Леонид Лейни
Как молоды мы были,
как искренно
любили…
г.Омск
2023г.
УДК 821.161.1-3
ББК 84(2=411.2)6-4
Л 42
Лейни Л.
Как молоды мы были, как искренно любили…Омск: ООО «Омская областная типография», 2023г. – 240стр.
ISBN 978-5-87367-221-9 С Лейни Л.2023
Людмиле К.(М.) посвящается
Кто сказал, что время лечит —
тот не знал большого горя...
Не заживают раны в сердце,
просто привыкаешь к боли.
( Неизвестный автор)
Теперь мне вечер зажигает свечи,
И образ твой окутывает дым,
Но не хочу я знать, что время лечит,
Что всё проходит вместе с ним...
(Владимир Высоцкий )
В настоящей любви точки не бывает. Можно разойтись, разругаться, разочароваться – возможно абсолютно все. Но какие бы причины ни были, настоящая любовь все равно продолжает жить в сердце. Она отделяется от разума, живет вне происходящего. Ты ничего не можешь поделать с этой любовью и просто сохраняешь ее в себе.
(Эльчин Сафарли)
День 1-й, вс, 6.11.77г
ТвойГород, аэропорт
(листы из зап.кн.)
Через 9 часов я улечу в МойГород. Все вопросы, которые у меня были – выяснены.
- И почему ты не писала – не отвечала на письма.
-Как ты живешь, кто тебя окружает, нужен ли я тебе – для меня ясны. Я видел, как ты живешь. Правда очень мало об этом говорила ты, но я думаю, что я видел и по мелочам, по штришкам – я знаю, как ты живешь.
И окружающих тебя тоже видел и немного слышал о них от тебя.
И знаю (больно мне, очень больно!), что я тебе не нужен. Нет, не нужен. Нет у тебя внутренней тяги ко мне, нет той радости в душе, которая нужна, чтобы я был тебе близок.
Потому-то так вымученно ты ответила «да, люблю». Я вынудил тебя, ты не любишь, у тебя нет желания согреть меня этим словом, в душе твоей не прыгает козленочком радость от того, что мы вместе. Ты не расстроишься даже, не затоскуешь, когда я уеду.
Ничто в твоей душе сейчас не отдаётся болью, ты не чувствуешь той боли, которую ты мне причинила. Ты, наверное, даже считаешь себя правой, а меня – виноватым. Или, в лучшем случае, как считает твоя сестра, что я все усложняю, что я все выдумал, что на самом деле – все хорошо, только все твои поступки надо понимать наоборот.
И то, что 1-го ноября ты ушла на торжественное собрание одна; ушла, обещав отбыть торжественную часть и придти домой ко мне. Придти часов в шесть. А пришла в половине одиннадцатого. Пьяная.
И то, что 5-го ноября, в последний предпраздничный день, в день, когда в твоей комнате было уже двое гостей (прилетела твоя давняя подруга), ты тоже обещала придти пораньше – часов в 12-14. И я, после булочной зашел за тобой на работу. Я нашёл тебя, я сказал, что подожду тебя внизу, и мы пойдем домой. Я думал, это всё естественно.
Я прождал полчаса («Всего?» спросила ты потом на мою обиду) и, не дождавшись тебя, ушел домой. Люба ещё спала и я тоже, почитав от скуки, уснул, склонившись к столу на свёрнутое валиком одеяло.
И то, что ты не чувствовала себя виноватой, придя к своим гостям только два часа спустя, пьяная.
Это обидело не только меня. И Люба тебе заметила, что не всё так здорово, как тебе кажется. И она заметила, что не то ты говоришь. Ты не чувствовала своей вины.
Меня возмутило не только это, не только замечание: «Что за претензии?» Меня возмутило твоё отношение ко мне. Я понял, что я тебе не нужен. Я-то считал, что я так же дорог тебе, как дорога и желанна мне ты и жизнь с тобой. И что же?
Из всего, что ты говорила, самое главное – это то, что ты «не можешь ждать и хочешь жить уже сейчас». Но жизнь эту представляешь совсем не так, как я. Я не смогу жить так, как ты, я не смогу так же легкомысленно и не бережно относиться и к жизни и к близким.
Я не смогу привыкнуть к такому равнодушному к себе отношению. Я уважаю себя и хочу, чтобы ко мне относились бережно – так же, как отношусь к тебе я.
Я ушёл, побросав рубашку, туфли и полотенце в портфель. Ты и не пыталась меня остановить. И я понял – останься я так и будет, всегда, всю жизнь так будет! Никогда ты не признаешь себя виноватой, предоставляя мне свободу вплоть до крайней – вплоть до свободы выметаться на все четыре.
Ты не остановила меня, ты ждала своего начальника, который «поехал за пивом и будет через 15 минут». О нем ты говорила и раньше, что куда-то в Африку собирается (уже в течение года), и о том, что моя «борода тебе, в общем, не нравится, но надо показать Ивану и потом уже сбрить».
Я ушёл, и как же мне не повезло, что я не смог улететь в тот же день. Никого не было у меня в этом городе, кроме тебя. Но вернуться к тебе я не мог: обида жгла меня. Одно только место осталось, кроме аэропорта, где меня ещё могли приютить – это дом твоей сестры.
Столовая была не закрыта, но уже и не кормила: её коллектив встречал праздник. В Доме торговли я купил две консервы, которые даже на улице-то и не съешь: ни открыть нечем, ни зачерпнуть нечем, и поехал к Вале.
Хорошо, что она была дома. Хорошо, что она не многословна и чувствует, когда человеку больно. Разговор с нею приглушил обиду; после ужина, которым она меня накормила, постепенно прошло чувство полной моей ненужности всему белому свету.
Я, как тебе, сказал ей о своей беде. Внешне вы очень похожи, только глаза у неё – в отца, а не в мать – голубые. Я сформулировал главное, что меня обидело. «Я ей не нужен»,– вот, что я сказал ей…
И это правда. Это самая главная правда, которая мне открылась здесь.
Прошёл уже целый час, осталось 8-мь до вылета. У Вали сегодня новоселье и ты с Любой, обещав ей помочь готовить, уже, наверное, пришла к ней.
Валя кинулась переубеждать меня: «Да, что ты. Что ты выдумал! Как раз наоборот. Всё – как раз наоборот!» И так горячо, так наивно она это доказывала, что я, дурак, сдался.
Не так просто, оказывается, и не сразу это возможно – чтобы человек отрешился от того, что долго составляло основу его жизни – самую главную, самую горячую его мечту. Даже, получив первый удар, и чувствуя, что следующая попытка почти наверное закончится вторым, ещё более сильным ударом, он делает эту попытку – вернуть свою мечту, «реализовать» её.
Он делает это, даже поняв, что в своём первоначальном виде она уже всё равно нереализуема.
Он хватается и за самую последнюю возможность сохранить хотя бы её частицу. Он делает это, даже зная, что эта попытка это уже цепляние за жизнь.
Твоя сестра просто обрадовалась моему желанию поехать к тебе, добавив, что «надо бы её отшлепать, как следует. Она тоже любит тебя…»
Мы поехали. В автобусе чувствовался праздник - не было ни одного трезвого.
Дверь твоей (несколько дней я говорил - нашей) комнаты была закрыта. После стука и ожидания, которое мне показалось вечностью, дверь открылась.
Ты, пьяная и безобразная до того, что почти противно смотреть, - в той степени «веселья», когда теряется контроль над собой и своим лицом, застывающем в недоброй ухмылке, открыла нам дверь.
Вы были наедине с Иваном – пьяную, спящую Любу, никак нельзя было считать третьей.
На столе – безобразие, которое само собой складывается к концу пьянок, когда хозяйка не следит за столом, считая свои обязанности выполненными после того, как поставлены еда и питьё.
И как мне принимать наоборот? Что же мне понимать наоборот, когда не сев с Валей на один стул (было три стула на четверых и Валя предлагала сесть с нею), ты уселась на ковёр – лицом и коленками к Ивану – да так, что ему было видно всё, что женщины обычно скрывают от сторонних – и тем более мужских – взглядов; то, чем не принято мелькать и перед близким родным человеком, которого, казалось бы и стесняться нечего.
Я не выдумываю это, мне не померещилось, оно не само собой возникло в разгорячённой ревностью голове. Я ведь ничего не сказал и не говорил, но и Валя – младшая твоя сестра – не поняла твоего поведения и, сказав: «Людка! Тебе уже хватит пить!!», отставила рюмку с водкой и бросила тебе на колени полотенце, чтобы «прикрыла свой стыд».
И как мне понимать наоборот (т.е. именно так: «она любит тебя, ты ей нужен») то, что, поднимаясь с ковра, ты подала ему обе руки и, встав, не торопилась их из руки его вынуть?
И как понимать наоборот твое нежелание идти провожать Валю, а желание остаться вдвоем с Иваном. Я не знаю – желала ты этого действительно или нет, но ты не протестовала и не хотела что-нибудь изменить, когда оказалось, что только вы вдвоём и остаётесь; и не знаю, можно ли так играть, если это была игра, что всего через полтора десятка часов после такого счастливого нашего утра, ты – при мне! – довариваешься с Иваном, чтобы он подождал тебя у входа. И что это будет недолго. («Наверное, не столько, сколько ждал сегодня я» – пришло мне в голову).
Ты довела меня! Если это была игра, если всё это было нарочно, то очень грубая это была игра и с дозой ты «переборщила»! Если, конечно, это была игра! Но я не верю, я не знаю, чтобы этим и так можно было играть. Не знаю.
Помнишь, я тебе говорил:
«Встретил однажды человек любовь, красивую, чистую, с большими карими глазами – добрыми, как у матери, ласковыми, как у невесты…»
Это я тебя когда-то встретил, это о тебе строчки… Я не знаю, как этим можно играть.
Господи, как зашлось моё сердце от всего этого, как горячо и противно стало у меня на душе. Я попросил тебя выйти из всей этой кутерьмы, «на две минуты, если Иван разрешит».
Наверное, не надо было приплетать Ивана. Но, скорее всего, именно он виноват во всём том, что разладилось между нами, что именно он – твой новый шеф (чувствуешь, какая ирония судьбы?!) перешел мне дорогу, именно из-за него ты мне не писала писем, именно из-за него не радовалась моему приезду.
И я думаю, что тогда, в час ночи, когда мы уже легли спать, стучал к нам в комнату тоже он. Было это в ночь с первого на второе ноября. А это значит, что не у подруги ты пила водку после торжественного собрания, и что именно поэтому (а не потому, что ты не была уверена во мне, не была уверена, что я останусь с тобой) ты не ввела меня в круг твоих сослуживцев, не пригласила с собой на торжественное собрание.
Это было бы известно точно, если бы мы тогда открыли. Но о том, что я у тебя – не знали твой отец и брат. И это мог быть кто-то из них…
***
Ты услышала мои слова и переспросила, кривляясь: «Ваня, ты мне разрешаешь?..»
Вот так! Оказывается – не мы с тобой решаем нашу судьбу, твоя «иголочка» - не я, а этот вот белобрысый щуплый парень с наглою улыбкою. Ты поняла, о чём ты его спрашиваешь? Ты о нашем будущем у него спрашиваешь!? Ты не протрезвела и не прервала этот бред…
Но только лишь, поэтому может быть и не следовало этого говорить. Других причин не было. К этому моменту уже всё наше сгорело у меня внутри, всё наше ушло, если не совсем, то куда-то глубоко…
Ушло, как, наверное, уходят и прошлое, и загаданное на будущее, и воспоминания, и мечты у солдата, выброшенного волной чувств из окопа со связкой гранат навстречу смерти, но не боящегося ничего, в том числе и её, так как со всем прочим ушло и само представление о ней.
Мне кажется, что я сказал всё, что хотел сказать; что я выразил всё, что хотел выразить и оставить тебе - той, которую я ещё сегодня нежно любил: «Я ненавижу тебя! Ненавижу! Ты мне в душу плюнула!..»
Для тебя это действительно было ново, ты так и сказала: «Это что-то новенькое!..»
Это было ошеломляюще ново после всех тех слов, которыми я тебе пытался выразить свои чувства, свою любовь, свое обожание и восхищение тобою.
Я до сих пор помню всю непередаваемую ласковость твоих глаз, когда ты меня любила; до сих пор помню я трепетанье твоих сладких губ, когда я тебя впервые поцеловал – словно вздрагивают крылья бабочки под ладошкой…
Такую близость и нежность надо почувствовать, чтобы знать, что значит быть счастливым, и это надо потерять, чтобы знать, что значит быть несчастным…
Это было ошеломляюще ново даже для меня, сказавшего это – ещё за минуту до того. Но на тебя это почти не произвело впечатления. Ты даже не протрезвела, ты мне опять не поверила. Или настолько вжилась в окружающее тебя восхищение, что – не поверила.
А может быть ты ничего и не теряла? Я хочу сказать – может быть, ты никогда и не считала меня своим, своим любимым и родным. И потому – ты ничего не теряла? – А я – р-в-а-н-у-л! – о-д-н-и-м махом! – и выбросил то, без чего не мог и не знаю как смогу – жить!
Мне больно и корчусь я в муках, и кому бы понять и простить? И кому бы, как маме, довериться мог я и пощады просить? И могу ли я спать в той уверенной позе, что весь мир без меня – пока проживёт? И могу ли я ждать, что пройдёт в четверг дождик и проснусь с лёгким сердцем, как в детстве своём.
День 2-й, 7.11.77г, пн ,23ч 05мин
МойГород
Здравствуй, моя милая, моя родная!
Прошу простить меня за все то, что произошло 5-го. Прошу простить! И очень прошу разобраться с тем, что есть между нами, с тем, что мы с тобой собираемся делать – с нашим настоящим и будущим.
Ты помнишь, что когда-то было?
1. Я что-то рассказываю нашему маленькому коллективу (сектору) про способ разработки хорошо структурированных программ путём постепенной детализации. Вы все сидите за своими рабочими столами и слушаете. Нам предстоит именно так работать, именно так разрабатывать программы. Прямо передо мной, буквально в трёх метрах от меня – твои глаза, передо мной ты – «такая женщина и не моя!» И знаешь, как меня к тебе тянет? – Как в детстве: неудержимо хочется дёрнуть за косичку девчонку, которая тебе понравилась.
2. К тебе часто приходил на работу твой муж Лёша, чтобы идти с тобой в кино или приехав на побывку из командировки, из «колхоза» с сельхозработ. Он часто звонил, иногда трубку брал я и тогда – слышал его голос.
С ума можно было сойти, как я завидовал ему. И ни разу его не видел. Я ведь – «слепой», и хоть часто (с лестничного пролета, из окна) пытался увидеть его (кому же такое счастье?!) – близко рассмотреть мне его не удавалось: я только видел, как радостно ты ему улыбалась, прижималась щекой к плечу, брала под руку…
«Что за дикость!» - воскликнула ты, когда я, услышав, как он тебя зовёт с улицы, пытался выглянуть в окно из кабинета на 3 этаже, в котором тогда размещался наш сектор.
3. Я благословляю те сотни шагов, которые я мог иногда проходить вместе с тобой «по-пути», когда ты шла к своему троллейбусу, а я к автобусу.
Пусть даже ты шла не одна, а с кем-нибудь из наших женщин. Всё равно я ещё раз мог поговорить с тобой не про программирование, не про работу; я мог узнать какую-то детальку из твоей жизни, мог дополнить ещё один штрих к твоему образу. Всё, что касалось тебя, было мне чрезвычайно интересно. Любая мелочь подмечалась, любое твоё слово – запоминалось.
Скоро я знал о тебе очень много, почти представлял, где и с кем ты живёшь, о каких “деде и бабе” ты говоришь, где живут родители твоего мужа, где живут твои родители; знал, что у тебя есть сестра, которая учится в Новосибирске в институте торговли и т.д. и т.д.
Всё это накапливалось от случая к случаю: то приезжала – проездом – сестра и ты брала отгул за отработанную субботу или воскресенье, то приезжал твой муж, и ты брала отгулы, то случалось, что-нибудь с его родственниками и ты брала отгулы и вы уезжали…
Если бы не эти 300-400 шагов, я может быть и не знал бы ничего о тебе…
4. Ты тогда работала в сотрудничавшем с нами филиале иногороднего проектного института. В апреле после всесоюзного субботника ты зашла к нам в наше конструкторское бюро – в спортивном трико, в элегантной куртке, вся искрящаяся молодостью, красотой. Не забуду твои глаза – наверное, в первый раз я заметил, что не в силах оторваться от них.
5. А потом это заметила и ты, и почти все наши: слепой мог не заметить.
Было лето, были тёплые вечера, окутанные пьянящей темнотой. Только фонари провожали нас после второй смены. Всегда – до наших остановок. А однажды мы не пошли на свои остановки: я предложил, а ты (я был счастлив!) согласилась и мы пошли по улице Чапаева! Мне захотелось – и оказалось, что и тебе этого хочется – чуть подольше побыть вместе. И мы ждали автобус, который увезёт тебя домой, на Десятилетия (адрес я узнал из квитанции на дефицитный в то время журнал «Человек и закон», который в тот раз по жребию достался тебе), а автобуса всё не было. И стало холодно, и ты в одном платьишке – конечно же, замёрзла. Ты так об этом и сказала и, если бы я сам был не в одной рубашке, а хотя бы в пиджаке – я почувствовал, что ты его от меня приняла бы.
Что-то уже родилось между нами. Только очень робкое и боящееся показаться смешным, боящееся наткнуться на обидную реплику от понравившегося человека.
6. Как признание меня за «своего» было то, что однажды вечером, когда я уже дорабатывал свою вторую смену, вошла ты (тогда это было в 8 или в 9 часов вечера; это позже – с приближением срока сдачи разрабатываемой нами системы – моя вторая смена начала затягиваться до 11, 12 вечера или до 1 часу ночи). Как я понял, ты уже сходила домой, прошла по магазинам и вернулась в наше КБ. Ты собиралась съездить в ТвойГород, тебе нужно было купить тоже дефицитное в то время пиво («для брата! – Он просил»), а время было позднее и женщинам без спутника появляться в ресторане и кафе, уже было неприлично. Ты попросила меня, если я смогу (боже мой! Ты могла говорить: «если ты об этом мечтаешь!») пойти с тобой и попытаться купить где-нибудь в кафе или в ресторане пиво и м.б. что-нибудь ещё.
Как сейчас я помню этот поход за пивом для брата, переход улицы возле Ленинградской площади; моё желание взять тебя за руку и понимание невозможности этого…Мы обошли рестораны «Маяк» на речном вокзале, «Сибирь» напротив краеведческого музея, «Дружбу» на Ленинградской площади, несколько кафе. Увы: даже в этих питейных заведениях пива не было.
Но было другое. Не помню, о чём мы говорили, помню только, что, проходя мимо Казачьего рынка, ты попросила меня рассказать «что-нибудь для души»…
А я уже мучился – я уже любил тебя и ещё пытался удержаться. Я уже не представлял жизни без тебя, я уже мечтал о тебе, о желанной и любимой женщине и не представлял, как это может быть, как это вообще возможно в нашем положении.
Я уже был твоим, и в то же время я был твоим начальником, а ты – моей подчинённой. И я не мог забыть об этом, меня останавливало не только то, что ты в какой-то степени зависима от меня, но и то, что можешь неправильно понять мои ухаживания….
Я не помню, что я тебе смог рассказать тогда «для души». У меня у самого тогда душа ныла и металась. И я не знал, что я могу сделать в следующую минуту, и как ты можешь расценить это.
Мы расстались на углу, дойдя по улице Пушкина до Десятилетия, ты пошла направо – к дому, а я налево – к остановке. Поняла ли ты, сколько я перебрал в уме «за» и «против» того, чтобы пойти с тобой. Как я хотел пойти с тобой! Пойти, проводить.
7. Меня неудержимо тянуло к тебе, я готов был только тем и заниматься, что говорить с тобой: пусть о работе, об алгоритмах, о программах, об отладке, но говорить-говорить-говорить с тобой. И видеть твоё лицо, твои волосы, в которых уже тогда проблескивал седой волосок; видеть твои глаза – карие с веснушками – добрые, как у матери, сказочно ласковые глаза.
Слышать твой голос, любоваться тобой, наслаждаться общением с тобой. Как непереносимо долго тянулись дни твоего отсутствия, дни твоих отгулов, даже просто выходные дни: субботы и воскресенья.
Помнишь? Ведь это потом: много-много позже, когда мы были уже оба влюблены и оба знали об этом и, кажется, после того как я тебе сказал, что мне тяжело не видеть тебя два выходных, выходные перестали быть днями нашей разлуки. Т.к. нам выделялось машинное время и в выходные дни, ты тоже всё чаще стала выходить на работу в выходные дни (у нас это называлось «за отгул»).
Как мне хотелось развеселить тебя, растормошить. Я шутил, я смеялся, я делал глупости – чтобы увидеть, как блеснут твои глаза, как ты улыбнёшься: открыто и ласково, а потом, словно тёплого пушистенького котенка, положишь эту улыбку куда-то внутрь (в сердце? в душу?) и улыбаешься ею оттуда изнутри; так улыбаешься, как улыбаются только чему-то бесконечно дорогому, святому.
Кареглазая грация – лёгкая быстрая. Добрый взгляд, на губах лишь чуть-чуть проступает улыбка лёгким контуром счастья, что где-то внутри.
8. Я опять заболел стихами. Когда много думаешь и мечтаешь о любимой, само собой получается, что подбираются самые чистые и светлые слова. И не хочется, чтобы это было перечисление (через запятую), хочется зафиксировать не только слова, но и ритм и интонацию, с которой они звучат.
Наверное, так и рождаются стихи. Ты это знаешь – у тебя ведь тоже появились стихи, когда ты влюбилась.
А 14 мая 1976 года в коридоре нового здания возле отдела, в котором работает твоя подруга Люба, там, где вниз вели крутые ступеньки и начиналась темнота, так как в целях экономии, вечером оставляли свет только там, где работали во вторую и третью смену, я всё-таки взял за руку тебя (свою подчинённую! замужнюю женщину! женщину, сама ослепительная чистота которой не позволяла этого делать). Ты её тут же отняла, но твоего секундного замешательства было достаточно, чтобы я решился.
Я взял тебя за руку, и пошёл впереди, нащупывая ногами пол и обходя стоящие в коридоре шкафы. Мы медленно-медленно, чтобы не наткнуться на выставленные в коридор на время ремонта столы, прошли в другой конец длинного тёмного коридора, чтобы подняться наверх и увидеть частичное затмение Луны. Скорее всего, у нас это была ночная смена, т.к. оно началось около двух часов ночи.
9. Почти также долго я не решался тебя поцеловать. Мы оставались одни, так или иначе я мог дотронуться до твоей руки, меня опьяняла твоя красота, мне не было покоя от твоих губ, а поцеловать (я даже мог надеяться теперь, что ты позволишь мне это) – поцеловать тебя я не решался. Всё дрожало у меня внутри, меня лихорадило, я вёл себя как мальчишка, а поцеловать не решался. Как меня это мучило. Когда я шёл домой, один – поздно – я перебирал в памяти все детали нашего прошедшего вечера и все возможности, когда я мог взять тебя за руку и сказать: «Можно я тебя поцелую?»
Мучительно!
Наконец я решился: просто сил моих не было сдерживаться. Я не помню, что могло бы сравниться по сладости с тем первым поцелуем, с поцелуем любимой женщины; с поцелуем, сама мысль о котором для нас обоих была запретной, недозволенной не только чем-то внешним, а нашим внутренним воспитанным в нас понятием о любви и чести, о верности.
И как же мы наслаждались поцелуями, пройдя, наконец, всё, что нас сдерживало. Ведь было-то всё равно: один или десять или сто. Всё равно уже один был. И были угрызения совести, так не всё ли равно теперь! И хотя отношения между нами были не выяснены, словами ничего не было сказано, но поцелуи – уже было завоевание нашей любви. И объятия, от которых дрожали руки и бешено колотилось сердце. И чувство тепла твоего тела сквозь кофту, и тугой поясок бюстгальтера, который я почувствовал сквозь платье…И нежная кожа шеи.
10. А потом был поход. Однодневный поход с ночёвкой в палатке. Мы сидели вместе в автобусе – на одном сидении. Словно девочка села ко мне за парту, ничего особенного вроде бы не случилось, но – села, признала, что она тебя выделила среди всех остальных, что ты ей – по душе.
И я, наслаждаясь этим, рассказывал и показывал, где наш сад, шутил и смеялся, я – радовался тебе! И наш костер, и ужин, и песни, и выбор палаток – кто и где будет спать.
Я надеялся, что вы с Таней придёте в мою палатку, и очень хотел этого. Но не верилось, что это произойдёт. А вот случилось же, и я получил возможность дотронуться до твоей руки, и прошептать тебе несколько взволнованных строчек:
Тише! Не перебейте мальчишку-«поэта», не сбейте влюблённого и мечтателя: пусть он девушке – в ароматной темноте лета наконец-то признается!
Пусть он за руку её возьмет – тонкую, и за талию обнимет – гибкую, и любимой назовёт девчонкою, и с собою позовёт счастливую!
Пусть они говорят до-свету – им это важнее, чем сон! Пусть поутру уйдут по свету – им – лишь вдвоём хорошо!
11. А в понедельник ты позвонила, чтобы оформили отгул, и не пришла на работу. Как ты потом мне рассказала (днём или несколькими днями позже, когда мы остались одни, – а до того я не знал, что и думать и чего ждать от тебя: холодности или увольнения), ты бродила по городу, тебе было стыдно, ты мучилась всем, что произошло. Хотя, собственно, что произошло? Что могло произойти в палатке, где «спали» трое?
12. Потом всё улеглось, ты тоже не смогла сломать себя и прекратить наши встречи, ты тоже махнула рукой и дала волю чувствам. То так, то иначе вырывалось у тебя то, что ты и не хотела бы мне показывать.
Помнишь, мы были в нашем секторе одни во вторую смену, мы целовались и не могли нацеловаться и когда я, наконец, оторвавшись от тебя, потому что уже было поздно и тебе давно следовало быть дома, сел, чтобы успокоиться, придти в себя (о чём я тебе и сказал: «Я немного посижу, приду в себя и потом пойду домой»). Ты мне сказала: «А я не хочу, чтобы ты приходил в себя».
13. Как давно это было. И как светло и радостно на душе, что это было. У нас с тобой. И как больно и обидно мне, что это – всё, что сейчас у нас с тобой есть – всё это может так нелепо, так плохо и мерзко кончиться.
Два дня (5-го и 6-го) рыдания подступали у меня к горлу. Было чувство, что умер очень близкий человек! Даже сейчас мне плохо об этом вспоминать, но стоит всё перед глазами.
Я не буду говорить, до чего ты меня довела своим молчанием с 11 июля до 30 октября. Я только твёрдо знаю – так с любимыми не поступают. Ничто не может быть тебе оправданием: ни чувство вины перед Надей, ничто. Ничто, если любишь, если нет в тебе сил противиться этому.
Как сначала хорошо всё было у нас в ТвоёмГороде. Я не сразу привык (для меня это до сих пор сказка), что я с тобой, что мы вдвоём, что ты – моя. И какое значение имели отдельные мелочи, даже не знаю, как это назвать. Я видел, что ты – моя! Правда, не светятся счастьем твои глаза. Но ты – моя, ты меня признаёшь [своим любимым] и мы спим, обнявшись, и мы чувствуем то, что чувствуют в медовый месяц влюблённые.
Но я тебя не узнаю, или как ты теперь говоришь, у кого-то (это меня задело) переняла:
«Ты меня удивляешь!»
Вот первое, в чём я тебя не узнаю:
- Ты ли это, моя любимая? Ты ли это, сама искавшая со мною встречи, когда не мог найти тебя я? Ты ли это приходишь ко мне, к твоему любимому(?), желанному(?), долгожданному?
Приходишь поздно (в 10 или в 11 часов вечера), после торжественного собрания, уехав к какой-то подруге по работе, которую знаешь не более 4-х месяцев, и приходишь пьяная.
Я обиделся:
во-первых, ты в глубине души не считаешь меня «своим», иначе пригласила бы и меня с собою и познакомила и представила бы меня как «своего мужа» и была бы уверена, что через несколько дней этот «муж» не уедет, оставив тебя принимать ухмылки «доброжелателей»;
во-вторых, ты сказала мне этим: «Я не дорожу тобой, мне совсем безразлично, что ты целый день сидел, ждал меня, что ты собственно ради меня и приехал». Даже к незнакомому человеку – не близкому, не родному – просто к человеку, который заехал ко мне в гости, я не отнесусь так. Вот уж поистине: «Ты меня удивляешь»;
в-третьих, я ждал, чтобы накормить тебя, я пытался чем-то показать, что я люблю тебя, хочу заботиться о тебе. А тебе это – не к спеху. Не нужно. Ты пришла пьяной. И те слова, которые ты сказала: «Я знаю, что это не прощают!» не шли из сердца.
Иначе (я только сейчас, сделал этот вывод) ты не повторила бы этого 5-го.
Я вырву тебе из записной книжки листы – ты прочти их. Если бы у меня не окончились чернила, я исписал бы все чистые листы в своей записной: так много слёз и боли во мне было.
Может быть, я себе всё это выдумал (как говорит Валя), может быть мне надо верить, что ты меня любишь (как ты сказала своей маме летом)?
Но так нежно и тонко во мне всё, что касается тебя, так остро я воспринимаю всё, касающееся тебя, что мне кажется, я почти уверен:
ты уже не та, которая в апреле 1977 года говорила своей маме: «я люблю его»;
я не дорог тебе, не близок, не прикипел к твоему сердцу; попросту – я не нужен тебе;
я этого боюсь, мне кажется, что ты влюбилась в другого. И может быть это-то и есть главное «препятствие», о котором ты упомянула ещё в телефонном разговоре, когда я звонил тебе из МоегоГорода.
Я 5-го крикнул тебе «Ненавижу!!» И, ей-богу, я ненавидел тебя в ту минуту. Пойми меня, ты же всегда понимала меня, чувствовала мои желания и сомнения, пойми меня и – прости.
Я слово себе дал, что ни за что и никогда я не буду просить у тебя прощения, что ты получила то, что заслужила. И если бы не твоя мама, приехавшая в аэропорт, если бы не те несколько минут, что мы с нею говорили, если бы она не была так похожа на тебя – не отошло бы сердце. Клянусь – не отошло бы. Я бы тоже молчал, до конца жизни молчал бы, молчал бы пока не получил от тебя письма или записку или звонок со словом «прости». Я бы мучился, бесился, но я бы презирал себя, если бы первый нарушил молчание.
Если это тебе нужно, т.е. если ты благодаришь судьбу за нас обоих, то скажи спасибо ей, своей маме. Почувствовавшей как мне плохо уезжать вот так, со слезами, закипевшими и стоящими в глазах. А не нужно, то хоть скажи ей, что не от меня всё это зависит и не во мне всё дело, всё дело в тебе и исповедуйся хотя бы ей – пусть тебе будет легче. В любом случае прошу написать мне, пусть коротко, но основное – нужен ли я тебе или нет, любишь ли ты меня теперь?
Я не знаю, на что я сейчас способен, может быть, завтра не выдержу и, заняв денег на дорогу, прилечу к тебе просить прощения. Может быть, только я прошу тебя – не ломай ты меня, не калечь. Ты же сама не сможешь любить такого.
Целую. Твой Лёнечка.
День 12-й, 17.11.77г, чт
МойГород
Я снова пишу тебе письмо. «Снова» - потому, что я пишу их тебе каждый день. Каждый день я разговариваю с тобой, я пытаюсь объяснить (за тебя) происшедшее и не могу, не знаю чем объяснить. Я жду, что ты объяснишь мне; я звоню тебе, а ты говоришь «это необъяснимо».
Всё, Люда, объяснимо. Абсолютно всё. Только надо иметь желание и мужество объяснить. И не только себе, но и мне.
Мне представляется всё следующим образом.
1. Как это ни плохо для меня и ни больно, но тебе (которую я люблю, которая «привязала» меня к себе, «приручила», которая – моя желанная) я – не нужен! Почему я в этом убеждён?
Во-первых, потому, что с любимым, с нужным тебе (т.е. без которого ты не можешь жить, без которого ты страдаешь, которого ты ревнуешь – даже вопреки здравому смыслу – не имея возможности, подавить это чувство нежелания делить любимого с кем бы то ни было) так не поступают, как поступила ты после 11 июля. Неужели ты не знала, что я жду от тебя весточки? Неужели ты не знала, что отсутствие писем, телеграмм от тебя взбудоражит меня и будет мучить, не даст возможности ни работать, ни учиться? Неужели ты этого не знала? Не чувствовала, как мне плохо и обидно? Обидно ничего не знать и получать только приветы через Любу. Ведь именно в это время нам надо было очень о многом договориться, очень многое решить.
Это невозможно объяснить тем, что ты не хотела отбирать меня у другой женщины. Ты «отобрала» раньше, много раньше, «отобрала» невольно - одним своим появлением в нашем секторе - и ты это должна была понимать. Ты должна была понимать, что я – уже твой, и что не ты, а – у тебя меня «всё ещё берут».
А если так, если ты это всё не могла не понимать, то твоё молчание можно объяснить только одним: сил сдерживать себя, пока мы были рядом, у тебя не было, но когда случилась разлука, ты почувствовала, что, наверное, это ещё не настоящее; «наверное, я опять ошиблась», да ещё и его «приручила». И ты замолчала, надеясь, что время – лучший лекарь – меня вылечит, я тебя забуду.
«Возможно, время и лечит раны, но рубцы от них все равно остаются в памяти»
(Олег Рой)
Только в этом случае ты могла думать о том, что ты меня у кого-то забираешь, что это плохо, недопустимо и что меня можно (таким вот образом!) вернуть. Но, если любишь, то ничем невозможно удержать от стремления быть вместе с любимым, и ничто не может остановить! Ничто! Как же долго длилась наша разлука.
Во-вторых, потому, что в момент встречи и потом, когда мы на служебном автобусе ехали в город, радость мне, радость моему приезду не прыгала козлёночком в твоей душе. Твоё отношение, скорее, напоминало вежливость хозяйки по отношению к гостю. Свет не перевернулся после моего приезда, всё осталось по-прежнему.
Может быть ты ожидала, что я приеду навсегда и сразу и останусь. А я приехал с одним портфелем, без вещей. Ну а как я мог по-другому? Ведь это надо было нам выяснять до 30 октября, а у нас с тобой ничего не было выяснено, ничего не было решено. Я ехал в неизвестность, ехал всё-таки узнать – что происходит? Нужен ли я тебе?
- ты не приняла меня в свою жизнь – даже, когда можно было обедать дома (а ходу то до твоей работы минут 5-7, всего!) ты не обедала – предпочла с какими-то женщинами – со «своими» (а я – “свой”?)
- ты не приняла меня в свою жизнь и 1-го: на вечер, на торжественное собрание ушла одна (побоявшись, наверное, что, приведя меня с собой, можешь потом остаться отвечать на вопросы «а где же он – тот, что приходил с тобой 1-го на вечер? куда он делся?»).
Много позже, когда в МоёмГороде вошли в обычай корпоративные банкеты и когда я побывал на корпоративном банкете филиала нашего института, я засомневался в этом. Скорее всего, это было дурацкое желание: в каждой организации свои правила и ограничения и вряд ли кто понял бы сотрудницу, пригласившую на корпоративное собрание своего мужа, и уж тем более не поняли бы, если бы она пригласила того, кто ещё и не стал её мужем.
Как так можно было – пусть не по отношению ко мне – твоему любимому(?), желанному(?), по которому ты соскучилась(?) – а просто по отношению к гостю: уже на третий день, всего после нескольких часов, проведённых вместе 30 и 31 октября (вечера и ночи), ты оставила меня первого ноября на весь день и пришла с торжественного ли, с вечеринки ли – пьяной, весёлой.
Наверное, только на пороге и вспомнив, что я – жду тебя, что я весь день только то и делал, что ждал тебя.
Так что же получается?
– Получается, тебе лучше провести вечер с теми, кого ты ежедневно видишь, что тебе лучше с кем-то, а не со мной.
Что я всё это выдумал.
И тебе – только жаль (да и то не сильно!) меня: «Вот и получи вместо меня, вместо моей души, получи моё тело, ты же и от этого с ума сходишь, а что я думаю, почему я делаю, так или иначе – тебя не касается, всё равно я не верю тебе, всё равно мы не будем вместе…»
Я прошу меня понять: мне не доставляет удовольствия копаться в прошлом, но я сейчас разбираюсь в себе и в тебе, в том, что между нами есть. И я вспоминаю всё так, как видел я, так, как мне кажется, оно и было.
Ты ведь, кроме слов «этого (или: «такого») не прощают!», ничего мне не сказала. Ты ничего не объяснила. Ты зафиксировала факт, ты словно утвердила, что у нас уже ничего не будет, что у нас уже нет будущего! Или твои слова были о том, что ты не простишь мою истерику, когда я выкрикнул, что ненавижу тебя?
А там, на своей работе, ты помнила обо мне? Что я – в твоей комнате, как в клетке: ни с кем не знаком, никуда не пойти, – что я жду тебя, ради которой только и приехал? Или забыла? Как ты себя чувствовала в эти часы?
А 5-го? – С одной стороны предпраздничный день и сотрудники гуляют, а с другой – двое ждут твоего прихода с работы. И ты осталась праздновать, а потом идёшь домой пьяной и разговариваешь с нами – трезвыми. Ты, наверное, знаешь, что приход пьяного гостя обижает хозяев? А приход пьяной хозяйки к гостям? Да и приход сам – как на продолжение пьянки – с кем-то, с водкой или с пивом.
А мы – трезвые и не понимаем, почему выбрали (после разлуки, когда, наверное, есть, что о чём поговорить; и после недели, проведённой в комнате в ожидании тебя) не нас, а всё ту же компанию.
И ты не поняла, что у меня за претензии? И ты считаешь, что ждать тебя 30 минут это мало? Значит
это только одно: ты считаешь себя намного ценнее меня, а потому мог я подождать и час и два и больше.
И 5-го вечером. Я не знаю, что было после моего ухода, но вполне допускаю, что вы сначала пили. Потом Любе стало плохо и вы её уложили. Потом остались одни. И вряд ли этот Иван – или Ваня, как ты его зовёшь – тебе противен (ты бы не осталась с ним одна), и вряд ли ты поставила его на место, если он коснулся тебя и может быть даже лез целоваться (а с пьяными мужчинами это обычная история, особенно, если они женаты или были женаты, т.е. всё для них – не в первый раз – и если они знают, что имеют дело не с девушкой, а с женщиной, тоже длительное время бывшей замужем).
До своего приезда в ТвойГород я даже подумать о тебе такого не мог. Но ты здесь – это не ты в МоёмГороде. Нет той, моей милой, моей застенчивой и доверчивой, которую, как тихую радость, беречь и беречь надо, чтобы не спугнуть.
А сейчас – я ревную тебя к нему, я бешусь от того, что мне кажется возможным. И я не могу отделаться от мысли, что ты влюбилась в него, что он в твоих глазах – всё! Что он в твоих глазах идеал мужчины, и что ты могла ему принадлежать.
Тогда всё становится на свои места: и то, что ты не рада мне, моему приезду, и 1 ноября (ты была с ним), и 5 ноября (вы были вместе на работе) и 5-го – дома!
Ты вряд ли помнишь то, что было 5-го, когда мы пришли с Валей. Но ты помнишь, как ты нас встретила? Так встречают вмешавшегося в разговор, казалось мы – помешали.
Боже ты мой! Какие пустяки: твои руки в его руке (нет более доверчивого жеста!), твои ноги, коленки и всё-всё, выставлены ему на обозрение. При мне, при сестре.
Никакой игрой это не объяснишь, это можно сделать, только забыв, что это скрывалось, или решив открыть – назло!
Я ненавижу то уродливое твоё лицо, которое я видел 5-го. Как оно – твоё лицо, твоё милое мне лицо, могло стать таким? Я не знаю. Я ненавижу водку, ненавижу уже за то, что она сделала с твоим лицом.
И ты удивляешься, чем твои «друзья» не понравились мне и Вале. И ты не чувствуешь, что плюнула мне в душу? И тебе это безразлично! Ты за весь день 6-го не поняла, что ты со мною сделала? Мать пришла! А ты – нет. Ничего не поняла, ничего не подсказало тебе твоё сердце, не было в нём ничего ко мне!
Значит это только одно – «Я виноват!» Так? Не ты, а я? А я не чувствую своей вины! И не знаю, что это? Как это может быть, чтобы с человеком так поступали и не чувствовали своей вины.
День 13-й, 18.11.77, пт
МойГород
Боже мой! Прошёл всего год с тех пор, как была та чудесная ночь - ночь, о которой, мечтает каждый влюблённый, ночь физической близости с любимой обожаемой женщиной!!
Было! Было! Было! Было: нежность нежной, ласки милой и желание желанной, поцелуй, твои объятья, миг любви и боль разлуки, и твои лебяжьи руки подарили счастье мне. Я не мог налюбоваться, я не мог нацеловаться – от любимой оторваться: - я не жил, а плыл во сне.
Было, было, было, было: нежность нежной, ласки милой и желание желанной, как улыбка Несмеяны, восторг встречи, скорбь разлуки, письма полные любви и моей любимой руки, обняв, изменили мир; слёзы радости и боли обручили нас с тобою, жизнь наполнили любовью, жаждой счастья и мечтой!
Было, было, было, было! И прошло, как схоронилось, и расстались мы с тобой.
Прошёл всего год, а сколько вместилось в этот год, в эти 365 дней:
- твой день рождения;
- ваше с Лёшей новоселье;
- твоё увольнение;
- наше место встреч – «Детский мир»;
- поездка в мой сад;
- свидание на 6-8 этаже строящегося дома;
- мой отпуск и поездка на Дальний Восток;
- 3,5 месяца в разлуке с тобой;
- мы с тобой в ТвоёмГороде.
***
Ты единственный раз приходила в мой сад 14 апреля 1977г. Тогда не было ещё того садового домика, который я начал строить в 1981 году, а был дощатый насыпной домик, из рассохшихся стен которого высыпалась засыпанная туда много лет назад глина. Он достался мне от прежних хозяев, у которых я купил садовый участок. Размер его был три на два метра, в углу стояла металлическая печурка, отгороженная от стены домика невысоким в полкирпича уголком. В другом углу стоял небольшой столик и вдоль другой стены - брезентовая раскладушка. Окошко на аллею. Мы пришли, я затопил печурку. Мне хотелось близости с тобой и мы были близки, но, скорее всего, у тебя остался неприятный осадок от этой встречи, от близости в таких условиях.
(про июнь 1977)
Уже несколько месяцев как ты уволилась. Мы не могли теперь видеться каждый день. А меня тянуло к тебе. Переписывались через почтовое отделение на пл.Ленина, отправляя письма «до востребования». Изредка встречались: ходили по малолюдным улицам города, чтобы не наткнуться на знакомых, бродили по Парку культуры и отдыха, искали уединения в поставленной коробке многоэтажного дома, который возводили недалеко от твоего дома на Левом берегу.
Пьянящая любовь целует меня сладкими устами и парк шумит, завидуя, земля парит и крылья вырастают…
Дождь прошел, и солнышко взошло, словно ты вошла и улыбнулась; словно спал я долго, хорошо и приснилось – ты ко мне прильнула.
Я видел сон и в нём тебя, и ты была несказанно прекрасна…
День 13-й, 18.11.77, пт
МойГород
В июле 77-го была наша последняя встреча в МоёмГороде. Мы встретились в Детском Мире и потом бродили в его окрестностях по дворам Пушкинской улицы, сидели в беседке… Предстояла разлука на несколько месяцев.
Сердце билось о стенки груди, словно птаха о прутья решётки…
(из отпуска мы вернулись
в начале августа 1977г.)
Связался с тобой по телефону (для междугороднего разговора надо было идти на главный телеграф, заказывать разговор и в течение часа ждать соединения с нужным городом и абонентом, ждать что объявят: «Город, номер кабинки»).
(я тебе в телефонном разговоре)
1. Начальнику отдела о моём предстоящем увольнении не сказал, т.к. он 9-го уехал в Болгарию, а 8-го закруглялся – передавал дела заместителю. Приедет в сентябре.
2. Собираюсь:
- в конце сентября съездить в Ленинград (решить с аспирантурой, сдать экзамен по специальности).
- в середине октября сказать [о своём решении] Наде и написать заявление, чтобы до 1 ноября – к тебе.
3. Потом:
- разменять квартиру (разделить маму и Надю);
- искать – где обосноваться (работа, жильё)
август 1977г.
МойГород,
(я тебе в телефонном разговоре)
Извини за столь ранний звонок, у вас с Москвой на два час разница?
1. Получила ли письмо?
2. Почему не пишешь?
3. Мне плохо и обидно, что Любе уже два письма, а мне – ничего. Вчера брал у Любы письмо, там речь о двух общежитиях (через месяц).
Я вчера написал тебе подробное письмо и жду на него ответ. Не мучай меня.
Реши для себя только один вопрос – нужен я тебе или нет. Остальное не имеет значения. Я для себя этот вопрос уже решил.
И пиши. Прошу тебя.
4. Начальник отдела был в Болгарии, сейчас в Москве, скоро вернётся.
5. Систему в нашем городе, наверное, не сдадим, уже две недели не работает вычислительный комплекс.
6. Как мама – дома или в больнице?
7. Освоилась ли на работе? Есть ли у тебя телефон на работе?
8. Люба говорила, что в ТвоёмГороде есть вычислительный центр (где? чем там занимаются?)
27-29 октября 1977г.
Перед поездкой в ТвойГород
Я менял дни и ночи, и ночи и дни, набивались и плотно в обойму ложились они. Я работал как проклятый, то с азартом, то по инерции, то через силу; а минуты, часы, даже дни как в песок уходили…
День 5-й, 10.11.77г., чт
МойГород
А разве к дате привяжешь волненье, изводящую душу тоску, нежелание жить без тебя и стремленье увидеть, обнять на секунду, убедиться, что – ждёшь, что я тебе нужен, убедиться, что всё это – тоже творится с тобой и понять: неизбежно, что хочется быть твоим мужем, а тебе – быть моею женой!
Очень хочется верить, что ты позвонишь, очень хочется верить, что я тебе нужен…
День 15-й, 20.11.77, вс
МойГород
Я теперь как загнанная лошадь и некому меня пожалеть, правда люди есть ещё поплоше, и бывает людям ещё горше – жизнь, милее – смерть!
Давно я нежностей не говорил, отвык и деревянным стал язык. Давно я над землёю не парил. И жить – не жил!
День 15-й, 20.11.77, вс
МойГород
Здравствуй!
Я опять думаю о нас. Я боюсь твоего равнодушия и того, что ты не поймёшь, что я чувствую. Я боюсь, что пишу напрасно, что всё написанное может показаться тебе пустяком, и ты будешь смеяться над моими письмами.
Я не знаю, какая ты сейчас: та, которую я встретил («встретил человек любовь, красивую, чистую…») или та, которую я увидел в ТвоёмГороде.
И я прошу тебя, если ничто в них тебя не задевает, если ты не чувствуешь, что они, как и я, дороги тебе – прочти и сожги или отошли их мне обратно. Чтобы я знал, что их не будут брать холодные руки.
Встретил человек любовь - красивую, чистую, с большими карими глазами добрыми, как у матери, ласковыми, как у невесты. И будто солнышко взошло, будто весна наступила, будто цветы расцвели, будто в жилах вспенилось шампанское и в сердце хлынул восторг!…
Встретил и обрадовался, встретил и загрустил – потому что уже раньше одел кольцо на безымянный палец, потому что уже другой поклялся любить вечно. А век ещё не прошёл и так долго и медленно тянется время.
Встретил человек любовь - красивую, чистую, с карими лучистыми глазами и сердце сжалось от тоски, от самой главной из потерь.
Что произошло?
Самое главное (оно же – ужасное) то, что с Надей – порвано. Плохо ли, хорошо ли, но я по-другому не мог и не могу – и тебе и ей и себе самому я объясняю это безумие (!) только этим. Осталось – только выполнить последние мои (как я их понимаю) обязанности перед нею.
И в обратном меня не убедит никто. Даже маме я не поверю! Почему? Потому, что не передать ничем того, что у нас с нею было:
и трудно, на последних секундах и из последних сил досдавали разницу по предметам, когда она перевелась в тот институт, в котором я учился;
и голодали;
и бездомничали – искали квартиру, когда истекал договорной срок в нанятой на год квартире. Всё было, мы были «семейные», а таких в общежитие не селили, вот и приходилось искать сдающуюся квартиру.
Не объяснить никакими словами, что для неё – я. И что для меня – она (для меня – это человек, только что не роднее мамы, а уж что она меня без слов понимает, и я – её, что я сроднился с нею не в постели, а душой). И ты не можешь представить себе, насколько мне плохо без тебя, если я решился и ушёл от неё. Если я – самому близкому человеку причинил такую боль. Если я знаю, как она будет жить всё оставшееся ей время, если я знаю, что с моим уходом она потеряла всё: и одноклассников (не сможет она с ними встречаться после того, как они узнают о нашем разрыве), и сокурсников, и сотрудников, и знакомых…
Ты, конечно, обиделась, узнав, что я собираюсь лететь перед праздниками – обратно. А как по-другому, если я так долго - с 11 июля по 30 октября - не имел весточки от тебя, если я прилетел к тебе узнать – нужен ли я тебе и решить нашу судьбу?
А я боялся, что вернусь на похороны. Я не представлял, как она сможет жить! И только одно меня сейчас утешает, что, приняв столько мук и имея их ещё не меньше впереди, она теперь будет не одна: у неё будет ребёнок, наш ребёнок.
И каким же я должен был быть подлецом, чтобы – после всего, что у нас с нею было; после тех мук, что она вынесла по больницам и от корейца под Уссурийском; после всего, что извело её, когда я влюбился в тебя – оставаясь чистым по отношению к тебе, не послужить ей в последний раз мужчиною чтобы у неё остался ребёнок.
Поверь мне: если бы я знал, что окажусь тебе не нужен (а именно так выходит сейчас), если бы я год-полтора назад знал, в какое состояние придёт моя душа, что я буду чувствовать сегодня, вот в этот день, я бы растоптал свою душу, но удержался бы сам и удержал бы тебя от того, что с нами случилось.
Забыл бы я тебя уже сейчас или до сих пор бы мучился, глуша тоску, работая до полусмерти, до состояния, когда не чувствуешь себя мужчиной, а чувствуешь, что от всего тебя – осталась лишь одна разбухшая гудящая голова, а всё остальное – как придатки к ней: переносить её, кормить её… Не знаю. Но тогда я был бы с нею и с ним. А сейчас я – с тобою.
Горе моё или радость? Слёзы мои или отдохновение от печали? Примешь как близкого и родного или даже рядом не стерпишь? Чего в тебе больше? Чего больше – для меня?
Какая ты теперь? – довольная судьбой, достатком, мужем, дочерью и сыном; - забывшая ту давнюю любовь, забывшая того, кого так искренне любила…
Какая ты теперь?
День 15-й, 20.11.77, вс
МойГород
Здравствуй, моя любимая!
Как тоскливо и серо у меня на душе, я оглядываюсь на прожитую жизнь, я вспоминаю свои мечты и мысли, они смешны и наивны мечты и мысли моей юности. Большинство из них не сбылось и теперь уже не сбудутся, а какая-то часть из них теперь уже даже не придёт мне в голову.
Кто я теперь? Тридцатилетний человек, физически средне- и даже слабо- развит (уж во всяком случае не сравнить с моими сверстниками, занимающимися физическим трудом), опустошённый, выхолощенный работой, как бельё хлоркой. Усталый, изнурённый, не способный нормально чувствовать острую, жгучую радость жизни: если не одно, так другое (как ложка дёгтя) мешает.
Где та ясность, что была прежде? Чего я хочу и чего не хочу; что я могу и чего не могу? Всё перемешалось и перепуталось.
Я чувствую себя
– то шестидесятилетним стариком, уставшим от жизни, уставшим смотреть, как всё вокруг копошатся, потерявшим красную нить – смысл;
– то юнцом, никогда не жившим и нигде не бывавшим, ничего не видевшим и не знающим.
Что меня ждёт? Чего мне добиваться?
Я не верю, что однажды утром я проснусь и на душе у меня будет светло и радостно, как бывало в детстве и юности.
Мне кажется, что так и будут то тянуться, то лететь эти дни – дни моей и твоей жизни - лететь и тянуться, передавая один другому свои заботы и печали, свои горести и вздохи, которым, кажется, нет конца.
Нет, я не хочу сказать, что мне всегда так тоскливо и серо как сегодня, но всё чаще и чаще я проваливаюсь в хандру и хандрю.
Если я дома, буду валяться: то на диване, то на кровати; буду крутить магнитофон и молчать, молчать, молчать (чтобы не завопить, не застонать, не заплакать от всего этого); буду пытаться читать (и обычно это кончается тем, что я засыпаю там, где застало меня желание читать); буду смотреть программы по телевизору – все подряд, безо всякого интереса, лёжа (и это обычно кончается тем, что я засыпаю).
Если я не дома, то стараюсь скорее попасть домой – мне плохо и я не хочу, чтобы это видели…
Что я пишу? Зачем тебе всё это знать. Ты не врач, тебе самой плохо, ты свою душу никак не склеишь, а тут я свою открываю, да ещё не с парадного, а с чёрного хода.
День 22-й, 27.11.77, вс
МойГород
Не могу я ни так, не иначе! Не могу я ни жить, ни уснуть вечным сном. Мне бы снова начать, мне бы всё переиначить и с тобою прожить жизнь вдвоём.
Невольно замечаю, что в фильме «Служебный роман» у автобуса, на котором уезжает героиня (актриса Немоляева), сзади стоит квадратник с номером маршрута 28 (автобусом этого маршрута ты уезжала домой от Речного вокзала)
И в душе моей смута, когда я попадаю на площадь перед Речным вокзалом. Краем глаза вижу остановку автобуса, который уходит на тот берег реки, где стоит дом, в котором ты когда-то жила…
Я знаю, что всё кончено, что на том, на Левом берегу, где стоит твой (бывший твой) дом - пусто. Но мне кажется, что стоит сесть в автобус, простоять 20 минут среди набивших его жаждущих уехать на тот берег и я увижу залитый теплом солнца дом, на 5-м этаже которого – ты. Ты – добрая, ласковая, ждущая меня – твою радость, поселившуюся в твоём сердце…
Я знаю, что всё кончено, что, если я сяду в автобус, я буду жестоко наказан холодным видом дома, опустевшей квартирой на 5-м этаже.
И всё же он мне – этот автобус, его номер –напоминает о тебе и о моей любви, моих чувствах, с которыми я попадал на эту площадь. Сколько было колебаний – «ехать – не ехать» – до того мгновения, когда чувствовал, «что больше невмоготу, будь, что будет!» и ехал.
Ехал, чтобы услышать «сумасшедший!» Конечно же, сумасшедший! Какой же ещё! Кто же ещё поехал бы с чепуховой (кто бы здравомыслящий мог поверить ей!) причиной, которую мучительно долго придумывал для твоего мужа!
И был обескуражен, подавлен, не застав тебя и поняв по битком набитому почтовому ящику, что тебя нет не только дома, но и в городе. Или наоборот – душа начинала петь и парить в воздухе и что всё мне по силам, когда дверь мне открывала ты.
Такое же волнение, такое же чувство испытываю я, когда вижу магазин «Детский мир», ставший местом наших встреч и местом нашей последней встречи в МоёмГороде. Сегодня это уже не «Детский…», а «Дружный мир» - следствие приватизации.
И – когда прохожу по ул. Гусарова мимо переулков, по которым мы с тобою шли:
- из транспортного управления, с работы – под проливным дождём, укрывшись под твоим зонтом, в кромешной тьме попадая в колдобины тротуара, заполненные дождевой водой;
- от автобусной остановки «ул. Фрунзе» на улице Герцена, где ты меня ждала вечером, узнав из телефонного разговора, что я собираюсь на проверку программ в транспортное управление;
- глухой переулок за какой-то воинской частью, где мы с тобой целовались в этот вечер.
Мне кажется, что это было не с нами: так не похожа ты, которая сейчас в СвоёмГороде, на ту, что незримо живёт в МоемГороде и в моей душе. Так не укладывается то, что обидело меня, так не вяжется с тобой, с моей Людой – Людочкой. Помнишь?
Люда-Люда-Люда-Людочка! Сердце рвётся из груди: подожди ещё минуточку, подожди – не уходи! Я проснусь, а ты останься в моей жизни навсегда, подари мне это счастье, не упрямься - скажи «Да» и прости мне все обиды и позволь тебя увидеть…
Люда-Люда-Люда-Людочка! Как же снова мне уснуть? – Не успел слезу с прекрасных карих глаз твоих смахнуть.
Люда-Люда-Люда-Людочка! Подожди – сейчас усну: как росинку с незабудочки, так слезинку моей Людочки я губами промокну.
Я не знаю, чем объяснить случившееся. Всё это время я пытался это сделать и не мог. И не могу. Я не хочу, чтобы между нами были какие-то недомолвки. Только поэтому я посылаю тебе всё, что я пытался написать тебе. Из этих писем ты поймёшь, где мечутся мои мысли и что болит во мне.
Постарайся понять меня.
1. Что изменилось в тебе?
а) ты стала равнодушнее ко мне или совсем равнодушна.
У С.Васильева есть строка: «Ревнуют – любя, берегут – дорожа…»
Ты мною – не дорожишь. К этому я пришёл. Это ты мне показала. Я не знаю, отчего это? Или ты так понимаешь свои обязательства перед «другими представителями женского рода»? Или что-то другое, что я в тебе не понимаю.
Мне плохо от этого. Объясни мне?
б) ты стала пить, ты – пьёшь! И я не знаю – в моих ли силах удержать тебя от этого. Хватит ли сил у нашей любви сделать так, чтобы ты перестала пить, перестала искать утешение или веселье таким образом. Скажи мне?
2. Ты сказала: «Я хочу жить! Я хочу то, что хочет любая женщина».
Как ты это понимаешь? Мне казалось, я – знаю тебя. После нашей встречи в ТвоёмГороде я знаю, что это не так: я очень многого не знаю о тебе и, прежде всего, не знаю, что у тебя на душе, я не знаю мотивов твоих поступков, твоих улыбок, твоей печали.
И я – не вижу в теперешних условиях другой возможности сблизиться духовно – как обсудить все наши проблемы в письмах – и узнать друг друга, объяснив себе и друг другу всё происшедшее и происходящее, и выработав общие взгляды на жизнь и общие мечты.
В противном случае, как бы ни было плохо нам врозь – совместная жизнь будет, если не для обоих, то для одного из нас – мукой.
3. В душе моей такая же сумятица и разруха, какая, наверное, была в России после революции 1917 года: всё старое сломано, а новое не построено. После того, как я Наде сказал: «Я больше так не могу…» – трудно было собраться с мужеством и сказать ей это. Я с 11-го июля думал о том, как я это смогу – но, сказав это, я перешагнул черту: я всё сломал, всё!! Но не жалею, потому что это был шаг к тебе!!!
День 24-й, 29.11.77, вт
МойГород
Что я конкретно могу сказать?
1. До сдачи системы я уйти не смогу, потому, что я подведу весь коллектив, и ужасно чувствовать себя подлецом, ужасно жить с таким клеймом.
А после сдачи – не знаю: надо ли? Я могу сказать, что я думал тогда! И могу сказать, что я думаю сейчас:
- мне будет очень тяжело всё то время, те месяцы или годы, пока ребята не забудут, что я – виноват в том, что мы с Надей разводимся. Я не знаю, как я буду смотреть им в глаза. Единственным моим оправданием является лишь то, что я люблю тебя и жить дальше – не с тобою – аморально, и не объяснить ни долгом, ни чем-то другим.
В памяти моей тихонечко теплится изумрудный кристаллик – осколочек детства; я к нему возвращаюсь душою согреться, отойти и остыть сердцем.
В сердце моём ты живёшь улыбкою доброй, взглядом печальным, желанием – жить… Я в отчаяньи! В голове – лишь работа без слов и без снов, как забота у матери – сын… А на чём я держусь – так это любовь, без неё уже не было б сил.
Тебе верю, а сам всё ищу – что нашла ты во мне? Что в себе для тебя надо мне сохранить?
2. Ты – не должна пить!
3. Ты – должна мне писать и обращаться со мною, как со своим мужем.
Знаешь, чем не устраивала меня жизнь с Надей?
– Не знаю, кто виноват, но последние годы семейной жизни я был одинок, и только с тобою мне было просто и легко, и только с тобой – я мог говорить обо всём, не таясь.
С тою, что здесь – в МоёмГороде.
Я знаю, что,
- если ты не будешь со мною откровенна, полностью, до последнего, до донышка души,
- если ты не захочешь (а без искреннего и живейшего интереса это невозможно) узнать меня до такой степени, чтобы понимать моё состояние и знать мои желания и мечты, и не научишься думать, не только «как ты», но и «как я» (естественно, и мне надо научиться «думать как ты», т.е. понимать логику твоих мыслей) и строить нашу жизнь так, чтобы было хорошо обоим,
- и не будешь рада мне безумно, и не будешь радоваться моему безумию, моей радости тебе,
- и не будешь относиться ко мне так же бережно, как отношусь к тебе я, так же бережно, как к любимому, как к тому, без чего нельзя прожить,
ничего у нас тогда не будет: ни себя, ни жизнь – не обманешь, если мы с тобою ценим – разное, если мы с тобою по-разному понимаем, что такое «жить», то потом ли – сейчас ли нас это разлучит.
И надо сейчас – в разговоре и в письмах – выяснить и решить для себя: в этом я смогу переубедить его, в этом – себя. И переубедить!
4. Ни в трезвом, ни в пьяном виде я не веду себя неприлично. И от своей жены жду того же. Я не считаю возможным, чтобы моя жена в моём присутствии, или в моём отсутствии хоть на миг забыла, что она моя жена. И тут я ничего не могу с собой поделать. Взамен я ей дам лишь то же самое.
В одном из писем ты написала, что мысленно всегда называла меня Гулякою (я знаю, что ты читала книгу Ж.Амаду «Дона Флор и два её мужа»).
Но: я люблю тебя! Мне красота других глаза не застит, пусть я в других и нахожу твои крупицы: то завиток, то тонкое запястье, то выраженье глаз, то росчерк тонких губ, но порознь всё и ни в одной, чтоб разом, вдруг!
День 36-й, 11.12.1977, вс
МойГород
Как нам жить?
Я – хотел бы в МоёмГороде;
– хотел бы окончить аспирантуру (осталось то 1,5 года);
– хотел бы продолжать работать в нашей организации.
Я хандрю, мне ничего не хочется и не надо. Скучаю, невыносимо жить.
До свидания. Пиши. Буду очень ждать.
Твой Лёнечка.
Понимаю, что это несбыточно: жить в МоёмГороде и встречаться мне – с Надей, тебе – с Лёшей, нам – с общими знакомыми, сотрудниками? Конечно же – не вариант, конечно же, это не годится, конечно же, лучше – не в МоёмГороде, конечно же – работать в другой организации.
День 50-й, 25.12.77г., вс
г.Алма-Ата, «старая» гост. «Казахстан»
Снежинки – крупные, лохматые, невесомые и удивительно спокойные – плавно, как в сказках и на новогодних картинках, спускаются, кружась и сохраняя между собой дистанцию – как отношения – не сбиваясь в ком и не образуя пустот в этом кружащемся кружевном месиве. Безветренно. Белыми тенями нарастают снежинки на ветках, веточках и тонюсеньких прутиках: на толстых ветках такие же толстые белые тени, на тоненьких – им соответствующие – тоненькие. Белыми линиями нарастают они на перилах балкона моего гостиничного номера; белыми шапками – на лапах елей, крышах домов, верхах фонарей; пушистым снежным ковром – на земле, объединяя всё: и живое и неживое – в одно целое.
Кружатся снежинки, и кажется: падает, опускается бесконечный занавес огромного театра, именуемого ПРИРОДОЙ, становясь всё тоньше и прозрачнее, почти иссякая и открывая, наконец, созданное чудо…
А смотреть мне – самое время, потому что только что окончилась передача «С добрым утром», отвлекавшая меня от мрачных мыслей, и теперь они снова возвращаются, как дурной сон, как навязчивая идея сумасшедшего…
«Как же это можно, Люда?» После всего, что между нами было и есть. Как же это можно так поступать? Неужели ты меня ни капельки, ну ни чуть-чуть не уважаешь, что не хочешь объяснить мотивы своих поступков.
Ты боишься меня обидеть?
– Так меня уже больше и невозможно обидеть.
Ты думаешь, что я тебя не пойму? Разлюблю? Возненавижу? – Так поверь, не должно быть всё равно за что: за правду, за искрение высказанные мысли и чувства или за унизительное, оскорбительное молчание.
День 50-й, 25.12.77г., вс
г.Алма-Ата
Конец 1977 года. Мы приехали спасать разработку другого сектора нашего же отдела, т.е. сдать ту систему, которую они никак не могли сдать в опытную эксплуатацию. Именно здесь я столкнулся с предательством двух моих сотрудников. Нам откровенно мешала показать работу нашей системы бывшая наша работница, её работники отключали входной поток информации с объекта. Мои сотрудники не поняли, что их дружеские чувства используются против нашей организации, в результате мы ничем не смогли помочь дружественному сектору.
День 50-й, 25.12.77г., вс
г.Алма-Ата
Словно за занавесом снежинок то большое, чудесное, что у нас было, детали которого стираются, оставляя нетронутыми желания и мысли тех дней…
Я часто проезжал (специально садился в троллейбус или трамвай) мимо твоего дома, того дома, в котором ты жила с мужем до переезда в квартиру на Волгоградской.
Солнечный, таинственный дом под железной крышей, сложенный из толстых брёвен, выгоревших на солнце, со ставнями – то закрытыми, когда вы уезжали в деревню, то распахнутыми – и окнами, до сих пор смотрящими на меня твоими глазами. Он и сейчас стоит на углу Десятилетия и 9-й линии.
А я, проезжая на троллейбусе мимо, пытался за несколько секунд увидеть в окне тебя, стоящую (как специально! как по наитию!) у окна и смотрящую на улицу на проносящийся троллейбус – прямо – на меня!..
Я знал, что это невозможно, что так не бывает, но до чего же хотелось верить в такое вот случайное, невероятное совпадение…
Тонкие запястья девичьей руки и волос каштановых помню завитки, и глаза лучистые покоя не дают - мне б тебя увидеть хоть на пять минут…
Нет, из проносящегося троллейбуса я тебя ни разу не увидел: ни в окне, ни во дворе, почти скрытом высоким сплошным забором из досок, ни на высоком деревянном крыльце.
Но один раз – не из окна троллейбуса - я видел тебя в окне: тогда, перед отъездом на конференцию – осенью 1974. Кажется, это было в понедельник; поезд, которым уезжала группа «молодых учёных» нашего отдела, отправлялся в 5 вечера. Весь день я был на работе, а тебя не было. И, главное – не понятно почему? Отношения между нами были тогда на уровне взаимных догадок, а сердце моё уже ныло в разлуке, и я уже истосковался по тебе за выходные дни, а тут – понедельник – рабочий день, а тебя всё нет! Уж не случилось что? Не заболела ли?!
Я ушёл на час-полтора раньше, чем следовало бы, чтобы успеть к поезду, и поехал к тебе. Бешено стучало сердце – я волновался: я не знал, кто у тебя дома и как они отнесутся к моему «визиту», и как я им объясню причину, цель моего прихода. И вообще, если будут спрашивать (из-за калитки или двери) «Кто там?» – Как объяснить, кто же это тут??
Я сошёл с троллейбуса на той остановке, на которой обычно сходишь ты (это я уже знал с твоих слов). Может быть ты, привыкнув к ней, и не замечаешь её вовсе, но я увидел её и попытался посмотреть на неё «из тебя», твоими глазами. «Сентиментальная рохля» назвала когда-то меня Надя и я, сойдя на твоей остановке действительно, испытал, наверное, те же чувства, что испытывают странствовавшие по свету, когда, наконец, причаливают к родному берегу...
Я подошёл к твоему дому, дёрнул калитку (она оказалась закрытой) и прошёл ещё несколько шагов к окну – постучать.… Взглянул в него, и оказалось, что я гляжу прямо тебе в глаза: ты стояла за стеклом и смотрела на меня!..
Для тебя это тоже было неожиданно и мне потом пришлось подождать минут десять, за которые ты успела переодеться: снять старенькую сиреневую кофту и одеть другое платье.
Ты провела меня в дом и затем – под строгим конвойным взглядом деда – в зал, пригласила сесть.
Состоялся разговор, прояснивший причину твоего отсутствия на работе и передавший тебе, что я еду прямо сейчас на вокзал, а потом – на конференцию… Помню эти несколько минут у тебя в гостях, первый раз – у тебя в гостях, не раздеваясь, с набитым бумагами и книгами портфелем.
Ты – передо мной – прислонилась к столу, отчего обнажилась полоска ног чуть выше колен: крепких соблазнительных женских ног, на которые я старался не смотреть.
Я очень скоро ушёл, а долго помню: прохладную и какую-то необжитую, что ли, комнату, стол, тебя и чувство: «я у тебя в гостях…»
День 63-й, 7.01.78, сб
МойГород
Сегодня твой день рождения и ровно 6 лет как умерла твоя двухлетняя дочурка – Алёнка. Из-за этого ты не празднуешь свой день рождения 7-го января: ты в этот день плачешь.
Помню, как я узнал об этом. Это был рабочий день – 7 января (только с 2012 года первые 7-8 дней года стали выходными. До этого праздничными были только 1-ое и 2-ое января). По сложившейся в секторе традиции мы поздравили тебя, было торжественное чаепитие с тортом, но ты была грустной…
После работы я догнал тебя у кинотеатра Маяковского. Было уже темно (ведь совсем недавно миновало 22 декабря – самая длинная ночь), горели фонари, я спросил о причине твоей грусти, ты повернула ко мне свое лицо и я заметил, как блеснули твои глаза и как тонюсенькие прозрачные линзочки скользнули сверху вниз…
В следующее же мгновение я невольно отметил, какие красивые у тебя глаза и понял, что это слёзы, и что ты беззвучно плачешь.
В этот вечер я проводил тебя (по мосту через речку, на который выводила ул.Фрунзе; почти через все линии и ул. Декабристов) домой и ты рассказала мне, что у тебя была дочка – Алёнка, и что её нет, давно уже нет, а могла быть уже большой (а теперь и совсем уже большой – 8-ми лет), но что она умерла и это невыносимо больно, и больно то, что больше нет – и неизвестно будут ли – дети, хотя Вы с мужем этого очень хотите.
А сейчас тебе пора, и так уже много часов назад надо было быть дома, и Лёша, наверное, ждёт…
Я не знаю – чего бы я не сделал в ту минуту для тебя – так непереносимо мне было тебя жаль, так полна была моя душа слезами и нежностью к тебе – прекрасной молодой женщине, которой судьба уже нанесла такой удар…
Я готов был идти с тобой к Лёше и утешать вас обоих…Конечно же, это было невозможно, о чём ты мне и сказала в ответ на моё предложение пойти с тобою и сказала: «Спасибо … за всё.… До свидания,…а к нам – я как-нибудь тебя приглашу… потом – как-нибудь в следующий раз…» и ушла, унося с собой своё горе…
Твоя боль – моя боль, твои слёзы тоже жгут мои щёки, также сердце болит, когда стонет твоё, также милости божией просит.
День 147-й, 1.04.78, сб
МойГород
Сегодня сбрил свою бороду, которую начал отращивать 11-го июля, в день расставания с тобой, и которая своей длиной напоминала мне о времени нашей разлуки, которая была как клятва на верность: «я – твой, я – тебя помню». Я долго мучился, терзался и метался…
За два месяца до этого я сфотографировался – в красной рубашке с чёрной бородой. «Красаве’ц» как сказала бы ты.
17 февраля родилась моя дочь, моя Настя. Это была пятница, я вечером, после работы поехал к Наде в роддом и узнал, что я стал папой: родилась девочка – 1,700 (7 месяцев).
Потом, в конце февраля, я привёз их домой, я и Надя были заняты новыми хлопотами о еде, воде и одежде и днём и ночью, но постоянно меня мучил вопрос: а что же дальше? Что мне делать дальше.
Не могу же я оставить этот беззащитный комочек живой плоти, которому так много нужно тепла и заботы, чтобы он смог жить теперь и потом?
И как я смогу жить – с Надей после всего, что с нами произошло? Или с тобой – зная, что мною брошена дочь, которой требуется уход, еда, мать, отец (и не только в первые месяцы и годы, а всегда!)
К 1-му апреля я, не решив ещё, как же я смогу без тебя – уже понял, что уйти от дочки не смогу и потому решил сбрить бороду, сбрить мой «обет тебе»…
О тебе стараюсь я не думать –позабыть, унять тупую боль; болит шрам на сердце, но ещё не умер тот мальчишка, что приручён тобой.
День 296-й, 28.08.78, пн
Поезд «МойГород-Свердловск»
Я не знаю, зачем я всё это пишу, зачем я пытаюсь найти слова и сложить фразы, продираясь сквозь охватившее душу оцепенение: ни к чему всё это – нет мне прощения; и никак по-другому не назовёшь то, что я сделал с тобою, кроме как подлостью, и выходит, что я – подлец.
Прошу тебя поверь: не оправдываться хочу, не сбавить вину – нет! Я хочу, чтобы ты знала: ты – не «ещё один этап», не ещё одна «победа Дон-Жуана», ты – моя мука, моя саднящая рана. И противовес твоим слезам – не беззаботный смех, а горькое тоскливое одиночество…
Я плохо слышу и вижу и сердце камнем придавило, и почти нет уже мальчишки, которого ты любила…
В твоём городе метель замела мои следы, ты не знаешь обо мне и не хочешь даже знать, мне же свет в твоём окне не даёт спокойно спать. Сердце рвётся из груди – бог не дал мне быть с тобой, подожди, не уходи, погоди, побудь со мной.
***
Мне – не перед кем теперь бодриться, и не с кем разговором душу греть – я стал жесток и прям: любой меня боится даже нечаянно задеть.
Душа моя горит, душа моя болит и у меня вопрос, как у него: «мне быть или не быть?», «мне жить или не жить?», а если жить, то как – в тоске, в беде, сердце зажав в кулак?
***
Во мне живут и взрослый и ребёнок, и тот, что понимает - в жизни зло есть, и тот, кто и не ведает о нём.
Во мне душа – и мечется и стонет: и ночью мечется и стонет днём.
День 436-й, 15.01.1979, пн
МойГород
А сегодня мне сказали:
«Я знала, что ты жесток, что ты бросишь её».
Это я бросил? Или это ты со мной поиграла и бросила? А как же твоё «Я, наверное, впервые полюбила»? Наверное, всё-таки не полюбила!
Я ничего не сказал в ответ: это касается только нас.
Видит бог – я хотел и мечтал быть твоим мужем, быть с тобой навсегда, но тебе оказался не нужен, вина наша в том и беда.
А за мою тоску о жизни той, что не случилась, тебя я не виню…
День 436-й, 15.01.1979г, пн
МойГород
Шёл 15-й день нового года и моего отпуска, который я взял с твёрдым намерением закончить диссертацию и таким образом выполнить своё обещание научному руководителю. Диссертация двигалась медленно. Я не мог собраться (сосредоточиться только на ней). За неё не удавалось «засесть»: накопилось много домашних дел, которые до сих пор (всё) откладывались из-за моей занятости на работе, временами я отвлекался к дочурке, которой шёл 11-й месяц и которая каждый день, каждый час совершала что-нибудь новое, не ускользающее от влюблённого взгляда жены, делившейся со мной радостью [перво]открывателя; иногда забегал «на работу».
Вот и сегодня я опять не мог «засесть» за диссертацию – обещал придти после обеда на работу и заполнить содержательную часть тематических карточек по договору, руководителем работ по которому я был.
Полдня прошло, а я почти ничего не успел сделать по диссертации, и мизерность сделанного шажка не подняла моего настроение.
Не подняла его своим лепетом и дочурка: она сладко спала в деревянной кроватке, которую я привёз из командировки в Алма-Ату, т.к. в своём городе купить не смог – не продавали.
Любовь к ней – худенькой, ничего не смыслящей и беззащитной, живущей только потому, что не одна, не в лесу, а с родителями и бабушками – среди людей – охватила меня.
С тем я и вышел из дома. И погода стояла отличная: всю эту зиму – как по заказу, как специально для того, чтобы мы могли гулять с дочуркой.
Между сугробами облаков сияло солнце, искрился и слепил снег, с санками и клюшками копошилась во дворе ребятня.
На работе я поздоровался со «своими», выслушал новости от заместителя и сел заполнять карточки.
Жизнь в секторе шла как обычно, так как она шла и при мне: «ребята» (так я их по привычке называл, хотя среди них были в основном женщины 23-29 лет и всего четверо мужчин) уходили и возвращались с вычислительного центра; сетовали на сбои вычислительной машины и жалели, что мало удалось сделать, или, наоборот, радовались, что сегодня вообще всё шло как нельзя лучше и многое удалось проверить, удалось найти несколько ошибок; делились тем, что удалось установить (определить, найти, выяснить) «на машине» (т.е. работая на машине, выяснить в программе); советовались – что и как надо менять в текстах программ и как избежать того, что идущим на машину уже некогда исправлять, но что уже – неправильно и уже ясно, что будет меняться.
Кого-то вызывали к одному из двух установленных «в секторе» телефонов: к стоящему на моем столе (я не сел за него, показывая, что я – не работаю, что «меня – нет) или к стоящему на столе у моего зама. Изредка приглашали к городскому телефону, стоявшему у начальника отдела.
Я писал, привыкший к этому характерному для сектора шуму, не обращал на него внимания, только подсознательно отметив, что всё как обычно: как и при мне. И если бы меня спросили: кто уходил-приходил, я не сказал бы – я этого просто не замечал.
Почему я запомнил, когда одну из сотрудниц позвали к городскому? – Скорее всего, я запомнил мелькнувшую мысль: «Ей звонят, т.е. знают, что она ещё не уволилась, хотя заявление уже написала».
Я всё ещё писал, когда она вернулась и из-за стены шкафов, которые разгородили сектор на две части, донёсся её голос: «Вам всем привет от – (я не услышал от кого, потому что сидел спиной к шкафам и не прислушивался к тому, что произносилось в другой части сектора и переспросил (потом уже я удивлялся: как почувствовал!) – «от кого?») и она повторила: «от Люды (назвала тебя по фамилии)» и продолжила:
«Она прилетела из Сочи и сейчас улетает».
-Куда? – спросили её (я знал, что ответ практически не интересует задавшую вопрос: это было скорее поддержание разговора – ну что-то вроде «спасибо, то, что ты нам сказала, мы услышали», т.е. чтобы её фраза не повисла в воздухе)…
- Домой.
- А где она теперь живёт?
- <прозвучало название ТвоегоГорода>, а в Сочи летала в отпуск, отпуск до 6 февраля…
Разговор иссяк.
«Никому из них, даже той, кому был звонок, дела нет до неё», подумал я.
Глянул на часы – без 10 минут пять.
Наверное, она звонила из аэропорта.
Интересно – во сколько у неё самолёт?!
Лихорадочно дописывая карточку, соображал: «да, помнится, был самолёт где-то в пять или в шесть часов вечера. Если в шесть, можно успеть!!..»
И мысли понеслись. Ни руки, ни сердце не успевали за ними…
В пять, оставив папки с документами на столе заместителя, отдав заполненные карточки, выбежал из своей организации («с работы»): «Какая жалость, что в кармане только мелочь – сейчас бы такси и уже через 15-20 минут я был бы в аэропорту»
Добежал до остановки (по улице, по которой много раз проходили после работы к остановке)…
Начался «час пик», автобусы ходили часто, и мне почти не пришлось ждать. Сел в автобус и то, что не успевал рассмотреть, пока бежал к остановке, теперь проплывало (медленно! слишком медленно! – казалось мне) мимо и напоминало, пробуждало всё, что мы когда-то видели вдвоём, и было связано с тобою.
Вот на этой остановке ты садилась в троллейбус после работы, чтобы уехать домой, где жила с мужем и родителями его родителей.
Здесь же я много раз видел тебя издалека, а однажды всё-таки подошёл и мы поговорили, а потом начал накрапывать дождик, а транспорта не было, и ты предложила спрятаться под её плащом. Так голова к голове под твоим светлым плащом и пошли тогда мы мимо почтамта в сторону её дома.
Запомнился мне этот плащ, с тех пор и «ищу в толпе глазами тот светлый плащ…»
Зачем ищу в толпе глазами твой светлый плащ? Ведь мне, хоть плачь горючими слезами, не будет больше ни удач, ни счастья в этом мире, не обретёт душа покой. Всё потому, что мил тебе другой, кто ежедневно тебя видит, кому – хозяйка и жена, - не разлучила вас обида – он так счастливее меня!
Всё, что было у нас с тобой, вспомнилось мне. Как когда-то вспоминалось детство и школа (и забылось, отодвинулось с тех пор, как я встретил тебя; с тех пор, как ты вошла в мою жизнь).
Здесь мы шли вдвоём из транспортного управления, где внедряли систему.
Я помнил твою просьбу – «расскажи мне что-нибудь для души», твою улыбку, глаза, одежду, помнил, как любовался тобой. Помнил, как ты шла: неторопливо, легко и бесшумно, словно боялась спугнуть то, что шло между нами, словно новая беспомощная жизнь уже родилась и объединяла нас…
Я пересел на экспресс, идущий в аэропорт, и когда тот уже трогался, обнаружил в кармане две трёшки и рубли, про которые впопыхах совсем забыл.
«Идиот!!! Я мог уже от работы ловить такси. Но теперь уже минуты – ушли, теперь уже на экспрессе – быстрее, чем на такси, так как кратчайшая дорога, по которой идёт экспресс, для такси - закрыта».
Бешено стучало сердце. От того – увижу тебя или нет, зависела моя жизнь. Я представлял, как вбегу в аэропорт, как с порога увижу твои глаза, ждущие меня именно из этой двери. «Она не могла позвонить мне, но она знала, что если она позвонит в сектор и передаст привет всем, и я её услышу, то обязательно приеду» - думал я.
«Умница!! И она ждёт меня. Она любит меня.
Господи, хоть бы это было так!.. Только бы успеть! Только бы успеть! Успеть!
Всё изменится. Я ей скажу о своей любви, и она поймет, и она ответит мне, и это перевернёт мир!..»
Я вбежал в аэропорт вместе с объявлением: «Закончилась посадка на рейс 3379, вылетающий в Тюмень».
Конец всему!! Конец надеждам! Я не увидел твоих глаз. Только очень далеко проехал автобус к трапу самолёта, но на таком расстоянии ничего мне не удалось разглядеть.
Я понял, что я опоздал: ты улетела именно этим рейсом, хотя он и не в ТвойГород, а в Тюмень, ты там сядешь на любой самолёт или поезд и будешь дома.
А самолёт в ТвойГород будет только завтра, в 8ч40мин…
Через много лет, когда я наткнулся на эти заметки до меня дошло, что, наверное, я тогда ошибался: вряд ли имело смысл лететь в ТвойГород с пересадкой, что ты, скорее всего, ожидала его в МоёмГороде, м.б. в гостинице, а может быть у знакомых.
Я был опустошён! Я был самым несчастным человеком на свете, а ведь мог стать самым счастливым.
Я перебирал всё, что помешало мне: я ещё десять минут дописывал карточку, а должен был бросить карандаш, одеться, занять денег на такси (или всё-таки вспомнить, что они у меня есть) и убежать (пусть бы «мои» думали и говорили что угодно).
В конце концов, я мог и дописать карточки и уйти в пять, но заняв денег или порывшись в карманах. И я бы - успел.
Пять минут не хватило для чуда! Пять минут, чтоб увидеть тебя, мою милую Людочку-Люду…. Не увидел и сам виноват: ну кого, ну чего постеснялся, почему не рванул изо всех сил? – Не успел, опоздал и остался один, без тебя.
День 608-й, 6.07.1979г, пт
МойГород
Сегодня Люба, твоя подруга, поднимаясь рядом со мной по лестнице в том самом корпусе, где когда-то работала и ты, сказала:
- Хотите, я Вам сообщу новость?
- Да.
- Люда родила – двойню!!
.- Кто её муж?
- Че-ло-век!!!
Произнесено по слогам, торжествующе, с гордостью за тебя: «Вам понятно – и без Вас у неё всё хорошо!!»
А потом - вернула книги, которые я когда то давал читать тебе. Одна из них – «Сто лет одиночества», которую я сам переплёл из страниц журнала «Иностранная литература».
Да, моё одиночество уже идет, и идти будет, наверное, очень долго, возможно – до самой смерти!
День 1 293, 21.05.1981, чт, 2ч40мин
Москва, гост. Алтай, 5555-2
Я в командировке, я один. Не щебечет и не отвлекает от прошлого моя трёхлетняя, моя любимая дочурка. Оно идёт перед моими глазами, как бесконечная лента чудесного, сказочно красивого фильма, невыразимо солнечного и счастливого. И от желания вернуться в ту жизнь, и от сознания невозможности возврата давит в груди и жжёт мысль: «Это было счастье. Ты прошёл мимо него, хотя знал, что это оно и есть. У тебя не хватило мужества и настойчивости стать счастливым и сделать счастливой ту, кого ты любил…»
День 1 296-й, 24.05.1981, вс
Москва
Я опять во власти прошлого, скорее всего в памяти весна 1977 года: я сижу на диване в зале (в гостиной) вашей квартиры. И ты сидишь рядом, а муж твой вышел к знакомым, которые живут этажом выше. Он тоже только-только передо мной вернулся домой, но тут - как говорится - «чёрт принес меня». Надо понимать, что он не хотел мешать.
И для него и для тебя надуманная причина (ты уже уволилась): «ты не сдала халат».
- Они что-то напутали, я его сдала завхозу. Он где-то там отметил.
Вопрос выяснили, надо уходить, но тебе понятно, что не за этим я приходил.
А приходил тебя увидеть, потому что на работу ты уже не приходишь. Ты уже уволилась – наверное, ты в последний раз рванулась из той ловушки, в которую мы попали: мы уже целовались, мы уже один раз были близки и наслаждались друг - другом.
И после этого ты подала заявление об увольнении. Ты ничего не объясняла. Только сказала: «Я по-другому не могу».
Я догадался, что если бы не было той ночи любви, не было бы и этого заявления.
Но после той ночи изменилось всё: ты стала моей, но не могла стать любовницей своего начальника.
Как мне хочется вновь посмотреть в глаза той, что когда-то любила меня. Сверить с той, что в душе моей долго жила, сверить с той ли я жил? Сверить – ту ли в душе я носил столько лет. Ту иль нет?
День_1 352-й, 19.07.81г., вс
МойГород
Я опять во власти прошлого – в одном из самых чудесных уголков моей памяти:
Я целую тебя, я чувствую прикосновение твоих трепещущих губ, я чувствую их аромат, их невообразимую сладость и чувствую, что задыхаюсь от любви и восторга, от того, что меня любят, от бескрайней нежности к тебе.
Я смотрю тебе в глаза, прямо в них, в ласковые, добрые глаза.
Конечно же, они – зеркало твоей души и, конечно же, душа у тебя, у моей любимой и любящей меня – прекрасна!
«А на том берегу, а на том берегу было то, что вовек я забыть не смогу: …дикий мёд твоих губ» (песня Малинина)
В душе моей нет бога и царя: одна свеча оплывшая горит, из-за неё как с алтаря – твой светлый образ, как богини лик.
Лучистый ясный взгляд останови на мне; узнай во мне того, кого любила; улыбкою прости мой смертный грех, любимая моя и людям милая Людмила...
Но мимо взгляд, не на меня. Улыбка – та же, словно гладишь ты котят, глаза лучистые глядят не на меня и не простят…
Да, я «выздоравливаю» и теперь весь день могу полноценно работать. Ты почти не мешаешь мне. Только изредка, увидев в шкафу плечики, которые я сгибал для твоего пальто, или проходя мимо того места, на котором стоял твой стол, я вспоминаю тебя.
Проходя по коридору мимо отдела, в котором работает твоя подруга Люба, я вспоминаю, что здесь мы с тобой шли смотреть лунное затмение. Но уже не молотится сердце и не возникает почти непреодолимое желание увидеть тебя.
Никто даже вообразить себе не может, что все эти годы без тебя, ты почти физически продолжаешь существовать рядом со мной.
Иногда, словно добрая фея, появляешься рядом. Не та, не из последней нашей встречи в твоём городе в 1977г., а та – прежняя – моя милая и добрая, славная и ласковая – какой по моему разумению только и должна быть женщина, которую не опорочили и не смогут опорочить ни твои враги, ни мои «друзья», ни моя теперь уже бывшая жена.
«Любовь слепа». Да, это так, наверное, и есть. А скорее всего, любовь видит сердцем то, что не видно другим. То, что другим и не показывается и не открывается – ведь лучистые влюблённые глаза смотрят не на них; и губы твои улыбаются им совсем по-другому, не так как мне; и слова, идущие от твоего сердца ко мне, совсем не те, что говоришь ты всем им. Любовь видит в любимой то, что любящий считает прекрасным, и не хочет видеть ничего больше, но любовь к тому же ещё и глуха: она не хочет слышать о возлюбленной ничего порочащего её.
Да, она часто расчёсывает перед зеркалом свои волосы, ну и что? Да, в разработке алгоритмов она не ас! Ну и что!? Она хороший разработчик программ.
Да, что-то ещё в ней Вам не нравится! А я обожаю её, обожаю её длинные шелковистые волосы, обожаю её голос, когда она что-то рассказывает или спрашивает.
Мне нравится её почерк, красивые крупные буквы! Прелесть!
День 1 352-й, 19.07.81г.,
1ч10мин, вс
Было! Было! Было! Было: нежность нежной, ласки милой и желание желанной, поцелуй, твои объятья, миг любви и боль разлуки… Боже мой, какие муки, что не слышу шёпот твой и не вижу глаз лучистых и не глажу шелковистых я волос!.А твои лебяжьи руки – обрекли меня на муки - обнимают не меня…
От белого снега и северной стужи твоё сердце остыло, тебе стал я не нужен, и ни другом не быть мне, ни мужем.
День 1 354-й, 21.07.81, вт
МойГород
Я опять во власти прошлого - июль 1977 года: я иду с тобой по разбитой грузовиками дороге, ведущей от твоего дома к остановке 71-го автобуса и горячая пыль, толстым слоем лежащая на грунтовой дороге и придорожной траве, греет подошвы. Как будто идёшь по раскалённой плите. Пыль обсыпает обувь. Мы не торопимся, хотя мне нужно на работу, а тебе – в поликлинику; исступлённо печёт июльское солнце, сибирское лето в разгаре и наше с тобой лето, последнее лето нашей любви – в разгаре.
Через несколько дней начнётся мой отпуск, и я уеду, чтобы начать отсчёт нашей разлуке; чтобы оставить всё лучшее, что у нас было; то очаровательное время, когда наши души были распахнуты друг-другу, а счастливые сердца, упоённые любовью, тянулись друг к другу так, что казалось, нет такой силы, которая разлучила бы нас.
И это всё в прошлом, настолько далеко в прошлом, что кажется чудесным сном: я не помню уже запах твоих волос и исчезло из памяти ощущение тепла твоего тела…
Память об этом очень долго не давала мне покоя, снова и снова заставляла меня желать тебя… Мучительно, невыносимо мучительно….
Года два или три понадобилось, чтобы то, что болело в душе кое-как улеглось. Я ещё не пришёл в себя, но уже смирился, что той жизни с тобой, о которой я мечтал, уже не будет. Наверное, так смиряется с судьбой человек, потерявший ногу или руку. Ему остаётся только приспосабливаться к такой жизни. Теперь я весь день могу работать без помех, без гнетущих мыслей о нас, без вопросов – что случилось, почему, в чём я виноват?
День 1 356-й, 23.07.1981, чт
МойГород
Я летом 1977 года иду по залитой солнцем улице (Волгоградской) от остановки автобуса к твоему ослепительно белому девятиэтажному дому. Ищу глазами твои окна и лоджию, надеюсь увидеть тебя… Поднимаюсь в лифте на твой 5-й этаж и всё меньше и меньше готов звонить в твою квартиру, и всё меньше и меньше готов предстать перед тобой и твоим мужем, и всё больше готов повернуть назад, чтобы не мямлить твоему мужу, что я рад его видеть, и объяснять причину моего прихода. Причина приготовлена только ему – тебе она уже давно ясна: я пришёл увидеть тебя, услышать твой голос, я не могу без тебя.
Много раз я отступаю от самой двери, много раз «насмеливаюсь» и, наконец, звоню…
День 1 356-й, 23.07.1981, чт
МойГород
Я помню как мы всем сектором 13 января 1977 года (в «старый Новый год») отмечали новоселье. Я страстно хотел, чтобы новоселье стало для тебя праздником: мы уже были любовниками и вместе с физической близостью уже было безграничное доверие друг к другу и всё пронизывающая всеобъемлющая нежность, ты была желанна и дорога, я хотел тебя носить на руках, бесконечно долго ласкать, предупреждать и удовлетворять твои желания, я хотел, чтобы ты была счастлива, и делал всё, что мог, чтобы в этот вечер ты была счастлива.
Я помню тебя в январе 77-го на «старый Новый год» - после застолья по случаю новоселья в Вашей с Алексеем квартире.
В комнатах квартиры в новенькой панельной девятиэтажке – наши с тобой сотрудники. Мы все из одного сектора, т.е. из одного коллектива, на три четверти – женщины.
Ты припала к косяку двери, голову склонила к нему и руку под подбородком положила на него же. И смотришь на меня – это как пантомима – «мне нужна опора, мне нужен любящий меня человек, мне нужен ты…»
Я помню это немое, идущее из души: «Мне нужен ты!» И неописуемая откровенная нежность в глазах!..
Это новоселье было праздником настоящим (а не пьянкой по случаю новоселья), который запомнился шутками, песнями, танцами, красивым твоим лицом, счастливым блеском твоих глаз…
Не знаю, у кого из твоих гостей хватило совести испортить его тебе.
Никогда не писал про ещё один эпизод на твоём новоселье.
Твой муж Лёша предложил «пойти поговорить». Мы ушли с ним на кухню. Тебя это встревожило. Ты подумала, что «мужики пошли выяснять отношения».
Наверное, Лёша именно этого и хотел, но почему-то или не решился, или ты, несколько раз, на минутку заходя к нам на кухню, как то взглядом или жестом запретила ему это.
Мы сидели на кухне и играли в шахматы. Говорили. В общем-то ни о чём. Лёша рассказывал о своей службе в армии. Служил он где то за границей. Летал борт-стрелком. В памяти осталось, что ему случилось «стрельнуть» в провоцировавшего их самолет «вероятного противника». Это в мирное время над нейтральными водами. – Не выдержали нервы,- сказал Лёша. После этого инцидента, как он сказал «его быстренько упаковали в самолёт и уже через несколько часов он был в Союзе».
Не знаю, может быть это был намёк, который я тогда не понял: что у него могут не выдержать нервы и он в кулачном бою будет защищать своё право быть с тобой. Может быть от этого его удержала ты, несколько раз зайдя на кухню. Мне даже кажется, что Лёшей или мною было произнесено что-то вроде: «Мы тут мирно беседуем».
Не знаю, к чему рассказал Лёша ещё:
«Однажды спал. И почувствовал, что сзади прижался кто-то тёплый. Сначала подумал, что это Динка (собака, кажется, так он её назвал), а потом оказалось, что Людка».
Зачем он мне это рассказал? Хотел посмотреть мою реакцию? Возбудить ревность, чтобы я кинулся выяснять отношения? Не знаю.
Не помню, как я после новоселья добирался домой. Помню, что уходил последним. Помню, что был сильно пьян. Помню, что вы с Лёшей поймали пустое такси для меня. Видел, что говорили с водителем – называли адрес моего дома.
Не помню, как я рассчитывался с водителем. Или вы заплатили ему при посадке? Убей, не помню: провал в памяти.
Незадолго перед
твоим новосельем
Я помню тебя у Саши. Мы втроём – Саша, ты и я – после работы пришли к нему домой (он жил в пяти минутах ходьбы от нашей работы), ты не удержалась и согласилась прослушать магнитофонную плёнку, которую я у Саши готовил к твоему новоселью. На ней я собрал и музыку «для души» (твоё выражение) и танцевальную, чтобы твои гости могли и просто посидеть послушать и при желании – потанцевать.
Впервые мы с тобой были наедине не в нашей организации, т.к. Саша вышел заварить чай, и ко мне пришло ощущение, что в доме фея. Да, это была ты: моя мечта, моя фея у нас с Сашей в гостях.
В моём особенном отношении к Саше, этому пятидесятилетнему юноше с впалой грудью и больным позвоночником, есть и отклик благодарности за это недолгое незамысловатое общение с моей любимой, за сорокаминутную встречу с тобой у него: мы втроём пили чай с вареньем и слушали музыку. Я объяснял свой замысел; ты сидела тихая и какая-то задумчиво хорошая, как женщина готовящаяся дать начало новой жизни, вслушивающаяся в себя…
Я чувствовал, что ты тронута, и что тебе также как и мне – хорошо и грустно от мысли, что этот вечер не может длиться вечно, что надо уходить из этой маленькой, заставленной книгами и радио-аппаратурой уютной Сашиной комнатки.
День_2 095-й, 1.08.1983г., пн
МойГород
Сменился генеральный директор нашего научно-производственного объединения и наш зав.отделом стал зав.отделением, на своё место он назначил «своего» человека.
Весь отдел, в т.ч. и мой сектор, перевели в арендованное помещение на верхнем пустующем этаже Городской телефонной станции. Мой сектор сагитировала переезжать одна из сотрудниц. Была уверена, что я потянусь за сектором. Мне тяжело далось решение, но я не захотел работать под руководством человека, который никогда не разрабатывал систем, подобных нашей, переезжать отказался и перешёл в другое отделение заместителем заведующего отделом.
Какое-то время занимался программным обеспечением систем управления дорожным движением, а когда начали создавать отделение по разработке систем управления тепловыми электростанциями, перешёл туда.
День_2 636-й,23.01.1985г., ср
г.Канск, я на военных сборах
На меня среди ночи пахнуло твоими духами, будто ты не ушла восемь лет назад, словно мы, трепеща, соприкоснулись губами, и нет между нами преград…
Нет – мне всё показалось и запах твой еле мне слышен: он в памяти есть.
***
Зачем ищу в толпе глазами твой светлый плащ? Зачем глушу в душе стихами я о тебе свой горький плач, зачем душу в душе желанье тебя любить и, несмотря на все старанья, я не могу тебя забыть. И это мука! Не помогают ни зароки, ни обет. Как это глупо в мои-то тридцать восемь лет.
И я ищу в толпе глазами твой светлый плащ… Любовь мы загубили сами – не будет больше ни удач, ни счастья в этом мире, не обретёт душа покой и не нужна мне божья милость, но так нужна твоя любовь!
Помню, что в августе или сентябре 1976 года мы возвращались по ул.Фрунзе из Транспортного управления, где мы проверяли работу твоей программы, я прочитал тебе «мой крик души»:
Ничего у нас с тобой не будет: ни детей, ни радостей любви; солнца луч нас на рассвете не разбудит, и не рвись же, сердце, так не рвись. Ничего у нас с тобой не будет, кроме боли в сердце и тоски, ни словечка не замолвят за нас люди, лишь почешут злые языки.
День_2 918-й, 1.11.1985г., пт
Организация, в которой мы работали, укрупнилась, объединившись с подобным нашему конструкторским бюро, стала научно-производственным объединением.
День_3 617-й, 1.10.1987г., чт
МойГород
Когда в созданном объединении начали формировать отделение по разработке систем управления тепловыми электростанциями, перешёл туда начальником отдела программирования и одновременно - зам.зав.отделением.
Т.к. планировалось строительство ещё одной ТЭЦ в нашем городе и наше участие в разработке систем управления для неё, то знакомился с технологическим процессом выработки электроэнергии и горячей воды на работающей в нашем города ТЭЦ.
Участвовал в конкурсе на разработку систем для Минской ТЭЦ, которую решено было строить вместо атомной электростанции (потому что в апреле 1986 года случился Чернобыль). Конкурс проиграл, победили москвичи.
День 4863-й 28.02.1990, чт
МойГород
В феврале 1990г после январских событий в Вильнюсе (противостояние борцов за независимость Литвы и ОМОНа с человеческими жертвами) я вышел из КПСС.
В КПСС я вступил в 1975 году. Было желание взять рекомендацию у мамы (она член партии с 1942 года), но меня убедили, что это неправильно. Рекомендацию мне дали начальник отдела и моя теперешняя жена (позже она шутила: «Как чувствовала, что ты будешь моим мужем»).
Написал подробное заявление на 5-8 страницах, где объяснил, почему я не могу оставаться в КПСС (не согласен с политикой ЦК), разбирали на парткоме. Парторг заявление полностью не читал. Моё заявление о выходе из партии было не единственным – их тоже рассмотрели. Наше желание удовлетворили.
Больше ни в какие партии я не вступал.
День 5 035-й, 19.08.1991г., пн
МойГород
В Москве образован Государственный комитет по чрезвычайному положению в составе: вице-президента СССР Янаева, премьер-министра СССР Павлова, председателя КГБ СССР Крючкова, министра внутренних дел СССР Пуго и президента Ассоциации государственных предприятий СССР Тизякова.
Атмосфера в городе напряжённая.
День 5182-й 13.01.1992, пн
ТвойГород
Не помню точно когда, но, наверное, через несколько месяцев после моего первого звонка (когда ты удивилась звонку, спросила, как я его узнал, и сказала, что телефон тебе недавно поставили) ты перестала подходить к телефону, а трубку всегда брала твоя дочь. Была она тогда классе в 6-8. Жил я тогда ещё в прогимназии на ул.Дзержинского, там селили преподавателей, приезжавших на 2-3 недели проводить занятия в филиале.
Когда я спросил тебя, она сказала:
-Она не может подойти.
-Она не здорова?
-Нет, но она не хочет.
-Почему? Она что – не может мне об этом сказать сама?
-Она не хочет, потому что она после Вашего звонка плакала.
День между 5535-м (31.12.92, чт)
и 5899-м (30.12.93г.)
ТвойГород
За что ты сердишься на меня? – За то, что я не могу забыть ту молодую, красивую женщину, которая когда-то любила меня, которая прожила в моей душе почти тридцать лет? За то, что мне не хватает воли не звонить тебе?
Ты меня растаптываешь своим безразличием. Я для тебя – никто, ты почти забыла о том, что я есть. А я не могу сдержаться, я раз в год звоню тебе и целых полминуты слышу твой голос.
Ты и зовёшь-то меня «на Вы», по имени-отчеству и спокойно-равнодушно или сердито. Так отвечают привязавшемуся неприятному незнакомцу, но для меня-то ты всё та же и мне дорого всё, связанное с тобой – то, что было. И мне хочется узнать хоть что-нибудь ещё о тебе, о твоём теперь. О твоих детях, кто они, где они, как у тебя с ними. О твоих брате и сестре. О твоих родителях – живы ли они, здоровы ли?
Во время своих командировок в ТвойГород я нашёл сначала могилу твоего отца, ухоженную, с высаженными цветами, с поставленной лампадкой
А потом после долгих поисков нашёл могилы твоих матери и брата.
У могилы матери твоей бога я молю, чтобы ты меня простила прежде, чем уйду я в мир теней от тебя, по-прежнему любимой.
Я понимаю, что ты была и, наверное, сейчас являешься любимицей другого мужчины. От него у тебя дети, ты обожаешь его ласки, его глаза, губы, руки; у вас общее прошлое, твоя душа полна этим прошлым…
В твоей душе связи только с ним, связи с его и твоими детьми…
В твоей душе нет места даже памяти обо мне и о том, что было у нас с тобой. И я понимаю, что мой голос из телефонной трубки в разгар твоей теперешней жизни – это нелепица, которая не вписывается в жизнь…
Это как взметнувшаяся на обочине дороги рука, призывающая взять попутчика, когда ты – уже напротив него и мчишься с бешеной скоростью и сможешь остановиться так далеко от него, что и останавливаться никакого смысла нет.
Мне и самому понятно это. И неловко за то, что рука моя взметнулась так поздно.
Извини, ты ведь уже почти промчалась мимо.…Ну что я дёрнулся?! Что мне от тебя надо? – Не сделать бы тебе хуже этим своим дурацким звонком. Ты давно забыла и успокоилась, твоя жизнь наладилась (ты так и говоришь: «У меня всё отлично!» или «У меня всё замечательно!» и тон твой – «Видишь! А ты думал, что будет не так?!»)
Это отголосок какой-то давней обиды на мне непонятное. Может быть, ты думала когда-то, что я не верил, что ты сможешь иметь детей.
Но я же никогда не говорил тебе ничего такого. И не высказывал в этом ни малейшего сомненья. Наоборот, в тот вечер, когда я заметил тонюсенькие линзочки-слезинки в твоих глазах, уже возле самого твоего дома я убеждал тебя, что надо надеяться, что если это не получится у Вас с Лёшей, то может получиться с кем-нибудь другим.
Может быть, ты мои строчки о том, что мы не сможем быть вместе («Ничего у нас с тобой не будет, ни детей, ни радостей любви..») ты выделила (добавив то, чего не знал тогда я – что ты долго не можешь забеременеть от мужа) из этой фразы только часть: «не будет …детей».
Но ведь «у нас с тобой не будет», а не у тебя. Это же совсем не одно и то же. У тебя вот они с кем-то появились, а вот у нас с тобой их и нет. Об этом я и написал: о нашем будущем, точнее о том, что его у нас нет.
И, может быть, тебе повезло после меня, и встретился тебе настоящий мужчина, а не такая рохля, как я. И может быть сегодня ты хорошо обеспечена, и всё у тебя есть. И может быть тебе действительно ничего не надо, то и слава богу! И тогда даже лучше, что мы так и не встретимся.
Потому что не хватало ещё, чтобы ты меня пожалела за мою потёртую куртку, за вязаную шапочку на голове, за измождённое лицо.
Не добился я большого достатка. Я его и не добивался. Я не лукавлю: не было в моей системе ценностей ни машины, ни денег, ничего подобного. Не стремился я стать кандидатом наук, а затем доктором: я искренне верил и верю, что оформлять то, что разработал я (алгоритмы и структуры программ и данных), а реализовали (запрограммировали и внедрили) вы – не наука, а обычная инженерная разработка. Наверное, поэтому после нашей с тобой разлуки я по инерции через силу ещё продолжал года два ездить в Ленинград, сдал все кандидатские экзамены, представлял на кафедре прикладной математики и процессов управления свои «куски» диссертации, а потом, решив признать, что мои потуги никакого отношения к науке не имеют, и перестать зря тратить время на чепуху, поставил на «науке» жирный крест. И на все предложения защититься отвечал твёрдым НЕТ. Мы внедряли нашу систему в Омске, Туле, Свердловске, Донецке, Харькове, Симферополе, Киеве. Везде я мог оформить акты внедрения своей разработки (для защиты достаточно было одного акта внедрения). И во внедрённых системах было много разработано мною. Но я считал и считаю, что никаких открытий я не сделал и ничего «научного» в этих разработках нет. Многие рядом защищались на всяких мелочах (например, на разработке какого-либо устройства для системы), «надувая щёки», делая вид, что «двигают науку»… Но мне это было ни к чему и против совести… К тому же не горел огонь в груди и не росли крылья: мы расстались с тобой и многое потеряло смысл…
Так что не добился, да и не добивался я большого достатка. А того, что у меня есть, мне хватает.
И работа у меня – мне по душе, и хорошего в моей жизни много, и радости случаются. И даже с последней в моей жизни женщиной – с моей теперешней женой – мне повезло.
Во многом мне с нею повезло…
Но забыть тебя не удаётся. А в этом городе прямо наваждение какое-то - как будто ты в нём везде! - как будто привидения (призраки) – твоё и моё – живут здесь, те – молодые и влюблённые друг в друга…
Наверное, это ещё и потому что я не знаю, где ты живёшь, а потому для меня ты – везде в ТвоёмГороде. Ты - то появляешься, то исчезаешь, ты как будто смотришь на меня откуда-то сверху.
«По Смоленской дороге - леса, леса, леса. По Смоленской дороге - столбы гудят, гудят. На дорогу Смоленскую, как твои глаза, две холодных звезды голубых глядят, глядят.
(Булат Окуджава «По Смоленской дороге»,1960)
Только вместо «две холодных звезды голубых глядят, глядят» я тебе говорил: «две огромных звезды на меня глядят, глядят, глядят».
День 5 832-й, 24.10.93г., вс
МойГород
Генеральным директором стал наш зав.отделением.
И в сентябре 1993 года отделения, которые занимались разработкой систем для атомной и тепловой энергетики – объединили.
В связи с тем, что в Москве приняли решение закупать зарубежные системы управления для строящейся ТЭЦ нашего города, договор на разработку собственной системы расторгли и все специалисты, в т.ч. и я, переключились на разработку систем управления перегрузкой ядерного топлива в атомных реакторах.
День 6 615-й, 16.12.95г., сб
ТвойГород
Всё! Завтра я уезжаю. И у меня в этом городе осталось одно – увидеть тебя.
За 18 лет попал один раз в твой город и, похоже, уеду, так и не увидев тебя.
Ту – родную мою, которая жила в душе моей всё это время. Ту, которую старался забыть, память о которой мешала мне жить, ту, что манила, тянула к себе. Ту, которую почти забыл, ту свою боль, занозу – которая болит, как только коснёшься (как только вспомнишь).
И не люблю я тебя уже – в том смысле, что, конечно же, это уже не любовь, не страсть, не желание физической близости, это скорее:
- болезнь души;
- тоска-сожаление о несбывшейся мечте, о безвозвратной потере общения с очень-очень близким родным человеком, о потере своей половинки, в которой всё совпадает с тем, что осталось в тебе;
- манящее, завораживающее притяжение сияющей вершины, к которой уже не подняться!
И знаю, что ты – это уже не ты (не Люда-Люда-Людочка)! И дело не в том, что мы изменились внешне.
Дело в том, что ты, конечно же, изменилась «внутри»: и мысли другие, и заботы, и увлечения – другие. И нравится сейчас тебе не то, что нравилось тогда.
А вот голос твой, который мне несколько раз посчастливилось услышать по телефону, всё тот же: тот чудесный голос моей любимой из того пахучего, ароматного лета, которое клубилось вечерней теплынью, обволакивало нас. Оно до сих пор не исчезает из памяти. В нём мы с тобой молоды, счастливы и любим друг друга. Любим той робкой застенчивой любовью, которая ещё не испорчена опытом и разочарованием.
И, почему же непонятно тебе – зачем мне надо тебя увидеть.
- Да затем, что я прожил, нося тебя в себе всё это время, помня тебя, мягкую, «пушистую» улыбку твою, непередаваемые интонации голоса, завитушки и шелковистость волос, гибкие кисти рук, очертания губ…
Не старался хранить это я, не отгораживался я от окружающего мира, от новых впечатлений, от увлечений.…Более того, меня жгла обида, меня терзало недоумение, я старался забыть тебя, твои черты, твой образ, т.к. это мешало жить, не давало вздохнуть свободно и счастливо, но я ничего не мог поделать.
Да, я нужен был дочери, матери, жене; да – меня некем было заменить на работе. Я им всем был нужен. Я ничего не мог бросить. Но это не делало меня счастливым, не распирала радость, не росли крылья, я не чувствовал в себе способность свернуть горы. Хотя был здоров, силён, но огонь в душе не загорался.
Пишу тебе уже часа два. Очень хочется пойти позвонить тебе. Но понимаю, что нельзя. Что и так своими звонками я вторгся в твою жизнь и в жизнь твоей семьи, чего не имел права делать.
Но не могу смириться с мыслью, что мне не удастся тебя увидеть. Был в ТвоёмГороде и не смог увидеть. Для тебя это может быть непонятно, но для меня это всё равно как если бы я был в своей родной деревне (как сейчас говорят – на своей «малой родине») и не зашёл к маме и бабушке.
Тебе непонятно потому, что ты не носила меня в своей душе все эти годы (и, слава богу, что минула тебя горькая чаша мучиться из-за недоступности того, кого не можешь забыть). Поэтому тебе не понять, что не может быть чужим человек, который всё это время жил во мне.
Мучит меня вопрос: почему у нас с тобой тогда так получилось? Ты же не захотела меня не только видеть, не только ответить – не захотела даже слышать.
И с тем – до свидания! Не знаю – придётся ли свидеться. Не знаю, буду ли я ещё когда-нибудь здесь. Не знаю, хватит ли ещё когда-нибудь решимости позвонить тебе: а вдруг опять меня не захотят слышать.
Забыть это всё! Не приставать с вопросами.
Слава богу, что позволила полминутки слышать твой голос.
День 6 616-й, 17.12.95г., вс
ТвойГород
Мы бы вряд ли узнали друг друга при встрече и на улице мимо б прошли, не взглянув, переделало время нам - души, нас – внешне, перекрасило и мне - спину согнув…
Но ведь было, было, было: нежность нежной, ласки – милой и желание – желанной, как улыбка Несмеяны; трепет встречи, скорбь разлуки, письма полные любви и твои лебяжьи руки, обняв, изменили мир; слёзы радости и боли обручили нас с тобою, жизнь наполнили любовью, жаждой счастья и мечтой!
***
Ты меня не простила: жить по-прежнему мне под гнетом вины, что на сердце лежит за мальчишку того, что любила. Не прошёл ещё стыд. От себя, от тебя, от любви не уйду и живу я в аду между прошлым и будущим и прощенья не жду, без тебя нету будущего. Я живу без мечты, без надежды, я - тот, кого ты любила, тот, кого ненавидишь теперь.
***
Всмотрись, почувствуй – я лишь на кистях повис, вцепившись в краешек скалы. Сейчас я рухну вниз – осталась неприступною скала твоей любви.
После нашего разрыва и твоего молчания для меня проявилась женщина: она всегда была рядом, но когда я рухнул в дикое отчаянье, она это почувствовала. Если бы не она, я бы долго не протянул, я бы не вынес эти непереносимые, невыносимые десять лет после нашего расставания.
Она любила и может быть любит меня. Её любовь, тепло дало мне силы пусть не жить, но хоть трепыхаться, барахтаться в том море отчаянья, в которое я попал. И дало мне силы, в конце концов, выбраться из него.
Когда-то, году в 78 или 79 я записал: «мне не с кем разговором душу греть… я стал жесток и прям, любой меня боится даже нечаянно задеть».
Это как раз тогда я был таким: не молчал там, где можно было пожалеть и промолчать…
Я был у неё первым мужчиной. Наша близость длилась долгие годы. Но всё это время она же была мне ближайшим другом, преданнейшим другом, которого я тоже никогда не предал и не предам. И которому никогда не сказал ни грубого, ни обидного слова, и от которой не услышал упрёка.
Я не остался с этой женщиной, но бесконечно ей благодарен и, если потребуется, «отдам ей последнюю рубаху» и кинусь выручать – в какую бы беду она ни попала.
Я не остался с нею, т.к. знаю, что когда любит (страстно, горячо) один, а другой любит, как подругу (привлекательную, милую женщину), с которой отношения перешли в любовные, то и могло бы получиться что-то совместное, но только не тогда, когда этот другой не может забыть другую женщину, а любящая его женщина знает об этом и понимает любую тень грусти в его глазах.
Через четыре года после разрыва с тобой мы с нею стали любовниками. Ей было уже 30, и её мама сетовала, что она до сих пор не завела себе ребёнка. Она тоже этого хотела и через семь лет после нашего с тобой разрыва у нас с нею появилась дочь.
***
Я её иногда вижу, мы говорим:
-чаще всего о нашей с нею дочери (она – вылитая моя мама в 25 лет); у неё выдающиеся математические способности; она успешно закончила математический факультет университета; у неё цепкий аналитический ум; она очень самостоятельна и уверена в себе и в своих возможностях;
-иногда о теперешней работе (работы теперь у нас разные: с прежней работы мы оба ушли – она там отработала двадцать лет, я - тридцать);
-иногда о садовых делах (о погодных катаклизмах, о том – что и как растёт, завязывается, плодоносит и т.п.);
- очень редко (только в связи с какими-либо событиями типа юбилей или похороны) – о прежних сослуживцах, с которыми создавали и сдавали наши системы управления.
В душе моей всё меньше места для тебя и больше - для детей, для внуков, для жены. Так жизнь мгновеньями дробя, живу как все, наверное, как и ты.
День 6 616-й, 17.12.95г., вс
МойГород
Года два назад (году в 93-м) начали складываться мои отношения с моей теперешней женой (я её таковой считаю, хотя мы ещё не «записались». Но это мы для окружающих «ещё не записались», а мы друг друга давно уже считаем мужем и женой).
Весной 94-го года мы с нею объяснились. Я знал её лет 18-20: «знал» - в смысле мельком видел – на собраниях, на партийно-хозяйственных активах и т.п. Работает она в нашей организации почти со дня основания – с 1965 года (а я с 1971), сначала на заводе: копировщицей, на радиомонтажном участке, потом на химическом участке, а в последнее время и до сих пор – переплётчицей. Была замужем, от замужества осталась девочка, которой 3-го января будет 26 лет. После этого жила с матерью и дочерью.
Всегда как лучшая, и как молодая, и как рабочая (были тогда такие разнарядки от райкома партии – чтобы сочетались все эти качества: женщина, определённого возраста, рабочей профессии, передовик производства и т.п.) выдвигалась в президиумы и на конференции и партийно-хозяйственные активы. (А лучшая потому, что надо было деньги зарабатывать, да и воспитана была так: «работать – так работать, отдыхать – так отдыхать»). Была членом партбюро, парткома. В 1975 году давала мне рекомендацию в партию (я попросил, т.к. считал, что она меня хорошо знает по общественной работе). В шутку я её называл - «моя крёстная мать».
Но всегда, до 1992 года, мы были «шапочно знакомы», т.е. спроси меня – знаю ли я её – я, не задумываясь, сказал бы: «конечно!», но спроси – что у неё за семья, где живёт – не ответил бы, т.к. не знал.
А в 1992-93 году немного ожил и неожиданно для себя – заметил, а потом и потянулся к ней.
К тому времени дома у меня установились такие отношения: Надя в 1984г ушла из нашей организации преподавать информатику в школу, а потом в гимназию. Её школа (а затем гимназия) стала греметь на весь город успехами, её ученики стали побеждать на олимпиадах, поступать в такие престижные вузы, как МФТИ (Московский физико-технический институт), классический университет МоегоГорода и т.д.
Она с головой ушла в работу. Может быть, нашла отдушину, утешение тому горю, которое причинял ей я своим равнодушием, своим молчанием; тем, что носил и грел в душе другую.
И к 1994 году работала в гимназии. «Тянула» почти две ставки и получала «бешенные» деньги (и, главное, почти регулярно). Т.к. в 1993 мне в нашем НПК на 4-5 месяцев задерживали зарплату, то жили мы только на её зарплату и на пенсию моей мамы.
И надо отдать должное Наде
– ни слова упрёка, что «мужик не приносит в дом», что тяжело жить и т.п.
– ни советов сменить работу, найти ещё что-нибудь.
В общем – мне Надю не в чем упрекнуть, а себя – напротив и очень во многом!!
С Настей отношения нормальные, но
– воспринимает она меня уже без того детского восторга, который из неё «пёр» в детские годы, когда я спрашивал её: – почитать ли на ночь сказку?– пойдёт ли она со мной в цирк, – пойдёт ли в гости? – поедет ли в сад на велосипеде? – пойдёт ли в сад пешком по просёлочной дороге, которая идёт между двумя стенками усатой пшеницы, и над которой поют жаворонки, и из которой сдуру прямо под ноги выпрыгивают кузнечики зелёные, серые, большие и махонькие, с «саблей и без»;
– уже чувствует неправду в доме.
А в 1994 г. всё пошло по-другому.
Я и всегда-то летом пропадал в саду, а с осени 1992 г. взял участок под огород (под картошку). В 1993 начал его осваивать: построил там сарай, выкопал погреб, загородил, посадил кустарник…
Так легче – когда крутишься как заводной. Устаёшь и не мучают вопросы по ночам.
Именно в это время я опять влюбился. Впервые после того, как «выздоровел» или «почти выздоровел». В течение августа и сентября под разными предлогами я не ночевал дома…И кончилось тем, что 18 сентября 1994г (в 6161-й день) Надя сказала: «Послушай, Лёня! Я так больше не могу. Если ты не хочешь жить со мной, то лучше уйди!»
Я двое суток думал. А потом решил, что она права. И ушёл. После 29-ти лет семейной жизни. Насте было 16 с половиной лет. А другой моей дочери, которая мне не менее дорога, было почти десять. Ушёл к своей теперешней жене. Свалился «как снег на голову» (её слова). С тех пор мы живём втроём: она, её дочь от первого брака и я.
***
А с той женщиной, что вытащила меня из отчаянья, я, по-прежнему, общаюсь, но мы уже не любовники, мы – просто друзья, хотя у нас общая дочь. Как мизерное оправдание себе считаю, что в тяжелые 90-е годы, когда не платили зарплату, я, работая на пяти работах, втайне от жены помогал ей деньгами. Помогал ей на садовом участке (корчевал, выпиливал, перекрывал крышу). Чтобы выжить, работал с 8 до 21 часов: в нашем конструкторском бюро, в двух институтах, в региональной школе бизнеса, в Центре профессиональной ориентации. Именно в эти времена многие инженеры ушли либо в «челноки» либо в торговлю, но это было не моё.
Помогал я ей и дочери и до совершеннолетия и потом, когда наша дочь училась в университете. К тому времени она уже знала, что я её отец, приходила ко мне на работу по пути в университет или после занятий. Я уступал ей своё рабочее место, свой компьютер. Теперь уже напрямую ежемесячно давал ей деньги. К тому времени они уже остались вдвоём – бабушка моей младшей дочери умерла.
Мне доставляло удовольствие заботиться о ней, когда она приходила после занятий голодная, я спускался в буфет и приносил ей что-нибудь перекусить.
Когда моя и её дочь оканчивала школу, они позвали меня на выпускной вечер. Это, наверное, в 1995 год. И я вместе с ними был на вручении аттестата и гордился своей младшей, но такой умной и способной дочерью.
Моя мать осталась в квартире с Надей и Настей. А потом мы разменяли квартиру, ту в которой однажды была ты (18.11.76), в которой я сказал Наде о том, что «нашей семье конец – я еду к тебе» (в октябре 1977-го), в которую я привёз из роддома Настю (в феврале 1978-го), в которой за 20 лет столько сделано-переделано моими руками.
Разменяли на двухкомнатную для Нади и Насти и малосемейку (гостинку), для мамы. Я от своей доли отказался. Всем, кто меня уговаривал (родственникам, говорившим: «Лёня, да ведь неизвестно ещё, чем всё кончится. А вдруг у Вас с Томой – так зовут мою жену – не получится и останешься ты без жилья»), я отвечал: «Не получится, тогда мне одна дорога – в петлю».
И с тех пор каждый день утром или вечером к маме. Так что мой обычный день в этот период: переезды с одной площадки на другую и проведение занятий со студентами или слушателями, с заездом к маме, чтобы привезти продукты, сварить, накормить
А когда она стала почти беспомощной, то по три раза в день и на ночь – к ней; потом перевез её в нашу квартиру, в отдельную комнату. Там она и жила до самой смерти. Не болела, не мучилась, а тихо-тихо угасала… Самостоятельно ходила, и только за месяц до смерти начала прибегать к моей помощи – я начал её придерживать, чтобы не упала, передвигаясь по квартире.
Очень мать мою старую жалко и с тобой не прожитую жизнь…
День 6 862-й, 19.08.96 пн
МойГород
про 19 августа 1991г., ГКЧП.
Атмосфера была напряжённая. Чувствовалось, что могут быть аресты и репрессии. Активисты (в т.ч. участники семинаров при РК КПСС) собрались в горкоме или в горсовете (сейчас уже не помню где). Я, чтобы не светиться там, позвонил жене нашего депутата Госдумы, сказал, что если будут проблемы, пусть рассчитывают на меня. Жена депутата вместе с активной участницей агитации за него в период выборов (занимала должность зав.парткабинетом) один раз были в моём саду и там можно было хотя бы временно укрыться, если бы ГКЧП начал арестовывать своих противников.
Потом всё прояснилось – ГКЧП провалился. Демократы собрались в Доме политпросвещения. Именно там делили портфели, я наблюдал как один из тех, кто получил «пост», уводил группку желающих «приобщиться» (пристроиться) к власти в отдельный угол - договариваться.
Через какое-то время я увидел его руководителем одной из федеральных служб, которой он долго руководил, избегая любых обострений с властьимущими.
День 6961-й, 26.11.1996г, вт,
МойГород
Нашу организацию преобразовали в акционерное общество закрытого типа, у меня семьдесят восемь акций.
День 6966, 1.12.1996г, вс,
МойГород
Настя родила внука – Никиту.
~1998-99г.
(я ещё не знал, что ты
живёшь только с дочерью)
Ты по дому хлопочешь, у тебя есть заботы, дочь и сын и любящий муж, в ароматное лето моё ты вернуться не хочешь. Ну и пусть!
…я тебе посвящаю и песни неспетые и несбывшиеся мечты…
День 7 939-й, 1.08.1999г, вс,
МойГород
Назначен гл.конструктором проекта, занимаюсь разработкой программ нижнего уровня системы перегрузки ядерного топлива в атомных реакторах АЭС.
День 8 686-й, 17.08.2001г, пт,
МойГород
Уволился по собственному желанию и принят начальником вычислительного центра академии.
День 8 898-й, 17.03.2002, вс
ТвойГород
Как мне прорваться через холодность твою? Как в твоём сердце отогреть кусочек, где память обо мне, как замороженный щеночек, сидит и даже не скулит…
Мне так хочется снова увидеть лицо и глаза доброты неземной – нараспашку, голос-возглас услышать и рядом с тобой хоть минутку побыть, ощутить, что прощён! Навсегда не забыт! И что в памяти есть у тебя уголок, где мы только вдвоём!
День 9087-й, 22.09.2002, вс
ТвойГород
Наверное, мне показалось, а может быть в твоём голосе действительно прозвучала нотка доброжелательности. Если это так, это означает, что только теперешние обстоятельства твоей жизни (то, что у тебя есть муж или любимый мужчина) делают невозможным наше общение.
И ты даже не говоришь об этом, чтобы это не прозвучало для меня обещанием: «Я не могу, потому что иначе мы бы общались». И это в меня вселило бы надежду, что когда-нибудь что-то в этих обстоятельствах изменится.
Скорее всего, дело в том, что ты замужем. И не хочешь делать то, что может не понравиться твоему мужу, что хоть как-то может повлиять на ваши отношения. Даже установить или восстановить с кем-то дружеские отношения. Если это будет непонятно или неприятно твоему мужу, для тебя это уже не приемлемо. Тем более, что тебе это не нужно. Это я прошу тебя об этом, это у меня – желание увидеть и услышать тебя, узнать о тебе. Узнать – как ты прожила жизнь.
Я тебя понимаю. Это конечно, правильно. Ты, конечно, права. Спасибо уже за нотку в твоём голосе. Спасибо, что нет в твоём голосе раздражения и злости.
Мне кажется, что ты меня простила. Я больше тебя не потревожу. Во всяком случае, в ближайшие пять лет ты не услышишь моего голоса. Ну а то, что один раз в год кто-то будет ошибаться номером телефона и, попадая к тебе, будет молчать, спиши на ошибки соединения городской АТС. Так бывает.
А если дело только в тебе, если это правда, что «тебе не нужны мои проблемы»? Если в твоей душе даже следа не осталось от того уголка? Если все мои обращения к совершенно чужому, незнакомому мне человеку?
Я когда-нибудь допишу эти записки – записки для единственного читателя, для тебя. И передам или занесу их сам. Последние слова в ней будут: «Спасибо за всё! Прости меня! Прощай!»
За что «прости»?
Кто-то мудро сказал: «В конфликте с дорогим для вас человеком, не забывайте задавать себе главный вопрос: Я хочу быть Прав или Счастлив? Нужно быть с тем человеком, который может сказать при самой дикой ссоре «Ты мне очень нужна».
Да, я больше виноват в том, что случилось, потому что старше тебя. И мне надо было вести себя по-другому. Прости, ради всего святого, ради того, что хорошего у нас было – прости! Прости за взвинченность мою, за ревность, за обидчивость.
День 9509-й, 18.11.2003, вт
ТвойГород
Не захотела ты меня понять. И не мне ты дарила любовь. И не мне родила двойничков.
Не придёшь ты ко мне на свидание, бесполезно ждать; не вернёшь меня ты в наше давнее, где тебе двадцать пять, а не два с полсотнею, как ныне, когда жизнь моя почти прошла. Милая, любимая, богиня, вспоминай и не помни зла. Ничего у нас уже не будет: в прошлом тридцать месяцев любви, вспышка счастья и сиянье чуда; и не рвись же, сердце, так, не рвись.
День 9 649-й, 6.04.2004, вт
13.25-13.30 ТвойГород
У меня внук в школу пошёл!
- Поздравляю.
- Внуков нет?
- Пока нет.
- Дочь учится или закончила?
- Давно уже.
- В ВашемГороде?
- Да.
- Как здоровье?
- Пока ничего.
- Кто-то плачет?
- Кот.
Ну, всё, извините, меня ждут!
- Всё, всё. До свидания.
Я тебе не звоню – берегу твой покой, я держусь из последних оставшихся сил – не звоню. Может, счастлива в чьих-то объятьях – бог с тобой: я ведь тоже – монахом не был. А полгода пройдёт и опять телефон голос твой до меня донесёт – колокольчик из юности нашей звенит в нём и сердце мне рвёт.
Ни взглядом, ни намёком тебя не потревожу – хотел лишь сверить образ с тем, что в моей душе, с которым худо-бедно жизнь я прожил, хотя и был в отчаянии, висел на волоске.
День 9 705-й, 1.06.2004, вт
(после реанимации в кардиологии)
МойГород,
Прошу тебя – ко мне приедь, хоть за минуту до того как смерть по сердцу болью полоснёт и мир в глазах моих замрёт. Войди, взгляни в мои глаза, - даже последняя слеза из них – о нас с тобой, что загубили мы любовь. В моих глазах увидишь боль, сплошную боль… Желаю счастья и добра! Господь с тобой!
Последний вздох – о нас с тобой и о несбывшейся мечте – прожить вдвоём… Прости меня за надоевшую тебе мою любовь… Пусть хоть слеза - любимой женщины слеза!- прочертит память обо мне скупой строкой.
Прошу, ты обязательно приедь, хоть за минуту до того как смерть закроет от меня твоё лицо. Приедь узнать – я не был подлецом
День_9807-й,11.09.2004, сб
(эл.письмо сестре)
Здравствуй, хорошая моя сестренка!
Наконец-то есть возможность с тобой реально и регулярно общаться! Какая же ты умница, что догадалась использовать этот канал! Сейчас отправляю только несколько фотографий. На одной из них - с бородой - я "теперешний", а точнее 29 мая 2004 года (после 14 дней, которые я пролежал в кардиологии).
День 9 841-й, 15.10.2004 г., пт
18:17:29, МойГород
Вернулся из твоего города в воскресенье 10 октября. Был в командировке с 25 сентября (сб). Раньше 20-го уехать я не мог, т.к. у нас с Томой семейный праздник – 10 лет как я «свалился на её голову».
Каждый раз я приезжаю в твой город без всякой надежды хотя бы поговорить с тобой по телефону – не встретиться, нет! Хотя бы поговорить. И чаще всего (а бываю я в твоём городе дважды в год – осенью и весной) поговорить не удаётся.
Сначала я долго не решаюсь позвонить: перед началом моей работы – рано, после окончания – поздно, т.к. работаю часов до 8-ми вечера.
Днём – неоткуда: на работе, в той комнате, в которой стоит телефон всегда кто-то есть и разговор с тобой в чьём-то присутствии для меня просто невозможен. Но, наконец, возможность представляется и с духом собрался и звоню…
Никто не берёт трубку. Тебя нет дома. Сегодня не удалось. Жду следующего раза. А это опять неизвестно когда.
И через несколько дней опять случай – и я звоню…
И, наконец-то ты берёшь трубку.
Кашлянула. И я слышу твой голос. Я тороплюсь. Я знаю, что слышать его буду я очень недолго: максимум минуту-две. Ты скажешь спасибо за привет из моего города. Поздравишь меня с тем, что у меня внук пошёл в школу. Ответишь, что у тебя ещё внуков нет, а дочь давно уже закончила (я так и не знаю что – школу, техникум, институт?) Когда спрашивал – закончила ли дочь? – то имел в виду «институт». Но ты ответила – «давно уже» и в ответе подразумевалось: «странно, сам вроде бы должен сообразить, что школу она должна была закончить уже 7 лет назад».
(А может быть имела в виду, что институт или техникум закончила 2-3 года назад и это уже «давно») – Когда-нибудь спрошу, если доведётся дожить. И всё – минута истекла. Как пощёчина звучит твой вопрос:
– Всё? Меня ждут!
Или полгода назад было:
– Всё? Мне в больницу надо!
Моё торопливое: «Всё, всё. До свидания»
И действительно всё: не может быть и речи о том, чтобы в этот приезд ещё раз позвонить и задать возникшие вопросы. Я почти уверен, что даже не будешь отвечать. А скорее всего, назвав меня по имени-отчеству, скажешь: «Пожалуйста!! Не звоните сюда больше!!!» или с нескрываемым раздражением - «Имейте совесть!!!»
Я чувствую, что минутный разговор со мной – это только мизерная уступка за то, что я не позволяю себе звонить более двух раз в год. И что, когда звоню, то обращаюсь по имени-отчеству и «на Вы». И не затягиваю разговор больше чем на одну-две минуты.
Мне кажется, я чувствую тебя. Я чувствую, как нарастает твоё нетерпение закончить разговор. Так бывает, когда кто-то ошибается номером и звонит второй и третий раз. И Вы уже знаете при следующем звонке, что это опять звонит ошибающийся и раздражение нарастает…
Нужно время, чтобы раздражение прошло. В нашем случае – это полгода? Когда я через полгода опять звоню, интонация твоего голоса – та, прежняя, 27-летней давности, когда я видел тебя в последний раз и слышал наяву.
***
С тех пор только коротюсенькие, по полминуты разговоры:
- А я даже не знаю, как зовут Ваших сына и дочь.
- Антошка и Наташка.
Ну, всё! Мне в больницу надо.
- Всё, всё. До свидания.
***
Через полгода:
- Вы уже на пенсии?
-Да.
- Работаете?
- Нет.
***
Ещё через полгода:
– Работаете?
– Вы уже спрашивали, нет.
(А спрашивал потому, что днём на звонок никто не ответил).
***
Полгода назад спросил: «Как мама, сестра?»
Но, наверное, лимит времени закончился, и ты на вопрос не ответила. Вместо этого прозвучало:
- Ну, всё! Мне в больницу надо!.
(И всё – разговор закончился)
***
На вопросы мои – лишь молчанье в ответ, просьбы – чтоб не звонил, ультиматум - чтоб совесть имел.
А в душе у меня:
- Слава богу – ты жива! И может быть у тебя действительно всё хорошо. И даже если и не всё хорошо, то не настолько плохо, чтобы плакаться мне – теперь уже совсем чужому для тебя человеку.
Голос твой услышал – как в юности нашей побывал. Этот голос мне когда-то сказал: «Может быть, я вообще в первый раз полюбила!». И я знал тогда, что ты действительно меня – влюблённого в тебя «по уши» – любила! Больше никогда в жизни не целовал я трепещущих губ! Только один раз это было. И было это с тобой. Словно ладонью прикрыл бабочку, и её мягкие крылышки трепещут под ладонью. А поднял руку и улетела. Навсегда. Как ты.
Не сердись на меня, пожалуйста. Дай сказать мне последнее слово: приговор твой хочу обжаловать – мне он кажется слишком суровым.
Для тебя, для любимой моей, стал не «просто чужим»: стал – «недобрым чужим» - для тебя, для любимой моей! Ты не помнишь меня, но я тот же. Ты не любишь меня и не мучишься прошлым, но я-то люблю и, сюда приезжая, тоскую всё больше и больше.
Стал я «бывшим своим», кто был мил и любим, но кого разлюбила! Как же так? Я ж любил и люблю! Я молю – хочу понятым быть и прощённым. И понять, отчего не сложилось у нас – у друг в друга влюблённых…
День 9841-й, 15.10.04 (16ч26мин), пт
смс-ка от Насти
«ЗАБЕРИ ЗАВТРА НИКИТУ»
Мы втроём - Настя, Надя и я – как на конвейере: передаём восьмилетнего Никиту из рук в руки, отводим в школу, приводим из школы, кормим, помогаем готовить уроки, организуем досуг и т.д. Слава богу, появились сотовые телефоны (у меня с 2003г) и можно оперативно реагировать на возникающие проблемы. У каждого из нас своё расписание занятий и мы попадаем «на конвейер» в паузах между уроками в школах (Настя и Надя) и моими «парами» в институте.
День_9841-й, 15.10.2004, пт
МойГород
Приехал из ТвоегоГорода 10 октября (в воскресенье). Ехал - с остановкой у тети Кати, был в её городке 6 часов.
День_9847-й, 21.10.2004, чт
Мы живем по-прежнему: оба работаем, хотя Тамара уже на пенсии. Я работаю там же - начальником ВЦ и по совместительству старшим преподавателем (лекции, лабораторные и практика по трём дисциплинам). Работаем с 8-8.30 до 17.30-20.00. В среднем по 10-11 часов.
Весной, летом и осенью по выходным ездим в сад. Летом ездим еще и вечерами в будние дни - раза 2 в неделю.
Был еще огород (44 км от города), но в этом году мы там даже картошку уже не садили (далеко ездить, сложно завозить семена и вывозить урожай). Ездим посмотреть да сходить в лес, который буквально в 100 м от огорода. В прошлом и позапрошлом году там было "море" грибов, и мы очень много набрали и насолили. С нами два раза даже Никита ходил. И грибы находил. Но, опять же, выносить из леса по 2-3 ведра грибов - тяжело. А в этом году грибов не было. Можно считать - повезло.
Живем втроем: с нами живет Тамарина мама: ей в этом году будет 80 лет.
Сегодня что-то сильно болит спина (всегда так, после того как подниму что-нибудь больше чем 10 кг. Совсем "хиляком" стал).
День 9 873-й, 16.11.04, вт
(эл.письмо от сестры)
Здравствуй, Лёня!
Хорошие фотографии: весна, белая сирень (и рядом волосы твои цвета белой сирени).
Ездила хоронить своего бывшего учителя математики. Я знала, что соберутся сотни выпускников разных лет, потому что это такой был Великий учитель. Его все очень любили, можно даже сказать, боготворили. Талантливейший математик, он где-то с начала 70-х основал физико-математические классы в знаменитом физико-математическом лицее (я в таком классе училась два года). Ему было 69 лет, но он продолжал работать, продолжал учить детей прекрасной науке – математике. Я не видела его со времени окончания школы в 1976 году, но его след в душе остался на всю жизнь.
Я съездила, повидала своих постаревших одноклассников, учителей. Боже, как давно все это было! И вроде недавно. Так странно устроена память: далекое бывает ярче близкого, и все в ней перемешано. И вся жизнь вот она - внутри тебя. И все больше понимаешь, как, на самом деле, коротка наша жизнь...
День 9 875-й, 18.11.04, чт
(эл. письмо сестрёнке)
О смерти твоего любимого учителя. Часто именно лучшие люди покидают нас раньше других. И тогда мы уже бессильны что-либо сделать. Кроме вывода: пока любимые и дорогие нам люди живут рядом с нами, надо спешить встречаться с ними, общаться, радоваться каждой прожитой вместе минуте... Надо делать для них всё, что возможно по максимуму (даже на пределе своих сил!), потому что потом, когда все прервется, будет поздно. Поздно!!
И уже никакими усилиями ничего для них сделать нельзя.
Остается только беречь память о них – собрать и сохранить то материальное, что от них осталось и связано в нашей памяти с ними: что-то написанное их рукой, их фотографии и т.д.
День 9 875-й, 18.11.2004г., чт
МойГород
Хожу на физиолечение (болит спина и очень сильно болит левая нога). Раз в неделю играем с Никитой: в лото, в домино, в шашки, в шахматы (именно в этой последовательности он просит играть и часто до шахмат дело не доходит: говорит "Дед, я устал".
Никите сегодня отнес лыжи (у нас были старенькие, до которых он теперь уже дорос).
Настя работает в две смены (у них в школе уволилась учительница иностранного языка и Насте приходится вести еще и ее нагрузку).
Завтра, в пятницу в школе родительское собрание и Наде куда-то вечером надо ехать. Поэтому - Настя идет на собрание, а я забираю после уроков Никиту и отвожу его домой, где ждем Надю (а пока – либо почитаем, либо поиграем). Вот такие планы.
День 9 875-й, 18.11.2004г., чт
МойГород
Мне в каждой женщине чудишься ты, то волос завиток, то запястье руки, то губы, то брови, то улыбка, то голос, то глаза твои карие. Но чтоб всё в одной – не встречал!…
Я уже не надеюсь, что вернёшься ко мне или встречу тебя невзначай…
В группе лечебной физкультуры при поликлинике увидел женщину, в лице которой было что-то твоё: линия носа, немножко глаза. Улыбка немного похожа на твою. Всего нас в разное время человек 6-10 с проблемами позвоночника или суставов. Большая часть - из проходящих лечение в стационаре, остальные, в том числе и я – «амбулаторные», т.е. приходящие из дома или приезжающие с работы.
Лёжа на одеялах, расстеленных на полу и прикрытых простынками, мы делаем упражнения на растяжение позвоночника и укрепление мышечного «корсета» позвоночника. Лежим то на спине, то на животе, становимся на четвереньки, на колени, встаём в рост, становимся у шведской стенки, на беговые дорожки и так полчаса или чуть больше.
Иногда эта женщина оказывается рядом, иногда – в другом ряду против меня: лицом ко мне. И тогда я вижу её лицо, чем-то похожее на твоё, только губы другие. А выражение глаз – твоё. Ей сейчас лет – чуть больше, чем тебе 35 лет назад. Ей делали операцию на позвоночнике, а теперь она проходит «реабилитацию».
Удивительно! Разве так бывает? Я украдкой наблюдал за нею, мне чудилось, что ты где-то рядом, хотя я понимал, что это, конечно же, не ты. Я не знаю и вряд ли узнаю, как её зовут. А вдруг так же как тебя? Тогда что – это?
Нет, её курс лечения закончился, и она перестала ходить на ЛФК, выписалась. Я так и не узнал, как её зовут..
Вот ведь как бывает – как ты можешь напомнить о себе.
***
Были ситуации, когда в гостинице нашего филиала было двое: я и привлекательная женщина. Другие преподаватели уехали, а новая группа ещё не приехала и должна была приехать через несколько дней.
От флирта с нею меня удерживала ты: мне не нужен никто кроме тебя.
День 9904-й, 17.12.2004 (15ч48мин), пт
смс-ка от Насти,
«НАДО ЗАБРАТЬ НИКИТУ ИЗ ШКОЛЫ ЗАВТРА, Я НЕ МОГУ, В 2 ЧАСА Я УЕДУ»
День 9 915-й, 28.12.04, вт
МойГород
Настя преподает английский и немецкий - в школе. Надя по-прежнему ведет информатику в гимназии. Т.е. они – в разных коллективах. И это - лучше. Потому что Надя - заслуженный учитель, а Настя еще не очень опытный и в её работе есть "проколы", так что хоть со стороны Нади нет "воспитательной" работы в её адрес.
Никита живет с Надей, а Настя иногда забирает его к себе (на выходные, на праздники), а когда он болеет, то сидит с ним - у них дома. Утром Надя идет на работу и заводит Никиту в группу продленного дня при детском садике, в обед Никита из садика через калитку в заборе переходит в гимназию) и занимается с 13 до 17 часов, а потом с Надей идет домой.
Распорядок дня у Никиты больше похож на бабушкин: после ужина уроки, а потом "развлекаловка" и сериалы. Изменить это – не получается.
Мне нравятся стихи Есенина (любимое стихотворение "Исповедь хулигана"), Симонова ("Жди меня"), Высоцкого (особенно "Чуть помедленнее кони", "Он не вернулся из боя").
Дни моей жизни летят очень быстро, а хочется, чтобы «чуть помедленнее, чуть помедленнее».
«…Но что-то кони мне попались привередливые,
Коль дожить не успел, так хотя бы допеть…
Сгину я, меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту…»(Владимир Высоцкий).
День9 972-й, 23.02.05., ср,
МойГород
Сегодня праздник. Я дома, с работы принес ноутбук и есть возможность тебе написать. Что у нас?
1. У Никиты были каникулы. По итогам полугодия он почти хорошист (одна тройка по математике – не может выучить таблицу сложения). Он в прежней школе успевал хорошо. Когда же перешел в гимназию, то оказалось, что он отстает из-за разницы в программах. Сейчас во всех школах города ввели карантин из-за эпидемии гриппа, а т.к. все работаем, то он с котом Котей сидел дома под замком. В полдень я приезжал – подогреть обед, да проведать; сейчас Настя его забрала к себе, т.к. из-за карантина работает только полдня.
2. Насте 17 февраля исполнилось 27 лет. Но так как она проходила курсы повышения квалификации и 19-го должна была сдавать заключительный проект, то отпраздновали её день рождения только вечером 19-го. Праздновали у Нади – вчетвером. Я купил тортик, Надя – шампанское, Никита из белого картона соорудил кораблик (можно сказать малюсенький «океанский лайнер»), на который водрузил свою маму (бюст, какие ставят знаменитым людям) и вдоль борта написал поздравление (мои просьбы «и деда куда-нибудь пристроить, хоть с обратной стороны» – проигнорировал: «не у тебя же день рождения!»). Посидели, поздравили, поговорили «за жизнь». Надя не удержалась от нравоучений: «Настя, начинай уже думать – как жить дальше, как выбиться из нищеты. Мы с папой не вечны, а тебе еще Никиту – поднимать…».
3. Тамаре 20 февраля исполнилось 58 лет. Теперь до 6 марта мы с нею – ровесники, а потом я опять буду на год старше: мне будет 59-ть. Отмечали дома – в воскресенье. Приходили: ее младший брат (ему - 55) с женой и дочь с мужем и дочерью.
4. Звонила тетя Катя. Звонила, чтобы предупредить - у них в интернате ввели карантин и посещения запрещены, чтобы я не приезжал. Я собирался съездить к ней в январе, но чувствовал себя плохо, и были школьные, а потом студенческие каникулы, поэтому не рискнул ехать, т.к. на обратную дорогу могло не оказаться билетов на поезд. Числа 13 марта мне по графику ехать в филиал на две недели, на обратном пути, если снимут карантин, заеду к ней, проведаю.
День 10 004-й, 27.03.2005,вс
ТвойГород
В твоём городе мне неуютно: не пушистый здесь падает снег; снишься ты: взгляд колючий, иссёк, исхлестал и царапает душу, как морозной пурги жёсткий снег, как ответ «Ты – не нужен».
Просыпаюсь, вспоминаю, что ты мне сказала: «Я просила Вас мне никогда не звонить!!» Глыба льда раздавила меня. Растоптала. Как мне жить? Раздавлена память: ни мысли о прошлом, ни звука о том, что когда-то любил. Раздавлены чувства: восторга безбрежье и хрупкая нежность. И, корчась от боли, смолкает любовь…
***
Прошу тебя – сделай милость, прости, что счастье не сложилось, и был лишь миг любви, как сон, когда два сердца рядом бились в порыве страсти в унисон.
День_10070-й, 1.06.2005, ср
(из эл.письма от сестры)
Прости, что я долго не отвечала. Не обижайся на меня, пожалуйста, за это. Попробую объяснить причины.
Апрель был для меня просто кошмарным. Я сильно нервничала, сердилась, работала с предельной нагрузкой. Образовалась язва двенадцатиперстной кишки. Лечилась. Но помогли мне не только таблетки и уколы, но и моя самопсихотерапия…
Есть еще одна причина, по которой я долго не писала тебе. Я решила рассказать тебе истинное положение дел в моей личной жизни, чтобы мне в общении с тобой, как с братом, быть искренней и правдивой. Решить-то решила, но никак не могла собраться написать.
В общем, так. С мужем я прожила 24 года без любви. Вышла замуж от отчаяния, одиночества, от желания завести детей, семью. Думала: слюбится-стерпится. Но нет, как не было изначально любви, так она и не появились. Будучи внешне родными, мы так и остались чужими по душе, и сейчас даже больше, чем когда бы то ни было. Единственное, что нас всегда крепко связывало и связывает сейчас, это наши дети, цветочки наши. Все подчинено детям, их интересам, все только ради них...
До недавнего времени муж сильно пил - запивался. Я не хочу описывать весь этот кошмар. Это страшная болезнь - алкоголизм. Это деградация, тупик, полный развал личности... И вот уже 4 месяца прошло, как он бросил пить - совсем, на 100%. Толчком к этому послужило, во-первых, то, что дело дошло до вызовов скорой помощи, когда приходилось спасать его от судорог, а во-вторых, то, что я серьезно поставила вопрос о разводе с ним.
Сейчас он не пьёт, и мне сейчас очень важно поддержать его, чтобы он не сорвался. Сейчас мне стало не так тяжело с ним жить, как до этого. Но это не изменило мою заветную мечту - жить одной, а не в «одиночестве вдвоём».
До свидания! Твоя сестра.
День 10 070, 01.06.05, ср
(из эл.письма сестре)
Сестрёнка! Я знаю по себе, что состояние человека (здоров он или болен) очень зависит от его внутренней «мобилизации»:
- я когда-то еще пацаном 6-7 лет с мальчишками старше себя лазил в питомник за яблоками. Туда через забор, который был в 2,5-3 раза выше меня, я перелез с помощью мальчишек (меня перетаскивали всей компанией - подсаживали снизу и тянули сверху). В саду «нарвались» на сторожа с ружьем, заряженным солью. Обратно я перелетел одним махом («легкокрылой бабочкой»).
Откуда силы на такой прыжок взялись, я не знаю, я просто не помню, как это произошло.
Одно точно: времени «переволочь» меня обратно не было, организоваться в команду, которая совместными усилиями могла провести такую «эвакуацию» тоже было невозможно – каждый удирал со всех ног. Скорее всего, я «перелетел» сам, потому что потом надо мной еще посмеялись, вспоминая, как меня тащили туда и как я летел обратно;
- когда я учился в институте, я никогда не болел во время сессии. Но зато почти всегда на каникулах я болел, грипповал, валялся с температурой. Связываю я это с тем, что во время сессии я мобилизовался и внутренним напряжением держал себя «в узде» (здоровым), а после сессии я расслаблялся, и это сразу сказывалось – я заболевал;
- хорошо помню еще один случай: мне предстояло лететь в командировку. Лететь надо было к сроку. А я за три дня до этого заболел. Валялся с температурой под 40… Но в воскресенье к моменту, когда надо было ехать в аэропорт, я встал как огурчик и поехал в аэропорт. Я – выздоровел!
- у В.Солоухина есть небольшой рассказ «Варвара Ивановна». Я его когда-нибудь найду, отсканирую и пришлю тебе. В нем как раз о том, что в организме человека есть невероятные резервы, которые освобождаются в минуты опасности, в стрессовых ситуациях…
Из этого рассказа два примера: первый – в минуту опасности (в ящик со снарядами, стоящий на палубе корабля, попала зажигательная бомба) два матроса, чтобы предотвратить взрыв, схватили ящик и выбросили его за борт. После боя такой же ящик они не смогли сдвинуть с места (настолько он был тяжелый).
Второй пример оттуда же: умирающая старуха (Варвара Ивановна) поднялась со смертного одра растить внуков, когда узнала, что погибла ее дочь (мать этих детей) и малолетние дети остались круглыми сиротами.
Скорее всего, та самопсихотерапия, о которой ты пишешь, и связана с мобилизацией внутренних сил.
День 10 089, 20.06.05, пн
(эл. письмо сестре)
Сестренка моя хорошая!
Спасибо за письмо. Спасибо за доверие. Уверяю тебя, что все, что пишешь, останется между нами. Никто больше этого не узнает даже случайно.
Сестренка! Раньше (в школе, в институте и еще некоторое время потом) мне казалось, что жить нам предстоит очень долго и времени нам отпущено так много, что мы всё успеем, даже если будем расходовать его на глупости.
Казалось, что впереди целая жизнь. И она такая длинная, что ещё может быть и надоест.
Но прожив всего ничего, я обнаружил, что жизнь почти прошла. Оказалось, что не только секунды, а целые часы «летят как пули у виска». И, что жизнь наша чрезвычайно коротка.
Оказалось – не вечны наши чувства. А уж совсем необъяснимо проходит такое тонкое и непостижимое чувство как любовь, которое является следствием целого комплекса причин генетического, психологического, химического соответствия двух людей. Соответствия, зависящего не только от их внутреннего состояния, но и от окружающей "среды" и от их предыдущего опыта, от их предыдущей жизни. И из перечисленного только их предыдущие опыт и жизнь - можно считать "неизменными", хотя в душе человека его прошлое тоже "изменяется" (точнее изменяется оценка человеком случившегося ранее: плохое отодвигается, ужасное – приглушается; хорошее кажется – лучшим). При этом накапливаются новые впечатления и появляются новые обстоятельства, люди, привязанности. А это все – приводит к тому, что любовь - как нам ни жаль, но не вечна!
Знаю по себе: мальчиком я пережил несколько "любвей", но влюбился – очень сильно! очень надолго! – в Надю. И жили мы с нею хорошо лет десять. И прожили 29 лет (с 1965 по 1994). Правда, последние 17-18 лет - не лучшим образом. А к концу нашего 29-го года взаимное раздражение достигло максимума! Мы раздражали друг друга до того, что не могли спокойно говорить. Насте в то время было 16 лет, а маме оставалось жить всего четыре года! Дело дошло однажды до того, что когда я уже жил с Тамарой, а мама – еще в нашей прежней квартире с Надей и Настей (в своей комнате), Надя чуть не сдала меня милиции. Дело было так: я пришел проведать маму. Сидели, разговаривали у нее в комнате. Зашла Надя и начала скандалить. Мои просьбы оставить нас ни к чему не привели, а только распалили ее еще больше. (И меня – тоже). Пришлось вытолкать ее из маминой комнаты. Слава богу, я ее не ударил, и, слава богу, что в этот день ни у кого на работе не случился день рождения (и я не пил даже пива!)
Потому что Надя побежала к телефону, вызвала наряд милиции, и наряд очень быстро явился. На заявление Нади, что я ее ударил (!!) и что меня надо забрать и посадить, они начали выяснять – как ударил, куда, где синяки, готова ли пройти медэкспертизу? Ну и всё в этом духе. В общем, она поняла, что правда всплывет, что не было удара, нет и не будет найдено следов побоев и отказалась от освидетельствования. Наряд ушел. Это я тебе рассказываю только для того, чтобы показать диапазон наших чувств: мы любили друг друга, уважали друг друга. А дошло до того, что стали друг друга раздражать и ей даже хотелось устроить гадость: посадить!
***
Признаюсь тебе, сестрёнка, что в 1974 году в моей жизни произошла встреча с женщиной, в которую я влюбился. Я мучился, я писал ей стихи, я влюбил ее в себя, и не было влюбленных счастливее и несчастнее нас. Мы стали близки через два года (в 1976 году), и были близки всего несколько раз. Но для меня – это было исполнение мечты, венец желаний. Я был счастлив тогда и до сих пор благодарен судьбе за это! А потом она уехала. Развелась с мужем и уехала в другой город. Я ей поклялся – приехать. Расстались мы в июле 1977 года, я ей писал, звонил. Не помню точно, как я объяснился с Надей, но я таки сказал, что я еду к НЕЙ! И что это – конец нашей семье!
Приехал я к своей любимой в конце октября. Она меня встретила на вокзале, на служебном автобусе мы приехали в нашу комнату в общежитии, которую она к этому случаю смогла получить! Несколько дней мы были вместе.
Но приехал я как-то по-глупому. Я словно сорвался с бешено крутящегося колеса – начиная с середины июля во мне тикал таймер, отсчитывая срок, я работал как бешенный, чтобы сдать эту проклятую систему, которую мы разрабатывали, а срок сдачи опять перенесли и, когда подошёл оговоренный срок, я вырвался из этой круговерти, не успев ничего обдумать, а пытаясь только буквально выполнить обещание: «до 30 октября я приеду».
Не так давно я понял, каким инфантильным идиотом тогда я был: тогда я приехал не на совсем (!!!!) – на неделю.
Причин тому было несколько. Из них (по моему теперешнему разумению!) ни одна не была сколь-нибудь стоящей:
-сдача системы, которую мы никак не могли сдать с 1974 по 1979 год;
- неясность с мамой (хотя сейчас это яснее-ясного - забрать с собой и все тут!), а тогда это казалось непреодолимо! (как?? куда??) и т.п.
Главное же, как я теперь понимаю, за это время – с июля по ноябрь – мы с моей любимой ни о чём не договорились! Мы не решили, что же нам делать после 30 октября. А когда приехал, то не почувствовал, что я нужен ей. И привело это к размолвке и, в конце концов, к разрыву.
Мама моей любимой потом написала мне про свою дочь: "Она объясняет это тем, что ты приехал непонятно зачем. Ничего не предлагал и не обсуждал. Вы с нею ничего не решили про свое будущее..." Она, конечно же, была права – мама моей любимой.
Сейчас мне очень стыдно за мою тогдашнюю инфантильность. Но – уже ничего не поделаешь. Это было и теперь уже – как на Доске позора.
Ту женщину я больше никогда не видел! Не видел с ноября 1977 года. Ни разу! Но когда я в году в 1995 (точно я не помню) приехал в город, где она живет, через горсправку нашел ее телефон и услышал ее голос, я был счастлив.
Каждый год, приезжая в ее город, звоню ей. Представляюсь, слышу в ответ "Я узнала." (Именно так – с точкой, спокойно-равнодушно). Я передаю ей привет из МоегоГорода. Мы говорим: иногда полминуты, иногда минуту. Всегда разговор заканчивается тем, что она говорит: "Извините, мне надо идти!" или "Извините, мне некогда!" или "Извините, меня ждут!" и я спешу проститься.
Из этих полуминутных диалогов я знаю, что:
- у нее двойняшки. Их зовут "Наташа и Антошка" (родились почти через два года после нашей последней встречи – родились в июле 1979 года.);
- она уже на пенсии - ушла в 50 лет;
- она "жива-здорова";
- до 2001 года у нее было "все замечательно";
- в -2001 году умерла её мама, а в 2002 году умер её отец,
Что успел сказать ей я:
- что с Надей я развелся в 1995 году;
- что моя мама умерла в июле 2000 года;
- что у меня есть внук Никита, в 2003 году пошел в 1-й класс;
- что в мае 2004 года я лежал в кардиологии - прихватило сердце...
Она вопросов не задает. В лучшем случае - ответит на мой. Я ей – не интересен. Всё! Что могло быть, то уже никогда не случится! А когда-то мы безумно любили друг друга! Когда я её первый раз поцеловал, у неё трепетали губы, её била дрожь. Я тоже был не в лучшем состоянии…
Когда я ей признался в любви, она мне сказала: "Я тоже, наверное, первый раз полюбила!"
До сих пор я чувствую себя виноватым перед нею.
День_10106-й,7.7.2005,чт
(из эл. письма сестре))
1.Поздравляю тебя с защитой высокого разряда на аттестации. Про себя хочу сказать, что у меня - 13-й разряд (я - старший преподаватель, точнее - на половине такой ставки, потому что основная моя работа - начальник вычислительного центра академии).
2. То, что твои студентки педучилища такие же охламоны, как и наши вузовские - даже не сомневайся! И мне приходится все лето раз в неделю принимать долги, и тянут они до последнего со сдачей выполненных лабораторных работ и т.д. и т.п.
3. Я язву ("дуаденит" луковицы и т.д.) лечил много лет (лет 6-7) и очень много про нее знаю. Омезом затягивается за 7-10 дней, но болезнь хроническая и от нарушения питания и от стрессов опять появляются язвы в желудке и в 12-перстной.
День 10 135-й, 5.08.05, пт,
(из эл. письма сестре)
Не был «на работе» с 22 июля. Лежал в больнице со спиной и ногой, а сегодня выписали. Улучшения есть, но надо еще самому напрячь силу воли и вылезть из этого состояния.
Завтра у нас Сибирский марафон, послезавтра – день города! Надеюсь провести его с Никитой, Тамарой и Настей.
Поздравляю тебя с днем рождения! Желаю тебе счастья, любви и взаимопонимания и чтоб душа твоего любимого была переполнена радостью от сознания, что ты его любишь! И чтоб это была абсолютная ценность в его жизни!
День 10 140-й, 18.08.2005 г., ср
(письмо от сестры)
Здравствуй, Леня!
Я получила две части твоего письма-ответа. Ты пообещал еще третью часть, но я не стала ее дожидаться и опять пишу тебе.
Спасибо тебе за все - за все!
За твое сердечное участие и поддержку. Я рада тому, что хоть один человек знает о моей истории и понимает меня.
За твои интересные рассуждения и примеры.
И за твою душевную открытость и откровенность. У меня катились слезы из глаз, когда я читала твою Love Story... Господи, что за вселенская сила так испепеляет сердца, заставляет совершать безумства, взлетать в небо и парить над землей...
Конечно, ты писал эти строки не для того, чтобы я их как-то комментировала (я очень хорошо понимаю это желание высказать кому-то давнюю тайну своей души, ведь никому больше ты не можешь это рассказать - ни жене, ни дочери, да и устно такое не скажешь), но я все же не могу удержаться от двух замечаний.
Вначале мне был непонятен один момент. Я думала: ну, почему же она ожидала от любимого быстрых решений? Почему же не понимала, что это очень сложно для человека - резко поломать свою жизнь и реально решить "неразрешимые проблемы"? Почему не захотела подождать своего любимого? Но потом я подумала: это мне легко так рассуждать - лет мне уже много, дочек своих я уже вырастила и своего любимого готова ждать хоть всю жизнь. А ей хотелось детей. Да, всю свою любовь она переключила на своих двойняшек...
А когда ты через много лет объявился, ведь ей было уже, наверное, за 50. Конечно, она не захотела, чтобы ты видел ее состарившейся. Конечно, она не захотела бередить свою душу и пытаться вернуть то, что вернуть невозможно.
Но я не верю, что у нее в глубине души ничего не осталось от вашей любви. Настоящее, истинное, драгоценное не может исчезнуть бесследно...
Но как же все-таки зовут ту твою женщину? Когда я говорю или думаю о человеке, мне важно знать его имя.
Леня, ты пишешь, что любовь не вечна. Кому же, как не мне, знать об этом? Если подсчитать, сколько раз за свою жизнь я влюблялась, не хватит пальцев на руках (только после замужества раз пять). Все эти мои "истории" были безответными и платоническими. Очередная "болезнь любви" рано или поздно проходила, я излечивалась от нее без сожаления, а потом "загоралась новой мечтой". Как у Пушкина: "И сердце вновь горит и любит оттого, что не любить оно не может".
Но теперь-то я понимаю, что я всю жизнь искала своего любимого. Но самое-то главное, когда рождение любви происходит одновременно в двух сердцах! Самое главное – вот это счастье взаимности, которое наполняет мою душу ровным радостным светом.
Но даже и сейчас я согласна с тобой, что любовь не вечна.
День_10 222-й,31.10.2005г., пн
МойГород
Ездил на две недели в филиал. Читал лекции, проводил лабораторные работы. Расписание - 6 пар в день (две пары - лабораторные для одной половины группы, две пары - лекции для всей группы; две пары - лабораторные для другой половины группы). Это с 8.30 до 19.20. Потом в гостиницу, ужин, отдых, подготовка к завтрашнему дню и завтра - все сначала...
Заезжал к тёте Кате. В её городке сошел с поезда ночью, до утра сидел на вокзале – ждал пока пойдет автобус к её интернату. В семь часов утра по местному времени я был уже у нее. Позавтракали, я ей рассказал свои новости про Никиту и про Настю, про Жору; она мне свои - ездила с хором за сотни километров, со сцены рассказывала отрывок про Василия Теркина. В 13.30 по местному времени я уехал. Немного подождал поезд и в 21.30 был в нашем городе. Тома меня встретила, тоже соскучилась (так надолго мы расстаемся два раза в год - в октябре и в марте или в апреле).
Как молоды мы были как искренно любили часть 1
© Copyright: Леонид Лейни, 2024
Свидетельство о публикации №224122600551
Свидетельство о публикации №224122600551
Рецензии