Дорога домой

***

В середине знойного лета выбраться на раскаленную добела Красную площадь. Люди, как и я, в очень легком и тонком. Поливальная машина распыляет холодную воду над туристами, белыми и шоколадными, и те, смеясь, принимают здесь душ. Лениво дошагать до парка «Зарядье» и сесть на сочный зеленый газон, опершись спиной о ствол березы. Слушать рок в наушниках. Чем лето не воплощение этого музыкального бунтарского стиля?!

***

А в городке писателей, ну, в Переделкино — лес, вековые ели, отвечающие за прохладу. И дача Чуковского, поэта, любимого детьми.
Желтый дом будто в шведском стиле. Крыша, состоящая из множества скатов, застекленная терраса, пристройка, крыльцо под козырьком. И дерево с башмаками, ожившее…

…Как у наших у ворот
Чудо-дерево растёт. Чудо, чудо, чудо, чудо
Расчудесное! Не листочки на нём,
Не цветочки на нём,
А чулки да башмаки,
Словно яблоки! Мама по саду пойдёт,
Мама с дерева сорвёт
Туфельки, сапожки.
Новые калошки…

Дерево словно пришло прямиком из Швеции. Наверное, потому, что Корней Иванович гостил у художника Репина и прозаика Короленко в Куоккале на финской земле, да и остался лет на десять в этом крае. А еще в городке — настоящая детская библиотека в чаще, а на траве — плетеные кресла-качалки: любой садись и плыви по волнам памяти, отдыхай!

***

Автобус, часов в семь отошедший от метро, топчется в городских артериях. Люди возвращаются с работы. А девушка, устроившись поудобнее на сиденье, прижав к себе сумочку, как подушку, смотрит любимый сериал на смартфоне. И вокруг уютная квартирка — нерушимая крепость, а не попутчики и не заправочные станции за стеклом.

***

На машине преодолеть 2000 километров — это расстояние от Москвы до выжженного солнцем Капустина Яра Астраханской области и обратная дорога в бегущую столицу. Промчаться, эксплуатируя умный круиз-контроль, благосклонный климат-контроль, запуская MP3-файлы на смартфоне и слушая их через салонные колонки. Нестись по дороге М-4 «Дон» до Воронежа — это 500 километров. Ночевать в Борисоглебске — провинциальном городке с южным акцентом и всеми благами мегаполиса, с чистейшим воздухом, малозаселенном (уехать бы туда насовсем!). Впечатлиться меняющимися южными картинами. Кухней, посиделками теплыми темными вечерами с фонариком под крупными звездами Млечного Пути. Охотой на рыбу: как в детстве, тянуть одну за одной на обыкновенного червя. Видом астраханского марлина — двадцатипятикилограммового толстолоба с человеческий рост. Чтением, сидя на парусиновом стуле среди выжженной степи, бумажной книги великого художника Хемингуэя «Снега Килиманджаро». Пребыванием на песчаном острове посреди Волги — вот она какая, пустыня Сахара: чистый волнистый песок, от солнца не спрятаться, жажда и ветер, гоняющий песчинки. Купанием в мелководной Ахтубе и могучей Волге, словно в реке Иордане, протекающей по каменистой пустыне.
А на обратном пути притормозить в том же Борисоглебске и еще в селе Монастырщино Тульской области, что входит в сельское поселение Епифанское, неподалеку, кстати, писал в тоске советский писатель Андрей Платонов. Притормозить у отеля рядом с Куликовым полем — в месте, похожем на юг Франции. Словно окрестности Арля: бритое поле за полем, плоский холм за холмом. Впечатлиться прогулкой на бричке, запряженной вороной лошадью, к месту силы, Куликовской битвы, сыгравшей ключевую роль в свержении татаро-монгольского ига, произошедшей у слияния рек Непрядвы и неширокого Дона. Здесь, внутри поля, — сила трав, сила прошлого. А музей-заповедник «Куликово поле» — это севший на равнину космический корабль.
Проехать, питаясь в кафе на заправках, сидя на упругих красных диванах, — романтика дороги! Всего-то неделя с небольшим, а вспоминать до конца дней земных.

***

Астраханская степь, постапокалиптическая, выжженная, цвета соломы — австралийские, мексиканские равнины и прерия юга Соединенных Штатов Америки. Не хватает громадных кактусов (а хлопковые поля есть), деревянных городков с пьяными салунами, желающего хорошо заработать ковбоя в кожаной одежде с верным кольтом, скачущего на прирученном мустанге по пятам разыскиваемого ускользающего бандита.

***

Природный парк «Волго-Ахтубинское междуречье», пойма, раскинулся между реками Ахтубой и Волгой. Голубые тропические птицы, фазаны, цапли. Дубрава и множество озер, среди которых можно увидеть степных лисиц и тушканчиков, привыкших к жаре. Того и гляди вытянет шею пятнистый африканский жираф, слон слоненка подтолкнет гибким хоботом, крокодил схватит подошедшую близко к водоему наивную зебру, носорог прошагает по подсохшей грязевой луже, а лев, сделав несколько шагов, ляжет в тени дерева.

***

В Тульской области в селе Себино на родине святой Матушки Матроны Московской — купель, колодец и источник, похожие на иерусалимские, будто перенесенные из Святой Земли. Доберись сюда и помолись святой, которая никогда не отказывает:

Я буду вас слышать, и видеть, и помогать вам.

Все, все приходите ко мне и рассказывайте, как живой…

«О блаженная мати Матроно, душею на небеси пред Престолом Божиим предстоящи, телом же на земли почивающи и данною ти свыше благодатию различныя чудеса источающи… Моли Бога о нас… Благодарю тебя за помощь твою святую. Слава Отцу, и Сыну, и Святому Духу. Аминь».

До горизонта лежат зеленые поля, по левую руку — деревья, кусты и сарай из красного кирпича с серой черепицей. Взять бы кисть и палитру и дорисовать благородного рыцаря Дон Кихота Ламанчского в доспехах да с копьем. А еще дорисовать ветряную мельницу — кусочек горячей Испании.

***

Воскресенский Новоиерусалимский мужской монастырь, основанный русским царем Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном. Настоящий белокаменный древний монастырь: оборонительные стены, бойницы, лестницы. Улочки новозаветного города разделяют постройки. Вот патриарх въезжает в ворота, вот слышится колокольный звон, вот монахи спешат на службу. А ближе к закату разносится запах еды из трапезной, запах печеного хлеба, жареной рыбы, похлебки. И вокруг природа, ее пронзительная тишина, свобода, беспредельность.

***

Все истринские святыни пронизаны солнцем, горячим песком и соленым морем. На них отпечатки ног библейских героев, их слезы и кровь. Внутри Храма будто слышны их проповеди, и видишь израильский народ в своих простых одеяниях, а римских завоевателей в стальных доспехах. Слышен шум города и его сплетни. В этом Храме течет жизнь самого Иерусалима!

***

Пирс у реки Истра обмотан рыболовной сетью. Течение меняет направление о построенную купель — иордань. Будто слышатся голоса простолюдинов: «Смотрите, Сын Божий омывается, принимает крещение от Иоанна Предтечи!» Дух снизошел, и белая голубка скрылась в небесах.

***

Черное море. Шторм. Вал размером с великана! Представляются корабли со сложенными парусами. Захлест воды на деревянные палубы. Капитан как натянутый нерв, моряки вцепились в канаты. Корабль поднимается на волне и падает с хлопком на воду. Гребень выбрасывает «Робинзона Крузо» на сушу, и он убегает от другого, идущего следом.

***

Ночь. По-прежнему шторм. Темное полотно с белой пеной. Корабль бьется в ночи, мечется. Волна справа, волна слева, боцмана смыло за борт. Стрелка компаса ходит по кругу, как секундная. Шатающийся фонарь. Вокруг бушующая Вселенная. У берега шумно, а там, там терпит крушение корабль, и никто не спасет его — как на картине Айвазовского.

***

Бассейн и уютное кафе у моря. Плетеные столики, кресла и диваны, светло-серый зонтик над ними. Море шумит в десяти шагах. Солнце! Все раздеты, кто-то купается — конец ноября в Сочи. Лето в конце ноября! Все приморские города Италии и Греции упаковали бандероль и послали нам этот теплый ветер и это теплое солнце. Сами, остывающие, собрали по крупицам тепло и отправили горячую посылку. Я раздет до футболки и пропитываюсь солнцем и соленым ветром.

***

Идешь по кромке неспокойного моря и вдыхаешь его запах свежей рыбы. Ты сам будто рыба, ненадолго выпрыгнул на берег, чтобы опять уйти в море. Ты есть море, и море есть ты — единые и неразделимые.

***

Посидеть одному у свинцового моря в пасмурный день. Полосы света пробиваются сквозь облака. Шепот волн, душистый морской воздух. Думать о вечном. О том, что было. Благодарить. Мечтать. Я — капля морская, растворенная во Вселенной. Всего лишь капля, легкая и прозрачная, только легкая и прозрачная, больше ничего.

***

Нам стать бы белыми чайками, стать ветром, стать морем, штилем и штормом. Стать алым парусом.

***

Властитель с усами, с трубкой, набитой табаком, властитель, чей дом, продуваемый соленым ветром, с комнатами охраны, с замками, не пропускающими газ, со скрипящими половицами, оберегающими от нежданных гостей, с высокими спинками диванов, которые должны спасти от пуль врагов, он, впустив красоту в свое сердце, любит слушать джаз на патефоне и смотреть в одиночку вестерны.

***

Над горизонтом висит небо, под ним разлилось бирюзовое море. Оно как океан благодаря силе какой-то, растягивающей его от бесконечности до бесконечности. Пена далеко-далеко наползает на берег, зазевался — и можно сушить кроссовки. Солнце! Тепло! Перед глазами уже не юг России, а может, Рио или Майами.

***

Серо. Штормит. А он сидит у своего любимого моря, просоленный весь. И удочка стоит рядом, а леска дотягивается до моря и уходит под воду, как лучик света. Удилище дернулось. Он встает. Начинает работать своим спиннингом. Барабулька бьется в руке: мелкая черноморская рыбка, плосколобая, с чешуей как у крупной рыбины и костлявая, но вкусная, особенно если слабокопченая — отличная закуска. «Это только начало», — думает он.

***

Здесь, в Архипо-Осиповке, темно-зеленые воды реки Вулан. По берегам — деревья с пышной кроной, в том числе плакучие ивы. Их ветви достают до середины южной реки, а некоторые листья, напоминающие головы змей, стремящихся утолить жажду, даже касаются впадающего в Черное море теплого потока. Падающие тени раскрашивают реку темно-синим, серым, а где и черным цветом. Проплывая на речном трамвае под деревьями, ясно представляю берега Амазонки, покрытые тенистыми влажными джунглями. Кое-где смолистые коряги торчат из воды — высохшие пальцы старух из забытого цивилизацией племени. Среди них уж точно голодные острозубые крокодилы, наполовину высунув бородавчатые морды из мутной реки, поджидают своих наивных жертв. А я в лодке, вырезанной из ствола тропического дерева. И что я — черноволосый индеец, а рядом — веселый соплеменник, лучший напарник по охоте на диких животных джунглей, умело гребет веслом. Весло, скрываясь в зеленой реке, отталкивается от воды, и наш челнок шустро скользит меж гигантских водяных лилий и двух берегов, заросших пальмами, лианами, папоротниками и орхидеями. В нескольких метрах от трамвая худые мальчишки, как обезьянки-детеныши, ловко забираются на дерево (мне мерещится, что на каучуковое) и со смехом прыгают в Вулан. Птичья стая, испугавшись, пересекает реку. Солнце так слепит глаза, что я вижу лишь движущиеся тени. Может, это красно-желтые попугаи бразильской Амазонки вспорхнули?

***

Вот стоишь ты, а облака кочуют прямо над головой. Горные ледяные хребты застыли на уровне глаз. Почему так? Потому что стоишь на высокой башне, которая, в свою очередь, стоит на высокой горе. Весь южный город как на ладони. И тебе так хорошо, что не хочется спускаться. Здесь свил бы себе гнездо, как большой орел, да и жил-поживал. А тебя бы и не гнал никто, так как туристы съезжались бы со всех концов страны, чтобы посмотреть на такого отшельника. Вокруг волшебный кристаллический воздух! Какие рассветы и закаты под ногами, там, где море, — сказка! Тишина какая… Может, остаться?

***

Глядя на Москву с когда-то главной ее артерии — Москвы-реки, ее невольно сравниваешь с Нью-Йорком и Лондоном, а точнее, с теми документальными или художественными кадрами, на которых красуются достопримечательности этих городов. За панорамным окном встает сталинская высотка. Небоскребы «Москва-Сити» — как распорки между землей и небом. Жилые малоэтажные дома с элементами изящества — в английском или бронксском стиле. Стальные мосты из прутьев. Около них вода, по которой плывет речной трамвай. Когда вечереет, начинает моросить, окна покрываются крупными каплями. Все становится плохо различимо: красные, желтые, белые, зеленые пятнища в темноте. Это похоже на джазовую музыку, будто в пустом баре чернокожий джазмен играет на медной трубе. Я не отвожу глаз от размытых московских ночных огней… Дело движется к ноябрю. На речном трамвае тепло, и не хочется сходить на берег. Этот каменный и стальной город, вечерний джаз теперь навсегда в моем сердце, словно страницы книги, которую читаешь в октябре под золотым кленом.

***

В переполненном автобусе школьники, пенсионеры, студенты, рабочие люди — все смеются, беседуют. Говор. Яблоку негде упасть. За окном мелькает зимний город, и мы, простой народ, дружно и весело едем. Новый год, Рождество и Крещение — все самое светлое и лучшее ждет нас впереди.

***

Я был у Кремля, когда пошел дождь. Дело было в декабре, а дождь был по-осеннему теплый. Под зонтом спустился мимо Храма Василия Блаженного к парку «Зарядье». А вокруг пестрит новогодняя ярмарка, прямо пряничные австрийские домики. Карусель кружит будто в центре пасмурного Парижа. Деревья в желтых лампочках, новогодние цифры светятся, 20ХХ год на носу. На горизонте видны алые башни со звездами и стены Кремля. Сталинские высотки — говорят, что у них черты небоскребов Нью-Йорка. Из ресторана плывет аромат жареных стейков. Иду под зонтом по «Парящему мосту» над Москвой-рекой, смотря по сторонам, запоминая этот русский день, но очень похожий на европейский или нью-йоркский предновогодний.

***

В Выхино протянулась открытая платформа метрополитена. Ну, вроде как в Бронксе или в Бруклине. Такая платформа, где ветры, где морозно, где снег и где поездов ждут герои из фильмов — непризнанные писатели, работники архивов. Гремящие составы понесут вперед их, озябших, в осенних пальто к разочарованиям и большим победам.

***

В Ларево, от Москвы в получасе езды, есть одно местечко, точно деревушка в швейцарских Альпах.
Подсвеченные средневековыми фонарями шале в снегах будто рассыпались по горному заснеженному плато, надев белые вязаные шапки под полной морозной луной. Ресторан с палисандровыми столами и белыми салфетками на них, потолочными балками, гобеленами с изображением сельской жизни и кафелем, разбавленным мозаичными вставками.

***

Надеваю шапку на меху, свободное черное пальто, высокие сапоги, покидаю тесную квартиру и отправляюсь за город. На морозе на даче копаю траншеи в высоком снегу к крыльцу, мангалу, бане, сараю. Колю дрова. Жар от меня, как от печки, идет. Правильно говорят: «Труд сделал из обезьяны человека». Человека, у которого все спорится и горит в руках, принимающего физическую работу за благо.

***

«Движение — это жизнь, а жизнь — это движение». Поэтому в любое время года и в любую погоду каждый из нас, не очень-то задумываясь, много ходит по городу, как насвистывающий песню скиталец в дырявых башмаках.

***

В Московском планетарии космос становится ближе. Побродил по фантастическим залам, и представился мне дом на высоком холме. Ночью выносил бы из него телескоп и наблюдал за звездами. Замечал падающие метеориты, спускался с холма, погружался в темный лес и находил их еще теплыми, с кратерами на поверхности, как у Луны. Однажды наткнулся бы на такой, который не поднять, не унести. Когда печаль бралась бы за меня, приходил к нему и ложился на его холодную спину. Высматривал между черных макушек деревьев лунный диск, планету Венеру, звездочки Медведиц, Полярную звезду. Представлял, что вот эта точка — квазар, другая — белый карлик. Слушал Вселенную. И после такого общения я с сияющими глазами возвращался лесом в свой дом на холме, натягивал одеяло и засыпал в кровати, которая вращалась бы вместе с Землей.

***

Всю страстную неделю ходишь угрюмый. В чистый четверг заставляешь себя красить куриные яйца в багряной луковой шелухе и натирать их душистым подсолнечным маслом, чтобы еще краше стали. Неохотно идешь через дорогу в магазин за куличом. В великую субботу плетешься в Храм Божий, чтобы освятить все приготовленное и добытое. Стоишь таким сморчком, который из-под прелой весенней листвы, ворча, вылез, и не понимаешь, что ты здесь делаешь и что здесь делают все остальные. А потом появляется молодой батюшка в очках, в черной ризе, с золотой епитрахилью. Идет и сияет! Весело смотрит прямо в глаза и святой водой тебя щедро так окропляет с головы до ног. «Христос Воскресе!» В этот миг что-то в тебе где-то глубоко вспыхивает, словно в недрах твоих жизнь начала зарождаться. И ты, одухотворенный, заходишь в Храм и встречаешь Пасху в приподнятом настроении!

***

Дорога от Мурома до Дивеево с крутыми поворотами. Вдруг по молитвам и в жизни случится такой поворот?! Дорога с асфальтовыми заплатами-лоскутами. По пути встречаются: старая подлатанная деревенька, кладбище, опять покосившиеся домишки и новые, снова кладбище. Как у Есенина в стихотворении «Пускай ты выпита другим»:

Теперь со многим я мирюсь
Без принужденья, без утраты.
Иною кажется мне Русь,
Иными — кладбища и хаты.

А вокруг людских поселений и захоронений растут непролазные угрюмые муромские леса. Впору Высоцкого вспомнить, его «Песню-сказку о нечисти»:

В заповедных и дремучих страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх:
Воет воем, что твои упокойники,
Если есть там соловьи, то — разбойники.
Страшно, аж жуть!

А еще болотистые поля — река Ока нескромно разлилась, весна. Аж деревья стоят по колено в воде! Островки надежды и спасения повсюду торчат. У Некрасова точно так же, в стихотворении про «Дедушку Мазая и зайцев»:

…Только уселась команда косая,
Весь островочек пропал под водой:
«То-то! — сказал я, — не спорьте со мной!
Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!»
Этак гуторя, плывем в тишине…

И высоченные кресты, оберегающие путников на саровской земле, на перекрестках вкопаны друг за другом. «Господи, спаси и сохрани», ведь венков на березах за поворотами, как везде, много. Не надо забывать: «Береженого Бог бережет». И тогда сам Серафимушка встанет на защиту от горя и бед. Идет пасхальная неделя. «Радость моя, Христос Воскресе!»

***

Серафимо-Дивеевский монастырь — рай земной! Храмы надели голубые, белые, бирюзовые ризы. Купола, кажется, облиты чистым пасхальным золотом и серебром. Здесь ходят монахини, облаченные в черные рясы отречения от благ мирских. Паломницы переступают порог монастыря обязательно в платках и в юбках ниже колен. Паломники тоже по всем правилам одеты. Под солнцем на скамейках разговаривают о вечном. Внимают колокольному звону. Спешат, по-детски, счастливо и по-доброму улыбаясь, на службу. После гуляют по Канавке Божией Матери и по саду, созданными собственными руками, а может и крылами — обогащаются благодатью. Выполняют послушание: в домах Божьих, трапезных, церковных лавках.

***

Источник Серафима Саровского красив по-сказочному: деревянные золотые мостики, часовни и переодевальные для братьев и сестер. Купели апрельские, но ледяные будто крещенские. Озерко от подземного источника — кристально прозрачное: камни во мху на дне видны как через стеклышко. Не хватает белки, грызущей золотые орехи, и золотых скорлупок, разбросанных под могучими кронами елей Мордовского заповедника. Тут слова из «Сказки о царе Салтане» Пушкина сами вспоминаются:

…Знайте, вот что не безделка:
Ель в лесу, под елью белка,
Белка песенки поет
И орешки всё грызет,
А орешки не простые,
Всё скорлупки золотые,
Ядра — чистый изумруд;
Вот что чудом-то зовут…

***

Монастыри и церкви муромские полны духа Ивана Грозного — волевого, верующего, гневного, покаянного русского правителя. Храмы с кокошниками. Шатровые колокольни. Витые решетки на окнах. Мрачные залы с огоньками: низкие своды, росписи в солнечной дымке, едва узнаваемые святые на ветхих иконах. В богатой раке покоятся мощи князя Константина и сыновей его, Михаила и Феодора. Бледная фреска Василия Рязанского, переплывающего реку Оку в лодке. Эти люди — крестители муромской земли, истерзанные духовно и физически яростными язычниками финно-угорского племени мурома. Рядом крипта как выбеленная инкерманская пещера: тесная монашеская келья с большим камнем-кроватью и подушкой-камнем, рукописным бумажным Евангелием, веригами на стене и окошком в мир грешный.

***

Стоит памятник-гигант «Илья Муромец» — воин земли русской как с полотнища Васнецова «Богатыри». Стоит на обрыве, у ног его раскинулась родная Ока. Стоит и грозит мечом врагам России… Спит до поры до времени рыцарь в Спасо-Преображенском монастыре. Рыцарь Бога, Пречистой Марии, Иосифа и Спасителя Иисуса Христа. Защитник православия. Весь из дерева, возможно, из дерева муромских лесов. Рядом с ним меч-кладенец, доставшийся от Святогора. В серебряной кисти под стеклом частицы мощей его из Киево-Печерской лавры, чрева веры нашей. Светлый воин из Карачарово — его малая родина у величественной Оки.

***

Обрыв. Вольная Ока. Деревянный пирс. Песчаный пляж. Волейбольная сетка. Набережная с фонарями. Вот он, древнейший город Руси. Одноэтажный и двухэтажный. Кирпичный и деревянный. С остриженными деревьями вдоль дорог. Много молодых людей. А на окраинах — дома высотой в четыре этажа, белье на веревках во дворах и скрипучие советские качели.

***

В пасхальную неделю обойти Храм Божий. Открыть железную дверь. Подняться к колоколам по деревянной шаткой полутемной лестнице колокольни, разгоняя сизых голубей. Увидеть весь исторический Муром: все его монастыри и церкви. Взглянуть на Оку с высоты птичьего полета. Колокола: один другого больше. Совершить три удара в главный колокол: «Христос Воскресе!» — чтобы громкий звон пронесся по земле русской.

***

Циолковский — предтеча Королева. Константин Эдуардович — мечтатель о дальних космических полетах, ученый с сияющим, как звезда, ликом. Дом его с застекленной террасой, на которой уместились токарный станок и столярный верстак, рождавшие модели диковинных воздушных кораблей и невиданных космолетов. В комнатах витает дух его разума, охватившего всю Вселенную.

***

Дом-музей Циолковского и Музей космонавтики — это храмы науки, гимны человеческому интеллекту. Они находятся в городе Калуге — многоэтажном эталонном советском городе, что стоит южнее Москвы на двести с небольшим километров. Один из музеев имеет несколько подземных этажей — город будущего, будто построенный под серой поверхностью Луны или под рыжей поверхностью Марса. Посетителей очень много, словно этот подземный лунный или марсианский град переполнен переселенцами с Земли. Они, переселенцы, воплотили мечты о покорении Вселенной советским народом. Светлые бескрайние залы на минусовых этажах отражают весь путь человечества к Звездам. Белоснежные модели космических станций-колец Циолковского. Метеорологические «алюминиевые» ракеты. Футуристические «иконы» Королева. «Капсула» для четвероногого героя — собаки-космонавта. Яйцеобразные спускаемые аппараты с пустующими креслами астронавтов — первых жителей внеземных домов — орбитальных станций. Самоходный луноход, похожий на металлического жука иных миров. А у входа в космический собор — Гагарин, застывший в металле, со своей неповторимой улыбкой, обнимающий поднятыми руками целую Вселенную.

***

Иду по Гусарской улице Царского Села и слышу: вдалеке зычно запели колокола. Прохожу по густой еловой аллее и легко открываю неимоверной величины белую дверь Софийского собора лейб-гвардии Гусарского его величества полка. Собор с полусферическим беленым куполом. Стою позади братьев православных, крестящихся и кланяющихся. Согреваюсь. Мужской церковный хор поет то басом, то альтом. Давно не слышал, как мужской хор исполняет богослужебные песнопения. Стою рядом с иконой Ксении Петербургской, юродивой, блаженной, прозорливой. Перед ней на подсвечнике свечи плачут воском. Стою с закрытыми глазами, слегка покачиваясь, словно колос на слабом ветру, улетая в пение, блаженствуя от тепла. Открываю на секунду глаза и вижу батюшку в камилавке и багряной ризе с епитрахилью, вышитой золотом. Хорошо, что колокол позвал в Храм Божий и что ноги идут в него, значит, не вся душа очерствела. «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго».

***

Вначале дождусь солнечных деньков. Таких, когда осень, если закрыть глаза, — настоящая весна. И поспешу на улицу, не затягивая, ведь сегодня погода — одна, а завтра — другая. Какая красивая шляпа! Какой модный плащ! Перед выходом в зеркале отражается во весь рост самый счастливый человек! Несмотря на одиночество, сегодня я чувствую, что не один. Что сегодня друг другу не чужие и вот этот канал, и вот тот мост справа, и впереди встречный прохожий, щурящийся от солнечных лучиков, водитель автомобиля в солнцезащитных очках.
Я живу у Семимостья. Никольский собор. Дом на той стороне канала. Черная калитка, желтая подворотня, облупившийся двор-колодец, низкие ступени и длинные пролеты с чугунными перилами. Добро пожаловать в мою скромную квартирку с высоким потолком!
Итак, после расслабляющего сна, вкусного завтрака и быстрого наведения порядка я легко шагаю вдоль изящного Крюкова канала. Он довольно узок — три гребка веслами, и частная лодка петровских времен могла бы преодолеть его, но и достаточно широк, ведь под ногами проходят прогулочные суда. Деревья засыпали пожелтевшей бумагой его гранитную набережную до самой вороной ограды, будто вырезанной ювелиром. Тупоносыми ботинками так приятно подбрасывать чьи-то мемуары и слушать, как шуршат пронумерованные пятнышками листы. Бросив робкий взгляд на маковки Морского собора, подумал о моряках, погибших в тяжелых корабельных сражениях… Вот и Фонтанка. Водные серебристые гребешки двух темно-синих артерий Петербурга перемешиваются. Фонтанка — река, а значит, и широка, и глубока для человека. В столь солнечный денек она прекрасна. Кафешки и рестораны дружелюбно открывают двери, чтобы обнять своих завсегдатаев. Друзья бодрящего кофе и тающих пирожных выходят из кафе, и свежий балтийский ветер, согретый солнечными лучами, проникает в них, как залетел в меня, когда я вышел из квартиры. И я уверен, многие из них солидарны со мной, и в такой момент вспоминается стихотворение настоящего поэта-художника Федора Тютчева:

Как поздней осени порою
Бывают дни, бывает час,
Когда повеет вдруг весною
И что-то встрепенется в нас…

Спускаюсь к ослепленной солнцем воде, чтобы дождаться речного трамвайчика и, распахнув сияющую душу, тепло поприветствовать его пассажиров. Я же говорю, что сегодня все друг другу не чужие! Сколько трепещущих рук, смеющихся глаз и добрых сердец!

***

Проезжая на такси, затронул край своего бывшего спального района Купчино. Там, за этой чертой, осталась моя прошлая жизнь. На широких купчинских улицах Малой Карпатской, Олеко Дундича, Бухарестской я жил под крылами родителей. Я мудрел за томами Достоевского. Я дружил, любил, мечтал. Если бы была возможность, я вернулся бы в то время, оставив скелет своей души и изношенное тело нынешней жизни. И я — такой счастливый, вечно молодой и с огромной семьей!

***

Надел широкие шорты родом из Сан-Франциско и свободную шелковую рубаху с принтом «пальмы», которая, возможно, прилетела из Майами. Расстегнул несколько верхних пуговиц. Длинные волосы прикрыл высокой бейсболкой и вышел в июльскую жару. Пахнет соломой. Картинка перед глазами совпадает со стоп-кадром: лос-анджелесское очень солнечное и очень зеленое лето. По-настоящему тепло! Зашел в магазин, где кондиционер работает на охлаждение на полную мощность. Аж подмерз, как раскалившееся сверло в стакане с холодной водой или как любитель сауны в ледяной купели. Ух и хорошо! Опять — в жару. Остывшее тело с благодарностью принимает снова проникающее в него тепло. Люблю, когда лето — лето: знойное, прогревающее кости, вгоняющее в краску и выжимающее по каплям воду из тела!

***

Свершаем неотложные дела в плащах под дождем. Льет и льет. Переходим от дома к дому, от остановки к навесу, от трамвая к автобусу. Кажется, что этот дождливый день никогда не закончится. Мы, промокшие, смотрим на потерянный город, который побледнел, остыл, сжался. Что-то с ним не так: заболел. И заразил нас. Только солнце и тепло смогут вылечить: согреть, расслабить, раздеть. Остается ждать…

***

Что делать в Великом Новгороде в жару под тридцать? Купаться в Волхове! Редкие новгородцы уходят в илистые воды древней реки. Река Волхов течет вдоль территорий давно ушедшей Новгородской республики, владений новгородского вече и иноземца князя Рюрика, первого нашего правителя. Река, помнящая, кстати, Ярослава Мудрого и воина святого Александра Невского… Плывешь на речном трамвае по Волхову от Ладожского озера до Ильмень-озера по бывшему торговому пути. На правом «торговом» берегу — Рюриково городище, а на «софийском» левом берегу — Свято-Юрьев мужской монастырь — древнее мало что есть на новгородской земле. Белые астраханские цапли бродят вдоль камышовых берегов. Рыбаки рыбачат на надувных моторках. Туристы скользят на байдарках. Чайки, как стрелы, уходят в воду и взлетают ввысь, держа рыбу в клюве. Возвращаясь, подплывая к Горбатому мосту, надеваю солнцезащитные очки, и мерещится, что вот я попал на ладью со сложенным парусом: гребцы налегают на весла, и ратная песня гремит басами, отражающаяся от грозных стен Новгородского детинца. В нем стоит чудесный Софийский собор (в 1045—1050 годах созданный!). Он снаружи похож на ратников в шлемах и кольчугах, белых от солнца. Внутри темные фрески в сером свете раскрутились, как свертки, до немыслимой высоты, до малоосвещенного купола. Необъятные византийские арочные окна. Часть собора — те самые древние стены, каменные, голые, не приукрашенные веками, будто иерусалимские. В стеклянных раках-гробах благоухают мощи Святых благоверных князей Владимира Ярославича, Федора Ярославича, Мстислава Храброго (в крещении — Георгия) Новгородских. Прикладываешься к ним и молишь, чтобы воины наши возвращались живыми с фронта, чтобы наши города стояли.

***

Спидометр показывает сто тридцать километров в час. За стеклами бескрайняя Россия: зеленые волны растянувшихся лесов и глади полей. Дорога сама ведет. Навигатор предупреждает: «Впереди камера на шестьдесят», «Через километр и двести метров держитесь левее». Навьюченные фуры. Дальше реки: Сясь, Паша, Свирь, спорящие величием с самой Волгой. Александро-Свирский монастырь, его Основатель оберегает странствующих по северной земле.

***

Великий Новгород — точно провинциальный Санкт-Петербург: беленые колонны и арки, пляж у детинца, как у Петропавловской крепости. Только здесь небеса выше, зелень гуще, и дышится глубже, и ясность мысли. Памятник «Тысячелетие России» в цитадели монументальнее памятника Екатерине II на площади Островского.

***

Витославлицы — древнерусская деревня из дерева, почернелого, серебряного, золотого. Церковь, часовня, изба, дом, баня, кузнеца, амбар, конюшня, житница, мельница — народное деревянное зодчество. Это целая наука, а иначе как, например, резное строение с пятиэтажный дом воздвигнуть из сосны-долгожительницы, да с чешуей из тонких осиновых дощечек. Внутри пахнет стволами, прохладно, и солнечный свет почти не проникает сюда. Группы туристов с гидами словно словене в праздник вышли на родные мостки и на пряный клевер, ведут разговоры. А Ярило, бог cолнца, их, не скупясь, поливает раскаленными лучами.

***

Медные и серые чешуйчатые стволы сосен, озаренные солнцем. Плоские кварциты — камни цвета бордо. Голые валуны. Холмы. Песчаные золотые острова с пучками карликового сиреневого вереска, седой стелющийся мох. На карте поселения: Мегрега, Куйтежа, Тукса, Ковера. Озера-миражи: Линдоярви, Пигаярли, Лема, прозрачные как воздух и тихие как вечер. Это за стеклами автомобиля красуется Республика Карелия — северный Эдем.

***

Загибается за горизонт и затекает в леса Онежское озеро — самое большое из многочисленных карельских озер. Онега такого цвета, будто чайный лист заварили, черно-красная. Настоящее море, а не соленое! Озеро с северным характером, арктическое, образовавшееся в результате таяния ледника. Портовое. Под шальным ветром на песчаном берегу отдыхают петрозаводчане — жители города, когда-то славившегося пушками шотландца Чарльза Гаскойна. Петрозаводск сложен из петербургских малоэтажек, деревянных домов и новостроек.

***

Побывать в Карелии и не попробовать морошки — это неправильно! Оранжевая и костлявая, словно облепиха. Самая выраженная нотка — опять-таки облепиховая, а еще арбузная и крыжовниковая. И вяжущая, и кислая. Ягода-загадка, как и сама страна карелов, вепсов, финнов. Недаром Александр Сергеевич, мучаясь от пулевого ранения в живот, на смертном одре просил принести моченой морошки.

***

Сортавала — русская, европейская, североамериканская сказочная страна. Скандинавская — тысячи озер разбросаны на сотни километров. Попадаются щекастые горожанки с серповидными глазами — этакие всемирно известные финские сказочницы (говорящие по-русски!) и светловолосые финны. Высокие, длинные дома с треугольными крышами, с круглыми и прямоугольными окошками под ними, квадратными трубами и вытянутыми. Еще кирхи с лютеранскими строгими крестами. Сидишь в ресторане, ешь пельмени с карельской ладожской форелью, говядину с клюквой и грибами, пьешь иван-чай с реальными лесными ягодами, а будто в исландском пабе — через окна пробиваются солнечные лучи той островной рыбацкой страны. Исландская — геометрия холодных скал и много видов мхов на них. Английская — идет рускеальский экспресс (паровоз!) будто из серого чугуна, задорно гудит и дымит. Бежит по бритым лугам, мимо лесов, по насыпи, разделяющей озеро на две половины, точно «Хогвартс-Экспресс» — поезд из мира Гарри Поттера. Вечером на горе Паасо — пни-фонари на лестничных площадках, и камнища стоят друг на друге до небес, будто шепчут на карельском. Норвежская — великие шхеры, каменные улицы. Американская — могучий обрывающийся беломраморный каньон в Рускеале, дно которого затоплено. И рускеальские водопады — река Тохмайоки с силой широкой змеей, живыми буграми, с белой пеной бежит нефтью, ржавчиной по черным от воды каменным ступеням — каскадам на равнине, подобно реке Угум в США, протекающей по Парку Водопадов Талофофо. Русская — по пресной неизмеримой Ладоге лететь, как на истребителе, на десятиместном крытом катере. Увидеть: полосу на весь горизонт острова Валаам и купола Храма Спасо-Преображенского Валаамского монастыря — это Северный Афон, основанный греками Сергием и Германом, чудотворцами. Остров, где к скитам нет дорог, дороги к ним — это лес на каменном основании и водная преграда.

***

В Императорском Царскосельском лицее мальчишка-поэт и его друзья до гроба читали, учились, рисовали, фехтовали. Перед сном в своих комнатах-кельях через перегородки, которые не доходили до потолка, они слушали, как встревоженного Александра Пушкина успокаивает лучший друг Иван Пущин. Мальчишки, послужившие Отчизне и прославившиеся. Бродя по залам лицея, задумываешься: важен лишь личностный рост, который бессмертен, которого ждет от нас Создатель, посылая нас на Землю. Землю, где ссылки, гонения, душевная боль и ранняя мучительная смерть, заедаемая кислой и острой морошкой.

***

Бывал ли ты ночью в нью-йоркском Центральном парке? Даже если бы гостил в Нью-Йорке, вряд ли ночью ты бы решил прогуляться по нему: место недоброе. Я, например, не был в городе небоскребов, а вот по Сентрал-парку гулял. Ладно, на самом деле санкт-петербургской ночью бродил по Екатерининскому парку. Стриженые газоны, тропинки из гранитной крошки, белые скамейки, летние деревья, цветочные клумбы, кусты, гладкие озера под лунным светом… Есть одно отличие: аура добрая. А пейзажи очень даже похожие. Поживи здесь и согласись или поспорь со мной.

***

Кленовая гостиная Александры Федоровны, жены Николая Александровича Романова, в стиле модерн. Гостиная украшена антресолью из серого клена (на ней, наверху, императрица любила книжное уединение). Мягкая мебель, на которую опускался мужик Распутин — лекарь цесаревича Алексея, больного гемофилией. Шкура белого медведя — излюбленное место баловства великих княжон, в том числе Ольги и Татьяны, названных в честь героинь стихотворного романа Пушкина «Евгений Онегин». Пышные, сочные, теплолюбивые растения везде. Как ни странно, такое ощущение, что подошел и осматриваешь Дом-музей Эрнеста Хемингуэя в пригороде Гаваны в тихом поместье «Финка Вихия». Дом, где автор творил, выпивал мохито на основе рома, кьянти и дайкири. Встречал друзей, слушал грампластинки, курил местные сигары. Он тоже в светлых тонах. С многочисленными книгами, вазами, посудой. С экземплярами охотничьего оружия бесстрашного писателя и трофеями, добытыми им собственноручно. И еще 22 000 экспонатов — не меньше, чем в Александровском дворце, уставленном фарфоровыми статуэтками, драгоценностями Фаберже, фотографиями. Да, действительно, воплощение кубинского, тропического, солнечного дома Хемингуэя или наоборот.

***

Сергей Есенин:

«Далеко я,
Далеко заброшен,
Даже ближе
Кажется луна.
Пригоршнями водяных горошин
Плещет…»

…великолукское озеро Малый Иван средь поваленных деревьев — видно, земля водянистая да болотистая, вот ветра запросто и ломают их. Летающая дичь, цапля, стоящая в ноябрьской воде. Опавшие листья, еще не поблекшие. Одинокая лодка, покачивающаяся у заросшего камышом берега.

***

Тихий сосновый бор. Озеро Малый Иван уютное, словно находишься в компании друга. Чистейший воздух — такой вдыхали и предки славяне, осевшие на берегу другого озера Невель, в переводе «болотистое». Сидишь напротив Малого Ивана вдали от крупных городов и слышишь — Бог Сам говорит: «Остановись… Созерцай…» Грех ослушаться.

***

Снег засыпал бор, словно земля укуталась в кашемировый шарф с зимним принтом. Мороз сковал вдоль берега озеро Малый Иван тонким льдом. Дома тепло: батарея протопила за сутки комнату. Мандариновая корочка на столе дарит аромат волшебства. Бездельничаю. До Нового года осталось чуть больше месяца. Так не хочется возвращаться в хлопотный, задыхающийся мегаполис. Здесь встретить бы Новый год. Но… Всегда есть «но».

***

Буран в Опухликах. Озеро Малый Иван засыпает снегом, шуга. Горизонт и небо в пелене. Арктический пейзаж: остается представить, как научно-исследовательское судно «Академик Мстислав Келдыш» белым лебедем идет под нависающим туманным небосводом.

***

В снегопад на Малый Иван, расправив могучие крылья, приземлилась белоснежная стая лебедей. Величественные, гордые, несуетливые. Гиганты и внешне, и умом. Тут не обойтись без цитаты из «Диких лебедей» датского сказочника Ханса Кристиана: «Когда солнце было близко к закату, Элиза увидала вереницу летевших к берегу диких лебедей в золотых коронах… Лебеди спустились недалеко от нее и захлопали своими большими белыми крыльями…»

***

Ночь. Деревья — призраки. Пятнистая бело-черная кожа Земли. На холмах, похожих на скалы, стоят одинокие дома, в которых светятся окна, как маяки. Свет мощных фар выхватывает из ночи придорожные ветки. Тьма царит в салоне. Луна — фонарь предков светит через затянутое ночное небо. Полный автобус несется по спящей псковской земле, чтобы встретиться с поездом. В нем я и доберусь до города, покинутого мною на время.

***

Весь декабрь просиживаешь за бумагами, ходишь по магазинам, вечерами готовишь. И вот незаметно подкрались новогодние праздники, настает время для путешествий. Садишься в машину, сворачиваешь на кольцевую, а потом на трассу. Тогда понимаешь: вот она — дорога-жизнь, пробуждающая, дающая силы, омолаживающая душу и, конечно, дарующая свободу!

***

Следом за восходом вкатываюсь в Кисловодск: горные хребты бессловесно расступаются перед локомотивом. В самом центре горной котловины на пешеходном Курортном бульваре располагаюсь за столиком. Трапезничаю на фоне «соломенных люлек» колеса обозрения, разглядывая бесчисленные магазинчики и кафе, Нарзанную питьевую галерею в неоготическом архитектурном стиле. После обеда созерцаю описанную Лермонтовым Кольцо-гору на голубом полотнище неба, словно око, разглядывающее солнечный курорт. Следом предстают предо мной зеленые карачаево-черкесские луга, уходящие вдаль альпийские возвышенности. Луга с щиплющими молодую траву жилистыми лошадьми карачаевской породы (единственные аджиры, покорившие Эльбрус), с кучерявыми белокурыми къочхарами и с ийнеками, то есть буренками. «Слоеные пироги» на хребтах, на горизонте вздыбленные тектонические плиты со снеговыми пиками.

***

С девятнадцатого века Суворовская станица носит имя легендарного полководца. Суворовские термальные источники бьют из ее земли. Горные воды предельно горячие и высокощелочные. Любители погорячее стоят по голову в сорокаградусной нарзановой воде, вдыхают поднимающийся пар. Открытые бассейны с живой водой красиво подсвечиваются.  Вначале будто покоюсь в изумрудном, а потом с примесью бирюзы сиропе — настолько насыщены микроэлементами эти извержения гор. Властвует апрель месяц, температура воздуха девять градусов. Да, как-то уютнее от того, что рядом соотечественники, что не Карловы Вары обогревают, а российский гостеприимный Кавказ!

***

В Музее-квартире Достоевского на Божедомке открываешь Федора Михайловича — революционера до мозга костей, человека, в молодом возрасте посмотревшего в скривленное лицо смерти, бедового каторжника, преданного монархиста. Ему открылся Путь, как избранному. Он, не являясь падшим Каином, познал угнетающие нужду, нищету и порок в душевыворачивающих красках. Достоевский показал жестокосердному, самовлюбленному, обособившемуся человечеству, что любовь к ближнему держит на плаву этот морально исковерканный мир. Патриот, пророчащий, как святой, что все заблуждающиеся европейцы спасутся Россией. Он стал пламенным сердцем и мечущейся из рая в ад душой русской и мировой литературы. Писательству отдал целую жизнь, до гроба, опущенного в землю Александро-Невской лавры. Спустя сто пятьдесят лет голос его звучит в его трудах, а сам гениальный творец есть ангел-хранитель своего недвижно стоящего, как столб гранитный, государства и всех униженных и оскорбленных.

***

Под стеклянным куполом гигантский торговый центр. Четырехэтажные бутафорские дома со всех уголков мира. Магазинчики, забитые под завязку. Итальянские рестораны на первых этажах. Американские горки и другие нервотрепещущие аттракционы. Зал игровых автоматов 90-х. Мрачный геймерский клуб. Боулинг в пять дорожек…
В гигантском торговом центре под стеклянным куполом гуляю, отдыхаю на искусственной траве под пластиковой же пальмой у (реального!) фонтана. Под вечер набиваю живот на открытой веранде. Все вышеперечисленное делаю с осознанием того, что я нахожусь не на Земле, а внутри лунной или марсианской колонии, и что у меня уклад: например, вон там я работаю шеф-поваром, а сегодня у меня выходной, валяю дурака. Хожу по прорезиненному проспекту и по отходящим от него улочкам. Глазею на разодетых лунян и на прилетевших к ним в гости марсиан или наоборот. Наконец утомляюсь и иду отдыхать в невысокий дом, кажущийся большущим, так как поднимаю голову и вижу небо из стекла и стали, как шуховская крыша ГУМа. Весь гигантский молл из искусственных материалов, а люди живые, плоть и кровь, души в не дышащем городе. Именно поэтому каждый раз при посещении этого торгового центра под колпаком меня не покидают мысли о далекой внеземной колонии.

***

Ботанический сад Московского государственного университета является старейшим дендрарием, основанным Петром I. Сад с африканскими, азиатскими, южноамериканскими благоухающими растениями. Тропические оранжереи — это мир сафари, пыльный, жадный до капли; сила в тонком, скупом и малом. Еще где-то здесь затерялись сезоны дождей, душная влажность, буйный рост и цветение. Кактусы величиной с мексиканцев в сомбреро. Кажется, зайдешь за угол и увидишь змей с погремушкой на хвосте, мерзких скорпионов, еще дальше — асфальт, залитый ливнями, трассу, переполненную смуглыми мотоциклистами.

***

В 1950-м Эрнест Хемингуэй написал своему другу: «Если тебе повезло и ты в молодости жил в Париже, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Париж — это праздник, который всегда с тобой».
Я перефразировал бы так: «Если тебе повезло и ты в молодости жил в Санкт-Петербурге, то, где бы ты ни был потом, он до конца дней твоих останется с тобой, потому что Санкт-Петербург — это праздник, который всегда с тобой».
Ах! Санкт-Петербург — воплотившаяся смелая фантазия Петра! Ты краше Голландии, Венеции, Италии, и Парижа, и Лондона! Моя родина. Мой брат-близнец, приросший ко мне. Моя память заполнена твоими реками, прорытыми каналами, яркими фасадами, буйной Невой, строгой Петропавловской крепостью, Ростральными колоннами, будто пасхальными свечами, Зимним дворцом, в котором любимая царская семья находила временное пристанище. Ах! Санкт-Петербург — Изумрудный город, теряю голову от красоты!

***

Александровский парк Царского Села схож с Ясной Поляной Толстого: та же щедрая природа, человеком сохраняемая в девственном виде. Несмотря на многочисленных туристов, здесь все располагает к долгой и качественной даосской медитации ну или написанию нового, еще не виданного романа-эпопеи.

***

В Московской области, там, где река Руза впадает в Москву-реку, стоит полумесяцем санаторий для людей в возрасте, которым так хочется и душистого воздуха, и отшельнической тишины. Стоит среди лесов, окружающих его, залитых октябрьскими дождями, засыпанных кленовым листом песочного цвета. Старики прогуливаются в одиночестве, с высоты лет вспоминают прожитое и размышляют о вечности, будто последние годы проводят в сырости небольшого английского городка или в Шотландии рядом с домишками, потерянными в тумане. Вот и под стать природе здесь Москва-река обычная, простая и доступная — как Каледонский канал, разделяющий страну кельтов, — а не та московская величавая в камне.