да, конечно. Ну что, Рода? Это был ловкий трюк, не так ли? Я слышал, что статью процитировали в Палате общин, и она нанесла
Церкви большой ущерб».

Дойл говорил с неловкой смелостью. У этих двоих не было привычки обсуждать Анкрэма; они иногда терпели его как объект, но никогда — как субъект. Он уже сожалел о том, что поддался порыву.
Рода передала ей эти факты. Ему показалось, что он несправедливо воспользовался положением человека, который оказался в затруднительном положении, что, учитывая, как высоко поднялся Льюис Энкрэм, было глупым и необоснованным сомнением. Рода посмотрела на мужа и заколебалась. Мгновение она боролась с искушением рассказать ему всё, что знала, но в конце концов решила, что это будет слишком. Даже упоминание о
том времени дорого ей обошлось.

«Я почему-то не удивлена», — сказала она, глядя на письмо и
бумага в ее руке. “Но — я думаю, жаль, что миссис Черч не знает”.

“Бедная дорогая леди! почему она должна знать? Я рад, что она избавлена от этой
ненужной боли. Нам всем должно быть позволено думать о мире как можно лучше
Жена моя. Пойдем; через двадцать минут стемнеет.

“Ты так думаешь?” с сомнением спросила его жена. Но она бросила письмо и газету на стол. Она уклонялась от этого; как от обязанности, это было недостаточно ясно.

«Тогда тебе следует сжечь их, Филип, — сказала она, когда они вместе спускались по лестнице. — Они не добавят ничего ценного в архивы Министерства по делам Индии».

— Я так и сделаю, — ответил её муж. — Не знаю, почему я не сделал этого раньше. Как
же приятно пахнет после дождя!




 Глава XXIII.


Рядом была цветочная лавка — в Лондоне всегда есть цветочные лавки рядом, — и Джудит стояла в маленьком помещении среди причудливых соломенных корзин, проволочных каркасов, жестяных коробок со срезанными цветами и влажных горшков с цветущими растениями и делала свой выбор. В своей стройности и радости она сама была похожа на цветок, и нежный румянец на её лице, в котором таилась новая жизнь, делал её ещё прекраснее.
скорее всего, это цветок— только что распустившийся навстречу лету и солнцу.

Она выбрала те, что росли тогда на проселочных дорогах — была середина июля
— маки, кукурузные ботвы и большие маргаритки с коричневой сердцевиной.
Ей показалось, что они говорят простым радостным тоном. Затем она добавила горшок с
папоротниками и несколькими кустиками азалий, розовых и белых, очень
красивых. Она заплатила жене флориста десять шиллингов и забрала их всех с собой в такси. Это был не день для экономии. Она поехала обратно в свои покои, и азалии, лежавшие рядом с ней на сиденье, напоминали о ней
люди оборачивались, чтобы посмотреть на неё. В руке она держала сложенный коричневый
конверт. На бланке внутри было написано невыразительными
буквами телеграфного отдела: «_Прибыть в Лондон
в 14:30. Буду у вас в пять. Анкрам._»

[Иллюстрация: она поехала обратно.]

 Было десять часов утра, но она чувствовала, что день будет слишком коротким,
чтобы успеть всё, что нужно. В её приветствии не должно быть ничего вульгарного, ничего, что напомнило бы ему о её бедности. Её чердак должен быть подметён и украшен: женщины думают о таких мелочах. Она
В такси у неё с собой были изящные муслиновые занавески в стиле Либерти, чтобы прикрыть крышу и дымоходы, а также японский чайный сервиз и чай, который она не привыкла пить. Она перестала покупать красивые декоративные вещи только тогда, когда ей пришло в голову, что нужно оставить достаточно денег, чтобы расплатиться с таксистом. Когда она повесила шторы, поставила папоротники на подоконник, азалии в углы, а пухлые шёлковые подушки нежных оттенков — на углы её маленького жёсткого дивана, в ней пробудилась старая любовь к мягким роскошным вещам.
Инстинктивно она отвергла свою бедность с нетерпением и презрением.
То, что у другой женщины могло бы показаться расчетливой мыслью, пришло к ней
как едва осознаваемое чувство облегчения и умиротворения. Этого больше не будет
!

Стук в дверь отправили кровь в ее сердце, и руку к ней
пыльные волосы, прежде чем она вспомнила, как невозможно это было, что это должно
быть любой, но незначительный стук. И всё же она с волнением открыла дверь — казалось, что в такой день не может быть ничего обыденного. Когда она увидела, что это горничная с почтой, индийской почтой, она
Она взяла его с лёгкой улыбкой безразличия и удовлетворения. Он больше не был
источником её радости.

 Она отложила его в сторону, поправила складки занавесок и
вынесла стремянку из комнаты. Затем она прочла письмо Филипа Дойла. Она прочитала ее, и когда она закончила, она серьезно взглянула,
холодно, в пакет, который пришел с ней, осторожно обратился в
круглый точная рука клерка, который совершил перьями в кабинет Дойла.
Она сознавала недоброжелательность этого шанса; он вполне мог выпасть
на прошлой неделе или на следующей. Игнорировать это было невозможно — это было там, это было
когда его доставили ей, он показался ей почти таким же срочным, требующим её внимания, размышлений и интереса, как если бы сам Джон Чёрч вложил его ей в руки. Непроизвольным движением она отодвинула пакет в сторону и оглядела комнату. Ей ещё нужно было сделать несколько мелких дел. Она встала, чтобы заняться ими, но двигалась медленно, и румянец сошёл с её лица, оставив глаза такими же тёмными, как и в другие дни. Она
собрала васильки и ромашки в маленькие букетики, но не раз опускала руки на колени и думала о другом.

Внезапно она быстрым движением подошла к тому месту, где лежал пакет, и взяла его. Казалось, она от чего-то отворачивается; у неё был решительный вид. Когда она сломала восковую печать и разрезала бечёвку, любой мог бы понять, что она столкнулась с обязанностью, которую не собиралась откладывать. Было бы легко догадаться о её невысказанном чувстве — что, как бы ни настаивало её сердце, она не могла пренебречь Джоном Чёрчем. Это была чувствительная и справедливая женщина.

Она открывала письмо за письмом, читала медленно и внимательно. Каждое слово
каждая фраза была ей понятна. Постепенно на её губах появилось то же выражение, что и тогда, когда она стояла на коленях на подушке в церкви Святого Луки за углом и повторяла, склонив голову:

/* «Но Ты, Господи, помилуй нас, грешных грешников: пощади
тех, Господи, кто признаёт свои грехи». */

Ей казалось, что она согрешила, не полюбив Джона Чёрча при жизни и не оплакивая его после смерти. Она была
погружена в приготовления, почти как к свадьбе, но это правда, что она
любила этого человека, чья смерть принесла ей освобождение и
Радость наполнила её глаза нежным, благоговейным сожалением. Вскоре она наткнулась на письмо, которое с болью отложила, чтобы прочитать его в последнюю очередь.
 Это было похоже на Анкрама, подумала она, — он мог бы и догадаться, что однажды его письмо причинит ей боль. Она заметила, что оно было скреплено с газетой узким резиновым кольцом и что газета была помечена красным карандашом. Она вспомнила, что Анкрам увлекался журналистикой, — он
посвятил ей много умных статей, — и догадалась, что это было что-то
дань уважения из-под его пера. Эта идея дала ей осознание того, что ее возлюбленный
разделяет ее покаяние, и это было смутно утешительно.

Все остальное она проделала, как я уже сказал, добросовестно,
серьезно и с неспокойным сердцем. Филип Дойл не ошибся.
сказав, что они были искренними и непосредственными. Трагедия
Смерть церкви вывел его мотивы в высоком рельефе; он не был
вероятно, он никогда бы не дожил до столь высокую оценку. Это были
впечатления от него, охваченного, так сказать, белой горячкой чувств. Его
Вдова на мгновение замолчала, поражённая тем, что они рассказали о нём,
даже ей.

Затем, чтобы ничего не упустить, Джудит открыла письмо Энкрэма. Её
поражённые глаза пробежались по нему, не понимая ни строчки,
хотя кое-какие слова бросались ей в глаза и обжигали. Она поднесла руку к голове, чтобы прийти в себя; у неё кружилась голова,
и она с ужасом не могла ничего понять. Она устремила взгляд на страницу, ничего не видя, в то время как её мозг автоматически обрабатывал информацию о том, что она стала жертвой каких-то ужасных обстоятельств — каких именно?
и почему оно отказывалось открываться ей. Постепенно всё становилось проще и яснее; она поняла, откуда пришёл удар.
 К ней вернулась способность рассуждать, обдумывать, сравнивать, и она
с жадностью ухватилась за своё несчастье, чтобы преуменьшить его. Черты враждебности и презрения Анкрама снова проявились в её сознании, и на этот раз оно содрогнулось от их полного значения. «К счастью для Бенгалии, —
прочитала она, — с глупцом всегда поступают в соответствии с его глупостью». Тогда
она поняла, что никакие смягчающие обстоятельства не могут изменить тот факт,
с которым ей пришлось столкнуться.

Её разум обострился от боли. Она начала делать выводы, посмотрела на дату. Подтверждение из газеты мгновенно пришло ей на ум, и вместе с ним возникло острое желание рассказать мужу, кто написал эту статью, — он так часто и так мучительно задавался этим вопросом. Внезапно она поняла, что выдвигает обвинение.

Где-то пробили часы, и, словно этот звук позвал её, она встала со своего места и открыла маленькую лакированную шкатулку, стоявшую на каминной полке. В ней в основном лежали письма, но среди нескольких фотографий
она взяла одну из них у своего мужа. С этой фотографией в руке она вошла в свою
спальню, закрыла дверь и заперла её.

 Когда горничная в пять часов принесла карточку сэра Льюиса Энкрэма, она
увидела, что дверь открыта. Миссис Чёрч вставляла фотографию в маленькую
рамку. Она выглядела задумчивой, но очаровательной, и она так
несомненно сказала: «Пригласи джентльмена, Хетти», что Хетти, заметив
шторы и подушки в спальне миссис В гостиной Черча с улыбкой встретила
джентльмена.

 Когда он поднялся по лестнице, её глаза расширились, она глубоко вздохнула и
Она взяла себя в руки, крепче сжав руку на углу стола.
Он быстро вошел и молча остановился перед ней; казалось, он настаивал на своем присутствии и протягивал ей руки.  Его лицо было почти открытым и сияющим от счастья; можно было подумать, что он обычный человек, а не вице-губернатор.  Казалось, что для него это был эмоциональный момент, но миссис  Черч почти сразу лишила его этого качества. Она протянула ему руку для обычного приветствия и
улыбнулась.

«Вы на удивление хорошо выглядите», — сказала она.

Если это показалось Анкраму неадекватным, он не решился сказать об этом.
Слова, слетевшие с его собственных губ, были “Боже мой! как я рад тебя видеть!” но он
не позволил им ускользнуть и от него. Ее дружелюбие было слишком
жизнерадостным, чтобы охладить его, но он вставил монокль в глаз, что он
обычно делал, когда хотел поразмыслить, после паузы.

“И ты такая же”, - сказал он. “Может быть, чуть больше румянца”.

— На самом деле нет, — ответила она, быстро высвобождая руку. — С тех пор, как я тебя увидела, я стала старше и мудрее. Почти на два года старше и мудрее.

Улыбка, которую он послал в ее глазах был виден усилия, чтобы довести
себя ближе к ней.

“Где вы нашли столько наставления?” он спросил, с нежным
стеб.

Ее смех принял стеб и игнорировать его качество. “В Современном
Влияния ведических книг, среди других местах”, - сказала она и позвонила
колокол. “ Чаю, Хэтти.

— Позвольте мне поздравить вас с этим, — любезно продолжила она. — Все мудрые люди говорят об этом, не так ли? И
о других ваших достижениях. Они были очень значительными.

“Они очень неполные, - намекнул он, “ но я рад, что вы расположены
быть добрыми к ним”.

Они упали в кресла на обычном разговорном расстояние, и
он сидел в отношении ее взгляд, почти признался, что он не
понимаю.

“Я полагаю, у вас был отвратительный переход”, - предположила Джудит с
общительным акцентом. “Я могу представить, что это должно было быть, насколько
Аден, в разгаре муссоны.

“Отвратительно”, - повторил он. Он пришел к выводу. Это было частью
ее морального представления об их ситуации, что он должен начать свой
снова заняться любовью. Она бы не потерпела, если бы они взяли его и
продолжили. По крайней мере, так она считала. Он снисходительно
подумал, как долго она сможет его хранить.

«А Калькутта? Полагаю, ты оставила его в горячем состоянии?»

«Я даже не знаю. Я была там всего пару дней до того, как ушла почта.
Почти весь июль я была в турне».

— О, правда? — сказала миссис Чёрч. Её лицо приняло слегка грустное непроницаемое выражение, с помощью которого мы даём людям понять, что они вторгаются на территорию, освящённую горем. Энкрэм
с раздражением заметил, что она почти заставила его замолчать на
мгновение. Ее взгляд подсказал ему, что, если он сделает еще какие-нибудь неосторожные
намеки, она может расплакаться.

“Боже мой!” Джудит тихо сказал, наконец, наливая чай, “как вы
приведите все обратно ко мне!”

Он подумал о том, чтобы смело сказать, что пришел вернуть ее ко всему, к чему она привыкла
, но по какой-то причине воздержался.

— Надеюсь, не неприятно? — Он на мгновение удивился, обнаружив, что у него на устах
такая банальность. Он месяцами думал об этом в стихах.

Она подала ему чай и трогательно улыбнулась. Это было так трогательно, что он
отвел взгляд, и его взгляд упал на портрет Джона Черча в
рамке, рядом с ней на столе.

“Как ты думаешь, это хороший фильм?” - нетерпеливо спросила она, проследив за его взглядом
. “Ты думаешь, это воздает ему должное? Это было так трудно, ” тихо добавила она.
“ отдать ему должное.

Сэр Льюис Анкрам энергично помешивал чай. Он никогда не добавлял сахар, но
манипуляции с ложкой позволяли ему с искренним нажимом говорить:
«Он так и не добился справедливости».

На мгновение он забывал о своих интересах, чтобы подыграть
её совесть; он бы задумался о прошлом, на мгновение.

«Нет, — сказала она, — я думаю, он никогда этого не делал. Возможно, теперь…»

Губы Энкрэма выразительно скривились.

«Да, теперь, — сказал он, — теперь, когда ничья похвала не может его воодушевить, ничьи аплодисменты не могут его стимулировать, теперь, когда он навсегда ушёл от этого и от них, они не могут найти ничего хорошего, что можно было бы сказать о нём. Что за свора псов!»

«Это старая история», — ответила она. В её глазах была печаль.

«Прости меня!» — невольно вырвалось у Анкрама. Затем он задумался, за что он
просит прощения.

— Он был мучеником, — спокойно продолжила Джудит. — «Джон Чёрч, мученик» — так
его и следует записать в церковных книгах. Но было несколько человек,
которые знали его великим и достойным при жизни. Я была одной из них…

 — И я тоже. Их было больше, чем ты думаешь.

 — Он доверял тебе. Особенно в том вопросе, который его убил, — в вопросе образования. Он часто говорил, что без вашего сочувствия и поддержки
он вряд ли знал бы, куда обратиться».

«Его политика была правильной. События показывают, насколько она была правильной. Каждый
день я убеждаюсь, что у него были веские причины для всего, что он делал».

— Да, — сказала Джудит, глядя на него с каким-то отстранённым любопытством. — Ты унаследовал его трудности. Интересно, не спишь ли ты из-за них по ночам, как он? И всё остальное. Ты занял его место, его надежды и почести, которые должны были достаться ему. Как странно это звучит!

 — Почему это должно звучать так странно, Джудит?

Она полуобернулась и взяла письмо и газету, лежавшие на
столе позади неё.

 — Вот одна из причин, — сказала она и протянула их ему.  — Они
дошли до меня сегодня, по-видимому, по ошибке в кабинете мистера Дойла.  Одна
знает, как такие вещи происходят в Индии. И я подумал, что тебе, возможно, захочется
повторить это снова.

Лицо Анкрама внезапно приняло деловитое выражение. Он привычно взял бумаги
в свои длинные нервные руки и развернул страницы
письма движением большого и указательного пальцев, что говорило о
большом количестве корреспонденции и несколько пренебрежительном отношении к ней
с этим. Его взгляд был прикован к красным карандашным пометкам Дойла под словами «_его
борода растёт вместе с рассказами о его промахах_» в письме и
газете, но по его выражению лица было понятно, что он просто запомнил их на будущее.

“ Спасибо, ” сказал он наконец, снова складывая бумаги.
- Возможно, это к лучшему, что они оказались у меня. Это было
предусмотрительно с вашей стороны. В других руках они могли бы быть неправильно поняты.

Она посмотрела на него открыто, и что-то в глубине ее глаз
рассмеялось над ним.

“О, я думаю, что нет!” - сказала она. “ Позволь мне налить тебе еще чашечку чая.

— Больше ничего, спасибо. — Он сдвинул ноги, собираясь уйти, но
потом передумал.

— Надеюсь, вы понимаете, — сказал он, — что в… в официальной жизни можно
время от времени вынужден прибегать к враждебной критике, без малейшей
личной неприязни». Его голос был почти суровым — как будто он
вынужден был рассуждать с подчинённым в укоризненном тоне.

 Джудит понимающе улыбнулась.

 «О, я уверена, что так часто и бывает», — сказала она, и он понял, что
она не поддастся на его уговоры. Она приняла официальный
тон; она была беспристрастной, любезной и уклончивой. Её
комментарий дойдёт до него позже, по официальным каналам в
пустые годы. Он будет сдержанным и негативным по своей природе, это будет отрицание
о повышении, но он бы понял. Даже в сентиментальных вопросах в
официальном отношении были свои приличия, свои удобства. Он был смутно
о них известно, как он вырос, с небольшой кашель, и откинулся на спинку
собственные.

Тем не менее, он издал что-то вроде внутреннего стона.
бросил это занятие и несколько томительных минут пытался напомнить ей о
мужчине, которого она знала в Калькутте.

— Джудит, — в отчаянии сказал он у двери, после того как она весело попрощалась с ним, — когда-то я думал, что у меня есть основания полагать, что ты меня любишь.

Она наклонилась довольно сильно на спинку стула. Он сделал только
короткий визит, но он провел пять лет жизни этой женщины, так как он
приехали.

“Не ты”, - сказала она. "Мое представление о тебе. И это было очень давно”.

Она сохраняла свой вежливо-обыденный тон; ничего не оставалось, кроме как кивнуть в знак признания.
Анкрам молча отвесил поклон. Когда он спускался по лестнице и выходил на Кенсингтон-стрит, его охватило зловещее воспоминание о том, что он уже слышал нечто подобное, и это помешало ему героически переносить горе. Если бы у него была Немезида, он
сказал он себе, что это была женская идея. Но это было потом.

 * * * * *

 Однажды, год спустя, сэр Льюис Энкрэм прервал успешное ведение дел в Бенгалии, чтобы с предельной ясностью изложить суть дела своему другу, с которым он делился сокровенным.

 «Как жена моего покойного уважаемого начальника, — сказал он, — я испытываю глубочайшее восхищение и уважение к миссис Церковь; но мир ошибается, думая, что я когда-либо делал ей предложение; у меня нет ни малейшего намерения это делать».

 КОНЕЦ.


 ПУБЛИКАЦИИ D. APPLETON & CO....





 ЛУЧШИЕ КНИГИ ГИЛБЕРТА ПАРКЕРА.

_ "МЕСТА СИЛЬНЫХ МИРА СЕГО"._ Это мемуары капитана РОБЕРТА МОРЕЯ,
когда-то офицера Вирджинского полка, а затем полка Амхерста
. 12 месяцев. Суперобложка, иллюстрации, 1,50 доллара.

 Для своего рассказа мистер Паркер выбрал самое захватывающее время
период романтической истории Квебека в XVIII веке. Занавес
поднимается вскоре после поражения генерала Брэддока в Вирджинии, и герой,
пленник в Квебеке, странным образом вовлечённый в интриги Ла
Помпадур, становится частью странной истории, полной приключений и
опасности, которая достигает кульминации только после победы Вулфа над
Монкальмом. Материал, предлагаемый жизнью и историей старого Квебека,
никогда не использовался в художественных целях с таким мастерством
в построении сюжета и развитии событий, с таким умением передать местный колорит и великолепной реализацией
драматических ситуаций, показанных в этом выдающемся и трогательном романе.
Иллюстрации сохраняют атмосферу текста, поскольку на них изображены знаменитые здания, ворота и поля сражений такими, какими они были во времена, когда герой находился в заключении в Квебеке.

_«След меча»._ Роман. 12mo. Бумага, 50 центов; ткань, 1 доллар.

«Мистер Паркер здесь дополняет и без того обширную репутацию и вновь демонстрирует своё мастерство в создании живописных образов, а также сильных драматических ситуаций и кульминаций». — _Филадельфийский бюллетень._

«Рассказ держит читателя в напряжении от начала и до конца, потому что он полон
«Полный огня и духа, изобилующий событиями и отмеченный хорошим описанием персонажей». — _Pittsburg Times._

_«Нарушитель границы». 12mo. Бумага, 50 центов; ткань, 1 доллар.

«Интерес, острота, сила и очарование — новый рассказ мистера Паркера обладает всеми этими качествами... Почти лишённый искусственных украшений, его
абзацы волнуют, потому что они реальны. Временами мы читаем — как читали великих мастеров
романа — затаив дыхание». — _The Critic._

«Гилберт Паркер пишет сильные романы, но пока что это его
шедевр... Это один из лучших романов года». — _Boston
Advertiser._

_ ПЕРЕВОД ДИКАРЯ._ 16 миллионов. Гибкая ткань, 75 центов.

“Книга, о которой никто не захочет забыть до конца, была
предметом уверенности”.—_нация._

“История, представляющая исключительный интерес, оригинальность и изобретательность в
построении”.Бостонский домашний дневник._

«Чтение этого романа доставит удовольствие тем, кто любит новые и оригинальные типы персонажей и кто восприимчив к очарованию свежего и энергичного стиля». — _London Daily News._

 ----------------------------

 Нью-Йорк: D. APPLETON & CO., Пятая авеню, 72.



 С. Р. КРОКЕТТ.

_КЛЕГ КЕЛЛИ, АРАБ ИЗ ГОРОДА. Его успехи и приключения._ Униформа
с «Сиреневым зонтиком» и «Болотным миртом и торфом». Иллюстрированная. 12mo.
 Сукно, 1,50 доллара.

Можно с уверенностью предсказать, что причудливая и очаровательная фигура Клега Келли
займёт заметное место в современной литературе. Выдающийся успех мистера Крокетта
в его новой области расширит круг его поклонников.
 Свет и тени любопытных сторон жизни в Эдинбурге и
Жизнь на шотландской ферме и на железной дороге описана с искренней симпатией,
юмором и правдивым пафосом, которые делают этот новый роман
подлинным дополнением к литературе. Можно с уверенностью сказать, что по крайней мере два
персонажа — Клег и Макл Элик — вероятно, станут любимцами публики. Иллюстрации к этому увлекательному роману
стали результатом самого тщательного и сочувственного изучения.

_БОГ-МИРТЛ И ТИТ._ Третье издание. 12 месяцев. Сукно, 1,50 доллара.

«Здесь представлены идиллии, эпосы, драмы человеческой жизни, написанные словами, которые
Трепет и огонь... Каждое из них — это стихотворение, обладающее бессмертным ароматом. Это
фрагменты ранних мечтаний автора, слишком ярких, слишком великолепных,
слишком наполненных кровью рубинов и жизнью бриллиантов, чтобы их можно
было уловить и удержать в трепещущей хватке выражения». — _Бостонский курьер._

«Едва ли найдётся среди них хоть один очерк, который не доставил бы читателю удовольствия своим добродушным юмором, художественным описанием местных особенностей и великолепным изображением персонажей». — _Бостонский домашний журнал._

«Можно открыть книгу в любом месте и читать дальше и дальше, очарованный манерой письма автора». — _Миннеаполис Трибьюн._

_«Лиловый солнечный венок»._ Шестое издание. 12mo. Суперобложка, 1,50 доллара.

«История любви, чистая и простая, старомодная, здоровая,
солнечная, с чистым сердцем и душой героем и героиней, которая просто
хороша собой и красива; и если в этом году и была написана какая-то
другая история любви, хотя бы наполовину такая же милая, то она ускользнула
от нашего внимания». — _New
York Times._

«Общая концепция рассказа, в основе которого лежит развитие
любви между молодым вождём и героиней, описана с нежностью и
свежестью, естественностью и уверенностью, которые придают
«Сиреневый берет» — один из лучших рассказов того времени». — _New York
Mail and Express._

«В своём роде эта небольшая история любви едва ли может быть превзойдена. Это
пастораль, идиллия — история любви, ухаживания и брака прекрасного
молодого человека и милой девушки — не более того. Но это рассказано в такой восхитительной манере, с таким игривым юмором, такой тонкой фантазией, таким искренним и сочувственным чувством, что большего и желать нельзя». — _Бостонский путешественник._



 Автор: А. Конан Дойл.

_«Подвиги бригадного генерала Жерара». Романтическая история из жизни типичного
солдата наполеоновской эпохи._ Иллюстрированное издание. 12mo. Суперобложка, 1,50 доллара.

 В жизни этого грозного
Бригадный генерал Жерар, типичный наполеоновский солдат, которому повезло больше, чем многим его сослуживцам, потому что некоторые из его гомеровских подвигов были совершены под личным наблюдением императора. Его восхитительно романтичная карьера включала в себя странно характерный взгляд на Англию, а его приключения простирались от поля боя до секретной службы. Представляя
Автор «Белой роты» рассказал нам о приключениях своего бесстрашного, отважного и любящего выпить героя.
Эта книга захватывает и заставляет учащенно биться сердце каждого читателя.

_«Письма Старка Манро»._ Серия из двенадцати писем, написанных
Старком Манро, магистром богословия, своему другу и бывшему однокурснику Герберту
Суонборо из Лоуэлла, штат Массачусетс, в 1881–1884 годах.
Иллюстрированное издание. 12mo. Бакрэм, 1,50 доллара.

«Каллингворт... гораздо более интересное создание, чем Шерлок
Холмс, и я молю доктора Дойла дать нам больше информации о нём». — Ричард ле
Галлиен, «Лондонская звезда»._

«Каждый, кто хочет от души посмеяться, должен познакомиться с доктором
Джеймсом Каллингвортом». — _Westminster Gazette._

«Каждый должен читать, потому что незнание Каллингворта — это, несомненно, аргумент в пользу того, что вы сами неизвестны». — _Pall Mall Gazette._

«Одна из самых свежих фигур, которых можно встретить в современной литературе». — _London Daily News_.

«Письма Старка Манро» — это настоящая литература... Их чтение станет эпохальным событием во многих жизнях». — _Филадельфия Ивнинг
Телеграф._

«Поразительно, написано с такой силой и изяществом, что
которым известен стиль автора». — _Бостонский бюджет._

 СЕДЬМОЕ ИЗДАНИЕ.

_ВОКРУГ КРАСНОГО СВЕТИЛЬНИКА._ Факты и фантазии из медицинской жизни. 12 месяцев.
 Переплёт, 1,50 доллара.

 «Невозможно не похвалить эти сильные произведения, которые,
когда их читаешь, заставляют сердце биться чаще, а разум —
трепетать в предвкушении до самого конца... Ни одна серия рассказов в современной литературе не может сравниться с ними». — _Hartford Times._

«Если бы мистер А. Конан Дойл уже не занял лидирующие позиции среди современных английских писателей благодаря «Беглецам» и другим своим крупным произведениям,
рассказы, он наверняка сделал бы это с помощью этих пятнадцати коротких рассказов». — _New York
Mail and Express._

«Поразительно реалистичный и в высшей степени оригинальный вклад в современную
литературу». — _Boston Saturday Evening Gazette._


_Тот, кто наблюдал._ Ф. Ф. Монтрезор, автор книги «Вдоль дорог и живых изгородей». 16mo. Суперобложка, специальный переплет, 1,25 доллара.

«История течёт плавно, как ручей в низине; она возбуждает
ваш интерес в начале и поддерживает его до конца». — _New York
Herald._

“ Восхитительная история.... Ни один человек, чувствительный к влиянию того, что
способствует истинному, прекрасному и сильному в человеческой дружбе и
настоящему в работе, не сможет прочитать эту книгу, не получив пользы от
это”. —_ Реклама Buffalo._

“Книга представляет всеобщий интерес и обладает очень необычными достоинствами.... Помимо
своего тонкого поэтического очарования, книга является благородным примером силы
острого наблюдения ”.—_Boston Herald._

_ КОРРУПЦИЯ._ Автор: Перси Уайт, автор «Мистера Бейли-Мартина» и др. 12 месяцев.
 Суперобложка, 1,25 доллара.

 «В ней достаточно интриги для тех, кто любит истории о
Обычного рода, и политическая часть, пожалуй, более привлекательна в своём блеске и разнообразии событий, чем сама реальность». — _London
Daily News._

«Драматичная история, трагедия непреклонной цели и безжалостных последствий». — _Pall Mall Gazette._

«Жестокая женщина». История в сценах. Автор: Вайолет Хант. 12 месяцев. Суперобложка, 1,25 доллара.

«Чрезвычайно умная работа. Мисс Хант, вероятно, пишет диалоги лучше,
чем кто-либо из наших молодых романистов... Её разговоры не только
прекрасно живые и продолжительные, но она умудряется наделить каждого
у каждого из её персонажей свой особый стиль речи, так что читатель легко
узнаёт их и может следить за разговорами без малейших затруднений». — _London Athen;um._

«Одна из лучших писательниц диалогов в наши дни. Разговоры в этой книге
укрепят её и без того прочную репутацию». — _London Daily Chronicle._

«Произведение, которое делает мисс Хант честь и ставит её в один ряд с
молодыми романистами... Блестяще прорисованный, трепещущий
жизнью, ловкий, сообразительный, неизменно дерзкий и в то же время
странно притягательный». — _Лондонская газета «Стандарт»._

_ВООБРАЖАЮЩИЙ ЧЕЛОВЕК._ Автор — РОБЕРТ С. ХИЧЕНС, автор «Зелёной
гвоздики». 12mo. Суперобложка, 1,25 доллара.

«Одна из самых ярких книг года». — _Boston Budget._

«Восхитительная, захватывающая, необычная». — _Cleveland Amusement
Gazette._

«Исследование характера... Так же занимательно, как если бы это была
традиционная история о любви и браке. Умная рука автора
«Зелёной гвоздики» легко узнаваема в язвительном остроумии и
остроумных эпиграммах». — Жаннет Л. Гилдер, New York World._


 =«Лучшая книга, чем „Узник Зенды“».= —_Лондонская королева._

_«Хроники графа Антонио»._ Энтони Хоуп, автор «Бога в машине», «Узника Зенды» и др. С фотогравюрой
На фронтисписе С. У. Ван Шайка. Третье издание. 12mo. Суперобложка, 1,50 доллара.

«Ни одно приключение не заслуживает того, чтобы о нём рассказывали лучше, чем приключения
Антонио из Монте-Вельуто, настоящего Байярда среди разбойников... Всем, у кого до сих пор замирает сердце при рассказе о подвигах, мы можем
порекомендовать эту книгу... Хроника передаёт ощущение героизма
приключение, и оно живописно написано». — _London Daily News._

«Оно обладает собственными литературными достоинствами, продуманными и довольно глубокими... С точки зрения исполнения «Хроники графа Антонио» — лучшая работа, которую когда-либо писал мистер Хоуп. Сюжет более ясный, мастерство более тщательное, стиль более красочный... Инциденты очень изобретательны, они описаны спокойно, но с большой хитростью, и
донкихотское чувство, пронизывающее всё это, чрезвычайно
приятно». — _Вестминстерская газета._

«Роман, достойный всех ожиданий, вызванных блеском
как и его прежние книги, и, вероятно, будут читаться с большим удовольствием и
здоровым воодушевлением каждым, кто возьмётся за них». — _The
Scotsman._

«Галантная история, написанная с неизменной свежестью и воодушевлением». — _London
Daily Telegraph._

«Один из самых захватывающих романов, написанных на английском языке за последние
дни. Причудливая простота его стиля восхитительна, а приключения, описанные в этих «Хрониках графа Антонио», так же захватывающи и изобретательны, как и те, что придумал Вейман в свои лучшие годы». — _New York World._

«Романтика в чистом виде, полностью романтическая, и рассказанная
в истинно романтическом стиле. Персонажи, нарисованные с таким мастерством, — это не просто картины и портреты, а живые статуи, которые смело выходят за пределы холста». — _Бостонский курьер._

«Написано в удивительно простом и прямом стиле, с магическим прикосновением человека, обладающего даром повествования, благодаря которому разнообразные события естественно и быстро сменяют друг друга в потоке искрящегося повествования». — _Детройтская Трибьюн._

«По праву может соперничать, если не превосходить, с „Узником Зенды“... Удивительно
сильный, наглядный и вызывающий интерес даже у самых пресыщенных
читателей романов». — _Boston Advertiser._

«Ни одно приключение не было столь захватывающим, как те, что связаны с графом
Антонио... Автор прекрасно знает, как заставить трепетать каждую жилку
и как очаровать читателей своей магией». — _Бостон
Геральд._

«Книга, которая заставит женщин плакать от гордости, а кровь мужчин —
кипеть от рыцарского пыла... В «Графе Антонио» мы считаем, что мистер Хоуп превзошёл
самого себя, как он уже превзошёл всех остальных рассказчиков того
времени». — _New York Spirit of the Times._


_«Красные из Миди»._ Эпизод Французской революции. Автор — Феликс
Гра. Перевод с провансальского госпожи Катрин А. Жанвье. С предисловием Томаса А. Жанвье. С фронтисписом. 12mo. Суперобложка,
1,50 доллара.

Господин Феликс Гра — официальный глава «Фелибрижа», общества провансальских литераторов, что является высшей честью для них. Мы
считаем, что знакомство наших читателей с его редким талантом будет
встречено с благодарностью.

 «Во всей французской истории нет более вдохновляющего эпизода, чем тот, что связан с
В этой истории господин Гра рассказывает о походе на Париж и о том, что происходило в
Париже с марсельским батальоном, состоявшим из людей, которые поклялись свергнуть
«тирана» и «знали, как умереть». Его описание движущей силы Революции в чувствах одного из её
участников — это сама суть простоты и прямоты. Его метод отличается широтой и ясностью греческой драмы. Мотивы
чётко обозначены. Действие свободно и смело. Кульминация неизбежна, и
эта история стоит особняком среди всей французской беллетристики
Революция, с которой я знаком”. —_ Из книги мистера Жанвье
Введение._

_ БОГИ, НЕКОТОРЫЕ СМЕРТНЫЕ И ЛОРД УИКЕНХЭМ._ ДЖОН ОЛИВЕР ГОББС.
С портретом. 12mo. Ткань, 1,50 доллара.

“Миссис Крейги заняла свое место среди романистов того времени. Это высокое положение и обособленность. У неё свой метод, и она стоит не на пороге великой карьеры, а уже в храме славы». — _Дж. У. Смолли, «Трибьюн»._

«Вот настоящая история любви... Её можно отнести к блестящим романам». — _«Бостон Курьер»._

«Один из самых освежающих романов того времени, полный изящества, духа,
силы, чувств и литературного очарования». — _Chicago Evening Post._

«Умный и циничный, полный эпиграмм и остроумия, яркий, с точными
характеристиками персонажей и проницательным взглядом на жизнь». — _Newark
Advertiser._

«Роман, наполненный глубокими психологическими знаниями и этической значимостью...
Достойный высокого места в современной литературе».—_Бостонский Бикон._

_Мэлчо._ Достопочтенная. Эмили Лоулесс, автор «Грании», «Хёрриша» и др.
12mo. Суперобложка, 1,50 долл.

«Парадокс литературного гения. Это не история, но в ней больше истории, чем в
В ней больше истории, больше истинного национального характера и
судьбы, чем в любой известной нам исторической монографии. Это не роман, и всё же
она очаровывает нас больше, чем любой роман». — _London Spectator._

«Изобилует захватывающими событиями... Помимо всего прочего, книга
очаровывает широтой взглядов, великодушием и нежностью, которыми
проникнут автор». — _London Athen;um._

«Произведение первого порядка, которое мы без колебаний
назовём одним из самых выдающихся литературных достижений этого
поколения». — _Manchester Guardian._


_«Спящие огни»._ Автор — Джордж Гиссинг, автор «В год юбилея»,
«Выкуп Евы» и др. 16mo. Суперобложка, 75 центов.

В этом поразительном рассказе автор с редкой самообладанием и мастерством
раскрывает оригинальный мотив. Его книга очень интересна как рассказ,
и примечательна как литературное произведение.

_«Каменные пастбища»._ Автор: Элеонора Стюарт. 16mo. Суперобложка, 75 центов.

«Это добротная литературная работа... Книга представляет ценность как
реальный очерк о наших шахтёрских регионах и показывает
как даже в, казалось бы, скучной работе можно найти материал
для хорошей литературной работы». — _Филадельфия Леджер._

_КОМАНДИРСКИЙ СУД._ Автор М. М. Блейк. 16mo. Суперобложка, 75 центов.

«Яркое, волнующее исследование необычайно интересного периода в жизни
Наполеона, ... прекрасно изложенное; персонажи чётко, ярко и очень деликатно
прорисованы, а цветовые штрихи выполнены с большим мастерством. «Ухаживание по приказу» —
самая удачная книга о Наполеоне, которую мы когда-либо читали». — _New York Commercial Advertiser._

_«УСТА ВОДЫ»._ Автор — Брэм Стокер. 16mo. Суперобложка, 75 центов.

«Эта история способна пробудить даже самую вялую натуру... Это всё равно что стоять на палубе корабля, который швыряет из стороны в сторону; вы чувствуете, как душа шторма проникает в вашу кровь». — _N. Y. Home Journal._

«Персонажи ярко очерчены, описания очень драматичны, а ситуации переданы с редкой живостью языка. Это захватывающая история, рассказанная с большой силой». — _Boston Advertiser._

_«ХОЗЯИН И СЛУГА»._ Граф ЛЕВ ТОЛСТОЙ. С предисловием У. Д.
ХАУЭЛЛСА. 16mo. Суперобложка, 75 центов.

«Наполнено характерными чертами, присущими его литературным
произведениям». — _«Общественное мнение»._

«Раскрывает удивительные знания о работе человеческого разума и рассказывает историю, которая не только будоражит эмоции, но и даёт нам лучшее представление о наших собственных сердцах». — _Сан-Франциско Аргонавт._

_ДУХ ВРЕМЕНИ._ Л. Дугалл, автор «Русалки», «Нищих» и др.
16mo. Суперобложка, 75 центов.

«Один из лучших рассказов дня». — _Бостон Джорнал._

«Один из самых выдающихся романов года». — _Нью-Йорк Коммершл
Рекламер._

«Мощный по замыслу, исполнению и влиянию». — _Бостон Глоуб._


 ДВА ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ АМЕРИКАНСКИХ РОМАНА.

_«КРАСНЫЙ ЗНАК ОТВАГИ. Эпизод Гражданской войны в США._ Автор — Стивен Крейн. 12mo. Суперобложка, 1 доллар.

«Мистер Стивен Крейн — великий художник, которому есть что сказать нового, и,
следовательно, у него есть новый способ сказать это... В «Красном знаке отваги» мистер Крейн, несомненно, создал шедевр... Он нарисовал картину, которая не уступает по яркости самым ярким сценам из
«Войны и мира» Толстого или «Дезертирства» Золя. — _London New
Review._

«Во всей литературе мы не можем припомнить ничего подобного.
«В своём анализе, столь явно отмеченном печатью истины, «Красный знак доблести»... Замечательное исследование среднего ума в условиях стресса, вызванного битвой... Повторяем, это действительно прекрасное достижение». — _London Daily Chronicle._

«Это не просто замечательная книга, это откровение... Чувствуешь, что, за одним или двумя исключениями, все предыдущие описания современной войны были лишь абстракциями». — _St. James Gazette._

«Держит в своих объятиях безвозвратно. Когда вы попадаете в его хватку,
сопротивляться невозможно, с самого начала похода войск до
Заключительные сцены... Мистер Крейн, повторяем, написал замечательную книгу.
 Его проницательность и способность к реализму граничат с гениальностью». — _Pall Mall
Gazette._

«Ничто в американской литературе не может сравниться с ней по яркости,
бескомпромиссной, почти агрессивной силе, с которой она описывает
странное смешение условий, из которых складывается то, что люди называют войной...
Мистер Крейн привнёс в американскую литературу нечто, чего никогда раньше не было, и это по-своему неповторимо». — _Бостонский
«Бикон»._

«Никогда прежде мы так хорошо не описывали неприглядную сторону славной войны».
изображено... Действие на протяжении всей истории великолепное, и всё
сияет красками, движением и энергией. Стиль острый и яркий, как лезвие меча, и Киплинг не сделал ничего лучше в этом
направлении». — _Чикаго Ивнинг Пост._

_«НАПЕРЕКОР КОРОЛЮ. Роман об Американской революции._ Автор
Чонси К. Хотчкисс. 12 месяцев. Бумага, 50 центов; ткань, 1 доллар.

«Вся история настолько захватывающая, что вы будете сидеть до поздней ночи,
чтобы дочитать её. Вы отложите её в сторону с чувством, что увидели
восхитительно правдивую картину Революции». — _Boston Herald._

«Это сильная, захватывающая история. Она заставляет истинного американца
вскипеть от волнения, поглощать главу за главой, пока не заболят глаза; и она буквально пропитана патриотизмом». — _New York Mail and
Express._

«Сердце бьётся быстрее, и мы чувствуем себя участниками описанных сцен... В целом книга является дополнением к американской
литературе». — _Chicago Evening Post._

«Один из самых читаемых романов года... Как любовный роман он очарователен, в то же время он полон захватывающих приключений и патриотических подвигов. — _Бостонская газета._

«Этот роман, по-видимому, ближе всего подходит к удовлетворительному художественному описанию периода революции, которое мы когда-либо видели». — _Buffalo
Courier._

«Чистая, цельная история, полная романтики и интересных приключений... Увлекает как сюжетом, так и событиями... Замечательно сбалансированный и захватывающий роман». — _Milwaukee Journal._

 Примечание редактора

Ошибки, которые, скорее всего, были допущены при печати, исправлены и
указаны здесь. Ссылки на страницы и строки в оригинале.

 76.21 она [дала] этой юной леди _sic_

 116.1 "Свободная пресса"[,] "Индийский патриот", Добавлено.
 _ Бенгальский_

 160.20 afternoo [o]n все еще мягко висел в воздухе Удален.

 207.3 столь же прекрасный, столь же смущающий, сколь и божественный. Добавлен.

 281.9 и занялась [н/м] Заменено.





Конец романа «Его честь и леди» миссис Эверард Коутс, написанного для «Проекта Гутенберг»