Американская девочка

Нью-Йорк, издательство «Д. Эпплтон и компания», 1891 год.
***
Оригинал: «Я — американская девушка».
Поэтому, возможно, вы не удивитесь, если я скажу что-то ещё от своего имени. С тех пор, как я приехала в Англию, я заметила, что это утверждение, сделанное третьим лицом в связи с любым вопросом о моём поведении, всегда даёт широкое представление. И поскольку моё поведение, естественно, в той или иной степени будет фигурировать в этой книге, я могу сделать это в начале, чтобы избежать сложностей.

. Возможно, в этот момент потребуется дополнительное объяснение. Я знаю, что в
Англии от незамужней женщины моего возраста не ожидают, что она будет говорить
особенно о себе. Поначалу мне было немного трудно это понять, так как я всегда много говорил и, можно сказать, поощрялся в этом; но в конце концов я понял, и в последнее время я говорю всё реже и в основном о зоопарке. Я считаю, что тема зоопарка почти наверняка будет воспринята благосклонно, а в животном мире, к счастью, есть большое разнообразие. Однако в этой книге я не собираюсь говорить о зоопарке или о чём-либо, связанном с ним.
об общих впечатлениях и опыте, которые я получила в вашей стране; и одна из причин, по которой я отошла от общепринятых тем для бесед с юными леди и, так сказать, углубилась в интересующую меня тему, заключается в том, что, как мне кажется, вам это может показаться более или менее интересным. Я заметила, что здесь вам нравится уделять американской девушке больше внимания, чем любому другому американцу, которого мы производим на свет. Вы потрудились составить о ней мнение — я слышала их множество. Ее поведение
и её воспитание, её идиомы и её «акцент» — прежде всего её «акцент» — стали для вас темами для обсуждения, и вы были достаточно любезны, чтобы обсуждать их — мистер Джеймс, в вашей компании, исправляя и дополняя свои впечатления — с большим воодушевлением. Я заметил, что она — почти единственная легкомысленная тема, которая когда-либо попадала в ваши газеты. Я привык встречать её там, обычно за
столом для завтраков, одетую в зелёный атлас и бриллианты. Поначалу эта встреча
произвела на меня сильное впечатление, но со временем оно прошло.
зелёный атлас и бриллианты были неизменными.

 Будучи сама американкой, я, естественно, не совсем понимаю причину этого, и мне неловко спрашивать об этом из личных соображений. В глубине души я думаю, что число тех из нас, кто приезжает сюда каждое лето, чтобы посмотреть на Лондонскую башню и Национальный
Галерея и посещение Стратфорда-на-Эйвоне, не говоря уже о тех, кто
женится и остаётся в Англии, давно познакомили бы вас с тем, какими
молодыми женщинами мы были; и мне очень любопытно, что вы
Вы должны продолжать говорить о нас. Не могу сказать, что мы сильно возражаем,
потому что, хотя вы и критикуете нас как класс, вы очень вежливы с каждым из нас в отдельности, и никто не возражает против того, чтобы его критиковали как собирательное существительное. Но мне пришло в голову, что, поскольку об американской девушке можно сказать так много, ей, возможно, стоит сказать кое-что самой.

Оригинал Я узнал, что в Англии принято много знать о людях, с которыми вас знакомят, — кто их отцы и матери, дедушки и бабушки, и даже более дальние предки.

Поэтому я сразу же удовлетворю вас по этому вопросу, насколько смогу. Мой
отец - мистер Джошуа П. Уик из Чикаго, штат Иллинойс. - Возможно, вы видели его имя.
его имя связано с интересом к пекарскому порошку в этом городе. Что это
как он заработал состояние-в пекарные Порошки; как он часто говорит, это
чтобы пекарные порошки, которые мы обязаны всем. Он начал с того, что продавал его в небольших количествах, но в Соединённых Штатах этот товар так популярен, а наш сорт был настолько хорош, что спрос на него вырос как на дрожжах. И хотя мы не разбогатели,
У многих людей в Америке прошло много лет с тех пор, как папа передал управление бизнесом в мои руки. Вы уж простите, что я пишу «папа» с большой буквы. Я всю жизнь называла его так, и «папа» для меня ничего не значит.

В последнее время он посвятил себя политике; сейчас он в Конгрессе, и на следующих выборах мама особенно хочет, чтобы он баллотировался в сенат.
В папе много от маменькиного сынка, и я думаю, что он
сбежит.

Мама была мисс Вастгагл из Бостона, и она преподавала в школе в
Чикаго, когда папа с ней познакомился. Её дедушка, который дал ей образование, был
производитель стеклянных глаз. В Бостоне сейчас есть Уэстгейглы, но
они пишут фамилию с одной «г», и в последнее время они хотят, чтобы мама
писала свою фамилию «миссис Уэстгейгл-Уик», но мама говорит, что, поскольку ей
никогда не нравилось это имя настолько, чтобы дать его кому-то из своих детей, она
уж точно не собирается брать его себе. Эти Вастгейлы говорят о нашем прадеде как о знаменитом окулисте, и я полагаю, что в каком-то смысле он им и был.

 Отец моего отца жил в Англии и тоже был фабрикантом, как говорит папа, всегда добавляя «по-простому», так что я полагаю, что бы он ни производил
он сделал сам. Может быть, это были сапоги, или зонты, или выпечка — папа никогда не уточняет; хотя, судя по тому, что он взял идею с разрыхлителем, я склонен думать, что это была выпечка.

 Мне жаль, что я не могу рассказать вам подробнее о своих предках. Я знаю, что у меня, должно быть, было больше, чем я упомянул, но
мои попытки найти их — а я прилагал усилия с тех пор, как решил
представиться вам, — оказались совершенно тщетными. Я склонен
думать, что это были не те люди, которые добились больших успехов в
жизни; но я никогда ничего не имел против них на этот счет, потому что у меня
нет оснований полагать, что они не отличились бы,
если бы могли. Я не думаю, что это когда-либо было в природе
Фитили, или Макулатура тоже, чтобы упустить возможность отличиться
из-за любой преступной халатности с их стороны. Поэтому я вполне готов извинить их на этом основании; и если я, кто наиболее заинтересован в этом вопросе, могу себе это позволить, то, возможно, не будет неразумно ожидать этого от вас.

Что касается связей, то у нас они лучше. Бабушку одной из первых семей Вастгаглс сожгли как ведьму в Салеме, штат Массачусетс. Я думаю, что очень немногие семьи могут похвастаться таким прошлым, даже в Англии; а троюродная сестра моей мамы была первой женой одного из наших президентов. Однако он был президентом-демократом, и, поскольку папа всегда голосует за республиканцев, мы не придаём этому большого значения. Кроме того, как мы не устаём повторять,
всякий раз, когда мы упоминаем об этом, она была на кладбище за много лет до того,
как он оказался в Белом доме. И ещё миссис Портерис из Хаф-Мун
Улица Гайд-Парк, где живёт тётя папы по первому браку.

Сначала мы все собирались приехать: папа, мама и я — остальные ещё учатся в школе — и в разделе «Городские новости»
«Чикаго Трибьюн» появилось объявление, что «полковник и миссис Джошуа П. Уик в сопровождении мисс Мэйми Уик» — я забыл сказать, что папа служил в армии во время Гражданской войны
Война — «этим летом мы бы взглянули на монархические институты». Наши
газеты так освещают события. Но всего за неделю до отплытия
произошло кое-что — я думаю, это было политическое осложнение, — что
Папа не может поехать, а мама слишком слаба, чтобы отправиться в такое путешествие без него. Должна сказать, что оба моих родителя очень любят меня, и когда я сказала, что предпочла бы поехать одна, а не отказываться от поездки, ни один из них не возражал. Мама сказала, что, по её мнению, мне нужно получить этот опыт, потому что, хотя я и бывала в обществе в Чикаго, она не считала, что этого достаточно.
Папа сказал, что в наши дни путешествие — это пустяки, и он легко может
достать мне рекомендательное письмо к капитану. Кроме того, в
На корабле, вмещающем две или три сотни человек, наверняка найдутся приятные
люди, с которыми я могла бы познакомиться во время путешествия. Миссис фон Стувдидил,
которая живёт по соседству с нами и несколько раз бывала в Европе,
предложила, чтобы я взяла с собой горничную, и маме эта идея понравилась,
но я её отговорила. Я бы ни за что не смогла взять на себя заботу о
горничной.

 А потом мы все подумали о миссис Портерис.

Никто из нас никогда её не видел, и мы почти не переписывались.
На самом деле, мы не получали от неё писем уже несколько
много лет назад, когда она написала папе длинное письмо, что-то о каких-то
депрессивных калифорнийских горнодобывающих компаниях, я полагаю, которые, по ее мнению, папа,
как ее племянник и американец, должен был развязать ей руки, прежде чем это
опустился еще ниже. И я помню, что папа обязан ее: то ли как
Американка или как ее племянник, которого я не знаю. После этого она каждый год присылала нам рождественскую открытку с ангелом или букетиком незабудок и надписью: «Моим племяннику и племяннице, Джошуа Питеру и Мэри Уик, и всем их близким». Её последнее послание лежало в корзинке для открыток на
Тогда мы сели за стол, и, боюсь, мы смотрели на него с большим интересом, чем когда-либо прежде.

 «Дорогие» было написано так сочувственно, что мама сказала, что мы можем рассчитывать на то, что миссис Портерис заберёт меня к себе и я буду чувствовать себя хорошо, и она хотела телеграфировать, что я приеду. Но папа сказал: «Нет,
его тётя, должно быть, уже в преклонных годах, и пожилую англичанку
легко может хватить удар от телеграммы». Жаль, что
не было времени написать, но я должна была немедленно пойти к ней
и сказать, что я дочь Джошуа П. Вика из Чикаго, и она
Я бы сразу почувствовала себя как дома. Но, как я уже сказала, никто из нас не знал миссис Портерис.





II

У меня не так много знакомых в Нью-Йорке, так что провожать меня пришли только папа и мистер
Уинтерхейзел. Мистер Уинтерхейзел живёт там и ведёт дела на Уолл-стрит, где, как мне сказали, он очень успешен для своего возраста. Мы были лучшими друзьями и регулярно переписывались в течение трёх или четырёх лет — наши вкусы в литературе и искусстве были почти одинаковыми, и нам было приятно общаться, — но папа никогда раньше с ним не встречался. Они были очень рады познакомиться.
Однако они сразу же познакомились и стали очень близки;
они так много слышали друг о друге, по их словам. Мы дали себе два
дня до отплытия парохода, чтобы я могла сделать кое-какие покупки —
нью-йоркские товары так отличаются от чикагских; и, как сказал папа
потом, нам очень повезло, что мистер Винтерхейзел был там.
Иначе мне пришлось бы ходить по магазинам одной.
потому что сам папа был так занят встречами с людьми по политическим вопросам, что
у него не было и тридцати секунд на меня, кроме как во время еды.
и потом, там почти всегда кто-нибудь был. Лондон - ничто по сравнению с
Нью-Йорком в плане неразберихи и спешки, и пока вы к этому не привыкнете,
Возвышенность, как правило, очень действует вам на нервы. Но мистер Винтерхазель
был чрезвычайно добр и отдавал мне все свое время; и поскольку он знал все
лучшие магазины, это сделало меня чрезвычайно обязанным ему.
После ужина в первый вечер он повел меня послушать лекцию джентльмена,
который рассказывал о Лондоне Чарльза Диккенса, используя стереоскоп.
Он подумал, что, поскольку я собирался в Лондон, это, вероятно, будет мне интересно.
Это было интересно мне — и это было так. После этого я ждал вашего города как никогда. Папа был очень разочарован тем, что не смог пойти с нами на лекцию; но он сказал, что политика есть политика, и я полагаю, что это так.

На следующий день я отплыл из Норт-Ривер-Докс, с причала № 2, под свежим ветром,
который гнал по гавани короткие голубые волны, освещённые солнцем,
а папа и мистер Уинтерхейзел снимали шляпы и махали платками, пока я их видел. Полагаю, я отплыл в Великую
Британию с таким же комфортом, как и большинство людей, — папа и мистер
Уинтерхейзел почти заполнила мой салон цветами, и я нашла под нижней койкой четыре фунта карамелек, но, признаюсь, когда мы проплывали мимо Статен-Айленда и я видела, как статуя Свободы становится всё меньше и меньше, а волны Атлантического океана — всё больше и больше, я чувствовала себя очень одиноко и стала сильно зависеть от миссис Портерис.

Что касается карамелек, то в следующие три часа я отдала их все первой стюардессе, которая любезно угостила меня лимоном.

 Перед отъездом из дома я пообещала всем, что буду вести дневник,
и большую часть времени я так и делал, но я не нахожу в этом ничего интересного
в первые три дня путешествия в Лондон. Причина в том, что
у меня не было возможности делать какие-либо наблюдения. Но утром
на четвёртый день я был вынужден выйти на палубу. Стюардесса сказала,
что больше не может этого терпеть, и что я никогда не поправлюсь, если не выйду,
и я был очень рад, что уступил. Она была настоящей
добросердечной стюардессой, я бы сказал, хотя и немного
властной.

На палубе я не обнаружил такого количества
обитателей, как ожидал. Мне следовало бы
Я думал, что к тому времени все уже более или менее познакомятся друг с другом,
но, за исключением нескольких джентльменов, люди стояли или сидели
в тех же маленьких группках, в которых они поднялись на борт. И всё же
всё прошло очень гладко. Я был так рад снова оказаться на борту, что
 почувствовал, что должен с кем-нибудь поговорить, и обратился к одной из дам
из Бостона, которая, как я думал, могла знать Уэстгейлов. Я был очень вежлив, и она, казалось, совсем не страдала от морской болезни, но мне было трудно завязать с ней разговор. Я знал, что бостонцы считают
Она много говорила о себе — все Уэйстгейлы так делают — и её манера говорить
напомнила мне историю, которую я однажды услышал о табличке в Массачусетсе,
на которой было написано «1 миля от Бостона», и кто-то решил, что это придорожный
указатель с простой и трогательной надписью «Я из Бостона», и просто чтобы
развеселить её, я рассказал ей эту историю. — В самом деле! — сказала она. — Ну, мы из Бостона.
Бостон.

Я не знала, что делать после этого, потому что единственная дама, которая была рядом со мной, была англичанкой, я поняла это по её ботинкам. Помимо ботинок, у неё были седые волосы, розовые щёки, довольно проницательные серые глаза и большая старомодная
муфту и красное облако. Только англичанка могла бы носить муфту и такое облако на людях — никто другой не осмелился бы. Она была довольно полной и сидела очень уверенно и удобно в кресле, скрестив ноги и завернувшись в большой шотландский плед, и, будучи англичанкой, я знала, что она не ожидает, что кто-то заговорит с ней, если их не представили друг другу. Я подумал, что она, вероятно, бросила бы на меня надменный взгляд
, как это делают в романах, и холодно сказала бы: "У тебя есть
преимущество передо мной, мисс!" - и какими тогда были бы мои чувства? Так что я
Я больше ни к кому не приставал, а гулял по палубе, размышляя об исключительности этих бостонцев и задаваясь вопросом, не заразились ли мы этим от Англии.

 Вы можете себе представить мои чувства — или, скорее, как вы, вероятно, англичане, не можете, — когда старший стюард усадил меня за обеденный стол прямо напротив бостонцев, между этой дамой и неизвестным джентльменом. «Я не заведу ни одного знакомства в пути!»— сказал я себе, садясь в поезд, и должен признаться, что был разочарован. Я
Я начал понимать, насколько сильно мы все неосознанно зависели от того, что я
заведу приятных попутчиков, как это всегда бывает в книгах, чтобы
сделать поездку приятной, и я подумал, что, планируя следующее путешествие,
я должен заранее отказаться от этой идеи. Однако я, конечно, ничего не сказал
и нашёл некоторое утешение в своём супе.

Я очень хорошо помню блюда того обеда, и если бы они
могли стать интересным литературным материалом, я мог бы их описать.
Бостонцы демонстративно занимались друг другом. Один
Одна из них встала в нескольких метрах позади неё, посмотрела на меня через очки, а затем сказала что-то своей соседке о «Дейзи Миллер», с чем та согласилась. Теперь я знаю, что они имели в виду. Джентльмен, когда не ел, большую часть времени рассеянно и отрешенно смотрел на солонку, а англичанка, которая без шляпки выглядела гораздо лучше, чем на палубе, старательно отворачивала голову в другую сторону и время от времени что-то говорила пожилой женщине, сидевшей рядом с ней и почти глухой. Если бы я не
Если бы я был голоден, не знаю, что бы я почувствовал. Но я хранил абсолютное молчание и ел свой ужин.

 Постепенно — возможно, из-за того, что пожилая дама была очень глуха, а моё поведение было сравнительно неагрессивным, — леди из Англии начала принимать менее неудобное положение. Из её правого плеча ушла какая-то отталкивающая аура. Вскоре она сидела почти параллельно столу. К тому времени, как подали пудинг — это был пудинг с заварным кремом, — я
понял, что она трижды мельком взглянула на меня. Когда
подали горгонзолу, я отказался от неё. В Америке дамы едят очень мало
Горгонзола.

'Ты не любишь сыр? - сказала она вдруг, как будто я
обидел ее. Я была поражена настолько, что я несколько equivocated.

- Нет уж, не на день, я думаю, - спасибо!' Я сказал. На самом деле, я никогда не
прикоснуться к ней.

- О! - ответила она. «Но ведь это ваше первое появление, я
полагаю? В таком случае вам бы это не понравилось». И я почувствовал себя прощённым.

Она больше ничего не говорила до десерта, а потом снова удивила меня.
'Вы плохо себя вели?' — спросила она.

Я не знал, что ответить, это казалось таким необычным
вопрос, но мне пришло в голову, что, возможно, эта леди была какой-то
миссионер, и в таком случае я должна была проявить уважение. Поэтому я сказала, что надеюсь, что это не так, — по крайней мере, мне не говорили об этом с тех пор, как я была совсем маленькой девочкой. «Но тогда, — сказала я, — в епископальном молитвеннике говорится, что мы все несчастные грешники, не так ли?» Женщина удивлённо посмотрела на меня.

"Какое отношение молитвенник имеет к тому, что ты заболел?" - воскликнула она.
"О, я понимаю!" - и она от души рассмеялась. "Ты подумал, я имела в виду
непослушный! Перекрестные вопросы и кривые ответы! Мистер Маффертон, вы оцените это!
"Мистер Маффертон был тем джентльменом, о котором я упоминал
в связи с солонками; и другой мой сосед, похоже, был с ним знаком, что, поскольку они оба были из Англии, тогда меня не удивило, хотя сейчас я склонен считать это наиболее вероятной причиной, по которой они не должны были быть знакомы. Я не видел в этом ничего забавного, но леди объяснила наше недопонимание мистеру
 Маффертону так, будто это была величайшая шутка, которую только можно себе представить, и она сама её придумала. «Серьёзно, — сказала она, — это достаточно хорошо для «Панча!».» Я тогда не был знаком с этой газетой и не мог сказать, но теперь я думаю, что это был я.

Мистер Маффертон ужасно покраснел — я забыл сказать, что он был молодым джентльменом, — и слушал с натянутой улыбкой, которая сменилась нерешительным и неловким замечанием о «любопытных различиях в идиомах». Я подумал, что он хотел быть вежливым, и он произнёс это самым приятным мужским голосом, который я когда-либо слышал; но я не мог понять, что так его смутило, и мне стало его жаль. И он едва успел благополучно вернуться в солонку, прежде чем
мы все встали.

На следующее утро за завтраком я прекрасно поладил с англичанкой,
которая почти не разговаривала с пожилой глухой женщиной, но была достаточно любезна, чтобы проявить большой интерес к тому, что я собирался увидеть в Лондоне. «У ваших друзей будет много дел, — заметила она с какой-то добродушной язвительностью, — если они возьмутся показать вам всё это!» Я с некоторым сожалением подумал о бедной старой миссис Портерис, которая, вероятно, страдала от ревматизма и невралгии. "О!" - сказал я. "Мне и в голову не пришло бы
просить их об этом; я все это прочитаю, а потом смогу прекрасно ходить по кругу
сам!"

"Сам!" - воскликнула она. - Ты! Это независимый американец
Юная леди — та самая особа, ради которой я специально приехал в Соединённые Штаты и провёл целый сезон в Нью-Йорке, повсюду разъезжая, но так и не встретив ни одного экземпляра! Вы должны простить меня за то, что я так пристально на вас смотрю. Но вам придётся отказаться от этой идеи. Ваши друзья ни за что на свете не позволят этого — полагаю, у вас есть друзья?— Нет, — сказал я, — только родственник.

Леди рассмеялась. — Вы это в шутку? — спросила она. — Ну, иногда они имеют в виду разные вещи. Но посмотрим, что скажет на это родственник.

Мистер Маффертон время от времени отрывал взгляд от солонки.
за этим обедом и даже позволил себе пару замечаний. Замечания были ничем не примечательны — в них не было ничего, что могло бы заставить задуматься, но они были очень приятны. Не знаю, в чём было дело — в голосе мистера Маффертона, в его манерах или в его почти извиняющейся манере говорить, как будто он знал, что не знаком с нами должным образом и не должен этого делать, но мне нравилось его слушать. Однако это случилось позже, когда я сидел на палубе и разговаривал с дамой из Англии о
Нью-Йорке, где ей, похоже, не нравилось ничего, кроме воздуха и
Я почувствовал, что знаком с мистером Маффертоном. Кстати, я узнал её имя. Она спросила, как меня зовут, и когда я ответила,
она сказала: «Но ты уже достаточно взрослая, чтобы у тебя было христианское имя — разве тебя не крестили как Мэри?»
Она продолжила, сказав, что верит в хорошие старомодные имена, такие как Нэнси и Бетси, которые нельзя сократить, и я не уверена, сказала ли она мне или я догадалась, что её зовут Хефзиба. Теперь мне кажется, что это никогда
не могло быть ничем иным. Но я совершенно уверена, что она добавила, что её
Его звали Гектор Торквилин, и он умер пятнадцать лет назад.
«Выдающийся человек своего времени, моя дорогая, как вы бы знали, если бы вас воспитывали в английской школе». И как раз в тот момент, когда я размышляла, что бы такого сказать даме, которая сообщила мне, что её муж умер пятнадцать лет назад и был выдающимся человеком своего времени, и жалела, что меня не воспитывали в английской школе, чтобы я могла вежливо отозваться о нём, подошёл мистер Маффертон. В его руках был один из романов У. Д. Хоуэллса
рука, и мы сразу же перешли к теме американской литературы. Я
помню, что был удивлён, обнаружив, что англичанин так добродушно восхищается некоторыми нашими авторами и так охотно признаёт американский стандарт, который может быть высоким, но не имеет ничего общего с
Диккенсом, и в целом так высоко ценит условия, которые привели к нашему образу мышления и письма. У нас был очень приятный
разговор — я и не подозревал, что в мистере Маффертоне столько всего, — и миссис
Торквилин прервала его только один раз. Она спросила, есть ли у кого-нибудь из нас
Вы когда-нибудь читали произведения Фенимора Купера, который был едва ли не единственным автором,
которого когда-либо создавала Америка. Ни один из нас не читал, и я сказал, что, по-моему, есть и другие. «Что ж, — сказала она, — он единственный, о ком мы когда-либо слышали в Англии». Но я не думаю, что миссис Торквилин была полностью права в этом утверждении, потому что с тех пор, как я приехал в Англию, я встретил трёх или четырёх человек, помимо мистера Маффертона, которые знали или, по крайней мере, слышали о нескольких американских писателях. Затем миссис Торквилин уснула, а когда проснулась, было пять часов, и её служанка как раз возвращалась с
ее чай. Мистер Маффертон спросил, не может ли он принести мне немного, но я отказалась. Нет,
спасибо; я подумала, что лучше немного прогуляюсь, если миссис Торквилин
меня извинит.

"Конечно, - сказала она. - Идите и немного потренируйтесь, вы оба. Это
гораздо полезнее для молодежи, чем чаепитие. И посмотри сюда, моя дорогая! Я
подумал, что ты поступила очень разумно, не одевшись к ужину вчера вечером, как
те глупые молодые дурочки напротив. Глупые молодые дурочки, вот как я их называю. А теперь
послушай моего совета и не позволяй им уговаривать тебя сделать это. На трансатлантическом
пароходе не место для обнажённых рук. А теперь беги, прогуляйся и
Мистер Маффертон проследит, чтобы вас не смыло за борт.

Мистер Маффертон на мгновение замешкался. — Вы уверены, — сказал он, — что не хотите чаю?

— О да, сэр! — ответил я. — Дома мы всегда пьём чай в половине седьмого, и
мне не хочется пить его так рано. Я бы предпочел прогуляться. Но не затрудняйся.
если хочешь чаю, пройдемте со мной.

"Я приду, - сказал он, - если ты не будешь называть меня "сэр"."Тут он слегка нахмурился.
и покраснел. "Знаешь, так чувствуешь себя на семьдесят. Могу я спросить, почему
вы это делаете?'

Я объяснил, что в Чикаго считается вежливым говорить «мадам» или
«сэр» — обращение к даме или джентльмену любого возраста, с которыми вы не очень хорошо знакомы, и я слышала его всю свою жизнь; тем не менее, если бы он возражал, я бы не стала так его называть.

Он сказал, что, по его мнению, он возражал бы против этого обращения — от дамы; в его ушах оно вызывало другие ассоциации.

Поэтому я перестал называть мистера Маффертона «сэром» и с тех пор, за исключением очень пожилых джентльменов,
стараюсь не использовать это выражение.
 Я спросил его, не показалось ли ему странным что-то ещё в моём
разговоре, и попросил его любезно сообщить мне об этом, поскольку я, конечно, не хотел быть
ненужный шок для моего родственника с Хаф-Мун-стрит. Он не сказал, что сделает это.
но после этого мы, казалось, стали ладить еще приятнее.

Мистер Маффертон, по-видимому, не знал на борту никого, кроме миссис Торквилин, и
Я познакомился с ним вряд ли кто-то еще, так что мы, естественно, не видел
хорошее дело друг с другом, как правило, в послеобеденное время, гуляя вверх и вниз
палубе. Он одолжил мне все свои книги, а я одолжил ему все свои, и мы
обменивались мнениями по самым разным вопросам. Когда мы спорили, он
всегда был очень вежлив и внимателен, но я заметил одну любопытную вещь
о нём — я так и не смог склонить его на свою сторону. Он, казалось, не видел необходимости приходить, хотя я часто заходил к нему. Это был новый для меня опыт — спорить с джентльменом. И он всегда говорил очень отстранённо. Сначала это показалось мне немного холодным и незаинтересованным, но потом мне это понравилось. Это было всё равно что пить очень вкусную чистую холодную воду — после того, к чему я привык. Мистер Маффертон сделал только одно исключение из этого правила, которое я помню, и это было во второй половине дня
перед тем, как мы причалили. Тогда он рассказал мне о своих родителях, об их вкусах и занятиях, а также о своих братьях и сёстрах, об их вкусах и занятиях, и о том, где он живёт. Но я не могу сказать, что в тот день он показался мне таким же интересным, как обычно.

Мне не нужно описывать суматоху и неразбериху причаливания в Ливерпульском порту дождливым апрельским днём. Миссис Торквилин сказала мне за завтраком, чтобы я ни в коем случае не позволял своим родственникам забирать меня, пока она не даст мне свой адрес. Но когда пришло время, я думаю, если вы
позвольте мне... она, должно быть, забыла, потому что, когда я видел ее в последний раз,
она стояла под очень большим зонтом, который держала над ней горничная
она была очень взволнована и отдавала множество распоряжений по ее поводу
багаж нервного вида мужчине в ливрее.

Я легко определила мое, и вышел на поезде в Лондон без каких-либо
беда в помине. Мы хоть и приехали довольно поздно, и это было еще
лить.

- Что стало с вашим народом?— спросил кто-то у меня за спиной. Я обернулся
и увидел мистера Маффертона, который, должно быть, приехал на том же поезде.

"Я не ожидал, что моя родственница встретит меня", - сказал он. "Она меня не ждет!"

 "О! - воскликнул мистер Маффертон. - "Вы не написали ей перед отплытием?"

"Нет", - сказал я. "Не было времени".

"Честное слово!" - сказал мистер Маффертон. Затем, поскольку, как я полагаю, я выглядел довольно удивлённым, он поспешно добавил: «Я лишь хочу сказать, что это кажется таким... таким необычным, знаете ли! Но в таком случае я бы посоветовал вам передать большую часть вашего багажа в руки экспедиторов с указанием отправить его завтра утром вашему другу».
адрес. Это все, что можно сделать сегодня, - сказал мистер Mafferton, по-настоящему. От
естественно, вы отправитесь туда немедленно себя'.

- Нет, - твердо ответил я. - Думаю, что нет, мистер Маффертон. Моя родственница
очень пожилая и, вероятно, слабого здоровья. Насколько я знаю, она могла уже
лечь спать. Я не должен беспокоить ее так поздно. Все, кого я когда-либо знал, останавливались в «Метрополе» в Лондоне. Я поеду в «Метрополь» на ночь и отправлю туда свои вещи. Завтра я пойду навестить свою родственницу, и если она попросит меня навестить ее, я легко могу позвонить ей. Большое вам спасибо.

Мистер Маффертон выглядел настолько трезвым, насколько это было возможно, если не сказать немного раздраженным.
Затем он позвал молодого человека агента и попросил меня показать ему мои вещи
, что я и сделал, и получил квитанции. Затем он велел носильщику
вызвать такси и сложить в него мои чемоданы поменьше. «Я посажу вас в карету», — сказал он и, взяв меня под руку и под свой зонт, повел под самым сильным дождем, который я когда-либо видела, к кэбу. Я снова сердечно поблагодарила его, и прежде чем он попрощался, он очень любезно дал мне свою визитную карточку и адрес и попросил сообщить ему, если я смогу чем-нибудь ему помочь.

Затем я затрусил прочь сквозь размытые огни твоих бесконечных
извилистых улиц к Метрополю, воображая, что вижу Вестминстерское аббатство или
Собор Святого Павла сквозь дождь на каждом шагу.

Когда мы, наконец, остановились перед отелем, за нами ехал другой экипаж.
тоже остановился, и, хотя я уверена, что он этого не хотел, я совершенно ясно увидела
через стекло - мистера Маффертона. С его стороны было очень любезно
пожелать помочь одинокой даме, особенно в такую погоду,
и я легко могла понять его желание проводить меня до отеля; но меня
озадачивало то, почему он не взял другое такси!

И всю ночь напролёт мне снилась миссис Портерис.





III

Однажды я с мамой навестила Уэстгейлов в Бостоне. Это был визит с соболезнованиями,
сразу после смерти их бабушки. Я собиралась сказать, что с тех пор
никогда не испытывала ничего подобного торжественности моего завтрака в
«Метрополе» на следующее утро после моего приезда. Когда официант с грустным лицом и бакенбардами, как у барана, проводил меня через зал к пустому белому с серебром столику у одного из больших окон, я впервые в жизни почувствовал себя
Это было внушительно, и я возражал против такого ощущения. Само место не произвело на меня особого впечатления — в Америке мы привыкли к роскоши в наших отелях, и зеркала и позолота «Метрополя» скорее заставили меня почувствовать себя как дома, чем наоборот; но именно поведение всего вокруг давило на меня. Даже моё кресло соответствовало своему собственному стандарту приличия, а стол, казалось, был накрыт по образцу, от которого он никогда бы не отошёл. В воздухе витало ощущение
порядка. Я не мог понять, откуда оно исходит, но оно было
был там, и это было страшно. Официанты разговаривали друг с другом вполголоса
, как будто происходило что-то очень важное;
и когда я сказал одному из них, чего бы мне хотелось из меню, он
наклонился к уху и выслушал мой приказ так, словно он был конфиденциальным
Государственное дело, за которое я просил его взяться. Когда он вернулся,
неся перед собой поднос, это было почти церемонией. А в перерыве, когда я обернулся, чтобы посмотреть в окно, я увидел ещё одного из тех почтительно-сдержанных официантов, стоявших за моим стулом.
Я вскочил, совершенно неподвижный. Множество людей завтракали, но не с той весёлой поспешностью, с какой мы едим дома, а скорее с мрачной сосредоточенностью, которая не позволяла много разговаривать. Тишина нарушалась только в одном углу, где группа американцев, казалось, привыкла к такой атмосфере.
Когда англичане, завтракавшие за своими газетами и яичницей с тостами, оторвали взгляд от
своих блюд и посмотрели на моих разговорчивых соотечественников, у них, должно быть,
остыл чай. Надеюсь, никто никогда так не смотрел на меня
как это было в Англии. Американцы были из Вирджинии, насколько я мог судить
по их акценту и их "c'y'arn't", и "sis'r", и "honey", и "heap"
лучше. Но я не сомневаюсь, английский народ, в своей обычной высокомерно
комплексные моды, установить незнакомых вниз, как янки, и нет
объем объяснений не научила их, что янки
в Новой Англии, и сразу бы были приняты в качестве
оскорбление южанин. Но виргинцы были блаженно равнодушны
к тому, что британцы думали о них, и говорили об этом так же свободно, как
Они ходили по магазинам и осматривали достопримечательности, как если бы это было в «Дельмонико» или «Брансуике». Если честно, тогда я понял, что иногда мы уделяем этому недостаточно внимания. Но мне, со своей стороны, нравилось слушать этот виргинский говор.

 Боюсь, это был довольно поздний завтрак, и в вестибюле было полно людей, когда я проходил мимо по пути в свой номер. Я
на мгновение остановился у двери столовой, глядя на вестибюль, — я
столько раз слышал, как его описывают жители Чикаго, — и заметил на
сиденьях, расставленных вдоль стены, двух молодых женщин. Они
прислонились к стене.
Они непринуждённо откинулись на спинки кресел, наблюдая за входящими и выходящими пассажирами. Обе они сидели, скрестив ноги, и одна из них засунула руки в карманы пиджака. Мужчина, сидевший рядом с ними, который мог быть их знакомым, а мог и не быть, курил большую сигару. Две англичанки вышли из-за моего столика, постояли, ожидая кого-то, и сказали друг другу: «Посмотри на этих отвратительных американок!»

Но я видел сапоги молодых женщин. Чтобы убедиться, я подошёл к одной из них и спросил, не может ли она подсказать, когда нужно отправлять письма в Нью-Йорк.

«Американская матушка выходит в свет по средам и субботам, как мне кажется, — ответила молодая женщина, — но я не замужем; было бы разумно спросить у хозяина!»

Она говорила довольно отчётливо, так что англичанки, должно быть, слышали её, и я боюсь, что по моему взгляду, когда я поднималась наверх, они поняли, что я собиралась исправить их ошибку.

Я начал навещать миссис Портерис в одиннадцать часов утра 9 апреля — в прекрасный день, который сулил много хорошего и радостного.
Я терпеливо ждал до одиннадцати, думая, что к этому времени моя родственница
позавтракала в постели, оделась и, возможно, спустилась по лестнице к своему любимому солнечному окошку, где, как мне казалось, я могла бы увидеть её поблекшее, спокойное, милое старое лицо, смотрящее поверх вязания на оживлённую улицу. Слова так вдохновляюще действуют на воображение. Всё это исходило от «дорогих», и я чувствовала себя уверенной, довольной и счастливой от того, что сама была «дорогой». Я надела одно из своих самых простых прогулочных платьев — я люблю простоту в одежде, — чтобы по возможности смягчить потрясение моего родственника, но это было
New York one, и это оказало мне огромную моральную поддержку. Может быть, это и так.
С моей стороны это слабоумие, но я просто не могла пойти на встречу со своей родственницей в
шляпе и перчатках, которые не подходили друг другу. Одежда и мужества, столько
связаны друг с другом.

Портье сказал, что мне лучше взять в'ansom, или если бы я подошел к
На Чаринг-Кросс я могла бы сесть на автобус «Аммерсмит», который довез бы меня до
Халф-Мун-стрит, Пикадилли. Я спросила его, ходят ли туда трамваи.
— Вы имеете в виду грохочущие машины, мисс? — спросил он. «Я могу достать тебе
пива через минуту». Но я не понял, что он имел в виду, и не стал
мне понравилось, как это звучит. «Громила», вероятно, не совсем подходящее
транспортное средство для молодой леди, и я решила быть внимательной к
чувствам своей родственницы. Я видела дам в фаэтонах, но никогда не ездила
в них дома, и они выглядели очень неуклюже. Кроме того, они ехали слишком быстро, а так как день был скользким, лошади, запряжённые в повозки, садились и отдыхали гораздо чаще, чем мне хотелось бы. А когда животные не были бедными старыми созданиями, вынужденными так поспешно садиться, они танцевали и гарцевали.
что не внушало мне доверия. В Америке наши извозчичьи лошади знают, что они извозчичьи лошади, и ведут себя соответственно — у них нет никаких национальных теорий о равенстве; но лондонские четвероногие могут быть величайшими демократами, судя по их поведению. И я нигде не видел трамваев. Поэтому я решил сесть на автобус «Аммерсмит», и кондуктор указал мне направление на Чаринг-Кросс.

Теперь мне кажется, что я был, как бы это сказать, «необычайно» глуп.
Но я не успел далеко уйти, как понял, что не
Я не совсем понимал, что такое Чаринг-Кросс. Понимаете, я приехал из города, где улицы в основном пронумерованы и расположены рядами. Чем больше я думал об этом, тем меньше это казалось мне важным. Поэтому я спросил крупного полицейского — самого крупного и прямоходящего полицейского, которого я когда-либо видел, с самым красным лицом, какое я только видел: «Мистер офицер, — сказал я, зная вашу любовь к титулам в этой стране, — что такое Чаринг-Кросс?»

Он очень любезно улыбнулся. «Видите ли, мисс, — сказал он, — здесь станция Чаринг-Кросс,
а здесь отель «Чаринг-Кросс», а здесь Чаринг-Кросс. Что вы хотели, мисс?»

- Чаринг-Кросс! - сказал я.

- Вот он, прямо перед вами! - сказал полицейский, махнув рукой так,
чтобы охватить всю Трафальгарскую площадь. - Не может быть, чтобы
вы пропустили это, мисс. И поскольку три других человека ждали, чтобы спросить
его о чем-то еще, я подумал, что не должен больше занимать его внимание
. Я шёл прямо вперёд, то входя, то выходя из толпы, сравнивая её в своём воображении с толпой в Нью-Йорке или Чикаго. Я обнаружил, что в ней гораздо больше разных людей, чем у нас дома.

 В этой стране вы сильно отличаетесь от нас. Мы очень похожи
то же самое. Тогда я был совсем не готов к сравнению средних показателей,
но я заметил, что для большинства людей, которых я встречал, жизнь, казалось, значила что-то более серьёзное,
чем для нас. Почти никто не смеялся, и очень немногие люди проявляли неуместную спешку в своих делах.
 Не было ни рвения, ни энтузиазма. Не было и суеты. В такой толпе в Чикаго все бы суетились,
и никто бы не возражал.

'Где Чаринг-Кросс?' — спросила я у одной из продавщиц цветов, сидевших у
больших железных входов на вокзал. 'Прямо здесь, мисс, будьте осторожны
стоите! Купите цветок, мисс? Всего за пенни! и какие они прелестные! Пожалуйста,
купите один, лейди! То, как она это сказала, было ужасно трогательно, и
на ее шали были жуткие дыры, а на голове не было ни шляпки, ни капора. Я раньше
никогда не видел женщину, продающую вещи на улице без одежды на голове
и это почему-то задело меня. Но я не мог купить ей цветы — они были слишком похожи на неё. Поэтому я дал ей шестипенсовик
и спросил, где можно найти автобус «Аммерсмит». Она так горячо меня благодарила,
что я ничего не понял, но догадался, что
Если бы я остался на месте, то вскоре подошёл бы автобус «Аммерсмит». Она
продолжала просить меня купить цветы, поэтому я отошёл немного дальше. Я долго ждал, но не появился ни один автобус с надписью
«Аммерсмит». Наконец я спросил другого полицейского. «Вот!— сказал он, когда подъехал один из крупных лесозаготовительных концернов, — вот он, один из них! Вы его получите! Я не хотел спорить с представителем закона, но я видел много таких красных автобусов, и, чтобы убедиться, я сказал: «Но разве это не Хаммерсмит?»
один? Полицейский выглядел довольно сердитым. - Ну, разве ты не об этом
спрашиваешь? 'Ammersmith и Ammersmith-это все saime, з'
на Здоров pernounces он. Некоторые называют его «Аммерсмит», а некоторые — «Аммерсмит!» — и он с негодованием отвернулся от меня. Я бросился к «автобусу», и кондуктор по-дружески помог мне забраться в него, поддерживая под локоть.

Раньше я не думал, что что-то может раскачиваться, как трансатлантический пароход, но я не испытывал ничего более утомительного, чем этот «автобус Хаммерсмит». И на крыше не было никаких ремней, за которые можно было бы зацепиться
мимо - ничего, кроме очень высоких и неудобных перил; и в вагоне
казалось, было полно полных пожилых джентльменов с седыми бакенбардами, которые выглядели
глубоко раздосадованными, когда я опрокинул их зонтики и непреднамеренно упал
на их ногах. "Больше места в салоне, мисс!" - сказал кондуктор, что
Я сочла дерзким, думая, что он имел в виду в дороге. «Есть ли
там наверху место?» — спросила я его, потому что мне было неловко
ходить по ногам стольких старых джентльменов. «Да, мисс,
вот что я вам скажу — там много места снаружи!» И я воспользовалась
Хромой мужчина выходит из автобуса, чтобы подняться по винтовой лестнице в задней части
автобуса и сесть наверху. Жаль, что Ной не додумался до такой винтовой лестницы снаружи своего ковчега. Он мог бы
поместить на ковчег гораздо больше животных, обеспечив их, конечно,
промасленными чехлами, чтобы они не промокли, как это делаете вы. Но даже если вы родом из
совершенно новой и непочтительной страны, где никто не думает обращаться к
Ветхому Завету в поисках моделей общественного транспорта, любой может
заметить, что во многих отношениях вы значительно превзошли Ноя.

Там наверху было чудесно — совсем как на палубе парохода после душной маленькой каюты. Много движения, но много свежего воздуха. Сначала я немного нервничала, но, поскольку никто не упал с крыш других автобусов, я решила, что от меня этого не ждут, и вскоре забыла об этом, глядя на людей, снующих внизу. Благодаря своему положению я чувствовал себя неизмеримо выше
всех остальных — на такой головокружительной высоте — и поймал себя на том, что
размышляю о них и критикую их, чего мне не следовало делать
ходьба. Я никогда не ездил на вершине все, что было прежде; он дал мне
совершенно новое откровение моих коллег-существа, ... если ваша монархические
чувства, позволит это выражение из республиканского. Должен сказать, мне
понравилось это - смотреть сверху вниз на людей, которые двигались в том же
направлении, что и я, только на уровень ниже. Я начал понимать,
насколько приятны классовые различия, и задумался, не является ли
расположение сидений в верхней части автобусов, вероятно,
материальным результатом аристократических предрассудков.

О, мне очень понравилась та первая поездка на лондонском автобусе!
знаю только, как мне это понравилось, и почему, и как, и почему мы все любим его с
на другой стороне Атлантики, вы должны быть рождены и воспитываться, как наиболее
мы были в городе, двадцать пять или пятьдесят лет, где
дома сделаны из чистого белого или красного кирпича, с чистой зеленый
газоны и герани кровати и окрашенные железные заборы; где рядами хороший новый
клен-деревья высаживают в чисто бритая бульвары, а свежие-строганный
деревянные тротуары бегите прямо за милю или две за раз, и все
городские кварталы стоять на своих прямыми углами-что среди наших
преимущества, я не сомневаюсь; но наши преимущества имеет Способ приготовления
недостатками интересней.

Однако, будучи монархистами всю свою жизнь, вы, вероятно, не можете
понять, что значит быть воспитанным в свежих красках. Мне не следовало бы
ожидать этого от вас. Если бы вы могли, хотя, я должен найти его проще
скажу вам, исходя из моего опыта, почему все мы так преданы
Лондон.

Там был запах, для начала. Я пишу «был», потому что мне
сожалею, что за последние несколько месяцев я привык к этому
запаху, и для меня этот запах навсегда остался в прошедшем времени;
так что я вполне могу понять лондонца, который в это не верит.Когда я впервые почувствовал это, автобус «Хаммерсмит» был на Стрэнде,
и впоследствии я заметил, что там, в самом сердце Сити, это всегда было более заметно,
чем, например, в Кенсингтоне. В нем не было
особого запаха или набора запахов, которые можно было бы различить - это
был скорее абстрактный запах - и все же он придавал некую плотность и
насыщал воздух питательными веществами, и у вас возникало ощущение, что ваши легкие переваривают их.
В этом запахе были комфорт, поддержка и удовлетворение, и я
часто тщетно пытаюсь ощутить его снова.

Мы тоже находим Лондон таким приятным из-за его беспорядочности. Улицы
поворачивают, изгибаются, толкаются друг с другом, ведут в никуда,
разворачиваются и возвращаются, принимают другие имена,
превращаются в цирки и забредают в странные тёмные дворы, где маленькие мальчики
катаются на роликах, или на маленькие зелёные церковные дворики всего в нескольких метрах
от кэбов и толпы, где нет никого, кроме мёртвых людей, которым всё это надоело.

Оригинал. С верхней площадки автобуса «Хаммерсмит», проезжавшего в то утро по Стрэнду, я увидел забавные маленькие окошки, и мне захотелось спуститься и заглянуть в них, но я думал о своём родственнике, поэтому не стал этого делать.

Затем я увидел, что всё выглядит так, будто
это было давным-давно, и должно было остаться навсегда, и просто продолжало
существовать, как и раньше. Нам это нравится — безопасность и постоянство,
которые, кажется, каким-то образом связаны с большими полицейскими,
организованной толпой, табличками «Держитесь левой стороны» и британцами
Гербы над многими магазинами. В то утро я подумал, что эти магазины, вероятно, принадлежат короне, но очень скоро я в этом усомнился. Дома, я боюсь, мы часто переезжаем с места на место,
особенно из-за циклонов и железнодорожных интересов — сегодня мы здесь, а завтра неизвестно, где будем. Поэтому в этом городе мы чувствуем себя уверенно. Прошло совсем немного времени, и даже я, сидя на крыше автобуса «Хаммерсмит»,
почувствовал, что еду в учреждении, и неважно, в какой степени
если бы он пошатнулся, можно было бы надеяться, что он не упадёт.

Не знаю, понравится ли вам, что мы восхищаемся вами из-за вашей грязи, но нам это нравится. Дома мы настолько однообразно чисты,
с архитектурной точки зрения, что не можем претендовать на какую-либо эстетическую ценность.
В белом кирпиче нет ничего художественного. Он чистый, аккуратный и
гигиеничный, но смотреть на него надоедает, особенно когда он выложен
узорами с вкраплениями красного кирпича. И поскольку вы, должно быть,
грязный, вам, возможно, будет приятно узнать, что вы очень успокаиваете
Нервы страдают от таких узоров. Но вы тоже вводите в заблуждение.
'Полагаю,' — сказала я рабочему, идущему впереди меня, когда мы вышли на Флит-стрит, —
'это какой-то старый дворец? Вы знаете, когда он был построен?'

'Нет, мисс,' — ответил он, — 'это не дворец. Это новые суды,
построенные всего десять лет назад!'

"Новые суды!" - "Стрэнд!" - "Флит-стрит!" - "Ладгейт-Хилл!"
'Чипсайде!' и я был на самом деле в этих известных местах, езда по
их на автобусе, часть их может быть великое множество. Сами названия улиц
углы были достаточно завораживающими, и каждое из них придавало мне особый
небольшое волнение от совершенно неожиданного. Я подсознательно верил,
что все эти имена были частью исчезнувшего прошлого, с которым я их связывал
, забыв, что в Лондоне имена сохраняются. Но я начал чувствовать, что я
должен прибыть. - Кондуктор, - сказал я, когда он проходил мимо, - остановите автобус,
и позвольте мне выйти на Хаф-Мун-стрит, Пикадилли.

«Мы едем прямо от него, мисс; вон тот красный автобус стоит
там — он вас довезёт!»

Так что я вернулась обратно и поехала к своим родственникам на крыше
красного автобуса, нисколько не сожалея о своей ошибке. Но это почти
Было двенадцать часов, когда я позвонил в дверь — в дверь дома миссис Портерис — на Хаф-Мун-стрит, Пикадилли.





IV



Снаружи дом миссис Портерис не произвёл на меня особого впечатления. Он был
очень высоким, очень простым, очень узким и совершенно невыразительным,
если не считать того, что он был каким-то грязно-коричневым. Как и у его соседей, перед ним был колодец, к которому вели ступеньки, а вокруг ступенек была железная ограда и медная ручка звонка с надписью «Торговцы». Как и у его соседей, на нём были коробки из-под спичек.
зелень на подоконниках — на самом деле, он был очень похож на своих соседей,
за исключением того, что у него было одно или два торжественных маленьких чёрных балкона,
которые выглядели так, будто на них никогда никто не сидел, и высокое,
неглубокое крыльцо с двумя или тремя очень белыми каменными ступенями перед входной дверью. Полумесяц-стрит показалась мне похожей на семью домов —
семью, члены которой различались по росту, цвету кожи и волос,
но имели все признаки семьи — старой семьи.
По внешнему виду дома можно сделать множество выводов.
И я пришёл к выводу, что, судя по внешнему виду дома моей родственницы, она, должно быть, не в очень хорошем положении, раз ей приходится жить в таком унылом и мрачном месте, где на первом этаже живут «торговцы». Я надеялся, что это не какие-нибудь шумные торговцы, например сапожники или плотники, которые будут мешать ей рано утром. Я подумал, что чистые каменные ступени очень хорошо смотрятся на фоне миссис Портерис и придают дому, несмотря на его грязную, старомодную, тесную внешность, респектабельный вид, который его оправдывает. Но я не
Я увидел в каждом окне, за пятнистыми вечнозелёными растениями, милое, грустное лицо моей родственницы, хотя в двадцати ярдах от дома играли на органе, танцевала обезьянка и немецкий оркестр.

Я позвонил в дверь. Дверь открылась гораздо быстрее, чем вы могли бы себе представить, судя по тому, как долго я рассказываю об этом, и я столкнулся со своим первым сюрпризом в Лондоне. Это был мужчина — опрятный, гладко выбритый,
бледный, круглолицый мужчина в ливрее, довольно толстый и очень грустный. Это был
интерьер миссис Портерис. Здесь было очень темно и очень тихо, но что
Свет, проникавший через квадратное витражное окно в конце коридора,
освещал красно-синие старинные фарфоровые статуэтки над дверью,
коллекцию индейских копий и изогнутую дубовую лестницу, которая
переливалась всеми цветами радуги. Внешний вид миссис Портерис
подготовил меня к чему-то другому. Тогда я не знала, что в Лондоне
всё зависит от внутреннего убранства — я не видела герцогиню, живущую
в окружении чужих окон. У нас так сильно ценится внешний вид. Американская герцогиня, если вы можете себе такое представить
человек, который считает, что у неё должен быть внушительный передний двор и хотя бы достаточно места позади дома для сушки белья. Но это не имеет никакого отношения к Полумесячной улице.

'Миссис Портерис живёт здесь?' — спросила я, подумав, что, возможно, она переехала.

'Да, мисс,' — ответил лакей с едва заметной вопросительной интонацией.

Я почувствовала облегчение. - Она... с ней все в порядке? - Спросила я.

- Все в порядке, мисс, - ответил он с ноткой вопроса в голосе.
более очевидной.

- Я бы хотел ее увидеть. Она дома?

"Я спрошу, мисс, "Что мне сказать, мисс?"

Я подумал, что буду готовить свою родственницу постепенно. "Леди из Чикаго", - сказал я.
"Леди из Чикаго", - сказал я.

- Очень хорошо, мисс. Не хотите ли подняться наверх, мисс?

В Америке гостиные расположены на первом этаже. Я подумал, что он хочет проводить меня в спальню миссис Портерис.

 «Нет, сэр, — сказал я, — я подожду здесь». Затем я вспомнил о мистере Маффертоне
и о том, что он говорил о том, чтобы обращаться к людям «сэр», и мои ощущения
были ужасными. С тех пор я ни разу так не поступал.

 Через несколько минут лакей вернулся с обеспокоенным и извиняющимся видом.
выражение лица. - Миссис Портерис говорит, что она ничего не хочет... Подумайте, мисс! Я
сказал ей, что, как я понял, вы ни от чего не отказываетесь; но это
было "э-э сообщение, мисс".

Я не мог удержаться от смеха ... это было очень забавно думать, что мое существо
принять за Леди-Коробейник в дом моего родственника. "Я очень рад, что
она дома", - сказал я. "Это большая ошибка! Скажите ей, что это мисс Мейми
Вик, дочь полковника Джошуа Р. Вика из Чикаго; но если она слегла
или что-нибудь в этом роде, я могу заглянуть снова.

Его не было так долго, что я начал сомневаться, подозревал ли мой родственник
Я попросила его принести мне динамит в любой форме, и он вернулся, выглядя ещё более встревоженным, чем прежде. «Миссис Портерис говорит, что ей очень жаль, мисс, и не могли бы вы подняться?» «Конечно, — сказала я, — но я надеюсь, что не побеспокою её!»

И я поднялась.

Это была большая квадратная комната с большим квадратным пианино, длинными
кружевными шторами, двумя или тремя зеркалами в позолоченных
рамах и множеством старомодных украшений под стеклянными
шкатулками, а в центре висела звенящая стеклянная люстра. На
стенах висело несколько картин маслом — портреты с опущенными
плечами и пейзажи, в основном тёмно-зелёные
и чёрное, и жёлтое, с коровами и множеством прекрасного фарфора. Мебель была из красной парчи, на тонких ножках, и в углу стояла высокая пальма в горшке, которая никак не сочеталась с остальной обстановкой. Я запомнил всё это потом.

 В тот момент я обратил внимание в основном на двух молодых людей с самыми розовыми щеками, каких я когда-либо видел, из книжки с картинками, которые сидели у окна. Они были одеты совершенно одинаково, и их волосы спускались по спине до талии, хотя им, должно быть, было по семнадцать лет, и они сидели очень прямо
Она действительно очень мило устроилась на двух красных креслах, на одном из которых лежала работа из шерсти, а на другом, по-видимому, кто-то читал ей вслух, хотя она и замолчала, когда я вошёл. С тех пор я кое-что видел в музее мадам Тюссо, но, полагаю, вы и сами часто это замечали. В центре комнаты, положив руку на центральный стол, стояла миссис Портерис.

Первое, что я подумал, было то, что она простояла там весь последний час в той же неподвижной позе, с тем же удивительным выражением лица. И меня поразило, что она могла бы простоять так ещё час, не изменившись.
Она сидела в нём довольно удобно — казалось, что она прочно стоит на ногах, опираясь рукой на стол. Хотя я бы не назвал миссис Портерис полной, она была массивной — скорее, внушительного телосложения. Её юбка ниспадала с талии, хотя спереди немного задиралась, что портило впечатление. У неё были широкие квадратные плечи, кружевной
воротник, шапочка с розовыми лентами, седые волосы, гладко зачёсанные
с обеих сторон лица, крупные, хорошо очерченные черты и выражение, о
котором я говорил. Я видел такое выражение на египетских
древностях
в Британском музее, но я не могу его описать. «Вооружённый нейтралитет» — единственная фраза, которая приходит мне на ум в связи с ним,
и она ни в коем случае не передаёт его суть. Потому что в нём было любопытство,
а также враждебность и сдержанность, но я не буду пытаться. И она держала руку — правую руку — на столе.

- Мисс Вик, - представилась она, кланяясь и с большим сомнением произнося это имя.
- Мне кажется, у меня есть знакомые с этим именем в Америке. Вашего отца зовут Джошуа Питер? - Спросила я. - Я знаю, что это имя есть в Америке.
Вашего отца зовут Джошуа Питер?

- Да, миссис Портерис, - ответил я. - и он говорит, что он ваш племянник. Я
просто приходите. Как поживаете?' Я сказал это, потому что это было единственное, что
ситуация, как представляется, гарантирует, что я сказала?

- О, я вполне в своем обычном здоровья, спасибо! Мой племянник по браку...
От предыдущего брака... Очень дальний родственник.

- Три тысячи пятьсот миль, - сказал я. - он живет в Чикаго. Вы
никогда не навещали нас, миссис Портерис. В этот момент я подошёл
к одному из тонких красных стульев и сел. Тогда я подумал,
что она забыла меня пригласить, но даже сейчас, когда я знаю, что это не так,
я совсем не жалею, что сел. Я считаю, что можно встать и
многое в этой стране.

Пожилая леди взяла себя в руки и посмотрела на меня. - Где ваши
отец и мать? - спросила она.

- В Чикаго, миссис Портерис. Все очень хорошо, спасибо! Я получил телеграмму
от них сегодня утром, перед тем как я покинул отель. С наилучшими пожеланиями.

Миссис Портерис смотрела на меня в абсолютном молчании. Затем она демонстративно
поправила задние шторы и тоже села - не слишком дружелюбно,
но так, как будто нужно было смотреть ситуации в лицо.

- Маргарет и Изабель, - сказала она двум юным розовощеким особам, - идите в свои комнаты.
Дорогие! - И она подождала, пока девушки, каждая с небольшим
Она застенчиво улыбнулась и покраснела, собрала свои вещи и ушла, прежде чем она продолжила разговор. Когда они выходили из комнаты, я заметил, что на них были короткие платья с пуговицами на спине. После того, как первое потрясение от такого рода отношений прошло, мне стало очень интересно. Я с огромным интересом ждал, что будет дальше. В Америке мы очень любим типы — возможно,
потому что среди нас их так мало, — и мне показалось, когда я сидел на тонком красном стуле миссис Портерис, что я попал в точку.
вступил в ожесточённый спор с человеком, обладающим наиболее ценными и ярко выраженными
качествами. В глубине души я решил остаться как можно дольше и не упустить
ни одной возможности понаблюдать за ним. И моим первым наблюдением стало то, что выражение лица миссис
Портерис менялось — она переставала быть нейтральной и начинала излучать активную оппозицию и суровую критику, а в уголках её рта появлялась бескомпромиссная
напряжённость. Никакого
волнения не было, и я с внутренней улыбкой подумал о нервах моего родственника.

'Тогда, я полагаю,' — сказала миссис Портерис, имея в виду
— Это очень важно, что вы приехали с группой американцев.
 Кажется, это американская идея — ходить толпами.  Я никогда этого не понимала — мне это показалось бы отвратительным.  Сколько вас?  — Один, миссис Портерис, — и я тот самый.  Папа и мама очень хотели приехать. Папаша подумывал о том, чтобы завести англо-американскую содовую
«Траст», а мамаша особенно хотела с вами познакомиться — ваши
разнообразные рождественские открытки дали нам всем такое очаровательное представление о вас, — но в последнюю минуту что-то помешало их планам, и
им пришлось отказаться от этого. Они просили меня передать вам, как им жаль.

- Что-то помешало их планам! Но ничто не помешало вашим
планам!

- О, нет, это был какой-то политический бизнес папочка ... ничего, чтобы удержать меня!'

- Тогда я на самом деле понимаю, что твои родители, по собственному
будет, разрешается вам, чтобы пересечь Атлантику в одиночку?'

— Надеюсь, что да, миссис Портерис, но если вам не совсем понятно, я
не против объяснить ещё раз.

— Честное слово! И вы в отеле — в каком отеле? Когда я сказал миссис
Портерис, что мы в «Метрополе», её негодование достигло апогея, и одна из
розовые ленты яростно затрепетали.

'Это очень по-американски!' — сказала она, и я почувствовал, что миссис Портерис не могла бы выразить своё неодобрение более резко.

Но я не возражал против неодобрения миссис Портерис; на самом деле, согласно моей классификации, я был бы разочарован, если бы она не выразила своё неодобрение — это было бы не в её характере. Поэтому я лишь улыбнулась как можно
нежнее и сказала: «Я тоже».

«Это не очень дорого?» В её голосе слышалось не только
удивление, но и ужас.

«Не знаю, миссис Портерис. Это очень удобно». «Я никогда не слышала о
такое случалось в моей жизни! - воскликнула миссис Портерис. - Это ... это возмутительно!
Это ... это не принято!

Я называю это преступной снисходительностью со стороны моего племянника, который позволил это, он
должно быть, сошел с ума!'

— Не говорите ничего плохого о папе, миссис Портерис, — заметил я, и она замолчала.

'Что касается вашей матери...'

'Мама — очень умная и прогрессивная женщина, — перебил я, — хотя и не очень сильная. И она очень хорошо меня знает.

'Прогрессивные взгляды — это ваша погибель в Америке! Могу я спросить, как вы нашли свой
сюда?'

— На автобусе, миссис Портерис, — на красном автобусе из Хаммерсмита. Точнее, на двух автобусах, потому что сначала я сел не на тот и проехал много миль отсюда; но я не возражал — мне понравилось.

 — Полагаю, вы имеете в виду омнибус. Вы вряд ли могли бы в него сесть, разве что забрались бы на крышу!«И миссис Портерис довольно насмешливо улыбнулась.

'Да, я поднялась на вершину, — спокойно ответила я.  «И это было чудесно».

Миссис Портерис едва не потеряла самообладание, пытаясь осознать
эту чудовищную мысль.  Её чепец снова ощетинился, а мышцы вокруг рта
заметно задрожали.

«Носитесь по всему Лондону на крыше омнибуса!» — воскликнула она.
'Ищете мой дом! И в этом платье!» — мне стало лет десять, когда она заговорила о моем «платье».
«Вам не кажется, что вы слишком умны для такой должности?»

'Нет, конечно, миссис Портерис!— Я ответил, не зная этой идиомы.
'Когда я вышел из первого омнибуса в Чипсайде, я почувствовал, что был недостаточно умён!'

Она не заметила моего недопонимания. К тому времени, как я закончил свою
речь, она уже стучала по столу от сдерживаемого волнения.

"Мисс Вик!" - сказала она, и я ожидала, что она назовет меня Мэми и скажет
Я была копией папы! - "Ты дочь моего племянника", - что
вообще вряд ли можно назвать родством, - но на этот счет я дам
тебе совет. Крыша омнибуса - неподходящее место для
тебя - я бы сказал, для любого моего родственника, каким бы отдаленным он ни был! Я бы не чувствовал, что выполняю свой долг по отношению к дочери моего племянника, если бы не сказал тебе, что ты не должна туда идти! Ни в коем случае не делай этого снова! Люди никогда так не поступают!'Они расстроены?' — спросил я.

- Они могут. Но, кроме этого, я должен попросить вас, по личным - по семейным
соображениям - всегда заходить внутрь. В Чикаго вы можете выходить на улицу сколько угодно
но в Лондоне...'

- О, нет! - перебила я. - Я бы ни за что на свете не согласилась... в Чикаго!
Миссис Портерис, казалось, этого не понимала.

Я безропотно прождал полчаса — мне так хотелось поговорить с миссис Портерис, — и начал чувствовать, что моя способность продолжать беседу ослабевает. Мне было жаль — я бы всё отдал, чтобы услышать её мнение о высшем образовании, избирательном праве для женщин и будущем
Государство и ирландский вопрос; но, казалось, невозможно было отвлечь её
мысли от ужасающей непристойности, которую я олицетворял, сидя на её тонком
красном стуле. Я не мог Не могу винить её за это — полагаю, в её гостиной никогда не было ничего более непристойного, чем паук. Поэтому я встал, чтобы уйти. Миссис Портерис тоже величественно поднялась. Думаю, она хотела показать мне, во что я мог бы превратиться, если бы меня правильно воспитали. Она стояла посреди
своей мебели, обитой красной парчой, со сложенными на груди руками,
являя собой образец того, чего можно добиться воспитанием, если
упорно продолжать в том же духе, и все зеркала отражали идеал,
который она собой представляла. Рядом с ней я чувствовал себя так,
будто меня вообще не воспитывали.

— У вас есть друзья в Лондоне? — спросила она с очень слабым оттенком любопытства в голосе, подавая мне руку, чтобы помочь спуститься по лестнице, и
тут же звоня в колокольчик.

 — Думаю, что нет, — решительно ответил я.

 — Но вы не будете продолжать жить в «Метрополе»! Я умоляю вас не оставаться в «Метрополе» ни на один день! Юным леди не принято останавливаться в отелях. Вы должны отправиться в какое-нибудь место, где принимают только дам, и как только вы там устроитесь, сразу же свяжитесь с приходским священником — ведь вы одна, а это довольно
необходимый шаг, освещение и костры, вероятно, будут дополнительными.'

- Я думал, - сказал Я, - идти к Леди Ассоциации гидов-мы
слышали о ней в Чикаго с помощью нескольких друзей, которые каждый день ходил круг
за три недели с Леди-экскурсоводы, и нашел, что это просто завораживает ... а
прошу их сделать мне личное семьи на борту. Мне особенно хотелось
посмотреть, на что похожа частная семья в Англии.

Миссис Портерис нахмурилась. «Я бы никогда не смогла заставить себя одобрить
женщин-гидов, — сказала она. — В этой идее есть что-то слишком
американское». Я понял, что разговор, скорее всего,
снова перейдя на личности, я сказал: "Ну, до свидания, миссис Портерис!" и
уже собирался уходить, когда "Стоп!" - сказал мой родственник. - "Там мисс Пуркисс".

- Есть? - спросил я.

- Конечно, то самое! Мисс Перкисс - мой очень старый друг,
в стесненных обстоятельствах. Я знаю ее тридцать пять лет. Она —
превосходная женщина, с самыми надёжными взглядами на все вопросы. Насколько позволяли наши совершенно разные социальные положения, мы с мисс
Пёркисс были, можно сказать, в сестринских отношениях ещё до вашего рождения. Сейчас она не работает, потеряв
должность секретаря в приюте для неизлечимо больных домашних животных,
и очень скромный доход. Она живёт в очень скромном доме на Аппер-Бейкер-стрит,
что очень удобно как для омнибусов, так и для метро, и если вы окажетесь в Англии, мисс Уик, — здесь миссис Портерис стала почти демонстративной, — вам ни в коем случае нельзя выходить на улицу одной. Мне не нужно говорить, что она — леди, но её
обстоятельства, вероятно, вынудят её запросить с вас больше, чем обычно, за проживание и питание в качестве компенсации за
chaperonage и дружеского общения. Все, что я могу сказать, что оба будут очень
капитально. Я сразу же дам вам адрес мисс Пуркисс, и если вы
немедленно поедете туда, вы обязательно найдете ее дома. Джон, вызови
экипаж! - И миссис Портерис подошла к своему письменному столу и написала
адрес.

- Вот! - сказала она, складывая листок и отдавая его мне. «Во что бы то ни стало постарайтесь договориться с мисс Пёркисс, и она, будучи моей подругой, возможно, как-нибудь днём — я должна подумать об этом — я попрошу её пригласить вас на чай! До свидания!»

Когда дверь за мной закрылась, я услышала голос миссис Портерис:
приземление. "Маргарет и Изабель, - говорилось в нем, - теперь вы можете спускаться!"

"Готовы, мисс?" - спросил водитель.

'H;tel M;tropole,' said I. И когда мы свернули на Пикадилли немного
флаттер рваной белой бумаги пошел назад по ветру на Миссис Portheris. Это
адрес пропустите перкисса.

После обеда я сделал несколько подробных заметок о миссис Портерис, а затем провёл полчаса среди своих чемоданов, просматривая в разделе «Жильё и ночлег»
«Морнинг Пост» объявления о жилье, которое должно было как можно радикальнее отличаться от того, что предлагала мисс Пёркисс.





V

Моей главной мыслью было как можно скорее уехать из «Метрополя». Пока я находился там, я был в пределах досягаемости своей родственницы, и как только она узнала бы о моём неповиновении её советам, я не сомневался, что она появится вместе с мисс Пёркисс, облачённой во всё чёрное, — этого я хотел избежать. Мисс Пёркисс, подумал я, вероятно, была бы другим
типом, а типы были интересны, но с ними нельзя было жить — мой родственник
убедил меня в этом. Что касается самой миссис Портерис, то, хотя я и
Мне, конечно, нравилось то, что я имел честь видеть в ней, её общество было роскошью, в отношении которой я чувствовал, что могу себе позволить значительные самоограничения. Я ни на секунду не допускал мысли, что миссис Портерис заставит меня против моей воли пойти к мисс Пёркисс на Аппер-Бейкер-стрит, но я боялся, что ситуация будет представлена в благотворительном свете, что было бы неприятно. Я чувствовал, что справлюсь с мисс Пёркисс как с угрозой, но мисс Пёркисс как объект благотворительности могла меня напугать. А мисс Пуркисс ни в каком качестве, я чувствовал, не была такой, какой
Я приехал в Великобританию, чтобы испытать. Поэтому я изучал столбцы
'Морнинг Пост' старательно для приюта Мисс Перкисс.

Мне было трудно сделать выбор, "убежища" были такими разными
и все такие превосходные. Я полагаю, вы говорите об оригинальности
американской рекламы. Я никогда в жизни не видел газету страницы
сравниваем либо воображения или словарного запаса, Я просмотрел, что
день в горы. Казалось, что меня могли бы возить по всему Лондону,
по ценам от одного до трёх фунтов в неделю, хотя
Удивительная дешевизна этого не поразила меня до тех пор, пока я не подсчитал в долларах и центах точную стоимость «г». Теперь я знаю, что это единица английской валюты, используемая исключительно на Бонд-стрит, Пикадилли, Риджент-стрит и Оксфорд-стрит — там никогда не называют цену в другой валюте. А фразы, описывающие различные дома, которые меня ждали, были такими красивыми. «Отличный мясной
завтрак», «liberal and charmingly-refined дом», «преданная забота матери», «свежее молодое общество», «модный и
элегантно обставлено", "только что освобождено священником", "иностранные языки
понятны", - которые, несомненно, включали американский, - "высокий стандарт
культуры в этом заведении". Интересно, соблюдали ли они его в рамках
стекло. Я был поражен количеством людей, которые появлялись в печати
с "предложениями" по месту жительства. «Вдова, обладающая весёлым
характером и художественными вкусами, предлагает...». «Дочь покойного
государственного служащего, владеющая домом, который ей не нужен, предлагает...».
Должно быть, это было припиской, призванной вызвать сочувствие, иначе к чему бы это?
Какой смысл рекламировать джентльмена после его смерти? Даже с точки зрения сочувствия, я думаю, это было ошибкой, потому что кто захочет поселиться в доме, как только с двери снимут траурную ленту?
Никто.

 Не только оригинальные объявления, которые я искал, но и оригинальные объявления, которые я не искал, привлекли моё внимание и отняли у меня время в тот день.

«Не мог бы кто-нибудь одолжить актрисе пять фунтов?

'Требуется временное жильё для семьи с тихим нравом, в здоровом районе
«Пожилой сельский священник и его жена, приехавшие в город на месяц, будут рады небольшому приятному обществу».

«Молодой офицер из хорошей семьи, оказавшийся в затруднительном положении, умоляет одолжить ему сто фунтов, чтобы спасти его от разорения». Адрес:
позаботьтесь о его адвокатах. «Молодой джентльмен, красивый, сирота,
хорошо образованный и приятный в общении, желает встретиться с пожилой парой,
имеющей средства (унаследованные), которая могла бы его усыновить. Будет рад
в палате представителей. Предпочтение отдается Англиканской церкви, но серьезных возражений нет против
Нонконформистов.

У нас в Америке ничего подобного нет. Для меня это было откровением - самым
личным и интимным откровением о социальной структуре, которой я всегда был.
мне сказали, что никто посторонний не может заглянуть в нее без самого лучшего представления. От
конечно, там была завеса 'н' и 'Lurline, и адвокаты'
адрес, но он казался таким же тонким и легко рвущимся, как «Морнинг Пост»,
и гораздо более прозрачным, демонстрирующим всю борющуюся массу с вытянутыми
руками на другой стороне. И всё же я слышал английский
люди говорят, что наши газеты «персональные»!

 Мой выбор значительно сузился из-за того, что многие адреса были не в Лондоне, что показалось мне очень странным для лондонской газеты. Приехав посмотреть на Лондон, я не хотел жить в Патни, Брикстоне, Челси или Мейда-Вейл. Я смутно предполагал, что в этих местах должны быть соборы, или руины римских построек, или какие-то достопримечательности, иначе их не рекламировали бы в Лондоне; но пока я собирался довольствоваться столицей.
Итак, я выбрал два или три места рядом с Британским музеем — я подумал, что мне
стоит убедиться, что я захочу провести там много времени, — и отправился
посмотреть на них.

Они были такими же, как и реклама, только снаружи. Снаружи они были совершенно
похожи — настолько, что, увидев их всех, я почувствовал, что если
другая постоялица из того же ряда подойдёт ко мне и скажет, что это я,
я не смогу ей возразить.
Это само по себе было предосудительно.  В Америке мы
особенно, это наша личность. Без наших личностей мы находимся в
таким образом, в никуда. Я не был расположен рисковать потерять свой.
в ту же минуту, как я прибыл в Англию, особенно потому, что я знал, что это такое.
Американцы, которые остаются здесь надолго, чрезвычайно склонны к этому.
Тем не менее, я позвонил в три дверных звонка, с которыми покинул Метрополь.
намереваясь позвонить; и внутри были некоторые незначительные различия,
хотя мое перо настаивает на том, чтобы вместо этого зафиксировать сходство. Я провёл столько же времени на пороге, например, перед тем же самым
Появилась служанка с извиняющимся видом, вытирая руки о фартук, и впустила меня в тот же маленький тёмный коридор с теми же бесконечными лестницами, ведущими наверх, и запахом того же ужина, который сопровождал нас всю дорогу. По правде говоря, это был сытный ужин, но в воздухе витал его запах, и вскоре я почувствовал, что ужинаю без права на это и должен за это заплатить. В каждом случае ковёр на лестнице поднимался на два пролёта, а после этого
шла клеёнка, довольно быстро терявшая свой первоначальный узор, и
сильно потрёпанный по краям — и после этого ничего. На лестничных площадках всегда стоят вёдра и
щётки — что такого в вёдрах и щётках, что они должны быть такой отличительной чертой лестничных площадок в пансионе? Я не знаю, но это так. Ни одного лифта во всех трёх. Я
сначала спросил служанку, когда был примерно на середине четвёртого этажа, есть ли там лифт? — Нет, что вы, мисс, — сказала она. — Я бы
хотела, чтобы они были! Но такие вещи вы найдёте здесь очень редко.
 Мы уже принимали здесь американских леди, и они всегда просили их, но
Вскоре они поняли, что не стоит обращаться ко мне «мисс».

Откуда она узнала, что я «американская леди»? На самом деле я не возражала
против лифта, но это меня раздражало, несмотря на моё желание сохранить
свою личность. В ходе разговора с этой молодой женщиной я обнаружила,
что на лестнице я почувствовала запах не своего возможного ужина. Я спросила, в какое время подают еду. — О, мы никогда не кормим постояльцев, мисс! — сказала она. — Кормят только в тех пансионах, где
есть постояльцы! Миссис Джонс сдаёт только квартиры. Но там есть
Очень хороший ресторан на Тоттиним-Корт-роуд, довольно удобно, и ваш
завтрак, мисс, вы могли бы приготовить здесь, но, конечно, это было бы
лишним, мисс.

Потом я вспомнил всё, что читал о людях, живущих в Лондоне в «меблированных комнатах» и получающих чай, сахар, масло и яйца, которые несправедливо присваивает хозяйка, которую всегда изображали пышнотелой женщиной в ситцевом платье, с ухмылкой на лице, подбоченившейся и ужасно лицемерной. На минуту я подумал, не попробовать ли мне это ради новизны ощущений, но из-за одиночества отказался от этой идеи. Я
вряд ли я смог бы довольствоваться обществом ведерка для угля
и двух подсвечников и альтернативой осмотра достопримечательностей в одиночку
. Я не мог в наименее сказать, является ли миссис Джонс был огромен,
или же я могу ожидать, чтобы она пришла в гости со мной иногда в
вечернее время; к тому же, если она всегда носила Смэтса и у нее уперев руки в бока,
Мне не следовало бы беспокоиться о том, чтобы спрашивать ее. В Америке домовладелица вполне могла быть членом Общества Браунинга и устраивать «вечеринки», но такие домовладелицы, по-видимому, не являются коренными жителями Соединённых Штатов. И после миссис
Портерис, я чувствовал, что мне нужно общение с кем-то из людей.

В двух других местах я видел самих хозяек в их гостиных на втором этаже.  Одна из гостиных была «задрапирована» в довольно болезненно-эстетичной манере, учитывая скудость драпировок. Цветочные горшки были задрапированы, как и
лампы; вокруг ножек пианино и часов были драпировки, а там, где не было драпировок, были банты, все одного и того же скудного вида. Единственное, что не было задрапировано, — это
сама по себе кочерга стояла в комнате, и по контрасту она выглядела очень обнаженной.
В комнате было несколько японских идей, в основном бумажный
зонтик; а большой расписной веер из пальмовых листьев из Индии произвел впечатление в
одном углу. Я подумал, еще до того, как увидел хозяйку, что в этом доме будет
необходимо жить в соответствии с высокими стандартами голодания, и
она подтвердила это впечатление. Она была мисс Хиппи, невысокой, коренастой
женщиной с очень гладкими волосами, тонкими губами и носом, похожим на угол
пирамиды. Она была неестественно опрятной, с длинной
Золотая цепочка для часов на шее. Она вошла в комнату так, словно
находилась в стеснённых обстоятельствах и протестовала против того, что
вынуждена это делать. Я чувствую, что та особая улыбка, которой она одарила меня,
произнеся «Доброе утро!» — хотя было уже больше четырёх часов дня, —
предназначалась только для постояльцев, и весь её вид был вопросительным. Когда
она сказала: «Это для вас?»«В ответ на мой вопрос о комнатах я
почувствовала, что подвергаюсь перекрестному допросу, результаты которого мисс
Хиппи мысленно подсчитывала.

«У нас есть несколько комнат, — сказала мисс Хиппи, — конечно». Затем она опустила глаза и, словно сомневаясь, покрутила в руках цепочку от часов. «Вы надолго в Лондоне?»

Я сказал, что не могу точно сказать.

'Вы — вы профессионал в каком-то деле?' — спросила мисс Хиппи.
«Не то чтобы я возражал против профессиональных дам — они часто бывают очень
приятными. Мадам Сольфредо жила здесь несколько недель, пока
сокращала расходы; но мадам Сольфредо, конечно, была более или менее
исключительной женщиной. Ей было всё равно — по крайней мере, пока она была
сокращение расходов - ради общества других профессионалов, и она сказала, что это
было большим преимуществом моего дома - никто из них никогда сюда не придет.
Тем не менее, как я уже сказал, у меня нет личных возражений против профессионалов. В
действительно, мы были начальник-леди, а настоящие леди, я должен сказать, что у меня есть
как правило, находят их. Хотя руки, разумеется, я не взяла бы!'

Я сказал, что я не профессионал.

— О! — сказала мисс Хиппи, жалобно растерявшись. — Тогда, может быть, вы не... не юная леди. То есть, конечно, видно, что вы таковы, но вы... вы, может быть, замужем?

- Я не женат, мадам, - сказал я. - У вас есть свободные комнаты?

Мисс Хиппи задумчиво поднялась. "Я могла бы также показать тебе, что у нас есть",
сказала она.

"Я думаю, - ответила я, - что ты тоже можешь. В противном случае я больше не буду вас задерживать.
При этом, как ни странно, все колебания мисс Хиппи исчезли, и она показала мне все свои комнаты, подробно рассказывая об их преимуществах, чтобы убедить меня занять одну из них. Она была очень разговорчивой и так плотно закрывала собой дверь, когда мы
Я снова спустился вниз, но нигде не нашёл лазейки и был вынужден прибегнуть к двусмысленным мерам. «У вас есть комнаты, мисс
Хиппи, — спросил я, — на первом этаже?»

«Нет, — ответила мисс Хиппи, как будто я задал ей единственный возможный
вопрос, к которому она не была готова, — у меня их нет». Джентльмен из Вест-Индии, — внушительно продолжила мисс Хиппи, — почти всегда страдает от ревматизма, из-за которого, как вы понимаете, он не может подниматься по лестнице. Он занимает мою единственную спальню на первом этаже — прямо напротив столовой!

'Это печально, - сказал я, - поскольку я думаю, что в этом доме я бы
предпочитаете комнаты на первом этаже. Но если я решу взять одно из них.
остальные я дам вам знать, мисс Хиппи.

Выражение лица мисс Хиппи вытянулось, изменилось и снова стало выражать
сомнение - на этот раз оскорбительное.

«Я не просила никаких рекомендаций, хотя, конечно, это мой
обычай…»

«Вы получите рекомендации, — перебила я, — как только они вам понадобятся. Добрый день!» Мы стояли в коридоре, и мисс Хиппи,
по стечению обстоятельств, была вынуждена отпереть дверь; но я не
Когда я выходил на улицу, я не услышал от неё ни одного «доброго
дня!».Мой третий опыт был полной противоположностью опыту мисс Хиппи. Её гостиная тоже была
местами в японском стиле, но в основном обшарпанной; в ней было очень
много грязных толстых подушек, довольно ощутимый запах пива и табака, а
под диваном валялась пара мужских домашних туфель.
Атмосфера после мисс Хиппи была расслабляющей и располагала к разного рода вольностям,
но тапочки, не говоря уже о запахах, которые могли доноситься из других комнат, делали это невозможным. Я подождал
для хозяйки дома — сознательная лицемерка.

Она наконец вошла, пышнотелая, слегка запыхавшаяся, но с большой теплотой в голосе.
— Присаживайтесь! — сказала она.

'Теперь это кажется странным! Только вчера вечером за столом мы говорили, как сильно нам нужна ещё одна постоялица! Понимаете, у меня здесь, в Сити, есть четыре
молодых джентльмена, а нас, дам, всего четверо, так что
иногда по вечерам мы устраиваем между собой небольшие танцы.
Это развлекает молодёжь, и я считаю, что лучше испортить ковры, чем оплачивать счета
врачей. Обычно я играю, и остаётся только
видите ли, три дамы на четырех джентльменов! Ну, разве это не любопытное совпадение?
- сказала она, наклоняясь вперед с широкой и уверенной улыбкой.
- ты должен был прийти сегодня, сразу после того, как мы откладывали деньги.
как было бы здорово, если бы их было достаточно, чтобы собрать улан!

Я поклонился в знак признательности.

- Вы хотите номер для себя, я полагаю, - моя хозяйка уехала на,
весело. Мой топ-квартира, мне жаль это говорить, ничуть не приняты.
Наверху нет ни дюйма свободного места, но у меня есть прекрасная маленькая квартирка.
на первом этаже ты могла бы использовать ее как спальню,
Посмотри, какая у нас зелёная трава. Я тебе покажу! — и она
повела меня через холл к разобранному шкафу, дверцу которого распахнула. — Вот, — сказала она, — это можно было бы взять за двадцать пять шиллингов в неделю. Конечно, он маленький, но и цена тоже! и она
улыбнулась веселой, привычной улыбкой, которая сопровождала шутку. - У меня здесь есть
еще одна, - сказала она, направляясь к первой площадке,
- побольше - тридцать шиллингов. Видите ли, их обоих выгнали из школы
в настоящее время это довольно неблагоприятно!"- и леди глубоко вздохнула.
Она запыхалась, поднимаясь по лестнице.

Я мог сказать только одно: «Кажется, вы говорили, что ваша квартира на верхнем
этаже уже занята», — дружелюбно заметил я. Она была такой добродушной,
что я не мог сказать ничего, что могло бы задеть её чувства.
'К сожалению. Мне особенно нужна была комната на верхнем этаже. Но если
Я решу, что делать с остальными, и дам вам знать! За полчаса я наврал
дважды, и это были диаметрально противоположные наветы, и я знаю, что
врать очень неправильно, но в данных обстоятельствах что ещё я мог
сказать?

- Ну, хорошо, Мисс. И, хотя я не для мира переубеждать вас я
конечно, надеюсь, что вы, я уверена, из тебя получится очень приятный
дополнение к нашей партии. Я тебя отпустила сама.И она сделала.





Ви

Я сразу же поехал обратно в горы, очень благодарен, ведь то, что
было очевидно, что нужно делать дальше. Если бы я не знал, что делать дальше, я был бы так подавлен, что, думаю, в ту ночь взял бы билет до Ливерпуля, а оттуда в Нью-Йорк на первом же отплывающем пароходе. Я не буду рассказывать, что я делал в такси,
но я испортила при этом совершенно новую вуаль. Лондон казался мне грязным и шумным,
загадочным и непривлекательным, и там всегда шёл дождь. Я
думала о нашем ясном чистом воздухе в Чикаго, о наших красивых чистых домах,
о наших трамваях, о фонтанах с газированной водой, о папе и маме,
о том, что я всегда знала всех и что делать в любой ситуации;
и всю дорогу до «Метрополя» я любила Чикаго и ненавидела Лондон.
Но там был «Метрополь», большой, солидный и роскошный, и это был факт,
который я осознал; и там была милая, почтительная горничная.
Коридор — невозможно было бы убедить вас, насколько по-разному ведут себя слуги у нас и у вас, — и восхитительный маленький огонёк в моей комнате, и дымящийся в тазу оловянный кувшин с горячей водой, и ощущение, что обо мне лично заботятся, — всё это очень успокаивало мои нервы. Пока я готовился к ужину, я анализировал своё душевное состояние и сильно винил себя, потому что понял, что не могу оправдать ни одну из неприятных мыслей, которые я обдумывал, с философской точки зрения. Я просто позволила событиям дня, завершившимся моим утренним разговором с подругой,
одолеть всю мою нервную систему, которая была детской и неразумной. Тогда и часто после этого я жалел, что Провидение не подарило нам более полезную нервную систему на нашей стороне Атлантики — что-то основательное, по британскому образцу; и как раз в тот момент, когда я об этом пожалел, раздался стук. Стук не имеет особого значения, пока не раздаётся в двери вашей спальни, когда вы одни в большом отеле в двух с половиной тысячах миль от дома. Тогда он что-то значит. В этот раз это означало две карточки на
блюдечке и послание. На одной из карточек было написано: «Миссис Каммерс Портерис».
под ним карандашом было написано "Мисс Перкисс"; на другом - "Мистер Чарльз
Маффертон", с номером 49, Хартфорд-стрит. Мэйфейр" в одном углу и "Истмианский клуб" в другом.
- Она сейчас там?

- Спросила я служанку в напряженном ожидании. - Нет, мисс. - Спросила я. - Она здесь? - Спросила я.

- Нет, мисс. Дамы пришли в половине четвёртого, и мы должны были сказать, что одна из них придёт завтра утром в десять, мисс.
 Джентльмен не оставил никаких сообщений.

Тогда моё сердце забилось снова, и радостно, потому что я знала, что пропустила свою родственницу и мисс Пёркисс, и что путь к бегству всё ещё открыт для меня.
для меня, хотя десять часов утра — довольно рано, чтобы выходить из дома. Должен сказать, я счёл крайне глупым со стороны мисс Пёркисс упоминать о времени — это всё равно что лисе назначать встречу с кроликом, что маловероятно для кролика. И я спустился вниз, чувствуя себя довольно весёлым и счастливым и решив оставаться таким и дальше. Неожиданная награда за это ждала меня за ужином, когда
Я обнаружил, что моими соседями были две очаровательные дамы из Сент-
Пола, штат Миннесота, с которыми я мило побеседовал там, а позже в
Гостиная. Они были знакомы с доктором Оливером Уэнделлом Холмсом, но, на мой взгляд, их очаровывала дружелюбная готовность познакомиться со мной.
 Я пообещал, что пришлю им свой адрес, когда устроюсь на новом месте, и по сей день терзаюсь угрызениями совести из-за того, что не сдержал своего слова.

К десяти часам следующего утра я был на Кокпур-стрит, в районе Пэлл-Мэлл, в поисках
Ассоциации «Леди-гидов». Название, написанное белыми буквами на
окне, показалось мне странным, когда я его увидел. Идея, которую оно
выражало, казалась такой нелепой в самом сердце старого
Лондон, где почти все, что вы видите, говорит об ортодоксальности и
одобрении столетий. В этом была дерзость, свойственная новому зданию, которое
возводится среди ваших закопченных старых груд кирпича и известкового раствора. Вы
понимаю, мои симпатии с ним. Только я вошел-и я чувствовал в
дома.

Там было несколько маленьких столиков в нескольких маленьких смежных
комнатах, перед которыми висели муслиновые занавески, а внутри стояли
стулья и чернильницы, как ряд накрытых клетушек для канареек. Ещё две или три
дамы без вещей бегали снаружи.
и ещё несколько человек, на которых были надеты их вещи. Я видел только одного маленького человечка, который всё время держался подальше от женщин и, казалось, не принадлежал этому месту. На нём не было таблички, так что я не мог понять, для чего он им нужен, но мне хотелось бы это знать.

На всех столах были надписи: на одном — «Гиды для леди», на другом — «Билеты в театр» и так далее, но, конечно, я подошёл к первому, чтобы спросить, не обратив на это внимания, — люди всегда так делают. Думаю, возможно, дама была более вежлива, когда направила меня к
более подходящим, чем был бы этот мужчина. Она улыбнулась и поклонилась
ободряюще, когда делала это, и подробно объяснила: "Леди в
очках и с высоко зачесанными волосами - вы видите?" Я увидел и пошел
к нужной даме. Она тоже улыбнулась, по-настоящему обаятельно, подняв глаза
от своей записной книжки и наклонившись вперед, чтобы услышать, что я собираюсь сказать. Затем
она как бы сразу вошла ко мне в доверие. — «То, что вам нужно, —
сказала она, — это пансион или частный отель. У нас в каталоге есть все лучшие
частные отели, но в вашем случае, когда вы один, я бы
Должен сказать, что это первоклассный пансион с хорошими рекомендациями.'

Я сказал что-то о частной семье...'Или о частной семье,' —
покладисто добавила дама. 'Теперь мы можем предоставить вам любой вариант,
который вы предпочтёте. — Давайте, — сказала она с добродушной заинтересованностью, слегка понизив голос, — я напишу вам несколько адресов обоих видов, и вы сами всё увидите, — и дама очень мило посмотрела на меня поверх очков.

'Ну конечно!' — сказал я. 'Я думаю, это очень хорошая идея!'

"Ну, погодите минутку!" - сказала дама, переворачивая страницы
другой большой книги. "Как вы, наверное, знаете, в Лондоне очень много интересного.
в locality. Мы должны попытаться сделать для вас что-то хорошее
район. Пикадилли, например, мой любимый город ... я
думаю, у нас есть что-то в хаф-Мун-стрит---'

- Боже милостивый! - сказал я. — Нет! только не на Полумесяц-стрит, пожалуйста. Я... я там был. Мне не нравится этот район!

 — Правда? — удивлённо спросила дама. — Ну, вы не поверите, сколько там берут за аренду! Но мы можем легко найти вам что-нибудь другое.
в другой стороне парка, пожалуй!'

'Да,' — серьёзно сказал я. 'Совсем в другой стороне, если можно!'

'Что ж,' — ответила дама, рассеянно водя пальцем по странице, '—
есть миссис Прэгг в Холланд-Парк-Гарденс — вы не против детей? — и мисс Кэмблвелл в Ланкастер-Гейт, очень чисто и мило. Я думаю, мы их опустим. А потом два или три
частных — извините, одну минуту. Вот! Я думаю, среди них, — с
внезапной серьёзностью, — вы найдёте что-нибудь подходящее по цене от двух до
трёх с половиной гиней в неделю; но если нет, обязательно приходите.
еще раз. Мы всегда стремимся к тому, чтобы наши клиенты были довольны. ' Леди улыбнулась
снова той простительной, милой улыбкой; и я был так доволен ею,
и собой, и ситуацией, и почувствовал такое теплое утешение, что
результатом интервью стало то, что мне ужасно захотелось пожать ей руку
когда я сказал "Доброе утро". Но она была так занята, что я не смог, и
пришлось довольствоваться тем, что сказал это очень сердечно. Когда я повернулся, чтобы уйти, я увидел, как на её лице появилось слегка растерянное выражение, и она смущённо кашлянула, наклонившись вперёд, словно собираясь снова заговорить со мной.
Но я был слишком близко к двери, поэтому одна из суетившихся леди
задержала меня с извиняющимся видом.

- Есть ... плата, - сказала она, - в размере двух шиллингов и шести пенсов. Вы не знали.
Поэтому я неловко вернулась и заплатила. "Спасибо, да!" - сказала
леди в клетке. "Два и шесть! Нет, это два шиллинга, флорин,
понимаете, а это четыре — нам нужна полкроны, не так ли? — очень любезно, учитывая все хлопоты, которые я ей доставил. — Возможно, вы ещё не очень хорошо знакомы с нашей английской валютой, — сказал я, наконец отсчитав один шиллинг, два шестипенсовика, три пенса и шесть пенсов.
полпенни. Если и есть что-то в этой стране, что нуждается в реформировании больше, чем Палата лордов, то это... но не стоит и предполагать, что вам захочется, чтобы я вам об этом рассказывал. Во всяком случае, в конце концов мне удалось заплатить свой законный взнос в Ассоциацию леди-гидов, и  я искренне надеюсь, что любой из её членов, который случайно прочтёт эту главу, поверит, что я никогда не пытался уклониться от уплаты. Небольшая неловкость, вызванная ошибкой, обернулась для меня приятным сюрпризом, потому что
это привело меня к дальнейшему разговору с дамой в очках.
в котором она спросила меня, не хочу ли я осмотреть их заведение. Я ответил, что, конечно, хочу, и одной из служанок, очень способной на вид, с круглым лицом и короткими вьющимися волосами, было велено проводить меня наверх. Я уже давно так не интересовался ничем. Там был клубный зал, где дамы, состоявшие в Ассоциации,
могли встречаться или назначать встречи с другими людьми, писать письма или
читать газеты, а также ресторан, где они могли заказать всё, что хотели. Я рассказываю вам всё это, потому что я встречала многих
люди в Лондоне, которые знают достаточно только об Ассоциации леди-гидов
улыбаться при упоминании об этом и спрашивать: "Вы ходили туда?"
тоном, полным веселья, которое, учитывая, что это одно из ваших собственных
учреждения, это кажется мне любопытным. И это такое оригинальное,
индивидуальное, домашнее заведение, похожее на маленькое щебечущее
гнездышко между карнизами огромных, равнодушных к нему городских
офисов и складов, что, я думаю, интересно узнать о нём побольше.
Маленькая, но способная леди, казалось, очень гордилась этим, когда
вела меня из одной комнаты в другую
в следующей, и особенно в спальнях, которые были отделены друг от друга красивыми ситцевыми занавесками и где по меньшей мере четыре дамы, «приехавшие издалека, из деревни и откуда-то ещё», могли бы уединиться на ночь. Эта мысль показалась мне очень милой, и я искренне пожалела, что не знала об этом раньше. Казалось, что здесь гораздо больше преимуществ, чем в «Метрополе». Конечно. Я задал множество вопросов о масштабах и работе Ассоциации, и маленькая
леди ответила на все с большой лёгкостью. Было приятно это слышать
такая обширная польза — как леди-гиды нанимают гувернанток,
или слуг, или места в театре, и устраивают ужины и
развлечения, и одежду для них, и подобающие манеры; и
заботятся о детях в течение дня — я не помню, говорила ли
маленькая леди, что они берутся их воспитывать, — и предоставляют
услуги по сопровождению всех приезжих в Лондон по «фиксированному
тарифу» — всех, кроме джентльменов, не сопровождаемых своими семьями. «Такие
клиенты», — сказала маленькая леди с оттенком грусти, как мне показалось.
Если бы благотворительность Ассоциации была ограничена,
«Леди-гид была бы вынуждена отказаться. Очень жаль, но у нас так много
кандидатов-джентльменов, и, конечно, нет необходимости отправлять с ними
молодых леди-гидов — у нас много пожилых, вдов и так далее; но» — и тут
маленькая леди доверительно понизила голос — «считается, что лучше этого не делать». Понимаете, это
попало бы в газеты, а газеты могли бы раздуть шумиху, и, конечно,
в нашем положении мы не можем позволить себе выглядеть нелепо. Но это отличная
— Какая жалость! — и маленькая леди снова вздохнула. Я сказал, что, по-моему, так и есть, и спросил, не было ли каких-то особых просьб. — Одна, —
призналась она оправдывающимся тоном. — Джентльмен из Японии. Он сказал нам, что никогда бы не приехал в Англию, если бы не услышал о нашей
Ассоциации, ведь он был совершенно чужим человеком, у которого здесь не было друзей.

— И не знакомы с английскими предрассудками, — вставил я.

'Совершенно верно. И что мы могли сделать?'

'Что вы сделали?' — спросил я.

'Мы послали двоих!' — ответила маленькая леди, снова торжествуя.
ситуация. «Никто ничего не мог на это возразить. И он был таким приятным маленьким человечком и так сердечно нас благодарил».

 «Он показался вам умным?» — спросил я.

 «Очень». Но маленькая леди становилась всё более беспокойной, и мне пришло в голову, что, возможно, я получаю больше информации, чем имею право. Поэтому я неохотно пошли вниз, желая
было еще кое-что, что дама-справочники могли бы сделать для меня. Немного
черноглазая женщина дает некоторые очень деловитые приказы.
- Полдня по магазинам? Я бы посоветовал послать мисс Стюарт Сэвилл. И сказать
она очень щепетильна в своих расчётах. У миссис Мейсон уже есть отдельная палата?'

'Это, — сказала моя маленькая проводница приглушённым тоном, — наша управляющая.
Она всё спланировала. Замечательная голова!' 'Неужели? — заметил я.
'Я бы хотел её поздравить.'

— «Боюсь, у нас нет времени, — вернувшись, сказала она, выглядя взволнованной, — и хозяйка не одобряет, когда кто-то его тратит впустую. Вы не напишете своё имя в нашей книге посетителей?»

 «С удовольствием, — сказал я, — и я приду снова, когда мне что-нибудь понадобится». И я написал своё имя — конечно, плохо, как всегда пишут люди
Я записываю в книгу посетителей, но с тем живым удовольствием, которое люди всегда испытывают, когда пишут свои имена. Почему, я так и не смог понять. На выходе я встретил администратора. Она стояла лицом к лицу с двумя дамами, старой и молодой, в чёрном, которые опирались на свои зонтики с видом дружелюбной нерешительности и неуверенно обратились к ней: «На прошлой неделе у меня было полтора дня, — сказала одна из них довольно слабым голосом, — а у вас? — я вам нужна для чего-нибудь в это...?»

Управляющая посмотрела на неё с некоторым нетерпением. «Если вы мне понадобитесь, я вас позову».
— Пошлите за мисс Гипс, — сказала она. В этот момент дверь за мной закрылась, так что я не знаю, как мисс Гипс ушла.

 Что касается меня, то я прошла по Кокпур-стрит, через Ватерлоо-Плейс,
а затем по Пикадилли, размышляя о миссис Прэгг и мисс
Кэмблвелл и обо всех их сомнениях. Стоя под защитой большого полицейского на одном из ваших ценных железных укрытий посреди улицы, я вдруг увидел, как чёрно-белый зонтик с оборками закрылся почти у меня перед носом. Его владелица наклонилась над экипажем и сказала:
- Как поживаете, мисс...? Боже мой, как же я глупа в именах! Мисс
Чикаго-юных-леди-кто-РАН-до-не-не-моя-адрес? Теперь я
нашел вас, просто поп в----'

- Я вынужден попросить вас ехать дальше, мадам, - сказал полицейский.

- Как только эта юная леди появится. Вот! Итак, моя дорогая, что сказала
родственница? Я жаждал узнать.

И прежде чем я осознал еще кое-что, я уже величественно катил по Риджент-стрит
в экипаже миссис Торквилин.





VII



Ты сейчас идешь туда? - продолжала миссис Торквилин. - Потому что я всего лишь
— Я могу подвезти вас куда угодно, — сказала она.
— О, ни в коем случае, спасибо, миссис Торквилин, — ответил я. — Я уже был там.

Миссис Торквилин посмотрела на меня с необычным выражением лица. С одной стороны, она была
искренне шокирована, с другой — чрезвычайно любопытна, взволнована
предвкушением и при этом доброжелательна.

- Вы не ладите, - сказала она. - Что я тебе говорила? "Попомните мои слова:" я
сказал Чарли Mafferton, "что ребенок знает, что впереди
ее!" Но молись давай. Что случилось?'

Я пошел дальше и рассказал миссис Торквилин о том, что произошло, так же подробно, как и раньше.
Я рассказал вам, но, боюсь, не совсем так, как нужно, потому что она была очень
развеселилась; и я полагаю, что если история моего разговора с миссис Портерис
вызвала у вас какие-то чувства, то это было сочувствие ко мне. По крайней мере, я так и задумал. Но я был так счастлив в экипаже миссис Торквилин и так рад, что разговариваю с кем-то знакомым, что изо всех сил старался как можно забавнее рассказать о нежных приветствиях моей родственницы, и это продолжалось всю дорогу до «Метрополя», где меня должны были высадить.
Я всегда называл её «моя родственница», потому что миссис Торквилин казалась мне
наслаждаться выражением лица. Кстати, тоже, я рассказал ей о моих планах,
и показал ее адреса у меня было от Леди-гид, и она была
достаточно сказать, что если бы я не нашел их удовлетворительными, я должна дать ей
знаю, и она могла отправить меня в лицо своего знакомого, где я
должна быть очень удобной, дорогой; и я поверил ей. "Видите ли, - сказала она, -
"Я хотела бы немного поинтересоваться вашими планами, потому что вы, кажется,
единственная настоящая американская девушка, которую я встретила за все время
моих путешествий. Нью-йоркские были всего лишь английскими подделками — я не
мог их терпеть.

— О! — весело ответил я. — Это только снаружи, миссис
Торквилин. Если бы вы спустились по «Звёздному и Полосатому», то, думаю, нашли бы их довольно американскими.

 — Ну да, — признала миссис Торквилин, — я помню, что так и было.
но как раз в этот момент мы остановились перед «Метрополем», и я попросил её
войти и пообедать со мной. «Боже мой, дитя, нет, я должна идти!» — сказала она, но я применил все свои уговоры и представил, как мне ужасно одиноко, и миссис Торквилин заколебалась. В тот момент, когда она колебалась, из столовой донёсся
аппетитное предложение жареных камбалочек. Какие мелочи способствуют важным результатам! Я не знаю ничего, за что я был бы так благодарен, как за этот лёгкий аромат. Миссис Торкилин, почувствовав его, с чувством сказала: «Бедняжка. Я не сомневаюсь, что тебе одиноко. Может, мне действительно стоит немного тебя подбодрить — я приду!»

И мы с миссис Торквилин последовали за блуждающим запахом в
столовую.

У нас был особенно хороший обед, и мы оба получили огромное удовольствие,
хотя миссис Торквилин возмутилась, когда я заказал шампанское, и сказала
это было просто разорительно, и мне действительно нужен был кто-то, кто заботился бы обо мне.
 - Кстати, - сказала она, - ты видел что-нибудь из Маффертонов?
Я сказала ей, что мистер Маффертон оставил свою визитку накануне днем,
но меня не было дома. - Вас не было дома? - спросила миссис Торквилин. — Какая жалость! — сказала я.
Нет, мне было не очень жаль, потому что я чувствовала себя настолько неуверенно,
что была уверена, что не смогу вдумчиво обсуждать ни одну из любимых тем мистера Маффертона,
и он вряд ли получил бы удовольствие от своего визита. — О! Думаю, получил бы, — сказала миссис.
Торквилин. «Какое отношение к этому имеет «разумная дискуссия»?
 Я очень хорошо знаю Маффертонов, — продолжила она, пристально глядя на меня.
— Отличная семья — кузены лорда Маффертона из Маффертона.
 У Чарли достаточно, но не слишком, я бы сказала, денег. Однако, это
ни здесь, ни там, для него нет дорогих привычек, к моему
знания.'

- Вообразите, - сказал я, - его двоюродный брат господа! И все же он не
немного надменный! Ты когда-нибудь видел Господа, Миссис Torquilin?'

- Благослови ребенка, да! Спустились на ужин с ним не один раз!
— Между нами говоря, — доверительно сказала миссис Торквилин, — он старый грубиян — не больше и не меньше! Но нельзя грубить такому человеку. Одному Богу известно, что он может сказать в ответ! Но Чарли вполне способен щелкнуть его по носу. Попробуйте-ка вот это мороженое.

Мне было очень интересно. — Чем занимался мистер Маффертон?- Я
спросила.

- У меня пока нет оснований полагать, что он это сделал, - ответила миссис Торквилин,
как мне показалось, немного сердито. - Возможно, он и не сделает этого.

"Я уверена, что надеюсь, что нет", - ответила я. "Мистер Маффертон такой милый, что это
Было бы жаль, если бы у него возникли проблемы с родственниками, особенно если
один из них — лорд.

 — Тогда не позволяйте ему! — сказала миссис Торквилин ещё более сердито, чем прежде.

 — Вы думаете, я могла бы как-то повлиять на него? — спросила я её. — Я
очень в этом сомневаюсь. Мистер Маффертон не производит на меня впечатления человека,
подверженного влиянию дам. Но если бы я знала обстоятельства, я бы попыталась.

'О, да ладно тебе, дитя!' — возразила миссис Торквилин, складывая салфетку.
'Ты слишком глупа. Я навещу Маффертонов через день или два и расскажу им.
скажите им, что я о вас думаю. Больше вам ничего не нужно? Тогда
давайте уйдём и освободим место для кого-нибудь другого.
 И я последовал за миссис

 Торкилин из комнаты, смутно осознавая, что она имеет
веское слово в управлении отелем и была достаточно любезна, чтобы угостить меня обедом. Мой друг не попрощался со мной в холле. - Я бы хотел увидеть
место, - сказала она. - Возьмите меня в гостиную.'

Миссис Torquilin очень восхищался гостиной. "Роскошно!" - воскликнула она.
"Роскошно!" И, обходя его с ней, я почувствовал особое волнение.
Я испытывал своего рода удовольствие от того, что из нас двоих я лучше знаком с этим местом, и
небольшую гордость за его роскошь, которая, как мне всегда говорили, была
специально создана для удобства американцев. Я был так поглощён этими
чувствами и замечаниями миссис Торквилин, что не заметил двух дам на
диване в конце комнаты, пока мы не оказались почти перед ними. Затем я заметил, что одна из дам сидела, выпрямившись,
устремив на меня суровый, величественный взгляд, очевидно, застыв от
негодования; я также заметил, что это была миссис Портерис. Другая дама,
В ржаво-чёрном платье, как я и предполагала, она сидела в дальнем конце дивана,
действительно сильно увядшая.

'Мисс Уик,' торжественно произнесла миссис Портерис, вставая, 'я
ходила по магазинам в перерыве, но моя подруга мисс Пёркисс — это мисс
Пёркисс, мисс Пёркисс, это мисс Уик, ваша родственница из Чикаго, с которой вы так любезно согласились подружиться. Мисс Пёркисс здесь с десяти часов. Вы извините её за то, что она встала, — она, я бы сказал, почти в обмороке!Я повернулся к миссис Торквилин.

'Миссис Торквилин,' — сказал я, — 'это моя родственница, миссис Портерис. Миссис
Портерис - миссис Торквилин."В Америке мы всегда представляем друг друга.

Но я был поражен переменой в миссис Торквилин. Казалось, она
стала на целых два дюйма выше и смотрела на миссис Портерис
через очки на палочке самым необъяснимым образом,
с ее губами, действительно очень твердо сжатыми в подобии презрительной улыбки.

- Миссис Каммерс Портерис!— сказала она. — Да, я думаю, миссис Каммерс Портерис меня знает. Ты не говорила мне, дорогая, что миссис Портерис — твоя родственница, но тебе не стоит бояться, что из-за этого я буду хуже о тебе думать.

— Хеппи, — сказала миссис Портерис, вздёрнув подбородок, но явно нервничая, — мне жаль, что твой характер остался прежним, как и всегда.

Миссис Торквилин открыла рот, чтобы ответить, но решительно закрыла его с выражением бесконечного презрения на лице. Затем, к моему удивлению, она села в кресло, и это ясно говорило о её намерении не бросать меня. В тот момент я чувствовал, что отдал бы всё на свете, лишь бы
меня оставили в покое — ситуация была очень неловкой. Единственное, что я мог придумать, — это спросить мисс Пёркисс, не хотят ли они с
Миссис Портерис не отказалась бы от обеда. Мисс Пёркисс на мгновение
взбодрилась и начала расстегивать перчатку, но её лицо вытянулось, когда моя бесчувственная родственница взглядом
остановила её и сказала: «Спасибо, нет, мисс Уик! Мы так долго ждали, что можем легко обойтись без еды ещё немного. Давайте приступим к приготовлениям».
«Возможно, мисс Пёркисс расскажет мисс Уик, что она может ей предложить».
Миссис Портерис, очевидно, пыталась игнорировать миссис Торквилин и
села боком к ней, но не могла скрыть своего беспокойства.

— Конечно! — сказала я, — но мисс Пёркисс должна что-нибудь съесть. Я была
решительно настроена отказаться, но хотела сделать это как можно более любезно.
 — Скажите кому-нибудь, — сказала я слуге, который подошёл, чтобы поворошить угли в камине, —
чтобы принесли немного кларета и крекеров.

 — Печенье, дитя, — вмешалась миссис Торквилин, — вот что ты имеешь в виду. Печенье,
— сказала юная леди служанке, — и поторопитесь, потому что мы хотим немедленно выйти.
— Могу я спросить, какие условия вы собирались предложить мисс Уик? — обратилась она к мисс Пёркисс.

 Мисс Пёркисс дрожащим голосом начала объяснять, что никогда в жизни не делала ничего подобного.
в её прежней жизни, но поскольку миссис Портерис особенно этого желала...

 «Ради твоего же блага, Джейн, — перебила миссис Портерис, — исключительно ради твоего же блага. Я бы не назвала это благодарностью».

Мисс Пёркисс поспешно признала, что это, конечно, для её же блага,
и что миссис Портерис слишком хорошо её знает, чтобы хоть на мгновение поверить,
что она не благодарна; но у меня могла бы быть хорошая спальня на втором этаже,
и я могла бы пользоваться её гостиной весь день, а поскольку меня рекомендовала миссис Портерис, она не стала бы просить о многом. Что ж,
если бы были костры, свет, возможность пользоваться ванной и пианино, сапогами и приглашать друзей на ужин, то и всё.

'Это совершенно невозможно!' — сказала миссис Торквилин. 'Мне жаль, что вам пришлось
приехать. В первую очередь, боюсь, мой юный друг, - с
акцент и беглый взгляд на стул Миссис Portheris, что бы найти его
скучно в верхней Бейкер-стрит. Во второй' - г-жа. Торквилин поколебался
мгновение, а затем решился: "Я снял квартиру на сезон,
и мисс Вик приедет ко мне. Полагаю, это и есть наш маленький план, моя
дорогая, — с многозначительной улыбкой обратилась она ко мне. Затем миссис Торквилин посмотрела на
Миссис Portheris как если бы она была бы знать, возможно ли
обнаружить причину, почему мои отношения должны оставаться. Миссис
Portheris Роза, направляться, но со спокойным глаз и твердая стойка. - В таком случае
Я надеюсь, что ты будешь с ней снисходителен, Хеппи, - сказала она. - Помни
что ей чужд наш образ мыслей и поступков, и у нее
вероятно, никогда не было преимуществ воспитания, которые есть у нас с тобой. Однако я не сомневаюсь, что мой племянник, полковник Уик, сделал для неё всё, что мог. Как вы, вероятно, знаете, он стоит своих миллионов.

Миссис Торквилин не уловила сарказма. «Только не я!» — холодно ответила она.
 «Но я уверена, что очень рада это слышать ради мисс Уик. Что касается моего
характера, я заметила, что больше всего о нём знают те, кто его заслуживает.
Не думаю, что вам стоит беспокоиться о своём юном поклоннике, миссис
 Каммерс Портерис».

— Нет, — кротко ответила я, — мне бы не хотелось быть обузой для вас.

Миссис Портерис взяла меня за руку с трогательной нежностью.

— Тогда я оставляю вас, мисс Уик, — сказала она, — на попечение этой леди и
Провидения.

 "Между ними, - сказал я, - я должен очень хорошо провести время". Миссис Портерис отпустила мою руку. "Я чувствую, - сказала она, - что внесла свою лепту по отношению к тебе; но помни, если тебе когда-нибудь понадобится дом, мисс Перкисс приютит тебя. Когда сомневаешься..."

- Играйте козырями!— сказала миссис Торквилин, стоя у окна спиной ко всем нам. — Я всегда так делаю. Это ваш экипаж стоит снаружи, миссис Каммерс Портерис?— Да, — ответила моя родственница, не сдержавшись. — Надеюсь, вы не возражаете?— О, нисколько. Но лошади кажутся очень норовистыми.

- Ну, Мисс Перкисс! - сказал мой родственник.

'Вино и печенье, дорогая моя, - сказала Мисс Перкисс, просто
приехав'.

Но миссис Портерис с величественной неопределенностью поклонилась миссис
Торквилин в спину.

- Пойдемте, мисс Перкисс! - снова скомандовала она. «Вы можете взять сэндвич в «А. Б. К.».

И мисс Пёркисс встала и последовала за моей родственницей, что было самым печальным из всего.

Как только они вышли из комнаты, миссис Торквилин повернулась ко мне.  «Полагаю, вы задаётесь вопросом, почему и зачем всё это», — сказала она мне, её щёки раскраснелись, а глаза сверкали.
«Это долгая история, и я расскажу её вам в другой раз. Но в конце концов всё сводится к тому, что мы с этим существом поженились в одной семье. Мой муж и покойный Джон Портерис, бедняга, были сводными братьями, а у этой старой кошки хватило наглости... но сейчас нет смысла вдаваться в подробности. Всё, что я могу сказать, — она, как правило, получает по заслугам, когда встречает меня.
Я не потерплю никаких шалостей с миссис Каммерс Портерис, моя
дорогая, и она прекрасно это знает!

 «Вы были очень любезны, миссис
 Торквилин, — сказала я, — потому что я лучше пойду куда угодно, только не к мисс Пёркисс».
но мне жаль, что тебе пришлось...

- Сболтнуть чепуху? Ни капельки, моя дорогая... я не шутил. Двое - это
в любой день лучше, чем один - у меня достаточно места в моей маленькой квартирке, и если
ты хочешь разделить расходы, я не буду возражать. Во всяком случае, мы
но можете попробовать его, и он будет показывать очень хорошие чувства по отношению к
Maffertons. Я, конечно, не большой любитель вечеринок, но мы как-нибудь развлечёмся — немного повеселимся, это никому не повредит.

Затем я поцеловал миссис Торквилин, а она поцеловала меня, и я сказал ей, как я ей благодарен, и спросил, действительно ли она
Она задумалась, и миссис Торквилин сказала, что, по её мнению, недостаточно того, что я должна остаться с «этой женщиной», имея в виду мою родственницу, и что я должна прийти на следующий день, чтобы обсудить, как лучше всё уладить. «И пока я думаю об этом, дитя, вот мой адрес», — продолжила моя подруга, доставая свою визитницу и внимательно наблюдая за мной с лёгкой улыбкой на губах. Я посмотрела на неё. Думаю, моё смущение немного позабавило её,
потому что на карточке было написано: «Леди Торквилин, Кадоган-Мэншнс, 102, Юго-Запад». Я не знал, что сказать. И всё это время я называл титулованную даму «миссис».
время! Все-таки, размышлял я, она вряд ли бы был так добр ко мне, если
Я обидел ее очень сильно, и если бы она была конкретное о ней
название она могла бы упомянуть об этом.

"Похоже, - сказал я, - что я совершаю ошибку. Я ожидал, что буду совершать ошибки в этой стране.
Но мне жаль, что я начал с тебя".

"Глупости, дитя мое!" - возразила она. «Это была всего лишь моя маленькая шутка — и я
заставил Чарли Маффертона оставить её себе. В ручке почти ничего нет,
уверяю вас, — кроме лишней полукроны в банкнотах!» И леди
Торквилин протянула мне руку на прощание.

«До свидания, — сказала я. — Я думаю, что ручки всё равно хороши». И
тогда — мне неловко это писать, но это случилось — я кое о чём подумала. Я была полна решимости больше не совершать ошибок, если смогу их предотвратить.

— Пожалуйста, скажите мне, — сказал я, — потому что, видите ли, я не могу знать наверняка, — должен ли я называть вас «ваша светлость» или «моя леди»?— Не говорите чепухи! — сказала леди Торквилин. — Вы должны называть меня по имени. Вы слишком странный. Будь хорошим ребёнком и не опаздывай завтра.





VIII

Если бы у меня был собственный дом на Портман-стрит, — заметила леди Торквилин.
На следующий день, когда мы пили чай у неё дома, она сказала: «Я могла бы сделать так, чтобы вам было гораздо удобнее. Здесь у нас немного тесновато — «многолюдно», как вы говорите в Америке. Но нельзя съесть свой торт и при этом оставить его себе».

 «Что вы сделали, леди Торквилин, — спросил я, — со своим тортом?»

— Пусть так, — сказала моя подруга, — двадцать пять гиней в неделю, дорогая, это кое-что для бедной женщины. В прошлом сезоне он приносил только двадцать, и мне стоило целое состояние привести его в порядок после того, как в нём жили свиньи. За дополнительные пять я должна быть благодарна герцогине.

- Вы действительно отдали его герцогине? - Спросила я с глубоким интересом. - Как
мило!

- Действительно, я этого не делала! Но герцогиня переехала жить за угол,
и, как следствие, арендная плата выросла. Ты не представляешь, что это значит для
владельцев недвижимости в Лондоне, что герцогиня живет за углом,
дитя мое. Это значит все. Не то чтобы я владела Портман-стрит
на правах собственности — я лишь арендую её, — и леди Торквилин вздохнула. Это естественным образом привело нас к финансовым вопросам, и мы мило, разумно и практично обсудили наши совместные расходы. Для меня это не имеет значения
кто бы что ни говорил о нашем соглашении, но я должен сказать, что я нашел отличный
повод для протеста против его щедрости по отношению ко мне. "Чепуха!" - неизменно говорила
Леди Торквилин: "Не будь глупым котенком! Вероятно, это
меньше, чем вы заплатили бы в хорошем частном отеле - в этом преимущество для
вас. Каждый раз, когда мы будем брать кэб, это будет стоить всего по шесть пенсов, а не по шиллингу — в этом преимущество для меня, и немалое, потому что кэбы разоряют меня. И я уверена, что вы сэкономите мне много шагов, моя дорогая! Так что не будем больше об этом говорить, а пойдёмте за вашими коробками.

Итак, я наконец-то вернулся в «Метрополь» и, закрывая последний чемодан,
заметил на каминной полке свежую открытку. Это была ещё одна открытка от мистера Чарльза
Маффертона, а на обратной стороне карандашом было написано: «Надеюсь, у вас
не возникло никаких трудностей. Буду рад быть вам чем-то полезен.
Пожалуйста, сообщите мне ваш постоянный адрес как можно скорее, так как
мать и сёстры хотели бы навестить вас. — Г. М. Это было мило,
добро и дружелюбно, и я тщетно пытался сопоставить это с тем, что я
слышал об английской чопорности, замкнутости и сдержанности. Я бы
написать мистеру Маффертону, подумала я, в тот же вечер. Я предположила, что под
матерью он подразумевал свою собственную, но это выражение показалось мне странным.
В Америке мы указываем наши родители, и ссылка на 'мать' есть
вероятно, будет проведена вернуться к Еве. Но в Англии вы, как и все
виды различения статей, не так ли?

Квартира леди Торквилин была новой, обычной американской квартирой, а не на втором или третьем этаже старомодного лондонского дома, и,
к счастью, в ней был лифт. Лифт был очень
маленький, но мужчина в нижнем холле, казалось, испытывал благоговейный трепет перед ним
. - Чтобы поднять эти коробки на этом лифте, мисс, - сказал он, когда
Я и мои стволы представились, 'она 'Ave, чтобы сделать три поездки на
наименее' - и он посмотрел на меня весьма укоризненно. Изделий хочешь
их потушить?- Сказал я, - леди Torquilin по квартире. - Это номер четыре, -
он сказал: 'хорошей стороны вверх. Если вы не возражаете против лишних шести пенсов,
мисс, я мог бы попросить человека с улицы помочь мне с ними - они действительно
размер!" - сказал я во что бы то ни стало, и вскоре мои препятствия возросли
с большой тщательностью, по одному предмету за раз. Акустические
свойства особняка Кадоган поразительны. Стоя у подножия
этого лифта, как бы поощряя его работу, я не мог не слышать, как
леди Торкилин принимает мои чемоданы, вперемешку с более тихими
голосами её служанок. Это был такой тёплый приём,
выраженный в таких ярких выражениях, что я подумал, что должен
сам присутствовать при этом, чтобы выразить свою признательность; и
следующий человек надел на себя две сумки обычного размера,
чтобы я мог подняться одновременно с ним. «Мы получили наши заказы,
барышня, чтобы pertickeler о WOT она несет, Мисс, - сказал он, когда я
думал, багажник или два может сопровождать меня. - Понимаете, если что-то пойдет
не так она работает, Мисс, нет говорю изделий мы будем!'--и мы
торжественно начали расти. "Дамы в особняках обычно не слишком часто пользуются
лифтом, - заметил он далее, - особенно когда едут
вниз. Они жалуются, что лифт опускается".

"Я всегда буду подниматься и опускаться в нем", - сказал я. "Я не возражаю против того, чтобы
тонуть. Я к этому привык".

"Очень хорошо, мисс. Вам нужно только нажать на кнопку, и она поднимется;
— Это очень удобно, мисс, — смиренно ответил он, отворяя решётчатую дверь в квартиру леди Торквилин, где моя хозяйка стояла, сложив руки на груди, а две служанки почтительно стояли позади неё, наблюдая за тем, как выносят мой багаж. После того как она поприветствовала меня:
«По-своему это любопытно, — сказала леди Торквилин, — но что с этим делать, знает только Бог — если только мы не сдадим его в субаренду». Потребовалась немалая сила духа, чтобы сказать ей, что впереди ещё два.
Следующего она назвала ненормальным, а третьего — уродом.
амбар — просто. И я должен сказать, что мои чемоданы действительно выглядели внушительно в квартире леди
Торквилин. В конце концов, однако, благодаря изобретательности с нашей стороны и силе с
стороны служанок, мы «разместили» весь мой багаж, как выразилась леди Торквилин, и я был готов к своему первому одобренному и признанному опыту в вашем мегаполисе.

Это произошло в тот же день. — Я собираюсь пригласить вас, — сказала леди Торквилин за обедом, — к миссис Фрай Гамильтон «на дом». Ей нравятся американцы, и её
вечеринки — «мероприятия», как их называют светские идиоты, — отвратительное слово —
в целом, скорее, "чванство", как они говорят. Я думаю, вам понравится. Принять
как можно аккуратно, ум. Надень свое прелестное серое платье; подправь
и эту свою "челку" тоже немного, моя дорогая; и будь готова ровно к пяти.

- Вам не нравится моя челка, леди Торквилин?

«Скажи своей челке, дитя, что в Англии люди не «хлопают» — разве что дверями и пианино. Нет, не могу сказать, что мне это нравится. Зачем тебе лоб, если ты не собираешься его показывать? Мне кажется, я вижу, как сэр
 Гектор, когда был жив, позволял мне носить челку!» И леди
Торкилин взъерошила мне волосы в той любящей, весёлой, бесцеремонной манере,
которая заставляет вас нервно отпрянуть и почувствовать себя
не в своей тарелке. Я пошла в свою комнату, размышляя о том, приведёт ли моя привязанность к леди
Торкилин к тому, что я пожертвую своей чёлкой. Я не могла
серьёзно сказать, что тогда чувствовала себя готовой к этому.

 Мы пошли к миссис Фрай Гамильтон в кэбе — не потому, как сказала леди Торквилин, что она была против омнибусов, особенно когда они не останавливались у самого дома, а потому, что омнибусов не было
очень удобно добираться до той части Кромвель-роуд, где жила миссис Фрай Гамильтон
. Мы осмотрели несколько, прежде чем леди Торквилин сделала свой выбор.
выбор пал на резиновые покрышки, желтые колеса, к которым была привязана лошадь, которая
едва стояла на месте, пока мы садились. Я была ужасно несчастна, он умер так быстро.
но леди Торквилин это понравилось. "Он совершенно свежий, бедняжка!
дорогой!" - сказала она. «У меня сердце разрывается, когда я еду за этим несчастным,
измученным существом с опущенной головой». Я сказал: «Да, я
подумал, что он действительно очень устал, и спросил леди Торквилин, заметила ли она, как он
Он покачал головой. «Бедняжка! — ответила она. — У него болит рот».
 «Представь, что у тебя был бы совершенно больной рот, и в нём что-то застряло, а
мужчина дёргал бы за поводья...» Но я больше не могла этого выносить; я просунула свой зонтик в дверь наверху.

 — Пусть перестанет трястись! — крикнула я кучеру. — Это просто привычка, мисс, — ответил кучер, а затем, когда лошадь сбавила шаг, хлестнул её кнутом. Леди Торквилин тут же погрозила ему зонтиком. «Если вы будете бить свою лошадь, — решительно заявила она, — я выйду из кареты». Не думаю, что я когда-либо ездила в кэбе с леди Торквилин с тех пор, как наши зонтики не проваливались сквозь крышу, когда мы делали подобные заявления извозчику. Леди Торквилин обычно страдала из-за бедной лошади, а я — из-за себя. Это оживляет самую монотонную поездку, но сильно действует на нервы. Обычно я прошу четырёхколёсный экипаж, но леди Торквилин презирает четырёхколёсные экипажи и заявляет, что с таким же успехом могла бы ездить в Британском музее. Она говорит, что я привыкну, если буду отвлекаться и говорить о чём-нибудь другом, и я стараюсь, но процесс этот очень болезненный.

 Когда мы приехали к миссис Фрай Гамильтон, я позвонила в колокольчик.

'Благослови тебя Господь, дитя!' — сказала леди Торквилин, — 'это не так. Они примут тебя за гувернантку, настройщика пианино или за счёт!
— Это подобает гостям. — И с этими словами леди Торквилин громко постучала и зазвонила в колокольчик — такого стука и звона я никогда в жизни не слышал. В Америке у нас есть только один вид колокольчиков — для всех, от мэра города до человека, который продаёт гипсовых Купидонов и принимает старую одежду на хранение. Мы, как нация, подходим к дверным звонкам друг друга с гораздо большим почтением, и в том, как мы представляемся, есть определённое смирение.

 Я чувствовал себя неловко на пороге дома миссис Фрай Гамильтон, как будто я был не тем, кем был.
В общем, стоит ли поднимать весь этот шум. С тех пор я был вынужден сам стучать и звонить в дверь, потому что леди Торквилин хочет, чтобы я был как можно более воспитанным; но стук всегда получался неполным, а звонок — неэффективным. Я просто не умею этого делать. И когда лакей открывает дверь, я чувствую, что на моём лице написано: «Это всего лишь я!»"Стук и звон!" - говорит леди Торквилин.
насмешливо: "Это стук и звон!" Леди Торквилин любит
аллитерацию.

Внутри довольно много людей поднимались и спускались по узкому коридору.
лестница, которая взбиралась вдоль стены, занимая как можно меньше места
и очень много людей находилось в комнате на первом этаже, где
раздавались закуски. Все они были красиво одеты - если бы
Я кое-чему научился в Англии, но только не тому, чтобы судить об англичанах.
по одежде, которую они носят в Америке - и они двигались с большой точностью.
как правило, они производили тот приятный шорох, который
мы знаем, что это означает шелковую основу. Шелест был единственной формой
общения, которая казалась общей, но я заметил, что разговор продолжался
в нескольких группах по два-три человека. И я никогда не видел, чтобы кто-то так красиво поднимался и спускался по лестнице — даже дамы весом, я бы сказал, около двухсот фунтов каждая, что вы должны уменьшить, чтобы «ошеломить» себя. Леди Торкилин с большой простотой и прямотой провела меня в столовую и попросила одну из трёх служанок в белых чепцах, стоявших за столом, подать нам чай. Я не могу передать, как мне не хватает ваших слуг в этой стране. Она спросила, не хочу ли я бисквит или
сэндвич с кресс-салатом или что-нибудь в этом роде. "Но, - сказал я, - где миссис Фрай Гамильтон? - Меня
не представили".

"Всему свое время", - сказала леди Торквилин. - Лучше всего выпить наш
чай, когда мы сможем его достать - мы не сможем развернуться здесь за полчаса
!— и леди Торквилин невозмутимо взяла ещё один сэндвич. — Попробуйте сливовый пирог, — посоветовала она мне вполголоса. — Бузард — я вижу это с первого взгляда! Я вынуждена себя сдерживать.

И я попробовала сливовый пирог, но с чувством вины и опасением, что миссис Фрай Гамильтон может появиться в дверях и, естественно,
удивлена тем, что совершенно незнакомый человек угостил ее угощением.
Я заметила, что почти все остальные сделали то же самое, и что никто
совсем не казался взволнованным; но я занимала не меньшую часть тени леди Торквилин
я все равно, как мог, и по дороге наверх умолял ее, говоря:
"У меня есть хоть крошки?" Я чувствовал, что потребуется больше мужества, чем
У меня было, чтобы встретиться с миссис Фрай Гамильтон с остатками её сущности,
приобретёнными до того, как я узнал её, цеплялась за меня. Но прятаться было бесполезно,
и это казалось ненужным.

— Вы уже пили чай? — спросила миссис Фрай Гамильтон у леди Торквилин, обращаясь к нам обеим, когда мы проходили мимо неё, и леди Торквилин
сказала: «Да, спасибо», — как можно более непринуждённо.

 Леди Торквилин успела сказать, что я американка.

 — Правда? — заметила миссис Фрай Гамильтон, снова взглянув на меня. — Как мило.
Единственный, кто у меня есть на сегодняшний день, я думаю. И нам пришлось освободить место для
кого-то другого. Но именно тогда у меня впервые возникло любопытное ощущение, что я привязан к верёвке и меня куда-то ведут, которое я более или менее ощущаю в
Лондоне с тех пор.
сегодня была только одна миссис Фрай Гамильтон.

Леди Торквилин заявила, оглядев комнату, что не увидела ни единой знакомой души.
итак, мы прошли в угол, сели и
начал говорить в тех спазмах незаинтересованности, которые всегда нападают на людей
которые приходят друг с другом. Сейчас..."Вот эта милая маленькая миссис
Пастель-Джонс!— сказала леди Торквилин, — я должна пойти и поговорить с ней! — и
я осталась одна, чтобы полюбоваться фарфором. Я не
удивлена, что вы так любите его в лондонских гостиных. Кажется,
Единственное, что можно содержать в чистоте. Однако мимо миссис Фрай Гамильтон проходило так много людей, что фарфор вскоре перестал меня интересовать. Среди людей было много дам — внушительное количество пожилых,
полных, румяных, седовласых дам в чёрном, которые показались мне
на удивление здоровыми для их возраста; дамы средних лет, скорее бледные и худые, с узкими скулами, высокими дугообразными носами,
милыми лицами и большим количеством чёрного кружева и гагата,
накинутого на плечи; и молодые дамы, которые, конечно, были самыми первыми
Английские барышни, которых я когда-либо видел в английской гостиной. Полагаю, вы привыкли к ним; вы не знаете, какими они были для меня — вы не смогли бы понять Они вызвали у меня сильный интерес, удивление и восхищение. Я никогда раньше не видел ничего столь высокого, сильного, красивого и цветущего, с такими ясными, чистыми глазами, такими красивыми красными губами и таким отменным аппетитом. Мне казалось, что каждый из них был воплощением её ранних лет, когда она ела хлеб с маслом, молочные пудинги и ложилась спать в половине десятого, и эти воплощения были очаровательно похожи друг на друга. Английская
юная леди предстала передо мной в гостиной миссис Фрай Гамильтон как
необыкновенное произведение искусства — почти во всех случаях ростом
пять футов восемь дюймов, а в некоторых и того меньше.
ростом в шесть футов. Её маленькая мама казалась рядом с ней карлицей, и когда она по-доброму улыбалась мужчине, которого ей представляли, он выглядел совсем незначительным, даже если у него были квадратные, развёрнутые назад плечи, по которым я научился узнавать военных в этой стране. У нас в Америке нет ничего подобного, в таких же масштабах, хотя у нас гораздо больше воздуха для дыхания и овощей для еды, чем у вас. Я знала, что меня всегда считали
«большой девочкой», но рядом с этими крепкими молодыми женщинами я чувствовала себя
довольно бедное создание, без мускулистого преимущества в мою пользу. Они
часто улыбались, но я не видел, чтобы они много говорили — казалось,
им было достаточно просто быть; и у них был задумчивый вид, как будто
они были в чём-то новичками и ещё не совсем определились. И пока они
размышляли, они часто краснели, что было просто мило. Пока я размышлял над этим, я увидел, как леди Торквилин направляется ко мне, а за ней, слегка вытянув подбородок, следует одна из самых высоких, самых розовых, самых развитых и самых искусно сшитых из всех, кто был на балу.
и опустила глаза, и на её лице появилось милое выражение, когда она делала то, что ей
сказали.

'Моя дорогая,' — сказала леди Торквилин, — 'это мисс Глэдис Фортескью.
Глэдис — мисс Уик, моя подруга из Чикаго. У мисс Фортескью есть
брат в Америке, так что вам будет о чём поболтать.'

'Как поживаете?' — спросила мисс Фортескью. Она сказала это очень быстро, с милой улыбкой и интересным механическим движением головы, одновременно краснея, и мы пожали друг другу руки. То есть, я думаю, один из нас пожал, хотя я не могу с уверенностью сказать, кто именно. Насколько я помню,
В процессе было два взмаха, но они не пересекались, и один из них — кажется, мой — не «вышел», как говорят в теннисе. Мой взмах начинался ниоткуда и заканчивался сам по себе — обычный американский взмах, основанный на мышечной системе, которая у нас в ходу. Мисс
Фортескью сделал быстрое, судорожное движение, которое началось с её
плеча и завершилось с определённой силой. В нём также был небольшой толчок, и оно как бы взорвалось в воздухе. В то же время я
заметил очки маленького человечка, который стоял рядом с мисс Фортескью в большой опасности
из-за локтя. Затем я вспомнил и понял ощущение
вывиха, которое я испытал после рукопожатия с миссис Фрай
Гамильтон, и который я в замешательстве момента приписал тому, что
меня, так сказать, выставили американцем.

- Вы знаете моего брата? - спросила мисс Фортескью.

"Боюсь, что нет", - ответил я. "Где он живет?"

"В Соединенных Штатах", - ответила мисс Фортескью. "Он уехал туда шесть
месяцев назад с другом. Возможно, вы знаете его друга - мистера Колфакса.

Я сказал, что знаю двух или трёх мистеров Колфаксов, но ни один из них не был
англичанином — по крайней мере, уже давно; и знает ли мисс
Фортескью, в какую именно часть Союза отправились её брат и его друг? «Знаете, — сказал я, — у нас территория в три миллиона квадратных миль».
Осмелюсь предположить, что я упомянул нашу территорию с некоторой простительной гордостью. Это то, на что мы обычно обращаем внимание в Америке.

 Я бы не подумала, что в этом есть что-то особенно смешное, но мисс Фортескью мило рассмеялась. «Я помню, как узнала об этом
«От моей гувернантки», — сказала она. «Мой брат на Западе — либо в городе Миннеаполисе и штате Миннесота, либо в городе Миннесоте и штате Миннеаполис. Я никогда не знаю, не посмотрев его адрес, что там первым. Но, полагаю, в Соединённых Штатах много людей — вы можете легко его не найти».

— У нас есть шестьдесят миллионов, мисс Фортескью, — сказал я, и мисс Фортескью
ответила, что в таком случае она не понимает, как мы можем кого-то знать, и после этого разговор на несколько секунд затих,
и мы оба посмотрели на других людей.

- Я никогда не была в Америке, - сказала мисс Фортескью. - Я бы хотела.
Съездить. Там очень холодно?

Я больше не упоминала об этом районе. "В некоторых местах", - сказал я.

"Мне бы это не понравилось. Но, с другой стороны, у вас есть начинка для пальцев ног - это, должно быть,
приятно.

Я согласился, хотя и не понимал, о чём она говорит, пока мисс Фортескью
не упомянула о катании на коньках. Мисс Фортескью подумала, что катание на коньках
тоже должно быть приятным, а потом предположила, что, хотя было холодно, мы
всегда выходили на улицу подготовленными. И разговор снова затих.
К счастью, джентльмен в другом конце комнаты, где стояло пианино,
В этот момент он начал петь что-то очень жалобное, плаксивое и неуютное,
с припевом «Я так тебя люблю», который обычно рифмовался со словом «горе» — обращение к кому-то, кого он называл «Дорогой-р-р
Услышь-р-р-т!» так высоко, как только мог, сильно закатывая глаза,
как будто ему было больно. И в тот момент ему не нужно было говорить.

Когда он закончил, мисс Фортескью спросила меня, не правда ли, это было восхитительно,
и я ответила, что да, — она знает имя этого джентльмена? Мисс Фортескью
сказала, что нет, но, возможно, леди Торквилин знает. И тут, как раз когда
Леди Торквилин подошла к нам: «Как вам нравится Англия?» — спросила мисс Фортескью.



 «Ну что ж, — спросила леди Торквилин, когда мы ехали домой в другом экипаже, — что
вы с Глэдис Фортескью нашли сказать друг другу?»

Я совершенно искренне ответил, что в тот момент не помнил, но я восхищался мисс Фортескью — тоже с большой искренностью — с таким энтузиазмом,
что, осмелюсь предположить, леди Торквилин подумала, что мы прекрасно поладили.

И мне интересно, что бы она сказала, если бы мисс Фортескью спросили о нашем
разговоре.





IX

Вы уверены, что знаете, куда идёте?- сказала леди Торквилин,
имея в виду «Армию и флот». «Помните, омнибус «Виктория» на
Слоун-сквер; проезд стоит пенни, не больше. Вы должны научиться беречь свои пенни. А теперь, что вы будете делать для меня в магазинах?»

«Пачка лёгкого силурийского; ваши пилюли с камфорой и аконитом; спросить, как долго они собираются возиться с чемоданом, который они чинят для вас…»

«Чемодан, который они перетягивают заново. Да, продолжайте!»

«И сколько они берут за чистку красных штор».

«И пожаловаться на свечи», — добавила леди Торквилин.

- И пожаловаться на свечи.

— Да. Не забудь про свечи, дорогая. Посмотрим, что они сделают. И мне очень жаль, что я не могу пойти с тобой в музей мадам Тюссо, но ты же знаешь, я
всё утро бегала туда-сюда, и все эти восковые фигуры с их идиотскими выражениями лиц просто доконают меня!
Я просто прилягу ненадолго и пойду с тобой в другой раз; я бы не смог
долго стоять и разговаривать с самой королевой! Ты заходишь в
«Подземку», ну, знаешь, в Сент-Джеймсском парке, а выходишь на Бейкер-стрит.
 А куда ты заходишь? И откуда выходишь? Совершенно верно. До свидания, дитя.
Я позвонил, чтобы лифт подъехал четверть часа назад; он, наверное, уже здесь, и мы не должны заставлять его ждать. Поехали! Но дверь лифта была заперта, и мы начали спускаться, когда леди Торквилин поспешила по коридору, остановила лифт и заставила его ждать по своей вине. — Я лишь хочу сказать, дорогая, — прокричала она сквозь решётку, — что
ни при каких обстоятельствах вы не должны садиться в поезд метро или выходить из него, пока он движется. Ни при каких обстоятельствах, — но решётка
медленно исчезла, и остаток наставления леди Торквилин долетел до верха лифта.

Я выполнила все поручения. Меня величественно поднимали
и опускали с одного этажа на другой, и я обнаружила, что всё, что мне было нужно,
находилось на таком большом количестве лестниц, «и поверните направо,
мадам», что я решила, что в магазинах есть лифт для удовольствия. Я мило побеседовал с очень светловолосой молодой
фармацевтом о таблетках в верхних отделах и договорился с мужчиной
в бараньих бакенбардах и фартуке о свечах в нижних отделах. Я увидел то, чего никогда не видел в своей жизни
Прежде всего, это очень любопытная вещь, которая меня чрезвычайно заинтересовала: муж и отец, покупающий одежду для своей жены и дочерей. Вероятно, леди Торквилин посоветовала бы мне сказать «ткани для пошива одежды». В Америке наши мужья и отцы слишком заняты, чтобы делать покупки для своих семей, и я подумала, что мы никогда не были достаточно благодарны за это.
— Я не хочу, чтобы ты ходил в полоску!«Я слышал, как он сказал, когда проходил мимо, полный
сочувствия к ней: «Что за высокомерие!» — подумал я. «В Америке они рады, что мы
участвуем в чём угодно». И я радовался, что это так.

Но, как я уже сказал, я выполнил все поручения леди Торквилин и
в последний раз спускался на первый этаж со старым солдатом в
лифте, когда на одной из остановок вошёл джентльмен и сел напротив
меня. У него был такой вид нарочитого безразличия, что
Я заметил, что многие английские джентльмены носят с собой зонтики, как будто, несмотря на то, что они физически присутствуют, их интерес к жизни остался дома, и он сосредоточил своё внимание на кончике зонтика, как раньше на солонках
пересекая Атлантический океан. И он почти с удивлением посмотрел на меня,
когда я сказала: «Здравствуйте, мистер Маффертон». Как будто он не ожидал, что молодая леди заговорит с ним в лифте. Мисс Уик!
— сказал он, и мы пожали друг другу руки, когда старый солдат выпустил нас. Как странно! Я как раз собирался навестить вас у леди Торквилин. Понимаете, я наконец-то нашёл вас — не благодаря вам — после того, как обыскал всё вокруг.

В его словах был явный упрёк, поэтому, когда мы спускались по лестнице, я сказал мистеру Маффертону, что мне очень жаль, что он так поступил.
из-за меня; что я собирался написать ему в течение дня или двух, но он понятия не имел, сколько времени уходит на то, чтобы обустроиться в квартире, где лифт работает только через определённые промежутки времени. «Но, — сказал я с некоторым любопытством, — как вы меня нашли, мистер Маффертон?» Потому что если и есть что-то интересное, так это узнать, как была получена неожиданная информация о тебе.

«Леди Торквилин написала мне», — ответил мистер Маффертон. — «То есть она упомянула об этом в... в записке, которую вчера оставила. Леди Торквилин», — мистер Маффертон
— Это мой очень старый друг, — продолжил он, — и очень хороший человек, как вы, наверное, уже начинаете понимать.

К этому времени мы дошли до тротуара и стояли, мешая всем
проходить, с болезненной неопределённостью, которая нападает на людей,
не уверенных, стоит ли им расходиться или нет. — Вам кэб, сэр? — спросил один из носильщиков. - Нет! - сказал мистер Маффертон. - Я был
на грани того, - обратился он ко мне, уворачиваясь от мальчика с картонной коробкой, - чтобы
предложить свои услуги в качестве чичероне сегодня днем, если вы и леди
Торквилин был бы достаточно добр, чтобы принять их.

— Извозчика, сэр? — спросил другой швейцар, когда мистер Маффертон, уступая дорогу щеголеватому лакею, сбил с ног маленького ребенка в шляпке с высокой тульей, принадлежавшей даме, которой принадлежал лакей.

— Нет! — сказал мистер Маффертон в довольно раздражённом тоне. — Может, уйдём отсюда? — спросил он меня с мольбой в голосе, и мы пошли в сторону здания парламента. — Насколько я знаю, ничего особенного не происходит, — продолжил он, — но всегда есть ярмарки, а леди Торквилин, я знаю, любит осматривать достопримечательности.

— Сегодня её нет, мистер Маффертон. Она приболела. Я изо всех сил старался убедить её пойти со мной, но она не согласилась. Но я как раз собирался на прогулку, и если вы хотите пойти со мной, я буду очень рад.

Мистер Маффертон выглядел немного смущённым. — Куда вы собирались пойти?"он спросил.

"К мадам Тюссо", - сказал я. "Вы поедете на метро".
отсюда. Садитесь на станции "Сент-Джеймс Парк", а выходите на Бейкер-стрит
Станции-около двадцати пяти минут на авто. И вы не
Я сказал, вспомнив, что мне было сказано, при любом рассмотрении
как бы то ни было, чтобы войти в поезд или выйти из него, пока он движется.

Мистер Маффертон рассмеялся. «Леди Торквилин наставляла вас», — сказал он.
Но он по-прежнему выглядел смущённым, и я подумал, что он, возможно, чувствует себя незваным гостем в моих планах, и, желая его успокоить, сказал:
«Было бы очень любезно с вашей стороны прийти, мистер Маффертон, потому что даже в школе я никогда не мог запомнить английскую историю, а теперь, наверное, ещё больше запутался в ваших династиях. Было бы очень полезно пойти с кем-то, кто знает все даты и какие короли узурпировали власть
их престолов, и кто они правильно принадлежал.'

Г-н Mafferton снова засмеялся. - Надеюсь, вы не ожидаете, что все, что обо мне,
сказал он. - Но если вы не совсем уверены, что мы не маршрутное Леди Torquilin из,
Я отведу вас к Мадам Тюссо с величайшим удовольствием, Мисс
Фитиль'.

— Я совершенно уверена, — весело сказала я мистеру Маффертону. — Она сказала, что все эти восковые фигуры с их идиотскими выражениями лиц сегодня днём просто добьют её! — и мистер Маффертон сказал, что леди Торквилин выразилась очень
изящно, не так ли? И мы вместе вошли в одну из тех больших
гулкие пещеры по бокам улиц, которые вели вниз по пролетам
грязные ступени, мимо человека, который пробивает билеты, и расширяются в
эта граница запустения с яростной звездой, горящей и разгорающейся ярче в
черноте дальнего конца, который является платформой Подземелья
Железная дорога.

- Это, - сказал я мистеру Маффертону, пока мы ходили взад и вперед в ожидании нашего
поезда, - одна из тех вещей, которые я особенно хотел увидеть.

— «Весы за пенни?» — спросил мистер Маффертон, потому что я остановился, чтобы
посмотреть на них.

'Всё целиком, — сказал я, — система метро. Но это
«Это само по себе интересно», — добавил я, вложив монетку и наступив на
кнопку.

 — Пожалуйста, подержите мой зонтик, мистер Маффертон, чтобы я могла узнать всю правду за свои деньги. Мистер Маффертон взял зонтик с несколько озадаченным выражением лица, которое стало ещё более мрачным, когда один из двух джентльменов, только что вышедших на платформу, поклонился ему. — Я думаю, мисс Уик, если вы не возражаете, нам лучше пройти дальше по платформе — так будет проще поймать экипаж, — сказал он таким тоном, который напрочь разрушил мои добрые намерения рассказать ему, что даже правда в этой стране дешевле, чем в Америке, потому что наши весы не работают меньше чем за никель, а это в два с половиной раза дороже, чем пенни. Однако в этот момент со свистом подъехал поезд, мы забрались в вагон, дверь захлопнулась за нами с ужасающей силой — я думаю, что компании, предоставляющие омнибусы, должны быть благодарны за это подземке, — и мы с криком и толпой бросились в чёрную неизвестность. В первые несколько минут мне казалось, что привычная жизнь закончилась и что некое полусознательное существование заполняет промежуток между тем, что было раньше, и тем, что будет снова. Не могу сказать, что мне понравился этот этап. Мне пришло в голову, что мои глаза, уши и лёгкие с таким же успехом можно было оставить дома. Единственным органом, который нашёл себе применение, был мой нос — все чувства, казалось, сосредоточились в этом резком, неприятном запахе. — Что вы думаете о метро? — спросил мистер Маффертон, наклонившись ко мне через грохот.

Я сказал ему, что у меня не было времени проанализировать свои впечатления, и, издав серию
воплей, затих, ожидая, когда появится серость следующей станции.
 Когда это произошло и я убедился, что есть места, где
можно снова оказаться на свету и на воздухе внешнего мира, я
Я задал мистеру Маффертону несколько вопросов о железной дороге, и, отвечая на них, он сказал первое раздражающее меня слово, которое я услышал в Англии.
'Я надеюсь, — заметил он, — что ваш интерес к метро не заставит вас проехать весь круг, чтобы посмотреть, на что оно похоже.'

'Почему вы так надеетесь, мистер Маффертон?' — спросил я. 'Это опасно?'

- Ни в малейшей степени. - ответил он немного смущенно. - Только ... я полагаю, большинству
Американцев нравится "делать полный круг".

"Я не сомневаюсь, что они хотят увидеть, насколько все может быть плохо", - сказал я. "Мы
очень справедливая нация, мистер Маффертон. Но хотя я и не могу понять вашей надежды
в этом вопросе я не думаю, что мне удастся путешествовать на метро.
больше, чем я могу помочь."Потому что на данный момент я почувствовал раздражение. Почему
Мистер Маффертон должен "надеяться" на мое поведение?--Мистер Маффертон не был
моей незамужней тетей! Но он очень вежливо спросил меня, как, по моему мнению, он
сравнивается с «Лифтом» в Нью-Йорке, и я был вынужден сказать ему, что
на самом деле я не считаю, что они вообще сравниваются. «Лифт» был уродлив на
вид, и некоторым людям было не по себе в нём, но он доставлял вас
наилучшее качество воздуха и солнечного света на всём протяжении пути; и если
что-то случится, вы, по крайней мере, увидите, что это было. Мистер
Маффертон ответил, что, по его мнению, он предпочитает темноту, а не
взгляд в чужие окна; и это предпочтение мистера Маффертона
показалось мне позже по-настоящему английским. А после этого мы оба погрузились в раздумья, и я вспомнил старый Лондон с его аббатством,
и Тауэром, и зданием Парламента, и мальчишками-полицейскими,
и памятниками, и десятью тысячами кэбов, которые лежали прямо надо мной.
голова; и странное, приятное ощущение того, что я разрушаю вековые устои и
шучу с историей, почти вытеснило запах метро.
 Чем больше я думал об этом и о том, что сказал мистер Маффертон,
тем больше мне нравилось это чувство огромной свободы по отношению к Лондону,
и к тому времени, как мы добрались до станции «Бейкер-стрит», я уже мог сказать мистеру
Маффертон, с чистой совестью, несмотря на мои похотливые мысли и полусонное состояние, я подумал, что хотел бы объехать
Лондон на метро — «совершить полный круг».





X



Оригинал Т. показался мне снаружи странно внушительным — Мадам Тюссо. Отчасти, я полагаю, потому, что к нему всегда относятся более или менее шутливо, отчасти из-за уютного знакомого названия, а отчасти потому, что ожидания от выставки восковых фигур, естественно, не очень высоки. Я искал что угодно, только не выпуклый купол и флаг, а высокие кирпичные стены учреждения. В этом было что-то гротескно-величественное, что подчёркивалось серьёзным мужчиной у турникета, который взял шиллинги и пропустил нас, а также простором внутри — настолько подчёркивалось, что оно, так сказать, исчезало, и я поймал себя на том, что воспринимаю это место вполне серьёзно — джентльмена в оловянной каске на коне в главном зале внизу, широкие мраморные лестницы, урны по углам, картины маслом на лестничных площадках и всё остальное. Я сразу же начал задавать мистеру Маффертону вопросы приглушённым голосом, каким обычно говорят в таких важных обстоятельствах; но он не был уверен, кто был архитектором, и не мог сказать, откуда был привезён мрамор, и на самом деле не знал, сколько лет существует музей восковых фигур, и не имел ни малейшего представления о том, каков был годовой доход, — на самом деле он, похоже, не считал, что должен быть в курсе этих вопросов. Единственное, что он мог сказать мне наверняка, — это то, что мадам Тюссо умерла, — и я сам это знал. — Честное слово, знаете ли, — сказал мистер Маффертон, — я не был здесь с тех пор, как меня посадили в тюрьму! Я удивился, услышав это замечание, потому что мистер Маффертон обычно был в какой-то степени элегантен в выборе слов, но сейчас я бы так не сказал. Я не нашёл в Англии ничего более понятного, чем язык. Его простота и прямота поначалу, возможно, немного удивляют иностранца, но это быстро проходит, когда привыкаешь, и, осмелюсь сказать, иностранец начинает говорить так же, как и все остальные. В таком случае моя речь, вероятно, станет для меня серьёзным поводом для размышлений, когда я вернусь в Чикаго. В Америке мы обычно ставим все несколько сложнее. Да, я знаю, что вы думаете о старой истории об американцах, которые драпируют ножки своих пианино; но на вашем месте я бы не стал обращать на это внимание. Что касается меня, то я никогда в жизни не видел, чтобы это делали.

 Как только мы вошли в главный зал, где играл оркестр, я не успел сказать ничего, кроме: «Как интересно, мистер
Маффертон! Кто это? И почему он знаменит?»«Мистер Маффертон купил один из красно-золотисто-зелёных каталогов у молодой женщины у двери и почти машинально сунул его мне в руки.

'Полагаю, они очень полные и надёжные, мисс Уик,' — сказал он.
«Вы... вы действительно не должны полагаться на меня. С тех пор, как я окончил школу, прошло столько времени».

Я сказал мистеру Маффертону, что уверен, что это всего лишь скромная отговорка, и что я знаю, что в его голове хранятся тома по английской истории, если он только задумается об этом; и он ответил: «Нет, честное слово, я не думал об этом!»Но к тому времени я уже понял, что нахожусь в непосредственной близости от всех выдающихся королей и королев Англии, и чувства, которые они вызывали, стоя вокруг в такой непринуждённой, осязаемой манере, с коронами на головах, настолько поглотили меня, что по меньшей мере десять
несколько минут мне было достаточно интересно смотреть на них в тишине.
Поэтому я сел на одно из кресел в центре зала, где
люди слушали отрывки оркестра из "The
Гондольеры", и отдался любопытному очарованию этого впечатления
. — «Неплохо», — задумчиво сказал мистер Маффертон, стоя чуть поодаль.
— «Нет, — сказал я, — это прекрасно!» Но я думаю, что он имел в виду
выборы, а я — королей и королев, на которых он не обращал ни малейшего внимания. Но я не стал его за это упрекать — он
Он, в некотором смысле, вырос среди всего этого; он жил в стране, где всегда был король или королева, которые ею правили; он привык к коронам и скипетрам. Он не мог испытывать те же чувства, что человек, родившийся в Чикаго и воспитанный на республиканских принципах. Но для меня эти причудливые группы членов королевской семьи в мантиях и
драгоценностях других времён, одетые не только в свои костюмы, но и в
свои характеры — характеры, по которым их все знают, — были источником
чистого и, пока я сидел там, всё возрастающего удовольствия. Я не возражаю
признаюсь, что мне больше нравятся короли и королевы в музее мадам Тюссо,
чем что-либо ещё, что я видел в Англии, рискуя показаться человеком недалёким. Я знаю, что мистер Джеймс Рассел Лоуэлл, о котором папа всегда говорил, что гордится тем, что может назвать его своим соотечественником, пока тот не стал магометанцем после избрания Кливленда, сказал о них, что они «очень похожи на любую другую английскую партию»; но я бы подумал, что мистер Лоуэлл, возможно, был немного предвзят по отношению к восковым фигурам и нетерпим к тому виду искусства, который они представляют; или, возможно, когда
он сказал, что только что приехал в Лондон и не посещал много английских
вечеринок. Мне кажется, что особое очарование и интерес
дам и джентльменов в музее мадам Тюссо заключаются в искренней
заинтересованности, с которой они демонстрируют свои темпераменты, вкусы и склонности,
что я не нахожу особенно характерным для других английских дам и джентльменов. Однако, как говорит леди Торквилин, «может быть, так оно и есть».
Всё, что я знаю, — это то, что мистер Лоуэлл, с его высоким гарвардским культурным
стандартом, может сказать в осуждение всего, что осталось от вашей
Первые монархи, с моей скромной точки зрения из Чикаго, были мне очень
по душе. Я не мог избавиться от ощущения — и до сих пор не избавился, —
что они были или, по крайней мере, когда-то были настоящими королями
и королевами. Я испытывал к ним уважение; я не мог думать о них,
как я сказал мистеру Маффертону, «как о восковых фигурах», и мне никогда
не приходило в голову, что короны были медными, а драгоценности — стеклянными. Даже сейчас я нахожу это
неприятным воспоминанием и ни за что не вернулся бы в музей мадам Тюссо,
боясь, что короны из латуни и стекла
драгоценности могли бы появиться во второй раз и разрушить иллюзию. Английская история с её замками, окружёнными рвами, рыцарями в доспехах, королями-тиранами и добродетельными королевами всегда казалась мне чем-то вроде сказки — в Америке трудно поверить в средневековые романы, — и вот передо мной ожила сказка:
все любопытные старики, умершие от «избытка миног», или от
плохого настроения, или от обезглавливания, или другими способами, которые
сейчас сочли бы эксцентричными, во всех своих милых старых нарядах и
причёсках,
Красные, синие, золотые и горностаевые мантии с коронами! Между ними
тоже была какая-то общность, которая показалась мне интересной, и я
подумал, что не ожидал этого, ведь некоторые из них были очень
хорошими, а некоторые — очень плохими; но, полагаю, поскольку все они
были королями и королевами, любое другое различие сочли бы
завистливым. Размышляя о них, я поднял глаза и увидел, что мистер
Маффертон зевает.

"Вы впечатлены?" - спросил он, скрывая это за улыбкой.

"Очень впечатлены", - ответила я ему. "В некотором смысле. А вы нет?" - "Я думаю, что они
идиотские, - сказал мистер Маффертон. - Идиотские старые штучки! Я вот тут подумал.
Интересно, что они могли бы вам предложить.

Мистер Маффертон, несомненно, говорил именно так. Я отчетливо помню это.
Потому что я полагался на это, принимая, по мере того как мы ходили по кругу, определенную свободу критики.
у меня были основания полагать, что зависел от этого.
впоследствии, неоправданно.

— Давайте посмотрим на них по отдельности, — сказал я, вставая. — В целом, я нахожу их милыми.
 — Что ж, теперь я им завидую! — ответил мистер Маффертон с большим хладнокровием. Это было удивительно легкомысленно для мистера Маффертона, который обычно был довольно
того, кого можно было бы назвать серьезным человеком, и всего на минуту я растерялся.
Не совсем знал, что сказать. Потом я тоже немного легкомысленно рассмеялся. - Я
полагаю, вы считаете это комплиментом, мистер Маффертон, - сказал я.
Про себя я подумал, что это очень неуклюже. "Я думаю, это номер один" - и
мы остановились перед Вильгельмом Завоевателем, который пригласил Матильду Фландрскую
присесть.

«Не знаю, говорил ли я это», — сказал мистер Маффертон, что поставило меня в неловкое положение, потому что нет ничего более неприятного, чем
принять комплимент, который не был предназначен для вас. Англичане абсолютно лишены такта.

— Так это и есть Вильгельм Завоеватель? — спросил я, чтобы сменить тему.


 — Может быть, это немного похоже на его одежду, — равнодушно ответил мистер Маффертон.

 — О! не говорите так, мистер Маффертон. Я уверен, что он выглядит как настоящий
Вильгельм Завоеватель! Посмотрите, как он вежлив со своей женой — наверное, потому, что он француз?'

Мистер Маффертон ничего не сказал, и мне пришло в голову, что, возможно, я выразилась не очень хорошо.

'Вы заметили, — продолжила я, — как он носит свою корону — набок? Он немного напоминает мне, мистер Маффертон, с такой прической
лицо - предприимчивое, знаете ли, - и волосы такой длины, только они должны быть
темными, и если бы тулья была всего лишь широкополой мягкой фетровой шляпой ... Он
очень напоминает мо калифорнийских владельцев ранчо и шахтеров, о которых пишут Брет Харт
и Хоакин Миллер.'

- Вы имеете в виду ковбоев? - спросил мистер Маффертон таким тоном, что я понял: он
не собирается соглашаться со мной.

— Да, такой человек. Я думаю, что из Вильгельма Завоевателя получился бы прекрасный ковбой — настоящий «Ужас каньона».

— Не могу сказать, что я это вижу, — сказал мистер Маффертон, устремив взгляд на виолончель в другом конце комнаты.

«Это не в том направлении», — сказал я, и мистер Маффертон сильно покраснел. Затем мне пришло в голову, что здесь это может быть расценено как дерзость, и я постарался загладить свою вину.
«Очень милое личико, не так ли?» — продолжил я. — «Чем он особенно знаменит, мистер Маффертон, помимо «Комендантского часа», «Книги Судного дня» и знакомства со старинными семьями в Англии?»

Мистер Маффертон закусил ус. Я никогда раньше не видел, чтобы кто-то кусал ус, хотя из романов я всегда понимал, что в Англии так делают. То ли у американских джентльменов более спокойный нрав, то ли
Не знаю, то ли они боятся его повредить, то ли у нас эта привычка не распространена.

'Право же, мисс Уик,' — ответил мистер Маффертон с холодком в голосе, —
'разве в каталоге ничего об этом не сказано? Он назвал единственную дату, которая навсегда врезалась мне в память, — 1066 год. Но вы не должны думать, что он
привёз с собой все старые английские семьи, мисс Уик, — это
неправильно.

— Осмелюсь заметить, — сказала я, — что в Америке у людей
складываются такие странные представления об Англии, мистер Маффертон. Но, похоже, это не понравилось мистеру Маффертону.
либо. - Мне кажется, они должны знать, - сказал он так серьезно, что я
не понравилось мстить с английского заблуждений американских
вопросы. И из того, что я знаю о мистере Маффертоне сейчас, я не думаю, что он
увидел бы хоть малейшую параллель.

«Как это всё напоминает мне прошлое», — сказал я, когда мы смотрели на Уильяма Второго по прозвищу Руфус, в сине-жёлтом, с простым лицом —
отметки по истории в школе и даты по бокам страниц! «Его мёртвое тело со стрелой в груди было найдено
Пёркинсом, углежогом, и доставлено в Винчестер на повозке, где
она была похоронена в соборе ". Я помню, что раньше мучил себя тем, что
задавался вопросом, вытащили ли они стрелу, потому что в моей истории болезни об этом
не сказано, что они это сделали.'

- Это факт, - сказал мистер Маффертон. - всегда думаешь о старике
, в котором торчит стрела. Берн-Джонс или кто-нибудь из них.
это надо бы нарисовать - лес, знаете, сумерки, и
угольщик в состоянии фанка. Чрезвычайно эффективными, хотя, я
полагаю, это было сделано много раз'.

И продана быть литографированных в рекламе!' Я добавил.

- Ах, мисс Вик, это утилитарный американский взгляд на вещи
! - шутливо заметил мистер Маффертон. - И я не думаю, что смог бы
от меня ожидали, что я воздержусь от сообщения ему, что я имел в виду
определенное мыло, произведенное не в Америке.

Когда мы дошли до Генриха Второго, Куртмантеля, которого мадам Тюссо
описывает как «мудрого и доброго короля» и у которого, безусловно, дружелюбное, открытое лицо, я заметил, что все короны были разными, и спросил об этом мистера Маффертона — было ли в то время у каждого короля своя корона, изготовленная на заказ и украшенная по его вкусу, или же их приходилось
взять любую корону, которая попадётся под руку; и мог ли он делать с ней всё, что ему заблагорассудится, или она шла вместе с троном; и вели ли себя должным образом большинство королей со своими коронами, и где они все были. Но если мистер
Маффертон и знал, то предпочёл промолчать — он не дал мне ответа, на который я мог бы положиться настолько, чтобы напечатать его. Затем мы
прошли мимо этого славного храброго крестоносца Ричарда Первого, по прозвищу Кер
Львиное сердце, в какой-то домашней ссоре со своей милой Беренгарией; и мистер
Маффертон, говоря о ней, употребил выражение "Прекрасный цветок
«Но в то время он носил каталог.

Король Иоанн показался мне восхитительным; я не мог поверить, что можно
воплотить в воске такой скверный характер, и я сказал об этом мистеру
Маффертону, который согласился со мной, хотя и без энтузиазма.  «Худший
король, когда-либо сидевший на английском троне!»— Я задумчиво повторил, цитируя мадам Тюссо: — Это многое говорит о человеке, не так ли, мистер
Маффертон? — Мой спутник сказал, что нет, он не может сказать, что считает это
вершиной порочности, и мы пошли дальше мимо смуглых маленьких грустных
Карл Второй, в доспехах и кружевах, выглядит — и что он мог с этим поделать? — так, будто он всегда думает о том, что случилось с его отцом. Полагаю, выражение «папочка» неизвестно членам королевской семьи. Мистер Маффертон тоже не согласился бы с этим; казалось, он решил ни с чем больше не соглашаться.

Я бы хотел написать целую главу о Генрихе Восьмом в том виде, в каком он предстал перед нами в тот день, хотя, полагаю, это привычное выражение лица, и вы, возможно, часто его видели. Он стоял посреди группы дам, среди которых были и его жёны, и подавал им пример.
импульсивно, эмоционально; с горем в глазах слушая, как оркестр исполняет



Похорони! Похорони! Пусть могила сомкнётся над ним.



 как будто глубоко сожалея о мучительной необходимости снова стать
вдовцом. Было прекрасно видеть, как музыка воздействовала на его
чувства. Я больше никогда не смогу плохо о нём думать.

«Каково ваше впечатление от него?» — спросил мистер Маффертон.

Я сказал, что он слишком забавен, чтобы это можно было выразить словами.

'Он был монстром!' — заметил мой друг, — 'и вы, я бы сказал, первый, кто нашёл в нём что-то забавное.'
И я понял по тону мистера Маффертона, что, хотя дурно отзываться об английском монархе простительно,
считать его забавным в какой-то степени неприлично.

Затем я заметил, что все они слушали вместе с Генрихом Восьмым — Филиппа Геннегау с её розовым носиком, и Чёрный принц в кольчуге, и Екатерина Арагонская, обнимающая свою обезьянку, и кардинал Уолси в красном, и Кэкстон в чёрном, и Чосер в сером, как у поэта, — и все они внимательно слушали, о чём бы ни шла речь, — это было видно даже по их отражениям в зеркале, — а оркестр продолжал:



Дни, которые были и никогда не вернутся!



Лично мне было жаль их всех, даже эту старую деву в доспехах,
Якова Второго. Мистер Маффертон, кстати, не находил в этом монархе ничего
старомодного. Должно быть, они, как правило, очень хорошо проводили время,
пока оно длилось, — должно быть, умирать было очень неприятно! Мне очень хотелось спросить мистера Маффертона, но
почему-то его манера общения не располагала к этому. Я хотел спросить,
могли ли в те далёкие времена короли носить свои короны каждый день, не вызывая
шумихи, как это делает мадам Тюссо.
Так и было. И мне показалось, что в те дни, должно быть,
действительно стоило быть королём и отличаться от других людей
как одеждой, так и манерами. Я не стал заходить в другие комнаты,
потому что не верил, что что-то может быть прекраснее останков ваших
ранних правителей, и, кроме того, мистер Маффертон
становился таким угрюмым, что я решил, что лучше не надо. Но как раз
в этот момент я мельком увидел одного или двух американских президентов
в чёрном, с белыми галстуками. У них были умные лица, но рядом с вашим
Плантагенеты, я не стыжусь признаться, что они ни на что не были похожи!





XI

Я и не надеялась, что мне посчастливится увидеть, как открывается ваш
парламент, так как всегда слышала, что все пэрессы хотели пойти на это
мероприятие, и знала, как мало у вас сидячих мест для всех желающих. Американцы не находят в Англии ничего более впечатляющего, чем
сложность ознакомления с вашей системой государственного управления. Наша
система очень доступна для всех, кто хочет её изучить, и можно прийти и
сесть на общей галерее Палаты представителей или Сената без
нарушая порядок. Первое, о чём американец рассказывает с наибольшей гордостью, когда возвращается домой после поездки в Англию, — это то, что он присутствовал на заседании парламента и видел мистера Гладстона; если он слышал, как говорит ваш политик-ветеран, он гордится ещё больше. Итак, я лелеял надежду каким-то образом попасть в Палату общин во время сессии парламента и увидеть всех тех людей, о которых мы так много читали дома в связи с Ирландским вопросом. Полагаю, это было то, чего я больше всего хотел, но билеты на открытие парламента
от мистера Маффертона, с запиской, в которой леди Торквилин сообщалось, что его кузен
обещал присмотреть за нами в этом случае, что было более чем моим
наивысшим стремлением.

Леди Торквилин тоже была довольна, хотя я не думаю, что она собиралась
выразить своё удовольствие, когда сказала с видом философского
принятия всего, что может послать судьба: «Одному Провидению известно, моя дорогая,
как поведёт себя старик!» Он может быть настолько милым, насколько это возможно, —
весёлым, как григ, — и он может быть в таком же дурном настроении, как и... — и леди
Торквилин поджала губы и кивнула так, что я понял:
как бы закончилось её замечание, если бы она не была прихожанкой англиканской церкви, довольно скромной, и благотворительницей глубоководных рыбаков и доктора
Барнардо, категорически возражающего против табака в любой форме. «Мы должны избегать тем, которые могут его спровоцировать: местное самоуправление
Ирландия дважды довела его до апоплексического удара; я слышал, что он закатывал ужасные истерики из-за последнего законопроекта о лицензировании; а брак с сестрой покойной жены, насколько я знаю, — это то, чего следует избегать!

Затем до меня дошло, что это был двоюродный брат мистера Маффертона, который был
милорд, и я испытала огромное личное удовлетворение от того, что увидела, каков он на самом деле.

'Я помню, — сказала я. — Это тот кузен, о котором вы говорили, что он старый…'

'Грубиян!' — закончила за меня леди Торквилин, видя, что мне не очень-то хочется
это делать. — «Вот он какой, когда злится!» Я бы не стала леди Маффертон, бедняжка, ни за что на свете! Обычное «К» и обычный характер для меня! Я
спросила леди Торквилин, что она имеет в виду под «обычным К», и в следующие
полчаса получила урок о различных различиях английской аристократии,
который меня чрезвычайно заинтересовал. «К» леди Торквилин, я могу
скажем, пока я говорю об этом, это был орден «C.M.G.», а не орден «K», который иногда вручают в конце жизни выдающимся мясникам. Леди
Торквилин, похоже, не слишком ценила этот орден «K», но я был рад это услышать. Должно быть, это служит большим стимулом для честности и трудолюбия
в более скромных сферах жизни, или, как вы бы сказали, среди масс;
и хотя, полагаю, это не совсем соответствует нашей теории
государственного управления, я сожалею, что в Америке нет ничего даже отдалённо похожего на это.

Это был хороший день, прекрасный день, необыкновенный день, февральский
На следующий день мы с леди Торквилин решили взять кэб и поехали к зданию парламента. У человека остаются такие яркие, отчётливые воспоминания о прекрасных днях в Лондоне! Поездка разрушила ещё одну из моих предвзятых идей — идею о том, что Вестминстер находится на некотором расстоянии и до него нужно добираться на поезде. Возможно, не так далеко, как от Вашингтона до Нью-Йорка, потому что это с такой же вероятностью могло бы привести к тому, что он оказался бы в море, но расстояние было значительным. Полагаю, вы сочтете это
непростительным, но очень трудно быть достаточно заинтересованным в иностранном
Столицы, чтобы проверить смутные представления о них, и Вестминстер — это
громкое название, которое предполагает, по крайней мере, наличие мэра и городского совета. Было странно обнаружить, что он находится примерно в двадцати минутах езды от любого места в Лаудоне, и не знать точно, когда ты приехал, пока такси не въехало в тень аббатства и не остановилось в толпе, которая ждала, чтобы поприветствовать великих политиков. Леди Торквилин сразу же
спросила у одного из полицейских, куда идти. Я не знаю никого, кто бы
ценил то, что можно было бы назвать энциклопедической ценностью Лондона
полиция больше интересовалась леди Торквилин - и он махнул нам рукой, чтобы мы шли дальше. - Прямо,
мадам, и сверните на "или обратно", - добродушно сказал он.
расстояние было не более двухсот ярдов от того места, где мы стояли, и
несмотря на видимый по пути поворот, леди Торквилин
спросила двух других полицейских. Моему другу нравится душевное спокойствие, которое
следует за абсолютной уверенностью. Вскоре мы уже следовали за шуршащими юбками двух или трёх высоких дам, которых я сразу же признал за пэресс, по широкому, тихому красному коридору, ведущему в Палату лордов.

Мы были в числе первых и могли выбирать из длинных узких кресел, расположенных вдоль стены террасой с каждой стороны зала.
К счастью, леди Торквилин присутствовала на других заседаниях парламента и знала, что мы должны сидеть слева; в противном случае мы могли бы с таким же успехом занять места с другой стороны, где было всего два или три пожилых джентльмена с тростями и в шёлковых шляпах, что, как я потом понял, было бы ужасно. Но, как бы то ни было, мы очень
вежливо сели на свои места, и я попытался понять, когда мы смотрели на
переполненные галереи и длинный, узкий, торжественный малиновый зал с
тронным креслом в одном конце — я был в британской Палате лордов. Наш
Сенат перед открытием Конгресса сильно отличается. Большинство
сенаторов седые, и многие из них лысые, но все они довольно проворно
перемещаются и с определённой живостью разговаривают перед началом
заседания. Вокруг бегают пажи с записками и документами, в холлах
много взволнованных групп, и повсюду царит атмосфера деловой
активности. Единственное, что я мог
В то утро в Палате лордов царила атмосфера важности. Я думал о том, что сенатор Ингаллс сказал мне два года назад, и это было что-то вроде «комично», когда мне пришло в голову, что уже почти пора открывать парламент, а ни один пэр не прибыл. Поэтому я спросил леди Торквилин, когда можно ожидать появления лордов. До этого мы обсуждали шляпы, которыми были окружены.

- Осмелюсь предположить, что сегодня их будет немного, - сказала леди Торквилин. - Конечно,
пока их очень мало!

- А здесь есть кто-нибудь? Я спросил ее.

— О да, прямо напротив, разве ты не видишь, дитя моё! Тот хорошо одетый мужчина с приятным, здоровым лицом, третий с конца во втором ряду снизу — это лорд Роузбери; а рядом с ним — великий пивовар, я забыла его титул; а вот и лорд Маффертон — не смотри — подходит к первому ряду снизу и наклоняется, чтобы пожать руку лорду Роузбери.

— «Скажите, когда я смогу посмотреть, — сказала я, — потому что мне очень хочется. Но, леди
Торквилин, это пэры? Они выглядят очень респектабельно и мило, я уверена,
но я ожидала, что на них будет больше одежды. Где их
развевающиеся мантии, цепи, мечи и прочее?'

'Только когда королева лично открывает парламент, — сказала леди Торквилин.
'Тогда там полно народу! Теперь вы можете посмотреть на лорда Маффертона — грубого старика! Подумать только, у него хватило наглости сидеть там в шляпе!'

Я посмотрел на лорда Маффертона, который, конечно же, не снял шляпу —
большую круглую блестящую шёлковую шляпу, которую носит каждый джентльмен в Англии и
каждый коммерсант в Америке. Под шляпой он был очень розовощёким и толстым, с довольно коротким носом, маленькими блестящими голубыми глазами и
В том месте, где его подбородок и щёки переходили в шею, виднелись
белые бакенбарды. Он носил лайковые перчатки лавандового цвета и был
склонен к полноте. Я бы не поверил этому описанию пэра вашего королевства, если бы оно было написано не моим пером, а чьим-то другим. Я бы счёл его грубым преувеличением, вызванным завистью, из-за того, что мы не можем ни производить пэров в своей стране, ни удерживать их там в течение какого-либо времени. Но я был вынужден поверить своим глазам, и именно так они описывали лорда Маффертона.
С другой стороны вашего Верхнего Дома. В рядах напротив были и другие джентльмены —
все в чёрном и в светлых жилетах, бородатые и чисто выбритые, большинство из них
пожилые, но несколько на удивление средних лет — ведь вы ожидаете увидеть
почтенного пэра, — но, должен сказать, ни одного, кого бы я по какой-то
причине принял за пэра на улице. И мне показалось, что, поскольку они являются своего рода конституцией, должен быть какой-то способ узнать о них. Однако я снова подумал, что, возможно,
моя неспособность к различению была вызвана тем, что я не привык видеть равных себе — возможно, тонкие различия и ценности, присущие равным, были бы совершенно очевидны для человека, родившегося, так сказать, в тени аристократии. А тем временем все встали. Не знаю, ожидал ли я на самом деле
шествия и оркестра, но когда я обнаружил, что мы все стоим, а четыре или пять джентльменов в красных мантиях прошли в другой конец комнаты и сели, я испытал неподдельное удивление.
Вскоре я почувствовала, как леди Торквилин энергично дернула меня за юбку. - Сядь
, дитя мое! - сказала она. - Все остальные уже сели! Ты хочешь произнести
речь?" - и я быстро сел. Затем я заметил, что джентльмен в
черном, тоже в маскарадном костюме, что-то невнятно читал
четырем или пяти джентльменам в красных халатах, которые выглядели очень торжественно и величаво,
но ничего не сказал. Незнакомцу было так трудно понять, что
я не совсем уловил, что было сказано другому джентльмену в чёрном, с
ботинками с пряжками, но, должно быть, это было что-то вроде «Пойди и принеси».
«Вот оно!» — и он вдруг пошёл назад, останавливаясь через каждые несколько шагов, чтобы почтительно поклониться тем, кто был в красных мантиях. Должно быть, это было очень трудно, потому что никто не отвечал на поклоны, и он никогда не мог сказать, кто вошёл за ним. «Полагаю, он вышел на минутку, чтобы что-то взять», — сказала я леди Торквилин, и тогда она рассказала мне то, что я, конечно, должна была знать, если бы немного освежила свои знания по английской истории перед началом игры, — что он был привратником Чёрного Жезла и был послан за членами других
Парламент. И вскоре в коридорах снаружи послышался топот
множества ног, и ваша Палата общин поспешила к «стойке», как она,
кажется, называется, вашей Палаты лордов. Было очень интересно
смотреть на эту толпу членов вашей Палаты общин.
Нижняя палата, подойдя без церемоний к тонкому латунному стержню,
остановилась там, потому что не могла продвинуться дальше, —
прижимаясь к нему, кладя на него руки, склоняясь над ним, но сдерживаемая его видимой и невидимой силой. По сравнению с сытым и ухоженным
По сравнению со стариками, удобно устроившимися внутри, эти чужаки выглядели худыми и неопрятными, но их было так много, и они казались такими серьёзными, что сила медного прута показалась мне невероятной. Я не должен был быть
Американец, если бы я не задумался об этом, и не стали бы ли пэры в муфтах
когда-нибудь обязаны по этому случаю надевать мантии и знаки отличия,
чтобы должным образом произвести впечатление на простолюдинов и
дать им понять, что они отличаются от них и имеют право оставаться
снаружи.

Затем, как только все были готовы уделить внимание, вице-канцлер
зачитал письмо королевы, в котором Ее Величество, насколько
Я мог понять, сожалел о ее невозможности присутствовать, рассказал им
много интересного о том, чем она занималась с тех пор, как написала в последний раз,
и в заключение отправил ей наилучшие пожелания - очень приятное
письмо, подумал я, и хорошо написанное. Затем мы все снова встали, а джентльмены в красном, лорд-канцлер и остальные вышли.
После этого все разошлись, и я обнаружил, что пожимаю руки
Пухлый, сердечный лорд Маффертон, когда он, леди Торквилин и я
уходили вместе.

Оригинал "Так вот он какой, наш маленький Янки!" - воскликнул лорд Маффертон, выпятив свой толстый круглый подбородок вбок и заложив руки за спину. Теперь во мне целых пять футов восемь дюймов роста, и я не люблю, когда меня обзывают, но мне было трудно сказать лорду Маффертону, что я не их маленький янки; поэтому я улыбнулась и ничего не сказала. «Ну-ну! Переплывите «утиное озеро» — разве не так вы называете Атлантический океан? — чтобы посмотреть, как быстро старая Англия разваливается на части, а?»

- О! - воскликнула леди Торквилин. - Я думаю, мисс Вик в восторге от Англии,
Лорд Маффертон.

- Да, - сказала я, - я в восторге. В восторге от нее! Почему это должно кого-то думают, что это
разлетится на куски?'

- О, это популярный модные в определенных кругах, - сказал Господь

Mafferton. Будучи лордом, я не думаю, что он подмигнул леди Торквилин,
но он сделал что-то очень похожее на это.

'Я бы назвал это распространённым заблуждением,' — заявил я, на что лорд
Маффертон рассмеялся и сказал: 'Всё это очень хорошо, всё это очень хорошо,' совсем как старый дедушка. 'Мисс Уик хотела бы взглянуть на
место, я полагаю, - сказал он леди Торквилин. - Ты думаешь, там будет
безопасно, а? При ней не спрятано никакой взрывчатки - она и не думает о том, чтобы
взорвать нас? И этот очень веселый старый пэр повел меня через
лабиринт комнат и коридоров, названия которых я, возможно, не могу вспомнить
местоположение или цель, потому что он шел так быстро.

— Несомненно, вы слышали о Кромвеле, — сказал он, остановившись у одной из дверей. Мне бы хотелось знать, почему он спросил меня об этом, если в этом не было сомнений; но я полагаю, что лорд не обязательно должен быть логиком. — В этой комнате он подписал смертный приговор Карлу Первому.

"Боже мой", - сказала я. "Та, копию которой он держит на коленях в "
Мадам Тюссо"?

"Осмелюсь сказать! Смею заметить! - сказал Господь Maflerton. - Но не так быстро, мой
дорогая юная леди, не так быстро! Вы не должны идти, вы знаете. Это недопустимо!' — и он увёл нас в библиотеку. 'Конечно, мисс Уик
понимает, — сказал он леди Торквилин, — что каждое слово, произнесённое здесь
громче шёпота, означает три дня в темнице на хлебе и воде!' К этому
времени мои представления о пэрах настолько перепутались, что я была
полностью поглощена попытками их упорядочить и почти ничего не могла сказать
Но лорд Маффертон непрерывно болтал, пока мы шли по великолепным залам, лишь изредка прерываясь, чтобы напомнить мне о темнице и наказании за разговоры. Было очень трудно составить первое впечатление об английской палате общин и английском пэре одновременно — они постоянно перебивали друг друга. Например, в Королевском банкетном зале, где я изо всех сил старался размышлять о сценах из прошлого, лорд Маффертон сказал леди
Торквилин возражает против того, чтобы находиться внутри омнибуса, и это само по себе
Это было отвлекающим фактором. Никому в Америке и в голову бы не пришло, что пэр и омнибус могут быть вместе. В вестибюле Палаты общин
было полно джентльменов, которые ходили и разговаривали, но в том, как они это делали, чувствовалась большая продуманность — никакого волнения, и каждый в своей молчаливо-выразительной шёлковой шляпе. Казалось, что все они с интересом наблюдают друг за другом и решают, кланяться или не кланяться; и когда лорд Маффертон узнавал кого-то из них, его обычно узнавали в ответ с большой сердечностью. В Конгрессе такого не увидишь
открывается. Члены парламента в фойе обычно слишком
заняты своими делами, чтобы обращать внимание друг на друга. Я также заметил,
что британское правительство не предоставляет депутатам
законодательной власти зубочистницы, что, на мой взгляд, очень благоприятно
отражается на законодательном чувстве приличия, особенно с учётом того, что
очевидной потребности в этом не было.

'Благослови вас Господь, моя дорогая юная леди, вам не следует туда заходить!— воскликнул лорд
Маффертон у дверей Дома, когда я вошёл, чтобы совершенно безобидно
взглянуть на него. — Поскорее уходи, а то они тебя арестуют.
башня, прежде чем ты успеешь произнести "Джордж Вашингтон"!

- Но почему? - Спросила я, совершенно задыхаясь от своего внезапного ухода.

'Молодые люди никогда не должны спрашивать "почему?"' сказал Господь Mafferton,
Серио-комично. - Благодарю ваших американских звезд, которые Солсбери или любой из
молодцы те были не о чем!'

Этот пэр, очевидно, считал меня очень, очень юной — лет двенадцати; но с тех пор я заметила, что не только пэры, но и все приятные пожилые джентльмены в Англии имеют обыкновение так относиться к вам. Это доброе,
благонамеренное отношение, но оно не даёт вам ничего сказать в ответ.

Тогда я подумала, что женские привилегии в вашей Палате общин очень ограничены,
но ещё больше я удивилась, когда неделю спустя пришла на заседание с
леди Торквилин и на всю жизнь испортила себе лицо, пытаясь
посмотреть сквозь бриллианты железной решётки, которой парламент
пытается оградить себя от критики со стороны своих родственниц.

В тот день к нам подошёл лорд Маффертон и объяснил, что решётка
нужна для того, чтобы дамы не бросались на головы неженатых членов парламента —
странная предосторожность. Единственная другая причина, по которой я мог
Причина, по которой его не сняли, заключалась в том, что никто этого не сделал с тех пор, как его повесили. Это удивительно британская причина, рассчитанная, как и большинство вещей в этой стране, на долгий срок.

И я видел вашего принца в тот день. Он пришёл в галерею пэров в лёгком пальто и сел с двумя-тремя друзьями, чтобы посмотреть, как его народ управляет страной внизу. Казалось, он был очень заинтересован,
а иногда, когда мистер О’Брайен или мистер О’Коннор говорили что-то, что
могло привести к распаду его империи, он улыбался. И это была
поучительно видеть, как ваш будущий король наслаждается и назидается, не обременённый никакими неприятными обязанностями.





XII

Я сказал леди Торквилин, что это выражение показалось мне непристойным.

'Как ты смешон, дитя! Это хорошее старое английское слово. Никто
тебя не поймёт, если ты будешь говорить о своих «резинках» в этой стране.
«Голоши», конечно. Г-о-л-о-ш-и, «голоши». А теперь иди и надень их, и не смей говорить о том, что английский язык в
Англии не такой, как у вас!»

Я ушёл, бормоча: «Г-о-л-о-ш-и, голоши!» Что за чушь!
ужасное — буквально непроизносимое слово! Нет, я люблю леди Торквилин, и мне нравится её Англия, но я никогда, никогда, никогда не скажу «голош»! Я бы скорее
поругалась!И когда я надел лёгкие, тонкие, эластичные изделия,
изготовленные, как мне кажется, в Рочестере, штат Нью-Йорк, и втайне сравнил их
с замечательными предметами, которые носит британская нация, чтобы не промочить ноги, разница в описаниях доставила мне определённое удовольствие.

Мы с леди Торквилин отправились за покупками.  Я с нетерпением ждал возможности пройтись по магазинам в
Лондоне с тех пор, как приехал, но, как заметила леди Торквилин, мои чемоданы
Казалось, это делало его почти неразумным. Так что до этого момента я был вынужден довольствоваться тем, что рассматривал товары в витринах,
пока леди Торквилин не сказала, что она действительно не может так долго стоять перед витринами — нам лучше зайти внутрь. Кроме того, она возразила, что, конечно, можно сказать, что если вы покупаете хорошую вещь, то она всегда будет хорошей! И это не значит, что ты обязана экономить, моя дорогая. Я бы последним стал советовать тебе расточительность, — сказала
леди Торквилин. — Поэтому сначала мы пойдём в самое дешёвое место — и
мы сели в омнибус. Он был полон людей, которые, судя по их планам, направлялись в самое дешёвое место и уже проделали долгий путь, чтобы добраться туда. Судя по их планам, это были не бедные люди, не респектабельные и не благородные. Некоторые из них
выглядели как люди с достатком, который позволил бы им не останавливаться в самом дешёвом месте, а некоторые наводили на мысль, что, если бы не самое дешёвое место, они бы не выглядели так хорошо. Но у них было неизменное выражение довольства самым дешёвым местом или
Я был уверен, что они все выйдут, когда мы остановимся, и они вышли.

Мы вошли в толпу, которая разбредалась и спешила туда-сюда по длинным «отделам», вверх и вниз по лестницам, мимо прилавков, заваленных дешевыми товарами, под колышущимися облаками и развевающимися разноцветными флагами с надписями «1 шиллинг 1 пенс» и «11 пенсов» очень черными буквами на очень белом фоне. Всё вокруг говорило о его дешевизне, приглашало вас подойти
и получить всё, что вам нужно, по самой низкой цене
прибыль — за наличные. Даже клерки — как мы говорим в Америке, неправильно,
 я полагаю, — люди за прилавком намекали на приятную
разумность тарифа; не то чтобы я имел в виду что-то оскорбительное, но
они, казалось, принадлежали к непритязательному, недорогому классу
людей. Билеты привлекали ваше внимание повсюду и удерживали его,
цены на них были поразительно низкими, и поначалу я сожалел,
что все они были привязаны к товарам, которые я ни при каких обстоятельствах
не стал бы покупать. Но как только я вошёл, я поддался
самое дешёвое место; я хотел воспользоваться им в полной мере —
получить выгоду от этих очаровательных фигурок лично и немедленно.
Я с готовностью последовал за леди Торквилин, восклицая: «Но ничто не могло заставить её остановиться где-либо; она шла прямо к тем мелочам, которые ей были нужны, и я вынужден был идти за ней». «Есть кое-что, моя дорогая, — сказала она, когда мы подошли к нужному прилавку, — за чем нужно приходить сюда, но помимо этих мелочей — что ж, я предоставляю вам судить самой».

Это было сделано для того, чтобы охладить мой энтузиазм, и мне это удалось
сразу. В шоппинге нет ничего лучше твёрдого и
прямолинейного мнения друга, чтобы изменить ваши взгляды. Я сразу же начал плохо думать о самом дешёвом месте, и за те двадцать пять минут драгоценного времени, которые леди Торквилин потратила, помимо нескольких серебряных монет, на коробку розовой бумаги для украшения пудингов, я пришёл в состояние недовольства самым дешёвым местом, которое усиливалось по мере того, как мы поднимались по лестницам, дышали одним воздухом с британской публикой самого дешёвого места и толкались у прилавков. «Для», — леди
Торквилин сказал: «Теперь, когда мы здесь, хотя я и не хочу идти, разве что
потому, что ты должен это сделать, мы действительно можем посмотреть, что там есть!»— и она обнаружила, что там было довольно много мелочей по цене около шиллинга и шестипенсовика, которые ей были совершенно необходимы, и за которые в другом месте ей пришлось бы заплатить «в два раза дороже, дорогая моя». К тому времени моё возражение стало активным и распространилось на самое дешёвое место и всё, что с ним связано, совершенно необоснованно. Потому что не было никаких сомнений в подлинности цен, указанных на всех прилавках, или
о том, что клерки изо всех сил старались продать семь разных вещей по семь шиллингов в один и тот же момент разным людям, или о респектабельности семи человек, которые тратили эти семь шиллингов. Было бы облегчением, если бы среди сделок обнаружилось что-то мошенническое, а среди покупателей — какая-нибудь авантюристка. Вас угнетало смертельное однообразие добропорядочности и дешевизны во всём и во всех. Не было ни высот совершенства, ни контрастирующих глубин - все
Куда ни глянь, везде один и тот же уровень качества, так что вещи, которые они продавали в самом дешёвом месте, продавались механически, с почтением и так быстро, как только их можно было упаковать, — казалось, что в них не было никакой индивидуальности и что у них не было никакой цели, кроме как стать посылками. Не было никакого восторга от выгодной покупки; сделки совершались по обычной системе с фиксированными законами — поэтическое удовольствие от неожиданного «снижения» полностью отсутствовало. Самое дешёвое место превратилось в обширную, хорошо организованную
«Возможность», и внутри вы увидели британскую публику и «Возможность»
вместе.

- Вот ваша цепочка, мадам, - сказала молодая женщина с ввалившимися глазами, которая
прислуживала леди Торквилин по поводу веса для писем и
Японского зонтика. - Благодарю вас, - сказала леди Торквилин. "Боюсь, вы
очень устаете, не так ли, до конца дня?" - спросила моя подруга у
молодой женщины с самой милой улыбкой, какую только могла подарить кому-либо.
Молодая женщина снова улыбнулась в ответ и сказала: "Очень, мадам"; но это было
все, потому что ее хотели видеть еще три человека. Я вставил это, потому что это
одна из тех мелочей, которые она часто говорит, которые показывают любезность леди
Торквилин.

— Ну, что ты думаешь о самом дешёвом месте? — спросила леди Торквилин, когда мы вместе шли по Эджвер-роуд. Я ответила ей так же, как и вам.
 — Хм! — сказала она. — Мне самой этот магазин не нравится, но это я называю слишком придирчивым! Вы получаете то, что хотите, а если вы этого не хотите
вы оставляете это, и почему вас это должно волновать! А теперь, для разнообразия, поедем
в самое дорогое место", - и омнибус, в который мы сели, с грохотом покатил в
направлении Бонд-стрит. Меня поразило тогда, и часто с тех пор, насколько странно
Лондон отличается от любого американского города, в котором можно ходить за покупками. Дома
Крупные, важные магазины сосредоточены в основном в деловой части города, и по самим зданиям можно понять, чего ожидать в плане стиля и цен. В Лондоне вообще не поймёшь, где что находится, а
известные магазины разбросаны по квадратным милям улиц, по двое-трое в
маленьких отдельных городках, в каждом из которых есть своя
группа небольших магазинов, свои мясники, пекари, газетные киоски,
почтовые отделения, площади и «места», тупики, бродячие кошки и
ручные органы; и чтобы добраться из одного маленького городка в другой,
необходимо совершить поездку в омнибусе. Конечно, я знаю, что есть несколько мест, превосходящих все остальные по репутации, «форме» и цене — прежде всего по цене, — которые сосредоточены на нескольких известных улицах; но жизнь во всех этих маленьких центрах, составляющих Лондон, была бы неполной без них. Кажется, они существуют ради этого экстравагантного элемента,
который не имеет ничего общего с маленькими респектабельными домиками
и уютными площадями, но парит над городом в то время года,
когда светит солнце и нет туманов, живя
в то время в известных районах, под особым контролем «Морнинг Пост». Люди, которые на самом деле живут в Лондоне, — жители небольших районов — могут спокойно игнорировать эти места; у них есть свой особый магазин на Аксбридж-роуд или на церковном дворе Святого Павла, и если им надоедает их собственный местный магазин, они могут совершать утренние поездки с Аксбридж-роуд на Хай-стрит в Кенсингтоне или с одной из них на Уэстбум-гроув. Для американцев это очень необычно и забавно, и мы получаем
огромное удовольствие от покупок в Лондоне, когда пробуем что-то новое, так что
так сказать, в разных муниципалитетах.

Пока я размышлял об этом, леди Торквилин ткнула меня зонтиком с другого конца омнибуса. «Скажи ему, чтобы он остановился!» — сказала она, и я так и сделал; по крайней мере, джентльмен в углу попросил за меня. Этот джентльмен в углу, я думаю, является особенностью вашей системы омнибусов. Его рука, или трость, или зонтик всегда к услугам
любой дамы, желающей, чтобы ей позвонили. Кажется, это обязанность, которая
идёт в комплекте с угловым местом и охотно принимается каждым мужчиной, который там сидит.

Мы прибыли на Бонд-стрит, в самое дорогое место. Из того, что рассказала мне леди
Торквилин, я понял, что Бонд-стрит была излюбленным местом для самых дорогих заведений,
но ни один незнакомец не догадался бы об этом, пройдя по ней, — она такая узкая, извилистая и неровная,
а магазины такие маленькие по сравнению с величественной Риджент-стрит и разнообразными цирками. Во-первых, я должен был подумать, что цирки — лучшее место для бизнеса в Лондоне, и не только потому, что адрес легко запомнить, но и потому, что
потому что, как только вы попадаете в них, выбраться оттуда становится очень трудно. Однако постороннему человеку никогда не скажешь.

 Внутри самое дорогое место разительно отличалось от самого дешёвого, и я не могу описать это никаким противопоставлением. В нём была исключительная пустота, которая, казалось, предполагала определённую безрассудность при входе и объясняла, с коммерческой точки зрения, почему редким посетителям приходится так дорого платить. Одна или две дамы, одетые с иголочки,
что-то тихо обсуждали с продавщицей, и кроме них
не было никого, кроме пары серьёзных покупателей,
Очень элегантные юные фрейлины и манекены, которые привлекали
ваше внимание к демонстрируемым ими нарядам. У манекенов не было
голов, но, вероятно, из-за разнообразия их одежды они казались
единственными живыми существами в магазине. Мы посмотрели на
некоторых из них, прежде чем углубиться в святая святых этого
места, и леди Торквилин высказала о них своё мнение. «Отвратительно!» Я
позвоню им, — сказала она, но произнесла это довольно приглушённым тоном, совсем не таким, как если бы она говорила в дешёвом заведении, и я
уверен, что shopwalker не подслушать. 'Болгарские зверства! Как в
мир людей представить себе такие вещи! А так же настройку для работы, чтобы сделать
их----'

Я не могу сказать, что я согласна с Леди Torquilin, ибо там было четкое представление
во всех платьях, и человек всегда уважает идею, будь то
красивое или нет; но я не могу исповедовать любовь к моде
самое дорогое место. ЧеОни были довольно суровыми и несимпатичными; казалось, они
были готовы пожертвовать всем, чтобы в какой-то степени выделиться; их
девизом, по-видимому, было: «Давайте отличаться» — вероятно, от
местных жителей, которые были дороги им лишь в сравнительной степени. Пока мы разглядывали их, одна из бледных молодых женщин лениво подошла к нам и с отсутствующим видом заметила, что одно из них «считается милым платьицем, чёрт возьми!» «Довольно милым, я бы сказала», —
сказала леди Торквилин, слегка выделив прилагательное, на что молодая женщина ничего не ответила, но выразительно посмотрела на неё.
подавила изумление от такого невежества. Леди Торквилин продолжила
описывать платье, которое я собиралась купить.

Оригинал «Конечно, чёрт возьми! Присядете, чёрт возьми? Кажется, вы говорили, что-то совсем простое, чёрт возьми, и из муслина. Я вернусь к вам через минуту, чёрт возьми». И молодая женщина удалилась с небрежностью, которая стала её визитной карточкой. Через некоторое время она вернулась с охапкой того, что они так правильно называли «нижним бельём» из муслина в горошек и цветочек.

'Боже мой!' — воскликнула леди Торквилин. 'Именно это я носила, когда
была девушкой!

- Да, моддам! - сказала молодая женщина, снисходя до тени
улыбки. "Все старые стили возвращаются", - на этом всплеске
отзывчивости она вдруг резко выпрямилась и приняла такую
манеру, которая запрещала вам дерзить ей.

Я взяла один из муслинов с гирляндами и спросила его цену. У него
были три оборки по низу и разные ненужные бантики из лент.

'Конечно, чёрт возьми! Одну минуту, чёрт возьми!' — она посмотрела на прикреплённый
билет.

'Этот стоит семнадцать гиней, чёрт возьми. Шелковая подкладка. Парижская модель,
— Чёрт возьми, но, осмелюсь сказать, мы могли бы скопировать его для вас за меньшую цену.

Мы с леди Торквилин одновременно сделали движение и посмотрели друг на друга так выразительно, как понимают все дамы, которые ходят по магазинам вместе.

'Спасибо!' — сказала я. 'Для меня это слишком дорого.'

- У нас нет ничего в этом стиле дешевле пятнадцати гиней, моддэм, - ответила
молодая женщина с выражением усталой холодности. - Тогда, может, пойдем?

Я попросила леди Торквилин - и мы пошли.

"Какая цена!" - сказала леди Торквилин, когда мы оставили самое дорогое место позади
.

Я сказала, что, по моему мнению, это оскорбление — восемьдесят пять долларов за готовое
муслиновое платье с оборками! — для интеллекта людей, которые должны были его
купить. Что касается меня, то я бы почувствовала явную потерю самоуважения,
купив что-либо в самом дорогом месте. За что бы я платила?

'За то, чтобы иметь возможность сказать, что оно из самого дорогого места,' — сказала леди
Торквилин. — Но я думала, что вы, американцы, не обращаете внимания на цену.

Это заблуждение леди Торквилин очень популярно, и мне стоило немалых усилий его исправить.
— Мы обращаем, — сказал я, — если узнаём цену.
Это справедливо, но никто не возмущается больше, чем
американец, леди Торквилин. У нас, как и в других странах, есть свои идиоты, и
я полагаю, что многие из них каждый год приезжают в Лондон и
торгуются исключительно в самом дорогом месте; но как нация, хотя мы и не
скупимся, нам нравится чувствовать, что мы платим за полученное качество.

— Что ж, — сказала леди Торквилин, — я полагаю, что так оно и есть. Я знаю, что
американцы много говорят о ценах на товары — я считаю, что иногда
это даже неинтересно. Я сказала, что знаю, что они так делают, — это было
Национальная черта характера — и сколько, по мнению леди Торквилин, стоило платье, которое было на мне, если сравнивать его с этим муслином, а Чикаго ни в коем случае не был дешёвым местом. Леди Торквилин сказала, что не имеет представления — наши доллары так трудно пересчитать, — но сколько, по моему мнению, стоило её платье — и ни кусочка шёлковой подкладки. И так время шло, пока мы не добрались до района Кавендиш-сквер, который леди Торквилин называла «золотой серединой», где заманчиво светились витрины, улыбались продавщицы, а горничная была
Она была очень важной особой, с высокими чёрными манжетами, с восхитительным
французским акцентом, который она редко забывала и который проявлялся только в том, что она говорила «Оу» и «Эллиотроп», а также в том, что вещи стоили примерно столько же, сколько в Америке.

С тех пор я очень терпеливо шла к золотой середине, отчасти для того, чтобы обрести прекрасное самообладание фрейлины, отчасти для того, чтобы наслаждаться уважением, которое так нравится всем американцам в хорошо организованном английском магазине, и отчасти потому, что в золотой середине они понимают, как превратить шопинг в приятное творческое времяпрепровождение, которым он и должен быть, но все в Америке слишком торопятся заработать состояние и уйти на покой, чтобы делать это для своих клиентов. Сейчас я нахожусь в самых дружеских отношениях с дамой в манто и заметил, что по мере нашего знакомства её владение английскими согласными звуками заметно улучшается. Но я так и не смог, даже теоретически, смириться ни с самым дешёвым местом на Эджвер-роуд, ни с самым дорогим местом на Бонд-стрит.





XIII



Оригинальные КАК нация, я их терпеть не могу - по отдельности они мне вполне нравятся", - зачитала леди Торквилин отрывок из письма за завтраком. "Боже мой! - продолжал мой друг. - Она говорит об американцах, и она придет посмотреть на "твой образец" - имея в виду тебя, дитя - сегодня же днем".

Так она и сделала. Она пришла ко мне в тот же день — та самая леди, которая
не могла выносить нас как нацию, но в отдельности относилась к нам довольно хорошо. Её
звали Корк, и, по словам леди Торквилин, она принадлежала к роду Корков. Я
слышала о ней ещё до её прихода. Она была дамой средних лет
доходная, незамужняя, примерно на десять лет старше меня. Она знала всё обо
всём.

'Ты никогда не видела такого читателя, моя дорогая! Не скажу, что это случается часто,
потому что это не так, но Питер Корк заставил меня почувствовать себя полной
дурой.'

'Питер Корк?' — спросила я с некоторым удивлением.

'Слишком нелепо, я бы сказала! Её настоящее имя — Кэтрин Кларисса,
но она ненавидит своё настоящее имя — благоразумная во всём остальном
девушка — и предпочитает Питера! И если вы ей понравитесь, она расскажет вам много интересного. Я всегда говорю, что за старыми тайнами и секретами нужно обращаться к Питеру Корку.

«Я рад, — сказал я, — что мы нравимся ей по отдельности, это единственный способ,
который даёт мне хоть какой-то шанс! Но ей не понравится мой акцент».

 «Если не понравится, — сказала леди Торквилин, — я обещаю, что она тебе скажет.
И ты не будешь возражать».

Когда мисс Корк приехала, я совсем забыл о том, что она может не
полюбить меня, — я был слишком увлечён тем, что она мне нравится. Она была довольно миниатюрной, с горделивой осанкой и весёлым лицом — самым очаровательным лицом, которое я видел в Англии.
и я даже не могу сделать исключение в пользу принцессы Уэльской.
 Могу сказать вам, что у неё были восхитительные мерцающие карие глаза, волосы на тон темнее, а также цвет лица, здоровье и энергия, которыми обладает только английская женщина в тридцать лет, и она ни капли не боялась, что вы можете узнать её на улице или где-либо ещё — ей бы это не понравилось — и что её напечатают, чтобы люди её узнали.
Я бы ни за что на это не пошёл, зная, что она чувствует. Только потому, что я так уверен в себе, я не могу сказать вам, что она была
Мне нравится, что я стараюсь, и вы можете считать это женской логикой, если хотите.
Личность мисс Питер Корк заставляла вас одновременно думать о Санта-Клаусе
и глубоком философе — можно ли придумать более сложное сочетание,
чем это? Когда вы слушали ценный совет из её уст, вы могли быть
уверены, что у неё за спиной есть для вас апельсин, и как бы вы ни вели себя,
вы получите апельсин. Отчасти её очарование заключалось в атмосфере весёлой доброжелательности, которую она
создавала вокруг себя и которая заставляла вас придвинуть свой стул поближе к
где бы она ни сидела; и отчасти это объяснялось тем, что она проявляла
необычайный интерес ко всему, что вас касалось, — такой интерес,
что вы чувствовали себя так, будто информация, которую вы могли
предоставить о себе, была прямым и ценным вкладом в сумму её знаний о
человечестве; и отчасти это объяснялось благотворной искренностью
всего, что она говорила в качестве комментария, хотя я не должен
забывать и её улыбку, которая была её визитной карточкой. Я не знаю, почему я говорю о мисс Питер
Однако Корк в прошедшем времени. Она не умерла и даже не вышла замуж; я
Не могу представить себе большего несчастья для её большого круга друзей в
Лондоне.

'Два ломтика, пожалуйста,' — попросила меня мисс Корк в разгар
череды расспросов о кашле леди Торквилин, о том, не может ли это быть
подагрой, и о том, не ела ли она в последнее время лосося с
огурцами, в таком случае это ей только на пользу. 'Какое же вы
разочарование! Почему бы вам не спросить меня, нравится ли мне это со всеми
приправами?'

'Приправами?' — переспросила я.

'Конечно! Сахар и молоко! Подумать только, объяснять американцу
американские словечки!' — сказала мисс Корк леди Торквилин.

— «Обрезка» — это американизм? — спросил я. — Я никогда раньше не слышал этого слова. Но я
осмелюсь предположить, что это выражение, характерное, возможно, для Бостона.

 — Вам лучше не сомневаться, — сказала мисс Корк с притворной свирепостью, — в том, что вы слышите в Англии.

— Дома я часто слышала слово «начинка», — заявила я, — но никогда не слышала «обсыпку».

— О! — добродушно заметила мисс Корк, — значит, «начинка» — это правильное
выражение.

— Я не знаю, — сказала я, — правильно ли это выражение. Наша прачка часто его
использует.

— О! — сказала мисс Корк с неописуемым выражением удивления.
а потом она посмотрела на меня поверх чашки, словно говоря:
«Лучше тебе не заходить слишком далеко!»

«Твои отец и мать живы?» — спросила она, и тут я заметил, что на часах было двадцать минут пятого. Я ответил мисс Корк утвердительно и, естественно, был рад, что могу это сделать; но с тех пор я часто задавался вопросом, почему в Англии так распространён интерес к существованию или отсутствию у человека родителей. Ко мне редко кто-нибудь обращался с таким же добрым любопытством, но с другой формулировкой. «Есть ли у вас братья и сёстры?» Мисс
Корк продолжил: «Когда вы приехали? Куда вы отправились в первую очередь? Как долго вы собираетесь здесь пробыть? Что вы видели? Вы ожидали, что мы будем такими, какие мы есть,
или мы превзошли ваши ожидания? Вы когда-нибудь путешествовали в одиночку?
 Вы уверены, что вам нравится чувствовать себя абсолютно независимым?
 Вам не нравятся наши милые старые манеры и обычаи?» и разве вы не пожелаете, когда вернётесь, чтобы вы могли посадить своего президента на золотой трон, в мантию из горностая и со скипетром в правой руке?'

Мисс Корк давала мне время между вопросами, чтобы я мог кратко ответить, но
К тому времени, как я снова посмотрел на часы и увидел, что было двадцать пять минут пятого, насколько я помню, она задала мне двенадцать вопросов. Мне это очень понравилось — так легко было поддерживать разговор; но я не мог не думать в связи с этим о способности к допросу, которую я всегда считал присущей исключительно американцам.

— Питер, — наконец сказала леди Торквилин, немного устав от этого, — спроси что-нибудь обо мне. Я не видела тебя несколько недель.— Дорогая леди, — сказал Питер, — конечно, спрошу. Но это что-то новенькое,
видите ли, так что у меня к нему эфемерный — очень эфемерный! — интерес.

Леди Торквилин рассмеялась. «Что ж!» — сказала она, — «нет ничего более
удивительного, чем то, как он бродит в одиночестве».

Тогда я тоже рассмеялась. Я не нашла ничего предосудительного в том,
что мисс Корк назвала меня «оно».

— Значит, вы пробыли в Англии целый месяц! — сказала она. — И что же, по-вашему, вы о нас узнали? Основываясь на том, — сказала мисс Корк с серьёзной иронией, — что мы созданы для вашего восхищения, а не для вашей критики, как мы вам?

Я ничего не мог с собой поделать. "По отдельности, - сказал я, - вы мне довольно хорошо нравитесь ... Как
нация, я не могу ..."

- О! - воскликнула мисс Корк с забавным визгом, бросаясь к леди
Торквилин, - ты пошла и рассказала ей ... ты злая женщина! - и она затряслась.
Леди Торквилин, я не понимаю, как она осмелилась на такое. «Я не могу
этого вынести и не буду! Личная переписка — я удивляюсь, что вам не
стыдно!» — и мисс Корк опустилась в кресло, закрыла лицо руками и
платком и снова взвизгнула, ещё более комично, чем прежде.

К тому времени, как я познакомился с мисс Корк, прошло уже две недели.
Я научился прислушиваться к этому визгу и любить его. Она, вероятно, не узнает, пока не прочтёт эту главу, как мучительно я пытался его воспроизвести и как тщетно, несомненно, из-за американской природы моей гортани. Но
у мисс Корк был такой способ бранить вас, что вы чувствовали себя довольно довольными
своим плохим поведением. Я видел, что это произвело такой же эффект на леди
Торквилин, хотя она лишь широко улыбалась и говорила мисс
Питер, «Привет-привет! Выпей ещё чашечку чая». В ходе дальнейшего
разговора мисс Корк сказала, что, по её мнению, мой разум должен быть улучшен
немедленно, если ей придётся сделать это самой; и с чего бы я хотела начать? Я сказала, что почти с чего угодно, не думаю, что это так уж важно; и мисс
Корк сказала: «Что ж, это было честно с моей стороны и сулило удачу,
и склонна ли я к архитектуре?» Я сказала, что, по-моему, да, немного; и
снова раздался тихий вскрик мисс Питер Корк. «Скажи ей, — сказала она, подталкивая леди Торквилин, — что мы говорим «скорее» в этом контексте; я недостаточно хорошо её знаю». И я был вынужден попросить леди Торквилин передать ей, что мы говорим «кое-что» в этом контексте.
Но не в книгах, не на университетских лекциях и не в серьёзных
журналах.

'О, да ладно!' — сказала мисс Корк, — 'вы хотите сказать, что у вас есть
серьёзные журналы?'

'Я приду, куда скажете, — ответил я. — А у вас есть
лёгкие журналы?'

На что мисс Корк снова повернулась к леди Торквилин и призналась ей,
что я легкомысленная молодая женщина, с которой неприятно жить в одном доме, и
леди Торквилин заверила её, что на самом деле во мне нет ничего плохого —
это просто мой характер.

'Хм!' — заметила мисс Питер, вздёрнув подбородок так, что
мне очень хотелось быть с ней на дружеской ноге — по-американски! Когда я пишу это, это выглядит неприятно; как сказал Питер Корк, это был самый настоящий нектар и амброзия предвзятой и благосклонной критики. И вскоре я обнаружил, что, что бы она ни говорила, её слова никогда не передавали ничего, кроме неё самой, — я имею в виду, никогда не имели никакого значения, которое не подтверждалось бы вашим знанием её восхитительной натуры.

- Я полагаю, нам лучше начать с церквей, тебе не кажется? - сказал
Мисс Corke Леди Torquilin. 'Бедняжка! Я осмелюсь сказать, что она никогда не видела
собственно церковь!'

«О, да!» — сказала я. «Вы никогда не были в Чикаго, мисс Корк, иначе вы бы так не говорили. У нас в городе есть несколько лучших церквей в Америке, и мы сами посещаем очень большую церковь, построенную в прошлом году, Конгрегационалистскую, хотя мама в последнее время увлеклась теософией». Он построен в стиле амфитеатра, со всеми новейшими
усовершенствованиями — электрическим освещением и отоплением горячей водой.
 В нём могут разместиться пять тысяч человек на подушках с пружинными краями, а также есть
прекрасная кухня для общественных мероприятий!' 'Построен в стиле амфитеатра!
повторила Мисс Corke. На сиденье пяти тысяч человек, на весну-холодное
подушки с кухней! И теперь, ты сразу скажи мне
что такое "социальность"?'

"Ты же знаешь, есть разные виды", - ответил я. - Вечеринки с мороженым,
и устричные вечеринки, и обычные чаепития; но на них почти всегда
есть что поесть - сухая вечеринка с одной коллекцией блюд
никогда не бывает многовато. И обычно они проводятся в подвале церкви
и молодые леди из прихожан ждут.

Мисс Корк посмотрела на меня, удивленная и ошеломленная. "Видите ли, я была совершенно
верно, - сказала она леди Торквилин. - Она никогда этого не делала! Но я думаю, что об этом
действительно следует сообщить Обществу иностранных миссий! Я отведу
тебя завтра в аббатство, - продолжала она. - Тебе нравятся "мертвецы",
не так ли? Время между ними можно с пользой провести в посте и
медитации! «Прощай, любовь моя!» — леди Торквилин. «Нет, вы не спуститесь, ни одна из вас! Помните, юная леди, ровно в три тридцать, у входа, которым все пользуются, напротив статуи Диззи — той самой, которую вы ни в коем случае не должны называть Диззи, а только лордом Дизраэли, с
уважение, которое внушает иностранец! До свидания!'



XIV



— Вы имеете в виду оригинал? — спросила мисс Корк, указывая на часы Парламента своим укоризненным зонтиком, когда я присоединился к ней на следующий день после полудня у южного клуатра аббатства. За это время мы часто виделись с ней, но посещение аббатства было отложено. Её тон был многозначительным, и я посмотрел на часы, которые показывали без десяти четыре. Я не совсем понял, потому что думал, что у меня ещё есть время. — Разве вы не говорили, что я должна прийти сейчас? — спросила я. Мисс Корк издала невнятное восклицание, выражавшее гнев.

"В Америке половина четвертого может быть "примерно сейчас"! - сказала она, - но сейчас не здесь.
как вы можете видеть по часам. Представьте себе, я договорился о встрече
с молодой особой, которой пришла в голову мысль провести ее "примерно" в то время, которое у меня было
снизошла до того, чтобы договориться!" - и мисс Корк положила свой зонтик, когда мы вошли
монастыри, и попытался испепелить меня одним взглядом. Если бы во взгляде
не было самой весёлой дружеской улыбки, я не знаю, что бы я сделал, но так как она была, я не смутился, хотя и сожалел, что опоздал и пропустил заседание в Иерусалиме.
где умер король Генрих — потому что он всегда знал, что умрёт в месте с таким названием, и, бедняжка, исполнил пророчество, преклонив колени на холодном камне у гробницы святого Эдуарда, где он всегда молился, и нигде больше, сразу после нескольких экстраординарных рождественских ужинов, — и мисс Корк ни капли не пожалела меня, хотя я должна была это увидеть, и мы обязательно должны прийти сюда в другой день.

Мы прошли мимо маленькой зелёной площади, которую можно увидеть на широких пространствах
между боковыми колоннами, где лежат безымянные останки самых старых монахов
и забытые, чьи жизни сложились вокруг основ
Аббатство - серые основания в сером прошлом - и безмолвно погрузились в
его историю так же, как их телесные сущности давным-давно исчезли в
покрывающих их мхах и травах. - Нет, мисс Мэми Вик из Чикаго.,
Я не буду торопиться! - сказала мисс Корк. - и вы тоже! Это святотатство, которое я не позволю ни одному молодому человеку в моей компании совершить — пройти по этим окрестностям так, как будто за их пределами есть что-то, на что стоит посмотреть.

Я сказал, что ни в коем случае не хочу торопиться.

«Ты уверен, что у тебя внутри ничего нет?» — спросила она. «Ты уверен, что у тебя нет тайного желания сыграть в «Аббатстве» за два часа и покончить с этим? О, я тебя знаю! Я уже приводил сюда многих из вас».

 «Я знаю, — сказал я, — мы, как нация, любим хорошо проводить время».

«Это многообещающе, когда вы признаёте это», — рассмеялась мисс Корк. «Все старые аббаты были похоронены здесь вплоть до времён Генриха III; вероятно, это один из них», — и зонтик мисс Корк указал на длинную толстую голубоватую каменную глыбу, лежащую на спине, с круглым выступом на одном конце и
имитация черт, вырезанных на куске. Он лежал там очень прочно
вдоль стены, и я тщетно пытался найти точку зрения, с которой он
мог выразить что угодно. - Один из первых настоятелей? - переспросил я.
потому что мне показалось необходимым что-то сказать.

- Возможно, - согласилась мисс Корк.

- Какого именно настоятеля вам следует назвать?— спросил я почтительно, потому что
почувствовал, что нахожусь в присутствии чего-то очень раннего, по-настоящему английского,
и что мне подобает быть впечатлённым, независимо от того, впечатлён я или нет.

'О, я не знаю, — ответила мисс Питер Корк. — Возможно, Постар или
Криспин, а может, Виталис; никто не знает.

'Полагаю, раньше было бы легче сказать, — сказал я.
'В его лице есть что-то такое измождённое, что, думаю, даже другие ранние аббаты с трудом узнали бы его сейчас.
Полагаю, ничего друидского?

'Конечно, нет. — Если вы будете вести себя непочтительно, — сказала мисс Корк, —
я немедленно отвезу вас домой. На что я возразил, что не имел в виду ничего непочтительного, что он показался мне таким же похожим на друида, как и на кого-либо другого. Я даже осмелился сказать, что, если бы она не сказала мне, что он
был одним из первых аббатов, я мог бы принять его за нечто чисто геологическое. Вся эта дискуссия происходила у ног одного из первых аббатов и заняла некоторое время, так что в конце концов мисс Корк была вынуждена сказать мне, что если она чего-то и не выносит, так это медлительности, и не буду ли я так любезен взглянуть на мемориальную табличку мистеру Томасу Тайну, историю которой она мне расскажет. Поэтому мы остановились перед ним, и мисс Корк рассказала мне, что джентльмен на барельефе — это мистер Томас Тайн.
и джентльмен верхом на лошади, стрелявший в него из мушкета, был
Конигсмарк в сопровождении своего брата; и Конигсмарк как раз собирался
убить мистера Томаса Тайна, когда лошади стали неуправляемыми, а
двое лакеев в напудренных париках, стоявших позади, сильно заволновались,
потому что и мистер Томас Тайн, и Конигсмарк были влюблены в одну и ту же
даму — молодую вдову с большими деньгами, — и ей больше нравился мистер
Томас Тайн, чего мистер Конигсмарк не мог вынести. Итак, господин Кёнигсмарк
сначала поклялся, что сделает это, а потом сделал — всё в Палле
Молл, когда мистер Томас как раз возвращался домой после визита к вдове. Это была очень трогательная история, которую рассказал Питер Корк, особенно в присутствии мемориала с белым мраморным Купидоном, указывающим на него, воздвигнутого скорбящими родственниками мистера Тайна. И я был рад услышать, что впоследствии вдова не имела ничего общего с мистером Кёнигсмарком, несмотря на простоту и умелую тактику его соперничества. Я подумал, что история этого события сама по себе довольно
интересна, но мисс Корк настаивала на том, что дело в
по этому поводу действительно заслуживающим внимания был тот факт , что младший мистер
Кенигсмарк был джентльменом, который впоследствии вернулся в Ганновер и
там так позорно флиртовал с Софией Доротеей Целльской, что король
Джордж сказал, что не потерпит этого, и запер ее в Олден-Тауэр
на тридцать два года. Мисс Corke объяснил все это в восхитительном
детский сад, кстати, отметить объемов для моей ссылки, если я хотел
узнать больше об инциденте. «Хотя это, — сказала она, — как раз то, чем ты должен был заниматься, чтобы развивать свой ум с самого детства».
научился читать. Я не знаю, что вы имеете в виду, придя сюда с
огромным непоколебимым полем невежества в отношении наших знаменитостей. Вы думаете, что время началось в 1776 году? На что я возразил и сказал, что это не только не улучшило ситуацию, но и не было вполне приличным, и я не знаю ни одной церкви в Чикаго, которая допустила бы барельеф с этим сюжетом, с плачущим Купидоном или без него. В ответ на это мисс Корк не нашла ничего лучше, чем сказать: «Локс!»

— Только не говори мне, что ты читал «Зрителя»! — немного раздражённо заметила она
дальше, «потому что я знаю, что ты не читал — ты не читал ничего, кроме У. Д.
Хоуэллса и «Нью-Йорк Уорлд»! О, ты читал? Несколько эссе! Когда,
прошу тебя? В школе — я так и думал! Когда ты не мог ничего с собой поделать! Ну, я знаю, что ты забыл сэра Роджера де Коверли из «Аббатства»,
Аддисон здесь, чтобы сказать ему, что этот человек избил его дедушку! Его собственного дедушку, понимаете, а не Аддисона!' И мы созерцали статую доктора Басби, пока я не сказал мисс Корк, что хочу, чтобы меня отвели в Уголок поэтов.

'Конечно, хотите,' — сказала она; 'там сейчас полно американцев,
сидел, печально глядя в пространство и придумывая цитаты. Если бы я хотел найти
американца в Лондоне, я бы занял своё место в Уголке поэтов, пока он не пришёл. Вам не нужно извиняться — это не бросает на вас
тень, — заметила мисс Корк, когда мы проходили мимо бюста Джорджа Гроте, историка Греции.
— Конечно, вы слышали о его супруге, — сказала она, кивнув в сторону мистера
Грота. Я осмелился предположить, что она была очень примечательной личностью.

— Так и есть! — ответила мисс Корк. — Хотя это всего лишь догадка.
и вы могли бы также признаться в этом. Одна из самых замечательных женщин
ее время. Все биографы дня писал о ней, как вам нужно
чтобы узнать, близко. Я имею честь быть знакомым с ее племянницей
, которая на днях сказала мне, что не особенно ее любила
. Большая независимость характера!

- Где Чосер? - спросил я. - Спросил я, желая начать с самого начала.

"Точно так же, как и каждый из вас, кого я когда-либо приводила сюда!" - воскликнула мисс Корк
, направляясь к любопытному старому прямоугольному серому надгробию в
стене. - Самые лучшие, самые старые - немедленно! Какое нетерпение
Я никогда такого не видел! А теперь разгляди эти ранние английские буквы, если сможешь, и хорошенько пожалей, что отказался от своего права гордиться этим!'

'Я не могу их разглядеть, так что подумаю о том, чтобы пожалеть, позже,' — сказал я.
'Это, конечно, очень примечательно; он мог бы написать это сам. А где же Шекспир?'

— О, конечно! — воскликнула мисс Корк. — Сюда. А после этого вы
скажете, что видели их всех. Но вам, возможно, потребуется время, чтобы понять,
что вы идёте по «О, редкому Бену Джонсону!», который стоит в своей
Старые кости лежат там, внизу, так же прямо, как вы или я. Настаивал — как вы, вероятно, не знаете, — на том, чтобы его похоронили именно так, чтобы он был готов, когда Гавриил утром затрубит в свою трубу. Не скажу, что на нём нет пальто и шляпы. Да, это Сэмюэл — я рад, что вы не сказали, что Бен был лексикографом. Милтон, конечно, очень любезно с вашей стороны обратить на него внимание.
Слепой, вы помните. Автор нескольких произведений с определенной репутацией - в
Англии.'

- Я знала, что он был слеп, - сказал я, - и привык диктовать своим дочерям. Мы
есть фотография этого дома.Я сделал это замечание очень невинно, и
Мисс Корк посмотрела на меня с комичной улыбкой. «Благословите и спасите его!» —
сказала она, а затем, пытаясь упрекнуть меня, добавила: «Что за вздор!»

Мы посмотрели на Шекспира, величайшего из них, предсказывающего
торжественный уход из «Бури», и перевели взгляд с него на Грея, чьё
последнее безрассудное слово я прочёл с таким удивлением, словно никогда
раньше не слышал его.



Жизнь — это шутка, и всё это показывает;

когда-то я так думал, а теперь знаю,



что это не имеет никакого значения, когда читаешь в американской школьной книге за две тысячи миль и сто пятьдесят лет от автора, по сравнению с
с мрачным потрясением, которое испытываешь, когда видишь, что это действительно высечено глубоко в камне, чтобы всегда напоминать о человеке, умершем где-то неподалёку.

Оригинал «То, что вы слышали о Николасе Роу, — сказала мисс Корк, — это слишком большая неожиданность. Боже мой! Было бы значительно проще улучшить ваш разум, если бы это уже когда-нибудь пытались сделать. Но он был поэтом-лауреатом при Георге Первом — вы понимаете, что это значит?»

— Думаю, да, — сказал я. — Они заключают контракт на поставку поэзии для королевской семьи на год за определённую плату. У нас нет ничего подобного.
Америка. Вы видите, как сильно отличаются наши президенты. Возможно, не всем им нравится
поэзия. И в таком случае это было бы напрасно, потому что в стране нет ни одного журнала
, который взял бы ее из вторых рук. '

"Кроме того, что у нас нет поэтов, которые могли бы сделать это должным образом, бедняжки!" - сказала
Мисс Корк, с чем я без труда согласилась.

«Что ж, мистер Роу был поэтом-лауреатом, хотя это не имеет к этому никакого отношения. Но у него был близкий друг, мистер Поуп — вы знаете его понаслышке, — и когда он и его дочь умерли, мистер Поуп и миссис
Роу так переживали, что он написал эти печальные строки, а она


А теперь послушайте!--



Тем, кого оплакивали в смерти, кого любили при жизни,

Бездетному родителю и овдовевшей жене --



имеется в виду одна и та же дама; в те дни это был простой способ удвоить
чувства!--



Со слезами на глазах высечено на этом монументальном камне,

Она хранит их прах и ждёт своего!



 И все, включая мистера Поупа, в то время считали это очень милым. И что же делает эта развратная вдова после того, как дала мистеру Поупу все основания полагать, что она будет соответствовать его поэзии?'Она снова выходит замуж,' — сказал я.

— Совершенно верно, она снова выходит замуж. Но вам не нужно пытаться навязать мне это, мисс! Чтобы прийти к такому выводу, вам не потребовалось никакой предварительной информации! Она снова выходит замуж, и вы не представляете, как это расстроило мистера Поупа.

"Я знаю, - сказал я, - он заявил, что это был последний раз, когда он предоставлял возможность
использовать свой гений вдовам" - поскольку я должен был предположить, что кое-что знаю об этом
предмете.

Мисс Корк посмотрела на меня. "Ты идиот!" - сказала она. "Он ничего подобного не делал".
"Майкл Дрейтон!".

"Майкл Дрейтон!«Я читал среди других имён, которые удивили меня своей незнакомостью.
В Америке, что бы ни говорил Питер Корк, если мы
есть сильная сторона, это имена: "Кем был Майкл Дрейтон? и почему
он имел право на арест?"

Он написал "Polyolbion," - сказала Мисс Corke, как если бы это было все, что есть
был об этом сказать.

— Знаете, — сказал я, — мне стыдно в этом признаваться, но даже из такого известного и интересного гениального произведения, как «Полиолбион», я запомнил очень мало страниц!

— О! — воскликнула мисс Питер, — вы становитесь невыносимым! Для вас есть прекрасная эпитафия Эдмунда Спенсера: «Чей божественный дух не нуждается в иных свидетелях, кроме трудов, которые он оставил после себя».
пожалуйста, не делайте непристойных замечаний по поводу правописания, как я понимаю, вы
подумываете сделать. Постарайтесь вспомнить, что мы учили вас писать по буквам над
здесь. И когда хоронили Эдмунда Спенсера, дорогая девица, на похороны пришла
компания поэтов - Шекспир, несомненно, был среди них - и
сложили на его могиле всевозможные элегии.'

- Из их собственного сочинения? - Переспросил я.

- Глупо! - конечно! И ручки, которыми они были написаны!

Я сказал, что, по моему мнению, это было бы очень красиво и поэтично, если бы они не сохранили копии стихотворений, и спросил мисс Корк, верит ли она в это
что-то подобное было бы возможно сейчас.

'Благослови вас Господь!' — ответила она. 'Во-первых, здесь нет поэтов;
во-вторых, нет культа героев; в-третьих, условия на рынке поэзии сейчас другие — она дороже, чем раньше; поэты предпочли бы посылать венки от флористов — можно купить довольно красивый за двенадцать шиллингов;  и Питер Корк слегка поморщился, выражая отвращение к нынешним временам. Раньше у нас были только поэты и никого из публики, а теперь у нас вся публика
и никаких поэтов! - заявила она. - Теперь, когда его нет... а Теннисон не может
жить вечно. Мисс Корк указала зонтиком на имя на камне
у моей правой ноги. Я смотрел вокруг и над собой,
и куда угодно, только не туда. Прочитав это, я быстро убрал ногу и
отошел на два или три шага в сторону. Это имя было таким неожиданным, таким новым в своей связи со смертью, что я отошёл в сторону, охваченный внезапным чувством вторжения. Он всегда был таким возвышенным и далёким в уединении своего гения, таким почитаемым в своём одиночестве, таким неприступным,
на мгновение перехватило дыхание от того, что я бездумно прошёл над могилой Роберта Браунинга. Казалось, что я воспользовался преимуществом, которого лучше было бы не использовать, — даже просто стоял в стороне и читал простое, сильное имя на полу и знал, что он, покончив с жизнью, был принесён сюда и оставлен там, где о нём больше не могло быть никаких вопросов или предположений. Мисс Корк сказала мне, что она
знала его «как можно знать такого человека» и что он проявлял
добрую заинтересованность во всём, что нравилось обычным людям из его окружения
Она сама думала и делала то же самое; но маленькие, простые истории, которые она рассказывала мне о своём личном знакомстве с ним, казались тогда странно неуместными. Ничто не имело значения, кроме того, что он, олицетворявший величие в своём искусстве на протяжении столетия, лежал там, под своим именем, на месте величия. И тогда, сразу же, из этой вчерашней могилы на меня снизошёл свет и понимание всех могил вчерашнего дня. Он прокрался среди причудливых надписей,
в пыльные уголки барельефов и за
Все эти резные свитки и лавровые венки показали мне то, что я почему-то не замечал раньше, — всю эту священную честь, которой дорожат в Англии, и то, насколько велики её владения! Мисс Корк сказала
что-то о королевских гробницах и коронационном кресле, и о восковых фигурах
в зале над часовней Айлип и о том, как продвигаться дальше; но я
- если вы не возражаете, - сказал я, - я бы хотел немного посидеть здесь
с другими американцами и подумать.





XV



Говорят, что в Нью-Йорке есть четыреста человек, которые придерживаются исключительных взглядов, и ещё несколько человек на Бикон-Хилл в Бостоне и в Филадельфии. Но большинство американцев выступают против исключительности. Я знаю, что в Чикаго ничего подобного не процветает. В целом и по отдельности американцы считают, что каждый человек так же хорош, как и его сосед, и мы стараемся заявить о своей вере всякий раз, когда обсуждается классовое различие. Однако взгляды Папы, представляющие взгляды большинства в человеке, как, мы надеемся, они вскоре могут быть выражены в сенаторе, решительно выступают против любой теории исключительности, какой бы она ни была. И я скажу за папу, что его принципы соблюдаются на практике; ибо, насколько мне известно, ни его уход из бизнеса и покупка загородного особняка на берегу озера, ни даже его выдвижение в Сенат ни в малейшей степени не изменили его отношения к кому-либо из людей. И всё же американцы, приезжающие сюда со всеми своими социальными теориями в чемоданах, так сказать, очень тщательно упакованными, чтобы быть готовыми в любой момент, очень редко находят им применение в Англии. Я, можно сказать, воспитывался на папиных идеях, и мама соглашалась с ним по большинству вопросов, за исключением того, что, если нельзя попасть в хорошее общество, лучше обойтись без него.«Мама всегда говорила, что это не будет её девизом». Однако с тех пор, как я оказалась в Англии, у меня почти не было возможности обратиться к ним. Некоторое время назад я слушал американского писателя, который говорил об этом, ещё до того, как у меня появилось намерение писать о своём опыте жизни в Англии, и он сказал, что американцам нравится здешняя исключительность, потому что она даёт им идеальные типы для изучения, каждый со своим маленьким кругом общения; в то время как дома мы — огромная неопределённая, изменчивая масса, и человек, который хочет узнать нас как нацию, должен сначала узнать нас как отдельных личностей. Я подумал, что это может быть очень хорошей причиной для писателя, особенно для писателя, которому нравится время от времени пить чай с герцогиней; но я не был уверен, что на это может претендовать такой человек, как я, только в гостях, а не с какой-либо специальной целью биологического исследования. Так что мне по-прежнему нравилось, как вы закрываетесь от одних людей и впускаете других, не спрашивая дальше, почему я так поступаю - это казалось невыгодным, особенно когда я размышлял о том, что моя точка зрения, как правило, исходила изнутри. Однако мои демократические принципы такие же, как и всегда, - человеку не обязательно всегда одобрять то, что ему нравится. Я заберу их обратно целыми и невредимыми в страну, где они незаменимы, — туда, где они действительно нужны, если вы хотите чувствовать себя комфортно каждый день своей жизни.

Тем не менее, я знаю, что именно «частная» часть «Частного просмотра»
заставила меня так сильно захотеть пойти в Академию в первый день мая
этого года. Картины будут там на второй день, и на следующий день, и ещё много дней после этого, и за четверть доллара я смогу выбрать время и место, чтобы их посмотреть. Если бы погода позволила, я мог бы «посмотреть» Академию
в присутствии пяти или шести других людей, которые, как и я, заплатили бы по шиллингу за вход; но я обнаружил, что предпочитаю уединение пяти или шести сотен человек, которые не заплатили, — предпочитаю его
безмерно. Кроме того, я всю жизнь слышал о «Частном просмотре». Каждый год в наших газетах появляются специальные телеграммы об этом — кто там был и во что был одет — обычно на целую колонку с половиной. Наши специальные корреспонденты в Лондоне гордятся этим и соперничают друг с другом, описывая это. Леди Торквилин была
Она тоже много говорила об этом. Она сказала, что это «стоит увидеть»,
и собиралась попытаться получить для меня приглашение. Леди Торквилин ездила туда каждый
год.

Но когда наступил тридцатый день апреля, леди Торквилин сказала мне вечером, после ужина, что она не смогла этого сделать, и показала мне карточку, на которой «президент и члены Королевской академии искусств «заказали» удовольствие от компании леди Торквилин», только «не подлежит передаче».

— Это очень утомительно с их стороны, — сказала леди Торквилин, — надевать это.
Это значит, что ты ни в коем случае не должна никому его отдавать. Иначе я бы
с величайшим удовольствием отдала его тебе, дитя, — мне
совершенно всё равно, уйдёшь ты или нет, и ты могла бы уйти с
Пастельно-Коричневыми. Но вот оно!

Конечно, ничто не заставило бы меня принять приглашение леди Торквилин и лишить её удовольствия от поездки, но я заколола ей вуаль сзади и на следующий день в два часа проводила её вниз по лестнице с таким сильным сожалением, которое редко испытываешь в обычной жизни. Я описывала свои чувства в письме, адресованном
Я думаю, что мистеру Уинтерхейзелу, когда примерно через час леди Торквилин
снова появилась, раскрасневшаяся от напряжения, и, задыхаясь, опустилась на стул.

'Приготовься, дитя!' — сказала она. — 'Я бы надела твоё сшитое на заказ платье, но эти лестницы
убьют меня, но времени не было — тратить его на лифт. Я могу помочь тебе — поторопись со своими пирожными!'

"Но приглашен ли я?" Спросил я.

"Конечно, приглашен - Королевским академиком собственной персоной - так что лети!"

Я прилетел, и через двадцать минут Леди Torquilin и я занимались наши
обычная ссора с таксистом по дороге в Берлингтон-Хаус. Когда он
Он загнал свой кэб и лошадь в тупик на Бонд-стрит, и без разрешения полицейского, похожего на Юпитера, на перекрёстке ничего не могло произойти. Леди Торквилин воспользовалась возможностью и рассказала мне, как ей удалось прийти за мной. «Видите ли, — сказала она, — первым, кого мне посчастливилось встретить, когда я вошла, был сэр Беллами Беллами — вы помните сэра Беллами Беллами в «Минтеррингтонах»? Я честно скажу вам, что не упомянула бы об этом,
моя дорогая, если бы он не заговорил первым, хотя я прекрасно знала, что сэр
Беллами Беллами не может сделать в этой Академии то, что просто невозможно сделать, потому что вы
знаете, что я последний, кто будет настаивать, но он настоял. «Где твой юный друг?»
спросил он. Тогда я воспользовался случаем и рассказал ему, как попросил у этого старого придурка Монкхауса Диддлинга два, а получил только одно, и как
Я не могла отдать его тебе, потому что там было написано «Не подлежит
передаче», и ты был так разочарован; а он был так мил.
 «Моя дорогая леди Торквилин, — сказал он, — мы были детьми, и ты никогда не приходила ко мне.  Я был бы рад!»

"Что ж, - сказал я, - сэр Беллами, неужели мы ничего не можем с этим поделать сейчас?" "Уже
довольно поздно", - сказал он. "Уже поздно", - сказал я. "О,
Послушайте! - сказал он. - "Она должна прийти, если хочет ... любая ваша подруга,
Леди Торквилин — какой же он обманщик! «Это немного странно, — продолжил он, — и мы ничего не будем говорить об этом, но если вы хотите пойти и привести её и проследить, чтобы она взяла с собой это» (тут леди
Торквилин достала толстую бледно-голубую книгу-каталог), «то никаких проблем не возникнет. Я полагаю. Итак, вот вы, мисс Вик, обеспечены
Сэр Беллами Беллами сам пригласил вас — если это не комплимент, то я не знаю, что это такое!

 — Я не чувствую, что меня должным образом пригласили, — сказала я. — Боюсь, мне не стоит идти, леди Торквилин.

 — Чепуха, дитя!- спросила она. - Вы хотите, чтобы они прислали за
вами делегацию? - И что я могла сказать после этого?

- Подними голову и напусти на себя совершенно безразличный вид, - посоветовала леди
Torquilin, как наш кэб оседают нас во дворе до внешнего
шаги. 'Не понимаю, что каталог, как если бы это были знамена; носить его
небрежно. А теперь следуйте за мной. И леди Торквилин с большим достоинством
Чувствуя себя виноватой, я последовала за ней с неясными опасениями, угрызениями совести и каталогом, который мне не принадлежал, в «Приват-обзор». Никто ничего не сказал, хотя мне показалось, что один из двух пожилых джентльменов в малиновом и чёрном у двери многозначительно посмотрел на другого, когда я проходила мимо, словно говоря: «В этом костюме что-то не так».
Я говорю «мне показалось», хотя в тот момент я был уверен, что так и было, потому что моё
воображение, конечно, могло иметь к этому какое-то отношение. Я знаю
Я был очень рад, что леди Торквилин прикрывала меня своей безупречной
респектабельностью. «Ну вот, — сказала она, когда мы оказались в толпе, —
мы оба здесь, и это гораздо приятнее, не так ли, дорогая?» чем
чтобы вы пришли с незнакомцами, даже если бы я мог принять решение
что для вас было правильным быть допущенным по билету с четкой пометкой "не
передаваемый" - о чем я действительно не думаю, дорогая. Я должен был суметь
сделать.

Мы бесцельно двигались вместе с толпой, и нас немедленно настигли, и
нами овладел дух, который, казалось, витал повсюду - дух удивления и
Критика, домыслы и поиски, которые сначала охватили наших ближайших соседей,
бесцельно переключились на любопытно одетого человека в перспективе,
сосредоточились на знаменитости в углу и растворились в движущейся толпе.
Леди Торквилин попросила меня подумать, видел ли я когда-нибудь в своей жизни
такие замечательные платья, и я был вынужден признаться, что нет. Некоторые из них были красивы, а некоторые — нет;
многие были из тех, кого вы так правильно и метко называете «умными», а некоторые
были талантливыми. Со всеми ними, красивыми и уродливыми, я мог бы встретиться
дома, но был один вид «платья», которое, я думаю, ни один американец не мог носить безнаказанно. Это был протест против условностей, очень облегающее и обычно представленное в цветах, которые невозможно было достать в лондонском тумане. Оно почти всегда шло к довольно унылому лицу дамы с плохим цветом кожи и плохо уложенными волосами, и неизменно немного сползало набок. Я не знаю точно, почему такое платье было бы неприемлемо для американской женщины, но я склонен полагать, что причина в этом
климатическая причина. У нас в Соединенных Штатах так много солнца и кислорода.
Утверждает, что, я думаю, они проникают в наши представления об одежде; и человек
, одетый так, как я упомянул, с большой вероятностью окажется
специально и неуважительно описанным в газетах. Но я не
хочу быть дерзким мысли про развитие данного
Английский платье идеально подходит. Это, безусловно, интересное. У меня была возможность лучше рассмотреть его на вечере в Академии в июне, когда он
напоминал теннессийскую идиллию, выставленную на ночь.

Леди Торквилин только что указала мне на двух герцогинь: одну крупную и круглую, которая, несомненно, была герцогиней по ошибке, и другую высокую и красивую, с такой же изогнутой верхней губой, как у герцогини, и с короной, которую легко представить под её шляпкой. Мы говорили о них, когда я увидел кое-кого из знакомых. Это был джентльмен средних лет,
и у меня с его лицом были связаны очень интересные воспоминания, хотя я
не могла вспомнить ни его имени, ни того, где я его встретила. Я рассказала об этом
леди Торквилин с восторженным нетерпением, которое всегда
чувствует, когда видит знакомое лицо в чужой стране. «Какой-то друг папы, я уверена», — сказала я, и хотя я лишь мельком взглянула на него и сразу же потеряла его в толпе, мы решили пойти в том направлении в надежде увидеть его снова. Он снова появился вдалеке, и мы снова потеряли его из виду, но продолжали идти, и пока леди
Торкилин остановилась поболтать со своими многочисленными знакомыми, а я внимательно
искал глазами друга моего отца. Я знал, что как только он увидит меня, то,
вероятно, сразу же подойдёт и пожмёт мне руку, а потом спросит, как меня зовут.
вернись ко мне; и я жаждал попросить Чикаго о тысяче вещей.
Мы неожиданно столкнулись с ним лицом к лицу, и когда его взгляд встретился с моим,
меня невольно осенило, что в последний раз, когда я видела его, он был
не в длинном сером пальто и шелковой шляпе - в нем было что-то
в этом нет ничего странного. Также я вспомнил дерзкий седой подбородок и
большое двуличие. - О! - сказала я леди Торквилин. - Я его совсем не знаю
! Это...

- Это мистер Банкрофт! - сказала леди Торквилин.

- Кто такой мистер Банкрофт? - спросил я. - Это аббат Латур!

Две недели назад мне так понравился «Мёртвый город», но я
Я рад, что не поклонился, прежде чем понял, что это был джентльмен, с которым я имел честь быть знакомым всего десятью с шестью пенсами.

Я также видел различные скандалы этого года. Леди Торквилин упомянула о них, просто чтобы привлечь моё внимание к их нарядам, и в целом выразила своё мнение, что об этом уже слишком много говорили.
Леди Торквилин не знала многих из присутствующих литераторов, но она указала на мистера Энсти и мистера Уильяма Блэка, чьи произведения чрезвычайно популярны у нас, и было особенно приятно
Торквилин смогла описать их, когда я написала домой на следующий день. Я очень хотела увидеть мистера
Оскара Уайльда, но кто-то сказал леди Торквилин, что он в «Гросвенор-Хаусе».
— И я считаю, что это небольшая потеря! — сказала она. — «Он такой же, как и любой другой мужчина, дорогая, только в его голове больше чепухи, чем у большинства из них!» Но леди Торквилин не была похожа на других людей.
Торкилин должен понравиться мистеру Оскару Уайльду. Перед отъездом она показала мне двух или трёх женщин-журналисток, которые что-то записывали.

'Вот эта милая мисс Джей Пенн,' — сказала леди Торкилин. 'Я знаю всех
Джей Пенн — такая литературная семья! И мисс Джей Пенн всегда хочет
знать, как у меня дела. Думаю, я должна просто поговорить с ней, дорогая, если ты
не против подождать минутку, а потом мы пойдём.

'Она спрашивала и о тебе, дорогая,' — сказала моя подруга, вернувшись ко мне,
и слегка подтолкнула меня, поздравляя.

Возможно, мне следовало бы сказать раньше, что там было несколько художников, которые бродили вокруг, стараясь держаться подальше от своих картин;
но я понял это сам, потому что, за исключением сэра Беллами
Беллами, который ушёл, леди Торквилин не знала никого из них. Я
Я также заметил, что стены комнат, в которых мы находились, были увешаны
картинами, но они, похоже, не имели никакого отношения к «Частному
обзору».





XVI



Бал у Эди Паудерби был первым, на котором я побывал в Лондоне, и поэтому, как мне кажется, произвёл на меня сильнейшее впечатление. Он сильно отличался от бала в Чикаго, хотя различия были настолько неосязаемыми — они заключались вовсе не в ужине, музыке, платьях или украшениях, — что я не уверен, что смогу их объяснить. Поэтому я прошу вас не разочаровываться, если вы не поймёте по моему описанию лондонского бала, на что похож бал в Чикаго. Вам будет очень легко узнать это лично, если вы окажетесь в Чикаго.

Мы приехали на четырёхколёсном экипаже около одиннадцати часов, и когда водитель
остановился перед ковровой дорожкой, ведущей к двери, первое, что
меня поразило, — это небольшая толпа людей, стоявших по обеим сторонам
дорожки и ожидавших, когда гости войдут. Я никогда не видел такого в Чикаго —
такого терпения и самоотречения. Я не думаю, что свободнорождённый американский
гражданин счёл бы достойным своего достоинства торчать у входа на
вечеринку, на которую его не пригласили. Напротив, он бы изо
всех сил старался не подавать виду, что хочет туда попасть.

Внутри я ожидал увидеть толпу — я думаю, что на балах всегда многолюдно,
где бы они ни проводились; но я также ожидал, что смогу пробраться
сквозь неё, в чём на целых двадцать минут был разочарован. Обе леди
Мы с Торквилином решили было провести остаток вечера в своих плащах, но как только мы предались этому занятию,
толпа расступилась, и люди хлынули в одну сторону, что леди Торквилин объяснила, воспользовавшись этим,
тем, что столовая открылась.

В гардеробной несколько дам уже собирались уходить.
'Как вы думаете, они больны?' — спросила я леди Торквилин, пока мы стояли рядом, а две служанки по мере сил чинили нашу одежду.  'Почему они так рано уходят домой?'

'Домой, дитя!' — сказала леди Торквилин с осуждением в голосе. «Они
продолжают; осмелюсь предположить, что у них есть ещё пара танцев, на которых
они могут появиться сегодня вечером». Леди Торквилин не одобряла то, что она
называла «чрезмерным весельем», и никогда не принимала больше одного
приглашения за раз.
вечер; так что я не был знаком с лондонскими обычаями в этом отношении. Вскоре
я получил ещё один наглядный урок в лице дамы, которая вошла и отдала свой плащ слуге, сказав: «Положите его туда, где его будет легко достать, пожалуйста. Я заберу его через четверть часа». Глядя на неё, я подумал, что для такой особы светские удовольствия — это просто серия топографических экспериментов. Я тоже подумал, что мне нужно что-то сказать, когда в следующий раз услышу о спешке и высоком давлении, в которых живут американцы.

 «Это бесполезно, — сказала леди Торквилин, глядя на лестницу, — мы не можем
никогда не вставайте; мы могли бы пойти с остальными и...

- Поужинать, - добавил кто-то совсем рядом с нами, и леди Торквилин
сказала: "О, Чарли Маффертон! - хотя почему она должна была удивляться?
это было больше, чем я мог себе представить, потому что Чарли Маффертон почти всегда был рядом.
под рукой. Куда бы мы ни пошли — в гости, на концерт, в театр, на экскурсию, в любое место, — мистер Маффертон появлялся, как ожидалось, так и неожиданно, с большой точностью, и его отношение к леди Торквилин всегда было самым преданным. Я
Я нечасто упоминал его в своих рассказах о пережитом и, вероятно, не буду упоминать и впредь, потому что со временем я стал воспринимать его как неотъемлемую часть почти всего, что мы делали. Леди Торквилин, казалось, это нравилось, так что я, конечно, не имел права возражать;  и, по правде говоря, я не особо возражал, потому что мистер Маффертон всегда был любезен со мной и часто делал интересные замечания. Но если бы леди Торквилин не сказала мне, что знала его в
короткой одежде, и если бы я не был совершенно уверен, что она была далеко
слишком разумна, чтобы отдавать своё сердце человеку, который намного моложе её, не знаю, что бы я подумала.

Так что мы пошли с остальными и поужинали, и в тревожный промежуток времени, пока мы с леди Торквилин стояли в дверях, а мистер Маффертон присматривал один из маленьких круглых столиков, я обнаружила то, что так озадачивало меня в этом доме с тех пор, как я в него вошла. Если бы не люди, цветы и несколько стульев, здесь было бы совершенно пусто. Люди, так сказать, заполняли его, перемещаясь в сиянии своих
платья и бриллианты, а также разнообразие их манер до такой степени, что я не могла раньше понять, чего, по моему мнению, не хватало на этом балу. Это было очень странное отсутствие — всего того, что
делает дом уютным: салфеточек, японских безделушек, абажуров в виде
цветов; а то, что их заменяло, — яркие огни, цветы, обильный
ужин и плотная масса людей, — создавало у меня ощущение, что мне
позволили воспользоваться блестящей возможностью, а не пригласили
разделить гостеприимство друзей леди Торквилин.

- Леди Паудерби только что переехала? - Спросила я, когда мы сели за стол с двумя
бутылками шампанского, большим количеством мороженого, тройным набором
ножей и вилок и пирамидой апоплексической клубники.

- Леди Паудерби здесь не живет, - сказала леди Торквилин. - Нет, Чарли,
спасибо... сладости для вас, молодые люди, если хотите, а для меня - закуски!«
и мой друг объяснил мне, что леди Паудерби была «дома» по этому
конкретному адресу только в этот конкретный вечер и, вероятно,
заплатила немало гиней за аренду дома на ночь; после чего я попытался
Я тщетно пыталась почувствовать личную благодарность за клубнику, которую
мне не позволили даже есть вилкой моей хозяйки, хотя, конечно, я знала, что это просто сантименты и что на самом деле я в таком же долгу перед леди Паудерби за её клубнику, как если бы она сама её вырастила. И в целом я была действительно рада, что мне представилась возможность побывать на таком балу, который раньше не попадался мне на глаза. Я не думаю, что кому-то в Чикаго пришло бы в голову
арендовать пустой дом для проведения развлекательного мероприятия, и всё же, сейчас
Теперь, когда я думаю об этом, я понимаю, что отель «Палмерс» определённо часто используется для этой цели. Как правило, там устраивают благотворительные или филантропические мероприятия.

Во время ужина, когда леди Торквилин рассказывала мистеру Маффертону, как нам понравилось «Открытие» и каким добрым был его кузен, я огляделась. Я не знаю, прилично ли оглядываться на балу в
Англии — в Чикаго я бы ни за что так не поступила,
потому что точно знала, что увижу, если оглянусь, — но
безличный характер бала у леди Паудерби вызвал у меня чувство
безответственность по отношению к кому бы то ни было, а обычный свод правил приличия казался
неопределённым законом, не имеющим особого отношения к нынешним
обстоятельствам. И я был поражён, очень поражён той тщательной
деловой сосредоточенностью и целеустремлённостью, которые я видел вокруг
себя. Люди, казалось, не были знакомы друг с другом, разве что по двое-трое,
и по большей части игнорировали друг друга спокойным, высокомерным
образом, что было по-настоящему поучительно. Но у них было что-то общее,
что-то объединяло их — они все пришли на бал, где
Им оставалось только танцевать и ужинать, а потом снова танцевать — танцевать и ужинать как можно чаще и с максимальной выгодой. Это
предполагало оценку того, что было, и, по-видимому, это было популярно. Не было излишней легкомысленности. Если бы в той обеденной зале кто-то пошутил, это вызвало бы больший взрыв, чем бутылки с шампанским. Действительно, среди такого большого количества людей, которых нужно было накормить
всех сразу, с несколькими сменами блюд, царила величайшая и серьёзнейшая
вежливость, какая только возможна. Я наблюдал за поведением и
В этом было большое сходство: джентльмены были похожи друг на друга, а дамы —
на друг друга, за исключением того, что некоторые дамы были немного похожи на джентльменов,
а некоторые джентльмены — на дам. Эта однородность показалась мне примечательной,
учитывая, что лишь немногие из них, казалось, были знакомы друг с другом. Но
что меня поразило, так это полное единство интересов и действий,
связанных с ужином.

Мы с трудом поднялись по лестнице и на первой площадке встретили родственницу нашей хозяйки, с которой леди Торквилин
пожала руку.

«Вы никогда её не найдёте», — сказал этот родственник, имея в виду леди Паудерби.
 «Дайнжели, Портерхаусы и Бэнгли Коффины — все они приезжали и уезжали, так и не увидев её». Но я могу сказать, что мы нашли её ближе к утру, чтобы попрощаться.

Когда я говорю, что пол в бальном зале леди Паудерби (временном) был
заполнен, я не совсем точно выражаю этот факт. Он был переполнен — он был забит, если это не слишком резкое выражение для движения дам и джентльменов, которые кружились друг вокруг друга на полу,
все в одном направлении, под музыку. За исключением двух или трех пар, чьи возбужденные движения казались довольно пьяными, бал наверху проходил с той же серьезностью и решительностью, что и бал внизу. Я заметил на лицах милой, свежей дебютантки, которая постепенно краснела,
военного средних лет, который танцевал, как деревянная нога,
и других людей то же сосредоточенное выражение, то же твёрдое или
нервное намерение должным образом выполнить обязанности, связанные с
вечером и номерами программы.
почтенная старушка в малиновой шелковой, очень низко на шее, который сидел против
стены. Популярная теория, по-видимому, заключалась в том, что танцы - это нечто такое, чем нужно заниматься.
Рассмотрение удовольствия перенесло их на более низкий уровень.
И это было улучшающее зрелище, хотя и печальное.

Мистер Маффертон попросил меня исполнить седьмой, и девятый, и одиннадцатый номера - все
вальсы. Я знала, что он будет обязан из вежливости к леди
Торквилин, которая сама уже не танцевала, но я боялась этого всё то время, пока наблюдала за другими мужчинами, пока мистер
Маффертон поискал для неё стул. Поэтому я предложил, чтобы мы попробовали
номер семь и посмотрели, как у нас получится, не обращая внимания на остальных, и
вяло пробормотал что-то о том, что я давно не танцевал, и был абсолютно уверен, что не смогу вести себя с той
прямотой — не говоря уже ни о чём другом, — которая, казалось, была необходима на
балу у леди Паудерби. «О! Я уверен, что у нас всё получится», — сказал мистер
Маффертон. И мы начали.

Я восхищаюсь английскими танцами. Теперь я к ним привык и могу смотреть на
людей, танцующих в зале, без приступа головокружения
или у меня затекли мышцы шеи. Я думаю, что это, пожалуй, самое лучшее описание несгибаемого, непоколебимого качества вашего национального характера, какое только можно найти, но я не думаю, что американец должен вмешиваться в это без предварительной подготовки.

 Мы с мистером Маффертоном начали — он уверенно, я нерешительно. Вы можете сделать то же самое с помощью ножниц, что и мистер Маффертон. Я сделал это позже, когда объяснял леди Торквилин, что я не мог танцевать с ним девять и одиннадцать раз подряд.
Я чувствовал, что мой танец был фарсом и верхом неприличия. Вы
скажете, что они плохо сочетаются, и это будет совершенно верно. Мы
влились в движущуюся массу, и я несколько раз безнадежно кружил вокруг
мистера Маффертона, который, казалось, превратился в майский шест. Затем
комната начала кружиться. «Не кажется ли вам, что нам лучше
повернуть назад?»— Я спросил: «Боюсь, у меня кружится голова». Мистер
Маффертон тут же остановился, и комната снова стала прямой.

«Повернуть назад?» — сказал он. «Кажется, я никогда не слышал об этом. Я думал, мы отлично ладим!» И когда я объяснил ему, что поворот назад означает разворот и движение в другую сторону, он заявил, что это совершенно невозможно, что мы собьём всех остальных и что он никогда не видел, чтобы это делали. После последнего спора я не стал настаивать. Не нужно было долго знать мистера Маффертона, чтобы понять, что если он никогда не видел, как это делается, то никогда бы этого не сделал. «Давайте попробуем вернуться немного назад», — предложил он вместо этого. в результате чего после следующих четырёх или пяти поворотов он начал удаляться от меня, и я не знала, куда он идёт. Примерно через четыре минуты мы вернулись, по моей настоятельной просьбе, к леди Торквилин, и мистер Маффертон сказал ей, что мы «прекрасно поладили». Думаю, он и сам так считал, потому что сказал что-то о том, что сначала не мог «поймать мой шаг», и это было сказано с явным удовлетворением от того, как он себя вёл. Это было вполне естественно, потому что мистер Маффертон был из тех людей, которые, пока сами стараются изо всех сил, вряд ли заметят, старается ли кто-то другой или нет.

Я предпринял ещё несколько попыток с друзьями леди Торквилин и
мистера Маффертона, и некоторые из них были частично успешными, хотя в целом я
считал целесообразным пропускать их вторую половину. Это,
когда удавалось найти место, было очень забавно, и я заметил, что это
делалось на протяжении двух лестничных пролётов и в любом другом
предполагаемом месте, где можно было сесть рядом. Мне было интересно
в какой-то степени в одном человеке, с которым я протанцевала два или три раза подряд. Он был довольно молод, не старше двадцати четырёх или пяти лет, я думаю, — племянник леди Торквилин, армейский офицер, живший в Олдершоте, очень красивый, в очках, что, впрочем, было довольно распространённым отличием. Я должна рассказать вам о нём подробнее
в связи с тем днём, который мы с леди Торквилин провели в Олдершоте
по его приглашению, потому что он действительно заслуживает отдельной главы. Но
именно он сказал мне на балу у леди Паудерби, имея в виду солидную
Толпа людей, столпившаяся между нами и дверью, была такой плотной, что ему с большим трудом удалось наконец попасть в бальный зал.
 «Сначала я вообще не мог войти, — сказал он, — и пока я стоял на краю тротуара, какой-то полицейский набрался наглости и велел мне подвинуться». «Не могу», — говорю я. — «Я на вечеринке».

Я всегда был благодарен офицеру из Олдершота за то, что он рассказал мне эту историю, которую я запомнил в связи с балом у леди Паудерби, хотя мистер
Маффертон, когда я пересказывал её, не видел в ней ничего особенного.
забавно. - Кроме того, - сказал он, - это старо как "удар."' Но в конце
третьего танца-Н Mafferton были направлены Леди Torquilin смотреть
для меня, и был раздражен, я не сомневаюсь, на те беды, которые он на
возьми меня найти. И чувство юмора мистера Маффертона никогда нельзя было считать
его сильной стороной.





XVII

В тот день, когда мы отправились в Олдершот, туда ехало очень много
людей — так много, что в поезде, на который мы почти опоздали, не было
ни одного свободного места. В последнюю минуту, когда леди
Торквилин решила, что мы должны ехать отдельно, кондуктор открыл
дверь кареты первого класса, в которой ехали только трое джентльменов.
В ней было гораздо удобнее, чем в карете, в которой теснилась леди
Торкилин, но у меня не было времени сказать ей об этом, поэтому я сел
один в левый угол, спиной к движению, и приготовился наслаждаться пейзажем. Однако джентльмены были настолько интереснее, что, боюсь, хотя я и делал вид, что смотрю на пейзаж, я уделял им гораздо больше внимания, что, надеюсь, было вполне уместно, поскольку они этого не замечали.

Оригинал Все они были старше среднего возраста, все очень подтянутые и все одеты для верховой езды. На этом сходство между ними заканчивалось; и помимо того, что они отличались друг от друга, все они отличались от любых американских джентльменов, которых я когда-либо встречал. Вот почему они были так глубоко интересны.

Один из них, сидевший напротив меня, был светловолос, с большими голубыми глазами и орлиным
носом, с четко очерченным, чисто выбритым лицом, за исключением изящных
усов. Он был широкоплечим и высоким, мускулистым и подтянутым, и
он непринуждённо беседовал, озаряя разговор милой и лёгкой улыбкой.
Он выглядел очень умным, и я думаю, что ему, должно быть, всю жизнь говорили, что он похож на герцога Веллингтона. Тот, что сидел в другом углу, напротив, был румяным, круглолицым, с блестящими голубыми глазами и седыми усами. Он удобно устроился, прислонившись к стене и скрестив свои прекрасные ноги.

Тот, что был со мной, которого я видел не очень хорошо, был
очень серым, с прямым носом и парой спокойных глаз, слегка розоватых по краям, с аккуратно подстриженными бакенбардами и покатыми плечами.
Он не развалился на диване и даже не скрестил ноги, а сидел прямо и
читал газету. Он выглядел как человек с крайне строгими взглядами на приличия
и довольно вспыльчивый. У первого мужчины была «Таймс», у второго —
«Стандард», а у третьего — «Морнинг Пост». Я думаю, все они принадлежали
к высшим слоям общества.

Они начали разговаривать, особенно те двое, что сидели напротив, и худощавый мужчина лениво бросал свои замечания и непринужденно улыбался, поглядывая на чемоданы, лежавшие между ними на сиденье. Он говорил о пробках на Пикадилли, где «этот грубиян-омнибус» накануне сбил его с ног.
Он придерживался мнения, что через Пикадилли разрешено курсировать слишком большому количеству омнибусов.
Пикадилли - "значительная партия", слишком много. Он также счел состояние
одной или двух улиц в этом районе "отвратительным" и "собирался"
привлечь к этому внимание. Все это в холодных, высоких, приятных, ленивых тонах.

'Написать письмо в "Таймс", - ответил тот, с широкой улыбкой, как
если бы это была отличная шутка. Я не возражаю, что читаете это.

Первый мягко улыбнулся и задумчиво вниз на свой ботинок. Будет
вы гарантируете, что никто ДОУ— сказал он. И они посмеялись. Мой
сосед нетерпеливо перевернул страницу и ничего не сказал.

'Куда ты собираешься сегодня ехать?' — спросил первый. Его голос был
восхитительно изысканным.

'Понятия не имею. Кажется, там внизу меня что-то ждёт.
«Ожидайте худшего» — что также, по какой-то неизвестной причине, их очень позабавило.

'Вы слышали о Пухбелоу, который был здесь за год до этого — старый Пухбелоу,
командовавший 25-м Вангерским полком? А.Д.К. подходит к Пухбелоу и говорит ему, что его немедленно хотят видеть в штабе. "Тот случай", - говорит Пухбелоу,
«Лучше бы я пошёл пешком!» — сказал мой визави.

'Боже! — ответил тот, — надеюсь, до этого не дойдёт.'

'Это последний день, когда я смогу выйти из дома, — с сожалением продолжил он.

'Почему?'

«Ещё год не смогу влезть в свою форму».

 «Излишняя жировая ткань?»

 «Скорее! На прошлой неделе был на смотру и вернулся с чёрным лицом!
 В моём возрасте нужно следить за пуговицами». — Честное слово, я
завидую вам, поджарым собакам, — обратился он к своему соседу и розовощёкому мужчине, который не обратил внимания на его шутку, но сложил газету.
в другую сторону и сказал, не поднимая глаз, что в Соединённых Штатах было очень разрушительное наводнение.

'Они всё делают в больших масштабах, — добродушно заметил мужчина, сидевший напротив меня, — в том числе и мошенничают.'

В глазах круглолицего джентльмена вспыхнул новый интерес. 'Вас впустили на эти «Какебойган Лимитед»?' — спросил он. — Боже мой, — отвратительно! Никогда не видел ничего более холодного! Должно быть, он выручил пятьдесят тысяч!

 — Это было очень больно, — невозмутимо сказал другой. — Кстати, что ты думаешь о Маленьких Толедо? — Ничего о них не знаю. Купил несколько ... осмелюсь сказать, я уронил свой
«Деньги».

«Уилкинсон хотел, чтобы я купил. На прошлой неделе я кормил этого зверя, ожидая, что
он даст мне подсказку. Чертов хитрый негодяй, Уилкинсон!» И этот джентльмен
улыбнулся почти по-ангельски. «Все еще жду. Я вижу, что Онейда
Централс подорожала. Купил много восемь месяцев назад за бесценок». «Дешевле купить их, — подумал я, — чем тратить больше денег на что-то, о чём
я так мало знаю! Повезло!» На этом этапе разговора
я размышлял о том, насколько порочна была идея завладеть
бизнес-возможностями, которые позволили инвестировать в это
принципы. Я не собирался защищать своих соотечественников, но я
подумал, что у них было довольно очевидное искушение.

Разговор зашел о клубах, и джентльмены высказали свои
предпочтения. - Слышал, ты записался в армию и флот, - сказал розоволицый.
один.

- Да. Скотская скважины становится в, - отвечал он с орлиным носом,
мечтательно.

'Сколько времени прошло?'

''Около двух лет, я думаю. Я снова на службе в армии США.
В 1985 году, когда разгромили «Тарантиллу», у меня случился приступ экономии — вы ведь тоже были в
той команде, не так ли? — и я продал пять из шести своих клубов. Они
бесконечно восторгаться тем, что я снова тебя впустил.

- Ну, газетенка для меня достаточно хороша, а на лирику удобно
сводить даму. Говорят, что теперь лучше всего принадлежать Коринфянам,
хотя, - неуверенно сказал круглый джентльмен.

Если у вас есть вкус к актрисам, - отозвалась другая женщина, с другой
нежный взгляд на его ботинок.

Затем, судя по замечанию розовощёкого, выяснилось, что он обедал в «Карлтоне» четыре вечера из семи, стоял за «Карлтон», надеялся, что никогда не попадёт в клуб получше, и никогда в жизни не встречал там грубияна.
Он жил там, когда не был в Манчестере.

— Вы живёте в Манчестере? — довольно приятным голосом протянул худощавый джентльмен.
И что же такого в этом, что разозлило розовощёкого? Разве
Манчестер — неблагополучное место для жизни? Но он был — настолько зол, насколько это было возможно. Розовость распространилась по всему его лицу, под аккуратно подстриженными бакенбардами и за воротником. Он ответил очень резким и слегка возмущённым тоном, что у него есть «место неподалёку», и вышел из разговора.

Затем полный джентльмен заявил, что нет клуба лучше, чем «Конституционный», и что оттуда открывается прекрасный вид.
«Балконы! «Потрясающий вид, — сказал он. — Говорю вам, ночью, когда всё освещено, а вдалеке виднеется река...»

 «Луна?» — мягко спросил его собеседник. Но в этот момент пылкий джентльмен
остыл и резко перевёл разговор на другую тему — о какой-то «домашней вечеринке».

«У вас есть то, что они называют приятным приглашением?» — спросил другой;
и дородный мужчина ответил, что да, на самом деле у него их три, с улыбкой, полной
удовлетворения. В этот момент поезд остановился, и мы все перешли в другой вагон.
Я, присоединившись к леди Торквилин, потерял своих веселых попутчиков.
Мне было жаль, что на этом все закончилось, потому что мне особенно хотелось
узнать, что такое домашняя вечеринка и приятное приглашение - они казались
мне идиоматичными, и я уже начал собирать английские идиомы
забрать домой со мной. На самом деле, я бы предпочел продолжить.
наблюдая за пейзажем из моего укромного уголка всю дорогу до
Олдершот, если бы я мог — эти джентльмены привнесли столько интересного
в наше путешествие — хотя я знаю, что говорил вам об этом два или три раза
прежде, чем я хоть сколько-нибудь объясню вам, как и почему они это сделали. В них была какая-то роскошь и безразличие, которые отличались от той роскоши и безразличия, которые вы обычно видите в Соединённых Штатах, тем, что они не были показными. Они не игнорировали тот факт, что я сижу в углу, — они говорили так, будто не замечали этого. И они так долго придерживались традиций Англии,
что это стало для них чем-то само собой разумеющимся, о чём они даже не подозревали. Они производили впечатление людей, которые всегда были такими.
неосознанно, в качестве эталона для действий и мнений, — хотя их восприятие этого эталона могло быть максимально разным, — и в соответствии с этим эталоном. Я говорю это не потому, что никто из них не ругался и не курил в моём присутствии. Сдержанность нельзя было определить — это была тонкая, всеобъемлющая вещь, и она была тесно связана с отсутствием энтузиазма по любому вопросу, кроме подхода к нему, который этот джентльмен применял, ссылаясь на Конституцию. Их нельзя было считать легкомысленными, и все же
их разговор скользил по поверхности их мыслей, не затрагивая никаких
запасных хранилищ информации или мнений. Это показалось мне странным. Я уверен, что ни один из трёх американцев, которые знали друг друга, не смог бы
путешествовать вместе в коробке размером примерно шесть на восемь футов, не
выдвинув какую-нибудь теорию и не споря о ней всерьёз, не заговорив о политике или
не включившись в разговор тем или иным образом.

Но я не сомневаюсь, что для того, чтобы вас впечатляли подобные вещи,
вы должны были вырасти в Чикаго, где люди другие. Леди
Торквилин не смогла ничего рассказать мне об этих джентльменах по моему
описанию; она сказала, что они были такими же, как и все остальные,
а что касается азартных игр на бирже, то она не сочувствовала тем, кто
проигрывал, — похоже, она думала, что я проигрывал, и именно это привлекло
моё внимание.

Молодой офицер встретил нас на станции Олдершот и в форме выглядел совсем
по-другому. Я не могу описать его форму, иначе вы бы узнали полк и, возможно, офицера, если вы знакомы с Олдершотом, что ему может не понравиться. Но я могу сказать,
не опасаясь, что его узнают, скажу, что он был в красном мундире и выглядел в нём очень
красиво — красный цвет так популярен среди офицеров в Англии и так
к лицу. Он был лейтенантом, и звали его Одди Пратт.

К тому времени, когда я узнал об этом, а это случилось позже, когда мистер Пратт написал мне два или три письма, подписавшись таким образом, я заметил, как часто джентльмены в Англии берут себе прозвища — не только молодые джентльмены в армии, но даже семейные мужчины средних лет. Мистера Уинтерхейзела зовут Бертрам, и я должен
Было бы интересно послушать, что бы он сказал, если бы кто-нибудь обратился к нему «Берти». Думаю, он бы взбесился, как мы говорим в Америке. Если бы я когда-нибудь называл его как-то иначе, кроме как «мистер Уинтерхейзел», чего я не делал, то сделал бы это сам, когда вернусь, просто ради эксперимента. Не думаю, что какого-нибудь джентльмена в Соединённых Штатах можно безнаказанно называть «Берти». Мы бы сократили это до грубой краткости
«Берт» и «Эдди» превратились бы в «Эда», «Уилли» — в «Уилла», а «Бобби»
— в «Боба». Но это действительно приятная особенность вашей цивилизации.
Детская привязанность переходит во взрослую жизнь, и я надеюсь, что это
распространится. Я никогда не был достаточно близко знаком с мистером Праттом,
чтобы спросить, откуда взялось «Одди», но он произносил его с большим достоинством,
чем я мог себе представить. Это замечательная — по крайней мере,
замечательная — черта вас, англичан. Вы всё делаете с достоинством,
от представления лорд-мэра до сдачи в полпенни. Вы
ничуть не веселитесь, глядя на себя со стороны.





XVIII

Я так рад, что вы смогли прийти! — сказал мистер Пратт, ведя
направляясь к своей повозке, он выделялся своими широкими красными плечами среди темнокожей толпы на станции. «В деревне столько всего происходит, что я боялся, как бы вы не передумали. Ужасно волнуюсь, уверяю вас, каждый раз, когда приходит почта!» Мистер Пратт говорил с
леди Торквилин, но смотрел на меня. В Америке мы гораздо проще. Если джентльмен хочет сказать вам что-то вежливое, он никогда не подумает о том, чтобы передать это через кого-то другого. Но ваш способ гораздо удобнее. Это даёт ощущение, что вы
комплимент без смущения из-за необходимости отвечать должным образом
негативные выражения. Так что леди Торквилин сказала, как нам жаль, что мы должны были
пропустить это, и я не нашел повода для замечаний, пока мы не начали.
как следует. Затем я сделал неизбежное заявление, что Олдершот
показался мне симпатичным местом, хотя, боюсь, это было несерьезно
мне и в голову не приходило, что так оно и есть.

"О, это своего рода дыра!— заметил мистер Пратт. — Но чтобы увидеть его во всей первозданной красе, вам нужно быть здесь во время дождя. Тогда он великолепен!
 К тому времени я заметил, что у мистера Пратта были очень голубые глаза.
В них было много смешного. Такой цвет лица можно было встретить в Америке
только в конце сезона на побережье, у людей, которые только что вернулись
домой, и даже тогда он был бы неровным — не таким насыщенным, как у мистера Пратта. Это был здоровый цвет лица,
и он очень хорошо сочетался с остальным обликом мистера Пратта. Мне нравились его коричневые и красные тона, а также то, как они оттеняли его нос и затылок. На самом деле, я могла бы с самого начала сказать, что мне вообще понравился мистер
Пратт — в нём было что-то очень притягательное. Его
Манеры его были непостоянны: иногда он был крайне легкомыслен, иногда — и тогда он опускал очки — глубоко серьёзен, а иногда, когда у него было на уме что-то, сохранял циничное безразличие, которое было впечатляюще интересным и, казалось, отражало глубокий и неудовлетворённый жизненный опыт. В остальном он был просто высоким молодым офицером, которому очень хотелось, чтобы его развлекали, и у него была собака.

Мистер Пратт продолжил, сказав, что он был чуть ли не единственным человеком в этом месте,
который не был на параде. Для этого была какая-то скрытая причина, которую я
забыто. Леди Торквилин спросила его, как поживают его мать и сёстры, и он ответил: «О, они в полном здравии, спасибо, судя по последним депешам», что я сразу же мысленно отметил как прекрасную идиому, которую можно использовать в следующем письме из Чикаго. Больше всего мне хотелось убедить их дома, что я не теряю времени в том, что касается языка;  и я знал, что они не поймут этого, что, конечно, было дополнительным удовольствием. Я бы выразился об этом очень ясно,
но я подумал, что не стоит намекать на эпилепсию или что-то в этом роде.

Американцев почти всегда интересуют общественные здания. Мы очень гордимся своими и обычно показываем их незнакомцам в первую очередь, и я был удивлён, что мистер Пратт не упомянул ничего подобного, когда мы проезжали через Олдершот. Поэтому я спросил его о первом же здании, которое бросилось мне в глаза. — Полагаю, это и есть ваша тюрьма? — спросила я с вежливым интересом, когда мы увидели длинное здание с простым фасадом, который всегда характерен для
тюрем. Наш подчинённый издал приглушённый рык. — Что она говорит?
— Что теперь? — спросила леди Торквилин, которая не обращала внимания на происходящее.

'Она говорит — о, тётя, я говорю, какой успех! Мисс Уик только что указала на это здание как на тюрьму Олдершота!'

'Не так ли? — спросила я.

'Боюсь, мисс Уик нас разыгрывает, тётя!'

Итак, я сидел на заднем сиденье, и я не мог себе представить, что могло побудить мистера Пратта обратиться ко мне с такой беспрецедентной и невозможной фамильярностью, ведь в то время я не очень хорошо говорил по-английски. Но когда мистер Пратт объяснил, что здания, о которых я говорил, были офицерскими казармами, а его собственный полковник жил в одном из них, и «Вели
Скотт! — сказал мистер Пратт, снова уходя. — Что бы на это сказал старик?
Я был слишком подавлен собственной глупостью, чтобы думать об этом. С тех пор я понял, что был скорее шокирован. Разумеется, было невозможно снова упоминать общественные здания в каком-либо контексте, и, хотя я провёл в Олдершоте долгий и приятный день, если бы вы спросили меня, есть ли там хотя бы городская колонка, я бы не смог вам ответить. Но
должен сказать, что я не считаю, что она там была. Говоря по-американски, он показался мне довольно захолустным городком, хотя ничего нельзя было


Мы поехали прямо из города на плац, по дороге, которая
петляла по неровным, заросшим сорняками полям, желтеющим
вашим чудесным полынником и амброзией, которые странно контрастировали
с аккуратностью ваших пейзажей в целом. Когда я заметил, что они не возделаны, мистер Пратт с некоторой высокомерностью сказал, что военные операции не выгодно проводить на засеянных полях, имея в виду пшеницу, и я решил до конца дня впитывать информацию, насколько это возможно, не спрашивая о ней.

Это был прекрасный день — ни облачка, ни пылинки, только голубое небо и
солнечные блики на утеснике. Множество людей, которые, казалось, были
уверены в том, что погода необычайно хороша, направлялись на
парад, в основном в повозках, запряжённых собаками. Всякий раз, когда мы
проходили мимо дамы в чём-то более претенциозном, мистер Пратт неизменно
очень вежливо здоровался и говорил леди Торквилин, что она жена
полковника такого-то, командующего чем-то-там-таким. И я весь день
замечал, с каким уважением эти дамы относились к нему.
от всех, и с каким необычайным уважением относились к их мужьям. Я не сомневаюсь, что это ваше классовое различие, и оно вполне уместно, но я не мог не думать о том, сколько у нас дома полковников и их семей, и как мало мы о них думаем из-за этого. Главным человеком в папином бизнесе по производству разрыхлителя для теста много лет был полковник — полковник Кэнистер, как и сам папа, — и я никогда не замечал, чтобы кто-то из них хоть как-то это показывал. Полагаю, лучшая подруга мамы — миссис полковник Паббли, но это потому, что у них схожие вкусы.
они похожи, и их семьи примерно одного возраста. Если уж на то пошло, я
осмелюсь сказать, что на трети визитных карточек, которые получает мама, стоит "Полковник"
между "Миссис" и фамилией. На самом деле в этом нет ничего особенного.
В Америке нет различий.

Мы довольно опоздали, и все лучшие места были заняты.
собачьи тележки других людей. Они образовали, казалось бы, непробиваемый фронт, или,
точнее, тыл, куда бы мы ни хотели попасть. Однако каким-то невероятным образом, скорее по привычке, чем по какой-либо другой причине, — в Америке это было бы невозможно, — мистер Пратт вставил свою собачью упряжку в
чрезвычайно выгодная позиция, и я увидел напротив, далеко-далеко,
длинную-длинную двойную линию солдат, растянувшуюся и колышущуюся,
когда земля под небом опускалась и поднималась. «Через минуту», — сказал мистер.
Пратт, «ты услышишь „яростную радость“» — и мгновением позже на фоне синего неба с востока на запад и с запада на восток понеслись белые клубы дыма от фейерверков. В Англии есть несколько очень хороших шуток.

 Мне показалось, что две группы, которые бросали друг другу вызов до конца утра, начали играть в этот момент, чтобы помешать друг другу.
Неистовая радость угасла, когда длинная вереница солдат разбилась на группы, и каждая группа пошла своей дорогой. Мистер Пратт рассказал леди Торквилин о вчерашних танцах в городе, где он встретил много людей, которых полюбил.

'А там была та самая, единственная?' — лукаво спросила леди Торквилин, и лицо мистера Пратта внезапно стало печальным, он опустил монокль. «Да, — сказал он, — но сейчас холодно, и мы больше не играем друг с другом!» И, полагаю, за этим последовали другие откровения, которые я не имел права слышать, поэтому я ушёл.
внимание было разделено между двумя оркестрами и парадом. Один оркестр стоял на
некотором расстоянии и непрерывно играл изо всех сил, и каждый
полк гордо отправлял свой оркестр вперёд вместе с полковником,
как правило, в полной мере извлекая пользу из шотландской джиги, которая, по словам мистера
Пратта, была «маршем». Это производило
великолепное впечатление.

Я надеюсь, что человек, ради которого в основном и устраивался этот парад, — я
полагаю, что всегда есть какой-нибудь такой человек, связанный с парадами, —
был так же глубоко впечатлён, как и я. Это был мой первый парад
видел английских солдат в большом количестве, и они представляли собой грозную силу,
которая, как мне кажется, была бы очень неинтересна для противника. В наших полках больше промежутков — я думаю, нужно признать, что мы
национально более однородны, чем вы. Кроме того, то, что мы до сих пор называем «нашими недавними неприятностями», произошло около четверти века назад, и я бы не стал думать, что жажда крови могла сохраниться в тот период мира и спокойствия. Конечно, чикагские парады не подготовили меня ни к чему столь воинственному, как это. Не
Однако я бы не советовал никому начинать с нами военные действия.
Хотя мы и худые, нас можно назвать подвижными.

Кавалерийские полки были великолепны, и лошадь полковника, как и все остальные, понимала, чего от неё ждут, и шла вперёд; особенно выделялись уланы с развевающимися знамёнами; но в их движениях не было той ритмичной регулярности, которая так красиво смотрелась в пехоте, идущей следом.

"Леди Торквилин находила это очень нелепым — было столько всего, на что можно было обратить внимание
что было ещё более восхитительным — так это то, что больше всего мне понравилось во всём параде,
так это длинный, быстрый, мгновенный хруст, который мы видели сзади, когда каждый солдат одновременно преклонял колено; но в этом, казалось, была вся суть воинского порядка, и это завораживало. Это, а также развевающиеся килты горцев, блеск солнца на их филабегах и их горделивый шаг.

Этот Олдершотский горский полк с его воющими волынками, казалось,
в моем чикагском воображении вышел прямо из Инкермана.
Затем прибыли пограничники из Южного Уэльса, и я услышал историю о
цветах Исандулы с маленьким золотым венком королевы над ними, который
торжественно развевался в центре. Тогда я пожелал — хотя это и не
соответствует доктрине Монро, — чтобы у нас была большая регулярная армия
с традициями и постоянной возможностью участвовать в военных действиях за
рубежом. Это может препятствовать росту мужского населения, но
поощряет патриотизм и поэтому ценно.

Итак, они все приходили, проходили и уходили, и приходили, и проходили, и уходили
И снова, три раза подряд — все десять тысяч кавалерии, пехоты, артиллерии,
комиссариатов, санитарных повозок, врачей, мулов и всё остальное — с
огромной пылью, громкой музыкой и оглушительным грохотом и тряской, когда
ехали длинные повозки, в каждой из которых сидел по одному солдату,
свесив ноги и выглядя очень больным и несчастным. И мне показали
принца-младшего офицера, который шёл по пыли вместе со своей ротой. Казалось, что никто, кроме меня, не видит в этом ничего примечательного, поэтому я
подумал, что лучше не выказывать удивления. Но номинальная природа некоторых
Привилегии в Англии начали меня тяготить. Я также увидел мула — крепкого,
взрослого, талантливого мула, — который не хотел маршировать. Я был рад непослушанию этого мула. Это в какой-то степени уменьшило
гигантские размеры моего уважения к британской армии.

 Позже я познакомился с некоторыми полковниками, их жёнами и дочерьми,
и в большинстве случаев я был восхищён военным тоном всей семьи. В чикагских полковниках часто мало что выдаёт в них военных, а в их семьях — вообще ничего. Но здесь
дочери держались прямо, двигались скованно, но проворно и
поворачивались на каблуках так резко, как будто находились на плацу. Я
полагаю, было бы трудно жить в таком постоянном общении с
войсками и казармами, салютами и часовыми, и словом команды,
не усвоив в некоторой степени отличительного очарования этих вещей;
и то, как некоторые полковничьи дамы отрывисто произносили фразы, и
держались за плечи, и всячески отождествляли себя со своими
полками, было очень увлекательно. Это объяснилось само собой, когда я увидела
«Комнаты», в которых одна или две из них жили, — очень приятные
комнаты, где мы получили самое интересное и восхитительное гостеприимство.
Но было бы странно, если бы в череде очень квадратных и похожих друг на друга комнат,
на дверях которых чёрными буквами было написано «К. О.», не развилось что-то немного отличающееся от обычной
английской леди, привыкшей к карнизам и портьерам.

Затем был обед в столовой, во время которого, пока полковник заботился о леди
Торквилин, я безраздельно завладел вниманием мистера Одди Пратта, что мне
понравилось. Мистеру Пратту было любопытно узнать об американских девушках.
дома - он сказал мне, что начал верить, что его неправильно информировали о них.
серьезно, и опустил монокль. Он хотел бы до
точно знаю-под ложное впечатление один такой неловкой
ошибки ... ну, например, если бы это было правдой, что они были до все
виды игр как дома, как все они были так торжественно, когда deucedly
они пришли сюда? Мистер Пратт надеялся, что я не обижусь — конечно,
он не имел в виду, что я серьёзная, но… ну, я поняла, что он имел в виду.
— Вы должны знать! И не могли бы вы добавить ещё немного сахара в эту клубнику?
'Я люблю много сахара, а вы?' — сказал мистер Одди Пратт.
Кроме того, ему всегда говорили, что они сразу же захотят увидеть
Уайтчепел. Теперь он спрашивал каждую американскую девушку, которую встречал в этом сезоне,
видела ли она Уайтчепел, и ни одна из них не видела.

Он не собирался спрашивать меня об этом. Как правило, они не понимали, в чём тут шутка. Мистер Пратт хотел бы знать, встречался ли я когда-нибудь с МакКлюрами из Нью-Йорка — Нелли МакКлюр была моей хорошей подругой
— и был разочарован тем, что я этого не сделал. Разговор перешёл на
Индию, куда полку мистера Пратта было приказано немедленно отправиться,
и я получил от мистера Пратта много информации о том, насколько забавной может быть жизнь
там. «Говорят, мужчина женится, как только выучит достаточно англо-индийский, чтобы сделать предложение!»- заметил он с
чем-то вроде предвосхищающего сожаления. - Первый танец может оказаться фатальным - обреченным
потерпеть неудачу до конца сезона. Девушка из Симлы, как известно,
неотразима. И леди Торквилин, уловив это последнее, вставила весло в
по-своему, неповторимо. «Ты мне не племянник, Одди, — сказала она, — если
ты не можешь сказать «нет».» Мне стало очень жаль Одди, и я простил его
за всё.

Потом был чай на лужайке и волынки, на которых играли сразу три горца,
размахивая руками и отбивая такт одной ногой по газону, что было
просто невероятно, учитывая характер их игры; и разговоры с другими
ольдершотскими дамами, за которыми последовал осмотр личного
уголка мистера Пратта в казармах, полного
Военные трофеи, очаровательные фотографии и выступление маленькой умной собачки мистера
Пратта. На этом парад в Олдершоте закончился. У нас в Америке так мало парадов, за исключением тех, что устраивают в честь чьей-то смерти, — и тогда они, как правило, унылые, — что я был особенно рад его увидеть.





XIX

Интересы ПОППЫ в Лондоне требовали, чтобы у него там были адвокаты — господа Пинк, Пинк и Ко, из Чипсайда. Если вы знаете Нью-Йорк, то поймёте меня, когда я скажу, что всегда считал Чипсайд чем-то вроде Бауэри, где полно магазинов подержанной одежды и кафе-мороженых
салоны - последнее место, где я мог бы подумать о поиске респектабельной юридической фирмы
особенно после того, как всю свою жизнь лелеял идею
что лондонских юристов можно найти только на Чансери-лейн. Но это
был адрес мистера. Pink & Pink, и ошибка была одной из большого количества.
вы были настолько любезны, что исправили для меня.

Папа с некоторым сожалением узнал , что господа Дж . Пинк и Пинк были холостяками, и вряд ли можно было ожидать, что они будут стараться ради меня лично; две миссис Пинк, подумал он, могли бы
они немного постарались, чтобы мне было приятно в Лондоне, и, вероятно,
приложили бы больше или меньше усилий, чтобы сделать это. Но миссис
 Пинк не было, так что я был в долгу перед этими джентльменами только за деньги, которые они присылали мне всякий раз, когда я писал им об этом по договорённости с папой. Поэтому я был удивлён, получив однажды утром чрезвычайно вежливое письмо от господ «Пинк и Пинк» просят меня назвать день, когда мне будет удобно зайти в их офис, чтобы
господа «Пинк и Пинк» могли обсудить со мной один вопрос
о личном деле, важном для меня. Я подумал, что это восхитительно
волнующе, и сразу написал, что приеду на следующий день. Я долго размышлял
тем временем о том, в чем могло заключаться это важное частное дело
- поскольку, кроме моего адреса, мессиры. Pink & Pink ничего не знали
о моих обстоятельствах в Лондоне, но не сказали леди
Торквилин, опасаясь, что она решит, что ей следует пойти со мной, и
ничто так не портит важное личное дело, как присутствие третьего лица.

'1-й этаж, господа. Dickson & Dawes, архитекторы; 2-й этаж, норвежский
Компания страхования жизни; 3 этаж, господа. "Пинк энд Пинк, адвокаты", - гласила надпись
на справочнике в рамке, прикрепленном к двери черными буквами на желтом фоне
. Я тщетно оглядывался в поисках лифтера, хотя узкая,
темная, маленькая, извилистая лестница была настолько изношена, что я мог бы догадаться, что
владельцы были против этого нововведения. Я пошел от пола
на пол, радуясь. Наконец-то я нашла действительно антикварный салон в
Лондон; не было ни одного свидетеля, который бы не дал показаний. Это был самый
первый случай, с которым я столкнулся в ходе своих частных расследований, и я
ожидал, что все они будут такими.

Четыре или пять клерков что-то писали за высокими столами в комнате за дверью из матового стекла с надписью «Pink & Pink». В этой комнате тоже было много прошлого, и в ней были свои ассоциации, которые невозможно было представить в Америке, и это меня радовало. Клерки были почти все пожилые, седовласые мужчины. С тех пор я встречал викариев примерно того же возраста. Викарии поразили меня даже больше, чем
священники. Викарий — это такой вечно молодой человек. В Америке
можно встретить столько же пожилых школьников, сколько и пожилых викариев. Я
Предположим, что наш климат более благоприятен для быстрого развития, чем ваш,
и они становятся полноценными священниками или юристами после разумного
обучения. Если нет, то они должны подпадать под действие какого-то
эволюционного закона, по которому они исчезнут. Америка — это место, где очень мало места для анахронизмов.

 Помимо пожилых клерков, в комнате пахло старой кожей, а на трёх больших окнах были
закреплены жёлтые жалюзи — в наши дни с автоматическими рольставнями. Сквозь окна я заметил веселые дымовые трубы и шпили
Лондон, Э.К., возвышающийся в том прекрасном атмосферном жёлтом цвете, который так им идёт; а внизу — если бы я только мог подойти достаточно близко, я уверен, что увидел бы небольшое разобранное кладбище с покрытыми мхом надгробиями разных размеров, далеко отстоящими друг от друга. Я привык находить кладбища в Лондоне в непосредственной связи с коммерческими предприятиями, и они мне нравятся. Очень любезно с вашей стороны оставить их там, где они были изначально,
когда у вас так много гостей.

Оригинал. Дома, так сказать, нет ни одного мёртвого человека, у которого был бы шанс выжить в таком месте, как Чипсайд.

И они должны говорить вам всякие полезные и ценные вещи
о тщетности амбиций и обманчивости богатства прямо у вас под носом,
когда бы вы ни остановились, чтобы посмотреть на них. Я вполне понимаю ваше уважение к ним, даже в связи с тем, какими, должно быть, высокими должны быть цены на аренду, и я надеюсь, хотя и не могу быть уверен, что к офисам в Чипсайде, принадлежащим господам
Пинку и Пинку,

Когда я вошёл, все клерки вопросительно посмотрели на меня, и я
выбрал единственного, кто не сразу вернулся к своей работе, чтобы задать
ему вопрос. Это был неловкий вопрос, и я задал его неловко. «Мистер Пинкс у себя?» — спросил я, потому что не знал, кто из них хочет меня видеть.

— Полагаю, что так, мисс, — вежливо ответил пожилой клерк, откладывая перо. — Это мистер А. Пинк или мистер У. У. Пинк?

Я сказала, что действительно не знаю.

'А! В таком случае это мистер А. Пинк. Разве вы не должны сказать
— так что ли? — обратился он к менее опытному клерку, который высокомерно ответил, не глядя на него: «Наверное». Тогда пожилой клерк встал со своего стула, сам подвёл меня к двери с табличкой «Мистер А. Пинк», постучал, поговорил с кем-то внутри, затем ввёл меня в кабинет мистера А. Пинка и удалился.

Комната, к сожалению, не соответствовала своему окружению и никак не могла ассоциироваться с кладбищем. Она была довольно современной, с кожаными обоями и вращающимися креслами. Я заметил
Это было до того, как я увидел высокого, худого, подавленного вида джентльмена, который встал и поклонился мне с другого конца стола. Он был абсолютно лысым, и ему было около пятидесяти лет. У него были длинные седые бакенбарды, которые свисали на чёрный костюм, сильно помятый там, где мистер Пинк не расправил его. Уголки его рта резко опустились вниз,
и на лице проступили черты крайней сдержанности, а цвет лица,
который у него, возможно, был изначально, полностью исчез, оставив
лишь слегка изменённый оттенок старого золота. «Боже мой!» —
подумала я, — «здесь не может быть ничего интересного или
Мистер Пинк сначала тщательно выяснил, действительно ли я
мисс Уик из Чикаго, после чего не пожал мне руку, как я смутно ожидала от него,
будучи поверенным моего отца, а сказал: «Прошу вас, садитесь, мисс Уик!» — и мы оба сели на вращающиеся стулья,
сохраняя невозмутимый вид.

— Вы, кажется, уже несколько недель в Лондоне, мисс Уик, — осторожно сказал мистер А.
Пинк. Он не знал, как долго я там пробыла, потому что в первый месяц у меня было много денег, и я не была обязана их тратить. Я
улыбнулась и сказала: «Да!» — с оттенком самодовольства. Я была
очень любопытно, но я не вижу необходимости сообщать больше информации, чем
было запрошено.

'Ваш... э-э... отец написал нам, что вы едете одна. Должно быть, это потребовало
большого мужества со стороны' — тут мистер Пинк откашлялся — 'такой юной леди;' — и мистер Пинк слегка улыбнулся
печальной улыбкой.

— О, нет! — сказала я. — Это не так, мистер Пинк.

''Надеюсь, вам удобно в Кадоган-Мэншнс. Кажется, это Кадоган-Мэншнс, не так ли? — Да.

'Очень удобно, спасибо, мистер Пинк. Там сравнительно
«Современный, и лифт делает его более или менее похожим на дом».Мистер Пинк просиял; он, очевидно, хотел, чтобы я разговорился. «В самом деле!»сказал он: «Да-а?»

«Да, — ответил я, — когда у меня есть время, я всегда пользуюсь лифтом».

- По-моему, это не тот адрес леди, которую упоминал ваш отец.
нам как вашей единственной родственнице в Лондоне, мисс Вик?" - "О нет", - весело ответил я.
"Миссис Уик. Каммерс Портерис живет на Хаф-Мун-стрит, мистер
Пинк.

- А, так я понимаю. Простите за расследование, Мисс Вик, но там не
некоторые надежды на своего отца часть, которую вы бы скоротать время
ваш визит в Лондон с миссис Портерис?'

'Со всех сторон, мистер Пинк. Но это исчезло на следующий день после моего приезда' — и я не мог не улыбнуться, вспомнив письмо, которое я написал из «Метрополя» семье Уик о том, как меня приняла моя любящая родственница.

 Мистер Пинк тоже улыбнулся, на этот раз немного неуверенно и уныло.
Казалось, он не знал, как продолжить.

'Еще раз прошу прощения, мисс Уик, но, я думаю, бывают случаи, когда вы чувствуете себя... э-э... в относительной изоляции'... и мистер
Пинк провел одной из своих седых усов по длинной тонкой руке.

— Очень редко, — сказал я. — В Лондоне так много интересного, мистер Пинк.
 Даже витрины магазинов радуют глаз незнакомца, — и я как никогда задумался о том, что будет дальше.

 — Я понимаю — понимаю.  Вы совершаете небольшие вылазки в разные интересные места — в Зоологический сад, в Хрустальный дворец и так далее.

Это стало похоже на диалоги в старомодных учебниках для чтения,
где тщательно проставлены буквы «В» и «П».

 «Да, — сказала я, — знаю. Я ещё не была в зоопарке, но я видела миссис Пор... — тут я остановилась, понимая, что мистер Пинк вряд ли поймёт последовательность моих мыслей.

Но он, казалось, решил, что выяснил всё, что было необходимо. «Я думаю, мисс Уик, — сказал он, — что мы должны сразу перейти к делу. Вы не так давно в Англии, и, возможно, вам неизвестно, как трудно иностранцам получить хоть какое-то представление о здешних социальных институтах. Человеку, я бы сказал, без
прекрасных рекомендаций это, вообще говоря, невозможно.

Я сказал, что слышал об этой трудности.

'Я не знаю, интересует ли вас лично этот вопрос.
— Это так, но... —

Я поспешила сказать, что у меня их очень много.

'Но я бы сказала, что это вероятно. Я осмелюсь предположить, что мало кто из людей вашего
интеллекта, мисс Уик, не оценит по достоинству знакомство с английским
обществом, полученное, так сказать, на дружеской ноге. —

Я поклонилась. Мне было лестно, что мистер Пинк считает меня умной.

«Теперь вопрос сам собой решается, и, как я уже сказал, мисс Уик, я перейду прямо к сути: готовы ли вы или не готовы предпринять шаги, чтобы обеспечить его?»

— Это, я думаю, зависит от характера шагов, мистер Пинк.
Я могу сразу спросить вас, имеют ли они какое-то отношение к мисс Пёркисс.— Ни в коем случае, ни в коем случае! — поспешил заверить меня мистер Пинк. — Я
не знаю эту леди. Те шаги, которые я рекомендовал бы вам предпринять,
были бы предприняты на основе взаимного согласия, мисс Уик, с вознаграждением, разумеется, с вашей стороны.

'О!' — понимающе сказала я.

'И в связи с нашим клиентом — старым и, я бы сказала,
«высокоуважаемая» — и мистер Пинк слегка уважительно наклонил голову вперёд — «наша клиентка». Я полностью переложил бремя объяснений на мистера Пинка, довольствуясь тем, что выглядел дружелюбным и ободряющим.

 «Вдова лорда Бандобуста», — сказал мистер Пинк, следя за реакцией на это заявление. . Реакция была плохой — я не мог не задаться вопросом, сколько
Лорд Бандобуст так и сделал и сказал: "В самом деле!" - с усилием скрыв это.

Леди Bandobust, несколько запоздали в жизни-это, конечно,
конфиденциально, Мисс Вик, - находит себя в такое положение, чтобы ... чтобы оценить
любое незначительное добавление к ее доходу. Довольно странное завещание его светлости.
но мне нет необходимости вдаваться в подробности. Пожалуй, достаточно сказать
что леди Бандобаст в состоянии предоставить вам все преимущества, мисс
Вик... все преимущества.

Это было увлекательно, и я жаждал услышать больше. "Это кажется немного
неопределенным", - сказал я мистеру Пинку.

— Конечно, вы совершенно правы, мисс Уик, — это так. Однако, кроме как обратиться к вам и узнать ваше мнение, я не уполномочен действовать в этом вопросе. В частности, узнать ваше мнение,
Должен сказать, что касается суммы, упомянутой леди Бандобаст в качестве...
надлежащего эквивалента... кхм!

'Какова плата за услуги её светлости?' — спросил я.

'Леди Бандобаст ожидает триста фунтов. Моя клиентка хочет, чтобы вы
понимали, что, называя эту сумму, она принимает во внимание тот факт, что сезон уже начался, — сказал мистер Пинк. «Конечно, вам нужно дополнительное время, чтобы написать родителям».

«Понимаю, — сказал я, — это не кажется мне чрезмерной платой, мистер Пинк, учитывая, что леди Бандобаст собирается продать».

Мистер Пинк довольно неловко улыбнулся. «Вы, американцы, такие забавные», —
сказал он, пытаясь быть любезным.

 «Что ж, — проведя рукой по усам и внезапно встав, — не могли бы вы подойти сюда, мисс Уик?» Моя клиентка оказала мне честь, лично обратившись по этому вопросу, и, поскольку ваши визиты, как ни странно, совпадают по времени, вы будете рады возможности обсудить с ней детали. — И мистер А. Пинк открыл дверь, ведущую в комнату мистера У. У. Пинка. Я был застигнут врасплох, но, боюсь,
Мне следовало бы зайти даже после того, как я всё обдумал, но я был так
глубоко, хотя и неискренне, заинтересован в деталях.



XX



Оригинальная АДИ БАНДОБУСТ, могу я иметь честь представить мисс Вик из Чикаго? - торжественно произнес мистер Пинк, кланяясь так, словно его самого кому-то представляли. "Я уверен, мисс Вик, что не мог поступить лучше, чем оставить вас в руках леди Бандобаст", - с этим мастерским проявлением вежливости мистер Пинк удалился, оставив меня, как он сказал, в руках леди Бандобаст. Это была маленькая старушка в чёрном, с проницательными глазами, довольно большим крючковатым носом и недовольным ртом, над которым застыло выражение активной скуки. У неё были покатые плечи и тонкие пальчики в слишком длинных для них перчатках, а шляпка была пятилетней давности. Весь её вид, не вызывающий особых критических замечаний, говорил о том, что она была бы рада любому денежному вознаграждению, о котором говорил мистер Пинк, хотя по её поведению я понял, что ей на это совершенно наплевать. Она смотрела в окно, когда мистер Мы с Пинком вошли, и, ответив на мой поклон слабой дежурной улыбкой, сделав полупопытку подняться и слегка поведя шеей, она снова посмотрела в окно. Я убеждён, что в этом пейзаже не было ничего, что могло бы её заинтересовать, но во время нашего разговора леди Бандобуст постоянно смотрела в окно. Она была самым незаинтересованным человеком, с которым я имел удовольствие беседовать в Англии.



Я сказал, что сегодня прекрасный день.

'Да,' — ответила леди Бандобуст. 'Мистер Пинк сказал мне, что вы американец,
Мисс Уик, но это и так было понятно. Он знаком с вашим отцом, я
полагаю?'

'Не лично, я думаю,' — ответила я. 'Папа никогда не бывал в Англии,
леди Бандобуст.'

'Возможно, нам лучше сказать "финансово" — знаком с ним финансово.'

— Осмелюсь предположить, что это всё, что необходимо, — сказала я тогда невинно, хотя с тех пор поняла, почему леди Бандобуст так пристально на меня посмотрела.

 — Вы приехали из Чинчиннати, как я поняла от мистера Пинка, — продолжила она.

 — Прошу прощения? О, Цинциннати! Нет, из Чикаго, леди Бандобуст.

«Мистер Пинк сказал мне, что вы приехали из Чинчиннатти — места, где люди зарабатывают миллионы на консервированной свинине. У меня там семь лет жил племянник, так что я должна кое-что об этом знать, — сказала леди Бандобаст с некоторой резкостью. — Но если вы говорите, что вы из Чикаго, я не сомневаюсь, что вы правы».

«Мистер Пинк сообщил мне, — продолжила леди Бандобаст, — что, по его мнению, вы могли бы позволить себе немного посмотреть на английское общество. Я заметила, что американцы обычно любят это делать, если могут».

Я сказала, что уверена, что это будет интересно.

- Это очень трудно, - сказала леди Бандобаст, - чрезвычайно трудно. Это
невозможно, чтобы вы знали, как это трудно.

В качестве ответа я скромно заметил, что, по моему мнению, мало чего стоящего.
Легко достать.

Леди Бандобаст проигнорировала обобщение. - Как мистер Пинк, вероятно, уже
сказал вам, это стоит денег, - сказала она с еще одной немного снисходительной
улыбкой.

— Тогда, возможно, это не так уж и сложно, — дружелюбно ответил я.

 Леди Бандобаст снова пристально посмотрела на меня.  — Только вы, богатые американцы, можете так говорить, — сказала она.  — Но мистер Пинк сказал мне, что
Расходы, скорее всего, не будут иметь значения для вашего народа. Это, конечно, важно.

'Папа не скупится,' — сказал я. 'Он любит, чтобы мы хорошо проводили время.'

'Несмотря ни на что,' — сказала леди Бандобаст, — 'независимо от стоимости! Это очень
щедро.'

- Американцам, - продолжала она, - в английском обществе очень повезло. Их
всегда считали... как американцев, вы понимаете...

- Боюсь, что нет, - сказал я.

"И я думаю, в целом, они мне нравятся. Да, в целом
говоря, я думаю, что могу сказать, что они нравятся".

Я попытался выразить свое удовлетворение.

— Как правило, — рассеянно сказала леди Бандобуст, — они тратят так много денег в
Англии.

 — Нет никаких сомнений в преимуществах знакомства с английским
обществом, — продолжила она, как будто я сама это предложила. — Для молодой
леди это особенно ценно — это так много даёт. Я не знаю,
в какой степени вы ожидаете... — тут леди Бандобаст сделала паузу,
словно ожидая данных, на которых можно было бы продолжить.

'Я ожидаю...?' — переспросил я, не совсем понимая.

'Но я думаю, что мог бы расположить определённое количество шаров, скажем, четыре; один или
два ужина — хотя, осмелюсь сказать, вы не слишком заботитесь об ужинах;
несколько хороших «домашних» ужинов; в субботу или около того в Хёрлинге — возможно, в Аскоте;
но, конечно, вы знаете, что всё зависит от вас самих.

«Я вряд ли могу ожидать, что вы доставите мне удовольствие, леди Бандобаст», —
сказал я. «Это целиком зависит от вашей способности получать удовольствие, как вы
сами говорите».

— О, в целом! — ответила она. — Ну, можно сказать, что шесть
мячей — очень хороших мячей, — и леди Бандобаст посмотрела на меня
так, как никогда раньше, — и, возможно, Королевский парк
в Аскоте. Я говорю «возможно», потому что это очень трудно достать. И
домашняя вечеринка в завершение, которая на самом деле должна быть дополнительной, так как
она не совсем подходит для лондонского сезона; но если я смогу как-то
добраться до неё, — продолжила леди Бандобуст, — я включу её в список из трёхсот.
Там есть Олспис, который только что купил поместье лорда Фреретона в
Уилтсе — я могла бы взять туда кого угодно!'

'Ваши друзья, должно быть, очень любезны, леди Бандобуст,' — сказала я.

'«Приват-вью» уже закончилось,' — сказала леди Бандобуст; 'но в июне будет
бал в Академии, и Королевский колониальный институт, и несколько
что-то в этом роде.

«Звучит очаровательно», — заметил я.

«Мы могли бы что-нибудь сделать с «Четвёркой», —
продолжила леди Бандобаст с некоторым нетерпением.

«Да?» — спросил я.

Последовала пауза, во время которой я оглядывался в поисках выхода. Я
почувствовал, что мой интерес к леди Бандобуст иссяк, и что я
не мог больше притворяться, что уважаю ее план.
Кроме того, к этому времени я искренне возненавидел ее. Но я не мог придумать никакой
формулы, по которой можно было бы отступить, и смирился с тем, что буду беспомощно сидеть там,
и защищаться, как только смогу, пока меня не уволят.

Леди Bandobust производимых ей последнюю карту. 'Герцогиня Dudlington дает
праздник на двенадцатый, - сказала она, бросив его, как бы, на
таблица. - Вероятно, я смогу отвести вас туда.

- Герцогиня Дадлингтон? - переспросил я по чистой глупости.

- Да. И она питает слабость к американцам по какой-то невероятной причине.
Разговор снова сошёл на нет.

'Презентация — если вы об этом, мисс
Уик, — будет за дополнительную плату, — твёрдо заявила леди Бандобаст.

'О, — сколько за дополнительную плату, леди Бандобаст?'

Моя потенциальная покровительница не колебалась ни минуты.  'Пятьдесят фунтов, — ответила она.
— сказала она и вопросительно посмотрела на меня.

'Я... я не думаю, что я думал об этом, леди Бандобуст,' — сказал я. Я почувствовал себя подлецом, как говорят у нас в Америке.

'Вы не думали! Что ж,' — сказала она, — 'не знаю, стоит ли мне советовать вам тратиться. Конечно, это приятно, что я это сделал,
но не так важно, как раньше, — совсем не так. Вы можете обойтись без этого. И, как вы говорите, пятьдесят фунтов — это пятьдесят фунтов.

Я знал, что не говорил этого, но не мог утверждать обратное.

'Мисс Бонингсбилл, которую я пригласил в прошлом сезоне, я представил,' — леди
Бандобуст продолжил: «Но она занималась всем — возможно, даже в большей степени, чем вам бы хотелось. Возможно, вам будет проще понять, если я расскажу вам о моих отношениях с мисс Бонингсбилл».

 «Я бы хотел их услышать», — сказал я.

 «Она не жила со мной — конечно, опекунство не подразумевает совместного проживания, вы это понимаете. Когда она выходила со мной на прогулку, она звала меня в свой экипаж. У неё был экипаж на месяц и ландо для
прогулок по парку. Я бы настоятельно посоветовал вам сделать то же самое. Я бы, в
факт, договоримся за вас. Я знаю очень надежного человека. - Леди.
Бандобуст сделал паузу, ожидая моей благодарности.

- Вообще говоря, мисс Бонингсбилл и я вышли вместе; но когда
Мне это показалось особенно неудобным, она села в один вагон, а я в другой.
хотя у нее всегда был выбор. Я оговорил, что буду водить ее только в парк
два раза в неделю, но если ничто не мешало, я ходил туда чаще.
Иногда я брал её с собой в театр, но это мне наскучило. Надеюсь, вы
не особенно любите театр. И тогда она обычно находила
дешевле было купить коробку, так как обычно было несколько других людей
которых можно было пригласить с пользой - мои собственные друзья ". "У нее была коробка в
И Аскот, конечно, тоже, - продолжала леди Бандобаст, глядя свысока
на муху в уголке оконного стекла. - Но это вопрос
детали.

- Конечно, - сказал я, потому что не мог придумать, что еще сказать.

«Я устроила для неё бал, — продолжила леди Бандобуст, — то есть разослала приглашения от своего имени. Это было довольно неловко — так много моих друзей просили приглашения для своих друзей, что я
Я не знала и половины этих людей. А мисс Бонингсбилл, конечно, никого не знала. Мисс Бонингсбилл была недовольна и ценой. Я была настолько глупа, что забыла сказать ей об этом заранее. Всё было куплено у моих собственных торговцев, и, естественно, ничего не было дешёвым. Я никогда не мелочусь, — сказала леди Бандобаст, устремив на меня свои маленькие равнодушные чёрные глазки.

«Мисс Бонингсбилл настояла на том, чтобы её имя тоже было на открытках», —
сказала она. — «Леди Бандобаст и мисс Бонингсбилл», — понимаете. Я бы не советовала — это очень дурной тон, я бы сказала.

'Она вышла замуж в октябре-Леди Bandobust продолжали, как бы невзначай. В
второй сын сэра Банбери Slatte--старший уехал за границу для его
здоровье. Я очень хорошо знала Банбери Слэттов - превосходная семья.

- Мисс Бонингсбилл, - рассеянно продолжила леди Бандобаст, - не имела ничего общего с
вашей фигурой.

- Она была американкой? - Спросил я.

— Нет, в Манчестере, — лаконично ответила леди Бандобуст.

'Хлопкопрядильщицы.'

'Моя портниха говорит, что находит заметную разницу между английскими и американскими фигурами, — заметила я, — но, боюсь, это не в нашу пользу.  Мы далеко не так хороши, как вы.'

- Ах! - сказала Леди Bandobust. - Кто ваш портной? - спросила она с
интерес.

- Я говорил фирмы, местом деятельности которого, хотя и не упомянутые в
любой путеводитель, я нашел на погашение многочисленных визитов.

'Ох уж эти люди! - сказала Леди Bandobust. - Дорогая, я им звоню. Достаточно элегантно для вечерних платьев, но, конечно, не стоит рассчитывать на что-то большее. Я бы настоятельно посоветовал вам обратиться к мисс Пафти на Риджент-стрит и сказать, что я вас направил. А что касается шляпок, позвольте мне порекомендовать
мадам Мари. Я бы дал вам её визитку. Чрезвычайно умная женщина
женщина - мой личный друг. Муж и двое сыновей, которых нужно содержать, так что
она шьет шляпки. Я полагаю, принцесса регулярно ходит к ней. А вы
платите ненамного больше, чем где-либо еще. А теперь, что касается
нашего маленького плана, что вы думаете, мисс Вик?

"В самом деле, леди Бандобуст, - сказал я, - боюсь, я должен подумать об этом". A
категорический отказ в то время был совершенно невозможен.

— Ах! — сказала леди Бандобуст. — Возможно, вы считаете, что мои условия немного высоки —
чуть больше, чем вы ожидали, — возможно, так и есть. Что ж, давайте скажем, двести пятьдесят?

«Я не возлагал на это никаких надежд, леди Бандобуст», — сказал я. «Я
ничего не знал об этом примерно до часа назад».

«Двести», — сказала леди Бандобуст.

«Боюсь, я не имею представления о ценности таких вещей, леди
Бандобуст», — запнулся я.

— «Я могу снизить цену до ста пятидесяти», — ответила она, — «но это будет не совсем то же самое, мисс Уик, — вы не можете этого ожидать».



Остальную часть разговора, который мне довольно болезненно вспоминать, можно, пожалуй, представить по тому факту, что леди Бандобаст в конце концов снизила цену до семидесяти пяти фунтов, после чего я
Я сбежал, взяв у неё адрес, пообещав написать ей о своём решении в течение одного-двух дней и чувствуя себя более неловко и презрительно, чем когда-либо в жизни. На следующий день мы случайно оказались на Парк-лейн, и, поскольку леди Бандобуст жила неподалёку, я сам взял записку, решив, что так будет вежливее. И я нашёл это место, несмотря на близость к Парк-лейн, довольно необычным для леди Бандобуст.

Я снова встретил леди Бандобуст. Это было на званом ужине у лорда
и леди Маффертон, куда всех пригласили «на встречу» с неким
выдающаяся путешественница. Как ни странно, меня представили ей, и мы довольно долго беседовали. Но я заметила, что она не расслышала моего имени, когда его произнесла моя хозяйка, — она называла меня «мисс Винтер» на протяжении всего нашего разговора и, казалось, забыла, что мы уже встречались. На мой взгляд, это было невежливо с её стороны.





XXI

Я поехала в Аскот с Бангли-Коффинами — мистером, миссис и двумя мисс
Бангли-Коффин. Я не очень хорошо знала Бангли-Коффинов, но они
были так любезны, что попросили леди Торквилин отпустить меня с ними, и леди
Торквилин с готовностью согласилась. «Вы не можете уехать из Англии, не посетив Аскот, — сказала она. — Это было бы грехом! Для меня это слишком буйно; кроме того, я не могу смотреть на этих несчастных лошадей. Если бы они только научились скакать, не избивая бедных животных! Не говоря уже о расходах, которые я называю огромными». Так что непременно поезжай с Бангли Коффинами, дитя моё, — они весёлые люди, — я уверена, тебе понравится.

Однако леди Торквилин была удивлена и разочарована, когда узнала, что компания поедет на поезде. «Удивляюсь я им, — сказала она, —
имея в виду Bangley Coffins: "они знают так много людей. Я бы
сказал, что они были морально уверены, что попали на чью-то удочку.
Не хотите ли поехать поездом?" После чего я тут же заверил леди
Торквилин, что буду только рад отправиться в любом направлении.

Итак, мы начали утром в день Золотого Кубка, я и Бангли
Гробы. Я могу с таким же успехом описать Бангли-Коффинов в надежде, что
они помогут объяснить мой опыт, полученный в Аскоте. Мне и самому приходится часто вспоминать о миссис Бангли-Коффин, когда я пытаюсь здраво взглянуть на наши действия.

Миссис Бэнгли Коффин была высокой, с красивой фигурой и светло-золотистыми
волосами. Мисс Бэнгли Коффин тоже были высокими, с красивыми фигурами и светло-золотистыми
волосами. Я никогда не видела такого сходства между матерью и дочерьми, как между мисс Бэнгли
Коффин и их мамой. Они сидели одинаково, у них были одинаковые
плечи, локти и углы наклона. Те же черты, которые появились на лице миссис Бэнгли Коффин, не проявились на лицах мисс Бэнгли Коффин. За исключением некоторых незначительных деталей
Ни по носу, ни по глазам мистер Бэнгли Коффин не был похож ни на одну из молодых леди. Когда они говорили, то говорили голосом своей матери и в манере своей матери — манере, которая на мгновение производила впечатление единственной в мире. И на них, и на их матушке были платья, которые, как было совершенно очевидно, они никогда раньше не надевали и о которых они спрашивали моего мнения с поразительной откровенностью.
"Что вы думаете, - спросили они, - о наших платьях из Аскота?" Я ими восхищалась
очень; в них были представлены почти все модные
новинки, и все же в них была какая-то традиционная оригинальность, если можно так выразиться.
это было чрезвычайно поразительно. Они, казалось, были довольны
моими аплодисментами, но тут же обрушились на меня за то, что я не заслужил аплодисментов
я сам. "Мы видели вас, - сказали они в один голос, - в этом платье в прошлое воскресенье в
парке!" - и в том, как они это сказали, был явный упрек.
"Оно совершенно очаровательно!— они заверили меня, — и это было так, — но не то чтобы у вас их не было! Вы хотите сказать, что леди Торквилин не говорила вам, что вам нужно специальное платье для Аскота? Она сказала, что мне
«Это было бы очень кстати», — заявила я, — «и было бы грехом покупать ещё один. Лучше бы я отдала деньги доктору Барнардо!» На что
миссис Бэнгли Коффин и две мисс Бэнгли Коффин переглянулись и
заметили: «Как похоже на леди Торквилин!»

«Я не отдавала их доктору Барнардо», — продолжила я, на что миссис Бэнгли
Коффин в скобках добавил: «Надеюсь, что нет, но я рад, что
леди Торквилин не посоветовала мне купить платье для Аскота, хотя ваше
очень красивое. Я чувствую, что не смог бы его носить — у меня нет
личность! И это действительно было так. Это часто приходило мне в голову в течение дня; я не могла ходить в платье от Аскота, не чувствуя себя в какой-то степени беспомощной и бессмысленной жертвой. Девушки из «Бангли Коффин» считали это полной чепухой и заявляли, что я могу носить что угодно, и миссис

Бэнгли Коффин с притворной суровостью сказал, что дело не в чувствах, а во внешнем виде; но они так успешно меня утешали, что я наконец поверил, что одет идеально.
Аскот — если бы я только надела что-нибудь другое в парк в то воскресенье!

Оригинал Муж и отец Бангли Коффинса был невысоким джентльменом с квадратными плечами, густыми бровями, большими усами, в клетчатых брюках и сером фраке, который очень плотно облегал его талию. На его лице было выражение глубокой проницательности, и он то и дело доставал из внутреннего кармана и поглаживал футляр с шестью очень большими коричневыми сигарами. Его взгляд, полный особого предвкушающего понимания, в сочетании с сигарами натолкнул меня на мысль, что нам не стоит обременять себя обществом мистера Бэнгли Коффина в течение дня, — и эта мысль оказалась верной.

Мне не показалось, что, несмотря на слова леди Торквилин, ехать в Аскот по железной дороге было непопулярно. Поезда отправлялись со станции каждые четыре-пять минут, и все они были переполнены людьми, которые предпочитали такой способ передвижения; и в нашем вагоне, который, как я полагаю, называется «салонным», почти не было свободных мест. Все они выглядели как приятные, респектабельные люди, почти все в аскотских платьях, хотя и не особенно интересные. Что меня удивило в этой поездке, так это её продолжительность. Это была не поездка, как я почему-то ожидал, а
Двадцать минут или полчаса от Лондона, но путешествие длиною в, я забыл, сколько, бесконечных часов. И что меня удивило в связи с этим, так это то, как люди это переносили. Они не суетились, не проявляли нетерпения и не сверялись со своими часами, пока тянулось время; они сидели спокойно, безмятежно и терпеливо и лишь изредка поглядывали на свои аскотские платья, чтобы освежиться. Казалось, они были готовы приложить огромные усилия ради развлечения, которое, возможно, должно было прийтись им по душе в конце путешествия — если бы оно было.
другая цель - отнестись к этому непоколебимо и серьезно. Это дало мне представление о том,
как трудно развлекаться в Англии - если только вы не иностранец.
Аскот для них не был легким делом, а для меня это было таким уж легким делом
. Я попытался представить себе пятьдесят американцы из моих знакомых
наряжаются в свои лучшие одежды, и проведя шесть или семь часов
за сутки в длительных железнодорожных путешествий, ради удовольствия мало
между ними; и у меня не получилось. Это примерно то же самое, что инаугурация президента или похороны генерала, спасшего Союз. Мы бы сочли это
условия высокие. Но, конечно, я не могу сказать, как бы мы могли
вести себя, если бы у нас были Выдающиеся мероприятия с королевскими замашками внутри
них.

Мы начали с чувства разочарования, которое, казалось, проникло
через окна и окутало гробы Бангли, потому что "некоторые
люди", которых они ожидали, не появились на платформе. Mr.
Бэнгли Коффин выглядел особенно подавленным. — Не понимаю, как, чёрт возьми,
мы это устроим! — сказал он миссис Бэнгли Коффин с благоговением.
 — О, кто-нибудь обязательно найдётся, Джоуи, милый! — весело ответила она.
«И в любом случае, видите ли, вы у нас есть». На что мистер Бэнгли Коффин
дал сомнительное и невнятное согласие. Я не очень хорошо ладил с мистером
 Бэнгли Коффином. Казалось, он хотел как лучше, но у него было много фраз, которых я совершенно не понимала и к которым он неизменно добавлял: «Как вы говорите в Америке». Мы никогда не говорили в Америке ничего подобного, но ничто не могло заставить мистера Бэнгли Коффина в это поверить. Не могу сказать, что мы много разговаривали, но в том, что мы говорили, я заметила большую симпатию между мисс Бэнгли Коффин и их матерью.

«Шляпка той израильтянки на другом конце кареты подошла бы тебе на «Т», мамаша», — пошутил один из них. Шляпка была ужасной, в четыре оттенка гелиотропа.

'Да, — ответила миссис Бэнгли Коффин, добродушно улыбаясь, —
 это примерно мой размер».

Бангли-Коффины были приверженцами формы. Форма для них регулировала существование.
  Это был всепоглощающий закон сфер, мерило всех человеческих
действий и желаний. «Хорошая форма» была высшим проявлением их
уважения, «плохая форма» — их окончательным заявлением о презрении. Возможно, я
Я бы ошибся в оценке Бэнгли-Коффинов, если бы сказал, что форма была их совестью,
и я не хочу их недооценивать — они были очень любезны со мной. Но я
не думаю, что они стали бы рисковать своим вечным спасением ради каких-либо религиозных догматов, которые не были бы полностью в духе времени, — я имею в виду леди Бэнгли-Коффин. Глава их дома покрутил ус и, казалось, был более или менее равнодушен.

Нет никаких сомнений в том, что в конце концов мы добрались до Аскота и оставили наши плащи
на попечение любезного человека средних лет, которого можно
найти в любой дамской приёмной в Англии. Там было немного
дискуссия о том, должны мы или не должны оставлять наш пыли плащи
с ее-очевидно, что они были безобразны, но, очевидно, кроме того, он может
дождь. Однако, в итоге мы и сделали. Миссис Бэнгли Коффин подумала, что мы могли бы
положиться на Провидение, и Провидение оказалось достойным миссис Бэнгли
Доверие Коффина.

И снова, когда мы присоединились к толпе, хлынувшей со станции, я заметил
на лицах членов семьи Бэнгли Коффин
выражение тревожного ожидания. Оно было более напряжённым, чем прежде, и все они обнимались. Мне даже показалось, что я
заметил понимающее разделение обязанностей — договоренность, по которой мистер
Бэнгли Коффин смотрел на север, а миссис Бэнгли Коффин - на
юг, одна молодая леди - на восток, а другая - на запад. - Мы действительно...
надо держать ухо востро, - сказал мистер Бэнгли Коффин. - Идете сюда? О!
Привет, Пипли, старина! Ты где?«с чрезвычайной сердечностью» — невысокому, очень полному джентльмену в сером, с розовым лицом, крючковатым носом, белыми усами и галстуком в синюю крапинку — я сразу понял, что он из Нью-Йорка, еще до того, как он заговорил. Пиппли ответил с весьма умеренным энтузиазмом и поспешно пожал руки дамам, сопровождавшим мистера Бэнгли Коффина.
- Миссис Пиппли, я вижу, с вами, - радостно продолжал мистер Бэнгли Коффин.
- и ее очаровательная сестра! Киса, мы должны посмотреть, будет ли у них
забыли нас, не так ли?'--и он, и Китти очень продвинутый по два
много акцентированных прекрасных дам в гофрированный муслин и большие цветочные шапки.
Они были одеты так модно, как только могла одеть их Бонд-стрит, и
были такими пухленькими и хорошенькими, какими только могли быть, но, пожалуй,
были слишком большими, голубоглазыми и розовощёкими, чтобы соответствовать
представлениям Бангли Коффина о «форме». Трудно было бы объяснить
В остальном они вели себя как Пиппли. Они были очень любезны, но, как бы это сказать, настороженно; и после того, как они упрекнули Бангли-Коффинов в том, что те никогда-никогда-никогда не приезжали к ним, после того, как они торжественно пообещали сделать это в Каннах, где они все так хорошо провели время вместе, миссис Пиппли сказала, что не знает, едем ли мы на машине, — если нет, то у них есть место для одного человека, и мы могли бы договориться о новой встрече где-нибудь в другом месте. — Как это мило с вашей стороны! — сказала миссис Бэнгли Коффин и
посмотрела на своих дочерей. — Мы вам очень благодарны, — сказал мистер.
Бэнгли Коффин пристально посмотрел на свою жену. Юные леди улыбнулись, поколебались и посмотрели на меня. Я не мог уйти. Меня даже не представили. Повисла неловкая пауза — такая, какую никогда не услышишь в Англии, — и когда Пиппли, довольно пыхтя и торопясь, уходили, миссис Бэнгли Коффин прикрыла их отступление, как бы невзначай заявив, что, по её мнению, мы должны постараться сохранить нашу маленькую компанию. И мы потеряли Пиппли; после чего мистер Бэнгли Коффин посмотрел на свою семью с видом
сторонник дисциплины. "Они наверняка затянулись, - сказал он, - и нет"
у половины клубов Пиппли есть палатки. Почему никто из вас не пошел? Не слишком стильно
недостаточно, а?" После чего они все в один голос начали оправдываться,
после чего мы пошли дальше в тревожном молчании. Он был очень пыльным и
очень крутым, этот узкий холм, на вершине которого многие находят удачу,
а у подножия — разорение, ведущий в самое сердце Аскота. Но день
выяснился, и люди, поднимавшиеся в гору, были настроены весело,
а два одноруких матроса сидели на солнце у обочины и пели
баллады и крики: "Удачи вам, леди!" - так что мое настроение
постепенно поднялось. Я не понимал, как я мог не радоваться происходящему.

- Я всегда думаю, что это такая страшная плата за посещение Гранд
Стоять, - сказала миссис Bangley гроб, когда мы шли вверх древесный подход
к нему. 'Суверенной! Конечно, они должны это делать, знаете ли, чтобы не пускать толпу, но, право же, когда об этом подумаешь, это уже слишком!'

Я подумала, что это настоящая любезность со стороны миссис Бэнгли Коффин, потому что, если бы я не знала, что это так дорого, я бы позволила мистеру Бэнгли Коффину заплатить и за мой билет.

Примерно в это время мистер Бэнгли Коффин исчез. Он вывел нас, так сказать, на переполненную террасу перед главной трибуной,
где на каждом шагу мисс Бэнгли Коффин ожидала увидеть знакомого мужчину. Он оставался полуотстранённым и прилипчивым ещё около четверти часа,
высказывая приятные замечания по поводу какого-нибудь костюма, а затем
снова отлетая, чтобы поговорить с крупным, спокойным мужчиной в
широкой клетчатой рубашке и шёлковой шляпе, сдвинутой на затылок,
который держал в руках блокнот. Затем миссис Бэнгли Коффин обратилась к нему, думая, что
— Джоуи, милый! — сказала она. — Джоуи, милый! — повторила она, повернув голову. Но Джоуи уже исчез. Кажется, он потом объяснил, что потерял нас из виду.

'Ну вот!' — решительно сказала миссис Бэнгли Коффин. — 'Теперь мы должны увидеть кого-нибудь из знакомых! Дорогая, разве это не сэр Мелвилл Картус?- Так и было, сэр.
Мелвилл подошел в ответ на поклон миссис Бэнгли Коффин, показавший ему монокль.
и улыбнулся, и был чрезвычайно любезен минуты четыре.
с четвертью. Затем он также снял шляпу с большим очарованием в манерах
и ушёл. Так же поступил и нервный маленький мистер Трифугис, который ненадолго присоединился к нам. Он сказал, что у негоФицуолтерс-Дрэг, и он был так переполнен, что у него возникли опасения по поводу возвращения. На чьих это было дрогах? И не кажется ли нам, что близится благословенный час обеда?

'Ничьих,' — многозначительно сказала миссис Бэнгли Коффин. 'В этом году мы приехали на поезде. Джоуи страдает от приступа бережливости — результат поведения Сурефута на Дерби. Пора обедать.

При этих словах мистер Трифугис уронил пенсне и рассеянно оглянулся через
левое плечо, сильно покраснев. Затем он снова очень плотно вставил пенсне,
посмотрел на нас всех с дружелюбной неопределённостью, снял
снял шляпу и удалился. - Маленькая бестия! - искренне сказала миссис Бэнгли Коффин.;
- нет ни малейшей причины, по которой он не мог бы угостить нас всех.
ленч в "Лирическом вольере".

Тогда я начал понимать, почему нам было так необходимо с кем-то встретиться.
мы знали - это означало пропитание. Как сказал мистер Трифугис, было уже довольно поздно, и ни семья Бэнгли Коффин, ни я не ели с самого завтрака, и если бы не это соображение, которое, естественно, было серьёзным, я бы с удовольствием просто обошёл дом, как мы, вероятно, и собирались сделать.
Там не было оркестра, как никогда не бывает в Англии, — полагаю, потому что
Эдуард Исповедник или кто-то ещё не любил оркестры; но там было всё остальное, что придаёт событию блеск и разнообразие, —
смешанная толпа людей в традиционно живописной одежде и с интересными манерами, солнечный свет, флаги, ипподром, открытые ложи, явное волнение, множество новых звуков. Кроме того, это был
Аскот, и его интерес был само собой разумеющимся.

«Я думаю, мы должны попробовать драг-квин», — сказала миссис Бэнгли Коффин, и мы
вышли в толпу за воротами, одетые не по
оригинал, который бесплатно курсирует между людьми, платящими за
проезд, и людьми, платящими за газон. На улице было веселее,
хотя и не так изысканно — оживлённее, шумнее. Мужчины толпились у ограды лужайки, с глубокомысленными выражениями лиц и в цветных рубашках, непрерывно выкрикивая: «Два к одному, бар один!» «Два к одному, Орвейто!» К ним время от времени подходили хорошо одетые молодые джентльмены и уважительно с ними беседовали. В этой толчее нас сильно толкали локтями, и мне казалось, что это происходит постоянно.
по иронии судьбы, человеком, который продавал имбирные пряники или варёных омаров. Однако мы пробрались через него и медленно шли в самой тени драгстеров, на которых люди с таким же плохим аппетитом, как и у нас, демонстративно пировали. Мы все высматривали шляпы Пиббли, и мы их высматривали — напрасно. «Не могу себе представить, — сказала миссис Бэнгли Коффин каждой из своих дочерей по очереди, — почему вы не пошли с ними!» Мы увидели мистера
Трифугиса и с горечью отметили, что он пришёл не слишком поздно.
 Актриса на Лирик-стрит дала нам очень откровенный и насыщенный
критики наши платья, но она была неудовлетворительной, за исключением
чувства.

 Мы стараемся позади, мама? - спросила одна из барышень. "Кто же мог увидеть нас сзади?" - воскликнула миссис Бэнгли Коффин, которая начинала сердиться. Тем не менее, мы попытались зайти сзади, и кто-то действительно увидел нас - несколько очень смышленых лакеев.

"Нет ли здесь какого-нибудь места, - спросил я в четвертый или пятый раз, - где мы
могли бы купить что-нибудь легкое?" Миссис Бэнгли Коффин не сказала
этого не было, но, по-видимому, он считал это настолько невероятным, что вряд ли
стоит того, чтобы на это взглянуть. - В Аскоте никто не обедает, мисс Вик, - сказала она.
наконец, с некоторой резкостью, - разве что на драгах или в клубе.
ограды. Это ... это невозможно.

"Ну, - сказал я, - я думаю, что это очень неразумно - не обеспечивать себя всем необходимым"
для такого большого количества людей. Если бы это было в Америке... Но как раз в этот момент мы столкнулись лицом к лицу с полковником и миссис Б. Дж. Сильверторн из Сент-Пола, штат Миннесота. Сказать, что я был рад видеть этих старых друзей в такой ситуации, — значит ничего не сказать. Я знал полковника
Я знала его теорию жизни и была совершенно уверена, что шестичасовое голодание на
английском ипподроме в неё не входило. Я также знала его великодушное сердце
и была уверена, что любая дочь папы может полностью на него положиться. Поэтому, представив миссис и мисс Бэнгли Коффин,
я начала объяснять наше незавидное положение. «Не могли бы вы сказать нам, —
взмолилась я, — где мы можем что-нибудь поесть?»'

Полковник не колебался ни секунды. "Пойдем со мной", - сказал он
. "Это не просто отель на Пятой авеню, но и этот подойдет, если ты
— Я голоден, и, думаю, вы тоже! — И мы все последовали за ним в довольно тесное уединение ресторана за главной трибуной. Полковник
сделал всё очень красиво — заказал шампанское и столько блюд, что их хватило бы на вдвое большее количество людей; но тень, лежавшая на лицах миссис и мисс Бэнгли Коффин, не рассеялась под успокаивающим воздействием еды, и они нервно поглядывали на входящих и выходящих. Полагаю, они слишком долго ждали своей трапезы,
чтобы по-настоящему насладиться ею.

 Мы расстались с полковником и миссис Сильверторн почти сразу
потом они сказали, что хотят пойти и ещё раз хорошенько посмотреть на королевских скакунов и герцогов на их собственном ипподроме, а миссис Бэнгли Коффин
подумала, что наш долг — остаться там, где мистер Бэнгли Коффин сможет нас найти. Поэтому мы пошли, сели в ряд и посмотрели, как был выигран Золотой кубок, а вскоре после этого уехали на раннем поезде в Лондон. Миссис Бэнгли Коффин
заявила, что у неё не хватит духу ещё раз заплатить за паддок.
По дороге домой она сказала, что ей жаль, что у меня был такой скучный день, и
что это была её первая и последняя попытка «закадрить» Аскота. Но я не
день выдался совсем не скучным — он был чрезвычайно интересным, не говоря уже о удовольствии от встречи с полковником и миссис Сильверторн. Однако я вполне согласна с миссис Бэнгли Коффин в том, что лучше заранее позаботиться о билетах в Аскот, если вы собираетесь туда как человек, знакомый с Аскотом.





XXII

Я не знаю, как мы могли позволить мисс Уик пропустить лодочные гонки, — сказала она.
Мистер Маффертон однажды за послеобеденным чаем в квартире леди Торкилин
 Я посмотрела на леди Торкилин и сказала, что, по моему мнению, мистер Маффертон, должно быть, ошибается; я никогда в жизни не пропускала ни одного парохода, и, кроме того, мы не
В последнее время мы никуда не ездили на лодке. Причина, по которой мы пять раз откладывали поездку в Ричмонд, неизменно заключалась в погоде. Питер
Корк тоже оказался там в тот день, хотя она и не задержалась надолго. Мисс Корк никогда не оставалась надолго, когда там был мистер Маффертон — она терпеть его не могла. Она никогда не называла его иначе, как «этот». Она заявляла, что в любой день на Пикадилли можно увидеть сотни таких, как он, с одинаковыми шляпами, воротниками, выражением лица и гвоздиками в петлицах. Она не понимала, почему я должен
тратить хоть сколько-нибудь драгоценного времени на наблюдение за мистером Маффертоном, когда
мне ещё предстояло увидеть «Чоп-хаус Долли» и табличку Гая-королевника
на Уорик-лейн, а также «Мальчика» в Паньер-аллее, и я до сих пор не был
улучшен чем-либо, связанным с Оливером Голдсмитом или Сэмюэлем Джонсоном.
Она не могла понять, что совершенно неинтересный человек может
интересовать вас именно по этой причине. Но, «о, ты, абориген!» — она заговорила о лодках, и я сразу понял, что это
английский описательный термин, обозначающий то, о чём вы не говорите.

Обсуждение закончилось, к моему большому счастью, соглашением, предложенным
совместно мисс Корк и мистером Маффертоном. Леди Торквилин и я должны поехать
в Оксфорд посмотреть "Восьмерки". У мистера Маффертона в Пембруке был племянник,
и, без сомнения, юный львенок был бы рад присматривать за нами. Мисс
Младший брат Корка был в Эксетере, и она сразу же напишет ему
дорогой мальчик, что он должен быть добр к нам. Питер очень сожалел, что она не смогла приехать сама — по её словам, ничто не доставило бы ей большего удовольствия, чем показать мне всё, чего я не знал в Бодлианской библиотеке.

Полагаю, у нас в Америке довольно преувеличенное представление об Оксфорде.
Мы думаем о нём как бы со стороны. Это название постоянно у нас на слуху, и в английских депешах о нём говорят с таким уважением, что его значение в наших глазах стало чрезвычайно велико. Мы, конечно, считаем его городом — ни одно место не могло бы прославиться до такой степени, не будучи городом, — и для нас важность города естественным образом выражается в больших кварталах с красивыми зданиями, в основном предназначенными для бизнеса, в широко разветвлённой и усовершенствованной телефонной сети
система, и в резиденциях королевы Анны с новейшими современными удобствами. И леди Торквилин по пути, конечно же, много говорила о «Хай-стрит», которая, как она объяснила, является главной улицей Оксфорда, и о покупках, которые она когда-то совершала на ней, сравнивая цены в Оксфорде с ценами в Лондоне. Так что у меня было довольно
развитое представление о «Высшем обществе» на Стейт-стрит или Вабаш-авеню. Оба наших
молодых друга-джентльмена были «восьмёрками» и поэтому не могли с нами встретиться. Мы договорились, что пообедаем вместе.
с одной в два, а с другой в пять, но леди Торквилин
объявила, что ей срочно нужно что-нибудь перекусить, как только мы
приедем, и «Пойдём в «Кларендон», чтобы это купить?» — сказала она, — «Или в
«Боффинс»?»

«Что такое «Боффинс»?» — спросил я. В английских местных
выражениях небезопасно предполагать, что вы что-то знаете.

- "Боффинз" - это кондитерская, - сообщила мне леди Торквилин, и я
немедленно остановила свой выбор на "Боффинз". Это было что-то идиллическое, в этих
обыденность дней, когда Диккенс был так давно умер, что Боффин должны
быть кондитером, и что кондитером должен быть Боффин. Возможно, это поразило меня особенно сильно, потому что в Америке он был бы «кондитером» с некоторыми эстетическими изменениями в написании оригинального имени Боффин, которое, я уверен, не было бы и вполовину таким же удачным для бизнеса. И мы пошли по длинной, узкой, тихой улочке, изогнутой, как локоть, с маленькими магазинчиками под низкими крышами, где, насколько я помню, продавались теннисные ракетки, старые гравюры, сосиски и галстуки для джентльменов, с причудливыми фронтонами, а кое-где и с обвалившейся штукатуркой.
в ряд старых каменных домов, которые все вместе уснули у тротуара, оставив свои мирские дела на попечение
медных табличек на дверях. Мы поднялись по такой любопытной старой улице, ведущей к «Боффину», такой мирной, где не было ничего, кроме безобидных мальчишек, толкающих ручные тележки, и дружелюбных джентльменов в возрасте, в очках — их было больше, чем я когда-либо видел в одном месте, — они никогда не дремали вдали от тени какого-нибудь серьёзного серого здания, бородатые и сосредоточенные, как почтенные учёные — о, очень любопытная старая улица!

- Успеем ли мы, - спросил я леди Торквилин, - хоть мельком взглянуть на "Хай"
прежде чем доберемся до "Боффинз"? Дорогая леди Торквилин строго посмотрела на меня:
как будто для того, чтобы обнаружить какую-то скрытую неискренность. "Не надо дерзостей,
мисс, - сказала она, - это Кайф!"

Я была очарована и восхищена больше, чем могу выразить, и как леди
К счастью, Торквилин вспомнил о нескольких вещах, которые нам срочно понадобились, и
мы могли купить их в Оксфорде с гораздо большей выгодой, чем в «Тауне». Я с
большим удовольствием узнал, каково это — делать покупки на Хай-стрит
и на других странных улочках, которым разрешено работать — нет,
ползают у ног великих мудрых старых колледжей, которые так любезно их принимают. На мой взгляд, это было очень мило — скопление кондитеров и горгулий, часовен и старых фарфоровых лавок, потрёпанных средневековых святых и маленьких современных посыльных с их ручными тележками — старого и нового, преимущественно старого и почтительно нового. Гораздо более демократичным, чем учебное заведение,
было бы в Америке, где почти каждый уважающий себя колледж
изолирован на обширной территории, и единственный звук, который
академическое ухо — это грохот газонокосилки или шипение садового шланга. И я не скоро забуду те чувства, с которыми я совершил совершенно безобидную покупку в небольшом заведении, широко известном своими мелочными товарами, которое, по-видимому, с незапамятных времён называлось «Циветта» — не с упрёком и не в насмешку, а с достоинством, с нарисованными буквами.

Люди, которые хорошо знают Оксфорд, поймут, как мы нашли дорогу
до Пембрука с Хай-стрит. Кажется, я забыл. Мы стояли так долго
Я заглядывала во многие уголки, и леди Торквилин так часто просила меня поторопиться, что
улицы, колледжи, башни и сады слились для меня в одно размытое воспоминание,
которое отличается от воспоминаний Карфакса и Боффина своей туманностью. Но наконец мы вышли из
относительной суеты дорог и переулков в самое тихое место
Я никогда не видел и не чувствовал ничего, кроме кладбища на Стрэнде — зелёной площади,
окружённой величественными и солидными зданиями, и очень серьёзного
настроения. Я чувствовал, когда мы обходили его, чтобы спросить у респектабельного на вид мужчины
Я ждал на другой стороне, где находились комнаты мистера Сандерса Хортона,
как будто я был в церкви.

 — Да, мэм! Сюда, пожалуйста, — сказал мужчина респектабельного вида. — Комнаты мистера Ортона на втором этаже, мэм, — и поскольку сам мистер Хортон вышел на лестничную площадку, чтобы встретить нас, и вскоре уже любезно пожимал нам руки, мы без труда поднялись наверх. Однако наш хозяин не считал себя достойным обедать с двумя незнакомыми дамами без посторонней помощи, и, поскольку ему едва ли было больше девятнадцати, в этом не было ничего удивительного, как впоследствии подумала леди Торквилин. Он сразу же представил своего друга, лорда Саймондса, который казался менее зрелым, но вёл себя так же любезно. Затем мы все сели в красивой маленькой комнате мистера Сандерса Хортона, понаблюдали за тем, как на столе накрывают на стол, и поговорили о пейзаже. "У вас прекрасная лужайка", - сказал я мистеру Хортону, который ответил, что это неплохой двор; а когда я спросил, не является ли респектабельного вида мужчина внизу смотрителем колледжа: "О, ничего такого развязного!" - сказал лорд Саймондс; «Наверное, это скаут!» И присутствие квадроцикла и скаута дало мне больше впечатлений, чем все путеводители, которые я потом прочла, чтобы осознать, что я нахожусь в центре английского университета. Мы также посмотрели картины мистера Хортона и с одобрением осмотрели все его декоративные элементы из резного дерева и старинного фарфора, выполняя свой долг, как и положено дамам, посещающим дом молодого джентльмена, с энтузиазмом. Лично я был немного разочарован тем, что не нашёл инициалов Байрона или кого-то ещё, вырезанных на мистере Хортон сидел на подоконнике и был явно шокирован, узнав, что эта часть Пембрук-колледжа была построена на памяти ныне живущих людей, как неохотно признал мистер Хортон. Он извинился за крайнюю современность здания, объяснив это его сравнительным комфортом, но, казалось, чувствовал себя подавленно и строго, как и подобает. Среди множества фотографий лодочных гонок на стене была одна, на которой мистер Хортон указал на «Торпидов», и я не мог не задуматься над этим странным названием команды гребцов. «Почему их так называют?» — спросил я. — Кажется, они движутся довольно быстро.

— О, да! — ответил мистер Хортон. — Честное слово, я не знаю. Это
действительно похоже на твёрдые линии, не так ли? Саймондс, откуда у этих парней такое имя? Но лорд Саймондс тоже не знал точно — он думал, что оно у них всегда было; а леди Торквилин объяснила, что «эта юная леди» — то есть я — «никогда не удовлетворится, если услышит, что что-то так, потому что это так, — она всегда должна знать, почему и зачем, даже если нет ни почему, ни зачем». Мы все рассмеялись и сели обедать. Но я про себя принял решение
я решил спросить о Торпидах у первого выпускника Оксфорда,
которого я встретил с отличием, и спросил. Он тоже не знал. Однако он не был
лодочником; он получил диплом с отличием по классической филологии.





XXIII



Я так много слышал из английских источников о незрелости и развязности очень молодых людей в Америке, что был вполне готов к тому, что в Англии всё будет с точностью до наоборот, и должен сказать, что, в целом, я не был разочарован. То, насколько молодые леди и джентльмены в возрасте до двадцати двух лет могут сидеть прямо и воздерживаться от разговоров, произвело на меня такое же сильное впечатление, как и всё, что я видел в обществе. Я не заметил такой застенчивости у замужних дам или джентльменов постарше. и это тоже показалось мне странным, потому что в Америке мы начинаем задумываться о своих манерах только с возрастом.

 Я не сомневаюсь, что если бы «Восьмёрки» были в Америке, где их, вероятно, назвали бы «Осьминожками», а мистер Сандерс Хортон был бы
Отец лорда Саймондса сколотил состояние на патентованных шнурках для обуви, и мы все там веселились, так что могли бы заметить разницу как во внешности, так и в поведении этих молодых джентльменов. Они определённо были старше
для своего возраста и более изысканно одетые. Их лица, вероятно, не были бы такими свежими, а плечи — такими широкими, и
шрам на верхней губе мистера Хортона и тонкая светлая отметина на
лице лорда Саймондса, несомненно, превратились бы в усы. Их манеры не были бы такими безупречными, как в Оксфорде, где они показались мне воплощением идеала, прежде всего, в том, чтобы избегать того, чего делать не следует. Их вежливость была бы более искренней и ни в коей мере не нервной, хотя я надеюсь
Ни мистер Хортон, ни лорд Саймондс не обидятся, если я намекну, что в Оксфорде они нервничали. Люди не могут не вести себя так, как их воспитали, и мне нервозность нашего хозяина показалась интересной, как и его английский акцент, а также скаут и квад. Лично мне понравилось, что я смутил двух таких милых мальчиков — это было ново и забавно, хотя я не сомневаюсь, что они боялись меня гораздо больше
Леди Торквилин, чем я. Однако я никогда не видел мальчика в возрасте от двенадцати до
двадцати трёх лет — что кажется мне пределом мальчишеского возраста в Англии —
Леди Торквилин не стала рабой леди Торквилин после двадцатиминутного
разговора с ней. Она не подыгрывала им, не льстила им и не говорила с ними на их любимые темы; она была просто тем, кого они называли
'весёлой', и они всегда быстро и живо выражали ей свою признательность.
 Леди Торквилин прекрасно ладила и с мистером Сандерсом Хортоном, и с лордом
Саймондсом. Единственная причина, по которой обед у мистера Хортона не увенчался безоговорочным
блестящим успехом, заключалась в том, что всякий раз, когда она разговаривала с одним из наших хозяев,
мне приходилось разговаривать с другим, что обычно огорчало нас обоих.

Это был очень приятный обед, который с тревогой и почтением подавал
солидный на вид маленький человечек, поднявшийся наверх, и которым нервно
командовали мистер Хортон с одной стороны с холодным мясом, а лорд Саймондс
с другой с птицей. Обед, как я помню, начался с бульона. Леди
Торквилин попробовала бульон, и я тоже, но солидный слуга даже не предложил его молодым джентльменам. Я поймал на себе быстрый вопросительный взгляд леди Торквилин. Может быть, бульона было недостаточно? Эта мысль заставила меня воздержаться от комментариев, и мы
Мы с осторожным безразличием доели суп, пока лорд Саймондс
скрывал неловкость ситуации, демонстративно объясняя мне
природу бугорка. Тогда я не понимал, что такое бугорки, и в течение
дня мне так и не удалось собрать достаточно информации, чтобы
написать о них толково. Но это было потому, что у лорда Саймондса
не было бульона. При таких обстоятельствах я не мог сосредоточиться.

Вскоре мистер Хортон спросил, не хотим ли мы отведать лосося — не
все вместе, а по отдельности, и в первую очередь леди Торквиллин; и
мы сказали, что он может. Он не стал помогать лорду Саймондсу и, как бы, вернулся к себе на пустую тарелку. Леди Торквилин должна была поинтересоваться, не плохо ли себя чувствуют молодые джентльмены, или лосось им не по вкусу, а не мне; но пока я втайне размышлял об этом, я незаметно для всех взял себе немного майонеза. — Я… прошу прощения, — сказал я.
Мистер Сандерс Хортон в розовой агонии: «Это же сливки!» Так и было, они ждали в красивом старомодном серебряном кувшине, когда наступят те идиллические времена, которые приходят после. Это был критический момент. Мне пришло в голову только одно.
сказать, за что, я надеюсь, меня простят.

Оригинал "Да, - ответил я, - мы в Америке любим его с рыбой. На лице мистера Хортона отразились интерес и облегчение. И я с улыбкой съела столько смеси, сколько смогла, хотя лосось был обработан уксусом, что затруднило приготовление. - Это в Бостоне, не так ли, - вежливо заметил лорд Саймондс, - люди питаются почти исключительно бобами? - И беседа текла в общем русле до появления птицы. Это был крупный, упитанный цыплёнок, и когда молодые джентльмены, по-видимому, по обоюдному согласию, воздержались от того, чтобы его съесть, ситуация достигла такой степени абсурдности, что леди Торквилин не могла этого вынести.

'Вы собираетесь есть?'

'О, мы бы хотели, но не можем,' — ответили они серьёзно и
одновременно.

— Мы всё ещё проходим обучение, знаете ли, — продолжил лорд Саймондс. — Парням приходится
много тренироваться на холостяцкой кухне. — И в этот момент мистер Хортон
торжественно отрезал два куска холодной говядины и отправил их своему другу.
положив себе столько же с математической точностью. Затем,
взяв простой хлеб, с серьезностью, которую можно было бы назвать почти суровой, они
набросились на него.

Мы с леди Торквилин укоризненно посмотрели друг на друга. Это лишение
показалось нам ненужным и чрезмерным, и имело неприятный моральный эффект
превращение нашей трапезы в вакханалию. Мы хмурились,
мы протестовали, мы умоляли. Мы с коварным искушением предположили, что
это был последний день скачек и что никто не узнает. Мы по очереди хвалили каждое блюдо, используя выражения, которые, по нашему мнению, были наиболее
аппетитно. Это было очень неправильно, и это было так же неприятно, как
неправильно сделанное дело, которое сильнее всего терзает совесть, будучи
совершенно бесполезным, не говоря уже о том, что оно вызывает суровые взгляды
почтенного скаута.
 Молодые джентльмены были непреклонны, если бы только непреклонность могла краснеть.
Их было не сдвинуть с места, и при каждом новом призыве они сосредоточивали
своё внимание на холодной говядине самым благородным, хотя и немного свирепым,
образом. Наконец они стали смотреть на нас немного сурово
и неодобрительно, и мы остановились, осознав, что зашли слишком далеко
неуважительно по отношению к идеалу поведения. Но за последним деликатесом
первого в сезоне ленча мистера Хортона леди Торквилин задумчиво посмотрела на
них. - Даже пирога с крыжовником? - переспросила она. И я не скажу, что в отважном ответе не было сожаления.
- Даже пирога с крыжовником. - Она покачала головой. - Даже пирога с крыжовником. - И что? - спросила она.:

- И что?

Я не притворяюсь, что пишу о том, что должно было произвести на меня наибольшее впечатление, но о том, что действительно произвело на меня наибольшее впечатление, а это были на обеде у мистера Сандерса Хортона великолепные старинные серебряные кубки колледжа, в которые наш хозяин щедро наливал нам кларет,
моральная поддержка респектабельного скаута, а также характер и достоинство, которыми может обладать идеал долга, даже в связи с холодной говядиной. Я также столкнулся с идиомой, которая навсегда останется у меня в памяти. Лорд Саймондс не учился в Пембрук-колледже, и после того, как мы обменялись любезностями, я спросил его, в каком колледже он учился.

— Как прекрасны эти старые колледжи, — заметила я, — такие милые,
впечатляющие и потрёпанные временем. В каком из них вы учитесь, лорд Саймондс?

— В Модлинском, — ответил лорд Саймондс, очевидно, не обратив внимания на мой вопрос.
— спросил я, возражая против предыдущего высказывания.

'Вы так думаете?' — сказал я. Я не обиделся. Задолго до этого я решил, что никогда не буду обижаться в Англии, пока не разберусь в происходящем. 'Мне очень жаль, но они действительно так производят впечатление на американцев, знаете ли.'

Лорд Саймондс, казалось, не понял моего намека. «Он очень старый», — сказал он.
— Не такой старый, как некоторые из них. Например, Нью. Но я думал, вы спрашивали о моём колледже. Модлин, знаете ли, по эту сторону моста Модлин.

 «О!» — сказал я. «И не будете ли вы так любезны написать название вашего колледжа, лорд?»
Саймондс? Я всего лишь простой американец, приехавший сюда отчасти для того, чтобы
усовершенствовать свой ум.

- Конечно. "М-а-Г-Д-А-Л-Е-Н" - ответил Господь Саймондс очень
по-доброму. 'Теперь, что вы говорите, это скорее ром способом
правописание. Что-то вроде «Чолмондели». А как бы вы написали «Чолмондели»?

Я был рад, что его внимание переключилось с моей ошибки, но
репутация «Чолмондели» известна во всём мире, и я торжествующе
написал это слово. Я бы хотел, чтобы вы сравнили американское написание
с «Магдаленой» и ещё с одиннадцатью ценными орфографическими
образцы, о которых я забочусь.

В конце концов мы все направились к реке, пробираясь через
кварталы, ещё более серые, зелёные и тихие, чем в Эксетере, и, наконец,
вышли на красивую широкую дорогу, обсаженную деревьями, слишком
натоптанную, чтобы быть популярной прогулочной дорожкой для влюблённых, но
при этом пыльную, приятную и тенистую. Мы пришли на скачки почти на час раньше, так как мистер Хортон
и лорд Саймондс хотели прокатить нас по реке, прежде чем им пришлось
присоединиться к своим командам, и мы почти никого не встретили, кроме
редких гуляющих студентов в свободной одежде с самыми разными лентами на
свои круглые соломенные шляпы, которые они снимали с какой-то судорожной
вальяжностью, когда узнавали наших друзей. Тропинка, обсаженная деревьями,
более или менее резко обрывалась у небольшого ручья, по другую сторону
которого виднелась череда любопытных сооружений, напоминавших
самые разные вещи, от греческого военного корабля до методистской
церкви в Дакоте, и чудесно раскрашенных. Это, объяснил мистер Хортон, были баржи колледжа, с которых наблюдали за гонкой, и он повёл нас к барже Эксетера. К этим баржам ведёт лестница, ведущая на верхнюю палубу, и мистер
Хортон вызвал нас, чтобы мы подождали, пока они с лордом Саймондсом достанут плоскодонку.

Слово 'плавание' был мне знаком, обозначающий водную погоню
популярны в Англии, но я никогда даже не видел в Пунт, и был очень
любопытно. Однако я не могу сказать, что английская плоскодонка, когда наши
друзья привезли ее сюда, поразила меня своей красотой. Несомненно, у него были свои достоинства, даже изящество, по сравнению с другими лодками — я не хочу его принижать, — но мне не хватало эталона, чтобы восхищаться им. Он казался мне неинтересным судном, и я не
мне не понравилось, как он был обрезан с концов. Способ передвижения, с помощью которого мистер Хортон и лорд Саймондс переправляли нас через реку, — они втыкали палку в ил на дне и опирались на неё, — не показался мне достаточно достойным для кого-либо из высшего общества. Лорд Саймондс спросил меня, когда мы сидели на одном из концов, наслаждаясь солнцем, — в Англии оно нравится всем, даже тем, кто сидит на корме, — что я думаю о катании на лодке. Я сказал ему, что, по моему мнению, это было слишком опасно. Это было самое вежливое, что я мог придумать в тот момент. Я не верю, что катание на лодках когда-либо
стать популярными в Америке. Мы легкомысленный народ; нам нравится
элемент радостного риска; мы не приспособлены к плаванию на лодках.

 Когда мы вернулись с этой экскурсии, люди начали спускаться на баржи, и мы решили, что нам лучше занять свои места. Река становилась всё более оживлённой, и не только из-за
трудолюбивых лодок, в которых сидели три ярко одетые дамы и один вспотевший молодой человек,
но и из-за всевозможных плавсредств, некоторые из которых были роскошно
укрыты навесами с бахромой, под которыми отдыхали молодые джентльмены с
сигаретами в зубах.
Они защищались от дождя японскими бумажными зонтиками. Странным было то, что и они сами, и их зонтики воспринимались ими и всеми остальными вполне серьёзно. В Америке всё было бы по-другому.

Мистер Хортон оставил нас с лордом Саймондсом, которому, как он объяснил, не нужно было грести до конца дня. Вскоре мы увидели, как наш хозяин вместе с остальной босоногой мускулистой командой осторожно забирается в длинный узкий баркас, лежащий рядом. Они расположились с большой тщательностью и точностью, а затем взялись за вёсла, серьёзно глядя на
маленький человечек, который очень прямо сидел на корме, — рулевой. Он был моим первым рулевым, потому что я никогда раньше не видел лодочных гонок, за исключением соревнований между чемпионами, которые не используют рулевых, и я был рад узнать, как точно он был описан в статьях, которые мы читали об английском лодочном спорте, — его рост, прямота, настороженность и царственное достоинство.
По слову рулевого каждый из них наполовину повернул голову и
снова посмотрел вперёд; затем он сказал самым суровым тоном, какой я когда-либо слышал:
«Вы готовы?» — и в тот же миг они тронулись с места.

'Куда они направляются?' — спросила леди Торквилин.

- О, для предварительного отжима, - сказал господин Симондс, а затем для
отправная точка.'

И когда баржи начать?' Я спросил, не дав
вообще какой-либо рассмотрения.

'Барж! - сказал господин Симондс, удивляясь. - Ты имеешь в виду эти? Они
не начинаются, они остаются здесь.'

"Но можем ли мы увидеть гонку отсюда?" Спросил я.

"Прекрасно! Они проплывают мимо".

"Правильно ли я понимаю, лорд Саймондс, что Оксфордские лодочные гонки проходят
там?"

"Конечно", - сказал он. "Почему бы и нет?"

"О, без особой причины, - ответил я, - "если есть место".

- Скорее! - объяснил молодой джентльмен. - Это благородная река Исида,
Мисс Вик.

- Может, она и не такая большая, как Миссисипи, но она достойна вашего внимания.
уважительного отношения, юная леди, - вставила леди Торквилин. Получив такое наставление, я постарался проявить должное уважение к благородной реке Изис, но баржи занимали в ней так много места, что я всё ещё не мог понять, как между нами и противоположным берегом может пройти какое-нибудь важное соревнование на лодках, не доставив кому-нибудь серьёзных неудобств.

Однако это произошло, и гребцы продемонстрировали такое мастерство, что
— Клянусь, никто не пострадал. Это произошло на фоне самых
необычных демонстраций, в основном с использованием жестяных свистков на
противоположном берегу, где я увидел настоящего епископа, который
прыгал вместе с толпой, размахивая шляпой на палке. Это произошло
прямо, напряжённо и стремительно, под радостные возгласы до последнего
удара.

 — Так близко! — сказал лорд Саймондс, прокричав: «Хорошо гребли, Пембрук!»— пока он не смог больше кричать.

'Почти что?' — спросил я.

'Бугорок, — печально сказал он, — но его чертовски хорошо гребли!' И на
мгновение я почувствовал, что ни одно земное достижение не может сравниться с созданием
бугорков.

Такого волнения я никогда не видел среди донов на баржах — моих первых
донов, но они сильно отличались друг от друга; я не мог обобщать
о них — среди их жён, которые казались неагрессивными, как правило, это были молодые дамы в довольно скромных платьях; среди весёлых людей из «Города».
среди студентов, неисправимых весельчаков; среди той значительной части общества, которая так мало добавляет к великолепию такого
события, но так много добавляет к его шуму. И когда всё закончилось,
несколько разгорячённых молодых людей с другой стороны погрузились в благородство
река Изис, и переплыли её в несколько хорошо рассчитанных прыжков и, возможно,
в два заплыва. Никто из них не утонул.

 После этого мы провели радостные полчаса в апартаментах мистера Берти Корка в Эксетере,
в чьих карих глазах светился тот же огонёк, что и у Питера, и
который сразу же завоевал наше расположение. Мистер
Корк был одним из «Эксетерской восьмёрки», и он укоризненно посмотрел на
нас, когда мы случайно сказали, что задержались, чтобы поздравить
Пемброка.

'Пемброк вчера получил травму, знаете ли,' — заметил я, гордясь своей
техничностью.

— Да, — с сожалением ответил мистер Берти Корк, — мы столкнулись.

Это было неудачное начало, но оно не испортило наших последующих
отношений с братом мисс Питер Корк, которые были самыми приятными. По пути к благородной реке он рассказал нам, что
Изида — это имена всех тех очаровательных пожилых каменных статуй, которые
сами по себе были установлены на дверях колледжа много веков назад, когда он был построен, и он за полчаса нарисовал почти столько же интерьеров, сколько его сестра за целый день. Он также объяснил нам, как, согласно правилам
В университете ему не разрешалось играть в шарики на ступенях колледжа
или носить одежду не «смутного оттенка», о чём Питер обязательно вам бы рассказал — и ожидал бы, что вы это запомните. Он также сообщил нам, что, согласно чистому оксфордскому английскому, он был «новичком», а человек, которого мы только что прошли, был холостым студентом, «тошером», который, вероятно, гулял, чтобы, как это называют на вульгарном языке, «потренироваться», но здесь это называлось «эккером». Во многом он был похож на Питера и так же, как и Питер, возражал против моего пренебрежительного отношения к английскому климату.

Вторая гонка была очень похожа на первую, но с большим энтузиазмом. У меня есть небольшая складная карточка с надписью «Восьмёрка», 22–28 мая 1890 года, и названиями колледжей в порядке старта, напечатанными синими буквами на внутренней стороне. «Порядок финиша» от «Б. Н. К.» до «Сент-Эдмундс». Холл написан
почерком мистера Берти Корка. Я не сентиментален, но мне понравились
«Восьмерки», и я хочу сохранить этот сувенир.





XXIV.



Оригинальные записи о моих впечатлениях от Лондона были бы очень неполными без ещё одной главы, посвящённой тем, которые мисс Питер Корк организовала для меня. На самом деле, мне потребовалось бы разрешение на написание многих глав, чтобы подробно объяснить, как щедро мисс Корк выполняла для меня функции гида, философа и друга; как она дополняла мои дни советами и была во всех них личным благословением.

 Раздача информации была привычкой, которую Питер Корк непоколебимо
укоренила в себе, — одной из тех вещей, с которыми она ничего не могла поделать. Я считаю, что
Важная причина, по которой я ей нравился, заключалась в том, что я давал ей неограниченные возможности потакать своим желаниям, и она говорила, что я довольно хорошо изображал благодарность. Что касается меня, то мне это всегда нравилось, даже если это шло в ущерб моему акценту или идиомам, моим манерам или морали, моим социальным теориям или общему образованию, и я поощрял её в этом. Мне понравилась мысль о том, что я показался ей достаточно интересным, чтобы это стоило того, во-первых, а во-вторых, это помогло мне лучше понять саму даму, чем что-либо другое. И много путешествий
и большие расходы могли бы пойти на пользу знакомству с
Питером Корком.

 Мисс Корк была более пылко привязана к прошлому, чем кто-либо из тех, кого я когда-либо знал или о ком слышал и кто в нём не жил. Её интерес не требовал особой древности, хотя он возрастал прямо пропорционально количеству веков; одного факта, что с чем-то покончено, что оно лежит на полке, покрывается мхом и забывается, было достаточно, чтобы заслужить её уважительное внимание. Она любила старые фолианты и гравюры —
это было её любимым занятием, копаться в пыли веков; я видел, как она спокойно
Она наслаждалась кладбищем, на котором не было свежих захоронений, по полчаса за раз. Она с презрением относилась к настоящему во всех его формах и проявлениях.
 Если я слышал, как она с одобрением отзывается о ком-то, с чьей репутацией
я не был знаком, я обычно считал безопасным вежливо спросить:
«Когда он умер?»«Она всегда точно знала, кто присутствовал на похоронах, и что стало с детьми, и получала ли вдова пособие от правительства или нет, и обычно считала, что вдова должна была получать пособие».

 Конечно, именно мисс Корк повела меня на Флит-стрит, чтобы показать
где жил доктор Джонсон. За всё время моего пребывания в Лондоне я ни от кого не слышал имени доктора Джонсона. Мой друг
проехал по Стрэнду мимо средневекового грифона, где находится Темпл
Бар был тем, кто вцепился в воздух, защищая вашего спокойного Принца в сюртуке,
остановившись здесь на мгновение, чтобы произнести анафему, и продолжил
путь по Флит-стрит, под собором Святого Павла, с восторженным
выражением лица. Я думаю, что Питер любил Стрэнд и Флит-стрит почти так же сильно, как доктор Джонсон, и
она всегда носила прямые потомки семимильных сапог. Иногда это было
немного утомительно для моих сапог, у которых, впрочем, не было родословной,
но в других отношениях... но я не должен утверждать, что
сапожное дело в этой стране не изучено с научной точки зрения. Мне
так и не удалось заставить кого-либо в это поверить.

«Вот оно», — сказала мисс Корк, когда мы вышли из тёмного переулка, где
были двое маленьких мальчиков без намордников и собака, в грязный прямоугольник, где
лондонский свет падал на немигающие ряды окон в стенах домов.
цвета, которые становятся все более изношенными... "это Гоф-Корт. Доктор Джонсон
жил здесь до смерти своей жены. Вы помните, что у него была жена,
и она умерла?"

"Я в этом нисколько не сомневаюсь", - ответил я.

"У меня нет на вас терпения!" - пылко воскликнула мисс Корк. «Ну, когда она умерла, он был так безутешен, несмотря на свои словари, что больше не мог здесь оставаться и уехал».

«Не думаю, что это было чем-то примечательным», — сказал я, оглядываясь, на что
мисс Корк ответила, что в те дни это было прекрасное место, а Джонсон
Она платила столько-то фунтов, шиллингов и пенсов за аренду каждый День святой Троицы.
'Я жду, — сказала она с ироничной покорностью, — когда вы спросите меня, в каком доме.'

'О! — сказал я. — В каком доме?'

'В том желтоватом, в конце, дурень! — раздражённо сказал Питер.
— А теперь, если вы не против, мы пойдём!

Я бросил долгий и задумчивый взгляд на желтоватый дом в конце улицы,
попытался представить, как в 1748 году в его стенах составлялись словари,
и отвернулся, чувствуя, что сделал всё, что было в моих силах, для памяти о докторе Джонсоне. Мисс Корк, однако, была
Она была не согласна с этим. «Он переехал в Джонсонс-Корт чуть позже, — сказала она.
— Вы должны помнить, что это название не в его честь.
 Мы сейчас же отправимся туда».

 «Это далеко?» — спросил я. «Потому что там, должно быть, есть и другие знаменитости…»

 «Далеко!» — повторила мисс Корк с язвительным акцентом. «Не больше десяти минут».
Идём пешком! В Америке везде ходят трамваи? Может быть, есть и другие знаменитости — Лондон для них подходящее место, — но есть только один
Сэмюэл Джонсон.

Мы шли разными окольными путями к дому Джонсона, и мисс Корк
объясняла и ругала нас на каждом шагу. «Мы слышали», — заметила она с тонкой улыбкой.
презрение"к интеллигентным американцам, которые приезжают сюда и прилагают все усилия, чтобы изучить Лондон!
прилежно! И я никогда не встречал гражданин ты все же, -
она пошла дальше, проигнорировав мою угрозу зонтиком, - что было не совсем
доволен, увидев одного из домов Джонсона-дома он жил! Вы
нация дегустаторов, Мисс Мэми фитиль из Чикаго!«На что я заявил, что ради чести «Звёздно-полосатых» готов выпить любое количество «Доктора Джонсона», и мы превратились в маленький вымощенный булыжником параллелограмм, в семь раз более пустынный, чем первый. Преобладающей мыслью была сажа,
На подоконниках виднелись обрывки почерневшего плюща. Однажды я заметил очень искусную железную декорацию в виде плюща на
лондонском балконе и потом всегда с трудом различал ее и настоящий плющ, если только не дул ветер. И я бы не хотел говорить о плюще, который рос в Джонсонс-Корт. «Боже мой! — сказал я. — Значит, он тоже здесь жил!» «Я не привожу это замечание в оригинале
не потому, что оно показалось мне особенно умным, а потому, что, как мне кажется, его мог бы сказать любой, не привлекая к себе внимания
возмущение. Но Питер тут же снова разразился тирадой. «Да, — сказала она, — он тоже жил здесь, мисс, в доме номер 7, но вам, похоже, всё равно. Немного разумного любопытства, — продолжила она, явно обращаясь к дымоходам Сэмюэля Джонсона, — было бы приятно!»

Мы несколько раз обошли эти окрестности, и мисс Корк рассказывала мне
интересные истории, которые напомнили мне «Английскую литературу» Коллиера
в школе, и спросила, не слышал ли я случайно о Босуэлле.
 Мне нравилось время от времени узнавать что-то новое, просто чтобы позлить её
Питер, и когда я сказал, что, конечно, он был тем человеком, которому доктор Джонсон
обязан своей репутацией, это произвело вполне ожидаемый эффект.

'Теперь мы отправимся в Болт-Корт,' — сказал мой друг, 'где Сэмюэл провёл последние дни своей жизни в окружении множества старух, с которыми, я не понимаю, как он вообще мог мириться, и откуда его в 1784 году перевезли в Вестминстерское аббатство. «Не лучше ли вам поставить это на место?»

Питер Корк никогда бы не позволил мне называть доктора Джонсона
«Сэмюэлем».

Я с нежностью оглядел двор Джонсона и отошёл в сторону.
«В этом месте есть что-то такое, — сказал я, — какая-то мистическая притягательность,
из-за которой мне не хочется его покидать. Я думаю, Питер, что прошлое,
под твоим влиянием, начинает оказывать на меня должное воздействие. Мне
не нравится мысль о том, что я надолго останусь вне досягаемости
воспоминаний о докторе Джонсоне».

Питер посмотрел на меня с подозрением. «Он тоже жил в Болт-Корте», —
сказала она.

'Нигде между здесь и там?' — спросил я. 'Например, в доме друга, где он часто ночевал? Где жила та женщина, которая
выпивала с ним по девятнадцать чашек чая за раз? Мы не могли бы сделать паузу
и освежимся, взглянув по пути на её порталы?'

'Трансатлантическая наглость, — воскликнула мисс Корк, выходя вперёд, — это уже слишком!'

'Но, — сказал я, всё ещё держась позади, — насколько далеко?..'

Когда моя дорогая подруга издала тихий писк, с которым она
это восприняла, я понял, что её чувства обострились до такой степени, что
было опасно вмешиваться в них, поэтому я отправился в Болт-Корт,
весь путь сохраняя смирение. Когда мы наконец прибыли, я не увидел
никакой существенной разницы между этим двором и другими, кроме того, что
а еще--недавно--современной литературы были взорваны из соседних
новости-кабинку. Для человека, который так часто менял свое место жительства, доктор
Внутренние вкус Джонсон, должно быть, прошли на редкость мало
изменения.

- Вы, кажется, говорили, что отсюда он отправился в Вестминстерское аббатство, - заметил я.
С уважением к Питеру.

- В 1784 году, - ответил Питер, который приверженец дат.

«И с тех пор не сдвинулся с места!» — добавил я с некоторым беспокойством, просто чтобы позлить
Питера, который и так был раздражён.

 «Ну, — ответил я, — мы же видели Вестминстерское аббатство, помнишь? И я взял
особое внимание обратите на памятник доктору Джонсону. Нам не обязательно туда идти.'

- Это в Святого Павла! - сказал Петр, таким образом, ранило и меня, ибо если
есть неприятная вещь, это не верил.

- А что, дома ли доктор Джонсон здесь живет?' - Поинтересовался я.

- Пойдемте, - торжественно сказал Питер, - и я покажу вам.

- Это было потеряно для потомков, - продолжала она подавленно, - сожжено
в 1819 году. Но у нас есть сайт-там!'

'Ах!' Я ответил. 'У нас на сайте. Это ... это что-то, я
предположим. Но я не считаю, что это очень стимулирует воображение.

«У вас их нет!» — с жаром заметила мисс Корк, и я не сомневаюсь, что у неё были на то причины. Однако, по правде говоря, имя Сэмюэля Джонсона не на слуху в Чикаго. Мы не руководствуемся его словарём в написании писем, а что касается «Татлера» и «Рэмблера», то люди, живущие в Соединённых Штатах, не могут читать старые выпуски даже своих собственных журналов. Конечно, у нас нет оправдания за незнание «Рассела», но я заметил, что дома едва ли кто-то из английских классиков может сравниться с Райдером
Хаггард, а теперь, когда появился Редьярд Киплинг, пожилым уважаемым авторам, таким как доктор Джонсон, придётся ещё хуже. Так что, хотя мне было очень интересно узнать, что великий лексикограф освятил своим присутствием значительную часть Лондона, я должен признаться, что, если честно, меня бы удовлетворило и меньшее количество его архитектурных памятников. Я мог бы обойтись, например, без этого места, хотя, как говорит Питер, все они были хороши для меня.

Прежде чем я снова добрался до квартиры леди Торквилин в тот день, Питер показал мне
особенное окно в Винном офисе, где милый маленький Ювелир
сидел, оплакивая судебного пристава и хозяйку квартиры, когда доктор Джонсон забрал
"Викария" и продал его за шестьдесят фунтов - эту восхитительную старую фею
крестный отец, которого все знают гораздо лучше, чем автора книги
"Расселас". И "Чеширский сыр", с другой стороны,
самая причудливая из таверн с низкими окнами, где они вдвоем сидели со своими
друзьями за знаменитым пудингом, который до сих пор подают в один и тот же день
недели. Здесь мне особенно захотелось зайти внутрь и расспросить о
пудинг, и когда мы могли бы спуститься и попробовать его; но Питер сказал, что это неприлично для леди, и поторопил меня. Как будто что-то неприличное могло быть в месте, которому сто пятьдесят лет!

 В тот день мы также увидели Темпл и тихую уединённую могилу Голдсмита в тени старой Рыцарской церкви, которая почему-то казалась там более интересной и привлекательной, чем в Вестминстере в толпе. Мисс
Питер Корк был в полном восторге от Темпла, независимо от того, говорила ли она
об играх Голдсмита и танцевала ли над степенной головой Блэкстоуна в Брике
При дворе или у Элизабет, сидящей на широкой сцене в конце зала Миддл-Темпл на первом представлении «Двенадцатой ночи», где где-то под тёмными дубовыми стропилами Шекспир создал ещё одного критика. Питер из принципа никогда не говорил о скандалах в настоящем времени,
но более интересной сплетницы, чем она, я не встречал за чашкой чая, которую мы выпили неподалёку от таверны «Петух» в
Флит-стрит; и я никогда раньше не знал, что мистер Пепис был бабником.





XXV



Р. МАФФЕРТОН часто выражал сожаление, что почти сразу после моего приезда в Лондон — на самом деле, во время моего исчезновения из «Метрополя», когда он узнал, что я нахожусь у леди Торкилин, — его мать и две сестры были вынуждены уехать на Ривьеру из-за проблем со здоровьем у одной из мисс Маффертон. Однажды днём — кажется, за день до их отъезда — мы с леди Торквилин, войдя в дом, обнаружили большую коллекцию карт, принадлежавших семье, которые, по-видимому, должны были быть разделены между нами. Но, как сказал мистер Чарльз Маффертон был единственным из них, кто остался в городе. Моё знакомство с Маффертонами почти не продвинулось, за исключением, конечно, дородного старого кузена, о котором я уже упоминал, который был лордом и оставался в Лондоне на протяжении всей сессии парламента. Мы с этим кузеном так хорошо познакомились, несмотря на то, что он был лордом, что задавали друг другу загадки. «Как в Лондоне называют чёрного кота?» — была его любимая. Но здесь у меня было преимущество перед лордом Маффертоном, потому что он всегда забывал, что задал мне тот же вопрос при нашей последней встрече, и считал меня чрезвычайно умным, когда я отвечал: «Киска, киска!» Но, как я уже говорил, было очень мало моментов, в которых этот дворянин соответствовал моему унаследованному представлению о том, каким должен быть лорд.

Одна из мисс Маффертон — та, что была в добром здравии, — любезно взяла на себя труд написать мне с Ривьеры милое дружеское письмо, в котором говорилось, как они все сожалеют, что мы не встретились раньше.
уехали из города и просили меня навестить их, как только они вернутся в июне. Далее в письме говорилось, что они какое-то время разделяли беспокойство своего брата по поводу меня, но чувствовали себя вполне комфортно, думая о том, что я так счастливо устроилась с леди Торквилин, их давней подругой, и разве это не странно? Мисс Маффертон воскликнула своим острым почерком, подписавшись «с любовью, Э. Ф. Маффертон». Я подумал, что с её стороны было очень мило написать мне, совершенно незнакомому человеку, и пока я сочинял ответ,
Я думал о том, что слышал о сердечном гостеприимстве англичан, когда
познакомишься с ними поближе.

Когда я сказал мистеру Маффертону, что получил письмо от его сестры и
что оно доставило мне огромное удовольствие, он покраснел самым
ярким и необъяснимым образом, но, тем не менее, казался довольным. Было
странно видеть мистера Маффертона смущённым, и это смущало меня. Я никак не могла понять, почему вежливость его сестры по отношению к его другу должна смущать мистера Маффертона, и обрадовалась, когда он сказал, что не сомневается
Мы с Элеонорой стали бы хорошими подругами и сменили тему. Но
примерно в это же время я получила ещё одно приглашение от родственников мистера
Маффертона, живущих в Беркшире, и это стало для меня незабываемым
опытом пребывания в сельской местности в Англии. Леди Торквилин тоже была приглашена,
но приглашение было на вторник и среду, когда у неё было особенно много дел.

- А мы не могли бы написать и сказать, что предпочли бы приехать на следующей неделе? Предложила я.

Леди Торквилин выглядела крайне испуганной. - Думаю, что нет! - ответила она
. - Ты не в Америке, дитя мое. Я едва знаю этих людей в
В конце концов, они хотят видеть вас, а не меня. Так что я просто пришлю свои извинения и скажу миссис Стейси, что вы здоровая молодая женщина, которая прекрасно справляется сама, и что она может ожидать вас на поезде, который она предлагает, — и проследите, чтобы вы не злоупотребляли её приглашением, юная леди, иначе я буду волноваться! И леди
Торкилин подставила мне щёку для поцелуя, ушла и написала миссис
Стейси, как и обещала.

Через час или два после Лондона параллельные пути главной линии
тянулись в неправильном для меня направлении, и мой поезд помчался вниз
Они оставили меня на несколько минут в нерешительности, не зная, как поступить. Маленькая станция, казалось, не имела никакого отношения ни к чему, кроме главной линии. Она стояла на солнце, возделывала свои клумбы и ждала, когда мимо с грохотом пронесутся большие поезда, и больше ни о чём не беспокоилась.
Однако вскоре я заметил, что рядом с рядом тюльпанов под глинистым откосом на другой стороне моста стоит самая маленькая железнодорожная повозка, которую я когда-либо видел. Он был полностью укомплектован: двигатель, кабина, багажный отсек и всё остальное, включая пассажиров
жилье должным образом разделили на первый, второй и третий класс, и
оно безмятежно стояло там, очевидно, ожидая кого-то. И я последовал за
своим багажом через мост со спокойной уверенностью, что это был тот самый
поезд на Пинбери, и что он ждал меня.

Больше никого не было. И после Портер были уложены мои вещи
обратно в фургон, он тоже ушел, оставив Pinbury поезд в
мои обязанности. Я посидела в нём немного, полюбовалась тюльпанами, подумала,
скоро ли пойдёт дождь, поправила вуаль и просмотрела «Дейли»
«Графика» снова, но ничего не произошло. Мне пришло в голову, что, возможно, о маленьком поезде до Пинбери забыли, и я вышел. На платформе никого не было, но сразу за вокзалом я увидел старого извозчика, сидевшего на козлах открытого ландо, и заговорил с ним. «Этот поезд идёт в Пинбери?» — спросил я. Он ответил, что идёт. «Он идёт сегодня?»
Я стала расспрашивать дальше. Он выглядел удивленным моим невежеством. «О да, леди, —
ответил он, — она ходит каждый день — дважды. Но ей ещё нужно дождаться двух
поездов. Она отправится примерно через полчаса!» —
успокоил он меня.

Когда мы наконец тронулись, нам потребовалось ровно шесть минут, чтобы добраться до Пинбери, и
я пожалел, что не дал чаевых машинисту и не попросил его прокатиться со мной туда и обратно, пока он ждал. Что бы они ни говорили, в Англии мало что радует американцев больше, чем возможность дать чаевые.

Две юные леди из Стейси встретили меня на платформе в Пинбери и оказали мне самый очаровательный приём, который я когда-либо получал в Англии. За исключением Питера Корка — а Питер был бы исключителен в любом случае — я
почти всегда не удавалось установить какие-либо сочувственные отношения с молодыми леди
с которыми я общался в Лондоне. Возможно, это было потому, что
Я нечасто и не подолгу видел кого-либо из них вместе и редко
без присутствия какой-нибудь дамы средних лет, которая контролировала беседу
; но случаи моей встречи с лондонской девушкой имели
этого было недостаточно, чтобы преодолеть естественное любопытство, с которым она обычно
рассматривала меня. Я радовалась: когда бы я увидел, что все будет по-другому с Мисс
Стейси и мисс Дороти Стейси, и, вероятно, с другими не попадает Стейси
дома. Они смотрели на меня с явным интересом, но вовсе не со страхом. Они были очень вежливы, но их вежливость была той непринуждённой, неосознанной вежливостью, которая производит впечатление, только когда вы вспоминаете о ней. Они были восхитительно красивы, хотя и не обладали той высшей степенью невозмутимости, которая так часто казалась мне завершающим штрихом лондонской красоты, и были изящно высокими, но не производили впечатления развитых.
Я заметил, что в городе мисс Дороти Стейси доставляла мне
совершенно новое удовольствие. У неё были круглые розовые щёки и ясные серые глаза,
Помимо прочего, на неё было приятно смотреть:
жёлтые волосы, ниспадавшие на спину, и совершенная свежесть
и неосознанность её красоты, в сочетании с ростом и изящной
мускулатурой, напоминали юную богиню Олимпию, если бы такую
можно было представить взрослой. Мисс Дороти Стейси было шестнадцать, и позже, в минуту откровенности, она сказала мне, что живёт в страхе перед тем, что ей придётся зачёсывать волосы наверх и носить непомерно длинные «платья». Я счёл это неразумным, но очаровательным. В Америке все радости
Мы выросли, и короткий период, когда мы носили фартуки, был испытательным сроком.

Мы уехали в маленькой коричневой повозке, запряжённой маленьким коричневым пони, в
английскую глубинку, о чём-то оживлённо беседуя. Мисс Стейси вела машину, а я сидел рядом с ней, в то время как мисс Дороти Стейси занимала место сзади, если только она не останавливалась посреди дороги, чтобы подобрать посылки из Пинбери, которые плохо доезжали, или осмотреть ногу пони, чтобы проверить, нет ли в ней камня. Пони с лёгкой злостью возражал против того, чтобы ему осматривали ногу, но мисс Дороти не принимала его мнение во внимание.
В общем, она встала на ноги, и камень выпал. Думаю, среднестатистическая американка
беспомощно ехала бы дальше, пока не догнала бы мужчину.

 Я никогда не видел более милосердного отношения к животным, чем у юных леди Стейси. Когда мы подъезжали к подъему, мисс Дороти неизменно спрыгивала с пони и шла рядом с ним, чтобы не утомлять его; когда появлялся небольшой спуск, он снова торжественно спускался, иногда его вели под уздцы. Он всегда ожидал такого
внимания в подобных случаях, останавливаясь наверху и оглядываясь по сторонам
Он это чувствовал, и когда его не кормили, его задние лапы принимали обиженный вид. Когда мисс Стейси хотела увеличить скорость его передвижения на одну десятую, она слегка шлепала его, выбирая место, где можно было связаться с его мозгом, не причиняя ему неудобств; но она никогда не делала ничего такого, что действительно мешало бы ему наслаждаться поездкой.

Конечно, мисс Стейси хотела узнать, что я думаю об Англии в целом, но прежде чем я успел сказать что-то большее, чем несколько общих фраз, она перешла к деталям.
отсылка к пейзажу. Мисс Стейси с милой и женственной уверенностью спросила меня, что я думаю об английских
пейзажах, включая большую часть того, что мы проезжали, изящно взмахнув хлыстом. Она сказала,
что я могу с таким же успехом признаться, что в Америке у нас не было таких красивых пейзажей.

«Побольше, знаете ли, — больше гор, озёр и прочего, — сказала
мисс Стейси, — но не такие красивые, не так ли?»— Нет, — сказал я.
— К сожалению, это было единственное, что мы не смогли забрать с собой.
На что мисс Стейси удивила меня, сказав, что
Я знал, что доставлю ей удовольствие — я такой оригинальный, — и, должно быть, я просто
изголодался по чаю, и это было хорошо с моей стороны, что я приехал, и я сильно хлестнул пони,
так что он пробежал рысью почти полмили без остановки.

Но мы вернулись к пейзажу, потому что я не хотел, чтобы меня сочли неблагодарным, а мисс Стейси были достаточно любезны, чтобы заинтересоваться тем, что я находил особенно новым и приятным: цветущими живыми изгородями, которые росли вдоль полей у дороги, и множеством маленьких птичек, которые порхали в них и вылетали из них, и
деревья, увитые плющом, и особенно кролики, которые
прыгали по лугам и задирали свои маленькие белые хвостики с такой наивностью, как будто мир был огородом, закрытым для посторонних. Кролики, как их называла мисс Дороти Стейси, доставляли мне бесконечное удовольствие. Я не могла удержаться от восклицаний: «А вот ещё один!»«К большому удовольствию юных леди». «Видите ли, —
извиняющимся тоном объяснила мисс Дороти, — они нам не в новинку, эти милые
создания! Можно сказать, что мы выросли вместе с ними, мы их знаем
во всех своих мелочах. Но они — моя любовь, и мне приятно, что они тебе нравятся.

Пони остановился на одном небольшом подъёме, как будто привык к этому,
чтобы мы могли взглянуть на серо-зелёные поля, теряющиеся в голубой дали,
и попытаться подняться.
Это был прекрасный пейзаж, полный приятных мыслей, идеально спокойный и
нежный. В ней блестела река, белая на солнце, с изогнутыми стволами ивовых деревьев,
указывающих, в какую сторону она течёт; другие деревья, растущие группами и рядами, отбрасывали на воду мягкие тени.
умиротворенные поля. Эти деревья никогда не закрывали обзор; всегда можно было
посмотреть поверх них и за ними на другие мирные просторы, с другими
группами деревьев и линиями, более серыми и маленькими по мере того, как они
приближались к линии, где низкое голубое небо мягко сгущалось в облака и
приближалось. То тут, то там виднелся шпиль, то тут, то там — фермерский
дом, странные старомодные стога сена, сплетничающие в уголках полей, коровы,
лошади, вороны.
Всё как будто нарисовано нежно-добросовестным художником, который
экономил на красках и не позволял себе никаких капризов, кроме
на переднем плане — потрёпанная изгородь, цветущая в мае; всё, как будто природа
понимает, что главная обязанность женщины — быть опрятной и привлекательной, за
исключением этого потрёпанного подола её расшитой юбки. Осмелюсь сказать, что вам это так не покажется, но страна, которую я знал в Америке, представляла собой пестрое пространство, украшенное причудливыми заборами, лесами, которые никто никогда не сажал, и голыми, внушительными кирпичными домами сельского населения. Поэтому, каким бы восхитительным ни был этот вид английской
декорации, я не мог отделаться от мысли, что все это было тщательно сделано
и красиво, и обычно хранилось под хлопковой ватой. Вы бы
это понимают если бы вы знали, какую громадную роль играет в нашей сельской
районы американской пень.

'Разве она не прекрасна? - спросила Мисс Стейси, с энтузиазмом. Две коровы на заднем плане
на среднем расстоянии внезапно исчезли за стогом сена, и на мгновение
значения ландшафта перепутались. Тем не менее, я смог сказать, что это было прекрасно и так аккуратно — и я был вынужден объяснить это мисс Стейси, как и вам, пока коричневый пони вез нас
вдумчиво продолжаю.





XXVI



Оригинал въехал в ворота Халлингтон-хауса, как будто въезжал в место из своего старого доброго сна — сна, в который наполовину верил, наполовину сомневался, но который любил всем сердцем и о котором мечтал всю свою жизнь. Там он и стоял, как я всегда и предполагал, что увижу его в тот далёкий день, когда поеду в Англию, за высокой кирпичной стеной, среди плюща, лабурнума, вязов и лавровых кустов, глядя на лужайки, спускающиеся к реке, на мягкие зелёные луга, простирающиеся на запад, — простой старый английский загородный дом из серого камня, в котором так долго отмечали дни рождения других людей, что он совсем забыл о своём собственном. Очень большой и очень солидный, без каких-либо вычурных мансардных крыш, эркеров, балконов или веранд, он поведал мне свою простую историю о силе, уюте, доме и гостеприимстве через широко распахнутые ворота и двери, и с этого момента я его полюбила.

И дальше всё было так же — Стейси воплотил для меня Англию моего воображения самым прекрасным и полным образом; я поняла, что не ошиблась. Миссис Стейси осознала это, красивая, свежая и светловолосая
в свои пятьдесят, полная и по-матерински заботливая в чёрном кашемире и кружевах, полная
приятные приветствия и заботливые расспросы. Так же поступил и сквайр, выйдя из своего кабинета, чтобы с учтивой старомодной заботливостью спросить, как я перенесла усталость от путешествия. Такой очаровательный старый сквайр, случайно сохранившийся с прошлого века, с его высокопарными фразами, простым достоинством и большим дружелюбием. Так же поступили и остальные.
Дочери Стейси, собравшись вокруг своих родителей, гостя и чайника, весело болтали со своим округлым английским акцентом обо всём на свете: о музее Южного Кенсингтона, заказах Пинбери,
перспективы для тенниса. Вскоре я обнаружил, что меня ведут по таким узким коридорам и спускают по таким неожиданным лестницам, на которые я и не надеялся, в мою комнату и оставляют там. Я помню, как лёгкий ветерок
задувал в маленькое низкое окошко с крошечными стёклышками,
откинутое на петлях, раздувая муслиновые занавески и принося с собой
самый сладкий звук, который я когда-либо слышал в Англии, — крик,
который был совершенно новым и странным, но всё же доносился до меня
из-за тихих изгородей внешнего мира, пока я сидел, очарованный им, с жалобным
знакомство--'ку-ку!'... 'Ку-ку!' Я, должно быть, слышал его и любил
много лет назад, когда фитили жил в Англии, через уши мои
предки. Затем я обнаружил, что в комнате витает изысканный аромат,
которого я раньше не чувствовал, и проследил его источник до множества
маленьких круглых цветочных бутонов, самых бледных жёлтых и самых
бледных зелёных, которые стояли повсюду, где только можно было их
разместить, — свежие, чистые и восхитительные, в них была вся
нежная душа весны, вся красота лугов и любовь застенчивого
английского солнца. Ах, какое это очарование! Ради него почти
стоит жить.
будучи воспитанной в Чикаго, чтобы, повзрослев, узнать о кукушках и подснежниках и понять их значение. Я имею в виду, конечно, не только неоценимые преимущества республиканской формы правления, эмансипацию женщин и климат Иллинойса. В Чикаго нет ни подснежников, ни кукушек, и, кажется, канатные дороги не могут их заменить. Я не мог не
пожелать, выглядывая из своего маленького окошка в благоухающий
мир снаружи, чтобы Природа уделила Америке чуть больше внимания.

"Ку-ку!" - снова донеслось из-за изгороди! Я не мог уйти, пока не раздался ответ.
из-за падающих ветвей вяза в углу поля: "Ку-ку!" И еще через
минуту, если бы я прислушался, я бы услышал это снова.

Тем временем внизу, на улице, появились две опрятные маленькие служанки в
фартуках и чепцах и начали пропалывать и окучивать два аккуратных
маленьких участка — их собственные огороды, как можно было понять по
заботе и сравнениям, которыми они себя баловали, а также по свободе, с
которой они выдергивали то, что им нравилось. Было приятно смотреть на маленьких служанок,
и я упал на домысливая такую сцену в связи с отечественной
герцогиня из Чикаго, но безуспешно. Ее интерес не может
быть в достаточной степени зависело, с одной стороны. Маргарита могла бы сажать,
а Ирен - поливать, но Арабелла Мод, несомненно, собрала бы плоды их труда
, если бы она достаточно долго оставалась на своем месте. И я сомневаюсь, что
социальные обязанности любой из этих дам оставят им время для
такой идиллии.

"Ку-ку!«Птица поймала его, когда он пел о самой первой любви.
О самой первой любовной мечте. Как хорошо он, должно быть, слушал!.. «Ку-ку!»»

Я пригласила мисс Дороти Стейси войти, когда услышала её стук и голос; и
она, казалось, принесла с собой, в своей невинной силе, молодости и
розовости, очень милую и гармоничную пару для подснежников и
кукушек. Она спросила, не спущусь ли я к чаю. «Послушайте!» —
сказала я, когда снова раздался нежный крик. «Я ждала, пока он закончит».
 Это было лучше, чем совсем не оправдываться.

— 'Думаю, я могу показать вам отсюда, где, как я подозреваю, они украли
гнездо, ленивые создания!' — сочувственно ответила мисс Дороти и
Она обняла меня за талию, когда мы вместе выглянули из окна
в предполагаемом направлении. — Значит, они тебе не надоедают? Некоторые
люди так делают, знаете ли. — Нет, — сказала я, — я не так. И тогда мисс Дороти
призналась мне, что очень рада. — Потому что, знаете ли, — сказала она, — я не
могу любить людей, которым кукушки кажутся утомительными, — и мы решили, что
нам действительно пора спуститься к чаю. Однако в этот момент я была вынуждена
попросить мисс Дороти подождать, пока я немного не приду в себя.с повышением моего
внешний вид. Я совсем забыл, между кукушками и первоцветов,
что я пришел в основном, чтобы умыть лицо.

- Вы познакомились с нашей кузиной на корабле, пересекавшем Атлантику, не так ли?
- с энтузиазмом заметила третья мисс Стейси над чайником. - Как
восхитительно романтично завести... друга... такого друга, я имею в виду,
на корабле посреди океана! Разве ты не всегда чувствовала себя прекрасно
комфортно после этого, как будто, что бы ни случилось, он был уверен, что
спасет тебя?'

- Китти! - сказала миссис Стейси с дивана тоном беспомощного упрека.
- Мама, дорогая! - сказала Китти. - Я прошу у тебя прощения! Твоя дочь
всегда сначала говорит, а потом думает, не так ли, милая мама?
Но у вас, должно быть, было такое чувство, - продолжала мисс Стейси, обращаясь ко мне. - Я знаю.
оно у вас было!

- О, нет! - возразила я. Ситуация была довольно неловкой

--Я не хотел умалять героизм Мисс Стейси кузена, который,
тем не менее, я не опирался ни в малейшей степени. 'Я не думаю, что я
мысль о том, утонул, - сказал я.

- Что доказывает это! - воскликнула она с триумфом. 'Уверенность в себе была настолько совершенна,
что он был без сознания! Милейшая мать... Ну вот, я больше ничего не скажу
ни слова; ни один другой слог, мать моя, не сорвется с уст твоей дочери
! Но ведь человеку нравится доказывать свою правоту, не так ли,
Мисс Вик?" - и миссис Стейси поддалась импульсивному порыву
объятия, которые распространялись из-за дивана, в основном на затылок
ее шею.

Как приятно было пить чай в пять часов вечера в старомодной гостиной, когда за окном
качалась жасминная лиана, а на коврике у камина собрались все
семейные кошки — пять штук и один котёнок. Стейси нашла компромисс в постоянно возникающей проблеме
Из новых котят в семье оставляли только одного, чтобы он
пользовался семейной любовью и привилегиями в гостиной. Остальных
тайно воспитывали в конюшнях и отдавали в хорошие руки, как только
это было гуманно по отношению к добропорядочным поселянам, или
прозвищам «кухонные кошки». В родословной был только один
перерыв, когда котёнок серьёзно вылизывался на ковре или
просил о маленьких милостях, мурлыча, — это сделала некая
Сатанелла, которая съела своих котят! и
вследствие этого был изгнан. Но мне об этом рассказали
Вторая мисс Стейси, которая умоляла меня не упоминать об этом при Дороти. «Мы нечасто говорим об этом, потому что Сатанелла была её кошкой, и она не может забыть, как ужасно та себя вела». У каждой кошки была своя история, и с прапрапрабабушкой одной из них, если я не ошибаюсь, связана захватывающая история о том, как она однажды избежала повешения благодаря своей выносливости и активности. Но ни одна из них не была так опорочена, как Сатанелла. Возможно, отчасти это связано с моей любовью к кошкам, но с тех пор, как я
Знакомство со Стейси, должен признаться, заставило меня пренебрежительно отнестись к семье, в которой нет кошек.

Разумеется, именно Дороти повела меня в сад — милая, застенчивая
Дороти, которая, казалось, так и выросла в саду, что леди
Торквилин, когда она позже пришла с розовыми щеками, чтобы украсить
квартиру в Кадоган-Мэншнс, сразу же прозвала её «Дикой Розой». Во всяком случае, Дороти всегда жила здесь, рядом со своим садом, и никогда не жила где-то ещё, потому что она сказала мне об этом, объясняя свою привязанность к нему. Я
подумал о том, сколько раз мы переезжали в Чикаго, и вздохнул.

«Это был не очень ухоженный сад, — извиняющимся тоном заметила Дороти, —
милые цветочки в основном вырастали сами по себе из года в год,
и единственное, чего Питер от него добивался, — это чтобы его
регулярно пропалывали». За поворотом дорожки показался Питер с тачкой —
помощник по саду и конюшне, серьёзный деревенщина двадцати лет, с
большим красным лицом и крайне вялым поведением. Его
лицо расплылось в подобии почтительной улыбки, когда он проходил мимо
нас. «Вы можете объяснить ему?» — спросил я мисс Дороти. «О, я бы
думаю, что да!" - ответила она. "Он очень умен!" - Судя по его внешности.
Мне не следовало так говорить. В нем не было ничего "острого", как мы говорим в
Америка, о Питере, хотя после я готов бороду, как он насвистывает два
прекрасные черные глаза с объемом энергичное выражение, которое сделал один
обвинить его в собственной парадоксальной sweethearting. Но я был новичком в этом
продукт человеческого труда после многих поколений, проведенных на полях и изгородях.

Это был квадратный сад, отгороженный от дороги и соседей той самой
высокой старой стеной из красного кирпича. Посередине на солнце раскинулся теннисный корт;
дом переходил в остроконечный фронтон с красной черепичной крышей, оштукатуренный и причудливый, который, как мне кажется, нависал над маленькими служанками в кладовой на одном конце; высокий вяз и раскидистый конский каштан помогали кустам лавровишни закрывать его от лужаек и подъездной дорожки, а также от любых взглядов, которые могли бы не упасть на него с нежностью. Мы с Дороти сели на садовую скамейку, которую кто-то поставил под вязом, и я
посмотрел на сад, как будто переворачивал страницы старой книги. Сначала я увидел
ромашки в траве, повсюду, сотни и сотни ромашек.
тысячи, превращая их яркие маленькие бело-желтые лица на
мне и сказать-то ... я не знаю, что. Мне следовало бы это сделать.
Я долго слушал, чтобы убедиться, что это было что угодно, только не "Не наступи на меня!"
но у меня было смутное ощущение, что время от времени кто-то говорит: "Разве ты не можешь
вспомнить?Дороти заметила, что это просто позор, что их так много,
и что Питеру, конечно же, следует скосить их всех утром, — от чего
её красивые губы слегка изогнулись, и у меня защемило сердце. — О! — сказала я. — Как жаль!
 — Да, — безжалостно ответила она, — они милые, но очень
неопрятный. Хуже всего то, что Питер, — продолжила она с оттенком сожаления, —
что мы вынуждены его опекать.

Осмелюсь предположить, что вы не слишком любите ромашки в траве — у вас их всегда было так много. Вас следовало бы воспитывать на одуванчиках — в
Чикаго!

Затем появились все эти милые весенние английские цветы, растущие небольшими группами под тёплой кирпичной стеной, — фиалки, анютины глазки и жёлтые нарциссы, а в одном углу — высокие, смелые анемоны, красные, фиолетовые и белые. А у стены — кусты роз и древний
фиговое дерево; а дальше, все сплошь покрытое темно-зелеными тенями
плющ, изливающий свою обильную сердцевину, чтобы задрапировать и смягчить
другой ракурс, и ловите золотой дождь из ракитника, который свисал сверху.
И эта английская Дороти, с ее желтыми волосами и невинными юными глазами,
суть и цветок всего этого.

Рядом с конюшнями, во время нашей прогулки по огороду,
Дороти серьёзно показала мне укромный уголок с двумя небольшими холмиками и двумя маленькими деревянными табличками. На одной была изображена голова спаниеля
была тщательно вырезана и раскрашена, с надписью "Здесь покоится
Друг". На второй табличке не было барельефа и более короткой надписи: "Здесь
Лежит другой." "Джек", - сказала она, слегка оглядываясь назад, и
Джинго. Джек умер в ... дай-ка вспомнить... тысяча восемьсот восемьдесят пятом. Джинго два года спустя
в тысяча восемьсот восемьдесят седьмом. Я не рисовала Джинго, — задумчиво продолжила мисс
Дороти. — В этом не было необходимости, они были очень похожи.

О огороде я помню только то, какими разросшимися были
кусты крыжовника, какими внушительными — кочаны капусты, и как
всё
Объединённому Королевству Овощей не удалось удержать стайку ранних розовых роз,
которые забрели сюда из более благополучных мест, чтобы полюбоваться
последним закатом за рекой и за полями.

'Мне нужно отправить письмо, — сказала мисс Дороти, — и по пути на
почту вы увидите Холлингтон. ' Так мы прошли через ворота,
закрывшие этот милый внутренний мир, и вышли на извилистую дорогу. Он провёл нас мимо
«Зелёного льва», дружелюбно лежащего на скрипучей вывеске, которая раскачивалась на
жёлтом коттедже, мимо группы маленьких домиков с большими
мимо соломенных крыш, мимо деревенской школы, в которой в одном конце жила учительница, а в другом — её лаванда и рута, мимо почтового отделения на вершине холма, где маленькая женщина в круглой шапочке с оборками, в очках и с аккуратно заколотой на груди шалью продавала пуговицы, нитки, сладости, имбирный эль и другие товары. Мой взгляд с удивлением остановился на
ряде очень знакомых банок в форме клиньев, синих и
красных. В них была солонина, и они были из Чикаго. «Я знаю
джентльмен, который очень хорошо их расставляет, - сказала я мисс Дороти Стейси.
- Мистер У. П. Хитт из Чикаго. Он большой папин друг. - Правда!
- спросила она с легким смущением. - Он... он делает это сам?
Как умно с его стороны!

На обратном пути через деревню Холлингтон мы встретили несколько флегматичных
девочек, по одной, по две и по три, и каждая из них, когда мы
подходили, внезапно опускала своё тело и юбки примерно на шесть
дюймов и снова поднимала их по идеально прямой линии, без
какого-либо изменения выражения лица. Мне это показалось странным и
весьма забавная демонстрация, и мисс Дороти объяснила, что это был реверанс.
реверанс - очень правильный знак уважения. "Но ведь наверняка, - сказала она, - ваши
маленькие дачницы в Америке делают реверанс перед леди и джентльменами
они встречаются!" И мисс Дороти было трудно понять, почему
реверанс не был популярным коленопреклонением в Америке, даже если бы у нас и были такие.
какие-нибудь маленькие деревенские девочки могли бы его практиковать, чего, я думаю, у нас не было,
точно.

Позже мы собрались вокруг камина с кошками под причудливыми старыми
портретами очень чопорных дам, которых уже нет в живых. Стейси в
В гостиной я рассказал всё, что знал об индейцах-апачах и Ниагарском
водопаде. Думаю, я также развеял сомнения семьи Стейси по поводу
любопытной идеи о том, что мы хотим присоединить Канаду — у них там,
кажется, были какие-то дальние родственники, которых они не хотели
видеть присоединёнными, — хотя, судя по всему, эти родственники
были не согласны с этим и говорили, что не будут возражать! Я предположил,
что они, вероятно, занимались животноводством на Северо-Западе и
считали наш тариф неудобным; и Стейси сказали, что да, это так.
Я продолжил, что союз, который они хотели бы видеть, несомненно, был бы
коммерческим, а не политическим, и Стейси, подумав об этом, повеселели. Далее сквайр подал мне серебряный подсвечник у подножия лестницы с учтивостью трёх предыдущих поколений; и, впервые в жизни ложась спать при свечах, я подумал, не окажусь ли я внезапно в конце главы и не обнаружу ли, что только что читал один из романов Роды Бротон. Но утром он пришёл в
Окно было открыто, в комнате пахло сиренью, и я, несомненно, снова услышала: «Ку-ку!»... «Ку-ку!»





XXVII

У вас есть письма, дитя моё, к вашему послу, или кто он там, здесь, в Лондоне?' — спросила леди Торквилин однажды утром.

'Да, — ответила я, — есть. Я и забыл о них. Он давний друг папы — в политическом смысле, но папа советовал мне не беспокоить его, пока у меня нет никаких проблем — к нему, должно быть, каждый год приезжает столько американцев на лето, и они суетятся вокруг. А я не приезжал.

— Что ж, теперь вы должны, — заявила леди Торквилин, — потому что я хочу, чтобы вы отправились со мной ко двору через две недели. Я не была там пять лет, и мне давно пора снова показаться на людях. Кроме того, этого хотят Маффертоны.

— Маффертоны хотят этого? — переспросила я. — Боже мой! Я считаю это чрезвычайно любезным. Полагаю, они думают, что мне это очень понравится. И, осмелюсь сказать, так и должно быть.'

'Мы с леди Маффертон вчера обсудили это, — продолжила леди Торквилин, — и мы решили, что, хотя и она, и я могли бы представить вас, это будет более уместно, учитывая, что вы
Американец, от жены вашего американского мужа. Действительно, я осмелюсь сказать, что это
обязательно. Так что мы должны позаботиться об этом.' И леди Торквилин, и леди
Маффертон, при очень небольшой помощи с моей стороны, разобрался в этом.

В данный момент, пришедшие на смену легким испугом романа идея, я нашел
некий бред в созерцание его, что я не мог объяснить ни
в теории я был воспитан на. Это полностью завладело мной — я не мог избавиться от этого чувства. Даже читая письма из дома, которые обычно отвлекали меня на какое-то время, я видел, как оно кружило вокруг
по углам страниц. «Что бы они сказали, — подумала я, — если бы узнали, что я буду представлена королеве — их дочь, Мэйми
Уик из Иллинойса? — сочли бы они, что я нарушила строгие республиканские принципы семьи, и осудили бы меня?» Эта мысль на мгновение заставила меня устыдиться, но вскоре я
забыл об этом, вспомнив, как папа однажды сказал, что считает Её Величество очень красивой женщиной и что он был бы рад с ней познакомиться. В конце концов, будучи
Представления — это всего лишь способ познакомиться с ней, как это делают в Англии. Я был почти уверен, что семейные принципы выдержат это. На самом деле, знаете ли, очень немногие американцы имеют что-то против королевской семьи. И я отбросил эту мысль, отдавшись радости подготовки, которую леди Торквилин приказала начать на следующий день. Поначалу я подумала, что это, хоть и приятно, но необязательно. «Дорогая леди Торквилин, — сказала я, обсуждая наши придворные платья, — не могли бы мы поговорить о них на следующей неделе? — на этой мы запланировали столько всего другого!»

— Дитя, дитя, — внушительно ответила леди Торквилин, — в ближайшие две недели у нас почти не будет времени! Вы должны знать, что в этой стране мы не пользуемся электричеством и паром. Вы не можете попасть в суд, нажав на кнопку. Нам нельзя терять ни минуты. Что касается других приготовлений,
мы должны просто отказаться от всего, чтобы наши мысли были свободны и
спокойны, пока мы не закончим всё это. После этого, примерно на седьмой
примерке придворного платья, я убедилась, что леди Торквилин была права. В этом деле не обойтись без пара и электричества.
страна. Я обнаружила, что на изготовление пары атласных тапочек
ушло десять дней. Хотя, конечно, если бы вы не были так придирчивы, мисс,
или если бы вы пришли раньше, мы могли бы сделать их быстрее, — сказал сапожник. Быстрее! Чикагская
фирма изготовила бы тапочки, обанкротилась, провела бы распродажу и
вновь открыла бы магазин на прежнем месте в кратчайшие сроки!

Мне нравится вспоминать те две недели волнения — детали были такими
новыми и захватывающими. Сначала — смутное и общее представление о создании
о двух платьях для особого случая, упомянутых старшими дамами в
учреждениях, где портрет Её Величества многозначительно висел на
стене, почти затаив дыхание. Леди Торквилин в кои-то веки посоветовала быть
немного экстравагантной и посмеялась над моими идеями - хотя обычно она
уважала их в отношении одежды - когда я выложила на ее обозрение три
совершенно свежие нью-йоркские платья, по-своему идеальные, и спросила
подойдет ли ей что-нибудь из них. "Тебе еще многому предстоит научиться, дитя мое!"
она сказала. "Нет, они действительно не будут! Кто когда-нибудь слышал о посещении одного из
Гостиная Её Величества в платье, сшитом в Нью-Йорке! Я не говорю, что у вас там не очень хороший вкус, моя дорогая, потому что он у вас есть.
но само собой разумеется, что ваши портнихи, не имея указаний от двора, не могут ничего знать о придворных шлейфах, не так ли?
На это возразить было нечего, так что на следующий день или два я погрузилась в глубокие раздумья с вышеупомянутыми главными дамами и созерцала получившиеся образцы, которые леди Торкилин не любила, когда я называла «пробами». Мне не пришлось выбирать цвет
сочетание; будучи юной леди, я должна была прийти в белом, как дала мне понять леди Торквилин, по указу двора. Но должна ли я была надеть шлейф или нижнюю юбку из парчи, или я предпочла бы шлейф из бенгалина с лифом и нижней юбкой из китайского шёлка? Должен ли шлейф спускаться с плеча или «подниматься» на талии? И что я на самом деле думаю о страусовых перьях, собранных в пучок с одной стороны, или о букетиках полевых цветов, разбросанных по юбке, или просто о намеке на серебряную вышивку, сверкающую повсюду? Или, может быть, мадемуазель
представьте себе платье императрицы, которое было бы в полном соответствии со стилем — они сшили три таких для последней гостиной? Я никогда раньше так не волновалась из-за платья. Втайне я сравнивала его с платьем леди Торквилин, из-за которого столько шума. "Моя дорогая", - воскликнула она.
"свадебное платье - ничто по сравнению с этим; осмелюсь сказать, - добавила она,-
шаловливо ущипнув меня за щеку, как она это делала: "Это не займет много времени, прежде чем
ты узнаешь!" Но я не думаю, что леди Торквилин действительно знала в то время
что-либо об этом.

Не было преувеличением сказать, что эти два придворных платья - леди Торквилин
В течение пяти дней мы с Питером Корком, не сговариваясь,
проводили время в гостиной, где на полу лежал ковер цвета
анютиных глазок и золотарника. Питер Корк, заглянувший
почти в самом начале, заявил, что это позорная трата времени,
что весь Челси для меня — мертвый груз, и приходил почти каждый
день на этой неделе, чтобы давать советы и сотрудничать в течение
полутора часов. Могу сказать, что мисс Корк энергично взялась за дело. Вероятно, это была та деталь в улучшении моего ума и манер, которую она не могла сознательно игнорировать. «Раз уж у вас хватило наглости
хотите поцеловать руку суверена, который не принадлежит вам, - сказала она,
со своим обычным блеском в глазах. - Будьте добры, сделайте это как следует,
мисс!" И она дала нам подробные инструкции относительно подходящего флориста,
и перчаточника, и лейсмена, и парикмахера, которым даже леди Торквилин
выслушали с уважением; "и не поддавайтесь уговорам, - сказала она с
наигранно-суровым акцентом, - обратиться к кому-нибудь другому. Эти люди милые,
но с ними ты в полной безопасности, а это важно, не так ли? Питер даже принёс головной убор, который она носила в то время
«Чтобы добиться американского эффекта», — сказала она и предложила одолжить его мне. Он состоял из трёх белых страусиных перьев и куска брюссельской сетки длиной около полутора ярдов, свисавшего сзади, и я сочла его довольно вычурным украшением. Поэтому я сказала ей, что очень благодарна, но не считаю, что это мне идёт, и подумала, что пойду без головного убора. На что она издала свой очаровательный
писк и сказала, что я бы не стал, если бы лорд-камергер
что-то сказал по этому поводу. И когда я узнал, насколько лорд
Чемберлен должен был сказать по этому поводу — как он подбирал точную длину моего шлейфа и крой лифа, и что я носила в волосах — всё это, по мере того как росло, становилось всё более очаровательным. Было довольно интересно оказаться в ситуации, когда действуют эти произвольные требования, связанные с королевской особой. Мне нравилось готовиться к выходу ко двору гораздо больше, чем если бы я могла делать это по-своему, и лорд-камергер не имел бы к этому никакого отношения. Мне нравилось его вмешательство. С этим было трудно смириться
с демократическими принципами тоже. Я собираюсь почитать авторитетных авторов
англо-американской литературы, которые, возможно, описывали подобную ситуацию, когда вернусь домой, чтобы понять, проливают ли они свет на это, просто для собственного удовольствия. Но я думаю, что хорошо, что полномочия лорда-камергера заканчиваются там, где они заканчиваются. Это было бы настоящей тиранией, если бы ему позволили, например, назначать цвета для дам средних лет и приказать леди Торквилин появиться в жёлтом, который является почти единственным цветом, который она не может носить. Но он был очень любезен.
Он позволил ей прийти в платье с V-образным вырезом из-за её склонности к бронхиту, но ей пришлось написать ему и очень вежливо попросить об этом. Он ответил ей по почте — конечно, это было не личное письмо, а что-то вроде циркуляра, — и сообщил, у каких портних есть выкройки V-образных платьев, которые больше всего нравятся королеве в таких случаях, как у неё, и леди Торквилин сразу же их получила. После этого она сказала, что больше не беспокоится, — нет ничего лучше, чем обратиться напрямую к надёжным источникам информации, чтобы чувствовать себя спокойно. С этим письмом, если что-то
Если бы что-то пошло не так, лорд-камергер явно мог бы взять на себя ответственность — а чего ещё можно желать?

Единственное, что удивило меня за те две недели подготовки, — это то, с каким интересом все наши друзья отнеслись к нашему замыслу. Я думала, что в Лондоне это уже старая история, но, похоже, это было так же увлекательно для дам, которые приходили к леди Торквилин в её «день» и всю жизнь прожили в Англии, как и для меня. Они вежливо расспрашивали о каждой детали, взяли ещё по чашке
чая и сказали, что это было настоящее испытание; казалось, они
Симпатичное удовольствие от того, что мы словно плыли по течению, которое
несло нас навстречу королевской особе. Если дамы были представлены, они рассказывали нам красочные и разнообразные истории о том, что произошло, и мы слушали их с восхищением. Если же нет, они рассказывали истории, если и более захватывающие, то о том, что случилось с другими людьми, которых они знали или о которых слышали: о даме, у которой бриллиантовое ожерелье сломалось, когда она наклонилась; о даме, которая забыла вынуть серебряную бумагу из своего шлейфа дома и оставила её в руках джентльменов
Двор, когда она плыла вперёд; леди, на которую напала жестокая истерика, как только она проплыла мимо герцога Эдинбургского. Совет мисс Корк — хотя мы ни на кого больше не полагались — был дополнен пятьдесят раз; и одна леди покинула нас в половине седьмого вечера, почти в слезах, потому что ей не удалось убедить меня взять несколько уроков за гинею за урок у француженки, которая специализировалась на представлениях дебютанток. Думаю, я бы взял их, если бы не леди Торквилин. Но
Леди Торквилин сказала: «Нет, конечно же, нет, это была бы глупая трата денег,
и она могла бы показать мне всё, что необходимо для всех практических
целей, а также мадам Кто-угодно». Так что несколько раз по утрам мы с леди Торквилин
проводили небольшие репетиции после завтрака в моей комнате,
и я извлекла из этого большую пользу. Мы делали это очень просто,
с помощью полотенца и цветов, оставшихся после вчерашнего ужина. Я бы приколола полотенце к платью сзади, взяла бы цветы и подошла бы с другого конца комнаты к леди Торквилин, которая представляла Её Величество,
и протянула мне руку для поцелуя. Поначалу мне было трудно делать реверанс,
особенно вставать, и леди Торквилин была вынуждена
много раз меня тренировать.

 «Запомни одну вещь насчёт руки королевы, дитя, — сказала она. — Ни при каких обстоятельствах ты не должна опираться на неё!» И тогда я стала бы королевой, а леди Торквилин, просто чтобы снова встать у меня на пути, приколола бы полотенце, принесла розы и сделала бы мне реверанс.





XXVIII

Я знаю, что мне понравится писать эту главу, мне понравилась её перспектива
содержание так сильно. Откровенно говоря, мне нравилось ходить в суд больше, чем что-либо другое, чем я занимался в Англии, не считая музея мадам Тюссо.
 или Бифитеров в Тауэре, или даже «Нашу квартиру» на Стрэнде. Это
во многом примирило меня практически с монархическими институтами.
хотя, главным образом из-за папы, я хотел бы, чтобы это было так.
следует понимать, что мои демократические теории все еще совершенно непоколебимы в
со всем уважением.

Оглядываясь назад, мне кажется, что мы отправились в путь очень рано
утром. Я помню видение длинных белых коробок, сложенных в конце
из комнаты в предрассветных сумерках, а потом очень короткий сон,
прежде чем горничная постучала в дверь и спросила у леди Торквилин, как
я спала и помню ли я, что парикмахерша придёт ровно в девять? Это был тихий стук, но, когда я его услышала, он показался мне зловещим,
и я быстро осознала, что наконец-то наступила пятница — пятница, в которую я увижу королеву Викторию. И всё же,
конечно, если быть до конца откровенным, это была лишь половина того волнения,
которое вызвал этот стук; другая половина заключалась в том, что королева
Виктория должна была увидеть меня, чтобы
мгновенно и как личность. В
этом был очень приятный трепет.

Парикмахер был оперативен. Она пришла просто как Шарлотта выходит
с подносом, Леди Torquilin, который объявил, что мы должны принять
наш обед в отставке. Она была милым, славным, говорливым
парикмахер.

— Я рада, что вы смогли хорошо позавтракать, мисс, — сказала она, взбивая и сворачивая мои волосы. — Это уже половина дела! — Она извинилась, что ей пришлось прийти к нам так рано, — но до двух часов, мисс, я не собираюсь ни на минуту спускать вас с рук, учитывая, что
леди, которые не хотят, чтобы их обслуживали, пока они не сядут в свои экипажи, — хотя за это я их не виню, мисс, и никто не может их винить.
Боюсь, вы обнаружите, что эти лапландцы очень действуют вам на нервы ещё до конца дня. Но я просто заколю их вот так, мисс, и, конечно, вы должны поступать так, как вам нравится, но я бы посоветовала вам не распускать их ни для кого, мисс, пока вы не начнёте. Но я не пожалела, что парикмахер пришёл так рано. Ждать её было бы гораздо утомительнее.

 Возможно, вам будет трудно понять, с каким интересом я наблюдала за ней.
Я наблюдала за тем, как превращаюсь в даму, одетую для королевского двора. Даже самые привычные детали костюма, казалось, приобретали новый смысл и значение, а те, что имели особое значение, обладали очарованием, которое могло возникнуть из-за смешения очень торжественного события с маскарадом. Когда я была полностью готова, мне показалось, что я стала другим человеком, очень красивым, очень высоким, склонным оглядываться через плечо, одетым в красивое длинное платье, с благородными и полными монархических предрассудков, которые, как мне казалось, мне шли.
маскарад. Я была слишком увлечена своим внешним видом. На мгновение мне захотелось, чтобы Декларация независимости висела где-нибудь в рамке.

 Затем появился большой квадратный деревянный ящик из цветочного магазина, и
внутри я увидела чудесное сочетание белых роз и трав с маленькими бутонами,
свисающими на лентах, — в букете для гостиной есть что-то от королевского
торжества. А потом появилась леди
Торквилин, с новой грацией и достоинством, довольно далеко от нас,
если бы я не осознавал, что разделяю её состояние в данный момент. Леди
Внешний вид Торквилина натолкнул меня на мысли о себе самой, которых не было в зеркале. «Боже мой!» — подумала я с некоторым восторгом, — «неужели я действительно так выгляжу?»

 Мы спускались в лифте по одной, Шарлотта несла шлейф, а другие горничные украдкой любовались нами из конца коридора. Казалось, что почти все обитатели Кадоган-Мэншнз выходили из дома примерно в одно и то же время, и небольшая толпа собралась по обе стороны дорожки, выложенной ковром, которая вела от двери к экипажу. Это был экипаж леди Маффертон, взятый напрокат по этому случаю, и лакей с кучером были в ливреях.
впечатляющими, какими их могли бы сделать пудра, полировка и латунные пуговицы.
Кроме того, они носили замечательные цветочные узоры размером и формой
с капустный лист на груди сразу под подбородком. Это
было еще одной вещью, которую невозможно было сделать с достоинством в Америке.

Погода выглядела угрожающей, когда мы тронулись в путь, ровно в двенадцать
часов, и вскоре с большим усердием и
решимостью пошел дождь. За окнами кареты застучали капли дождя.
По мере того, как мы проезжали мимо, всё меньше людей высовывались из карет, чтобы посмотреть на нас.
Внутри кареты Маффертона мы были в полной безопасности от непогоды;
мы с удовлетворением рассматривали наши наряды, сложенные на противоположном сиденье;
мы даже не беспокоились о том, как выглядят наши перья. Мы считали, проезжая мимо них, чтобы занять своё место, и впереди нас было сорок карет. Затем мы остановились позади последней, посреди широкой дороги, по обеим сторонам которой под деревьями толпились промокшие люди и стояли зонтики, ожидающие представления. Я с интересом заметил, что там были самые разные люди и самые
разные зонты — дамы и господа, и
маленькие швеи, бездельники и оборванцы, торговки яблоками и
большая часть вашего респектабельного низшего среднего класса. Мы сидели среди них под дождем,
и нам это нравилось. Я слышала, как хвалили мои розы, и
мой затылок, и бриллианты леди Торквилин.
Я также слышал, что это очень не понравилось пожилой даме в экипаже, который ехал впереди нашего, и что пара уличных мальчишек-газетчиков осудила её внешний вид. Однако полицейские не подпускали людей ближе; они могли подойти только на определённое расстояние, и там они стояли или
Мы ходили взад-вперёд, прижавшись друг к другу под дождём, и жаловались на запотевшие окна кареты. Я думаю, что тогда, сидя в карете в тепле, в окружении гордости, ароматов и роскоши, я пережила один-единственный момент высшего наслаждения, когда я склонила голову над своими розами и посмотрела на дождь — один-единственный трепет восторженного удовольствия, который, казалось, заключал в себе весь смысл того, что я делала, и делал его желанным. Оглядываясь назад, я понимаю, что мои мысли сосредоточены на
том единственном моменте.

Мы снова двинулись в путь только в три часа. В последующие часы
Нам ничего не оставалось, кроме как нюхать цветы, обсуждать людей, которые проезжали мимо, чтобы занять места дальше по очереди, поздравлять друг друга с тем, что мы сорок первые, и есть крошечные сэндвичи, завернутые в папиросную бумагу, тщательно следя за тем, чтобы не осталось крошек. И все же время летело незаметно. Мистер Одди Пратт, который должен был проводить нас через дворец и обратно домой, устроил целое представление, примчавшись в кэбе в клуб, чтобы переодеться, но это было все. И как только леди Торквилин
спустила лакея вниз, чтобы сказать ему и его брату-прислужнику под большим
зонтики, чтобы надеть резиновые куртки. - Благодарю вас, миледи! - сказал
лакей и вернулся в ложу; но ни один из них не воспользовался
разрешением. Они тоже собирались в Суд и знали, что прилично.
И разгоряченная толпа держалась до последнего.





XXIX



Оригинально, но когда мы этого ни в малейшей степени не ожидали, произошел небольшой внезапный толчок, который заставил нас поспешно посмотреть друг на друга. Леди Торквилин в этот момент нервничала не меньше меня. "Что стало с Одди?" - воскликнула она и с огромным облегчением увидела красное пальто в такси, подъехавшем к нам. Когда мы проезжали через дворцовые ворота, такси исчезло, и снова воцарился хаос.

 — Непослушный мальчик! — с горечью воскликнула леди Торквилин. — Почему, во имя всего святого, он не мог поехать с нами в карете? У мужчин нет нервов, моя дорогая, совсем нет, и они не могут понять, что они есть у нас! Но в этот момент мы, запутавшись в направлениях, спустились по широким ступеням, покрытым красным ковром, и как можно быстрее пронеслись по длинным коридорам, в которых толпились джентльмены в военной форме, в гардеробную. — Поторопись, дитя! — прошептала леди Торквилин, передавая наши плащи горничной в белом чепце. «Не позволяйте этим людям опережать нас и держитесь поближе ко мне!» — и я заметил такую же судорожную спешку у всех остальных. С нашими шлейфами на руках мы бежали за остальными так быстро, как позволяло приличие, по просторным залам и комнатам, которые в моих воспоминаниях сливаются в красную неразбериху, где-то по пути оставив одну из своих визитных карточек и наконец достигнув предела дозволенного продвижения с сильным чувством безопасности и комфорта. Мы нашли его в большом зале с колоннами, где стояли рядами стулья, на которых сидели дамы из сорока экипажей, следовавших перед нами. На каждой голове были три белых пера и вуаль, и это скопление перьев, вуалей и плавных движений напомнило мне стаю ручных голубей, которые кивали и клевали друг друга. Это было очень «забавно», как сказала леди Торквилин, когда я обратил на это её внимание. Платья этих дам сразу же стали для нас источником живейшего интереса, как и наши, по-видимому, для тех, кто сидел рядом с нами. На самом деле, я никогда раньше не видел такого неприкрытого, но вежливого любопытства. Но, с другой стороны, я не припомню, чтобы когда-либо раньше находился в одной комнате с таким количеством драгоценностей, парчи, редких орхидей, поникших перьев и аристократических черт лица, так что, возможно, это неудивительно. Несколько джентльменов стояли по комнате, держа в руках веера и букеты, склоняясь над спинками дамских стульев и выглядя довольно растерянно, в очень подходящих костюмах из чёрного бархата, в шёлковых чулках и с пряжками на туфлях. По комнате были разбросаны офицеры в форме, которые, казалось, чувствовали себя более важными, чем мужчины в чёрном. Осмелюсь предположить, что так оно и было, поскольку они представляли самое славное и впечатляющее британское учреждение — армию, в то время как остальные были всего лишь частными джентльменами, их собственностью, никак не связанными с Её Величеством.

— А вот и вы, — сказал кто-то у нас за спиной. — Как поживаете, тётушка? Как
поживаете, мисс Уик? — Честное слово, мне ужасно жаль, что я не встретил вас раньше;
 но вы в порядке, не так ли? Грубиян-полицейский у ворот не хотел пропускать кэб.
Это был, конечно, мистер Одди Пратт, выглядевший особенно красивым в своей красно-клетчатой форме, державший перед собой шлем так, как это принято в армии, и, как обычно, довольный всем миром.

'Тогда позвольте спросить, как вы сюда попали, сэр?' — сказала леди Торквилин, притворяясь строгой.

- Личное блюдо! - ответил мистер Пратт с напускным величием.
"Парень подвез меня как само собой разумеющееся - никаких извинений! Они подозревали
Полагаю, я был кем-то, кто шел в ту сторону, и я назвал мужчине его точную цену.
чтобы усилить впечатление. Вошел. Никто ничего не сказал! Это
то, что вы называете игрой в блеф, тетушка, дорогая!'

- Откровенная дерзость! - сказала леди Торквилин? приятно.
- Это был твой красный мундир, мальчик. Итак, что ты думаешь о наших платьях?

Мистер Пратт сказал нам , что он о них думает, с большим дружелюбием и
откровенность. Я достаточно насмотрелась на него с того дня в Олдершоте, чтобы
позволить себе и насладиться его мнением, которое даже из-за частого употребления слов
«шикарный» и «богатый» не казалось непочтительным. Этот молодой джентльмен был
знатоком платьев; он очень хорошо их понимал, и мы оба были рады, что ему
понравились наши. Пока мы критиковали, подшучивали и болтали,
в дальнем конце комнаты открылась дверь, и все дамы
стремительно поднялись и направились вперёд.

Это было похоже на огромную мерцающую волну, сияющую красками, которая в сотне мест
разбивалась на пену из этих волнистых перьев и струилась
лакеи, и все они дружно бросились к открытой двери, остановившись там,
нервничая, по эту сторону шелковой веревки и придворного. Мы
поспешили за волной — леди Торквилин, мистер Одди Пратт и я, — и
вскоре мы оказались в неразрывной толпе примерно на полпути к ее
отчаявшемуся внешнему краю, в столкновении локтей, которое было
чуть менее яростным. Все собравшиеся перекинули шлейф через левую руку — это напомнило
о дамах из Непала, которые, как говорят, носят шлейфы спереди, — и
придерживали одной рукой свой огромный букет, защищая подвеску
головной убор с другой стороны. «Ради всего святого, дитя, береги свои
манжеты!» — воскликнула леди Торквилин. «Посмотри на это!» Я посмотрел на «это».
Это был оборванный кусок тюля длиной около четверти ярда, свисавший с изящной головы молодой леди, стоявшей прямо перед нами. Она не знала о своем несчастье, бедняжка, но у нее было смутное
и неопределенное чувство горя, и она повернулась к нам с говорящими глазами.
"Я потеряла маму", - сказала она несчастным голосом.

"Где мама? Я должна пойти к маме". А она была не так уж молода.
— И леди тоже. Но леди Торквилин по доброте душевной сказала: «Так и будет, моя дорогая, так и будет!»Мистер Пратт взял букет своей тёти и мой букет и поднял их, по одному в каждой руке, над головами толпы прекрасных дам, по-моему, наслаждаясь ситуацией, чтобы мы могли собраться вместе и позволить юной леди, которая хотела, чтобы её мама нашла её, пройти. Мистер Одди Пратт отлично обращался с букетами, держа их таким образом, и выглядел при этом таким галантным и красивым, что другие джентльмены немедленно последовали его примеру и повернулись
превратились в цветущие канделябры, придав
сцене ещё больше блеска.

 Внезапное движение среди дам, стоявших ближе к
шёлковому барьеру, — внезапная концентрация энергии, вызванная осознанием того, что
можно добиться прогресса, прогресса в отношениях с королевской семьёй! Быстрый, стремительный рывок
через другую комнату, полную пустоты и мраморных колонн, и мы снова остановились, покорив несколько
мест, — нас остановил ещё один шёлковый шнур и ещё один придворный, вежливый, но непреклонный. В следующей комнате мы
можно было видеть, как некоторые фигуры непринуждённо двигались, не толкаясь и не
сражаясь, — дамы и господа из «Частной ложи». С каким
превосходством мы смотрели на них! На какое-то время они
казались принадлежащими к какой-то другой планете, где на каждом
углу росли и улыбались королевские особы, и находились по другую
сторону этого шёлкового барьера, на неизмеримом расстоянии. Было настоящим потрясением услышать, как пожилая дама, сидевшая рядом с нами и увешанная в основном аметистами, узнала среди них свою кузину. Казалось очевидным, что у неё не было права быть там с кузиной.

— Я провожу вас до барьера, — сказал мистер Одди Пратт, — а потом
мне придётся вас оставить. Я обойду его с другой стороны и буду ждать
вас у выхода, тётушка. Я бы прошёл, только Её Величество так это ненавидит. Совсем не мило с ее стороны, я зову ее, но она не переносит
самый обаятельный из нас в подобных случаях. Мы недостаточно хороши".
ширококостная дама впереди - красный бархат с кремовым - с миниатюрным майором
присутствовавшая при этом, повернулась к нему и с чувством произнесла: "Я уверена,
Эдвин, это не тот случай. У меня есть достоверные сведения о том, что
Королева будет приятно, господа, проходите. Помните, Эдвин, я
не стоит отправляться туда в одиночку'.

'Я думаю, что вы будете делать очень хорошо, дорогая моя! Эдвин не ответил. 'Соберись!
- Честное слово, я не думаю, что мне следует идти. Я присоединюсь к тебе в...

- Если ты бросишь меня, Эдвин, я умру!— сказала костлявая дама с сильным акцентом, и в этот момент толпа снова хлынула вперёд. Одди ускользнул, и мы с ликованием заняли два места, потому что майор подло и быстро последовал за мистером Праттом, а его робкая супруга в последней отчаянной попытке удержаться безнадежно отстала.

На этот раз нас впустили сразу человек двадцать. Последние из
предыдущих двадцати медленно и поодиночке шли друг за другом по двум
сторонам этой третьей большой комнаты к двери в дальнем углу. Стояла
поразительная тишина. Когда мы выстроились в очередь, я почувствовал,
что настал решающий момент, и это было неприятное чувство. Леди Торквилин прямо у меня на глазах задала вопрос джентльмену в форме, которого она должна была бояться, — только леди Торквилин никогда ничего не боялась, и от этого ей было ещё неуютнее. «О,
- Лорд Маффертон, - сказала она - я не узнала его из-за нервозности и
его золотых кружев, - Сколько еще нужно сделать реверансов?

"Девять, дорогая леди", - ответил этот пэр с явным удовольствием. "Это
самая блестящая гостиная сезона. Здесь собрались все члены королевской семьи, которые только могли
присутствовать. Девять, по меньшей мере!

Ответ леди Торквилин привёл меня в ужас. Он был конфиденциальным и
произнесённым вполголоса, но в нём был заложен серьёзный смысл. «У меня ревматизм, — сказала она, — и я этого не сделаю».

 Вопрос о том, что бы сделала леди Торквилин, если бы не то, что было
То, что от неё требовалось, ярко предстало передо мной и сопровождало меня на каждом шагу этого бесконечного круга. «Я в порядке?» — прошептала она через плечо с другого конца этой развевающейся ткани цвета анютиных глазок. «В полном», — ответила я. Но некому было сказать мне, что я в порядке, — я могла бы превратиться в лохмотья. Чьи-то розы осыпались; я шла по розовым лепесткам.
Как жаль! И я забыла снять перчатку; неужели она никогда не расстегнется? Как нарочно, мы приближались к той двери в
В конце концов! И как я мог предположить, что моё сердце будет так биться! Конечно, можно позволить себе немного волнения при подготовке, но когда дело дошло до самого события, я напомнил себе, что у меня не было ни малейшего намерения нервничать. Я призвал на помощь все свои демократические принципы, но ни один из них не помог. «Помни, Мэми Уик, — сказала я себе, — ты не веришь в королев». Но в этот момент я увидела, как трое придворных
наклонились и расправили шлейф леди Торквилин.
безграничное пространство. Я посмотрел вдаль, и там, посреди всего этого ослепительного двора, стояла королева Виктория. И леди Торквилин склонилась над её рукой! И через мгновение настанет моя очередь!

Я почувствовала, как тронулся мой поезд, услышала, как кто-то назвал имя, которое было мне смутно знакомо, — «мисс Мэйми Уик». Наконец-то я была отправлена навстречу этой маленькой чёрной фигурке королевской особы с голубой лентой, пересекающей грудь, и сверкающим там орденом Подвязки! Разве вы не верили в королев, мисс Мэйми Уик, в тот момент? Боюсь, что верили.

И всё, что я помню после этого, — как я очень неуверенно опустилась перед ней на колени и осмелилась лишь слегка коснуться губами её изящной маленькой ручки, которую она положила на мою. А потом у меня почти не было времени сделать все эти девять реверансов перед прекрасными блистательными людьми, которые стояли по левую руку от королевы, прежде чем ещё двое придворных подхватили мои юбки и милосердно перекинули их через мою руку. И в какой-то ужасный момент, когда я не могла понять,
удалилась ли я от всех членов королевской семьи или нет, я
я решил, что сделал это, а потом передумал и в душевной агонии развернулся и
пошёл обратно!

Наконец-то всё закончилось. Я поцеловал руку королевы Великобритании
и Ирландии, и — бесполезно пытаться убедить себя в обратном — я гордился этим. Мы с леди Торквилин посмотрели друг на друга в
следующей комнате с бледными лицами и затаённым дыханием, а потом одновременно
повернулись к Одди Пратту.

«В целом, — невозмутимо сказал этот молодой джентльмен, — вы оказали мне честь!»





XXX

Я пишу эту последнюю главу на верхней койке в салоне первого класса на
на борту парохода «Этрурия» компании «Кунард», который отплыл из Ливерпуля 25 июня и сейчас находится в пути уже три дня. Из этого следует, что я возвращаюсь домой.

 Там ничего не случилось, и, возможно, вы будете рады это услышать. Папа
и мама, а также все дорогие сердцу люди с рождественской открытки миссис Портерис
в полном здравии. В настоящее время выборы не проводятся, так что в семье нет депрессии из-за
политического будущего папы. Я тоже не убегаю от английского климата,
который незадолго до моего отъезда стал довольно приятным. Я
был вынужден покинуть Англию из-за недоразумения.

 Чтобы вы окончательно поняли, что никто не был особенно виноват, я, боюсь, должен буду быть предельно откровенным, что в некотором роде неприятно. Но леди Торквилин сказала в тот день, когда я уезжал, что было бы лучше, если бы я был откровенен раньше, и я, конечно, никогда больше не буду откладывать эту обязанность. Так что, хотя я бы предпочёл, чтобы мой рассказ об английском опыте счастливо и славно завершился походом в суд, я чувствую себя обязанным добавить здесь, в отведённом для этого месте, что
мое распоряжение, подлинная история о том, как я пошел, чтобы пообедать с мистером Чарльзом
Mafferton отец и мать и брат и сестры в Хартфорд
Стрит, Мейфэр.

Это произошло почти сразу после возвращения семьи с Юга
Франции, где они, как вы помните, провели всю весну, из
соображений, затрагивающих здоровье старшей мисс Маффертон, - с
с которым я время от времени поддерживал очень приятную переписку.
Однажды, примерно через три недели после «Гостиной», когда мы с леди Торквилин
уже почти не надеялись провести день дома, мы зашли к
найдите все карточки Маффертонов. Там была и записка, в которой
миссис Маффертон просила леди Торквилин без церемоний пригласить меня
на ужин к ним на следующий вечер. «Догадайтесь сами», — сказала миссис.
Маффертон, «как же нам, должно быть, не терпится увидеть её». К приглашению прилагалась приписка, в которой говорилось, что, хотя Чарли, как мы, вероятно, знали, к сожалению, уехал из города на день или два, миссис Маффертон надеялась, что он вернётся к вечеру.

 «Что ж, дорогая, — сказала леди Торквилин, — очевидно, что я не могу пойти,
с этими Уоткинсами, которые приедут сюда. Но вы должны — я отпущу вас от Уоткинсов. Нечестно по отношению к Маффертонам заставлять их ждать. Я сейчас же напишу и скажу об этом. Конечно, леди
Торквилин продолжил: «При обычных обстоятельствах я бы и не подумал отпустить тебя одну на ужин, но в данном случае — там наверняка будет только семья, ты же знаешь — я не думаю, что это имеет значение».

Так написала леди Торквилин, и когда пришло время, она одолжила мне Шарлотту, чтобы та поехала со мной в кэбе на Хертфорд-стрит в Мейфэре. «Не забудь привезти меня обратно».
«Пришлите мне подробный отчёт о том, как они все себя ведут, дитя моё, —
сказала она, оглядывая меня после того, как я оделась. — Мне будет интересно это услышать».

Массивный дворецкий впустил меня в обычный узкий, с высокими потолками холл Мейфэра,
богато освещённый и роскошный; на первой лестничной площадке появилась
обычная услужливая горничная в белом чепце, чтобы проводить меня в
комнату, где я могла оставить свои вещи. После того как леди Торквилин поинтересовалась, как они себя ведут, я задумался, есть ли у Маффертонов какие-нибудь странности, и не стал терять время на раздумья.
прикасается, прежде чем спуститься посмотреть. Мне нравятся люди с особенностями, и
в последнее время я начал привыкать к особенностям английской нации;
в целом они больше не поражали меня силой. Я предвкушал некоторые из них.
свежие и возможность рассмотреть их поближе.

Когда я вошел, гостиная, казалось, была полна Маффертонов. Здесь
Было больше маффертонов, чем фарфоровых тарелок на стене, чем узоров на ковре
. И всё же там были только четыре юные леди и их мать
с отцом. Я думаю, что эффект был достигнут благодаря их большому сходству
между мисс Маффертон. Не в лице или фигуре; там были
довольно заметные различия. Сходство заключалось в неопределённой
манере держаться и вести себя, в сдержанной и ненавязчивой манере, с
которой они все встали и посмотрели на меня и на свою маму, ожидая,
когда им будет позволено подойти. Они были одеты почти одинаково: в шёлковые платья приглушённых тонов с высоким воротом, слегка морщинистые на плечах и с кружевными оборками на шее и запястьях. У всех были волосы, разделённые посередине и зачёсанные назад.
Они были гладко зачёсаны назад и аккуратно заплетены в косы. Я никогда не был уверен в их возрасте — им могло быть от двадцати пяти до сорока лет; но Изабелла, которую они называли самой младшей, казалась мне самой серьёзной и взрослой из всех.

  Миссис Маффертон была очень полной пожилой дамой с тем, что называется красивым лицом. На ней было много старомодных колец и широкий кружевной воротник поверх просторного чёрного шёлкового платья. Она тяжело шагнула мне навстречу, протянула обе руки и просияла — не импульсивно, а
Однако в её улыбке, скорее, читалась настороженность.

'Добро пожаловать, мисс Уик. Мы действительно с нетерпением этого ждали. Думаю, вы должны позволить мне вас поцеловать!'

Конечно, я позволила миссис Маффертон меня поцеловать — отказаться было невозможно. Но я подумала, что мне необычайно повезло; это совсем не соответствовало характеру семьи — бросаться на шею незнакомке и обнимать её, приглашая на ужин. Я ещё больше укрепилась в этом мнении, когда каждая из мисс Маффертон последовала моему примеру.
они последовали примеру своей мамы и нежно поцеловали меня в ту же щеку.
Но я тут же списал это на идиосинкразию. "Мы так рады
наконец-то увидеть тебя", - сказала старшая. "Да, действительно!" - сказала вторая. "Мы
начали думать, что никогда не увидим", - сказала третья. "Мы действительно это сделали!" - сказал
четвертый.

— Папа, — сказала миссис Маффертон, — это мисс Уик, о которой мы все так много слышали. Она наклонилась к уху пожилого джентльмена, сидевшего в кресле в стороне от камина и вытянувшего одну ногу на подставку. Но он не понял, и ей пришлось повторить: — Мисс
Фитиль, из которых мы все так много слышали. Бедняжка! он не
слышу очень хорошо, - Миссис Mafferton добавил Для меня. - Боюсь, мисс Вик, вам придется воспользоваться
рупором. - "Что ж, - сказал старый мистер Маффертон,
пожав мне руку и извинившись за то, что не встает, - если это
Мисс Уик, я не понимаю, почему я не могу тоже вас поцеловать. На что миссис
Маффертон и все молодые леди рассмеялись и запротестовали: «О, папа!
Я бы не стал этого делать». Что касается меня, то я начал думать, что эта особенность свойственна всей семье.

Затем старшая мисс Маффертон взяла один конец длинной чёрной
говорящая труба в моей руке, и мистер Маффертон, видя, как она это делает,
приложил другую к своему уху. Мне было нечего сказать, но,
охваченная страхом показаться невежливой, я поднесла это к губам и
напряженно думала, когда почувствовала две встревоженные руки на своей руке. - Прошу нас извинить!
воскликнула Мисс Mafferton, но если вы не возражаете, держа его просто в
чуть дальше от губ, пожалуйста! Мы обязаны рассказать всем.
В противном случае голос будет издавать довольно неприятный шум в его бедных ушах.
При этих словах всякая мысль мгновенно покинула меня. И всё же я должен сказать
нечто - мистер Маффертон ждал на другом конце метро. Это
был идиотизм, который я выразил. "Я приехал сюда на такси!" - сказал я.
Думать о чем-то другом было невозможно.

Это было не очень удачное начало, а дальнейшие извинения мистера Маффертона за то, что он не может пригласить меня на ужин, поскольку его самого должен был пригласить дворецкий, ничуть не улучшили ситуацию. За ужином я сидел справа от мистера Маффертона, а между нами лежала длинная переговорная трубка. Брат
Он вошёл как раз перед тем, как мы спустились, — худой молодой человек с клочковатой бородой, викарий. Конечно, раз уж викарий был здесь, мы начали с благословения.

 Затем миссис Маффертон сказала: «Надеюсь, вы не обидитесь, что мы не пригласили никого другого, мисс Уик. Мы были настолько эгоистичны, что хотели, чтобы в этот первый вечер вы были только с нами».

Это, конечно, было в духе Маффертонов — быть экстравагантно добрыми. Я
ответил, что для меня нет ничего более восхитительного.

 «За исключением того, что мы считаем, что дорогая непослушная леди Торквилин тоже должна была прийти!» — сказала младшая мисс Маффертон. Мне начало казаться, что никто
каждая из этих юных леди считала себя вправе высказывать свое мнение в
первом лице единственного числа.

Идея, по-видимому, была, так сказать, семейным продуктом. "Она была очень
огорчена", - сказал я.

И так, я уверен, мы, - заметила Миссис Mafferton, милостиво, от
на другом конце стола. 'Именно благодаря дорогая леди Torquilin, я
верю, что вы впервые встретились с нашим сыном, Мисс Вик?'

Я начал чувствовать, чувствую себя очень некомфортно-я едва знал
почему. Мне стало очевидно, что что-то было в отечественной
атмосфера, с которой я был из сочувствия. Я думал, что четыре Мисс
Маффертоны смотрели на меня с чрезмерным интересом, и я решил, что
священник нарочно отвлекает себя супом. Я подтвердил
то, что довольно неуклюже сказала миссис Маффертон, и поймал одну из мисс
Маффертон на том, что она смотрит на другую с явным сочувствием
ко мне.

Я испытала облегчение, когда миссис Маффертон сменила тему,
сказав: «Так вы американка, мисс Уик?», и я смогла рассказать ей кое-что о Чикаго и наших способах передвижения по железной дороге. Миссис
Маффертон очень хорошо отзывалась об американцах; она сказала, что всегда считала
они милые, добросердечные люди. Викарий задумчиво сказал, кроша
свой хлеб, что у нас там огромная страна.

- Фрэнсис! - игриво воскликнула мисс Маффертон, сидевшая рядом с ним.
убирая крошки. - Ты знаешь, что это неприлично с твоей стороны! Боюсь, что
вы попали в очень нервную семью, мисс Вик.

Я почувствовала, что ужасно краснею. Ситуация сразу прояснилась и стала ужасной. Как я могла сказать Маффертонам, собравшимся за обеденным столом, что не приеду к ним в гости!

'Бургундское, мисс?'

Как я мог сделать что-то ещё, кроме как с чрезмерным увлечением потягивать кларет
и говорить, что нервные расстройства иногда передаются по наследству, или
что-то в этом роде!

'Но нервы Чарли настолько крепки, насколько это возможно!' — с упрёком сказала другая мисс
Маффертон своей сестре.

Мы говорили на разные темы, и я несколько раз вставлял реплики в речь мистера Маффертона, но
помню только то, что показалось мне в тот момент особенно интересным.
 Среди прочего было предложение, чтобы миссис Маффертон, если я соглашусь,
Он должен был отвезти меня во вторник на этой неделе — то есть сегодня — к его замужней сестре-инвалиду, живущей в Хэмпстеде, которая очень хотела меня видеть.
Как я могла отказаться!

Затем, после ужина, в гостиной миссис Маффертон отвела меня в сторону «побеседовать» и рассказала, каким хорошим сыном всегда был Чарльз, и показала мне несколько его фотографий, сделанных на более ранних этапах, когда он ещё носил пояс и передник. Даже тогда, я помню, он выглядел серьёзным человеком.

После этого я ещё немного поболтал с двумя мисс Маффертон
вместе они рассказали, какой преданный брат у них всегда был
в лице Чарли. "Мы так рады, что вы были добры к нему", - сказали они,
повинуясь импульсу. - Конечно, мы еще не видели его с тех пор, как вернулись, но
в его письмах нам многое сказано. - Я тщетно пытался напрячь свой мозг
в тех случаях, когда я был добр к мистеру Чарльзу Маффертону и
мечтал о приступе слабости или сильной головной боли.

«В самом деле, — сказал я, — ваш брат всегда был добр к леди
Торквилин и ко мне». На это юные леди смущённо улыбнулись, и
сказал что-то о том, что это совершенно естественно. Тогда, как я был
интересно ли мне это абсолютно необходимо дождаться Шарлотта, приехав в
такси отвезти меня домой, как Леди Torquilin договорился, и в качестве третьего
Мисс Маффертон рассказывала мне, как это благородно, но неинтересно.
Фрэнсис придерживался крайних ритуалистических взглядов и дал обет безбрачия.
тут раздался звонок в дверь.

- А вот и Чарли!- воскликнули все мисс Маффертон в один голос.

- Мне действительно нужно идти! - поспешно сказала я. "Я ... я обещал леди Торквилин
вернуться домой пораньше ", - с отчаянием отмечая золотые часы под стеклом.
на каминной полке, что было всего без четверти десять, — «а американская почта отправляется завтра — по крайней мере, я так думаю — и… и спокойной ночи, миссис Маффертон! Спокойной ночи, мистер Маффертон!» Я сказала это очень быстро, и, хотя все они были достаточно любезны, чтобы выразить протест против моего ухода, я думаю, им было очевидно, что по той или иной причине я действительно должна уйти. Юные леди понимающе переглянулись. Думаю, они решили, что я стесняюсь встретиться с мистером Чарльзом
Маффертоном в присутствии его семьи. Двое из них поднялись со мной наверх, чтобы
Я взяла свои вещи и разными окольными путями заверила их, что они всё
понимают — это было неловко.

Спускаясь по лестнице, мы встретили мистера Чарльза Маффертона у двери
гостиной. Мисс Маффертон, которая сопровождала меня, сильно побледнела,
когда услышала, как я уверяю их брата, что нет никакой необходимости
сопровождать меня домой. Однако я не смогла его переубедить, и мы уехали
вместе.

Боюсь, я не могу передать разговор, который состоялся между мной и мистером Маффертоном в кэбе. Оглядываясь назад, я
Мне трудно понять это ясно, как, осмелюсь сказать, и ему, если он когда-нибудь задумается об этом. После того, как я ясно дал ему понять, что это совершенно, абсолютно невозможно, что было нелегко, он оставил меня в недоумении, что я был непоследователен, хотя я уверен, что не мог бы обвинить себя в чём-то более необоснованном. В глубине души я считал, что непоследовательность была на его стороне и что она была вопиющей.
Я считаю, что при всём уважении к вашим английским обычаям,
если бы мистер Маффертон хотел жениться на мне, он должен был бы взять меня с собой в
в какой-то степени, в его уверенности в этом. Ему не следовало делать леди
Торквилин единственным хранителем этой идеи. Одного букета роз, или
корзины с фруктами, или коробки конфет, адресованных лично мне, было бы
достаточно, чтобы направить мои мысли в нужное русло. Тогда я бы знала, что делать. Но мне всегда казалось, что я неизбежно становлюсь
объектом внимания мистера Маффертона, и я принимала свою долю
внимания, как правило, с внутренним содроганием. И я могу сказать,
без всякой злобы, что догадываться о зарождающемся чувстве
в груди Мистера Mafferton бы маловероятная вещь, чтобы занять
все самые смелые фантазии.

Возможно, г-н Mafferton не знаю, как его семья намеревалась вести себя
для меня. Во всяком случае, он не принес никаких извинений за их поведение. Я могу сказать
что единственное, что имело какое-либо значение в результате нашего путешествия
было решение, которое я принимаю сегодня на борту эсминца "Этрурия"
.



Стюард «Этрурии», маленький человечек с большими голубыми глазами, в очках и с висячими усами, очень вежлив и
внимательный. Его преданность, после преданности мистера Маффертона, кажется воплощением
романтики. Я не решусь давать ему чаевые. Он только что принес мне немного
вдохновляющего чая с говядиной, из-за которого и появились эти звездочки.

Хуже всего было то, что на следующее утро леди Торквилин отругала меня - не потому, что она
сказала что-то недоброе, а потому, что это натолкнуло меня на мысль, что я тоже плохо обращался с
ней. Мне было бы так жаль думать, что я плохо обошлась с леди
Торквилин. Она, кажется, считала, что я должна была с самого начала сказать ей, что помолвлена с мистером Артуром Гринлифом Пейджем.
Сотрудники Йельского университета. Она, кажется, думала, что я должна была рассказать
всем. Я не понимаю почему, тем более что мы не поженимся до
Нового года, а никогда не знаешь, что может случиться. Я думаю, что в Америке молодые леди не
говорят об этом так открыто, как в Англии. Это не так широко известно и обсуждается. Я должен извиниться перед
собой за то, что привёл мистера Пейджа даже на этом этапе, но это казалось
неизбежным.

Кстати, я совсем не знаю, что Артур скажет об этом последнем из моих
английских опытов; возможно, он не посчитает его таким «формирующим», как он надеялся
другие были бы такими же. Есть только одна вещь, которая на мгновение делает эту мысль
выносимой, — было бы здорово, если бы я был родственником
Стейси.

 Перед отплытием казначеи снабдили меня дорогим утешением в
виде письма от мисс Питер Корк. Это было «характерное»
письмо, как мы говорим, когда хотим что-то сказать легкомысленно,
советовать, строго спрашивать, комично осуждать, немного грустить и
смеяться над собой, а затем снова браться за ум со всевозможными
забавными упрёками. «Я хотела сделать так много, но сделала так мало».
мало!" - было бременем этого, часто повторявшегося: "Я хотел сделать так много, а сделал так мало!" Дорогой Питер! Она не может знать
как много она сделала, хотя я возвращаю свой несформировавшийся разум к относительно незрелой цивилизации
и, вероятно, буду продолжать
посетите церковь, где используют подушки с пружинящими краями и лампы накаливания
горелки. Англия Питера всегда будет для меня настоящей Англией. Я
смогу легко представить её снова с помощью нескольких фотографий и книги Хэйр
 «Прогулки по Лондону», хотя, боюсь, я уже прочёл все её восхитительные старые
факты и цифры, поросшие мхом, перепутались так, что я не смог бы написать о них снова без посторонней помощи так же грамотно, как раньше. И Питер говорит, что она не против того, чтобы я продолжил во втором томе, если только я не буду его печатать; это очень мило с её стороны, если подумать, что второй том будет американским и вообще не будет написан, а только проживёт очень спокойно под клёнами в Йеле. Я надеюсь, что она может быть найдена и в последней
главе этой книги. Дорогой Питер!