Это была уже другая страна

      
Главы из киноромана "Совесть человечества"
(в доработке)
         

     Чума вышел  на свободу  через одиннадцать лет.  Отсидев пять из них в  знаменитой крытой тюрьме. Казалось,  эти  годы будут тян+уться бесконечно.
   В крытке  он  каждый день  видел одни и те же мрачные бледные лица. Лежа на койке с закрытыми глазами мог безошибочно на слух определить, кто из его сокамерников тяжело вздохнул или кашлян+ул,  кто, поднявшись с койки, пошаркал к толчку дырявыми заношенными тапками, кто достав хлебную пайку, оторвал зубами кусок и смачно его зажевал. Единственным удовольствием были короткие пятнадцати  минутные прогулки, когда можно было дышать свежим воздухом и видеть над головой лоскуток неба как напоминание о том, что тюремными стенами есть  и другая  - вольная жизнь, со всеми ее радостями и удобствами.
      Господи! Сколько за эти годы было сказано- пересказано его сокамерниками захватывающий и поучительных историй, сколько было  слушано- переслушано им чужих трагедий и побед, разгула и беспредела. Но всё надоедает,  становится скучным, обыденным. Поразительно, но от скуки и безделья,он, не прочитавший на свободе ни одной книги, перечитал в крытой тюрьме   десятки  произведений классиков мировой литературы и мог запросто прокатить за человека образованного, особенно перед малограмотными простыми людьми.
     За эти одиннадцать лет  неволи  он  сошелся  со многими известными авторитетами. Хотя  вначале  его  за упрямый бычий характер пытались сломать, но разглядев в  нем  безбашенного  бедолагу, всем нутром ненавидевшего  тюремщиков, дали поддержку.  Правда, с тех пор он стал придерживаться общепринятых зековских понятий. Работяг понятливых не  обижал, не беспредельничал. В зоне держался поближе к  лагерным  авторитетам, прислушивался к ним, вместе  с ними вправлял мозги всякого рода борзот+е, и вскоре стал в среде лагерных братков   совсем своим.
    Но каким бы авторитетом не пользовался в зоне осужденный, тянуть срок   молодому , наделенному вольным духом человеку  с бойцовским характером, особенно  тяжело.   Если можно было бы уснуть и проснуться в день освобождения, он без сожаления отдал бы годы жизни, которые ему предстояло  отбыть в неволе. И  чем  меньше времени  оставалось до окончания срока, тем мучительнее тянулось время. Между тем жизнь в  стране стремительно обновлялась, разрушая привычный уклад, низвергая былых кумиров и духовные ценности. 

        Чума отмокал в  ванне,   наслаждаясь  блаженной расслабухай.  Это не то что в  холодной лагерной баньке намыливать жестким  хозяйственным мылом не отогретые  потные тела и  чуть теплой водой из оцинкованных тазиков наспех его смывать. 
       Сделав по привычке лоб гармошкой, Чума  обдумывал,  как сколотить  бригаду бойцов, с которыми бы  и  сам черт не страшен был. Эти все новоявленные торгаши  и дельцы пугливы как овцы, при виде пушки или приставленного к горлу ножа, пойдут на любые жертвы. Но Чума быстро скумекал,  что каких бы бойцов он не набрал в свою бригаду,  без милицейской  крыши  особо-то не разгуляешься. И в  это время  в дверь позвонили. После третьего звонка он  выскочил из воды, покрытый растекающимися  по телу хлопьями пены , влез в тапки, накинул на ходу  махровый халат и, оставляя  мокрые следы,  подкрался  к двери. 

 Две  мысли закопошились   в его  мрачной  голове: или  прикатили дружки,  или  менты – по заяве соседа, которого он утром избил на лестничной площадке,  за то что неоднократно приставал  с непристойными предложениями к Галине.  Об этом ему из лучших побуждений доложила  соседка по лестничной площадке.
   
     Подкравшись  к  двери, Чума  осторожно заглянул в глазок и увидел милицейскую форму. Мент был  вроде один,  участковый, наверное.    Кузьма утром позвонил Чуме и  рассказал, что был в больнице. Сосед лежит в травматологии со сломанной рукой и множеством ушибов и синяков. Но жить будет. Жена его, известная стерва,   утром накатала заяву участковому.   
     Что делать - открывать,  или  схорониться? – шевелил мозгами Чума. -  Может, участковый приперся  и не один, а с   ОМОНом, чтобы  вязать меня?   А  может,  спрыгнуть  с  окна  и  ноги  в руки, как  в былые времена.  Чума жил на третьем этаже, чтобы оказаться внизу,  на задворках дома, где  на краю оврага в ряд выстроены соседские гаражи,  ему надо было бы  сначала спрыгнуть на балкон соседа со второго этажа, затем на балкон соседа с   первого этаже и уж потом оказаться на земле. Там , на задворках дома, в ряд стояли соседские гаражи  на краю оврага. Скрыться, конечно, можно было  бы.
Что делать открыть или бежать?  А что если под домом  засада. Подстрелят еще, гады!

      Мент за дверью как будто угадал мысли Чумы:
- Не делайте глупости, Чумаков, открывайте, разговор есть.
- О  чем  это,  интересно? - выдал себя Эдуард
- О вашем соседе, которого вы  едва  не сделали инвалидом.
-  А он и так инвалид – на голову.
- Значит признаетесь, что били его?
- Никого я не бил!
- Вот   об этом и поговорим
- Ну и поговорим. Небось не один пожаловал...
. - Да один, один, открывайте
.
     Странное дело, голос мента показался Чуме  знакомым. Старый участковый  давно на пенсии, а может, и  копытк+и  откинул, а этот говорят даже взяток не берет. Посмотрим,  что  за  дятел.
     Чума открыл дверь и,  не вглядываясь  в лицо  мента, которое на половину было скрыто козырьком милицейской фуражки.  отправил  его  на кухню, а сам пошел одеваться.
- Подождите , я  сейчас,  накину что-нибудь…
- Давай, давай, - кивнул участковый, и снова голос его показался Чуме знакомым.
       Чума вернулся с бутылкой "Столичной" в руке,   Милиционер в погонах майора  что-то записывал  в свой мусорск+ой блокнот,  низко наклонив голову.
    - Ну что, начальник, протокол будем составлять или так добазаримся?
.  Майор  продолжал писать, не поднимая головы, пряча глаза за козырьком фуражки
- Чего молчишь, начальник,  может  водочки   для  начала  выпьем,  за знакомство.
- А мы вроде знакомы
- А я  что-то не припомню
- Тогда наливай, -   майор поднял  голову, снял фуражку.
 Чума  не поверил своим глазам.  Наморщивая лоб,    мысленным взором  он пролетал над прожитыми годами , пропуская в памяти сотни  лиц пока  не наткнулся  на это восковое лицо,   с высоко приподнятыми скулами,глубокими  впадинами  и сталисто поблескивающими глазами.
-      Вспомнив, Чума побледнел, кулаки под столом сжались. Совсем, гад, не изменился, только волосы сединой подернулись.
       А  я  думал  вас посадили, гражданин Малышев ., произнёс Чума не в силах скрыть удивления
      Узнал? - засверкал   глазами старый знакомый Чумы, капитан Малышев.  – не вижу радости на лице.
- Как же не узнать - хорошо выглядите.
- Да и ты, Чумаков, как из  санатория.
- Вязать  пришли, - ухмыльнулся Чума? Не получится – времена другие. Я  адвоката  найму, понятно. Думаешь, хозяин положения, а Чума так –  овца в волчьей шкуре, за  которую  в базарный день цена три копейки.  Мало ты мне кровушки  попил  в зоне.
-     Что ж, давай на ты,   я не против. Времена действительно нынче  другие. Только зачем мне тебя вязать? Ничего личного. Просто по д+олгу службы обязан я передать материал на тебя в прокуратуру,. Ну а  дальше, сам  понимаешь,  уголовное дело откроют на тебя. За сломанный нос, руку,  многочисленные ушибы и синяки. Да и сотрясение мозга.  Вот копия  справки о побоях, полюбуйся.
- Значить вязать пришел. А я тебе тогда не сдал.
- Не сдал! Зато другие сдали.
-   Ладно, наливай, Чумаков! Кто старое помянет, тому глаз вон.
- Как скажите, гражданин начальник
- Они глушили водку

      Малышев  рассказал , что от срока  его и Емелю спасло  обращение к министру с  просьбой отправить их в Афганистан, в зону боевых  действий,чтобы,  так сказать, кровью смыть свою вину.
-    А надоумил нас так поступить Турыгин перед которым нам пришлось поползать. Ему тогда звание  полковника присвоили, подобрел он  малость. Походатайствовал , чтобы не  отказали нам, характеристику хорошую дал.  Пришлось такое пройти, врагу не пожелаешь. Многое, пришлось повидать. Узнал я  цену человеческой жизни, узнал людей получше. Признаюсь тебе честно был момент, хотел сдаться дущм+анам и бежать на Запад. Это я - сын фронтовика, понимаешь?   Вот как государство мне отплатило  за добросовестную службу. Посадить хотели как обычного уголовника! Меня –кто за родину жизни бы своей не пожалел. Ладно , чего уж там. Ты тоже хлебнул не мало. По глупости своей.
-         А заявление твоего  соседа - вот оно, -  Малыш  смял его костлявыми пальцами  и  взяв у Чумы  зажигалку,  поджег .  Догорающий  клочок бросил в  пепельницу.
  - Вас же могут наказать за это…
  -  Ты же сам сказал, времена нынче другие
  - У меня на твоего  соседа пьяницу два заявления лежит, да и сам он руки не раз распускал, самогон гнал в квартире. Я ему дал понять, чтобы забыл о побоях, поскольку нечего к чужим женщинам приставать.
Чума недоверчивый от природы, не верил своим ушам. Разве такое возможно? Спросил он себя и сразу же ответил: Теперь все возможно
     У нас много общего с тобой Эдик.  Нас обоих  ненавидят –  за то,  что мы не такие, как все -   не гнемся.   Я,  как  ты,  рано потерял отца. Оба мы жили в бедности.  Пора получить  по счетам с обидчиков.  Я их ненавижу всех! Нет, я   просто их  презираю. Как легко они предали свою страну, они украли у меня веру в справедливость. Теперь мы с тобой, Эдик, повязаны одной цепью. Вместе   мы   перевернем этот город, мы заставим ползать у наших ног этих тварей, возомнивших себя хозяевами жизни.  Мы не будем жалеть их,  как они не жалели нас.
-    Чума сглотнул тяжело ком,  застрявший в горле.  Глаза майора слепили  его   своей  ненавистью к роду человеческому как  сваркой.  Его голос напоминал тот, который звучал в нем во время слуховых  галлюцинаций  все эти годы.  Казалось, его уже ничем нельзя было в этой жизни удивить, потрясти, ошарашить, но возвращение Малышева в его жизнь стала настоящим откровением.