Часть 4 Император иллюзий Глава 19 Тайны Александр

ТАЙНЫ  АЛЕКСАНДРИИ

Mel in ore, verba lactis,
fel in corde, fraus in factis.
Мед на языке, молоко на словах,
желчь в сердце, обман на деле.


I.

На устроенном в его честь приеме Цезарь слушал и молчал, молчал и слушал. Вокруг было до неприличия много золота, драгоценных камней и обнаженной женской плоти. В обеденном зале александрийского дворца, где юный Птолемей Дионис и министры его двора пытались сгладить явно неудавшуюся встречу с подношением отсеченной головы Помпея, танцевали сразу шесть групп девушек, бесстыдно выставлявших напоказ свою едва прикрытую яркой косметикой наготу. Аккуратно причесанные и с распущенными волосами, совсем еще дети и уже не раз тронутые мужской рукой, черные, смуглые, белокожие, - все они явно старались выполнить полученный накануне грозный приказ и обратить на себя внимание сурово нахохлившегося римского императора. Увы, безуспешно! Но когда женщин решились заменить танцовщиками-мужчинами, Гай Юлий откровенно поморщился, и звуки флейт и кифар моментально возвратили в зал только что исчезнувших прелестниц. 
А вот тринадцатилетнему мальчику на троне было все равно. Он обжирался сладостями, запивая их разбавленным вином, и находился в состоянии блаженного транса. Что Цезарь, что без него, - Дионис откровенно и довольно простодушно наслаждался очередным сопровождавшимся соблазнительным представлением пиршеством. Гай Юлий перекинулся с ним едва ли парой ничего не значащих фраз на греческом языке и при этом абсолютно не понравился юному царю, впрочем, также как и его министрам.
Неприязнь эта была обоюдной. Император, в свою очередь, лишь изредка скользил ироничным взглядом по перепачканному медовой глазурью лицу Птолемея Тринадцатого, хмурился при виде бегающего взгляда Ахиллы и сухопарой фигуры Теодота и брезгливо отводил глаза от лоснящегося жиром тела Потина. Перед мысленным взором Гая Юлия все еще стояли унизанные перстнями толстые пальцы евнуха, мертвой хваткой подцепившие голову Помпея за редкие пряди его седых волос.
Цезаря раздражало буквально все: золото настенных украшений и золото посуды на столах, громкая, поддерживавшая быстрый ритм танцев музыка, мелькание голых женских тел. Особенно донимал запах благовоний. Резкий, настойчиво проникавший через ноздри до самого мозга, постепенно смешав свою приторность с вонью пропитанной потом кожи, он превратился в запах горелой золы и напомнил императору тошнотворность разлагающейся человеческой плоти.
В душе Гая Юлия зародилось желание подняться и покинуть суматошную круговерть пиршественного зала, однако Цезарь подавил это желание и, повернувшись к занимавшему возле него место Теодоту, спросил:
- Насколько я знаю, Птолемей Авлет завещал Египет Дионису и его сестре Клеопатре.
- Это так, - кивнул головой грек.
- Знаешь, Авл Габиний прожужжал уши всему Риму, взахлеб рассказывая о красоте вашей царицы. Однако я смотрю на женщину рядом с этим мальчиком и не нахожу ее достаточно красивой для восхищения. Неужели я настолько перестал разбираться в женской красоте?!
Действительно, сидящей около брата девушке явно не доставало утонченности в чертах лица и изящества и плавности в движениях. Густо положенная краска увеличивала разрез глаз, но не делала их по-настоящему большими. Короткий, слегка приплюснутый нос вообще терялся на фоне массивных, вывернутых наружу ярко-алых губ. Жестикуляция выглядела настолько резкой, что казалось, будто каждую свою фразу девушка буквально вгоняла в голову своего собеседника.
- Ты прав, - нахмурился Теодот. – Это не Клеопатра. Это ее сестра Арсиноя.
- Вот как?! – на мгновение Цезарь отвлекся от охвативших его неприятных ощущений. – А где же царица?
- На сегодня они со своим мужем несколько поссорились. Маленькая ничего не значащая размолвка, не более, - после минутного замешательства все-таки нашелся с ответом воспитатель Птолемея.   
«Ложь! Откровенная ложь! – подумал Гай Юлий, наблюдая за тем, как невольно потер подбородок Теодот. – Однако в чем? Вот в этом-то мне и предстоит разобраться».
Он хотел задать еще несколько вопросов, когда ощутил вдруг подкатившую к голове пустоту, ту давнюю и страшную пустоту, за которой всегда следовал тяжелый провал в памяти. Духота, шум и запахи сделали свое дело.
- Корнелий! – успел крикнуть Цезарь стоявшему за спиной слуге.
Октавий и Септимий подхватили его с обеих сторон и, поддерживая, вывели из зала в направлении отведенных во дворце покоев, не давая никому заметить мелкие подергивания мышц лица и рук императора.
- Цезарь утомлен событиями последних недель и нуждается в отдыхе! – объявил притихшей толпе возвратившийся через несколько минут Фурин. – Он благодарит всех и просит продолжать ужен и представление без него!

*    *    *

Из черноты небытия Гая Юлия вырвал громкий разговор за дверью. Спорили двое, спорили на повышенных тонах, и один из спорщиков был Септимий Корнелий.
- Корнелий! – слабым голосом позвал слугу Цезарь, и поскольку ответа не последовало, повторил громче. - Корнелий!
Бросая заботливые взгляды, старик вырос на пороге.
- Что там?
- Там человек, назвавший себя Аполлодором.
- Чего он хочет?
- Говорит, что принес тебе подарок от царицы Клеопатры. Я попытался растолковать, что ты занят и никого не принимаешь, но он настаивает. Объясняет, что проник во дворец тайно и с большим трудом. Опасается слуг Диониса и того, что придти во второй раз ему просто не удастся.
- Так впусти его.
- Но ты же плохо себя чувствуешь!
- Уже ничего. Все нормально. Приведи этого Аполлодора.
Проворчав что-то по поводу людского любопытства, которое вечно губит здоровье и сокращает человеческую жизнь, Корнелий скрылся за дверью, чтобы впустить в комнату огромного роста молодого грека с едва сдерживаемым туникой мускулистым торсом и мощными мышцами рук. Аполлодор напоминал вырвавшегося из бездны Тартара титана. Вошедший держал на руках скатанный ковер.
- Великий Цезарь! – бережно кладя к ногам императора свою ношу, грек склонился в почтительном поклоне. – Царица Клеопатра шлет тебе свои приветствия и этот скромный подарок. Однако он не предназначен для чужих глаз.
Что-то в его голосе заставило Гая Юлия подумать, что Аполлодор не лжет, и «подарок» действительно следует рассмотреть в одиночестве.
- Септимий, оставь нас, - попросил Цезарь возвышавшегося за спиной грека слугу.
- Но, хозяин, он же может оказаться убийцей! – запротестовал Корнелий.
- Он не вооружен, - улыбнулся Гай Юлий. – К тому же посмотри на него. При желании этот Геркулес и без оружия справится с такими двумя стариками, как мы, одной левой. Так что иди спокойно.
Едва недовольный слуга скрылся за дверью, Аполлодор принялся осторожно раскатывать принесенный сверток.
Обычный, самый обычный ковер, даже без всякого рисунка. Насмешка? О, нет. Под последними витками покрытия просматривались очертания чьей-то фигуры. Женской фигуры. Довольно изящной женской фигуры. Ожидание было недолгим, и совсем скоро его взгляду предстала обнаженная стать божественно прекрасной девушки лет двадцати – двадцати пяти. Другая могла бы стесняться, но эта, - эта, напротив, царственно выпрямилась во весь рост и, не сводя глаз с лица императора, произнесла на чистейшем греческом:
- Царица Египта Клеопатра рада видеть и приветствовать Цезаря в своем дворце!
- И я рад приветствовать тайно проникшую в «свой» дворец царицу! – в то, что прекрасная незнакомка не кривит душой, он поверил сразу. Рабыни не носят золотых диадем со знаками царского отличия, не пользуются столь дорогими благовониями и косметикой, не обладают такой осанкой и изяществом, а, главное, не говорят на таком изумительно чистом, давно забытом в простом общении языке. Последний раз он слышал подобную речь в школе Аполлония Молона, на Родосе, а потому ответил с радостью, в том же самом стиле и не на латыни, а по-гречески.
- Спасибо, Аполлодор, - нагая фигурка повернулась в сторону грека. – Можешь собрать это, - девушка указала на ковер, – и идти.
Послушный гигант исчез спустя несколько мгновений. Они остались одни.
- Ты еще жив, Цезарь? – неожиданно, но довольно спокойно спросила царица, садясь на предложенное Гаем Юлием кресло. Она села, по-мужски широко расставив свои будто выточенные из коричневато-желтого мрамора ноги, позволив ему подробно разглядеть во время затянувшейся паузы соски крупной аккуратной груди, плоский живот и почти полностью лишенное волос пространство между бедрами. В ее поведении не было игры или нарочитого желания соблазнить его. Клеопатра вела себя с естеством приготовившейся к прыжку дикой кошки.
- У тебя есть сомнения в том, что ты разговариваешь не с трупом?! – усмехнулся Цезарь.
- Нет, - ее улыбка оказалась столь же очаровательной, как и безупречно правильный греческий говор. – Впрочем, как ни странно, но я тоже еще жива. Наверное, они надеются убить меня твоими руками и потому не слишком торопятся. Расправятся со мной, а потом устроят маленький «несчастный случай». Скажем, на охоте. Ты любишь охоту, Цезарь?
 - Не очень. Бесполезное времяпрепровождение. Но люблю скакать на лошади. Знаешь, успокаивает и помогает сосредоточиться.
- Ну, тогда, наверное, устроят обрушение какой-нибудь стены в то время, когда ты будешь проходить мимо. Может быть, при этом они даже пожертвуют кем-то из «своих». Должна же быть хотя бы видимость случайности. Да, - она уверенно тряхнула головой, – именно так. Отравить тебя они не решатся. Слишком большой скандал и непредсказуемая месть Рима. А так. Воля богов, и все тут!
- Позволишь уточнить, кто они?
Клеопатра задумалась, положив локти на бедра и свесив руки между по-прежнему расставленными коленями. Теперь перед ним сидела не царица, а обыкновенная девушка, по жизни которой явно проехалось колесо судьбы; и проехалось не один и не два раза.
- У меня было три сестры и два брата, - тихо заговорила Клеопатра. – Клеопатра VI умерла от неизвестной болезни. Беренику, после того, как Габиний возвратил ему утерянный трон, отец приказал убить. Архилоху, никем не признанному мужу Береники, тогда повезло: он погиб в бою. Сестрице повезло куда меньше. Палач зажарил ее на медленном огне. Отец не пощадил Беренику, хотя спал с нею. Впрочем, он спал со всеми своими дочерьми. Перед казнью ей вырвали язык, но все равно она очень кричала. Кричала, когда вытапливаемый из пузырившейся кожи жир стекал на разложенные под решеткой раскаленные угли. Как она кричала! Чтобы заглушить ее вопли, отец принялся наигрывать мелодии на авлосе. Он играл и улыбался.
- Откуда ты знаешь такие подробности?
- Я была там. Птолемей Авлет приказал привести на казнь всех своих детей. Чтобы знали и помнили, как наказывается предательство и попытка узурпировать законную власть. К тому же, в это время он уже спал со мной. Мне ведь было четырнадцать, и я была красивой. Отец хотел, чтобы я поняла и то, как карают неверных наложниц.
Клеопатра помолчала.
- А Арсиное тогда было только девять. Она и в детстве была дурнушкой, однако Авлет спал потом и с нею. Правда, меня любил больше. Потому и женил на Птолемее Дионисе, и завещал египетский трон нам обоим.
- Тогда почему тебя не было сегодня в зале? – поинтересовался Цезарь. Рассказ не произвел на него слишком большого впечатления. Обычная жизнь обычного царского дома. Бывает и не такое.
- Я уже давно прячусь по углам и жду яда в кубке вина или стилет в спину. Теодот, Потин и Ахилла жаждут править Египтом без моего участия. Дионис просто игрушка в их руках. Глупая послушная игрушка. Таким они его воспитали, таким он останется на всю жизнь.
- Жизнь способна изменять людей, - Гай Юлий покачал головой. – И даже очень.
- Только не в Египте. Египет – это тысячелетняя стабильность. Время остановилось здесь раз и навсегда.
- И что же, убив тебя, они сделают царицей Арсиною? – поинтересовался император. Жестикуляция и движения Клеопатры, исходивший от ее тела легкий приятный аромат сделали свое дело: вместе с политическим интересом в нем постепенно пробудился и интерес мужчины.
- Нет. Когда придет время, они подыщут Птолемею дурочку из знатных. Арсиноя весьма своевольна и ведет свою игру. У нее есть Ганимед, евнух Ганимед, который тоже не прочь поруководить египетской политикой.
- Для чего девушке евнух? – пожал плечами Цезарь.
- Не скажи. В Арсиное живет страсть не к мужчинам, а к женщинам. У нее есть свой гарем, и Ганимед - его хранитель, верный поставщик новых прелестниц и не менее верный наперсник тайных забав Арсинои. И при этом ущербный Ганимед жаждет власти, и жаждет ее не меньше Потина. Несостоятельные в одном, оба они хотят компенсироваться на другом поприще. Они ненавидят друг друга. Вполне возможно, что я пока жива еще и по этой причине.

*    *    *

Несмотря на всю привлекательность египетской царицы, скорее всего, он все же сумел бы сдержаться. Он помнил о Кальпурнии, у него только что был приступ, и его, повидавшего так много разных женщин, последние интересовали все меньше и меньше. Да и что они могли предложить искушенному в любовных делах Цезарю?! Молодое, но вполне ординарное тело? Свое глупое восхищение его умом, обаянием и мужскими достоинствами? Бессмысленное щебетание в попытке понять, вечно стоявшие перед ним проблемы? Все фальшь. Им были нужны физическое наслаждение и материальное благополучие; второе, как правило, чаще. Клеопатра не составляла исключение. Ей требовалось куда больше: ей была необходима и роскошь, и еще, ни много - ни мало, трон Египта.
Гай Юлий выстоял бы в этой полулюбовной – полуполитической игре, и вполне возможно в дальнейшем помог бы Клеопатре удержаться на престоле без всяких альковных сцен, однако с этой женщиной все обстояло иначе и выглядело по-другому. Она была необычной во всем: в мыслях, словах, жестах и поведении. А необычное явление всегда будоражит наше любопытство. Именно поэтому он сдался.
Когда в процессе их беседы Клеопатра вдруг скользнула с кресла к его стопам, коснувшись губами кончиков пальцев обутых в сандалии ног Цезаря; когда взору Гая Юлия предстали изгибы ее кошачьей спины и упругие округлости вожделенно подрагивавших ягодиц; когда император услышал безукоризненно построенную на греческом языке и произнесенную с придыханием фразу: «Я пришла не только поговорить с Цезарем и посмотреть на него, я пришла просить Цезаря о снисхождении и любви!», он сдался.
Такой безумной страсти он не испытывал никогда, даже с Помпеей, даже с Сервилией! Менялись положения и позы, движения тел то ускорялись до бешеной скачки, то затихали, будто пойманные штилем морские волны, сквозь губы любовников то и дело прорывались стоны и выкрики на трех известных им языках: греческом, латинском и египетском. Отметить, что эти возгласы носили цензурный характер, не позволила бы совесть даже распоследнего из римских уличных бродяг. Они откидывались на подушки, замирали на несколько десятков вздохов, после чего искушенный язык и пальцы царицы поднимали его плоть к новым «подвигам». И было им несть числа.
Хуже всех чувствовал себя не отходивший от двери Корнелий. Прекрасно понимая, что не может войти, но, слыша доносившиеся из комнаты звуки, он с трудом перебарывал в себе заботу о здоровье хозяина. Однако на этот раз здоровье не подвело Цезаря ни в чем.
- Ты самый лучший в мире любовник! – последние слова, которые произнесла изможденная Клеопатра, прежде чем уснуть в лучах восходящего рассветного солнца, заставили Гая Юлия вспомнить о многом. О проведшем бессонную ночь под его дверью Корнелии, о неспокойной политической обстановке в Египте и Риме, об обманутой Кальпурнии. Успокоив Септимия, Цезарь сел к столу, где принялся набрасывать слова своего обращения к всесильным министрам египетского двора.

*    *    *

 - Наши дела значительно осложнились, - Теодот вызвал Потина и Ахиллу на чрезвычайно ранний по дворцовым меркам совет. – Клеопатра в комнате Цезаря. Мало того, она в постели Цезаря.
- Шлюха! – скрипнул зубами евнух.
- Да, шлюха, но надо признать, что очень ловкая шлюха, - с угрозой в голосе заметил Ахилла. – Я еще выясню, как ей удалось проскользнуть внутрь дворца, и тогда кому-то очень не поздоровится!
- Поздно! Слишком поздно! – развел руками Теодот. – Теперь нужно срочно придумывать, как нам выправить сложившуюся ситуацию.
- Убить! Немедленно уничтожить обоих! – задрожали жирные щеки Потина: трус теряет осторожность только в двух случаях, - когда заведомо знает, что не получит отпора, и от страха. На этот раз евнуха охватил не просто страх. Представляя дальнейший ход событий, Потин буквально трясся от ужаса.
- Довольно смелое заявление, - охладил евнуха Ахилла. – Что касается Клеопатры, оно вполне выполнимо. А вот, что касается Цезаря…. Боюсь, что, даже собрав все сосредоточенные в Александрии воинские подразделения в один кулак, мы все равно не сможем одолеть три тысячи прекрасно обученных римских легионеров. Следовательно, Цезарь для нас недоступен.
- Сет забери твои умные рассуждения! – теребя рукава халата, возопил Потин. – Скажи лучше, что ты предлагаешь?!
- Не много, но и не мало. Вы с Теодотом позаботитесь о том, чтобы предупредить любые действия римлян в столице; вплоть до применения военной силы: если не победить, то хотя бы надежно блокировать Клеопатру и ее сторонников….
- А ты?! Что в это время будешь делать ты?! – перебил военачальника евнух.
- Я? Я буду делать то, что мне и положено. Отправлюсь в Пелусий. Там сейчас сосредоточено около двадцати тысяч солдат. Надеюсь, для того, чтобы одолеть Цезаря, такой армии будет вполне достаточно.
- По-моему, вы просто сошли с ума, - выслушав обоих, заметил Теодот. - Допустим, что, на мой взгляд, выглядит весьма неопределенным, вскоре мы увидим у своих ног трупы Цезаря и Клеопатры. Но что дальше? Вы думаете, Рим спокойно перенесет подобное оскорбление своего величия и не придет сюда, чтобы отплатить за такую пощечину?! 
- Во-первых, Птолемей Дионис по-прежнему остается единственным законным наследником престола, - спокойно ответил Ахилла.
- Птолемей – да, но не его министры! К тому же существует Арсиноя и еще Птолемей XIV.
- Теодот, существует еще и «во-вторых». Во-вторых, обстановка в самом Риме достаточно далека от единодушия и политического спокойствия. Бесспорно, что Цезарь одержал верх над Помпеем. Но остались сами помпеянцы. Уничтожив главу государственного переворота, мы окажем им такую услугу, забыть о которой не так-то просто.
- Это точно, - скептически усмехнулся воспитатель Диониса. – Куда проще избавиться от тех, кто оказал эту самую услугу.
- Давайте предоставим событиям развиваться своим чередом, - несколько успокоившись, примирительно поднял толстые ладошки Потин. – Привести армию в Александрию действительно стоит, и следует сделать это как можно скорее. Ведь тогда мы попытаемся сесть за стол переговоров с Цезарем с позиции силы, а не слабости. Римлянин упрям, но нам необходимо попытаться выторговать жизнь Клеопатры. При этом можно надеяться на то, что, потеряв раздражающий фактор, Гай Юлий, вполне вероятно, успокоится и поведет себя разумно. Параллельно отправим письмо к сыновьям Помпея. Напишем, что смерть их отца – глупая случайность, ошеломившая нас не меньше, чем его сторонников. Свалим все на ненависть римских центурионов к своему бывшему командиру. Дождемся ответа. Если он последует, то, возможно, этот шаткий мостик окажется вполне прочным для того, чтобы выдержать нас троих.
- Или утопить в бушующих политических волнах, - пожал плечами Теодот. – Все, сказанное тобой, Потин, слишком расплывчато и не надежно.
- К сожалению, друзья, наш выбор небогат, - поддержал евнуха Ахилла. – Шанс маленький, но он все же есть и его следует использовать.

*    *    *

Гай Юлий появился в тронном зале вместе с Клеопатрой. Взгляд одетой в церемониальный наряд царицы лучился торжеством и ненавистью. Первой его не выдержала Арсиноя, потихоньку проскользнувшая за спину брата и оставшихся вдвоем Теодота и Потина. Министры глаз не опустили, однако фигуры обоих выдавали напряжение. Расслабленнее всех выглядел Птолемей Дионис. Получив на вчерашнем пиру полный ворох удовольствий, мальчишка даже позволил себе улыбнуться в сторону шагающей позади Цезаря сестры.
- А вот и наша дражайшая половина. Где ты пропадала все это время, Клеопатра? Я успел соскучиться. С тобой весело, а эти, - Дионис обвел шутливым жестом свое ближайшее окружение, – надоели мне своими нравоучениями. И потом, разве место жены не рядом с ее мужем? Придется подумать о твоем наказании, сестрица. Как твое самочувствие, Цезарь? – не переводя дыхания, продолжил юный царь. – Ты так рано покинул нас. Ты пропустил самое интересное представление. Мой конь лишил девственности служанку Арсинои. Она кричала, и было много крови.
- Это было вчера, ваше величество, - спокойно ответил император, восходя на тронное возвышение и опускаясь в придвинутое легионерами кресло. Клеопатра заняла трон, пустовавший рядом с троном брата. – Сегодня пришла пора заняться нашими делами, - Цезарь достал заранее приготовленную табличку. – Рим рассмотрел положение дел в Египте. Следуя воле твоего отца, Птолемея Авлета, сенат и народ Рима решил восстановить справедливость. Отныне на египетском троне безоговорочно правят царь Птолемей Дионис и царица Клеопатра. Это первое. Птолемею XIV и Арсиное достается в управление островная часть государства. Это второе, - Гай Юлий выдержал паузу, наблюдая за реакцией царя и его министров. Министры хмурились, мальчик на троне по-прежнему сиял блаженной улыбкой. – И третье. За свои посреднические усилия Рим требует немедленного возврата десяти миллионов золотых денариев. С оставшимся долгом Птолемея Авлета в семь миллионов пока можно подождать.
Грянувший посреди зала гром наверняка произвел бы меньшее впечатление, чем последние слова Цезаря. Глаза Теодота расширились, толстые пальцы Потина сжались в кулаки, Арсиноя охнула от неожиданности. Даже с лица Диониса сползло не покидавшее царя радужное настроение: что-что, а считать этот мальчик все же умел.
- Это же разорение государства, - высказался, наконец, Потин.
- Отнюдь, - передавая министру табличку с указом, спокойно заметил император. – Не разорение, а разумное предложение жить по средствам. Вчерашний пир, на мой взгляд, был слишком расточительным. Деньги, потраченные на его устройство, вполне могли пойти на погашение долга. Если же при этом поскрести по закромам дворцов приближенных его величества, то означенную сумму получится взыскать достаточно быстро и без большого напряжения.
Теодот и Потин мгновенно нахмурились: он замахивался на святая-святых, этот неугомонный Цезарь, он поднимал руку на их собственные карманы.

*    *    *

Второй совет, состоявшийся в александрийском дворце в этот день, произошел в покоях Гая Юлия спустя полтора часа после беседы в тронном зале. Присутствовали трое: Цезарь, Клеопатра и Октавий. Увидев рядом с императором незнакомую ему женщину, Фурин невольно поморщился. Он привык к тому, что мужчины решают свои проблемы в обществе мужчин. Однако сообщенная царицей информация заставила его насторожиться.
- Мои люди донесли мне, что Ахилла отправился в Пелусий. Там расквартирована египетская армия. Почти двадцать тысяч воинов.
- Отправился до или после нашей встречи с Дионисом? – поинтересовался Цезарь.
- Разве ты видел его в тронном зале? – вопросом на вопрос ответила ему Клеопатра.
- Это плохо. Значит, они опережают нас. По крайней мере, в своих замыслах. Они явно что-то задумали и следуют намеченному плану.
- Все их мысли могут заканчиваться лишь одним – моей смертью, - пожала плечами царица.
- Прости, но и к твоей смерти можно идти разными дорогами. Они выбрали наиболее масштабный путь – уничтожить тебя вместе со мной. Или вынудить меня пойти на переговоры и выторговать смягчение уплаты долга, изменение расстановки сил на египетском Олимпе или твою жизнь. А может быть, и все сразу.
- Ты выдашь меня? – голос женщины дрогнул.
- Политик не выдает своих союзников, - губы императора тронула легкая ироничная улыбка, – если, конечно, этого не требуют политические обстоятельства. Но я предпочитаю делать обстоятельства сам. А потому, - Цезарь повернулся к Фурину, – Гай Октавий, тебе предстоит выполнить весьма важное дело. Мы вполне могли бы выстоять против семикратно превосходящей нас армии, однако, не против всей Александрии. Толпу народа с горсткой из трех тысяч легионеров не остановить даже при поддержке богов. Отправляйся в Киликию и Сирию. Я напишу письмо Митридату Пергамскому и Кальвину. Гней Домиций даст тебе один легион, а Митридат выступит со своей армией по суше. Если все пойдет как надо, то нам останется продержаться не более месяца-двух. Не слишком много, но поторопись.
Гай Юлий писал быстро, и, тем не менее, Октавию хватило времени рассмотреть Клеопатру во всех подробностях. Красивая, но самолюбивая и чересчур властная гордячка! Он сделал свой вывод и пронес его через свою жизнь, до самой гибели египетской царицы. Многие впоследствии говорили, что будущий первый император Рима возненавидел Клеопатру за то, что она пыталась отобрать у него наследование власти после смерти Цезаря. Кто знает? И все же вряд ли, потому что в то время в республике не существовало и самого понятия наследования власти; не существовало не то, что на деле, но даже в умах политиков.
- Ты чем-то недоволен, мой мальчик? – вручая послания, поинтересовался не упускавший ни единой детали Гай Юлий.
- Стоило ли привлекать к нашим тайнам женщину? – вполголоса заметил Фурин.
- Здесь нет женщины, - Цезарь, напротив, говорил достаточно громко, чтобы успокоить напрягшую зрение и слух царицу. – Я уже сказал: в настоящий момент здесь только союзники.
И все же, отплывая из Александрии, Октавий имел непродолжительный разговор с Корнелием.
- Присмотри за ним. И, если придется, то защити от этой «свернувшейся в клубок змеи».
- Если опасность придет извне, то совершенно излишне просить меня позаботиться о человеке, который мне дороже жизни, - вздохнул старый слуга, – но, скажи, как защитить Цезаря от самого Цезаря?


II.

Тринадцатилетний мальчик и на троне остается всего лишь мальчиком. Его настроения способны меняться каждый день и даже несколько раз на дню. Когда со столов во дворце исчезла золотая и серебряная посуда, и Дионису объяснили, что она ушла на монетный двор на переплавку в денарии для Цезаря, юный царь насупился и ходил мрачным почти целую неделю. Однако когда Гай Юлий любезно пригласил Птолемея XIII посмотреть на тренировку римских легионеров, когда Дионис увидел, как маршируют воины и играют на солнце солдатские гладиусы, когда мальчику дали подержаться за настоящий меч, в его душе снова воцарились радость, спокойствие и благостное расположение к императору.
- Цезарь спит с Клеопатрой, с твоей сестрой и женой царя Египта, - пытаясь пробудить гордость и ревность, уверял Птолемея Потин.
- Ну, и что с того, - отмахивался Дионис. – Кто только не спал с этой шлюхой! Если римскому военачальнику нравится подбирать объедки, пускай делает то, что я обязан делать по долгу перед законами государства. Я разрешаю ему это.
- Но Клеопатра настраивает римлянина против тебя, - нашептывал с другой стороны трона Теодот. – Она видит себя единоличной владычицей страны. Ей недостаточно одного только подтверждения собственных прав. Она жаждет твоей смерти и подговаривает римлянина на убийство.
- Нет-нет, господа советники, - продолжал не соглашаться мальчик, – Цезарь честен. Он уважает меня. Наши отношения с ним вполне благожелательны. Ведь подтвердил же он мои права на царствование? Да, подтвердил! И не его вина, что мой отец задолжал Риму такие баснословные деньги. Долг чести требует возврата. Наоборот, Гаю Юлию следует сказать спасибо за то, что он не потребовал всю сумму сразу, что не пришел взыскивать ее силой и что терпеливо ждет, пока вы не соберете нужное количество монет.
Вседержавным министрам оставалось лишь разводить руками.
- Лучше бы он был древним стариком, - в сердцах восклицал Теодот. – Старость ревнива и подозрительна. А этот мальчишка просто удручает меня.
И тогда Потин предложил хитрую ловушку.
Спустя несколько дней во время царского обеда скончался один из рабов. Казалось бы - мелочь, однако это был раб, в обязанности которого входило пробовать подаваемые к столу кушанья! Молодой мужчина вдруг побледнел, зрачки его глаз закатились кверху, на губах появилась кровавая пена. Раб медленно сполз вдоль стены и забился в предсмертных судорогах.
- Вот видишь! – почти торжествующее завопил в лицо перепуганному Дионису Потин. – Мы же говорили тебе! Клеопатра не оставит тебя в покое, и Цезарь всегда пойдет ей навстречу!
Капля переполнила чашу недоверия. Взбудораженный Птолемей даже не помнил, как оказался на переполненной народом дворцовой площади. Размахивая руками, мальчишка в развевающихся золотых одеждах носился от одного александрийца к другому, хватал людей за руки и вопил истошным голосом:
- Все кончено! Меня хотят убить! Спасите своего царя! Клеопатра и Цезарь жаждут моей смерти! Помогите!
Наблюдавший за событиями со ступеней дворцовой лестницы Теодот искусно руководил разворачивавшимся действием. Грек тихонько шепнул несколько слов начальнику стражи, попросив не только не останавливать Птолемея, но, наоборот, сгонять на площадь как можно больше людей из ближайших улиц и переулков.
Когда Гаю Юлию доложили о поднятой шумихе, император распорядился немедленно возвратить мальчишку в покои, отправив для этого несколько легионеров. Не тут-то было! Толпа не собиралась отдавать царя в руки римлян. В солдат полетели палки и камни. Пролилась первая кровь. Взбешенный центурион послал за подкреплением и обнажил гладиус:
- Прочь! Прочь александрийское отребье! Дорогу Риму!
Мало кто из собравшихся вокруг людей понимал латинскую речь, но слово «Рим» звучит одинаково на всех языках, а интонации и перекошенное злобой лицо римского офицера не оставляли сомнений в смысле и качестве его высказываний. Центуриона взяли в кольцо, сбили с ног и принялись топтать ногами. Легионеры поспешили на помощь, устроив откровенную резню. К раненым прибавились убитые; десятки тел. Толпа дрогнула, откатившись назад, и юный Дионис оказался в руках с трудом поднявшегося с земли центуриона. Птолемей все еще продолжал выкрикивать бессвязные слова, так что офицеру пришлось заткнуть ему рот своей испачканной в пыли рукой.
Видя всеобщую нерешительность, Теодот решился форсировать события. Ему хотелось покончить с римлянами сегодня и навсегда.
- Освободить царя! – последовал приказ начальнику дворцовой стражи.
Перемещение вооруженных египетских солдат подбодрило горожан на площади, и толпа снова угрожающе двинулась вперед.
Все закончилось с появлением из дверей дворца когорты легионеров. Опыт и численный перевес! И еще двойной залп, сделанный шедшими за спинами пехотинцев лучниками. Уже через мгновение, давя друг друга, люди ринулись в боковые улицы. В пыли остались трупы и стонущие раненые. У самого подножья лестницы застыло безжизненное тело Теодота. Одна из стрел пробила грудь грека прямо в области сердца, другая, пронзив щеку, впилась в горло. 

*    *    *

К вечеру территория дворца разделась на две четкие половины. Северную, открытую к морскому заливу часть занял Цезарь со своими солдатами и захваченной царской семьей: Клеопатра, оба Птолемея и Арсиноя; в южной расположился поддерживаемый столичным гарнизоном и народом Александрии Потин.
Из четырех потомков Птолемея Авлета на свободном положении оставалась одна только Клеопатра, остальные чувствовали себя пленниками и были ими на самом деле.
- Дурачок, - почти ласково сказал Гай Юлий представшему перед ним перепуганному Дионису, – если бы я хотел убить тебя, то сделал бы это давным-давно. Но я не убиваю детей, тем более, просто так. А политические соображения требуют, чтобы ты жил. Так что живи, и живи спокойно.
В самом начале противостояния определить, кто кого осадил, казалось делом довольно трудным. Римляне свободно передвигались по дворцу и выходили в город за едой. Единственным показателем того, что стороны находятся в состоянии необъявленной войны, было усиление постов охраны, передвижение легионеров по городу в количестве не меньше центурии, а то и манипула солдат, и полное запрещение контактов отпрысков царственной династии со своими подданными.
Клеопатры данные ограничения не касались. Царица проходила везде и всюду, по крайней мере, до тех пор, пока в городе не появились воины регулярной египетской армии. Осада стала окончательной, когда в гавань Александрии вошло около пятидесяти боевых судов египетского флота. И хотя с едой дела обстояли достаточно хорошо (искушенный в блокадных делах Цезарь успел сделать достаточные запасы провизии), зато у римлян начались трудности с пресной водой. Ахилла рассчитывал дожать римлян если не голодом, то жаждой.
- На старых планах дворца должны быть указаны места колодцев, - развеяла опасения Гая Юлия Клеопатра. Она по-прежнему проводила со своим кумиром каждую ночь, насыщенную, несмотря на ворчания Корнелия, пылкой страстью и бесконечными любовными ухищрениями. Точнее страсть искусно разыгрывала юная «жрица» богини любви Хатхор, Цезарь же спокойно наблюдал за поведением всех детей Птолемея Авлета, делая свои тайные выводы.
- Хорошо бы еще иметь эти карты, - резонное замечание императора заставило Клеопатру прервать ласки и бросить в сторону Гая Юлия недовольный взгляд.
- Утром эти бумаги лягут на твой стол, а сейчас, любимый, давай не будем отвлекаться от более серьезных дел.
- Давай, - усмехнулся Цезарь: игра в любовь забавляла его, не вызывая чрезмерного напряжения сил и эмоций. Он даже достаточно легко успокоил поднявшую поначалу голову совесть. Ведь теперь он не изменял Кальпурнии, да-да, совершенно не изменял. Он вел политическую игру. А в политической игре хороши все средства и методы.
В том, что в стенах александрийского дворца разворачивается большая игра, Цезарь уверился почти сразу. Во-первых, потому, что интриговали абсолютно все дети египетского царя, даже девятилетний Птолемей XIV, не говоря уже о Дионисе и Арсиное. И почему тогда, спрашивается, этого не должна была делать умная, хитрая и взрослая Клеопатра? Во-вторых, здесь, как и в Риме, также существовали две политические группировки: греческая, занимавшая многие государственные посты, более утонченная, образованная и рассудительная (именно к ней и принадлежала молодая царица), и египетская, стремившаяся вернуть утраченные несколько веков назад бразды правления, замешанная на тысячелетних устоях древнего царства, темная и фанатичная. Ее представители пытались разыгрывать карту Арсинои. Мужская ветвь Авлета всерьез не рассматривалась ни одной из партий. И, в-третьих, Клеопатра сама выдала собственную игру своим неукротимым напором.
Как-то, месяц спустя, Гай Юлий задал ей неожиданный вопрос:
- Послушай, у всех женщин в течение месяца бывают дни недомоганий, когда им не следует вступать в интимную близость с мужчиной. Я же сплю с тобой вот уже шестую неделю подряд, и ни единого намека на что-либо подобное не вижу. Ты бесплодна?
- Наоборот, мой повелитель, - голос Клеопатры моментально сделался проникновенно-грудным; в нем появился убаюкивающе-бархатный оттенок, – я не истекаю месячной кровью потому, что ношу под сердцем ребенка; твоего ребенка, Цезарь.
- Не слишком ли рано? – попробовал сопротивляться Гай Юлий.
- Я забеременела в одну из первых наших ночей, - с излишним рвением произнесла царица, глядя ему прямо в глаза с наигранной правдивостью. – И не в последнюю очередь виной этому послужила твоя мужская сила, любимый.
Он промолчал, не желая уличать свою египетскую союзницу во лжи, ибо знал: после ребенка Бриксты у него не могло больше быть никаких детей. Галльские зимы не особенно повлияли на его мужские качества, но сделали Цезаря бесплодным. Заподозрив нечто неладное, уже в первое свое появление в Риме император посетил весьма известного архиатра, который и подтвердил все его неясные подозрения.
- Ты рад? – настойчиво продолжала искать взгляд Гая Юлия Клеопатра и, получив сопровождавшийся лучезарной улыбкой утвердительный кивок, проворковала. – К лету я рожу тебе мальчика. Цезарион станет законным наследником египетского престола. Твоим наследником, Цезарь.

*    *    *

После того, как идея повлиять на поведение римлян с помощью жажды провалилась, Ахилла и Потин предложили Гаю Юлию сесть за стол переговоров.
- Дионис в обмен на беспрепятственное отплытие в Италию.
- А Клеопатра? – поинтересовался Цезарь.
- Можешь забрать эту шлюху с собой.
- А египетский долг?
- Разве твоя жизнь не стоит пресловутого долга? – ни Потин, ни тем более Ахилла так и не уловили скрытую в словах императора иронию.
- Моя жизнь стоит дороже, - согласился Гай Юлий, – однако, похоже, я не слишком тороплюсь в Рим. Господа, мне нравится ваше «гостеприимство». Да к тому же в последние недели я по-своему привязался ко всем царским детям. Не только к Клеопатре, но и к Птолемею Дионису.
На этот раз Цезарь даже не скрывал издевки в своем голосе, а потому, провалив переговоры, Ахилла отдал приказ о ночном штурме северного крыла дворца.
Предполагавший подобный исход событий Гай Юлий заранее заготовил с помощью людей Клеопатры несколько лодок, наполненных пропитанными маслом тряпками и древесиной. В момент атаки ему оставалось лишь отдать приказ вывести их от стен дворца в направлении ничего не подозревавшего флота. Брандеры вспыхнули в положенном месте. Огонь мгновенно перекинулся на борта трирем, вызвав переполох и пожар небывалой мощи. Горели корабли, горели склады и доки, горели прилегающие к порту жилые здания. Разбушевавшееся пламя больно лизнуло Александрию, сожрав не только часть ее домов и жителей, но и сорок тысяч свитков знаменитой александрийской библиотеки.
В результате организованный штурм превратился в паническое тушение пожара, что позволило Цезарю переправить на близлежащий Фарос и всех своих солдат, и царскую семью, и беременную Клеопатру. Правда, последние десятки метров до берега самому ему пришлось спасаться вплавь. Один из метавшихся объятых пламенем кораблей опрокинул лодку императора, и Гай Юлий поплыл вперед, работая только правой рукой, потому что в левой в это время находился сверток с табличками начатых им записок о гражданской войне. Больше всего в этот момент Цезарь думал не о своей судьбе или жизни, а том, удастся ли сохранить написанное, и о том, доберется ли до спасительной суши усердно отфыркивавшийся рядом с ним от воды старик Корнелий.
До Фароса доплыли оба.
Остров со знаменитым маяком соединялся с берегом легко охраняемым узким перешейком. Здесь можно было не опасаться нападения посуху. Атака же с моря после гибели военного флота становилась теперь просто невозможной.

*    *    *

Четыре дня спустя он встречал корабли с посланным Кальвином тридцать шестым легионом. По воде прибыло недостающее вооружение, лошади, провиант и почти восемьсот всадников. В открытом бою у египетской армии больше не было никаких шансов на победу, зато рисковать жизнью солдат на узких улочках Александрии Гай Юлий не хотел даже при самых благоприятных условиях. Нужно было выжать противника из города во что бы то ни стало.
Последовали новые переговоры с Ахиллой.
- Потин в обмен на Арсиною и Птолемея XIV, и я гарантирую тебе беспрепятственный уход из Александрии в любом направлении, - на этот раз условия диктовал Цезарь.
- А Дионис? – попытался поторговаться Ахилла.
- Останется при мне в качестве гарантий выплаты египетского долга, - отрезал император. – К тому же, место царя – столица, а отнюдь не окраина его государства.
Военачальник согласился, однако неожиданно взбунтовалась Клеопатра.
- Зачем ты отпускаешь Арсиною? Эта змея немедленно организует сопротивление всем твоим планам. Убей их всех! Ты достаточно силен для этого!
- Сначала пусть Арсиноя убьет Ахиллу. Он представляется мне более опасным соперником, чем, например, Ганимед. Солдаты любят Ахиллу, а Ганимед для них чужак.
- Тогда прикончи Диониса! Оставь трон мне, и я выплачу Риму весь долг Авлета. Ты что же, не доверяешь матери твоего будущего сына?
- Верю – не верю. Клеопатра, мы с тобой играем отнюдь не в детские игры. Я не замараю рук кровью вашей династии. Если чему-то суждено случится, то пусть это что-то произойдет по воле богов. И я не желаю, чтобы история обвиняла Цезаря в убийствах малолетних детей.
Состоявшийся торг закончился отходом египетской армии из Александрии. Приняв Арсиною и ее младшего брата, Ахилла снова направился к укрепленному Пелусию. Ему было еще невдомек, что город уже находился в плотном кольце осады, устроенном Митридатом Пергамским. Гай Октавий пребывал рядом с союзником императора.
Клеопатра настаивала на жестокой казни наконец-то попавшего в ее руки Потина, но Гай Юлий приказал всего лишь отрубить евнуху голову, выставив ее на дворцовой площади в знак того, что подобная судьба ожидает любого противника установившейся в Египте власти, и царице пришлось смириться с решением своевольного любовника в очередной раз. Наедине с собой Клеопатра злилась: несмотря на все ухищрения, ей так и не удалось сделать римлянина пленником своей красоты, обаяния и любовной страсти. А других козырей в ее арсенале было не так уж и много. Оставалось уступать и надеяться, и еще признавать, что Цезарь всегда прав.
Союз Арсинои и Ахиллы продержался ровно десять дней. И когда египетская царевна по совету Ганимеда обвинила военачальника в предательстве, возложив на него всю вину за удержание в плену Птолемея Диониса, судьба командующего египетской армией была решена наброшенной сзади на шею удавкой. Управление войском принял на себя Ганимед. Казалось бы, счастье улыбнулось евнуху, однако улыбка получилась весьма призрачной. Взятие Митридатом Пелусия заставило египтян повернуть в направлении Александрии.
На очередных переговорах Цезарь являл собой саму любезность. Армия желает видеть царя? Пожалуйста. Он дружески обнял Диониса на прощание, заметив на глазах мальчишки слезы. Наверное, это были слезы радости по поводу окончания плена. А может быть, слезы грусти в предчувствии скорого конца. Кто знает?
Сражение между египетским войском и римской армией состоялось двадцать седьмого марта у Мареотидского озера. Зажатые с двух сторон между Цезарем и Митридатом Пергамским солдаты держались до тех пор, пока свита Диониса и Арсинои не обратилась в бегство. Весьма недалекое бегство. Птолемей Дионис утонул при переправе через озеро, его сестра снова попала в плен, который растянулся на три года и закончился ссылкой в Эфес. Птолемею XIV «повезло» больше. В качестве определенного Гаем Юлием нового законного мужа Клеопатры он царствовал еще четыре года, после чего был отравлен женой-сестрой, добившейся-таки единоличного правления над Египтом. Арсиное же еще до своей гибели предстояло пройти за колесницей Гая Юлия в его африканском триумфе. В тот момент раздраженные поведением находившейся в Риме по приглашению Цезаря Клеопатры горожане назло ей «признали» Арсиною «красавицей». Зависть ли к славе, опасение ли за власть или нечто другое заставило царицу, в конце концов, подослать к собственной сестре наемных убийц. Но стоит учесть, что все эти «разборки» в царской семье произошли уже после смерти куда более мирно настроенного императора.

*    *    *

- Мой мальчик, ты справился с порученным тебе делом с честью, - Гай Юлий тепло обнялся с Октавием. – Спасибо тебе.
- Это я должен благодарить тебя, император, за то, что ты дал мне возможность познакомиться и завести дружбу с такими людьми, как Митридат Пергамский и Антипатр. Я гожусь обоим в сыновья, но ни разу не испытал на себе ни тени покровительственного или ироничного отношения. В отличие от Марка Антония я общался с ними как равный с равными.
- Это тот Антипатр, которого Помпей сделал опекуном Гиркана II?
- Помпей тогда был фактическим правителем Азии и еще даже не думал о войне с тобой, - как бы оправдывая поведение своего нового товарища, попытался возразить Фурин.
- Не беспокойся, - улыбнулся Цезарь, – я не отношусь к тем фанатикам, что записывают в «друзья» или «враги» раз и навсегда. Любой человек имеет право на ошибку и право на ее осознание и исправление. Надеюсь поближе познакомиться с ним за ужином и разделить твое доброе отношение к этому иудею.
Ужин прошел в чисто мужской компании, хотя перед ним император все же представил своих союзников законной царице Египта, любезное выражение на лице которой исчезло тотчас же после того, как она узнала, что Гай Юлий проведет вечер вне ее общества.
 - Как ты можешь терпеть возле себя эту женщину? – недоуменно пожал плечами Октавий.
- Ты ошибаешься уже во второй раз, мой мальчик, - вздохнув, произнес Цезарь. – Хотелось бы, чтобы ты скорее учился не делать подобных ошибок. Я терплю, как ты выразился, не женщину, а законную правительницу государства, чье золото и хлеб еще не раз исполнят для Рима свою добрую службу. Она союзница, и нужна мне именно как союзница, а не как женщина. Но не волнуйся, скоро я избавлю тебя от общения с ней. В порту уже готов первый караван с золотом и данью. Его нужно доставить в Италию, и тебе придется сопровождать столь ценный груз.
- Покинуть тебя одного в этом серпентарии?! Ни за что! Ты ведь обещал, что я буду рядом с тобой.
- На войне – да, но здесь больше нет войны, а мне еще многое предстоит увидеть и понять в жизни и устройстве Египта.
- Для чего?! Зачем тебе это, император?!
- Ах, Октавий, Октавий, если ты ревнуешь меня к Клеопатре, - шутливо произнес Цезарь, – то совершенно зря. Для меня не существует женщины, кроме Кальпурнии. Так же как, впрочем, не существует и мужчин, кроме тебя, сынок. Но помимо вас двоих, - голос Гая Юлия сделался серьезным, – есть такие понятия, как государство, политика и власть. Сегодня мне досталась в управление страна, раздираемая сотнями противоречий, ослабленная гражданскими войнами и противостоянием враждующих партий, терзаемая нападениями варваров. Я же хочу оставить после себя сильную и процветающую державу, объединенную под властью одного мудрого правителя. И для того, чтобы начатое дело продолжалось, а не погибло в самом своем зародыше, я должен сделать наше государство единым, политику - правильной, а власть - законной и сильной. Когда-то Рим, как и Египет, управлялся царями, потом стал республикой, а затем наша демократия принялась постепенно изживать себя. Я просто уверен, что на смену ей должна придти новая форма управления.
- Царская?! Но ведь царский Египет уступил республиканскому Риму.
- Египет уступил не Риму, а Цезарю, - поправил Фурина император. - А чтобы сказать что-либо о царской власти, я должен внимательно посмотреть на нее изнутри.


III.

  Три оставшихся месяца своего пребывания в гостях у Клеопатры он провел в плавании с царицей к верховьям Нила. Гай Юлий попросил показать ему страну, и предприимчивая женщина мгновенно ухватилась за эту просьбу. Еще бы! Какая прекрасная возможность побыть наедине, вдали от суетного двора! Какая возможность очаровать Цезаря, чтобы затем управлять им в своих интересах! Какая возможность лишний раз поговорить о будущем наследнике!
Беременность! Ах, эта беременность! Насколько необходимая, настолько и раздражающая! Как она мешала ей переходить от умных разговоров о политике, государственном устройстве Египта, истории ее династии и египетских фараонов к занятиям любовью! Юная правительница совершенно искренне считала, что завоевать мужчину, можно только двумя путями: разнообразной сытной едой и постелью. Однако с Цезарем что-то шло явно не так, как с другими мужчинами. Он мало ел и почти не интересовался ее прекрасным, чуть подпорченным растущим животиком телом. А когда Клеопатра попробовала подложить в его постель своих служанок, Гай Юлий просто выставил их за дверь отведенной ему на царском корабле каюты.
 Зато он подробно расспрашивал ее обо всем, что касалось престолонаследия, о династических заговорах и государственных переворотах, о народных восстаниях и войнах. Он очень удивился, когда узнал, что Египет практически ни разу не стоял на пороге широкомасштабной гражданской войны, и поразился тому, какую роль в жизни простого народа играет искусно культивируемая жрецами религия.
- Они на самом деле верят, что за каждым событием стоит воля одного из ваших многочисленных богов!
- Разве римляне ведут себя по-другому? – пожала плечами Клеопатра.
- На словах - так же, а фактически мало кто на самом деле считает, что Юпитеру или Квирину есть хоть какое-нибудь дело до своих потомков. Граждане Рима клянутся именами богов для того, чтобы, отойдя за угол, тут же нарушить только что данное обещание. Вера превратилась в расхожий товар, в формально исполняемые обязанности, в некое совершенно отдаленное от жизни понятие. О ней вспоминают лишь при бедах и неурядицах, да и то только для того, чтобы попенять богам на нерадивость их заботы о человеческих судьбах. А боги смеются.
- Ты не веришь в богов?
- В детстве и юности верил. Потом сделал для себя вывод о существовании некой недоступной нашему пониманию высшей силы. Если хочешь, то ее можно назвать Богом или богами. Правда, веря в нее, не следует взваливать на эту силу все свои проблемы и не стоит перекладывать ответственность за их неправильное решение. Слабому эта вера не поможет, но она всегда поддержит сильного человека в минуту сомнений о правильности избранного пути. А религия? Религия нужна государству в те периоды его существования, когда вдруг исчезает объединяющая народ общая идея, общая цель, общий смысл жизни. Тогда религия становится просто незаменимой. Правильно построенная религиозная политика способна удержать массы в подчинении и дает возможность манипулировать ими в интересах того, кто стоит у руля правления государством.
Клеопатра поддерживала подобные разговоры, высказывая остроумные и дельные замечания, но и предпочитала время от времени обращать внимание Гая Юлия на движения растущего в ее чреве плода.
- Смотри! Смотри, Цезарь, твой сын только что толкнул меня своей ножкой!
- Это не мой сын, дорогая, - спокойно отвечал в такие минуты император.
- Как ты можешь?! – возмущалась царица. – С момента нашей встречи я не переспала ни с одним мужчиной.
- Значит, ты переспала с ним до своего эффектного появления передо мной.
- Нет. Это значит, ты просто не хочешь верить очевидному! – раздраженно заявляла Клеопатра. – Только не могу понять, почему!
- Всего лишь потому, - ответил ей однажды Гай Юлий, – что с некоторых пор я не могу иметь детей, хотя по-прежнему в состоянии быть мужчиной в отношениях с женщинами. А отцом твоего ребенка вполне может быть и тот человек, что принес тебя в ковре. Кажется, его звали Аполлодор. Давай-ка спросим у него?
- Аполлодор больше ничего не сможет сказать, - досадливо закусив нижнюю губу, бросила царица. – Мертвые не говорят.

*    *    *

- Но ты же не откажешься признать Цезариона своим наследником из политических соображений? – спросила Клеопатра после посещения «города мертвых» в Фивах.
- Из политических, скорее всего, не откажусь, - задумчиво ответил Цезарь, находившийся под впечатлением от только что увиденных усыпальниц представителей царствовавших династий Египта, – хотя у меня уже и есть один наследник.
- Насколько мне известно, у тебя нет детей! – удивленно подняла брови царица. – Кто же этот наследник?
- Гай Октавий Фурин.
- Тот милый юноша, что возненавидел меня с нашей первой встречи? Но ведь он не сын тебе. Твой «сын» здесь, - с любовью погладила свой живот Клеопатра.
- Октавий станет моим сыном. А здесь, - Гай Юлий с насмешкой указал на круглый живот собеседницы, – не мой сын. Здесь плод твоих политических интриг.
- Я убью тебя, любимый, - с притворной угрозой в голосе проворковала царица Египта. 
- Не убьешь, - совершенно серьезно ответил Цезарь. - Наоборот, ты будешь заботиться обо мне и молить своих богов о том, чтобы они продлили мою жизнь как можно дольше. Пока я повелеваю Римом, ты спокойно управляешь Египтом, и ты это прекрасно знаешь.

*    *    *

Последнюю попытку подчинить Гая Юлия своему влиянию Клеопатра предприняла в Дендере, где находился храм богини любви Хатхор.
Зная о неприязни Цезаря к различным резким запахам, она сделала ставку на музыку и ритм движений. В полумраке зала, куда жрицы привели обоих властителей, царила расслабляющая по сравнению с уличным зноем прохлада. Где-то неподалеку мерно срывались с высоты капли влаги, в перестук которых начала вплетаться медленная напевная мелодия. Невидимые руки принялись одну за другой гасить дававшие скудное освещение масляные плошки, и совсем скоро император оказался в полной темноте. Его окружали лишь плеск неразличимой воды и музыка.
А потом он увидел лодку и двух плывущих в ней людей. Он вздрогнул, потому что узнал в них себя и Клеопатру. Едва рассекая по-прежнему скрытые от взгляда волны, лодка причалила к берегу. Двое, взявшись за руки, вышли на песок. Они обнялись, слившись в долгом поцелуе, который помешал обоим увидеть за спинами прекрасное мраморное изваяние. Изумительной красоты женщина, с коровьими рогами, между которыми сиял бледный диск луны. Богиня Хатхор! Живая богиня! В том, что статуя жива, Цезарь не сомневался ни единого мгновения.
Руки Хатхор взмахнули зажатым в них жезлом, по мановению которого двое на песчаном берегу принялись обнажать друг друга, сливаясь в экстазе положенной мужчине и женщине любовной игры. Новый знак богини, и лоно женщины, только что принявшей в себя мужское семя начало расти и округляться. И вот уже возникшие словно из воздуха обнаженные прислужницы Хатхор засуетились, укладывая ту, что готовилась стать матерью.
Во время «родов» даже с такого расстояния он совершенно явственно различил капли пота на лбу роженицы, а потом услышал громкий крик появившегося на свет младенца. Служанки богини подняли его и поднесли прямо к лицу Хатхор. Глаза мраморного изваяния раскрылись, исторгнув яркое золотое свечение, превратившееся над головой ребенка в царскую корону. Мальчик, а это был мальчик, повернул лицо в сторону Цезаря, заставив императора вздрогнуть еще раз. На него смотрело собственное зеркальное отражение.
Как он покидал храм, Гай Юлий не помнил, но, очнувшись в каюте от забытья, сразу же вызвал Клеопатру, чтобы сказать ей не терпящим возражений голосом:
- Мы поворачиваем назад и плывем в Александрию. Мое пребывание в Египте подошло к концу.
Она поняла, что разыгранный для Цезаря спектакль возымел диаметрально противоположное действие.

*    *    *

Покидая страну, он позаботился о том, чтобы обуздать непомерные аппетиты царицы. Он оставил в Александрии три легиона и утвердил права Антипатра на трон Иудеи. Цезарь прекрасно понимал, что Клеопатра достаточно скоро восстановит и собственную армию, и сожженный им флот. Против армии Гай Юлий оставлял своих солдат и рассчитывал, что корабли Антипатра сумеют обуздать воссозданные из пепла египетские триремы. 
Две недели спустя, после его отбытия в Антиохию, Клеопатра действительно родила мальчика, которого назвала Цезарионом. Политика! Большая политика!


IV.

Ничто не проходит без следа. Истина давно известная и достаточно набившая оскомину. Вот только след этот бывает разный. Ранние последствия противостояния Цезаря и Помпея, например, обернулись для провинции Азия многими и многими бедами. Наблюдая за тем, как Гней Публий вывел из региона практически всех своих солдат, поднял голову царь Боспора Фарнак. Сын Митридата Евпатора решил воспользоваться благоприятной ситуацией не столько для того, чтобы отомстить за честь отца, сколько с целью расширения границ своего небольшого царства. Захватив Каппадокию и большой кусок Армении, он посягнул на интересы Рима.
Гай Юлий поначалу был настроен довольно спокойно. Ну, зарвался Фарнак, а с кем не бывает? Кто бы не ухватился за такое благоприятное стечение обстоятельств? А потому император послал против боспорского царя пребывавшего в Сирии Кальвина с четырьмя легионами, из которых потом два попросил для ведения военных действий в Египте. Двух оставшихся воинских частей легату явно не хватило. Фарнак выиграл сражение, обратив Кальвина в бегство, после чего обнаглел настолько, что приказал кастрировать всех пленных римлян, вторгшись в саму азиатскую провинцию.
Цезарь двинулся ему навстречу, имея союзником все того же Митридата Пергамского.
Сопоставив численность своей армии и армии римлян, Фарнак не слишком заволновался. Имея трехкратное превосходство в живой силе, боспорский царь рассчитывал, если не на легкую победу, то на победу вообще. Тем не менее, сын извечного врага Рима все же попытался договориться с Цезарем мирным путем. Первое посольство доставило в лагерь императора дочь Фарнака, которую последний предлагал Гаю Юлию взять в жены.
- У меня уже есть жена, - ответил Цезарь и отослал несостоявшуюся невесту назад, к отцу.
Второе посольство привезло с собой богатые золотые дары, среди коих находилась и украшенная драгоценными камнями массивная золотая корона.
- Очень давит, - усмехнулся император, снимая царский венец с изрядно облысевшей за время пребывания в Египте головы, и отверг подношения.
Воюющие стороны столкнулись у местечка Зелы, где когда-то Митридат Евпатор уже одержал верх над армией римлян. Его сын посчитал это хорошим предзнаменованием и напал на легионеров Цезаря, когда те строили свой лагерь. Сражение продолжалось всего четыре часа. Армия Фарнака была разгромлена, сам боспорский царь бежал в Пантикапей, где и был убит собственными приближенными.
- Veni, vidi, vici! Пришел, увидел, победил! – коротко отрапортовал Гай Юлий сенату об окончании этой молниеносной войны, оставив завоевание собственно Боспора на долю Митридата из Пергама.
Северо-восточная часть республики отныне принадлежала ему безоговорочно. Однако на юге оставалась Африка, в которой возводили укрепления Катон и Юба, а на западе, в Дальней Испании объявились сыновья Помпея, Гней и Секст. Так что до полного торжества было еще довольно далеко, и Цезарь поспешил в Рим. Весьма неспокойный Рим.

*    *    *

Назначенный им «начальником конницы», вторым после диктатора лицом республики, Марк Антоний «развернулся» во всю ширь своих «способностей». Имея запрет на расправу с инакомыслящими, он решил просто упиться доставшейся ему властью. Управитель Рима практически прекратил деятельность сената, собирая его лишь по самым малозначительным поводам или для утверждения очередных побед своего патрона. Антоний заполнил времяпрепровождение простого народа бесплатными уличными пиршествами, театральными представлениями и гладиаторскими боями. Редкая неделя обходилась без довольно затратных увеселений. Не забыл он и о «себе самом любимом». Устраивая аукционы по продаже имущества помпеянцев, Марк сам же и скупал его практически за бесценок, подбрасывая малозначительные подачки товарищам по распутным и расточительным кутежам и попойкам. В довершение этим событиям в личной жизни он взял в жены, доставшуюся ему по наследству от Клодия и Куриона и все еще блиставшую красотой Фульвию, которую периодически «одалживал в пользование» своему дружку Долабелле.
Вкусили «сладкой» жизни и расквартированные в Кампании легионы. За год отсутствия императора многие из солдат успели прикупить земли и жениться, обрастая семьей и имуществом. Когда до них дошел слух о том, что Цезарь возвращается домой, чтобы взять их на очередную войну, среди легионеров поднялся недовольный ропот, который совпал с внезапно вспыхнувшим в Риме недовольством плебса. Разнеженные «милостями» Антония, горожане потребовали отмены долговых расписок, заставив исполнявшего обязанности трибуна Долабеллу внести в сенат очередной проект о ликвидации долгов.
Проспавшись после буйной попойки, Марк Антоний вышел на улицы Рима и ужаснулся царящему на них хаосу. Осознавая, что совсем скоро ему придется держать ответ перед Цезарем, он вызвал в город находившихся за стенами солдат и навел «порядок», казнив официальным путем более восьмисот человек. Часть из них удушили, но многих сбросили с Тарпейской скалы. Количество же погибших во время разгона уличных беспорядков исчислялось тысячами. Рим вздрогнул и замер в ожидании возвращения императора.

*    *    *

Год, проведенный среди стен провонявшего рыбой Брундизия, окончательно сформировал в Цицероне комплекс ненависти к Цезарю. Марк Туллий задыхался в «портовых воротах» Рима и физически, и морально.
«Не могу выносить даже мысли об этом городе, - писал оратор своему другу Аттику. – Еще месяц и я наложу на себя руки».
Последнее не случилось, поскольку в конце сентября в порту наконец-то появились императорские корабли.
Цицерон отправился встречать Гая Юлия с видом идущего на заклание жертвенного ягненка. Уверенный в том, что ему предстоит перенести очередное унижение, Марк Туллий заранее готовился к насмешкам и колкостям в свой адрес. Однако Цезарь приветствовал бывшего консула довольно радушно, моментально выделил его из толпы встречавших, дружески обнял и долго шел рядом, беседуя, как ни в чем не бывало.
- Очень рад тому, что ты приехал встретить меня в Брундизий, - ничуть не смущаясь, слукавил император.
- Я не приехал, - немного угрюмо поправил его Цицерон. – Я жду тебя здесь уже целый год.
- Ждешь меня?! Здесь?! – разыграл удивление Цезарь. – Но почему именно здесь, а не в Риме? И почему, если у тебя были ко мне неотложные вопросы, ты не приехал ко мне в Египет или Сирию?
- Долабелла сказал, что ты отдал приказ не выпускать меня дальше стен этого «рыбного рынка».
- Тебе сказал об этом Публий Корнелий? – император снова удивленно развел руками. – О, Марк Туллий, твой зять явно пошутил над тобой. Он не получал от меня никакого приказа, кроме слов благодарности за твою поддержку и желание опять присоединиться к нам, - Гай Юлий сделал едва заметное ударение на слове «опять» и тут же перевел разговор в другое русло. - Однако, судя по тому, что мне рассказывают о сегодняшних событиях в Риме и о поведении Антония, поверь: без меня Брундизий, наверное, куда более лучшее место для твоего пребывания, чем наша неугомонная столица. Давай возвратимся в Вечный город вместе. Предвкушаю, что это будет приятная поездка: ведь когда есть с кем поговорить, дорога всегда выглядит веселее.
На радушие Цезаря Цицерон ответил своим внешним радушием. При этом Марк Туллий буквально клокотал внутри от распиравшей его злобы. Он не только не поверил в услышанное, но и посчитал, что показным проявлением своего благорасположения император даже унизил его, Цицерона, былое величие.

*    *    *

Император, появившийся в Риме поздно вечером, ужинал и слушал Кальпурнию. Формулировки жены, как и всегда, отличались точностью и язвительностью.
- Если бы я мог на время своего отсутствия передать дела в городе в руки Бальба, я бы сделал это без малейшего сомнения, - после долгого раздумья высказался Цезарь, – но, увы, Бальб лишь финансист. Он не патриций, а эта категория людей привыкла признавать у власти только «своих». Они поднимут бунт сразу же, как только я переступлю «порог» Италии. Антоний же хорош тем, что я вижу его насквозь. Оставляя Марку бразды правления, я знал, к чему вернусь, и что мне придется исправлять. Другие же либо еще глупее, либо еще менее предсказуемы. Ты удивишься, если задумаешься над тем, как мало вокруг нас умных людей; еще меньше, чем порядочных.
- Недавно из провинции возвратился Лепид. Сделай «начальником конницы» его и дай ему в советники Бальба.
- «Начальником конницы» вряд ли, - покачал головой Гай Юлий. – Это добьет Антония, а у него в ближайшее время и без того будет достаточно поводов для разочарований и обид. А вот провести избрание Марка Эмилия консулом на будущий год в паре со мной – это, пожалуй, самое верное решение. И Бальба в финансовые советники. Патриции успокоятся, всадники будут довольны, жизнь плебса снова войдет в привычную колею.
Он помолчал, тщательно взвешивая свои слова.
- То, о чем я тебе сейчас скажу, скорее всего, не улучшит твоего настроения, однако я не могу позволить, чтобы ты поддалась кривотолкам и сплетням, которые вскоре заполонят весь Рим снизу доверху. Я спал с египетской царицей. Спал, не испытывая к ней никаких чувств, хотя она красива и достаточно умна. Она пыталась обаять меня, чтобы выйти замуж и упрочить свое положение при будущем переустройстве мира. Задуманное получилось у нее довольно неудачно. Однако я уступил ее любовным приставаниям, потому что хотел иметь как можно больше сведений о плюсах и минусах единовластия. Нужную мне информацию я получил во всех необходимых подробностях.
- Цезарь, разве я требую от тебя отчета? – попыталась остановить поток его красноречия Кальпурния. – Мой муж волен поступать так, как ему этого хочется.
- Не перебивай, пожалуйста. Рассказывая тебе о событиях в Александрии, я не даю отчет и уже тем более не стараюсь обидеть твою женскую гордость, ибо ты и Клеопатра – совершенно несопоставимые для меня люди. Пойми, беседуя с тобой, я избавляюсь от ощущения предательства по отношению к самому близкому мне человеку. Мне осталось рассказать немногое, прежде чем, надеюсь, мы оба забудем о египетской царице. У нее родился ребенок. Я не стал отрицать того, что он мой, хотя это сын самого обычного раба. Почему не стал? Кто знает, как повернутся дальнейшие события нашей жизни? А история учит не пренебрегать иной раз даже такими мелочами.

*    *    *

Уже ранним утром он разговаривал с Лепидом и Бальбом, а обедал с Марком Антонием.
- Рассказывают, что ты разбогател? – Цезарь прервал доклад второго лица в государстве вопросом, совершенно не соответствовавшим пересказываемым событиям.
- Люди очень часто врут, - поперхнувшись устрицами, вяло промямлил Антоний. – Я всего лишь попытался восстановить то, что у меня отобрали.
- Восстановил? – с притворным участием поинтересовался Гай Юлий.
- Ну, в общем и целом, - да, - Марк смотрел прямо в лицо императору, однако глаза его при этом бегали из стороны в сторону.
- Вот и отлично, - широко улыбнулся Цезарь. – Тогда тебе не составит труда доплатить за «купленное» имущество по существующим расценкам.
- Если ты так хочешь, - опустив, наконец, взор, угрюмо кивнул головой Антоний.
- Не я, Марк, не я. Этого хотят окружающие нас люди и обстоятельства.
- Люди?! – мгновенно встрепенулся собеседник. – Где ты видишь людей, Цезарь?! Ненавидящие тебя сенаторы?! Продажные всадники?! Подлый плебс?! Все они только и ждут момента, чтобы что-нибудь прилипло к их грязным рукам!
- Вот именно, Марк, - Гай Юлий разговаривал с ним, словно с ребенком. – Они такие, а мы должны быть другими. Если, конечно, хотим построить сильное и могущественное государство, которое простоит века после нашей смерти.
- Века?! Ты шутишь, Цезарь?! Для того чтобы по крупицам созданное тобой не было растащено в первый же день после твоей смерти, ты, по крайней мере, должен иметь верного твоим заветам наследника! Или ты собираешься жить вечно?
- О, нет, Марк, конечно же, нет. Вечно живут одни только боги.
- Тогда я прав в том, что хочу оставить в своих руках хотя бы часть из завоеванного нами добра. Прав хотя бы потому, что у тебя нет наследника.
- Увы, ты прав лишь в том, что ты не можешь стать моим наследником, хотя должен признать, что ты талантливый полководец и прекрасный воин. Но в качестве государственного деятеля ты уступаешь даже осторожному Сульпицию Руфу, не говоря уже о Катоне или Цицероне.
Упоминание об ораторе мгновенно заставило лицо Марка Антония покрыться краской гнева. Он хотел ответить, но Гай Юлий удержал своего ставленника легким взмахом ладони.
- Прежде чем сказать, подумай. Нас учили этому еще в школе. Иначе ты можешь сказать непоправимое. А что касается наследника, я думаю над этим вопросом, и в моем роду еще остались достойные мужчины.
- Кто?!
- Гай Октавий Фурин, например.
- Этот мальчишка?!
- Поверь, Марк, этот мальчишка еще покажет себя Риму.
Обед заканчивался в полном молчании, однако при расставании хмурый Антоний крепко пожал протянутую ему руку и добавил все еще мрачным голосом:
- Я выполню все, что ты скажешь, Цезарь, потому что я – это ты!
- Да будет так, Марк, - почти ласково кивнул головой император.

*    *    *

Шаги на политическом поприще в этот период своего пребывания в Риме он начал с того, что сложил с себя диктаторские полномочия и провел консульские выборы на оставшиеся три месяца этого года. Высшие магистратуры заняли Публий Ватиний, один из его легатов в Галлии, и Квинт Фуфий Кален. Консулами следующего года безоговорочно были избраны сам Цезарь и Марк Эмилий Лепид. При этом император не забыл практически ни одного из своих сподвижников. Их оказалось так много, что срочно пришлось наращивать количество высших магистратур: преторов, эдилов и квесторов. Кроме того, он в два раза увеличил численный состав сената, введя в него многих из названных ему Бальбом представителей всаднического сословия.
Не обошлось и без задабривания народных масс. Несколько осадив ретивость Долабеллы, Гай Юлий пошел на частичное претворение в жизнь положений выдвинутого трибуном проекта о долговых обязательствах. Так появился закон о снижении задолженности за квартплату и принятии части уже выплаченных процентов по долгам в счет основных возвратов их заимодавцам.
Урегулирование дел на семейном фронте Цезарь начал с визита к своей племяннице. Сестры Юлии не было в живых, поэтому радушно принявшей высокопоставленного дядюшку полновластной хозяйкой дома к этому времени являлась сама Атия.
Обед прошел в немного чопорной, но довольно радушной атмосфере. Цезарь с удовольствием рассказывал о прошедших событиях войны с Помпеем и о своем пребывании в Египте и Азии. Говорил он и о воинских успехах Гая Октавия, о стойкости и мужестве юноши, о его перспективах на политическом поприще Рима. Не сомневаясь, что между матерью и сыном существует определенное доверие, император дождался, что нужный ему вопрос задала именно Атия.
- Гай Юлий, правда ли, что ты хочешь усыновить моего Октавия? – при этом сорокалетняя женщина покраснела от смущения подобно пятнадцатилетней девочке.
- Если ты не возражаешь, племянница.
- Кто же станет противиться подобной чести?! - еще более смущенно произнесла хозяйка дома.
- То, что является честью при моей жизни, может легко обернуться чередой весьма неприятных неожиданностей после моей смерти.
- Живи долго, Цезарь! – всплеснула руками непритворно напуганная подобной перспективой женщина.
- Все в руках богов, Атия. Но я действительно считаю, что из нашего мальчика может получиться достойный продолжатель моего дела и моих взглядов, а потому просил бы тебя дать законное согласие на усыновление Гая Октавия. Я приложу его к своему завещанию, которое в ближайшее время напишу с помощью юристов Бальба и оставлю в его конторе. Само усыновление мы устроим после завершения всех военных действий против остатков сопротивления сил Помпея в Африке и Дальней Испании.
- Как скажешь…, - его собеседница немного помялась и после некоторых колебаний прибавила, – дядя.

*    *    *

В то же самое время имя Цезаря не сходило с уст, по крайней мере, еще в двух домах Рима.
- Марк, он унижает тебя и унижает незаслуженно, - пьяно бубнил утопавший в объятиях жены Антония Долабелла.
- Цезарь не унижает, - несмотря на изрядное количество выпитого вина, Антоний оставался самым трезвым из находившейся в триклинии троицы. – Он всегда прав. Это его собственные слова, которые мы с тобой слышали неоднократно.
- Что значит, прав! – почти возмущенно выкрикнул Публий Корнелий, пытаясь оторваться от полуобнаженной Фульвии, и тут же снова рухнул на мягко пружинившую грудь женщины. – Ну, ошибся ты, но кто из нас не ошибается?! С кем не бывает?! - икнул зять Цицерона. – Не ошибается тот, кто не сползает с постели, да и то, если спит в ней один.
- А ты, оказывается, философ, - мягко промурлыкала в ухо любовнику жена Антония.
- С кем поведешься, - вместо приятеля ответил усмехающийся Марк. – Все-таки зять прославленного оратора.
- Не нап-поминай мне о нем, - пробормотал Долабелла, переползая с женской груди к более удобным бедрам. – П-пожалуйста. Ведь ты ж-же мне д-друг.
- Унижает, не унижает – это не самое главное, - Фульвия аккуратно переложила голову задремавшего Публия Корнелия на подушки. Опьянение совершенно не мешало жене уже третьего из мужей-политиков трезво рассуждать на политические темы. – Он опасен тем, что хочет сделать наследником Фурина.
- И он непременно сделает это, - кивнул Антоний, осушая очередной кубок. – Цезарь упрям. Если он что-то вбил себе в голову, то это навсегда. Он расправится с врагами, отпразднует триумф и усыновит Гая Октавия.
- Этого нельзя допустить. Ведь, говорят, что Фурин, куда более Юлий, чем сами Юлии, а значит, он умен, хитер и еще более памятлив к своим врагам и недругам, - Фульвия трезвела на глазах, тогда как ее муж все более и более приближался к той стадии пьянства, когда слова человека очень редко расходятся с его мыслями.
- Фурину не достанется ничего! – голос Антония зазвенел так, что Долабелла заворочался на своих подушках. – А Цезарь еще вспомнит о своем пренебрежении ко мне.

*    *    *

Разговор в доме Цицерона протекал трезво, но не менее напряженно.
- Цезарь по-прежнему позорит мою семью! – Брут говорил резко, с нескрываемой ненавистью. – Он разрешил матери купить дом Метелла Сципиона.
- Хорошее приобретение, - с завистью вздохнул Марк Туллий. – Наверное, дорого обошлось?
- Она купила его практически за бесценок! – затуманенный гневом ум Марка Юния не различал никаких интонаций собеседника. – Что это, как не подарок?! Он все так же считает мать похотливой сукой и платит ей за доставленное наслаждение. Вот только на этот раз весь Рим твердит, что Сервилия расплатилась с любовником не собой, а моей сестрой, Юнией Терцией! Цезарю, видите ли, не нужна ее дряблая кожа, зато он не отказывается от молоденьких девочек!
- Что, это, на самом деле, правда? – зависть в голосе Цицерона возросла чуть ли не вдвое.
- Да, нет, конечно, нет! – досадливо отмахнулся Брут. – Все это ложь и сплетни. Но кого в этом городе, где лгут на каждом углу, интересует истина.
- Да, да, - на этот раз оратор являл собой само участие, – как я тебя понимаю, Марк Юний, как понимаю! И все это из-за одного человека, который не может угомониться. Его амбиции непомерны. Он хочет быть первым во всем!
- Я знаю, что может остановить Цезаря! – запальчиво выкрикнул Брут.
- И что же это?! Что может остановить человека, которого не в состоянии обуздать даже боги?!
- Это смерть!
Повисшее после прозвучавших в комнате слов молчание отдавало холодом и мраком настолько, что Цицерон невольно поежился.
- Может быть, может быть, - словно размышляя, произнес он после долгой паузы. – Однако для начала все же следует создать силу, которая будет способна подхватить власть из рук умирающего тирана.

*    *    *

А самому Цезарю оставалось разрешить в Италии лишь одну проблему. Его расквартированные в Кампании легионы наотрез отказывались переправляться на Сицилию, чтобы оттуда следовать в Африку. Занимаясь вопросами наведения порядка в городе, Гай Юлий отправил к ним Публия Корнелия Суллу. Легат возвратился ни с чем. Тогда в качестве примирителя в Кампанию в сопровождении двух сенаторов отбыл вновь избранный претор – Гай Саллюстий Крисп. Возвращение последнего оказалось куда более грустным, чем прибытие Суллы.
- Они не просто высмеяли меня, Цезарь, - рассказывал Крисп. – Они закидали меня гнилыми яблоками и задержали обоих сенаторов. Меня не посмели из-за уважения к должности, но обоих бедняг подняли на мечи. Император, это - настоящий бунт! Солдаты избрали своим предводителем Гая Авения. И теперь они движутся на Рим! Все четыре легиона!
- Того Авения, что служил под началом Лабиена? – только и спросил Гай Юлий.
- Да, Цезарь, именно его.
- Что же, мне следовало ожидать чего-то подобного, - император говорил совершенно спокойно, словно просто рассуждал вслух. – До тех пор, пока враги останутся недобитыми, они будут вредить мне повсюду.

*    *    *

Несмотря на все предупреждения, он вышел к расположившимся на Марсовом поле легионам без охраны и без оружия, однако в военной форме. Пока Цезарь шел к лагерному возвышению, из всех палаток сбегались все новые и новые солдаты, и вскоре вокруг него было некуда упасть даже маленькой маслиновой косточке.
- Чего вы хотите? – обратился Гай Юлий к собравшимся.
- Отставки! Мы хотим отставки! Хватит войны! Нам надоело воевать, Цезарь!
- Отлично, квириты! Я принимаю вашу отставку! Всем вам сегодня же выплатят причитающееся за время проживания в Кампании жалование! Выплатят немедленно! Однако не ждите своей доли военных трофеев и славы триумфаторов! Думаю, квириты, будет вполне справедливо, если мою славу вместе со мной разделят те, кто пройдет весь трудный путь до самого его конца.
Подобного поворота событий не ожидал никто. Легионы рассчитывали, что император обратится к ним с призывом, с увещеваниями, с просьбой, что им пообещают повышение жалования и доли захваченной у врага добычи: ведь они умели только воевать, они были обучены одному только этому ремеслу и не знали другой профессии. А вместо этого, их назвали позорным для солдата прозвищем «граждане, квириты». И это сделал не кто-либо, а боготворимый ими император! Легионеры, стыд и позор нам!
Они переговаривались друг с другом, а Гай Юлий спокойно стоял, ожидая окончательного решения своих солдат и своего любимого десятого легиона.

*    *    *

Тела Гая Авения и нескольких других подстрекателей мятежа легли к его ногам менее чем через полчаса: солдатская расправа скора на руку. Сами легионеры не стали просить прощения, да Цезарь вовсе не жаждал подобного унижения. Вместо этого над Марсовым полем пронеслось громогласное:
- Ave, Caesar! Веди нас, император!
И Рим содрогнулся от этого возгласа.
А Гаю Юлию снова предстоял далекий путь, к пескам, где его ждали старые враги - Катон, Лабиен, Метелл Сципион, Афраний, Петрей и еще бородатый нумидийский царек Юба.