Нарисованный праздник

Нарисованный праздник.

Продолжение рассказа: "Последняя ночь"

Мальчик сидел на жёсткой металлической кровати в углу большого зала бункера, обхватив колени руками. Ему было семь, и Новый год всегда казался чем-то волшебным, с подарками, ёлкой и запахом мандаринов. Но тот мир, где праздники были радостными и тёплыми, исчез несколько недель назад, когда небо стало чёрным от пепла. Теперь их мир ограничивался четырьмя толстыми стенами и гулом генераторов, которые никогда не замолкали.

В бункере было около двухсот человек. Они все были вместе, но каждый чувствовал себя ужасно одиноким. Холодные коридоры, запах сырости и слабый свет ламп, которые едва освещали тесные комнаты. Многие болели: кашель был повсюду. Лекарств оставалось всё меньше, как и еды. Люди сидели в ожидании, не зная, что будет дальше. Время тянулось бесконечно, и каждый новый день был похож на предыдущий.

Ходили слухи, что наверху не осталось ничего. Город, в котором они когда-то жили, превратился в безжизненную пустыню. Говорили, что всё сгорело — дома, деревья, дороги. Земля треснула, а от воды в реках осталась только грязь, отравленная чем-то невидимым. Даже воздух больше нельзя было вдохнуть без боли. Те немногие, кто пытался выйти наружу в первые дни, не вернулись или вернулись, но начали сильно болеть. Никто не знал наверняка, что происходит на поверхности, но каждый представлял это по-своему, и в этих мыслях не было места надежде.

Иногда кто-то включал радио. Оно ловило лишь обрывки эфира, чаще всего гул помех и бессмысленный треск. Но однажды среди этого шума прорвался голос на чужом языке. Кто-то сказал, что это английский. Несколько человек знали его, и переводили для остальных. Вещание, кажется, шло издалека, возможно, из Англии. Но и там, судя по словам неизвестного диктора, всё было так же плохо. Голос в эфире звучал глухо, срывался, будто говоривший вот-вот заплачет. Он рассказывал о разрушенных городах, о холоде, о том, что еды больше нет. В его словах не имелось ни утешения, ни веры. Только отчаяние.

Матвей пытался вспомнить, каким был прошлый Новый год. Тогда они с мамой и папой украшали ёлку в их тёплом доме, а бабушка пекла пироги на кухне. Было весело и уютно.

Сегодня был канун праздника, и взрослые пытались сделать хоть что-то, чтобы этот день не был таким же мрачным, как все остальные. В дальнем углу зала кто-то поставил маленькую свечу. Огонёк дрожал, словно боялся погаснуть в холодном воздухе. Люди собрались вокруг, но никто не говорил вслух о празднике. Лица были серьёзными, усталыми. Каждый думал о своём, о тех, кто остался снаружи, кого они потеряли.

Мама сидела рядом с Матвеем, пригрев его своим горячим телом. Она выглядела такой же измученной, как и все остальные, но пыталась улыбнуться ему, хотя и кашляла постоянно, а иногда и очень сильно. Отец находился неподалёку, разговаривая с другими мужчинами, вероятно, обсуждая, как распределить оставшиеся запасы еды. Его лицо стало суровее за эти два месяца, но он по-прежнему старался не показывать свои страхи.

Матвей посмотрел на мать и тихо спросил:

— А ёлка будет?

Мама поглядела на сына, словно не знала, что ответить.

— Ёлки у нас нет, сынок,  — сказала она тихо. — Но мы можем вообразить, что она есть. Представим, что она стоит прямо здесь, в углу, украшенная огоньками.

Он кивнул, хотя знал, что никакая воображаемая ёлка не заменит настоящую. В бункере даже запаха хвои не было. Только пыль и сырость, а также вонь немытых тел. Где-то в углу снова закашлял мужчина, и этот кашель эхом отозвался в стенах зала. Болезни распространялись быстро, и каждый день кто-то заболевал или начинал слабеть.

Матвей вспомнил Бандита. Он часто думал о своём щенке, представляя, как тот бегает по снегу, как они играют вместе. Но Бандита больше не было. Когда начали падать бомбы, его не оказалось рядом, чтобы спасти. И этот факт был для Матвея больнее всего.

— А Дед Мороз? — вновь спросил Матвей, хоть и знал ответ. — Он найдёт нас здесь?

Мама погладила его по голове.

Её рука была горячей, несмотря на царившую прохладу, а на щеках выступил румянец.

— Конечно, найдёт,  — тихо произнесла она. Но в её голосе не было уверенности, только вселенская усталость.

В углу что-то зашуршало. Это была Лиза, девочка лет шести. Она сидела, скрючившись, перебирая какие-то мелочи, которые удалось собрать перед тем, как все оказались в бункере. В её руках находились цветные мелки, обломанные, но всё ещё яркие. Матвей подумал, что это какой-то абсурд — мелки в мире, где больше нет цвета, где некому рисовать. Но Лиза, видимо, решила иначе.

Она поднялась и подошла к самой дальней стене. Её пальцы сжали зелёный мелок, а другая рука, красный. Раздался сухой скрип, когда она начала водить ими по бетону. Никто не обратил на неё внимания, пока она не закончила.

На стене появилась ёлка. Кривая, корявая, с ветками, которые расходились в стороны, как руки, просящие помощи. Она совсем не была похожа на настоящую. Слишком угловатая, слишком грубая. Но всё равно это была ёлка. Лиза добавила несколько красных пятен, будто игрушек, но они больше напоминали капли крови.

Матвей смотрел на рисунок, и у него сжалось горло. В памяти вновь всплыло, как в прошлом году он вместе с отцом развешивал на ветвях стеклянные шары. Они блестели в свете гирлянд, и в каждом отражались маленькие разноцветные огоньки. Теперь же на этой корявой ёлке не было ни света, ни радости. Только мел, который осыпался на пол, словно пепел человечества.

— Это ёлка? — тихо спросил кто-то из взрослых.

Девочка молча кивнула и отошла в сторону, опустив голову. Её губы дрогнули, но она не заплакала. Здесь никто уже не плакал. Слёзы закончились вместе с первыми днями катастрофы.

— Она похожа,  — пробормотал Матвей, сам не зная, зачем это сказал.

Может, чтобы Лизе не было так обидно. Или, может, чтобы самому поверить, что праздник ещё существует. Даже здесь. Даже теперь.

Но ёлка всё равно казалась чужой, неправильной. Она была как сам этот Новый год — сломанным, выжженным, вывернутым наизнанку.

Мальчик смотрел на слабый огонь свечи, который освещал лица собравшихся людей. Взрослые пытались создать хотя бы видимость того, что это праздник. Один из мужчин достал коробку с засохшими конфетами и начал передавать её по кругу. Конфеты были маленькими, и каждый брал по одной, чтобы хватило на всех из четвёртой комнаты. Никто не говорил о том, что впереди их ждёт. Никто не хотел думать, что может никогда не выйти из этого бункера.

Когда настала полночь, кто-то тихо сказал: «С Новым годом». Эти слова прозвучали почти как прощание, а не как поздравление. Люди молча переглянулись, кто-то попытался улыбнуться, но улыбки выглядели натянутыми, как маски.

Мама обняла Матвея, прижав его к себе, заворачивая в одеяло, а отец подошёл ближе и сел рядом, положив руку на плечо сына.

— Мы справимся, сын,  — тихо сказал отец, но в его голосе скрывалась неуверенность.

Матвей кивнул, но внутри чувствовал пустоту. Он хотел верить этим словам, хотел верить, что когда-нибудь они выйдут из бункера и снова увидят солнце, снег, ёлки. Что они вновь будут вместе с бабушкой, дедушкой, и что где-то там Бандит ждёт его, радостно виляя хвостом. Но даже в его детском сердце эта вера была слабой, как огонёк свечи, который вскоре погас, оставив зал в полумраке.

Тишина заполнила бункер. Матвей закрыл глаза. Он хотел вернуться назад, хотя бы в мыслях, в ту зиму, когда они с мамой и папой украшали ёлку, когда в доме пахло пирогами, когда за окном падал мягкий, пушистый снег. Он пытался представить, что они всё ещё там, в своём доме, а не в этом холодном, мрачном бункере.

Когда он заснул, ему приснился их дом. Он увидел свою комнату — тёплую, освещённую мягким светом. На стенах висели его рисунки, на полке стояли игрушки, которые раньше казались такими важными. Во сне было тихо, спокойно. За окном падал снег, и где-то внизу мама звала его завтракать. В этом сне всё было так, как должно было быть. Мир был цел, и они были вместе.

Но сон оборвался слишком быстро.

Когда Матвей проснулся утром, ему на мгновение показалось, что всё вернулось в норму. Он открыл глаза и, наивно веря в чудо, посмотрел вокруг, ожидая увидеть что-то особенное. Он надеялся на Новый год, на подарки, на что-то, что вернёт ту тёплую атмосферу праздника, которую он так любил. Но вместо этого он увидел мрачные лица людей, слышал приглушённые голоса, шорох шагов. Огонёк свечи давно погас.

Мама не сидела рядом, как всегда. Он огляделся, в поисках её лица, но она лежала неподвижно на своём месте, завернувшись в одеяло. Он позвал её тихо, но она не ответила. Позвал ещё раз, чуть громче, но тишина осталась неизменной. Рядом стоял отец, его лицо было ещё более серым, чем раньше, но он не смотрел на сына.

— Мама? —позвал Матвей, чувствуя, как что-то внутри него сжимается.

Он дотронулся до её руки, но она была холодной.

— Мама…

Отец ничего не сказал. Он просто стоял рядом, сжав кулаки, не в силах произнести ни слова. Мальчик смотрел на мать, не понимая до конца, что произошло, но в душе уже знал. Она больше не кашляла. Её лицо было спокойным, но бледным, слишком бледным. А ещё застывшим.

Почему она ушла, Матвей не знал. Ему никто не объяснил, и он не стал спрашивать. В эти моменты слова не имели смысла. Он просто сидел рядом, смотрел на её неподвижное тело и чувствовал, как что-то внутри него ломается, как последние крохи надежды исчезают.

Теперь будущего не было. Он понял это в тишине первого января. Понял, что никакого чуда не будет. Никакие сказочные Деды Морозы не придут, чтобы подарить им новую жизнь. Всё, что у них осталось,  — это бункер, холодный и сырой, где люди медленно уходили один за другим.

Матвей впервые осознал, что больше нет смысла надеяться. Снаружи был мёртвый мир, внутри — тишина и отчаяние. И теперь, когда мама ушла, этот мрак стал ещё глубже, ещё невыносимее.