6. социализм неизбежен

Давайте теперь, даже ценой определенного повторения, посмотрим немного внимательнее на то, каким образом разрушительные силы проявляют себя в Западном и Восточном полушариях.

В Старом Свете гипертрофия армий наиболее заметна, в Америке это был гипертрофированный трофей крупного бизнеса. Но в обоих случаях все более и более четко осознается необходимость усиления коллективных ограничений в отношении нескоординированных сверхсильных деловых или политических предприятий.

В Америке существует сильная оппозиция со стороны крупных кругов президенту, который сделал себя острием движения за коллективизацию; они хотят сейчас затормозить его прогрессивную социализацию нации, и, вполне возможно, ценой усиления социальных трений они могут значительно замедлить движение к социализму. Но это невероятно, что они осмелятся спровоцировать социальные потрясения, которые последовали бы за преднамеренным переключением двигателей или за любой попыткой вернуться к славным дням большого бизнеса, диких спекуляций и растущей безработицы до 1927 года. Они просто замедлят движение. Ибо сейчас в мире все дороги ведут к социализму или социальному распаду.

Темпы процесса различны на двух континентах; в этом главное различие между ними. Это не противостояние. Они движутся разными темпами, но движутся к одной и той же цели. В Старом Свете в настоящее время социализация общества происходит гораздо быстрее и основательнее, чем в Америке, из-за постоянной угрозы войны.

В настоящее время в Западной Европе распад и стремление к социализации прогрессируют семимильными шагами. Британский правящий класс и британские политики в целом, захваченные войной, которую у них не хватило ума предотвратить, в течение последних двадцати лет пытались искупить свою неряшливость, лишенную воображения, страстью к бессмысленной импровизации. Бог знает, к чему сводятся их фактические военные приготовления, но их внутренняя политика, похоже, основана на несовершенном изучении Барселоны, Герники, Мадрида и Варшавы. Они представляют себе подобные катастрофы в большем масштабе — хотя они совершенно невозможны, как знает каждый здравомыслящий человек, способный оценить имеющиеся запасы бензина, и они ужасно боятся быть привлеченными к ответственности. Они боятся расплаты со своими давно одуревшими низшими классами. В своей панике они быстро разрушают существующий порядок в целом.

Перемены, произошедшие в Великобритании менее чем за год, поразительны. Они во многих деталях напоминают социальные потрясения в России в последние месяцы 1917 года. Произошли перемещения и смешение людей, которые никому не показались бы невозможными в 1937 году. Эвакуация населенных пунктов под простой преувеличенной угрозой воздушных налетов была проведена властями в настроении безумного безрассудства. Сотни тысяч семей были распущены, детей разлучили со своими родителями и поселили в домах более или менее неохотных хозяев. Паразиты и кожные заболевания, порочные привычки и антисанитарные практики распространились, словно в порыве пропаганды равенства, из трущоб таких центров, как Глазго, Лондон и Ливерпуль, по всей длине и ширине страны. Железные дороги, автомобильное движение, все нормальные коммуникации были нарушены в результате всеобщей беготни. В течение пары месяцев Великобритания была больше похожа на растревоженный муравейник, чем на организованную цивилизованную страну.

Зараза фанка затронула всех. Общественные институты и крупные бизнес-концерны перебрались в отдаленные и неудобные места; организация B.B.G., например, сломя голову сбежала из Лондона, напрасно и нелепо, и никто ее не преследовал. В Лондоне, например, произошла дикая эпидемия увольнений прислуги и еще более дикая смена неподходящих мужчин на новые ненужные работы. Всех призвали служить стране, двенадцатилетних детей, к великой радости консервативно настроенных фермеров, забрали из школы и заставили работать на земле, и все же число тех, кто потерял работу и не может найти ничего другого, чем можно было бы заняться, увеличилось более чем на 100 000 человек.

Предпринимались дилетантские попытки рационировать продукты питания, создавая отходы здесь и искусственный дефицит там. Происходит своего рода массовое убийство мелких независимых предприятий, в основном в интересах крупных продовольственных концернов, которые за одну ночь превратились из открытых спекулянтов в «опытных» консультантов по поставкам продовольствия. Весь опыт, который они когда-либо демонстрировали, заключался в извлечении прибыли из поставок продовольствия. Но в то время как прибыли растут, налогообложение с видом великой решимости стремится их сократить.

Британская общественность всегда была флегматична перед лицом опасности, она слишком мужественна и слишком глупа, чтобы поддаваться чрезмерному страху, но власти сочли необходимым обклеить стены огромными, явно дорогими плакатами, озаглавленными королевской короной: “Ваше мужество, ваша решимость, ваша жизнерадостность принесут нам победу”.

“О да”, - сказал лондонский кокни. “Ты обязательно добьешься победы. Верю тебе. Положись на мое мужество, мою решимость, мою жизнерадостность; ты обязательно прославишь ‘Томми Аткинса’. Скажи ему по-доброму и используй его. И тогда вы думаете, что снова отправите его на свалку. Снова? Дважды?”

Всё это слишком правдоподобно. Но на этот раз наши правители выйдут из конфликта дискредитированными и разочарованными и столкнутся с дезорганизованным населением, находящимся в состоянии мятежного расследования. Они дали абсурдные обещания восстановить Польшу, и им, безусловно, придется отказаться от своих слов по этому поводу. Или, что более вероятно, правительству придется уступить место другой администрации, которая сможет воспринять эти слова за них с чуть большим изяществом. Вероятность благодарственных служб или каких-либо перемирий на этот раз — ночная оргия в честь перемирия. Люди дома испытывают тяготы войны еще более нудно и раздражающе, чем мужчины на действительной службе. Кинотеатры и театры были закрыты преждевременно, отключения электроэнергии снизили безопасность на улицах и удвоили число жертв на дорогах. Британская публика и без того угрюмая. Мир не видел ее в таком дурном расположении духа уже полтора столетия, и, пусть здесь не будет ошибки, она гораздо менее сердита на немцев, чем на своих собственных правителей.

На фоне всей этой бурлящей устрашающей пропаганды, гражданских беспорядков и систематического подавления новостей и критики самого раздражающего рода продолжалась подготовка к войне. Сбитый с толку гражданин может только надеяться, что со стороны военных было немного больше предусмотрительности и меньше истерии.

Потеря доверия, и особенно уверенности в правительстве и социальной сфере, уже огромна. Никто больше не чувствует себя в безопасности на своей работе, в своих услугах, в своих сбережениях. Люди теряют уверенность даже в деньгах в своих карманах. А человеческое общество построено на доверии. Оно не может существовать без этого.

Так уже обстоят дела, и это только начальный этап этой странной войны. Положение правящего класса и финансовых кругов, которые то, что до сих пор доминировало в британских делах, является своеобразным. Цена войны уже огромна, и нет никаких признаков того, что она уменьшится. Подоходный налог, сверхналог, пошлины на смерть, налоги на прибыль от войны были повышены до уровня, который должен практически полностью уничтожить некогда процветающие средние слои общества. Очень богатые выживут в стесненном состоянии, они будут держаться до последнего, но дифференцированные классы, которые до сих пор стояли между ними и обнищавшими массами населения, которые будут раздражены жертвами войны, останутся без работы и будут задавать все более острые вопросы, значительно уменьшатся. Только благодаря хитроумным денежным манипуляциям, опасному уклонению от уплаты налогов и уловкам, граничащим с явным негодяйством, умный молодой человек нет ни единого шанса подняться по старой традиционной лестнице зарабатывания денег выше своих собратьев. С другой стороны, карьера государственного служащего будет становиться всё более привлекательной. В ней будет больше интереса и самоуважения. Чем дольше будет продолжаться война, тем более полным и очевидным будет разрушение старого порядка.

Теперь обращаюсь ко многим читателям, которые не поверили утверждению, содержащемуся в первом разделе этой статьи, книга о том, что мы живем в конце эпохи, для тех, кто был невосприимчив к рассказам о разрушительных силах, разрушающих общественный порядок, и к аргументам, которые я извлёк из них, кто, возможно, ушел от всего этого, так сказать, сказав, что они “научны”, или “материалистичны”, или “социологичны”, или “высоколобы”, или что Провидение, которое до сих пор проявляло такую заметную склонность в пользу состоятельных, комфортных, лениво мыслящих людей, обязательно сделает для них что-нибудь приятное в одиннадцатый час, когда наступит время. Реальные неудобства, тревоги, потери и растущий беспорядок в окружающей их жизни могут, наконец, привести к осознанию того, что ситуация в Западной Европе приближается к революционным условиям. Многим людям из привилегированных классов, особенно людям среднего возраста, будет трудно сказать, что старый порядок уже развалился на куски и его никогда не вернуть. Но как они могут сомневаться в этом?

Революция, то есть более или менее судорожная попытка социальной и политической перестройки, неизбежно произойдет во всех этих перенапряженных странах, в Германии, в Великобритании и во всем мире. Более вероятно, что она возникнет непосредственно из невыносимых уменьшений и крещендо нынешней войны, как ее кульминационной фазы. У нас должна быть какая-то революция. Мы не можем предотвратить его начало. Но мы можем повлиять на ход его развития. Это может закончиться полной катастрофой или это может освободить новый мир, намного лучший, чем старый. В этих широких пределах мы можем сами решать, как это к нам придет.

И поскольку единственный практический вопрос, стоящий перед нами, - это вопрос о том, как мы воспримем эту мировую революцию, которой мы никак не можем избежать, позвольте мне обратить ваше внимание на причины, которые я изложил во втором разделе этой книги для максимально широкого общественного обсуждения нашей ситуации в настоящее время. И еще позвольте мне вспомнить рассмотрение марксизма в четвертом разделе. Там показано, как легко коллективистское движение, особенно когда оно сталкивается с насильственно-слабым сопротивлением и подавлением тех, кто до сих пор наслаждался богатством и властью, может выродиться в старомодную классовую войну, стать заговорщическим, догматичным и неприспособленным и скатиться к поклонению лидеру и автократии. По-видимому, именно это и произошло в России на ее нынешнем этапе. Мы не знаем, насколько там сохранился первоначальный революционный дух, и реальный фундаментальный вопрос в мировой ситуации заключается в том, должны ли мы следовать по стопам России или же мы собираемся взять себя в руки и встретиться лицом к лицу с остановите логику необходимости и произведите западную революцию, которая воспользуется российским опытом, повлияет на Россию и в конечном итоге приведет к мировому взаимопониманию.

Что атлантический мир считает наиболее неприемлемым в современном советском мире? Это какое-либо неодобрение коллективизма как такового? Только в случае сокращающегося меньшинства богатых и успешных мужчин — и очень редко среди сыновей таких людей. В наши дни очень немногие способные мужчины моложе пятидесяти лет остаются индивидуалистами в политических и социальных вопросах. Они даже не являются фундаментальными антикоммунистами. Просто так бывает, что по разным причинам политическая жизнь сообщества все еще находится в руках необучаемых. старомодные люди. Так называемые “демократические государства” сильно страдают от правления стариков, которые не идут в ногу со временем. Реальное и действенное неодобрение, недоверие и неверие в устойчивость советской системы кроются не в устаревшем индивидуализме этих пожилых людей, а в убеждении, что она никогда не сможет достичь эффективности или даже сохранить свой честный идеал "каждый за всех" и "все для каждого", если у нее не будет свободы слова и настаивания на юридически определенных свободах личности в рамках коллективизма. Мы не осуждаем Русскую революцию как таковую. Мы жалуемся, что это недостаточно хорошая революция, а мы хотим лучшей.

Чем сильнее коллективизация, тем более необходимой становится правовая система, воплощающая права человека. При Советах об этом забыли, и поэтому люди едут туда в страхе перед произволом полиции. Но чем больше функций контролирует ваше правительство, тем больше потребность в защитном законе. Возражение против советского коллективизма состоит в том, что, лишенный антисептика в виде юридически гарантированной личной свободы, он не сохранится. По сути, это обычная экономическая система, основанная на идеях классовой войны; промышленный директор находится под пятой партийного комиссара; политическая полиция полностью вышла из-под контроля; и дела неизбежно тяготеют к олигархии или автократии, защищающей свою несостоятельность подавлением негативных комментариев.

Но эта обоснованная критика просто указывает на тот вид коллективизации, которого следует избегать. Она не устраняет коллективизм как таковой. Если мы, в свою очередь, не хотим быть затопленными волной большевизации, которая, очевидно, надвигается с Востока, мы должны реализовать все эти обоснованные возражения и создать коллективизацию, которая будет более эффективной, более процветающей, терпимой, свободной и быстро прогрессирующей, чем система мы осуждаем. Мы, кому не нравится сталинизированное марксистское государство, должны, как говаривали в британской политике, “испортить” его, выбрав что-то получше. Мы должны противопоставить коллективизм восточного толка коллективизму западного толка.

Возможно, так будет лучше сформулировано. Возможно, здесь мы поддаемся подсознательному самомнению и предполагаем, что Запад всегда будет мыслить более свободно и ясно и работать более эффективно, чем Восток. Так обстоит дело сейчас, но, возможно, так будет не всегда. У каждой страны были свои фазы просветления и свои фазы слепоты. Сталин и сталинизм не являются ни началом, ни концом коллективизации в России.

Мы имеем дело с чем-то, что до сих пор почти невозможно оценить, а именно с тем, в какой степени новый русский патриотизм и новое поклонение Сталину стерлись и насколько они просто замаскировали подлинно созидательный международный коммунизм революционных лет. Русский разум не отличается послушанием, и мы должны помнить, что большая часть литературы, доступной для чтения молодому человеку в России, все еще революционна. Там не сжигали книги. Московское радио ведет переговоры для внутреннего потребления, поскольку взаимопонимание между Гитлером и Сталиным выдает большую озабоченность со стороны правительства разъяснить, что не было принесено в жертву революционных принципов. Это свидетельствует: -. о жизнеспособности общественного мнения в России. Столкновение учений 1920 и 1940 годов может оказать освобождающее воздействие на умы многих людей. Русские любят говорить об идеях. При царе они говорили. Невероятно, что они не разговаривали при Сталине.

Этот вопрос, должна ли коллективизация быть “вестернизированной” или “востоковедческой”, если использовать эти слова под оговоркой предыдущего абзаца, действительно является первым вопросом, стоящим сегодня перед миром. Нам нужна полностью вентилируемая революция. Наша революция должна продолжаться на свету и в воздухе. Возможно, нам придется довольно скоро согласиться на советизацию по-русски, если мы не сможем провести лучшую коллективизацию. Но если мы проведем лучшую коллективизацию, то более вероятно, чем нет, что российская система включит в себя наши улучшения, снова забудет свой возрождающийся национализм, развенчает Маркса и Сталина, насколько их можно развенчать, и сольется в единое мировое государство.

Между этими главными антагонистами, между революцией с открытыми глазами и революцией в маске и с кляпом во рту, несомненно, возникнут осложнения из-за патриотизма и фанатизма, а также необучаемой умышленной слепоты тех, кто не хочет видеть. Большинство людей они много лгут самим себе, прежде чем лгать другим людям, и безнадежно ожидать, что все враждующие культы и традиции, которые сегодня смущают разум расы, сольются воедино при осознании императивной природы человеческой ситуации, как я здесь изложил. Множество людей никогда этого не осознает. Немногие люди способны изменить свои основные идеи после тридцати пяти. Они зацикливаются на них и пренебрегают ими не более разумно, чем животные пренебрегают своими врожденными импульсами. Они скорее умрут, чем изменят свое второе "я".

Одна из самых запутанных из этих дискредитирующих второстепенных проблем — это проблема, созданная глупыми и упорными интригами Римско-католической церкви.

Позвольте мне внести ясность. Я говорю о Ватикане и его постоянных попытках играть руководящую роль в светской жизни. Среди моих друзей много римских католиков, которые создали самые очаровательные личности и системы поведения на основе рамок, предоставленных им их верой. Одним из самых милых персонажей, которых я когда-либо знал, был Г. К. Честертон. Но я думаю, что он был таким же прекрасным до того, как стал католиком, как и после. Тем не менее, он нашел в католицизме то, что ему было нужно. Есть святые всех вероисповеданий и ни одного другого, так что чем хороши, тем лучше возможности человеческой природы. Религиозные убеждения создают основу, которую многие считают незаменимой для надлежащего упорядочивания своей жизни. И за пределами рядов “строгих” наблюдателей многие хорошие люди, в богословии которых едва ли больше, чем унитариев, любят говорить о доброте как о христианстве. Такой-то - “хороший христианин”. Вольтер, по словам Альфреда Нойеса, католического писателя, был “хорошим христианином". Я не использую слово “христианство” в этом смысле, потому что не верю, что христиане обладают какой-либо монополией на доброту. Когда я пишу о христианстве, я имею в виду христианство с определенным вероучением и воинствующей организацией, а не этих хороших людей, хороших и добросердечных, но не очень привередливых в точном употреблении слов.

Такие «добрые христиане» могут почти так же резко, как и я, критиковать постоянное давление на верующих со стороны той внутренней группы итальянцев в Риме, субсидируемой фашистским правительством, которые дергают за ниточки церковной политики по всему миру, чтобы совершать те или иные извилистые или нецивилизованные поступки, калечить образование, преследовать неортодоксальный образ жизни.

Именно влиянию церкви мы должны приписать глупую поддержку британским министерством иностранных дел Франко, этого маленького «христианского джентльмена»-убийцы, в его свержении правительства, ошеломляющее либеральное возрождение Испании. Британцы и французы должны благодарить римско-католическое влияние за фантастическую ошибку, которая вовлекла их в защиту невозможного польского государства и его неправедных приобретений; это глубоко повлияло на британскую политику в отношении Австрии и Чехословакии, и теперь оно делает всё возможное, чтобы поддерживать и развивать политическое отчуждение между Россией и западным миром, предвзято усиливая идею о том, что Россия «антибожественна», в то время как мы, жители Запада, являемся маленькими детьми света, доблестно сражающимися на стороне Креста, Всемогущества, Великой Польши, национального суверенитета, маленького неэкономичного плодовитого фермера и лавочника и всего остального, что вам нравится воображать, составляет «христианский мир».

Ватикан постоянно стремится превратить нынешнюю войну в войну религиозную. Он пытается украсть войну. По всем обстоятельствам своей подготовки он неподготовлен. Он не знает лучшего. Это будет продолжаться до тех пор, пока какая-нибудь экономическая революция не лишит его средств. Тогда как политическое влияние это может испариться очень быстро. Англиканская церковь и многие другие протестантские секты, богатые баптисты, например, следуют их примеру.

Эта пропаганда продолжается не только в британских делах. С началом войны Франция становится воинствующей и католической. Она подавила Коммунистическую партию в качестве жеста негодования против России и меры предосторожности против послевоенной коллективизации. Бельгийский карикатурист Рамакерс теперь изо дня в день представляет Гитлера жалким слабаком, от которого уже избавились и который достоин нашего сочувствия, в то время как Сталин представлен как устрашающий гигант с рогами и хвостом. Тем не менее и Франция, и Великобритания находятся в мире с Россией и имеют все основания прийти к рабочему взаимопониманию с этой страной. Отношение России к войне в целом было холодным, презрительным и разумным.

Дело не в том, что эти коварные схемы могут нас куда-то привести; дело не в том, что восстановление Священной Римской империи возможно. Вы противостоите этим католическим политикам точно так же, как вы противостоите политикам Вестминстера, с этими двумя кардинальными фактами — отменой дистанции и изменением масштаба. Тщетно. Вы не можете вложить никакого осознания значимости этих вещей в эти набитые идеями черепа. Они глухи к этому, слепы к этому. Они не могут видеть, что это вообще имеет какое-либо значение для их давно сложившихся ментальных привычек. Если их разум на мгновение колеблется, они произносят маленькие магические молитвы, чтобы изгнать сияние.

Какое, спрашивают они, отношение имеет «простой размер» к душе человека, «простая скорость, простая сила»? Что может быть лучше для молодежи, чем подавить свое естественное стремление жить и делать? Какое отношение имеет простая жизнь к религиозному мировоззрению? Война, настаивают эти ватиканские пропагандисты, является «крестовым походом» против модернизма, против социализма и свободной мысли, восстановление власти священников — это ее конец; наши сыновья сражаются за то, чтобы священник мог снова навязать свою благочестивую нечистоту читателю и книге, ребенку и знанию, мужу и жене, сыновьям и возлюбленным. В то время как честные люди сейчас борются за то, чтобы положить конец военной агрессии, действительно возобновить ту «войну ради прекращения войны», которая была прервана, чтобы дать нам Лигу Наций, эти фанатики усердно извращают проблему, пытаясь представить ее как религиозную войну против России в частности и современного духа в целом.

Хорошо обученный мусульманин, американский фундаменталист, ортодоксальный еврей, все устоявшиеся культуры оказывают подобное неуместное и расточительное сопротивление, но католическая организация идет дальше и более настойчива. Это откровенно противоречит человеческим усилиям и идее прогресса. Это не претендует на это.

Подобные перекрестные действия усложняют, задерживают и могут даже эффективно саботировать любые усилия по решению проблемы осознанной коллективизации о мировых делах, но они не меняют существенного факта, что только благодаря рационализации и объединению конструктивных революционных движений повсюду и триумфу либералов над догматизмом классовой войны мы можем надеяться выбраться из нынешних обломков нашего мира.