Морошка Глава 53

            И в это самое время в палату не вошёл, а ворвался взволнованный от предстоящей встречи в халате нараспашку нынешний главный врач всего этого больничного комплекса сам Гущин Юрий Петрович.

            - Капочка, деточка, как же так, – не беря ничего во внимание, начал он, – ну почему же ты не сказала мне, что рожаешь?   

            Но в ответ потекли лишь обильные слёзы. 

            Тогда Юрий Петрович взял у плачущей Капитолинки ребёнка к себе на руки и сам, улыбаясь, растроганно сказал, утешая приёмную стрекозу. 

            - Вот и первый внучок у меня, – и приподнял над ним вверх уголок его одеяльца.

            На него уставилось крохотное, ангельского вида личико розоватого младенца.  Его зелёные глазки бусинки живо блестели, как луговые светлячки, ничего не понимая, но не испытывая страха.  Ребёнок понравился предстоящему пенсионеру.  Он сжал свои пухлые старческие губы в узкую трубочку и сладко причмокнул воздух.  В ответ на его действия малец вдруг расплылся весь, в своём туго завёрнутом одеяльном коконе, источая радость, и издал на вдохе, будто приветствовал деда, неясный звук.  Заёрзал, засучил ножками под одеяльцем.  Явно, что этот добрый дяденька понравился ему.  А радость грудничка – это, не просто, хороший признак, а очень даже замечательный!  И, как известно, предвещает в будущем успех и достижение задуманных намерений. 

            После этого владыка вверенного ему медицинского подразделения вернул матери её родимое улыбчивое чадо и присел рядом с ней на соседнюю пустующую кровать.  Ему было несколько неловко перед ней, своей воспитанницей.  И на свадьбу ею зван был – не явился, и не принял никакого участия в её первом, для неё, как и для любой, что впервые рожает, женщины, самом важном в жизни акте материнского предназначения, но и мог бы он вполне по-родственному поспособствовать в чём-то – облегчить ей, страдалице роды и само пребывание в больнице.  Знал он, что роды у его любимцы прошли без каких-либо на то осложнений и, что самое удивительное, достаточно быстро, но мог бы он и повлиять на саму степень к ней внимания и отношения со стороны того же медперсонала в роддоме.   

            - Но, чё уж об этом… – скрипела как несмазанная телега, раскаиваясь, его душа, – надо думать теперь уже всем вместе о предстоящем будущем новорождённого!

            Сидела и крепко думала и она, его повзрослевшая вагонная из санитарного состава шлёндра, пигалица.  Ей тоже было не совсем в его присутствии легко и уютно.  Могла бы и она настоять на том, чтобы пришёл он на свадьбу Петрович, хотя бы один.  Могла она и через подругу Татьяну сообщить главному врачу Гущину, что в роддоме лежит, готовится
разрешиться, и сама же при этом могла, но не сообщила ему о своей беременности. 

            - Постеснялась она, видишь ли.  Обиделась коза рогатая, – укорила Капитолинка в собственной неправедности саму себя.

            Но тут в молчаливый диалог двух по крови неродных, но очень близких людей по жизни влезла вездесущая оторва, Вовкина подружка.

            - Юрий Петрович, – начала она, – как он, наш вояка то щас чувствует себя?

            - Вояка? – встрепенулся наипервейший в городе хирург.

            - Капин муж, – уточнила прямодушная Капина подруга.

            - Да, да, да, – встал с кровати доктор Гущин, – это вы, Татьяна Владеленовна, очень даже правильно сейчас сказали, – признался ей в прошлом Капитолинкин опекун, – сейчас он и в самом деле настоящий вояка. – указал он кивком головы на распластанного повдоль кровати спящего больного, – сражается он один на один сам со своим ранением, борясь за жизнь свою, совсем того не подозревая! 

            - С кем сражается? – не восприняла врачебную метафору медсестра Раскатова.

            - Сам с собой, разумеется, – уточнил специально для неё лучший ученик и товарищ дорогого Витаминыча, – уж больно рана у него нехорошая, – сожалея, признался супруге больного главный здесь лататель покалеченных тел. 
От этих слов, тут же ворохнулась эхом, испугавшаяся мрачного исхода неокрепшая
от родов простая, обыкновенная женщина.

            - Значит, всё плохо?

            - Ну почему же сразу всё плохо, – утешил её сердобольный эскулап, – скажем так, – улыбнулся ей новоиспечённый дед, – пятьдесят на пятьдесят!

            - Это што значит пятьдесят на пятьдесят, – продолжила допытываться Капитолинка у своего приёмного радетеля о здоровье собственного мужа.

            - Вот сейчас, в данный момент, – обнял он свою в родовых конопушках любимицу внимательный прежде всего мужчина, – главный лекарь для него, для вашего папки – это его же собственный характер, – оптимистично на полном серьёзе приободрил роженицу и её ангел-хранитель, и её мужчины, – если сдаться надумает он, то может и помереть, а вот, если он надумает жить, то никакая халера его не возьмёт.  Вот так моя, дорогая девочка, –
заверил её, став опять таким родным и близким поседевший изрядно Юрий Петрович.

            - Значит, надежда всё-таки есть…

            - Надежда есть всегда, – расплылся доверительно мастер скальпельного ремесла, – главное – надо верить!

            - Я буду верить.  Мы будем верить, – поправилась мать и законная супруга.

            - Вот и хорошо! – заспешил весь в делах обременённый должностью руководитель.

            - Я тоже буду верить, – влезла белогривая Вероника.

            - Так я пойду? – направился к двери Сенькин спаситель, – у меня сейчас предстоит ещё обход впереди.  Я и так у вас тут лишнего задержался!

            - Хорошо, – улыбнулась благодарная ему Капитолинка.

            - Сюда мы с обходом, конечно, ещё заглянем, но гораздо уже позднее, – вышел вон из палаты, ссутулясь, главный врач медицинского учреждения.

            Он принял, наконец то, для себя твёрдое решение, что женушке своей больше воли никакой не даст и впредь не позволит ей решать за него.  Этот новорождённый маленький человечек, сынишка их, с незабвенным Борисом Вениаминовичем фронтового приёмыша Капитолинки стал для него дороже, чем подросший собственный  сын.  Он, конечно, сына любил, но эта замечательная кроха перевернула всю его душу.  Разве ж можно бросить то, что когда-то сам по доброй воле подобрал и приручил?  Скверно стало заматеревшему то Юрке перед светлой памятью своего учителя.  Стыдно!

            - Юрий Петрович, – вывел его из размышлений на ходу голос вновь назначенного заведующего хирургическим отделением, – пора обход начинать!

            - Да, да, – засуетился по-старчески тот, – идёмте, коллеги.  Идёмте!       
 
            А Капитолинка сидела и ждала, когда снова придёт в себя, её разлюбезный вояка – медведушко.  Время тянется, как резина, а проку нет.  Спит её милый Сеня, спит и совсем не желает просыпаться.  Подошла пора кормить малютку.

            - Мужики, – призвала соседей по палате коломенская верста, – шли бы уж вы пока на улицу погулять.  Покурите там.  Мы скоро!

            - Кто это мы? – откликнулся на призыв Михаил.

            - Моя подруга и её проголодавшийся сынишка, – ответила серьёзно ему Каланча.

            - А вы-то здесь, мадам, причём, – застрял у порога палаты бывший подводник.

            - Мамаша будет малыша кормить, а мадам их - охранять.

            - От кого охранять то? – ощерился понимающе курилка. 

            - От таких как ты, – стрельнула глазками голенастая фифа.

            - Таких как я здесь всего то один, – сделал глубокий реверанс житель хохлов, – да и тот по доброй воле курить уходит на улицу!

            - А второй? – кивнула Татьяна головой в сторону другого лежащего пациента.

            - А второй отвернётся, - последовал ответ из глубины палаты.   

            - Вот и ладно, – согласилась защитница женского целомудрия.

            И Мишка вышел, плотно прикрыв за собою дверь, а кормилица распеленала дитя и взяла голышёнка на руки.  И он тут же захныкал, требуя пищи.  Достала кормилица молча набухшую грудь и сунула ему тугой свой сосок в скривившиеся губки.  Проголодавшийся мальчонка обхватил по-хозяйски материнскую молочную тару и начал жадно, насыщаясь, её сосать, радостно причмокивая.

            - Кушай, родной мой.  Кушай, маленький.  Кушай, – ворковала довольная мать.

            - Кап! – засмеялась белокурая Каланча, – какой он жадный у тебя на еду то!

            - Весь в отца.  Сильным будет, – ответила довольная подруга.  А наевшийся едок от сиськи отвалился и начал тереть глаза, – спать захотел, – упаковывая его обратно, нежно с придыханием промурлыкала маманька, – ну спи, спи, пока папанька твой придёт в себя, –  укладывая кроху у него в ногах, умиляясь родная душа.

            - Обед! – донеслось из коридора.

            И в палату тут же вкатилась уставленная кастрюлями и прочей кухонно-столовской утварью, погромыхивая на ходу алюминиевыми ложками и вилками, специальная тележка на плохо вращающихся колёсиках.  Шустрая и усатая, как беременный таракан, маленькая и пухленькая, черноволосая с большими тёмными глазами-маслинами женщина татарочка раздатчица пищи для неходячих больных, увидев в палате свою начальницу, старшую по отделению медсестру Капитолину, радостно, будто мёду поела, запела ей свою аллилуйю.

            - Капочка!  Ты ково ж родила то, красавица? – сунулась она, было к кровати то, где спал, поджав ножонки и ручишки, принакрытый одеяльцем младенец.

            - Ты куда это, Галия? – перекрыла ей обзор Татьяна.

            - Так, поглядеть…

            - На своих гляди, а на чужих тебе пока ещё рано!

            - Чёй-то? – удивилась кухонная раздатчица.

            - Ты не православная, – пояснила ей Капитолинка, – тебе нельзя!

            - А Таньке можно? – обиделась восточного роду-племени женщина.

            - А Танька православная и подружка – своя, – ещё шире улыбнулась начальница, – сама же знаешь, Галия, что детей сорок дней после родов никому из посторонних никогда и нигде не показывают.  Так што обожди немного и увидишь!

            - Так скажи хоть кто родился то? – приняла без обид материнский довод упитанная в размерах бабёнка.

            - Мальчишка.  Сынок, - удовлетворила любопытство Капитолинка.

            - Поздравляю!

            - Спасибо!            

            - Буди своего, – согласилась буксировщица тележки с кастрюлями, что нельзя пока ей посмотреть на ребёнка, – есть ему уже давно полагается.

            - А чё там? – сунула нос в кастрюли заботливая жена.

            - Известно чё, – доложила хозяйка тележки, – на первое куриный бульон, на второе котлета с картошкой и на третье клюквенный кисель!

            - Не надо это, Галия.  Увози, – махнула ей рукой начальница, – мы ему с Танюшкой своего домашнего с мяском принесли!

            - Как прикажешь, Капочка, как прикажешь, – согласилась больничная кормилица и колченогая коляска, погромыхивая содержимым, покатилась ко второму лежащему у окна в палате больному.

            Наделив его положенным обедом, накрыв стол на тумбочке благодетельница молча покинула апартамент, а Сёма спал, наслаждаясь оздоровительным сном, словно исусик, на груди сложив по верх одеяла свои сильные руки, и дышал ровно, умиротворённо, как море в глубокий штиль. 

            - И вот ведь, вопрос, – глядя на своего бедолагу, рассуждала молча обеспокоенная супруга, – в ково он такой уродился сильный?  Отец то его вроде был, с его же слов, но по рассказам его бабушки, худосочный красавчик музыкант, еврейчик, а, значит, он большой физической силой сроду не обладал.  Тогда откуда силушка эта у Сёмки её? – задумалась, размышляя над ответом его родная половинка. 

            - От матери, похоже, взял твой муженёк прародительскую силу его деда Евгения, – подсказало ей, любящей бабе мудрое сердце. 

            - Скорее всего, – согласилась Капитолинка, – мать то его, Александра Евгеньевна и в самом деле была женщиной высокой, энергичной и для женщины достаточно физически крепкой, – пришла к выводу тревожная душа, – значит, эта могутная стать у Сёмки от неё, от его родительницы.  Жаль, что рано она умерла, а то порадовалась бы сейчас, увидев их с Сеней сынка, – незаметно осенила Капитолинка крестом себя и мальца, – надеюсь, долго он будет жить, – поставила точку молодая мамаша в своих размышлениях о будущем пока единственного своего обожаемого чада.

            Ну, а как же иначе?  Любая женщина, кто бы она не была, по своей национальной и вероисповедальной принадлежности, выстраивает всё своё будущее с опорой на сильное и надёжное плечо, на верность и защиту со стороны мужественной половины человечества, которую она выбрала для себя в спутники по долгой дороге житейских странствий, чтобы в любви и радости, в горе и беде, делить безропотно на двоих все их семейные невзгоды и отраду счастливых событий.         

          
            Давно уже остыл принесённый в литровой банке домашний бульон.  Дремала будто курочка на шестке, разомлевшая от духоты, низко склонившись на бок и вперёд головкой, роженица Капитолинка.  Посапывал тихо в углу и лежачий сосед.  Переехал уже в другую палату и новый друг Сеньки Мишаня.  И только один новорождённый мальчишечка, сжав свои игрушечные кулачки, сучил игриво босыми ножонками, взирая открыто в пустое над ним больничное белёсое пространство.  Хорошо ему, огольцу.  Тихо.  Тепло.  Радуется он, карапуз чему-то своему неизвестному для взрослых.  Лежит и лыбится во весь свой милый беззубый рот, будто Ангелов видит и общается с ними на своём, для них одних известном
языке.  Капитолинка молча дёрнулась, завалившись разом всем телом вперёд, и разлепила тяжёлые веки.  На неё во все глаза пялился счастливо расплывшись проснувшийся муж.

            - Сеня, Сёмушка мой! – припала она к нему, – как же это так произошло то?

            - Так уж случилась, – обнял он свою родимку, – сынишку обмывали.  Вот я один и припозднился малость, домой возвращаясь!

            - Вам, мужикам только бы обмывать, – отстранилась от мужа жена.

            - Святое дело, – улыбнулся кисло недавний обмыватель личного счастья.

            - То-то и вижу я святки твои, – поправила волосы супруга, – живого места ведь, нет на тебе.  Всё тело – сплошной синяк!

            - Так уж и синяк? – ощерился во весь рот Раскатов старший.

            - Да пойми ты, медведушко, – снова приникла к груди голова любимой, – у меня же  теперь за вас двоих сердце то болеть будет – разрываться!

            - За ково это, за двоих то? – прикинулся дурачком косолапка.

            - А то ты не знаешь? - расцеловала мужа соскучившаяся жена.

            - Истинный Бог, – слукавил супруг, повторив лобзание.

            - За тебя и за еашево Венечку!

            - За какова ещё Венечку?

            - А вот за этова, – приподнялась со стула жена и состоявшаяся мать и взяла на руки сына, да и подала его голыша в руки отцу, – только придерживай ему головку, Сенюшка!

            У того на глазах от ощущения своего родного живого веса, которое держал он так бережно в своих руках, проступили неподдельные слёзы. 

            - Так вот ты, какой его долгожданный первенец, – утонул карапуз в отцовских, как поварской черпак ручищах, – здравствуй сынок! – пропело сердце счастливого папаши, – здравствуй милый!  Здра-вствуй!    

            Головка светлая – чисто морошка.  Глазки – зелёные бусинки лесной росы.  Сам же весь розовый и молчит, щерится, глядя на отца, а шаловливые ручонки его так и, кажется, норовят ухватить его за отросшую на щеках жёсткую щетину, дескать я тебя, дорогой мой папаня, твой сынок, сейчас поймаю, вот тогда ты узнаешь, кто в доме будет теперь хозяин.  А Сёмкина душа окрылённая отвечает молча, что признаёт с этой минуты его сыновье по ранжиру старшинство.  Готов он счастливый и состоявшийся родитель добровольно, как и положено отцу добросовестно служить родному отроку всем сердцем и душой, оберегая и любя его незамутнённое ошибками и неумелыми огрехами защищённое детство. 

            - Побриться бы, папка, тебе, – погладила мужа по колючей стерне его ненаглядная, – а то уж больно ты похож на Паню-Дёмича!

            - А ты то откуда знаешь про нево? – удивился больнушка.

            - Да не зна про нево ничево, – отмахнулась Капитолинка, – люди сказывали!

            - Чё сказывали то?

            - Да то и сказывали, што уж больно обросший он был постоянно всегда!

            - А об чём это у вас, у людей разговор то был? – заинтересовался вдруг не человек, а подранок.

            - Да так, по бабски, – улыбнулась его сладкая ягодка.

            - И всё же, Капулечка?

            - Да пожалилась как-то одна у нас, в нашей палате, когда у неё спросили, пошто это она так сильно заикается?  Она и призналась, што видела в детстве этого Паню то Дёмича и сильно испугалась его, когда он обросший, как ходячая копна хотел её, девочку угостить в замусоленном от времени фантике дешёвой карамелькой.

            - А ну-ка сними, ягодка, с меня мой медальон, – попросил свою сладкую Морошку на больничной вахте лежащий матрос.

            - Зачем? – удивилась перемене подурневшая немного с виду Кнопка.

            - Сними, сними, - потребовал мягко он.

            Осторожно, чтобы не задеть дитя, выудила пигалица старый пятак с груди у мужа и  перекинула через голову шнурок, на котором тот болтался.

            - Чё теперь?

            - Одень на мальчонку!

            - Ты хотел сказать на Венюшку?

            - Почему на Венюшку то?

            - Тебе, чё ж не нравится это имя?

            - Имя как имя, – глядя на своё сокровище, улыбнулся родитель, – но только мне бы хотелось совсем другое!

            - Какое, милый? - прикусила губы Капа.

            - Санька.  Санечка.  Александр, - признался ей отец.

            - В честь матери, што ли?

            - Ага в неё, - кивнул соглашаясь родитель.

            - Значит, Сашенькой и запишем, – согласилась быстро послушная жена, – Алькой будет!

            Её покрытое веснушками немного изменившееся милое личико, источало скрытое разочарование.  Но против воли больного мужа его вторая половина не пошла. 

            - Тебе я вижу не по душе это имячко, Капа? – уловил отче материнский пессимизм. 

            - Ну отчево же, – изобразила радостную улыбку та, – Александр Семёнович звучит очень даже красиво, – вернула Капитолинка обратно мужу его пятак, так и не надев оный на слабую шейку первенца.

            А новорожденный Александр Семёнович, суча ножками и широко улыбаясь, вдруг открыл свой махонький крантик и давай без всякого зазрения совести поливать сверху из него, сидя на руках у маменьки, своего родимого больного батюшку, лицо которого молча от счастья, радостно, как полуденное солнце сияло, заполнив собой всё пространство этой  больничной палаты.  Захлебнувшегося в восторге раненого родителя, распирало большое, непомерное торжество, как бы поощряя это естественное действие своего любимого, но и
пока ещё немощного потомка.

            - Давай, сынок!  Давай, – засмеялся Сенька, забрав его у матери и нежно подняв его высоко над собой своё родное и обожаемое чадо, – окропи своим нектаром новую жизнь и новое время, – приветствовал он это обычное для ребёнка действие, – давай, наяривай и не боись, сынуля ты мой Алька.  Давай прудень на папку, дорогой ты мой сын и дорогой мой наследник и счастье завтрашнего дня, штоба он побыстрее у тебя набрался сил и покинул эту медицинскую богадельню.  Давай!

            И мальчонка выдал ему, по полной опроставшись.  С той поры они стали в семье с Капитолинкой называть своего первенца Санечку, Александра счастливые отец с матерью сокращённо, на седьмом небе живущие оба родителя, ласково Алька.
            (Конец,  Впереди том 2)