Картон

    В последнее время Жанна очень тяжело вставала по утрам. Не хотелось - и всё тут. Как там в какой-то рекламе: только встала - уже устала. А она чувствовала себя уставшей едва проснувшись. И единственное, чего ей хотелось в момент пробуждения, - это снова забыться сном. И желательно - без сновидений. В общем-то, оно и понятно: 50 лет - это всё-таки не 30 и даже не 40, когда ещё чувствуешь себя относительно полной сил и желаний. И сам возраст, и связанный с ним кризис переоценки ценностей и подведения жизненных итогов брали своё. Первая половина жизни, построенная по всеобщему стереотипу - карьера, семья, ребёнок - предстала вдруг, ни с того ни с сего, какой-то пустой, ничтожной... Картонной, что ли. Как домик из картона: чуть заденешь - и нет его, одни руины. Всё какое-то ненастоящее, игрушечное. Словно подросла девочка Жанна, а в душе так и осталась ребёнком и захотела дальше поиграть в жизнь. В жизнь по правилам. Как все играют. А призы в этой игре - карьера, семья, дети. Если всё это у тебя по итогу твоей жизни есть, значит ты выиграла. Всё это у неё было, но... чувствовала она себя проигравшей. Словно какой-то главный приз от неё так и ускользнул, не достался. А почему?..
    В то утро она по привычке сразу же отключила зазвонивший в шесть будильник на телефоне и погрузилась в лёгкую дремоту, где-то подсознательно отложив в памяти, что засыпать снова ей ни в коем случае нельзя: сегодня понедельник и ей вести сына-второклассника в школу в первую смену. К восьми.
    Второй раз Жанну уже разбудил звук пришедшего на вайбер сообщения. Она тут же встрепенулась. Слава богу, не поздно! Только шесть тридцать. Сообщение было от мужа. Он писал, что, кажется, сегодня Грише нужен картон на урок технологии. Но на всякий случай просил узнать ещё раз у Гриши. Вот ведь как вовремя вспомнил!.. Молодец!.. Мысленно выругавшись, она раздражённо швырнула телефон на одеяло.
    Интересно, где она теперь, когда ещё нет восьми, возьмёт этот треклятый картон?!. Тем более, что, это она точно знала, ближайшие канцтовары в их районе открывались не раньше десяти. Дома тоже не было, и это она знала... Н-да, ситуация!.. Учительница у Гриши, хоть и молодая совсем, но требовательная до ужаса. Жанна и сама-то иной раз боялась что-нибудь у неё спрашивать. А тут отсутствие рабочего материала... Так, ну а она-то, Жанна, чем собственно виновата, если муж, зная, вовремя не удосужился сообщить? Да и в чатах никакой информации об этом картоне не было!.. Ни от учительницы, ни от родителей. Наверное, на уроке детям говорила, а в чате написать забыла. Бывает, конечно, но ей-то, Жанне, что теперь делать?.. Где искать этот картон?..
    Мысли о том, что придётся прилагать какие-то усилия, чтобы ребёнку не влепили двойку, словно цепи повисли у неё на руках и ногах, сковали всё тело и наполнили душу тихой тоской. Не то, что бежать, высунув язык, в ближайший магазин, но и просто даже встать и поискать картон где-нибудь на столе казалось ей совершенно немыслимым, невыносимым. Да и вообще, почему она должна этим париться?!. Это её вина, что она поздно об этом узнала? Нет. Значит, и проблема не её!.. Да и больно наплевать. Пусть себе идёт без картона!.. Кто-нибудь поделится. Сообщать надо вовремя!.. Ну а двойка... Что двойка!.. Первый раз, что ли?.. Двойкой больше, двойкой меньше... Ерунда всё. Суета сует. Мышиная возня. Хоть хорошо будет учиться, хоть плохо - итог один: вырастет и будет играть в те же игры, что и все - карьера, семья, дети... Всё по шаблону.
    Эти мысли её успокоили и придали сил, чтобы подняться. Ополоснув лицо и наскоро выпив кофе, Жанна прошла в детскую и, остановившись у кровати сына, стала тихонько звать:
- Гришутка-а... Гриша-а... Гри-инь... А, Гринь!.. Гриня!..
Ребёнок сонно зашевелился. Жанна заставила себя подойти к нему и, склонившись, стала гладить мальчика по плечу, приговаривая:
- Пора вставать, Гриня... В школу пора... В школу... Время.. Давай просыпайся!..
Гриня недовольно скуксился, не открывая глаз.
- Ах ты, жук! - ласково смеясь произнесла Жанна. Такие моменты её не просто радовали, они давали ей слабую надежду, что со временем она всё же сможет полюбить Гриню по-настоящему, по-матерински.

   Предчувствие, что возникнут неизбежные проблемы, смутно и тревожно зародилось ещё тогда, пятнадцать лет назад. Зародилось в кабинете гинеколога, где ей после тщательного обследования объявили приговор: бесплодие. Причина - эндометриоз. Обжалованию не подлежит. А ещё раньше - беганье по больницам, лабораториям, анализы, кровь, рентген, нестерпимая боль внизу живота и тающая от анализа к анализу надежда. И как итог всех тех мучений - вердикт недетоспособности. А вслед за ним - осуждающе-разочарованный взгляд матери и такой же свекрови.
- Беда с вами, - сухо подытожила свекровь, и Жанна увидела, как у той навернулись на глаза слезы. Потом, тягостно помолчав, и, словно смилостивившись (а Жанна очень боялась, что она велит своему сыну развестись с ней, которая не может даже ребёночка родить!), добавила:
- Ну…  что ж теперь!.. Значит, надо брать малыша вам... На воспитание...
Видимо, на лице Жанны что-то такое отобразилось, что свекровь истолковала, как протест, потому что тут же воскликнула:
- А иначе с тоски помрете оба!.. Одни-то...
Почему одни? - захотелось Жанне тут же возразить. Они не одни, они вдвоём. Они же любят друг друга! Почему одни?! Ведь живут же другие без детей. И ничего. На самом же деле Жанна сама готова была заплакать: детей она очень хотела! Очень. Но... своих.
    Мать, в противовес свекрови, к идее усыновления отнеслась отрицательно:
-  Подсунут дебила какого-нибудь!.. И будете с ним мучиться... Думаешь, в детдом-то нормальных сдают?.. По пьяни сделают... Лучше попытайтесь сами ещё раз!.. Сколько таких случаев было: не получается, не получается, а потом раз - и получилось!.. Давай я тебя к знакомому врачу свожу!..
И снова - годы обследований, метаний по разным врачам, дававшим ей слабую надежду: мол, эндометриоз, конечно, ещё не приговор, но если он хронический, то не получаться может очень и очень долго. И не известно, получится ли вообще. И снова попытки лечения, зачатия, просиживания в нескончаемых очередях перед врачебными кабинетами либо рядом с беременными, либо с такими же отчаявшимися горемыками, как она сама.
    Жанне стало казаться в ту пору, что даже на улицах ей как-то особенно часто попадались беременные или молодые мамы с колясками. Счастливые и равнодушные к её горю.
    Так она и кочевала из бесплатных клиник в платные, от врача к врачу, пока однажды, во время очередного обследования, симпатичная молодая врач с выражением какой-то безучастной доброты в глазах, глядя в монитор компьютера, спокойно поинтересовалась:
- А вам сколько лет?
- Через два месяца будет сорок, - внутренне холодея от какого-то нехорошего предчувствия, ответила Жанна.
- А-а... - с безучастным удовлетворением протянула милая докторша. - Тогда понятно...
- А... а что?.. - упавшим голосом переспросила Жанна. - Что именно... понятно?..
- К менопаузе у вас дело идёт, - сочувственно, как показалось Жанне, объяснила врач.  И повторила:
- К менопаузе.

   В доме малютки, куда их направили после того, как они собрали все справки и прошли школу приёмных родителей, пахло... ненужностью. Казённым отношением.
Отношение это читалось во всём: и в стерильной чистоте помещений, и в безучастно вежливых лицах персонала... Да, да, не людей, а именно - персонала. И даже в воздухе, который пах...ничем. Казенностью. Первым и мгновенным желанием Жанны было развернуться и бежать без оглядки. Подальше от этого царства безразличия и ненужности!
   Когда им принесли ребёнка, годовалого, запелёнутого во что-то застиранное и тоже казённое, Жанна увидела, что и у него был тот же отсутствующий, безучастный взгляд. Он словно стал частью этой казенности. Слился с нею. Наверное, потому что уже ощущал свою ненужность. А ведь живой же человек!  Чувствует...
Ребёнок без всякого интереса скользнул взглядом по Жанне и остался таким же безучастным, каким его принесли.
-  Хотите подержать? - протянула им ребёнка няня.
- Как его зовут?
- Гриша.
  Когда взяла Гришу, почувствовала себя словно в ловушке: по ладоням прошло что-то вроде вибрации, точно электрическое что-то... Ребёнок был теплым и мягким. Его тепло ощущалось даже сквозь слой пелёнок. Он будто тут же физически привязал Жанну к себе какими-то невидимыми путами. Она могла бы поклясться, что чувствовала, как он внутренне весь пульсирует! Его тельце как бы кричало: " Я живой!.. Живой!.. Почувствуйте меня! И заберите... Вы взяли меня, взяли на руки... Вы меня ощутили, почувствовали... И теперь - должны забрать!   А если нет... то кто вы после этого? Ведь и я вас ощутил, почувствовал... Я теперь буду помнить ваши руки, ваши ладони, ваши несмелые жесты, вашу попытку доброты!.. И я буду ждать её снова и снова, пока вы не придете опять и не заберёте меня... Отсюда, где нет любви... "
   А она смотрела на него и ей тоже захотелось воскликнуть: " Но.. ведь я представляла себе ребёнка совсем другим!.."  Гриша был кареглазым шатенчиком с носиком-бульбой. Жанна в мечтах видела голубоглазого блондина. Мужу Гриша понравился. Ловушка захлопнулась.

   У Надежды Тэффи есть рассказ "Маляр", а в скобочках под названием - приписка-комментарий (Загадка бытия). Героиню рассказа ввело в шок поведение маляра, который прошёл покрасить в ее квартире дверь, и, видимо, поэтому она и сделала эту приписку в скобках. Мол, чужая душа - потемки. Но потемки, да ещё какие, и собственная. И заглядывать туда, скорее всего, никому не захочется. Потому что, заглянув, таких монстров встретишь, что сам себе ужаснешься!
   Примерно такие мысли и чувства стали одолевать Жанну, когда у них поселился Гриша. Её внутренние монстры поднимали свои жуткие головы и безжалостно атаковали её. Один из них упорно твердил ворчливым голосом матери: "Чужого ребёнка ты не сможешь полюбить, как своего!" И она... не могла. В Грише всё было чужое. Не своё, не родное. И лицо, и голос, и даже запах. Кожа - тёплая, даже горячая и... временами липкая, потная. Когда Гриша хватал Жанну ручонками за пальцы, ей хотелось, чтобы он поскорее отцепился. Она едва терпела его прикосновения, запах, этот чужой вонючий запах. Всё в нём чужое!.. А уж когда он делал свои физиологические отправления... Это было невыносимо вдвойне!.. Эти чужие, жуткие запахи удваивались, утраивались, удесятерялись и душили Жанну. До дурноты, до отвращения. Ей хотелось, так же, как тогда в доме малютки, бежать без оглядки. Всё равно куда. Ей хотелось, чтобы он прекратил это делать!
    Тогда же ей вспомнилась и коза в деревне у бабушки. Коза объягнилась, а козлёнок у неё умер. И ей привели чужого козлёнка, чтобы не пропадало оставшееся молоко. Жанна, тогда ещё девчонка лет девятнадцати, с любопытством наблюдающая эту сцену, была потрясена тем, как отреагировала коза на чужого козлёнка: она сначала потянулась к нему мордой, понюхала и как отпрянет тут же назад, выставив на козлёнка рога! Хозяйка еле удержала её за шею.
- Ага!.. - укоризненно воскликнула она при этом. - Чуешь, значит... что не твоё!.. Чуешь!..
Вот и она, Жанна, теперь тоже... чуяла. Чуяла, как самка животного, что детёныш - не её. Чужой. И так же хотела боднуть, чтобы отшвырнуть от себя навсегда это чужое, упорно отторгаемое и душой, и телом, отшвырнуть навсегда этот чужой, противный запах...
    Осознав это своё непреодолимое сходство с животным, она ужаснулась. Неужели человек настолько недалеко ушёл от животных по чувствам и ощущениям?
Похоже на то. Прочитала как-то в интернете, что у беременных женщин, пока они вынашивают ребёнка, всё это время вырабатывается в организме окситоцин - гормон материнской любви, отвечающий за материнский инстинкт и привязывающий мать к будущему малышу. Природой всё предусмотрено. А у приёмных матерей этого гормона в организме нет. Выходит, поэтому им так трудно полюбить не своё, чужое?..
А как же... венец творения? Н-да... Венец... Смех, да и только!.. Всем, в том числе и "венцом творения", управляют инстинкты, так, что ли?..
Нет, она, Жанна, всё же человек. Пусть даже не очень и хороший, но человек. И, как правильно написал в своё время Чингиз Айтматов, человек тем и отличается от животного, что он способен мыслить. У животных срабатывают рефлексы, а человек способен рефлексами управлять. Управлять при помощи мыслей. И мысль, которая напрашивалась сама собой и словно выводила Жанну из её мучительного внутреннего тупика, была следующей: ребёнок не виноват! Не виноват, что он не её, что он родился у другой матери. Никто родителей не выбирает. "Поняла? " - мысленно обратилась Жанна к ворчливому голосу матери. Голос молчал. " Вот и правильно! " - согласилась Жанна.
    Стоило замолчать в её душе монстру с голосом матери, как образовавшаяся пустота сразу заполнилась другим, не менее мучительным чувством - жгучим стыдом за эту свою неприязнь к маленькому невинному существу. "Господи!.. - думалось ей тогда. - Родной матери не нужен, да ещё и приёмная полюбить не может!.. Бедный ребёнок!.. За что ему такая долюшка?.. Ведь невинная душа... "
    Кажется, как раз на ту пору услышала по радио в новостях, что в соседнем райцентре одна женщина забила насмерть приёмную дочь: девочку лет четырёх или пяти. В приступе ненависти. Помнится Жанне, как она вся внутренне содрогнулась от этой новости, а потом ежедневно рыдала и рыдала. С каким-то остервенелым наслаждением. И стыдно ей было признаться, почему она так рыдала, кого оплакивала!.. Думаете, девочку? Её смерть? Нет. Хотя, да, девочку, конечно, было жаль... Но оплакивала она дальнейшую судьбу детоубийцы!.. Потому что осознала похожесть их внутреннего ада. Она, Жанна, так же, как эта несчастная детоубийца, не могла полюбить и принять чужое, не своё. Как часто ей хотелось, чтобы родная мать Грини вдруг одумалась и пришла бы за ним, забрала бы!..  Ей хотелось от него избавиться!.. Тогда бы и ей, Жанне, не пришлось больше мучиться этим жгучим стыдом... Ведь она была как в аду!.. Но в какой же, несравнимо больший, ад ввергла себя та, другая!.. Которая... убила... Ей-то теперь что предстоит!.. И ведь это на всю жизнь - жить с осознанием, что убил!.. И не кого-нибудь, а ребёнка... Вот что оплакивала Жанна - будущие муки детоубийцы. Наверное, тогда она поняла Булгаковскую Маргариту, которая на вопрос Воланда о её заветном желании, ответила: "Я хочу, чтобы Фриде перестали давать платок, которым она удушила своего ребёнка!"
     Рыдания Жанны не облегчали ей душу, а словно ещё больше отягощали её. Отягощали этим пониманием своей внутренней схожести с детоубийцей. Чужой грех она воспринимала, как свой. Чужую ненависть ощущала, как свою. И, ужаснувшись тому, к какой бездне внутренней она невольно подошла, почувствовала, что должна сделать что-то, чтобы в неё не рухнуть. Но что?..
- Господи, помоги!.. - вырвалось у неё тогда сквозь рыдания. - Помоги... Я не справлюсь одна... Не справлюсь... Мне нужна Твоя помощь, Боже!.. Гриша ведь не виноват... Почему я не могу полюбить его?.. Дай мне любви, Господи!.. Мне нужна Твоя помощь... Я не могу сама... Я слабая... Я не могу... Господи, помилуй мя, грешную!..
     И так она повторяла какое-то время, как заведенная, пока не закончились слезы. Наступило утешительное бессилие, словно притушившее её ненависть, а вместе с ней и стыд.
     Выплакала ли Жанна тогда свою ненависть к Грине вместе со слезами, или Бог и правда её услышал и помог, но только с тех пор относиться к приёмному сыну она стала как-то ровнее: без самозабвенной любви, но и без ненависти. Это было больше похоже на равнодушие, но равнодушие в какой-то мере спасительное: и для Жанны, и для Грини.
     Вот и сейчас, когда она так не вовремя узнала про этот треклятый картон, почувствовала, как внутри её прямо-таки мягко и уютно накрывает такая родная волна спасительного, умиротворяющего равнодушия. Ну и пойдёт без картона!.. Ничего страшного. Она, Жанна, тут ни при чем, - повторила она себе свои утренние мысли.
     В школу шли молча. Стоял октябрь, пёстро вокруг от порыжелой листвы, но погода довольно приятная. Не холодно. Шли через частный сектор, вдоль заборов, оград. Рюкзак у Грини тяжёлый сегодня: предметов много. Сам Гриня идёт как-то смиренно-понуро, с опущенной головой в кепочке. Идёт, словно примирившись с равнодушием матери и приняв, что по-другому, видимо, быть не может. Жанну точно кольнуло что-то при виде этого детского смирения. "Вот оно, воспитание забитости!  - подумалось ей вдруг. -  Когда к твоей судьбе равнодушен даже самый близкий человек..." И вспомнилось, как, будучи первоклассницей, испытала странное чувство вины за то, что подевалась куда-то её папка по труду, так тогда называлась технология. Учительница высказалась на этот счёт как-то язвительно: мол, надо приносить папку вовремя, а не когда жареный петух клюнет!.. Хотя мать уверила Жанну, что она сама принесла папку в школу и отдала учительнице. Папка потом, спустя несколько месяцев, и правда нашлась в школе, и учительница сообщила об этом буднично, как о чём-то не имеющем большого значения, даже не извинившись за то, что сама же её потеряла, а обвинила в безответственности Жанну.
    "Вот и Гриню сегодня учительница, наверное, отругает за безответственность, в которой он даже не виноват", - подумала Жанна. - " Даже не наверное, а точно отругает... И он, бедняга, будет жить отныне с этим чувством вины, как жила те несколько месяцев я, семилетняя... Будет жить с этим бременем, что то, что у него нет картона, виноват именно он!.. Хотя это вина наша: моя и мужа... А мы, как последние трусы, спрячемся за спиной ребёнка!.. Нет, так нельзя... Ты обязана, просто обязана добыть ему этот злосчастный картон!.. Ты - мать, а ведешь себя, как мачеха... Холодная, как ледышка... Нельзя так."
-  Гриня, Гринь! - решительно позвала она.
Мальчик послушно обернулся.
- Тебе к какому уроку картон нужен? Не к первому?
- Нет, - с готовностью отозвался Гриня.
- В восемь откроются продуктовые магазины, там есть отделы с канцтоварами. Может, в каком-нибудь и найдётся. Я куплю и оставлю у вас на охране. Марье Ивановне я напишу в вайбере, чтобы она забрала для тебя, хорошо?
- Хорошо! - радостно кивнул Гриня.
   Жанна и сама тут же почувствовала странную теплоту в душе, как будто растекающуюся внутри и растопившую это её уютное, но ледяное равнодушие. А вместе с этим ощутила и неожиданный прилив сил. Поняла, что сможет это сделать, что обязательно найдёт этот несчастный картон. И никакого чувства вины! Ни у неё, ни у Грини. Она сумеет избавить его от этого жуткого бремени.
Отведя Гриню в школу, Жанна тут же ринулась по ближайшим магазинам. Первым делом - канцтовары. Ну, так и есть: работает с десяти. А сейчас... всего только семь пятьдесят... Кажется, в продуктовых в некоторых есть отделы с канцтоварами... Слава богу, продуктовые открываются в восемь!.. Осталось уже пять минут. Пока она дойдёт, будет уже почти восемь.
   Зайдя в два продуктовых, не обнаружила канцтоваров ни в одном, ни в другом. Разочарованно вышла и в смущении остановилась. На какое-то время зависла, размышляя. Куда же теперь?.. Гриня ждёт, верит. Она ему обещала... Ох!.. Как же она забыла!.. Фикс-прайс!.. Это совсем не далеко и открывается вроде в восемь тридцать... Там-то уж точно должно быть!..
   Ещё издали подходя к фикс-прайсу, испытала ещё большее разочарование, чем после продуктовых: прямо перед лестницей, ведущей вниз, в полуподвальное помещение, стоял знак, запрещающий вход. Магазин был на ремонте. И всё-таки подошла к знаку вплотную, словно не верила и хотела убедиться вблизи. Пока стояла столбом, тупо глядя на этот знак и переживая очередной шок, из фикс-прайса вышел какой-то мужчина и поднялся по лестнице. Жанна с удивлением и надеждой обратилась к нему:
- Ой, а что, магазин работает?..
Мужчина глянул на неё с равнодушным недоумением. Потом, пожав плечами, кивнул на знак:
- Да нет... Вы же видите.
- А...
Жанна собралась было спросить, почему же он оттуда вышел, но мужчина быстро, с непроницаемо-картонным лицом, прошёл дальше.
    Из магазина рядом, «Магнита», вышли две женщины. Одна на ходу засовывала в сумку коробку шоколадных конфет. Жанну тут же осенило: так ведь коробка-то картонная!.. Можно купить коробку, конфеты высыпать и передать для Грини пустую коробку... Из неё и будет вырезать, что им там нужно... Сказано - сделано!
Запасшись огромной коробкой, Жанна выскочила из магазина и тут только сообразила, что надо же чем-то разрезать прозрачную обёртку, чтобы потом открыть коробку и высыпать шоколад в сумку. Возвращаться в магазин, где покупала конфеты, не хотелось: уж больно картонные лица были у продавцов и кассиров. Напротив находился небольшой хлебно-колбасный магазинчик, продавщица которого была всегда очень любезна с Жанной. Жанна любила туда заходить. Как раз сейчас магазинчик работал.
    Лицо продавщицы тут же расплылось в любезной улыбке:
- Здра-а-авствуйте!.. – радостно протянула она, как-то особо доверительно растягивая гласные. Поздоровавшись, Жанна попросила ножницы и тут же достала коробку из пакета.
- Конфеток захотели? - с дружеским сочувствием поинтересовалась продавщица.
- Да нет... Ребёнку в школу картон надо... А канцтовары закрыты... до десяти... Так я коробку вот купила... с конфетами... Конфеты пересыплю, а коробку Грише отнесу... в школу.
- Ой, так зачем пересыпать?! - участливо воскликнула продавщица, внимательно выслушав. - Домой отнесите да с чаем и скушайте! А коробку я вам дам. У меня тут есть одна... пустая... всё выбросить собираюсь... Вот вы и возьмите!.. Как раз пригодится...
  С этими словами она наклонилась и, выпрямившись, извлекла из-под прилавка огромную темно-коричневую коробку, видимо, предназначавшуюся для товара оптом.
- Ой... Слишком большая... - смущённо произнесла Жанна. - Как же он с такой на уроке-то будет?..
- А что-о?.. - всё так же участливо растягивая гласные, возразила продавщица. -  Норма-ально!.. У меня так ребёнок тоже ходил!.. Так полкласса у них без картона пришло, всем досталось!.. И покупать не пришлось...
Поверив искренней участливости продавщицы, Жанна взяла коробку.
***
   Позже, где-то к обеду, занимаясь на кухне делами, Жанна услышала звук вайбера. Пришло сообщение от учительницы. "На охране мне передали, что вы оставили для меня коробку, - писала Марья Ивановна. - Мне бы хотелось узнать: для чего? И что мне с ней делать?" Жанна испытала лёгкое недоумение, но, тут же справившись со смущением, отбила ответ: " Гриша сказал, что им для технологии нужен картон." Ответ учительницы ввёл Жанну в лёгкий ступор: "Не понимаю, откуда он это вообще взял?!" "И я не понимаю..." - подумала она в ответ, но написать так Марье Ивановне не решилась. Зато написала мужу всё, что думает о его утреннем сообщении про картон: и что как дура носилась по магазинам, лихорадочно ища этот треклятый картон, и про коробку конфет, и про коробку из-под какого-то оптового товара, и что в итоге все её усилия оказались на фиг никому не нужны, а выглядит она теперь и перед Марьей Ивановной, и, наверное, перед Гришей, и перед охранником полной дурой!.. Спасибо, дорогой, за своевременную информацию!.. А главное - правдивую!..
   Как только она нажала на "отправить", тут же пришло новое сообщение от Марьи Ивановны: сначала, мол, да, хотели делать поделку из картона, а потом решили, что будут из цветной бумаги... Всё было ясно. Видимо, у Гриши в памяти задержалась только часть информации - та, что о картоне, а о цветной бумаге, скорее всего, прошла мимо... Так бывает. Она быстренько глянула, не успел ли муж прочитать её иронически-язвительное послание. На сообщении стояла только одна галочка. Жанна облегченно выдохнула и удалила его.

   Вечером за ужином муж ржал в полный голос, аж задыхался от смеха, слушая о перипетиях Жанны с картоном. Когда она дошла до того места, как хотела разрезать упаковку на коробке с конфетами, чтобы потом передать коробку для Гриши через Марью Ивановну, он снова заржал и, давясь смехом, просипел:
- Ой, мама!.. Пустую коробку... без конфет... Марье Ивановне.. Да-а... Ну, ты, мать, даёшь!.. Она бы точно опупела от неожиданности!.. Когда учителю коробку с конфетами дарят - это понятно... Но без конфет?!.. Эт да-а!.. Ну ты даёшь!.. Нет, ты меня не смеши так больше!..
   Когда до Жанны дошёл смысл сказанного, её точно прорвало, и она в унисон мужу залилась сильным звонким смехом, представив себе, как их строгая, чопорная Марья Ивановна берёт у охранника цветастую подарочную коробку, предвкушая внутренне, как она сейчас пойдёт к себе в кабинет, поставит чайник и откроет эту коробку, которую, без сомнения, ей подарили родители её ученика в благодарность за её нелёгкий труд. Вот она уже настроилась на приятное времяпрепровождение за вкусненькими конфетками и чашкой чая, а там... пустота, никаких конфет!.. Что за шутки?!.. А это, оказывается, Жанна позаботилась о картоне для Гриши!.. Вот умора!.. Да-а... Муж прав: такое только ей могло прийти в голову. И они всё хохотали и хохотали без устали... На их смех прибежал Гриша из комнаты и, не понимая, в чем дело, тоже заливисто засмеялся. И смех этот убирал что-то картонное из их жизни, сглаживал отчуждение, примирял их друг с другом и словно связывал крепче. " Клин клином, - подумала Жанна, - а картон - картоном." Сегодня она смогла победить равнодушие и, кажется, это понимал и Гриша, глядя на маму влюблёнными, блестящими от смеха глазёнками.