Как Иван в науку ходил

                Сказка для взрослых

                «Тройка!- Эх, птица-тройка!-
                Ты несёшься вдали,
                Вся в дорожной пыли,
                Лишь звенят над тобой бубенцы...»


Жил да был мужик на земле и не где-нибудь, а в самой что ни на есть сельской глубинке.

Там, где все его предки испокон веков крестьянскую долю мыкали. Вот и он по их стопам, так сказать, шёл, но уже не бедствовал, а жил, скорее, справно: землю пахал, да хлеб растил.

И было у того крестьянина три сына: старший, как говорится, умный был детина, средний был и так и сяк, младший вовсе был дурак. Младшего Иваном звали. Росли, дети, росли, да и выросли, наконец.

Старших-то сыновей отец в наследники определил, а младшему и говорит: «Нет у меня столько земли, чтобы на всех хватило: так что ступай-ка ты, сынок мой младший, в науку: может, там уму-разуму наберёшься! Да и Михайло Ломоносов тоже не из городских, чай, был…»

А дело как раз к Рождеству шло. Но Ивану-то что – мир посмотреть, балду погонять – первое дело. Собрался и пошёл науки осваивать да девиц городских охмурять.

Шёл он так, шёл, неспешно, но с удовольствием, потому и дошёл до столицы небыстро. А столичный-то город большой – куда бы ему в учёбу податься, коли на всех углах проныры разные в ученье зазывают и будущими возможностями всяко прельщают.

Думал Иван долго, не один кабак ему помощь в раздумьях оказывал,  пока, наконец, не решил: «Что ж, чем я хуже того Михайлы Ломоносова, чай, и он в столицу не в карете прибыл, а пешком, да на подводах разных? –

А как в итоге подняться сумел!– Сама матушка-Императрица Елизавета Петровна его привечала и проект Университета ему же поручила создать. Пойду-ка и я в тот Университет…»

И пошёл. Факультет себе выбрал со специальностью поближе к земле, чтоб не отрываться особенно от корней.

Экзамены с грехом пополам сдал, послабление ему сделали, как крестьянскому сыну, стипендию положили приличную, и стал Иван науки постигать, да осваивать.

Постигал долго, не с первого раза гранит тех наук поддавался, а заодно и все окрестные кабаки освоил, девицы на нём висли гроздьями – думали: сынок сельского магната из глубинки с толстой мошной.

Он же со своей крестьянской смекалкой разубеждать их не спешил, сливки и пенки снимал, как мог.

И не одну в горестных размышлениях о смысле грядущего бытия оставил без опоры мужской, однако твёрд был со всеми и под венец дуром не шёл – не смотри, что крестьянский сын.

Наконец, все возможные учёные премудрости постиг, диффуры превзошёл успешно и решал изрядно, а интегралы, так те наловчился, как орехи, щёлкать и в оборот запускать, (научный, естественно), чем известность и признание снискал немалые.
 
Сверх всего лекции Иван и на сопредельных факультетах не гнушался слушать, чем кругозор свой расширил до чрезвычайности.

Химию с физикой на ночь под подушку клал для пущего уразумления. Спать было неудобно, но всё стерпел крестьянский сын в своей неудержимой тяге к знаниям.

Даже философскую заумь, и ту осознал и прочувствовал. И к радикальным веяниям молодёжным остался чужд, даром, что пил наравне со всеми.
 
Да и ни на какие уговоры разных супостатов не поддался: ни супротив государства, ни против верховной власти идти не захотел.

Все экзамены успешно сдал, разумом, конечно, не двинулся, но поправился изрядно.
В аспирантуре его оставляли, не во внутренней – во внешней, однако.

Не согласился, сказал – родному селу пользу принести хочу, а потому на родину ворочусь. На прощанье в кабаке последние рублики свои оставил и пустился домой.
 
Идёт он по дороге, и всё ему каким-то странным кажется. Надо сказать, что за долгие годы учёбы отвык Иван от сельской жизни прилично и от корней своих оторвался значительно.

Идёт себе, идёт – мозги отдыхают, душа из груди наружу рвётся, и мир ему стал открываться во всей своей многосвязности и премудрости.

В столице-то он ничего не замечал: мозги ученьем непростым заняты были.
А тут головушка отдохнула и стала обрабатывать поступающие (прежде казавшиеся самыми обычными) сведения.

Глядит он вокруг и ничего из прежнего узнать не может.
На небо безоблачное смотрит – солнышко там светит, птички поют, а у него в голове полученные знания мельтешат: «Звезда класса G, главной последовательности, планетная система из девяти планет, на третьей планете кислородная атмосфера, вот, потому небо и голубое».
 
На птичек, порхающих в небесной голубизне, глянет Иван, и тут же начинается: «Скорость, ускорение, угол атаки, угол пикирования, подъёмная сила». 

Лошадь с телегой проедет мимо, а у него опять мысли хороводом вокруг: «Грузоподъёмность, тяговая мощность, трение качения, скольжения, покоя…»

Дальше идёт – видит, мужик в поле пашет, а Иван  всё о своем: «Эксплуатация налицо, перекос социальных отношений, надо бы открыть глаза угнетённому крестьянину, пробудить в нем классовое сознание…» Пошёл открывать.
 
Открывания не получилось, зато обратный посыл получился могучий – Ивана, как ветром, обратно на дорогу вынесло. Никогда прежде ему в голову не приходило, что эдак-то его слово делом отозваться может.

Идёт дальше, ушибленное место почесывает и думает, что сильно тяжела наука для простого люда, не зря, видать, всех-то к ней не стремятся приобщить.

Так и до родимой деревни дошёл. Смотрит на покосившиеся избы и думает: «Гниют домишки-то, их бы из бетона строить,  но, видать,  не знал никто на селе допрежь о таком новшестве».

Вот и к родному дому подошёл – отец ему обрадовался, братья с поля пришли, расспрашивать стали. А Иван соловьём разливается, вещает, как песню поёт, на одном дыхании.

Как науки покорял одной левой, да экзамены «на ура» сдавал, как с ректором медовуху пил из одной бочки, и как покой городского люда в дружине охранял.

Соседи «на огонёк» подтянулись, он и им про свое столичное житьё-бытьё басни плетёт, как пишет.

Заливал грамотно, не зря его, видно, учили и на деталях никаких ни разу не споткнулся. Диплом показал, «поплавок» свой университетский.

А под самогоночку-то домашнюю даже самые дикие россказни былью мстятся. И утренняя заря уж затеплилась, когда всех сном сморило…

А наутро у всех свои заботы – поле лодырей не любит, разошлись все по своим делам, один Иван неприкаянным бродит.

Смотрит, на отцовском доме крыша обветшала – надо бы поправить, да и забор у баньки покосился – тоже хозяйских рук требует…

Иван подошел к делу с размахом, хорошо его учили: чертежи лесов для починки крыши в трёх проекциях изобразил, нагрузки просчитал, список потребных материалов составил со всем возможным тщанием, набело все переписал, а там и день к вечеру подошёл.

Собрались все за ужином, повечеряли, тут Иван свой проект на столе и расстелил.
Молчание воцарилось, как на похоронах, отец долго смотрел, слова подбирал – братья-то сразу к оценке были готовы – известно, дело молодое, горячее.

Потом нехорошо так на младшенького, учёненького глянул и спрашивает: «Ты что, сынок, по миру меня пустить хочешь?– Так сразу и говори – у меня для таких случаев новая оглобля во дворе припасена.

Враз её на твоих боках и опробуем. Мало твой дед рассказывал, как его красные по миру пустили – те комиссары давно уж в земле закопаны, так теперь и ты за то же самое взялся?».

А Иван понять ничего не может: «Ты что, бать, я же избу поправить хочу?!» А отец ему в ответ: «И для этого ты леса из дубового бруса ставить хочешь?– Да вся изба столько не стоит, во сколько те леса обойдутся!..».

Иван ему объясняет, как маленькому, доходчиво, что это для надёжности, чтобы строительного травматизма избежать, но можно и попроще, из лиственницы, например, или там стальные сборные, но это не так практично – из дуба потом можно мебель делать, а стальные только ржаветь на дворе станут.

Тут отец ему и говорит: «Ну, если ты настолько глуп, что без этих своих «лесов» с отчей крыши сверзишься, то мне проще тебе костыли из орешника вырезать – и шкандыбай себе на здоровье… меньше дури в башке останется…»

Братья тоже слово своё сказали, но попроще, подоходчивей, да и в выражениях особо не стесняясь.

Но у Ивана второй проект был наготове – по ремонту изгороди и сарая. Сначала всё нужно демонтировать, потом ямы под столбы выкопать, потом креозотом залить и столбы им же обработать, чтобы не гнили, дать денёк постоять, а потом и ставить новый забор и сарай.

Тут уже и отец в словах стесняться не стал: «А скотину ты потом как по деревне собирать станешь, половины ж не сыщем?»– Но Иван и тут все продумал, мы мол, временную загородку внутри поставим, типа крааля.

Отец даже дара речи лишился от таких заморских слов, только рукой вокруг шарит, что поувесистей нащупать хочет – я, мол, тебя, типа, тоже учить сейчас буду...
 
Но тут уж Иван отцовских милостей ждать не стал, и скорее за дверь. На сеновале укрылся, отцовский гнев переждал и к ночи в избу вернулся.

А отец всё бурчит: «Вот же напасть – послал дурака уму-разуму учиться, а надо было умного посылать, дурак он дурак и есть…»

Горько стало Ивану такие слова слышать, заходит в горницу. Ладно, говорит, бать, не буду я ничего строить, но с племенным животноводством и птицеводством у нас в деревне совсем непорядок.

Вон у бабы Насти леггорны бегают, а у нас простые хохлатки, меж собой они скрещиваются и порода ухудшается. Племенную породу нужно в чистоте содержать, а то яйценоскость упадёт.

А отец у него и спрашивает ласковым таким голосом: «И как же ты, сынок, себе это представляешь? Что мне на каждую курицу лукошко нацепить или за петухом с хворостиной бегать?–

Так это уж лучше ты, сынок, давай: дело твое молодое, учёное, ноги быстрые – с утра бери хворостину и давай, поднимай племенное птицеводство на селе, смотри только сам не перетрудись, а я уж по старинке как-нибудь в мои-то годы.

А вот баба Настя тебе точно спасибо скажет, да и мы тебя не за так кормить будем…».

Опечалился Иван от такого непонимания, ладно, думает – утро вечера мудренее. И с этими мыслями завалился спать на лежанку.

Утром все опять по делам разошлись, Иван же к полудню проснулся, закусил, чем было, по двору побродил, а тут и новая идея томить его начала.

Но на этот раз он всё тщательно обдумал и не один раз прикинул. Все просчитал, чертежи нарисовал, на плане местности свежеизготовленном всё прорисовал.

А после ужина чертежи и планы свои расстелил на столе и изложил родичам «Проект реконструкции нужника и устройства канализации на отдельно взятой усадьбе».

Всё, как учили в столице, рассказал понятно и грамотно, в словах не запинаясь и язык не жуя, как иные учёные мужи. Закончил и ждёт одобрения да отцовского благословения на трудовой подвиг.

Но отец и тут приспустил добра молодца с небес на грешную землю: «А куда, говорит, сынок, эта твоя канализация уходить будет?» – Но Ивана не зря же столько лет учили.

Он ему в ответ: «Да в реку конечно, река быстрая, проточная вода враз все унесёт».

Но не дал отец себе зубы заговорить: «А в двух верстах вниз по течению сестра моя с мужем, а тебе, значит, тётка твоя родная, живет с семьёй.

Так что же, они из нашего дерьма щи варить будут или твоими «фрикадельками» суп заправлять? –

Боюсь, что за такие дела нам и «красного петуха» подпустить могут. Я сам за этакие проделки и не то бы учудил…»

Совсем загрустил Иван – опять не поняли порыва души на родине. Пошёл к речке, уселся на берегу, думу думает.

Девицы по воду идут. На него даже и не смотрят – что толку с городского придурка  – известно же: вся сила в мозги ушла.

Глядит Иван: Манька соседская тоже за водой идёт. Иван-то по молодости с ней не один стог деревенский апробировал на предмет пригодности для первичного семейного обустройства к вящему неудовольствию законных хозяев.

Вот и кричит он ей ласково, как в былые годы: «Мань, иди сюда, на бережку посидим, молодость вспомним!»

А та ему в ответ: «А что мне с тобой вспоминать – ты, вон, на сколько лет на учёбу подался, и ни весточки от тебя, ни привета – а меня теперь замуж никто не берёт, говорят, порченая я. Что мне тут с тобой сидеть, злые языки дразнить – и так уж хватит пересудов на мой век!» И пошла своей дорогой.

Сидит он опять на берегу один, на речку смотрит и на берег крутой, как сбегают по обрыву березки да лиственницы к самой воде.

А там ему разрез геологический открывается в мельчайших деталях. И в том разрезе – «Мать честная!» – золотоносная порода, кажись, у самой воды выходит. И золото, похоже, не только россыпное, но и жильное просматривается.

Иван посмотрел на это дело, образцов наковырял, как учили, промыл в реке и бегом к отцу – экономический прожект рисует, руками машет, что твоё пугало на ветру.
 
Выходит из этого, по его словам, одна чистая польза и выгода, а никакого вреда и ущерба и в помине даже близко быть не может…

Но отец и тут ему говорит: «Ну и что, по-твоему, из этого выйдет?»– Иван ему об открывающихся «перспективах» речь завёл, да о пользе для державы, а отец ему попросту по-деревенски и объясняет. 

Что приедет, мол, орава учёных голодранцев без роду, без племени, привезут они с собой экскаваторы и драги, чтобы золото мыть, распархают всю округу, солярой всё зальют непременно, река превратится в сточную канаву, и не то, что раков и рыбы не станет, но и воды набрать негде будет.

Про поля и луга тоже навсегда забыть можно будет. Деревенских с насиженного места сгонят – прииску простор нужен, дороги, а там по ним и лихие людишки потянутся. Они к золоту завсегда тянутся, грабежи, да убийства пойдут, и совсем жизни не станет…

И для чего все это? – Для величия державы? – А разве они сами и не есть эта самая держава, не оплот ли её вечный?..

И всё величие державы в том для них и состоит, чтобы хлеб растить, да скотину плодить – горехватов городских кормить.

Братья даже из-за стола привстали,– «Батя,– говорят,– давай мы этому умнику бока намнём, да промеж ушей приголубим чем-нибудь тяжёлым, дурь городскую из башки вышибем, пока ещё не поздно, и вразумим его тихо по-семейному, да по-домашнему».
 
Но отец и сам уже подниматься стал, к ухвату потянулся: «Нет, сыны, это мой отеческий долг непутёвого сына вразумлять. А вы уж только тогда пособляйте, ежели что не так пойдет…»

Однако в сумятице возникшей, Иван дверь нашёл раньше, чем родичи его учёное естество, и рванул за околицу, что есть духу.

Не одну версту отмахал, бока свои и учёную голову от родительского да братнего «благословения» оберегая.

Наконец остановился дух перевести. Тут-то вот и понял Иван, что так нежданно-негаданно открылся ему неприглядный звериный оскал малой матери-родины.

И не видать ему счастья, как своих ушей, пока он на этой самой малой родине знания свои пытаться применять станет…

И куда теперь учёному крестьянину податься? – Конечно же, в столицу, благо, там уже всё знакомо, да испробовано.

Долго ли коротко ли, но добрёл Иван до столицы, а там и до Университета, естественно.

Alma Mater приняла Ивана с распростёртыми объятиями – ну, как же, такой кадр из глубинки вернулся – помнили ещё Ивановы-то успехи в науках.

Взяли в аспирантуру, правда, во внешнюю, однозначно.

А тут в соседнем университете имени ещё одного народного выходца конкурс объявили на лучший проект помощи селу и улучшения сельской жизни.

Иван, недолго думая, и представил свой проект сельской канализации. Переработанный, конечно, с учётом критики с родных мест.

Поля аэрации добавил, ионообменные фильтры и фильтры тонкой очистки «тяжёлых фракций». По его, Ивана, расчётам выходило, что полученную воду не то, что пить можно будет, но и в качестве целебной использовать, а потому по бутылкам разливать и широким слоям населения за хорошие деньги продавать.

Сам он, правда, полученный «продукт» пить не пробовал, да и где это видано – на себе такие опыты ставить, здоровье губить...

Зато расчёты проверил не раз – все правильно выходило, и все цифры сходились точно…

На конкурсе его проект первое место занял и принёс заслуженную славу своему автору. Особенно пришлась ко двору экологическая чистота и экономическая польза – устали все, видно, от академической сухостойной науки.
 
Наградили Ивана премией и представили проект в ВАК на соискание учёной степени.

Работу сочли превосходной – докторской степени, правда, не удостоили, но кандидатскую присудили уверенно и диплом выдали с отличием.

А тут уже и работу предложили хорошую, и квартиру сначала в столичном пригороде, а потом и в самом центре столицы.

Девицы вновь на нём гроздьями виснуть стали, но уже не простые, а «дочки» разные, распознали, видно, народное дарование.

Выбирал Иван подругу долго по-крестьянски: как на лошадиной ярмарке (благо, выбор был большой и опыт по запряганию лошадей – тоже).

Недаром же батя, сызмальства учил его на ярмарках лошадей выбирать да запрягать, дабы тройку правильно составить.

Так, чтобы лошади согласно в ней бежали, а не каждая сама по себе, друг дружке в беге мешая: вот, и пришло, видать, время на практике применить ту науку, а к тому же с непременной апробацией «по полной программе», что-то типа тест-драйва – совсем непростым оказался на поверку крестьянский сын...

Вот, потому с той поры и ходить стал, как конфетка – рубашки свежие, поглаженные и накрахмаленные, галстук в тон костюму без всякого попугайства, а в ботинки смотреться можно было в любую погоду.

Вот так на деле сказались результаты его апробации.

Наконец, (не сразу, конечно)  остановил Иван свой выбор на самолучшайшей, вроде, как на «коренной», а двух других, попроще, «пристяжными» объявил для возникновения здоровой конкуренции и поддержания достойного уровня будущей законной супруги.

Да и как тут уровень не поддерживать, когда две претендентки в затылок дышат и желают свой социальный статус повысить?

Иван-то им правила игры сразу разобъяснил в подробностях: что и как, что им будет дозволено, а что – нет.

Девицы поначалу артачиться пытались: «Мы, мол, свободные гражданки, такого надругательства над собой не потерпим, у нас права какие-никакие имеются!»

Но внимательно посмотрев на очередь из желающих, гонор да спесь быстро поубавили и языки свои «от греха» поприкусывали.

Вот и стал Иван жить-поживать, добра наживать и детей – от всех трёх, естественно.

Куда уж тут бедному крестьянину податься?

Сказка-то, как говорится – ложь, да в ней намёк, добрым молодцам урок…

2005