Мой хуторок

У каждого есть свое место на земле, которое притягивает его к себе, будто магнит. Это малая родина. Место, где родился и рос. Для меня это Солонецкий- маленький степной хуторок на берегу речки Чир. Мой удивительный волшебно — сказочный мир детства,  в котором есть Майская и Школьная гора, Патренная (или Патрина)  балка, в марте украшенная подснежниками и  «петушками»-хохлатками...

 Первый Лес, Второй и Третий- лесополосы,  издалека похожие на волосы на лысой голове старика -   степного кургана. Обрывская балка, которая разливалась весной и бурлила,как настоящая горная река, преграждая путь в школу моим одноклассникам Гале и Гене.Их или оставляли дома до конца половодья, или переносили на руках прямо по воде взрослые, обутые в высокие «забродские » сапоги.

Кулюшина яма на Чиру — о которой я только слышала от папы, но не ведаю до сих пор, где она. И сам Чир, который течет ручейком по камешкам из-за Деевской горы (оп! еще одна гора!), а потом переходит в степенную речку шириной до десяти метров, где сужаясь, а где расплываясь по прибрежному песочку, белому-белому, крупинки которого похожи на сахар. Поповский брод. Здесь можно было перейти речку, не замочив платья. Здесь проезжали телеги, с запряженными в них лошадками. Сообщение между двумя хуторами-Солонецким и Поповкой -прямо по воде.

Здесь всегда купалась малышня. И я  в том числе в определенном возрасте. Сюда нас водили со «школьной площадки» воспитатели-учителя.Мы брали с собой «провиант»-так говорил папа. Бабушка готовила мне и сестре Гале по розовому мешочку с едой, завязывающемуся на веревочку. В них были хлеб, яйца, картошка, огурцы, яблоки, и бутылки с компотом или молоком.  Чирские берега заросли камышом и чаканом, в воду опустили свои косы грустные вербы, с ветвей которых сигали мы прямо в воду, как с трамплина. Впрочем, и трамплины были. Рукотворные. Помню один такой, сооруженный мальчишками-подростками на обрыве у круглого заливчика,  оставшегося от половодья, неподалеку от пляжа. Туда нас тянуло, как магнитом: вода стоячая быстро прогревалась, была теплой, как парное молоко, и весь июнь, пока вода не зацвела и не позеленела, мы пропадали там, прыгая с этого обрывчика  «бомбочкой», ныряя, заткнув нос. У нас с сестрой были самодельные ситцевые «купальники»: трусы, а к ним как передник, пришит спереди прямоугольный квадрат с лямочками, завязывающимися на шее. Было нам по 10-11 лет, и необходимость в таком купальнике уже появилась, а купить их было негде. Так вот, когда прыгала с трамплина сестра, ее трусы развевались, как паруса, и было ужасно смешно.

Пляж! Это громкое название места нашего купания было у самого поворота русла: высокий обрыв на левом берегу, поповском ( солонецкий берег был правым, если отсчет вести по течению), и наша правая сторона пологая и  песчаная. Правда, она была вся в колючках-репьях, но усердно расчищенная нашими разгоряченными  детскими телами, после часового сидения в воде желавшими согреться на  раскаленном от солнца песочке. Мы даже засыпАли песком  друг дружку по самую голову, этакий кокон получался, в  котором приятно согревалось замерзшее до пупырышек тщедушное тельце- кожа и кости. Зубы стучали от озноба, губы изменяли цвет  до синевы...Если б видели нас в тот момент родители, никогда бы не отпустили одних купаться  в речке. Но, к счастью, никто не переживал по поводу того, что могло бы случиться во время купания. Как-то доверяли люди своих детей старшим, которые с нами ходили. У нас с  сестрой  были двоюродные братья Сергей и Шурка, которые опекали нас, малышню и всегда защищали. И вообще мы никогда не ходили купаться поодиночке: договаривались целой компанией: соседи, друзья по школе, приезжающие на лето к бабушке гости. Я часто ходила купаться на Чир со своим младшим братиком и с подругой  Леной, приезжающей из Ярославля, и ее братом Бориской. Или с двоюродными сестрами Галей и Ниной, одна была моей ровесницей, а другая старше на 4 года.

Был еще мост через Чир. Старый, деревянный, на невысоких сваях из железнодорожных рельс. До него прямым ходом -3 километра по грейдеру- не заасфальтированной в то время дороге, которая связывала Солонецкий с райцентром через хутора Глухманов, Лобачев, Рябов. На мосту я не любила купаться, но иногда поддерживая компанию, ходила и туда. В основном меня интересовал мост в разлив,  в половодье. Вот тогда мы буквально лезли  туда по  непролазной грязюке, перемешанной, как  тесто, колесами автомобилей и тракторов. Шли только затем, чтобы увидеть, как лед тронулся или как уже полая вода закрыла мост и, бурля быстрым течением, уносила с собой не растаявшие крыги льда, стволы деревьев, свалившихся в речку, ветки, сухую траву из прибрежных лугов.

Мест купания для  солонецкой детворы было много. Чир манил нас к себе, как маяк корабли. «На плантации» стоял дощатый домик «спеца»  с навесом,   в котором укрывался от жары агроном-овощевод и работницы. А от Чира к грядкам с овощами тянулась коричневая ржавая труба, по которой поступала вода, закачанная с помощью насоса для полива растений. Самое интересное место для нас, но оно охранялось взрослыми. Все -таки как-то умудрялись с ними договориться и купаться, прыгая прямо с трубы в воду. Наверное, это было, когда мы отрабатывали практику на плантации, на прополке капусты и помидоров или на сборе огурцов.  Нас приучали  к труду, заставляя всех поголовно проходить такую практику. Плантацию каждый год переносили с с места на место. Была она у самого Деевского бугра, и чуть дальше на повороте к прямому руслу, или на другой стороне моста, ближе  к хутору Ярскому, который принадлежал уже другой области- Волгоградской. Там был хороший широкий плес. И туда мы тоже ходили пешком, хотя расстояние было значительно дальше, чем на пляж. Там было больше деревьев по берегам, ивы росли прямо в  воде, и после дождей несколько раз появлялся островок и дополнительный ручей, огибающий его и впадающий в Чир. Там была конечно, мелкота, но нас привлекала быстринка.

Когда-то Чир тек по другому руслу, ближе к хутору, и поменял направление незадолго до нашего появления на свет, отступив от хутора на добрые три-четыре километра. А старое русло заполняется водой каждой год, при разливе  и называется оно до сих пор:Старый Чир. Там обычно поили скотину пастухи. В моем детстве по берегам Старого русла били множественные родники, и мы, запалившиеся под солнцем, возвращались домой зигзагами, от одного к другому, чтобы испить прохладной ключевой водицы. Наберешь в ладошки и припадешь к ним, глоток сделаешь и ждешь - аж зубы ломит, такая  студеная была вода! И вкусная необыкновенно! Помню этот знойный полдень . Подстелив фуфайку, на земле отдыхает  пастух неподалеку от родника. По колено в воде стоят коровы, лениво отгоняя хвостами кровососущих слепней. И мы, окружившие родничок, с шумом и гвалтом. Пастуху скучно одному, с коровами не поговоришь, и он   с нами отводит душу, не ругается, не гонит нас. Да и был он отцом моей одноклассницы, и все мы называли его «Дядь Петя». И деда Кузьму, мужа бабы Веры — мордвинки,  помню. Он  сторожил  плантации и  всегда делал нам дудки из стрелок лука а самым везучим дарил сделанные из ивовой веточки, почти деревянные, мы называли их свирелями.

Хуторские ребятишки росли сами по себе, как грибы после дождя: нас никто не опекал, не доставал нравоучениями, и мы постепенно  изучили все хуторские окрестности. С братом Шуркой выливали сусликов- ходили далеко по заснеженному насту, уже подтаявшему, прыгая по кочкам, чтобы не угодить в лужицы, образованные  оттаявшим снегом. Как нам с сестрой хотелось пойти «на сусликов»! Просились не знаю сколько времени, и однажды Шурка согласился нас взять с  собой. Был он прокудным, шкодливым, чересчур самостоятельным: его мать работала фельдшером и почти не бывала дома, и  парень был предоставлен сам себе. Сусликов он ловил и шкурки сдавал куда-то и даже на этом зарабатывал какие -то денежки. Было это на весенних каникулах,  в конце марта. Местность у хутора по ту строну моста, к Волгоградской границе быларовная: степь да степь кругом.  А вдалеке, с запада хуторок наш окружали  бугры - их мы называли «горы». И где-то там, за горами, находится хутор Чапура. Если идти на юго-запад, говорили «под Чапуркой». Хотя на самом деле до Чапуры еще там километров 10-15. Вот мы туда и пошли. Первое наше знакомство с сусликом было неудачным, в особенности  для нашего «сусликолова». Как только Шурка вылил ведерко воды в норку, суслик выглянул, а мы с сестрой заверещали по-дикому, зверек воспользовался моментом и утек — не догнать. Брат ругался на нас,  и потом отбегал от нас специально на большое расстояние, и выливал зверков, не подпуская нас и близко. Да мы уже и сами не очень жаждали встреч с грызунами. В сапожках было полно воды- как аккуратно ни ходи, а в сапоги она каким-то образом попадала. Приходилось выливать не столько сусликов, сколько  воду из сапог.Ноги стали мерзнуть, и мы заныли в два голоса. Брат разозлился и повел нас домой.

А в мае он водил нас за ландышами в третий лес. Собралась целая команда: две моих сестры, я,подруги старшей, и наши подруги. Взяли с собой «провиант» и двинули в путь. Когда шли по бугру, все было хорошо. Совсем не страшно. Рядом по правую руку белела промытым вешними водами чистым песочком по широкому руслу та самая балка, которая у хутора переходит в Обрывскую. Вода уже сбежала с наших гор, и весенний ветерок по-хозяйски осушивал песчаное днище балки. Идешь себе и идешь по узкой тропинке: ветерок обдувает, пчелки на цветочки садятся, птички поют...А когда тропинка оборвалась- здесь уже редко кто ходил, спустились вниз, стало жутковато. Русло балки сузилось  и пугало почти непроходимыми зарослями.Шурка напугал, чтобы под ноги смотрели, чтобы не наступить на змею. И с этого момента вся романтика похода испарилась. Все смолкли. И вдруг кто-то наступил на палку, она подпрыгнула, и дикий крик услышал весь третий, а может, и самый дальний лес. До сих пор все помню так, как будто было вчера. И страх наступить на змею живет во мне с того дня, никуда не исчез: когда попадаю в поле или лес, так и бьется мое заячье сердечко, учащаясь в ритме страха. Но все перекрывает в памяти тот волшебный аромат лесных ландышей, до которых мы все-таки добрались с приключениями.  Нежные их колокольчики, выглядывающие из зеленой штоки широких листиков, собранные в букет, качаются  в ритме шагов — глаз не отвести от этакой красотищи!

За школой неподалеку от моего дома было займище (заливной луг- Чир доходит в своем буйном разливе до самых первых домиков) где до сего дня встречают коров, возвращающихся  вечером с пастбища. В этом займище был устроен футбольный стадион, на котором часто проходили товарищеские матчи с соседями. На них собирался весь хутор, не избалованный многообразием развлечений. Старушки несли с собой маленькие скамеечки, а в карманах передников были жареные подсолнечные семечки. Болеть так болеть! Самые бойкие кричали:«Судью на мыло!» А мы, хуторская малышня, бегали вдоль поля, переживая за своих  солонецких игроков: нам казалось, что так мы им помогаем выиграть.

Раньше  встречать коров мы ходили на северный край хутора, за балку Обрывскую, на околицу. Приходили специально пораньше, чтобы поиграть. Собирались много детей, и было интересно поиграть « в выбивного», «в знамя», а после такой веселой беготни передохнуть на бревне, затеяв «Колечко, колечко, выйди на крылечко» или «Испорченный телефон». Рядом на другом бревнышке сидели взрослые, тоже пришедшие пораньше с тем, чтобы успеть пообщаться. Бабушки  в цветных платочках. Молодайки с грудничками в колясках. И вот стадо подходило прямо к нам,  окутывая воздух пеленой пыльного облака, пахло парным молочком, коровы от нетерпения мычали, завидев хозяек. Каждый, встретив свою буренку, шел за ней, лишь изредка подправляя ее путь, похлопывая ладошкой по широкой спине - большинство коровок знало дорогу домой. А впереди, в западной стороне хутора, за гору садилось уставшее за день солнышко. И его последние лучи светили  нам, босоножкам, будто прощаясь до завтра. День завершался дома за ужином с кружкой парного молока со свежим, испеченным бабушкой  в печи хлебушком. И вкуснее этой еды ничего не было и нет на свете.Как и нет на свете местечка лучше моего родного хуторка, который с материнской заботой  меня растил, воспитывал, напитывал любовью каждую клеточку моего существа. И эта любовь согревает меня всю жизнь!