Это была уже другая страна

      
Главы из киноромана "Совесть человечества"
(в доработке)
         

     Чума вышел  на свободу  через одиннадцать лет.  Отсидев пять из них в  знаменитой крытой тюрьме. Казалось,  эти  годы будут тян+уться бесконечно.
    В крытке  он  каждый день  видел одни и те же мрачные бледные лица. Лежа на койке с закрытыми глазами мог безошибочно на слух определить, кто из его сокамерников тяжело вздохнул или кашлян+ул,  кто, поднявшись с койки, поплелся к толчку, шаркая дырявыми заношенными тапками, кто достав хлебную пайку, отгрыз  кусок и смачно его зажевал. Единственным удовольствием были короткие пятнадцати  минутные прогулки, когда можно было дышать свежим воздухом и видеть над головой лоскуток неба как напоминание о том, что за тюремными стенами есть  и другая  - вольная жизнь, со всеми ее радостями и удобствами.
    sil <[500]>   Господи! Сколько за эти годы было сказано- пересказано его сокамерниками захватывающих и поучительных историй, сколько было  слушано- переслушано им чужих трагедий и побед, разгула и беспредела. Но всё надоедает,  становится скучным, обыденным. Поразительно, но от скуки и безделья,он, не прочитавший на свободе ни одной книги, перечитал в крытой тюрьме   десятки  произведений классиков мировой литературы и мог запросто прокатить за человека образованного, особенно перед малограмотными простыми людьми.
    sil <[500]>  За эти одиннадцать лет  неволи  он  сошелся  со многими известными авторитетами. Хотя  вначале  его  за упрямый бычий характер пытались сломать, но разглядев в  нем  безбашенного  бедолагу, всем нутром ненавидевшего  тюремщиков, дали поддержку.  Правда, с тех пор он стал придерживаться общепринятых зековских понятий. Работяг понятливых не  обижал, не беспредельничал. В зоне держался поближе к  лагерным  авторитетам, прислушивался к ним, вместе  с ними вправлял мозги всякого рода борзот+е, и вскоре стал в среде лагерных братков   совсем своим.
   sil <[500]>  Но каким бы авторитетом не пользовался Чума в зоне, ему  молодому, наделенному вольным духом человеку  с бойцовским характером,тянуть длинный срок было особенно  тяжело. Если б ему предложили уснуть и проснуться в день освобождения, он без сожаления отдал бы годы жизни, которые ему предстояло  отбыть в неволе.
   Чем  меньше времени  оставалось до окончания срока, тем мучительнее тянулось время. Между тем жизнь в  стране стремительно обновлялась, разрушая привычный уклад, низвергая былых кумиров и духовные ценности.  sil <[700]>
   

       
       Чума отмокал в  ванне,  наслаждаясь  блаженной расслабухой.  Это не то что в  холодной лагерной баньке намыливать жестким  хозяйственным мылом не отогретые  потные масл+а  и  чуть теплой водой из оцинкованных тазиков наспех смывать . 
      Сделав по привычке лоб гармошкой, Чума  обдумывал,  как  вместе Кузьмой поскорее сколотить  бригаду бойцов, с которыми и  сам черт не был бы страшен. Он был уверен, что большинство новоявленные торгашей  и дельцов пугливы как овцы, при виде пушки или приставленного к горлу ножа, пойдут на любые жертвы. Но Чума также быстро скумекал,  что каких бы бойцов он не набрал в свою бригаду,  без ментовской  крыши  особо-то не разгуляешься.
  - Ничего прорвемся,- подбодрил он себя. - настало наше время.
  И в  эту минуту в дверь позвонили. После третьего звонка он  выскочил из ванны, покрытый растекающимися  по телу хлопьями пены. Влез в тапки, накинул на ходу  махровый халат и, оставляя  мокрые следы,  подкрался  к двери. 

 sil <[500]> Две  мысли закопошились   в его  мрачной  голове: или  прикатили дружки,  или  менты по заяве соседа, которого он утром избил на лестничной площадке. А избил не по беспределу, а за то, что тот неоднократно приставал  с непристойными предложениями к Галине.  Об этом ему из самых лучших побуждений доложила  соседка по лестничной площадке. sil <[500]>
   
     Подкравшись  к  двери, Чума  осторожно заглянул в глазок и увидел милицейскую форму. Мент был  вроде один,  участковый, наверное.
   Кузьма утром позвонил Чуме и  рассказал, что был в больнице. Сосед лежит в травматологии со сломанной рукой и множеством ушибов и синяков на морде. Но жить будет. Жена его, известная стерва и скандалистка,   утром накатала участковому заяву на Чуму. sil <[500]>   
     "Что делать - открывать или  схорониться? – шевелил мозгами Чума. -  Может, участковый приперся  и не один, а с   ОМОНом, чтобы  вязать меня?   А  может,  спрыгнуть  с  окна  и  ноги  в руки, как  в былые времена.  Чума жил на третьем этаже, чтобы оказаться внизу,  ему надо было бы  сначала спрыгнуть на балкон соседа со второго этажа, затем на балкон соседа с   первого этаже и уж потом оказаться на земле. Там, на задворках дома, в ряд стояли соседские гаражи, за ним овраг, в котором можно было затеряться.  sil <[500]> 
    "Что делать - открыть или бежать?-раздумывал Чума. -  А что если под домом, за  гаражами -  засада. А ведь подстрелить могут гады, что им жизнь особо опасного рецидивиста.sil <[500]>
      Мент за дверью как будто угадал мысли Чумы:sil <[500]>
- Не делайте глупости, Чумаков, открывайте, разговор есть.
- О  чем  это,  интересно? - выдал себя Эдуард.
- О вашем соседе, которого вы  едва  не сделали инвалидом.
-  А он и так инвалид – на голову.
- Значит признаетесь, что били его?
- Никого я не бил!
- Вот   об этом и поговорим
- Ну и поговорим. Небось не один пожаловал...
 - Да один, од+ин, открывайте.
  sil <[500]>    Странное дело, голос мента показался Чуме  знакомым. Старый участковый  давно на пенсии, а может, и  копытк+и  откинул, а этот говорят даже взяток не берет. Посмотрим,  что  за  дятел.
     Чума открыл дверь и,  не вглядываясь  в лицо  мента, которое на половину было скрыто козырьком милицейской фуражки.  отправил  его  на кухню, а сам пошел одеваться.
- Подождите, я  сейчас,  накину что-нибудь…
- Давай-давай, - кивнул участковый, и снова голос его показался Чуме знакомым.
       Чума вернулся с бутылкой "Столичной" в руке,   Милиционер в погонах майора  что-то записывал  в свой мусорск+ой блокнот,  низко наклонив голову.
    - Ну что, начальник, протокол будем составлять или так добазаримся?
.  Майор  продолжал писать, не поднимая головы, пряча глаза за козырьком фуражки
- Чего молчишь, начальник,  может   для  начала водочки  выпьем,  за знакомство.
- А мы вроде знакомы.
- А я  что-то не припомню.
- Тогда наливай, -   майор поднял  голову, снял фуражку.sil <[500]>
 Чума  не поверил своим глазам.  Наморщивая лоб,    мысленным взором  он пролетал над прожитыми годами , пропуская в памяти сотни  лиц пока  не наткнулся  на это восковое лицо,   с высоко приподнятыми скулами,глубокими  впадинами  и сталисто поблескивающими глазами.
  sil <[500]>   Вспомнив, Чума побледнел, кулаки под столом сжались. "Совсем, гад, не изменился, только волосы сединой покрылись".sil <[500]>
     -  А  я  думал  вас посадили, гражданин Малышев, - произнёс Чума не в силах скрыть удивления
      Узнал? - засверкал   глазами старый знакомый Чумы, капитан Малышев.  – Не вижу радости на лице.sil <[500]>
- Как же не узнать - хорошо выглядите.
- Да и ты, Чумаков как из  санатория.
- Вязать  пришли, - ухмыльнулся Чума.- Не получится – времена другие. Я  адвоката  найму. Думаешь, хозяин положения, а Чума так –  овца в волчьей шкуре, за  которую  в базарный день цена - три копейки.  Мало ты у меня кровушки  попил  в зоне.sil <[500]>
-    Что ж, давай на "ты",   я не против. - усмехнулся снисходительно майор. - Времена действительно нынче  другие. Только зачем мне тебя вязать? Ничего личного. Просто по д+олгу службы обязан я передать материал на тебя в прокуратуру,. Ну а  дальше, сам  понимаешь,  уголовное дело откроют. За сломанный нос, руку,  многочисленные ушибы и синяки. Да и сотрясение мозга.  Вот копия  справки о побоях, полюбуйся.
- Значить вязать пришел. А я тебе тогда не сдал.sil <[500]>
- Не сдал! Зато другие сдали. Ладно, наливай, Чумаков! Кто старое помянет, тому глаз вон.
- Как ск+ажите, гражданин начальник. sil <[500]>
 
Они глушили водку.sil <[500]>

      Малышев  рассказал , что от срока за избиение осужденных его и Емелю спасло  обращение к министру с  просьбой отправить их в Афганистан, в зону боевых  действий,чтобы,  так сказать, кровью смыть свою вину.sil <[500]>
-    А надоумил нас так поступить Турыгин перед которым нам пришлось поползать. Ему тогда звание  полковника присвоили, подобрел он  малость. Походатайствовал , чтобы не  отказали нам, характеристику хорошую дал.  Пришлось такое пройти, врагу не пожелаешь. Многое, пришлось повидать. Узнал я  людей получше и цену человеческой жизни. Признаюсь тебе честно был момент, хотел сдаться дущм+анам и бежать на Запад. Это я - сын фронтовика, понимаешь?   Вот как государство мне отплатило  за добросовестную службу. Посадить хотели как обычного уголовника.  Меня –кто за родину жизни бы своей не пожалел. Ладно , чего уж там. Ты тоже хлебнул не мало. По глупости своей.
-         А заявление твоего  соседа - вот оно, -  Малыш  смял его костлявыми пальцами  и  взяв у Чумы  зажигалку,  поджег .  Догорающий  клочок бросил в  пепельницу.
  -  Вас же могут наказать за это…
  -  Ты же сам сказал, времена нынче другие. У меня на твоего  соседа пьяницу два заявления лежит, да и сам он руки не раз распускал, самогон гнал в квартире. Я ему дал понять, чтобы забыл о побоях, поскольку нечего к чужим женщинам приставать. А жена его налево ходит, пригрозил, что мужу расскаж+у...
  Чума недоверчивый от природы, не верил своим ушам. "Разве такое возможно?" - спросил он себя и сразу же ответил: "Теперь все возможно".sil <[500]>
     У нас много общего с тобой, Эдик,- продолжал Малышев. - Нас обоих  ненавидят –  за то,  что мы не такие, как все -   не гнемся.   Я,  как и ты,  рано потерял отца. Оба мы жили в бедности. Пора получить  по счетам с обидчиков.  Я их ненавижу всех! Нет, я их  просто презираю. Как легко они предали свою страну, они украли у меня веру в справедливость. Теперь мы с тобой, Эдик, связаны одной цепью. Вместе   мы   перевернем этот город, мы заставим ползать у наших ног этих оборотней.  Мы не будем жалеть их,  как они не жалели нас. Меня все тогда предали - и зеки, и сослуживцы,только ты не дал против меня показания, а ведь мы с тобой были непримиримым врагами.
-    Чума сглотнул тяжело ком,  застрявший в горле.  Глаза майора слепили  его   своей  ненавистью к роду человеческому - как  сваркой.  Его голос напоминал тот, который звучал в нем во время слуховых  галлюцинаций  все эти годы.  Казалось, его уже ничем нельзя было в этой жизни удивить, потрясти, ошарашить, но возвращение Малышева в его жизнь стала настоящим откровением.