Семечки, или военные игры 96 года

 Все шло по плану. Правда, сам план, по слухам, ходившим  в среде высшего офицерского состава, был тактико-стратегической тайной его разработчиков. Тайной, призванной сбить с толку как условного противника, так и участников учений под экзотическим названием Агамемнон – в полном соответствии с принципом «Бей своих, чтобы чужие боялись», ибо в  основу предстоящих учений был заложен глубоко национальный дух. Обо всем этом корреспондент и фотокор одной военной газеты, конечно же, знать не ведали. Тем более, что были оба людьми гражданскими.  Расположившись на заднем сидении «Волги» – дабы  с удобствами достичь пункта Аш и  осветить ход крупномасштабней операции, они мирно подремывали, когда некто в чине капитан-лейтенанта беспардонно распахнул дверцу и гаркнул: «Вы здесь что делаете?!»
- Да вот, едем. – миролюбиво ответил корреспондент и показал удостоверение.
Убедившись, что перед ним не агенты зарубежных спецслужб, капитан-лейтенант смягчился.
- Это же «Волга» Самого, - доверительно проинформировал он. – Она едет в областной центр за водкой. Перебирайтесь-ка в газик.
В газик, хоть и было в нем людей, что икры в брюхе семги, журналистов - таки пустили.
- Все же приятно ощущать себя силой, пусть и четвертой. - шепнул фотокор на ухо корреспонденту, и гражданские не замедлили проявить себя в деле – как только выяснилось, что у военных нет плана местности.
У корреспондента таковой был. Правда, в виде туристической карты Крыма, но и она, при всем ее рекламном несовершенстве, позволяла сориентироваться в пространстве.
- Давай - ка ее сюда, - оживились в газике – Сейчас начнем прокладывать курс.
Сделать это не удалось. Среди ответственных за маршрут не оказалось лиц, умеющих пользоваться приборами. Но так как народ наш был, есть и будет силен природной смекалкой, то бесполезные приборы побросали в багажник, а курс стали прокладывать на ходу – при помощи пальца командира бронетанкового подразделения.
Газик решительно рванул с места, и колонна боевой техники последовала за ним.
Сидя рядом с водителем, на широких коленях бывшего замполита Дронова, командир подразделения неутомимо глядел то на карту, то на дорогу.
Его усилия в сочетании с умением шофера огибать неожиданно появляющиеся на трассе препятствия – стада животных, валуны и воронки  времен второй мировой войны – были вознаграждены: до развилки, обозначенной на карте как 27-ой километр, колонна добралась почти благополучно. Почти – по причине непонятных недоразумений, способных свести с ума, как мистиков, так и патриотов предыдущих эпох: с головной машины то и дело падало наземь знамя. Из-за сакраментального этого обстоятельства колонна постоянно перестраивалась на марше: не оправдавший доверия бронетранспортер отправлялся  в хвост ее, а символ чести водружался на броню следующей машины. Продолжалось так до тех пор, пока во главе колонны не оказался БТР, опозоривший себя первым.
Экстремальность  происходящего побудила Дронова дать ей логическое обоснование. И он его дал, объявив, что древко святыни делали злобные враги Незалежной.  Знамя скатали, во избежание дальнейшего глумления над ним, и убрали к приборам – в багажник газика, надежный, как сейф швейцарского банка.
Разом  покончив с проволочками, перебранками и взаимными подозрениями в измене, все успокоились. Колонна развила скорость и теперь, по убеждению подполковника Черешина, успевала достичь пункта Аш до прибытия туда командования. Чтобы встретить Самого уже под знаменем!
Подполковник забыл, что благими намерениями вымощена, не только дорога в ад!
Километров в десяти от развилки Дронов заметил на обочине человеческое тело в трусах и тельняшке. Тело признаков жизни не подавало.
 «Сбили кого-то!» – мелькнула у всех одна и та же страшная мысль.
Газик притормозил, и тут труп вяло зашевелился и выпростал навстречу бронетехнике руку с жезлом.
- Регулировщик! – с облегчением сообразили в машине, а Дронов, посещавший и прежде, по долгу идеологической службы, населенный пункт Аш, охотно растолковал остальным: «Поди, за семечками сходил».
Смысл его фразы до остальных не дошел, но уточнить его они не успели: как раз в этот миг Черешину доложили об исчезновении двух замыкающих колонну машин. Бэтээры растаяли в пространстве бесследно, как если б в район 39-го километра переместился Бермудский треугольник.
Бинокулярные поиски пропавших успеха не принесли, и командир подразделения принял единственно правильное решение: разбить местность на квадраты, рассредоточиться и, отыскав, кровь из носа, недостающую бронетехнику, встретиться снова в том же месте этак через час-два.
- И смотрите там! – предостерег командиров машин знаток человеческих слабостей Дронов. - Чтоб никаких там пьянок, никаких шашень с гражданским населением региона!
Командиры кивнули и сгрудились вокруг туристической карты Крыма. Одной на всех ее не хватало, делать копии было негде и некогда, и полагаться оставалось на великий отечественный авось и смекалку. Они и положились. Экипаж газика – тоже.
Свернув с шоссейки и углубившись в недоубранные поля овощных культур, газик словно вылетел за рубежи двадцатого века куда-то далеко вспять. На всех в машине это подействовало удручающе. Дурному настроению способствовали погода, тревога за исчезнувших товарищей по оружию и предвкушение начальственного гнева.
Проведя с полчаса в просторах средневековья, экипаж газика натолкнулся, наконец, на приметы цивилизации – в лице трех женщин, выбирающих из почвы прибитую морозом морковь.
- Здесь машины наши не проезжали? – с надеждой спросил водитель. Он всерьез опасался, что бензин у него закончится раньше, чем непредвиденная операция «Поиск».
- А вот туда они подались, к реке, - убедившись, что морковь у них не отнимут, ответили расхитительницы постсоциалистической собственности.
- А зачем это им туда? – удивились в газике: технике  полагалось следовать не к реке, а в противоположном направлении, к морю.
На это расхитительницы не нашли, что ответить. Так и не добившись от них всеобъемлющей информации, Дронов махнул на женщин рукой, и машина, обдав тружениц землей и морковью, стремительно помчалась на запад.
- А все-таки худа без добра нет, - утешил Дронов мрачнеющего с каждым километров водителя. – Тайну-то военную хлопцы наши вон как держать умеют! В экстремальную, можно сказать, ситуацию вляпались, а чего не надо, кому не надо не разболтали!
Исчезнувшие машины и впрямь обнаружились у реки. Но вместо облегчения при виде них, целых и невредимых, подполковник Черешин испытал приступ ярости.
- Разворачивайтесь и живо за мной! – заорал он, что есть воздуха в легких: ход учений  стал сильно раздражать подполковника.
В ответ на приказ командиру подразделения доложили, что оба бэтээра намертво увязли в грязи. В этом Черешин удостоверился самолично – и визуально, и с помощью плеча. И, не имея больше сил сдерживаться, сорвал праведный гнев на фотокоре: долбанный хлюпик запечатлел командира как раз в тот миг, когда, поскользнувшись, он упал лицом в грязь, под ноги подчиненных.
- Я – ничего, - залепетал перепугавшийся фотокор. - Я – природу. Вы в кадр не попали.
Обматерив всех и каждого, Черешин повелел облажавшимся экипажам выкручиваться, как знают, но к часу Че быть, как штык, в пункте Аш, и тяжело погрузился в газик. Там, красный от досады и боли в плече, он таки вынул из дипломата бутылку разведенного шила, глотнул из горла, крякнул и, смягчившись, пустил емкость с горячительным по рукам.
- Маловато будет, - констатировал Дронов, - Ну да, ничего, скоро уже до семечек доберемся.
- Если бензина хватит, - ответил мрачный шофер, а корреспондент заподозрил, что Семечками на языке аборигенов именуется сверхсекретный пункт Аш.

В означенный пункт колонна въехала в сгустившихся сумерках. Изрядно поредевшая, так как в пути следования еще не раз натыкалась на полуголых субъектов с жезлами регулировщиков. Поведение их вынудило корреспондента предположить, что в районе Аш произрастает какой-то особенный сорт подсолнухов, с очевидным наркотическим действием. Напрягая пытливый ум, корреспондент старался понять, сам ли, в силу мутации, подсолнух приобрел свои феноменальные свойства, или выведен был путем селекции, как разновидность биологического оружия. Оба предположения оказались неверными, когда истина предстала  во всей ее непредсказуемой простоте.
- За мной, товарищи! – вдохновенно, как в решающий бой, призвал Дронов, и продрогший экипаж газика ввалился в помещение единственного в гарнизоне магазина, над дверью коего крупными, неровными буквами начертано было  – «Семечки».
В помещении участники Агамемнона замерли. Недоуменно-негодующие взгляды перебегали с пыльных полок на Дронова и обратно. Дронов же улыбался, как сфинкс. Он бы и дальше играл на нервах у товарищей по маршруту, не прерви его эффектную паузу никем дотоле не замеченный продавец. Наметанным слезящимся глазом продавец определил в покупателях людей пришлых и добросовестно пришел им на выручку.
 - Семечек? - предупредительно спросил он, - А в какой вы упаковке предпочитаете, в коробке или в бутылке?
- В бутылках! – поспешил Дронов продемонстрировать компетентность и получил из-под прилавка литр русской водки. Прочие тоже предпочли стеклянную упаковку. Маху дал один фотокор. Из любопытства или же принципов, граничащих с комплексами, он заказал семечки в коробке и приобрел коробку вина «Славянское», произведенного невесть где, и когда.
- Ты, хлопчик, это не пей, - пожалел фотокора Дронов, - Это на врагов надо сбрасывать заместо напалма.
Фотокор внял совету и, при выходе из магазина, засунул коробку  в стоявшую рядом урну, откуда она тут же была извлечена оборванцем с погонами мичмана. Вероятно, его организм адаптировался к данной разновидности семечек.
Отоварившись, экипаж газика вернулся к машинам. Водитель, которого за семечками не взяли, как раз заканчивал возиться со знаменем.
-«Успели!» - почти весело подумал Черешин, а Дронов, будто прочитав его мысли, пробормотал: «Да, хлопцы, в прежние времена мы бы за такое давно по этапу топали». Интонация его не позволяла судить, огорчает или радует Дронова отсутствие железного кулака.
Убедившись, что бэтээры под охраной и не превратятся к утру в детали для сельхозтехники, подполковник Черешин с товарищами целеустремленно зашагал к зданию гарнизонной казармы – пора было позаботиться о ночлеге.

Командования все еще не было. Возможно, по причине отсутствия у него туристической карты Крыма. Или же, обладая достоверной информацией об особенностях гарнизонной жизни, Сам со штабными сочли за лучшее провести ночь в таком месте, где имеются свет, вода, отопление и другие блага цивилизации. В гарнизоне  же  блага заменялось семечками да котами, очень пушистыми вследствие погодных условий этой и Богом, и командованием  забытой местности – плоской, голой, распахнутой всем ветрам. Не исключено, впрочем, что командование о заброшенном гарнизоне не забывало, а, напротив, помнило о нем неустанно, сделав пункт Аш плацдармом для отработки знаменитого завета Суворова «Тяжело в учении, легко в бою!»
Пока старшие офицеры, менее смекалистые, чем младшие, судорожно срывали друг с друга матросские одеяла, корреспондент с фотокором обложились котами и убыли во владения Морфея. Пробудил обоих жалобный голос.
- Молодые люди! - воззвал обладатель голоса, - Я капитан второго ранга Радченко. У меня возникли проблемы. Не уступите ли вы мне котов? У вас-то их по два на брата.
- Можно и уступить, - согласился без энтузиазма корреспондент. 
- Очень уж я замерз, - страдальчески вздохнул капитан. Отлучившись неосмотрительно по нужде, он лишился жидкого казенного одеяла.
Корреспондент явил лучшие национальные свойства, но Фотокор, тощий как полуфабрикатная курица и в зимнее время года такой же синий, заартачился. Инстинкт самосохранения взял в нем верх над чувством солидарности. Наглым спросонок голосом он спросил: «А не жирно будет? Вам – два, а нам – по одному?» И крепче прижал к себе обе живые грелки.
В столь сложной, уставом не предусмотренной ситуации, да еще имея дело с расхлябанными гражданскими элементами, офицер не мог добиться своего простой отдачей приказа и поневоле удовольствовался одним животным.
Когда он ушел, журналисты вновь заснули, по-братски уложив третьего кота между собой, а пробудились в аккурат к началу маневра по погрузке боевой техники на плавсредства.

Небо над равниной не предвещало ничего доброго. «Волга» Самого уже стояла на краю плаца, но командования видно не было, что, по слухам, полностью соответствовало генеральному плану.
В низах болтали, что верхи наблюдают за развертыванием Агамемнона посредством спутниковой связи и через спутник же контролируют ситуацию. Среднее и старшее офицерство, менее простодушное, склонялось к другим гипотезам. Одни считали, что по пути из областного центра начальство было похищено условным противником, другие – что Самого со свитой похитили прямо в областном центре.  Причем, вовсе не экстремисты! Нашлись и такие, кто заявлял, что командующий, в прошлом командир баржи, которую он потопил ненароком, врезавшись в буек возле пляжа, сильно переживает за честь мундира и потому не хочет светиться фейсом перед иностранными наблюдателями. Когда эти и прочие досужие вымыслы достигли в очереди за семечками опасных границ, Дронов резко предложил не залузгиваться на свои задницы и, приобняв за плечи корреспондента, отечески посоветовал: «Ты, хлопец, эти базары в печати не отражай. Ты напиши: как всегда безукоризненны были... Ну, и тэ - пэ».
Вышеописанная сцена произошла, впрочем, позже, чем события, до которых все с такими мытарствами добрались, а посему нам следует вернуться на берег моря к часу Че.

Час Че с ходом точного времени соотносился так же, как дары подсолнечников с этиловым спиртом, ибо Ашенский гарнизон жил по специфическому местному времени, на академический час опережая киевское и отставая на столько же от нью - орлеанского: военная хитрость, призванная свести на нет любые усилия педантичных  противников.
Сбившись в кучку под не до демонтированным памятником Вождю мирового пролетариата, командиры частей провели короткое оперативное совещание. Вопрос в повестке дня был один: что считать меньшим злом, бездеятельность или инициативу? И то и другое могло оказаться наказуемым, но присутствие на месте учений большого количества журналистов и наблюдателей из дружественных и не слишком держав решило дело в пользу инициативы.
Народа на берегу и впрямь толпилась тьма тьмущая: матросы местного гарнизона, похожие на бомжей с их отекшими бородатыми физиономиями, в обмундировании, завалявшемся на складах со времен Брусиловского прорыва: военнослужащие других частей, куда менее отекшие и  не столь экзотично экипированные: каким-то чудом оставшиеся почти комильфо зарубежные соглядатаи, и разномастные представители средств массовой информации. В ожидании, когда обшарпанный десантный корабль откинет аппарель, у кромки воды энергично расталкивала всех и вся группа столичных телевизионщиков.
Наши корреспондент с фотокором также приступили к исполнению  служебных обязанностей. Трудовое  рвение, как известно, заменяет согражданину все его другие потребности, вплоть до гигиенических. Тем более, что цвет и запах воды отбивали желание ополоснуть в ней хотя бы кончики пальцев, а какой-либо другой жидкости в окрест не имелось. Это было особенно грустно, потому что всем участникам учений очень хотелось пить. Все они метали беспокойные взгляды в сторону закрытого гарнизонного магазина.
Дабы не терять даром времени, одна из телевизионщиц подкатилась с микрофоном к хмурому капитану второго ранга. Он стоял чуть в стороне от других, казался самым начальственным, а в морскую даль глядел с видом Нельсона в разгар Трафальгарского сражения. С английским коллегой роднило его и то, что в даль глядел он одним глазом. Второй, хоть и целый, заплыл вследствие ночной битвы за кота журналистов.
- Представьтесь, пожалуйста, - обаятельно затарахтела телекорреспондентка.
Радченко мутным взором оглядел ее от волос до сапог, и взор его прояснился: столичная штучка была просто блеск!
- «Понимают, кого присылать», - подумал он одобрительно. И рухнул в грязь вместе с корреспонденткой. Рухнул он от толчка, коим смекалистый нижний чин спас их с дамой от неминуемой смерти под гусеницами подоспевшего БТРа: отработка маневра входила в решающую фазу.
Глухо и торжественно урча двигателем, БТР поднялся на настил. В тот же миг порыв коварного ветра, дремавшего дотоле за границей равнины, стремительно отнес утлый корабль от берега. ЧП казалось неминуемым и, казалось, сама природа, истерзанная еще в перестройку, встала на сторону условного противника.
Слабонервные на берегу завопили. Кое-кто из иностранцев осенил себя крестным знаменем. Фотокор от растерянности нажал на спуск и запечатлел роковой момент для истории. Однако, и отчаяние одних, и злорадство других оказалось преждевременным. Экипаж БТРа состоял из людей мужественных. Как горох, посыпавшись в мертвую воду, они дружно облепили БТР и, содрогаясь от напряжения, холода и брезгливости, вытолкали его на берег. Героически повел себя и салага, выполнявший функции флагштока: он не только не свалился с брони, как бы сделал это его натовский ровесник, но  выше поднял знамя над головой.
- Что это было? – все еще из положения лежа, спросила корреспондентка.
- Все идет по плану, - отрапортовал также не успевший подняться Радченко, - Вы присутствуете при погрузке техники на борт в экстремальных условиях.
- Не волнуйтесь, они сейчас вернутся за техникой, - заключил он, указав, на что есть мочи борющийся с ветром кораблик.
 Экипаж корабля и впрямь совершил вторую попытку принять технику на борт. И хотя удалось это лишь с третьей, триумф, как и в спорте, был очевиден. Все чувствовали себя победителями в борьбе со стихией, и улыбки на грязных лицах сияли ярче, чем сверкали бы ордена. Даже «косяки» в сторону все еще  закрытого магазина стали менее напряженными: военная игра захватила и участников, и зрителей, включая телекорреспондентку. Распатланная, так и не отряхнув шубу, напрочь позабыв о себе, она с такой быстротой металась меж представителей всех родов войск, что оператор едва за ней поспевал. В сравнении с ней, наши корреспондент с фотокором вели себя неподобающе вяло. Куда больше, чем скупые речи и энергичные действия военных, интересовал их рисковый крен  корабля с гордым именем «Доблестный». Как бывший моряк, корреспондент определил крен в 45 градусов. «Доблестному» никакой техники нести на себе не полагалось, поскольку учениями руководили не авантюристы и флибустьеры, а грамотные, знающие толк в кренах люди. А посему дух умиротворенности и покоя царил на «Доблестном» всюду. Исключая, может быть, трюмы.
- Поднимемся? – предложил корреспондент фотокору.
- А не опасно? - разволновался фотокор. Срочную службу он проходил при клубе ПВО и в таких штуках, как корабли, не разбирался совсем. – Оно не утонет?
- Он на грунте брюхом лежит. – авторитетно утешил корреспондент.
Переборов робость, которую с пеленок внушали ему владения Посейдона, фотокор вслед за корреспондентом взошел на палубу. С нее ход учений предстал пред ними, как зрелище парада с трибуны Мавзолея. Заросшие матросы Ашинского гарнизона, что есть сил удерживали швартовы, а БТРы по очереди отмечались на палубе единственного державшегося на плаву корабля.
- Мы его всем гарнизоном до ума доводили, - похвастался командир «Доблестного», - Уж думали, хана будет государственному престижу, а вот выкрутились к часу Че: что с других посудин поснимали, что из дому поприносили. Из бытовой техники, - с нажимом уточнил он. – Перепрофилировали.
Фотокор запечатлел для потомков горделивое его, со следами многолетнего злоупотребления семечками лицо, и горестно, протяжно зевнул: свинцовая водная гладь в сочетании с равниной того же цвета угнетающе действовала на его творческое воображение. Мир, казалось, раз и навсегда утратил все свои живые тона и полутона, Ощущение отверженности усиливалось промозглой сыростью, ветром и металлом полузатонувшего корабля. Фотокору захотелось домой – в уютное кресло и домашние тапочки, к заботливой маме, мастерице печь пироги. Он при первой же возможности ушел бы из военной системы, но... Уходить было некуда. Ни ему, ни его более жизнерадостному коллеге, ни тем, кто месяцами не получая жалованья, отрабатывал сейчас натощак сложнейший маневр на износившейся полстолетия назад технике.
Жизнерадостный корреспондент попросил у командира корабля дозволения осмотреть «Доблестный», и командир это охотно ему позволил: корабль для него был не только местом несения службы, но и единственным родным домом, которым он искренне дорожил.
- Только в трюмы не лезь, - предупредил он.
- А что у вас в них? – заинтригованно спросил журналист.
- Крысы, - ответил командир жестко. – Водоплавающий вид. Новый.
Корреспондент не поверил, но спорить не стал: как-никак они с фотокором были на «Доблестном» гостями и не имели права наглеть.
Как гостей, принимали их здесь радушно. Слаженный экипаж отличался не только смекалкой, но и запасливостью: все, от командира до последнего салаги, знали, что распорядок работы магазина такая же условность, как сугубо местное время. К магазину журналисты и не рвались, раз и навсегда выбрав для себя пепси-колу. Горячительные напитки употребляли они только в дни праздников и других стрессовых ситуаций. И хотя данная ситуация была по определению стрессовой, предпочтение журналисты отдали борщу, не по-казенному вкусному.
- Из кого сварен-то? - все же задал корреспондент бестактный вопрос: профессиональная деятельность развела в нем подозрительность ко всему, что не укладывалось в рамки привычного.
Кок в ответ хмыкнул так самодовольно, что фотокор подавился куском сочного мяса.
- Базовое хозяйство у нас, - еще самодовольней пояснил кок, - Верней сказать – бортовое. Свиней откармливаем.
- Где?!
- В трюмах, где еще! – сострил подавальщик. И фотокор стремглав ринулся на палубу, к поручням.
Корреспондент, напротив, полез за блокнотом.
- Чем же вы их откармливаете? – приступил он к злободневному интервью.
- Бартером. – пояснил командир. - Нет, «Доблестный свой мы холим и лелеем, а товар на стороне берем, в частях дружественно-враждебной державы. Спецдесантную бригаду для этой цели организовали, а то ведь, при нынешнем снабжении, долго  не протянем.
- Но мы по-божески берем, в разумных пределах, - спохватился он тут же, - Они-то ведь такие же люди.
- И у них своя спецдесантная команда имеется, - добавил старпом.
- Да только им с нас взять, как княгине Ольге с древлян, - блеснул кок историческими познаниями, и все, кто насыщался в кают-компании, улыбнулись с видом людей, исполнивших свой долг до конца.
 В ответ на обещание корреспондента не отражать в статье продовольственную проблему, им с фотокором предоставили каюту на корабле. Здесь было и светлее, и чище, чем в аварийной гарнизонной казарме.
Фотокор все же заколебался.
- А вдруг их лоханка ночью перевернется?
-А вдруг потолок в казарме тебе рухнет на голову? – парировал корреспондент.
- Там все-таки земля.
- А тут – вода, - возвестил корреспондент. – Не могут они перевернуться, потому что у них полные трюмы воды. Так что нет там свиней. Свиней они в ангаре для батискафа разводят.
Несмотря на командирский запрет, ушлый малый в трюм все-таки сунулся: неизжитое мальчишество вкупе с тягой ко всему приключенческому породили в его воображении картины столь колоритные, что соблазн взял верх над порядочностью. Романтический юноша надеялся узреть в трюмах сокровища из скифских курганов (На них и только на них моряки  могли прокормить себя и свиней!), или же без вести пропавшее командование, подлежащее обмену на комбикорм.
В постигшем его разочаровании новоявленный Том Сойер решил, что командир просто-напросто стыдится подводной части своего дома – так рачительный хозяин устыдился бы прогнивших полов и забитого унитаза.
Корреспондент ошибался. Один из мичманов «Доблестного», в недалеком прошлом ученый-биолог, обремененный научными степенями, оборудовал в пустующих трюмах экспериментальную лабораторию по разведению полезных моллюсков: мидий для нужд экипажа и устриц с целью увеличения объема и ассортимента бартера. Отлученный от науки по причине ее банкротства, экспрофессор настолько истомился по ней, что набросился на работу, засучив рукава до плеч. Результаты деятельности ждать себя не заставили: мичманские селекционные мидии достигали размеров блина, а устрицы давали жемчуг, как бройлеры – яйца. Триумф биолога  омрачался лишь побочным эффектом – корабельные крысы и тараканы мутировали настолько, что стали походить на киношных монстров. Мичман всерьез прикидывал, как бы всю эту нечисть оптом сбагрить в Голливуд  за валюту. Параллельно он улучшал качество производимой продукции: ядовитость природной среды перекрывала ей путь на мировой рынок. Так что, «Доблестный» на момент его посещения журналистами, был еще и небольшим  предприятиям, все члены которого, от командира до наитупейшего из салаг, являлись потенциальными совладельцами огромного капитала, и коммерческую тайну хранили, как могли бы хранить военную, если б таковая существовала. Потому-то на «Доблестном» и не было дедовщины. Иногда, для отвода глаз, кто-нибудь из салаг появлялся в поселке с подбитым глазом и невнятным рассказом о том, как он наступил в темноте на грабли. Этого оказывалось довольно, чтобы поставить «Доблестный» в один ряд с другими полузатонувшими кораблями, а моряку-засланцу по возвращении на борт предписывался постельный режим и двойной паек семечек: человек пострадал за свой экипаж, но выполнил сложнейшее психологическое задание. И не в каком-нибудь крупном городе, а в гиблом поселке Аш с его скукой, болтовней всех о каждом и азартным стукачеством. Но слишком бойкий журналист обо всем этом так и не узнал. Как не знали на «Доблестном» о подспудной трюмной жизни на других кораблях, возможных конкурентах на мировом рынке. Голь ведь всюду хитра на выдумки! Что до фотокора, любителя пирогов, домашних тапочек и художественной фотографии, то его больше всего на свете заботила сейчас его жизнь. Опасливо ступая по круто уходящему к стене полу, он подошел к иллюминатору, глянул на пенящуюся у его оконечности воду и объявил: «Я на верхней полке лягу. А то вдруг он  все же перевернется».
Корреспондент не стал ему говорить, что в этом печальном случае фотокор бы все равно не спасся.
Согласовать план дальнейших действий сотрудники редакции не успели: «Доблестный» вдруг содрогнулся всем корпусом, словно норовя выскочить из обволакивающей его жижи, и журналистов оглушило внезапным грохотом.
- Торпеда! – по- бабьи завизжал фотокор, - На мину нарвались! Бомбят! Мамочки!
И схватив рефлекторным движением аппарат, ринулся на палубу. С перепугу он бы, как пить дать, сиганул с борта в воду головой вниз, не поймай его за ногу помощник командира. С невозмутимостью, свойственной сильным людям, старпом втолковал штатской крысе, что, согласно плану учений, «Доблестному» надо проводить  стрельбы, а так как выйти на огневой рубеж корабль по техническим причинам не может, то стреляет условно и по условной цели.  Чисто условной,  поскольку авиация, не имея горючего, не смогла подняться в воздух и сбросить в море контейнер из-под алжирских апельсинов, больше года назад закупленных вскладчину на елку для гарнизонной ребятни.
Старпом отвел полуживого от ужаса фотокора в кают-компанию, налил ему стакан семечек,  дал -  на случай конфуза - несколько подшивок  военных газет и вернулся на боевой пост: предстояло запустить еще две ракеты, одна из которых была бракованной, а вторая слишком долго пролежала на складе Родины. Задача осложнялась и тем, что на «Доблестном», списанном китобое, ракетная установка отсутствовала, а заменяла ее перепрофилированная наскоро гарпунная пушка. И та лишь случайно, благодаря сметливости моряков, попала на корабль, когда, в связи с конверсией, кладовщики лишились рабочих мест, а детвора поживилась тем, до чего не дошли руки у взрослых. У них-то, игравших возле штольни в войнушку, и  реквизировали военные кое-что, столь нужное в их хозяйстве.
К счастью для себя, фотокор ничем таким не интересовался, а корреспондент ограничился фразой: «Одна за другой ракеты легли на цель. И три фонтана воды взрыли морскую гладь там, где только что находилась подводная лодка условного противника».

 К вечеру ветер усилился, но тяжелые трюмы «Доблестного не подкачали, и ночь журналисты провели спокойно. Фотокор, правда, кричал во сне: «Немцы! Принимаю огонь на себя!» - вероятно, под воздействием генетической памяти; да тревожили сон многоголосые вопли, доносившиеся со стороны плаца. Там, по случаю успешного завершения Агамемнона, вовсю гремела дискотека. По тому же знаменательному поводу работал до зари магазин «Семечки».
Как только матросы местного гарнизона водворены были в казарму, где их ждал традиционный ужин, состоявший из куска хлеба со стаканом воды, а рядовые иных частей вгрызлись в свои сухие пайки, все, кто повыше рангом, приступили к осуществлению операции «Оттяжка». Особенно расстарались телевизионщики. Корреспондентка, облачившись в фуражку и шинель Радченко, даже исполнила под Алену Апину песню про солдатика Леху и была награждена громом аплодисментов, а также единственной, имевшейся в гарнизонной библиотеке книгой - «История КПСС» - с автографами участников учений. (Получить автографы командования ей так и не удалось, несмотря на профессиональную смекалку. Равно, как узнать о местопребывании Самого. Вероятно, это было главной военной тайной )
Корреспондент с фотокором во всеобщем ликовании не участвовали. Первый, потому что не был фанатом Алены Апиной, а второй – из страха за казенное имущество как то фотоаппарат, вспышка и три отснятые кассеты. В давке на плацу их могли раздавить, а на «Доблестном» - «бартануть» на картофельные очистки.
Встали журналисты хоть и с грязными лицами, но со светлыми головами и прямиком пошагали в штаб учений – узнать насчет отъезда домой. С борта «Доблестного» их напутствовали просьбами выслать фотки и не писать про свиней.
Гарнизонный поселок напоминал царство Спящей Красавицы. Казалось, даже куры и псы налузгались ночью семечек. На плацу валялись пустая тара, окурки и утерянные во время танцев предметы – расчески, галстуки, ботинки и даже мелочь. Фотокор ее старательно собирал. Его упорство награждено было монетой достоинством в один цент. Обнаружились и обрывки туристической карты Крыма. Зато «Волги» на плацу не было. По родившимся  тут же слухам, вместе с «Волгой» исчезли из расположения части капитан второго ранга Радченко и телекорреспондентка. Это стало темой широкого обсуждения, и  ее мусолили в газике на протяжении всей дороги домой. Одни утверждали, что парочка убыла в областной центр за водкой для затаившегося в тылу учений командования, другие – что, выведав все самое важное,  предатели подались в штаб-квартиру НАТО, где и купаются теперь в долларах. Третьи, в залузганности своей дошедшие до маразма, объявили корреспондентку внебрачной женой командующего. Из этого вытекало, что незадачливые любовники ни в чем не купаются, а просто плавают в трюме одного из полузатопленных кораблей.
Конец сплетнеобразной дискуссии положил  Дронов.
- Вы тут, хлопцы, водку не лейте на свои задницы... мельницы вражеской пропаганды, - как мог членораздельно произнес он. – Вы лучше смекните, что кавторан с девушкой – тоже люди. Семечек перекушали и отрубились в укромном уголке, как положено.
- Главное, учения прошли гладко, - порадовался подполковник Черешин. Утвердившись на Дроновских коленях, подполковник и расслаблялся и, одновременно, нес службу. В левой руке подполковник сжимал стакан с семечками, а в правой, выпростанной по локоть наружу – знамя: Соломоново решение проблемы, принадлежащее, впрочем, не Соломону и не Черешину, а изобретательному корреспонденту, любителю пепси-колы.
- Без людских потерь и потерь в боевой технике…, - весело гудел Дронов.
- Зато с бензином – фигня, - встрял совсем не к месту водитель, - До развилки хватит. А дальше...
- Так ты где, дурра, был, пока народ дело делал?! – завозмущались наперебой в газике, - Вчера родился, или ты пальцем сделанный?!
- Христианин я,  -ответил шофер смиренно, - заповеди блюду.
- Я те, бля, поблюдую! - не разобрался сгоряча подполковник. Он схватил было водителя за ворот бушлата, но Дронов по-товарищески его остудил:  «Выкрутимся, Петро. Если что, у сельхозтехники позаимствуем, а то и колонну свою нагоним. Они после всего далеко от нас не ушли».
Проблема с горючим озаботила журналистов, но не меньше волновали их и собственные проблемы. Корреспондент размышлял о том, как объективно осветить ход Агамемнона, а фотокор – о следующих учениях, которые он уж точно не переживет.

Сам предстал перед служивым и прочим людом наутро – на экране телевизора. Прочувствованно, хоть и сдержанно, он поблагодарил всех участников учений за высокие профессиональные и личные качества, а главное – за живучесть.
- Теперь мы вправе со всей ответственностью заявить, что название учений – Агамемнон – было чисто стратегическим, - читал Сам по бумажке –  Смысл фишки в том, чтоб мы продемонстрировали мировой общественности, империалистам и коммунистам усих краин, как резервы нашей нации, так и смекалку каждого гражданина в военной форме. В обстоятельствах, граничащих с... э-э-э. Истинное название учений – Семечки... -командующий запнулся, потемнел лицом и на время исчез с экрана. Когда же он на нем вновь возник, то глянул  строго в глаза всем и каждому.
 - Завершившиеся учения названия не имели. – веско заявил он.
Корреспондент вздохнул с облегчением – теперь он знал, о чем нельзя поведать редактору, а через него и народу. Потянувшись за блокнотом и пепси-колой, он отвел взгляд от экрана, а когда вновь сфокусировался на нем, то увидел роскошную телекорреспондентку и Радченко. Кавторан выглядел чисто выбритым, в шинели с иголочки, а его дама – в фате и чем-то средним между бальным платьем и комбинацией. В руках оба держали по коту и по букету цветов. Представившись ведущей женской передачи «Авоська», теледива поведала, что личное  счастье  можно  найти везде, но лучше всего искать его в глухих гарнизонах, где сохранились экзотические животные и суровые, не изуродованные цивилизацией мужики.
- Окажем вооруженным силам шефскую помощь! - призвала теледива, и они с кавтораном чмокнулись, а потом так же бурно чокнулись – он бутылкой, а она коробкой с семечками.  - Если  каждая пожертвует что-то на алтарь деторождаемости... демократической... демографической катастрофы...
Она запнулась, и кавторан подсказал: «Мы догоним и перегоним Америку уже к следующим учениям!»
 - Учения проводить надо как можно чаще! - подхватила теледива – И не где-нибудь, а в условиях, приближенных к Хиросиме!
- К Помпеям! Так будет правильней!
- К поселку Аш!!
И они снова чокнулись.

Главные действующие лица этой фантасмагории остались за гранью повествования – это те, кто свою страну, свой народ, свои вооруженные силы  довел до плачевного и позорного состояния.  Но им это по фиг, у них свои игры.

Михаил Сидоренко, мл. лейтенант запаса.
1996г.