Часть 4 Император иллюзий Глава 21 Цена триумфа

Глава 21

ЦЕНА  ТРИУМФА

Stat sua cuique dies.
Каждому назначен его день.


I.

Сон снова ускользал от него. В последние месяцы это случалось все чаще и чаще. Теперь-то он точно знал, для чего боги даровали людям сны. Чтобы уходить в навеваемые сновидениями грезы, бежать прочь от полной суеты, грязи и тягот действительности, бежать туда, где светло, где дышится так вольно, что тело становится невесомым и готово воспарить под самые облака. Но, увы, такие радостные сновидения даруются не всегда и не всем, однако еще хуже, когда сон не приходит вовсе. В подобные ночи человек вынужден вновь и вновь возвращаться к неуютным мыслям и событиям дня минувшего.
С тех пор, как его стали донимать ночные боли, Цезарь под благовидным предлогом необходимости работы над новыми законопроектами окончательно переселился в таблиний, поставив рядом с письменным столом свое жесткое походное ложе. Кальпурния не возражала. Может быть, где-то в глубине души она решила, что муж охладел к ней, к ее стареющей коже и к утратившим былую упругость женским прелестям. Тем не менее, она не намекнула Гаю Юлию об этом ни единым словом, жестом или выражением своего спокойно-заботливого взгляда, того взгляда, который ему с большим трудом, но все же удалось обмануть.
О том, что в его теле поселился дикий, требовавший себе ежедневную жертву зверь, не догадывался никто, даже верный Корнелий. Правда, с некоторых пор старому слуге приходилось еще тяжелее, чем самому Цезарю. Септимий похудел и превратился в сплошной, наполненный жидкостью живот, из которого навещавший больного по просьбе императора Спуринна каждый раз выпускал по нескольку чашек мутноватой, белесой жидкости.
Леонидас пытался осмотреть и своего друга, однако Гаю Юлий отнекивался от его просьб под любым благовидным предлогом, и, в конце концов, фракиец оставил все эти бесплодные попытки.    
- Каждый сам выбирает свою судьбу! – грустно сказал он после очередной неудачи.
- И тут ты совершенно прав, - улыбнулся в ответ Цезарь. – Вот видишь, бывают случаи, когда перестаем спорить и ссориться даже мы с тобой.
Со времени этого разговора прошло больше месяца, и почти каждую ночь император сидел за столом, делая вид, что работает, чтобы забыться под утро несколькими часами беспокойной дремоты, все-таки дававшей ему возможность выглядеть бодрым и энергичным в течение всего следующего дня. Как ни странно, но с приходом новой болезни без следа растаял его детский недуг. Черное небытие покинуло сознание Гая Юлия раз и навсегда, покинуло, даже не попрощавшись, без боя сдав свои позиции куда более сильному сопернику.
Цезарь машинально провел рукой по животу. Он всячески старался не делать этого, однако ладонь сама тянулась к больному месту, пытаясь облегчить страдания прикосновением прохладной старческой кожи. Бугристый комок под ней увеличивался с каждым месяцем. Сначала он давал о себе знать только тяжестью, потом отвращением к мясной пище, а затем и позывами рвоты, приведшими к тому, что Цезарь стал есть очень мало, сведя свой рацион к молоку с медом и хлебу с небольшим количеством овощей и фруктов.
- Вот видишь, - смеясь, говорил он Кальпурнии, – я становлюсь все более и более выгодным мужем. Я не тревожу твой сон своим храпом, не требую изысков в еде, не настаиваю на столь неприятной женщинам твоего возраста интимной близости.
- Да, любимый, - отгоняя тревожные мысли, в тон ему отвечала жена, – еще немного и ты достигнешь непогрешимости небожителей.
Но наступила пора, когда его болезнь на смену дневной тяжести в животе привела с собой ночные боли, сильные, подчас нестерпимые настолько, что приходилось стискивать зубы, чтобы не дать вырваться сквозь них ни одному стону и уж тем более вскрику. В такие ночи Гай Юлий прогонял боль мыслями.
Что и говорить, ночная пора – рай для мыслителей. Тишина ночи дает размышлениям отряхнуть с себя ненужную суматоху дней; она кристаллизует мысль, оттачивая ее, превращая в бриллианты, самой, что ни на есть, чистой воды. Черные бриллианты.
Глядя в скопившийся по углам сумрак, он думал о том, что добился в жизни всего, поднялся на самые недосягаемые высоты политики, стал первым из первых. Теперь он мог просто наблюдать копошащийся внизу людской муравейник, мог приказать ему двигаться в любом направлении, мог раздавить любое не понравившееся ему насекомое. Теперь маленький мальчик из Субурры мог позволить себе все.
Оценивал ли он свое положение с позиции счастья? Вряд ли. Цезарь прекрасно осознавал эфемерность данного понятия. Счастье – идеал, недосягаемый идеал, придуманный бесчисленным множеством глупцов. Счастья не существует. Оно – самая обыкновенная иллюзия. Как, впрочем, и многое из того, что нас окружает.
Власть? Он, император, – носитель верховной власти в стране, управляющей практически всем миром. Увы, на вершине власти холодно и пустынно. Только с трудом вскарабкавшись на этот «горный пик», начинаешь ощущать на нем всю огромную тяжесть давящей на тебя ответственности. Нищему легко страдать лишь за свои поступки, он не является объектом зависти и не нужен никому кроме самого себя. Властелин же отвечает за действия и судьбы сотен тысяч подданных, его критикуют, ему завидуют, против него плетут интриги и козни; он заложник множества совершенно не управляемых обстоятельств. Он – раб, раб, над которым куда больше власти имеет одна крошечная, поселившаяся в его организме опухоль. Следовательно, власть – иллюзия.
Любовь? Он любил многих: Корнелия, Лидия, Сервилия, Кальпурния; наверное, и Коссуция, и Тертулла, и Брикста. Упомнишь ли их всех?! Однако он помнил, помнил почти каждое слово, каждый жест, каждое прикосновение. Его память сберегла все в целости и сохранности. Где они теперь? Кто-то умер (как же тяжело переживать смерть близких тебе людей!), кто-то отдалился и замер на расстоянии, чье-то чувство переросло в банальную привычку, утратив остроту и свежесть, но сохранив налет нежности и привязанность, удесятеренную обязательствами и страхом остаться в одиночестве. Вечная любовь? Смешно! Кратковременный всплеск и очередная иллюзия. Даже сыновняя и отцовская любовь. Всепоглощающее время притупляет любые сильные поначалу чувства. Любовь – иллюзия.
Дружба? Детская, непосредственная, бескорыстная. Леонидас? Жизнь развела их так далеко, чуть ли не в противоположные стороны. Они видятся лишь по необходимости, однако держатся за свою дружбу как утопающий за спасительную соломинку, боясь потерять последние ориентиры, по которым строят свое собственное существование. Корнелий? Верный пес. Их дружбу замешала ненависть к Сулле и месть. Неплохая закваска. Септимий всегда был готов пожертвовать ради Гая Юлия жизнью, ибо не имевший привязанностей легионер определил императора своим единственным кумиром, а Цезарь всегда относился к верному слуге с некоей принимающей положение вещей жалостью. Красс? Хитрый, расчетливый, никогда не упускавший собственной выгоды друг. Верный, не исключено, что наиболее верный из всех, потому что дружба, основанная на деньгах, дружба должника и кредитора - самая крепкая и стойкая дружба. Вот и все его друзья. Ах, нет. Оставался еще друг-враг Помпей. Сначала оба просто ненавидели друг друга, потом соревновались, потом дружили, а потом Гней Публий стал бояться его. Конец истории известен. Дружба – очередная иллюзия.
Итак, счастье, власть, любовь, дружба, что еще ценного он не вспомнил в эту ночь? Пожалуй, все. Итог? Он действительно - император иллюзий! Мог ли он поступить иначе, иначе построить жизнь, свою и окружающих его людей, дать событиям развиваться в другом русле?
Цезарь потер ладонью живот, снова ощутив пульсирующий болью бугристый комок под кожей, и ответил вслух:
- Нет!
Он не мог поступить иначе. Все будет так, как должно быть. Если бы было по-другому, тогда бы это был не Цезарь, а совершенно другой человек.
Тогда что остается? Остается подвести итоги и расставить по местам действующих лиц последнего акта пьесы под названием «Жизнь Гая Юлия Цезаря - императора иллюзий».
 Марк Туллий Цицерон. Несчастный человек. Достоин жалости. Только что похоронил умершую после родов дочь. Один из тех, кто подобно Помпею пытался сравняться с Цезарем в популярности и славе. Политика, литература, любовные приключения – и нигде, абсолютно нигде он не сумел соперничать с императором достойно. Опустился до мелких интриг, метался из одного лагеря в другой, предавая своих и чужих и зарабатывая презрение обеих сторон. Вождь «карманной» партии без всякой надежды на ее победу. Жертва на заклание. После его, Гая Юлия, смерти оратору долго не протянуть. Ему бы молиться за долгожительство Цезаря, а он, глупец, постоянно ищет возможности укоротить жизнь своего благодетеля.
Марк Юний Брут. Такой же неврастеник, как и его дядя Катон. Внушаемая личность, оглупленная Цицероном до помешательства. Бедная Сервилия! Увы, ей все же придется оплакивать своего единственного сына и, наверное, достаточно скоро. Среди тех, кто поддерживает устремления Марка Юния стать вторым Брутом Великим, жаль лишь нескольких человек, например, Гая Требония (обижен тем, что консулом выдвинули не его, а Марка Антония, а мог бы набраться терпения и подождать год-другой). Остальные - недобитые и прощенные им, Цезарем, помпеянцы. Что ж, на какое-то время все они станут «героями», хотя бы в своих собственных глазах, хотя бы до тех пор, пока их не закроет смерть.
Марк Антоний. Недостойный отпрыск достойного рода. Тщеславен, по-житейски хитер, злопамятен и мстителен, хороший полководец и воин, слабый политик. К тому же игрушка в руках не менее амбициозной Клеопатры. Эта парочка стоит друг друга, и они еще покажут себя. Антоний, конечно, будет претендовать на власть после его, Гая Юлия, смерти. И не без оснований. Марк – одна из двух главных фигур. Правда, можно ли считать главной фигурой Октавиана - его нынешнего и будущего противника?
Гай Юлий Цезарь Октавиан. Его наследник и преемник всех его начинаний. Девятнадцатилетний юноша, почти еще мальчик. Немного горячий, но умный. Сумеет ли он захватить власть, если не удастся передать ему бразды правления по наследству? А если удастся, то сможет ли удержать главенство в государстве перед лицом стольких противников? И каким оно будет, в конце концов, это государство? Каким будет Рим после смерти Цезаря?
- Не все ли тебе равно? – и снова вопрос невольно прозвучал вслух.
- Нет, не все равно! – ответил он сам себе. – Мне отнюдь не все равно, чем закончится труд моей жизни. Пускай, мои дни уже сочтены, но я должен сделать так, чтобы власть перешла в руки достойного; того, кто укрепит позиции Рима, кто создаст Великий Рим, Великую римскую империю! Жизнь одного человека, каким бы значительным он ни был, может напоминать собой иллюзию, однако жизнь страны, нации, народа – никогда! Колесо истории вертится независимо от воли одиночек. Одиночка не в силах выправить направление пути, но вполне в состоянии смазать ось или подровнять колею для того, чтобы колесо катилось ровнее.

*    *    *

В начале февраля он пригласил всех, кого считал нужным видеть, на ужин. Сила и цвет сената, сила и цвет нации: Марк Эмилий Лепид, Луций Корнелий Бальб, Марк Теренций Варрон, Публий Сервилий Ватия, Луций Кальпурний Пизон, Гай Каниний Ребил, Гай Саллюстий Крисп, Гай Азиний Поллион и другие.
Ели, не торопясь, под неспешные разговоры, ели и гадали о причине неожиданного и довольно таинственного приглашения: Цезарь звал каждого лично и просил при этом, не распространятся о предстоящем визите к нему.
Наконец, трапеза завершилась. Все перешли в таблиний, где кресла стояли вдоль стен. Подле каждого из них находился маленький столик с вином и двумя камнями для голосования: черным и белым.
Гай Юлий не стал долго испытывать терпение приглашенных.
- Друзья, ибо время показало, что каждого из присутствующих здесь я по праву могу назвать своим другом, друзья мои, мы спокойно управляем Римом меньше года, а сделали так много и для города, и для его народа, и для всей нашей Отчизны! Не стану перечислять то, что всем вам известно не хуже меня; скажу лишь избитую фразу: жизнь любого человека конечна.
Он сделал паузу, во время которой долго тер лоб, словно собираясь с мыслями; настолько долго, что Поллион не выдержал первым:
- О чем ты, Цезарь? 
- Сейчас, сейчас, - ладонь императора невольно скользнула к животу, но тут же возвратилась на подлокотник кресла. – Так вот! Тонкая линия жизни может оборваться в любое мгновение. Пока я был молод и глуп, я не задумывался об этом. В то время я находился в самом начале своего пути, еще ничего не приобрел, и мне нечего было терять. Однако с каждым годом, с каждым шагом на политическом поприще, с каждой своей военной победой, с каждым законопроектом я все больше и больше понимал: боги не зря дали мне шанс послужить Риму. И теперь уже нельзя утратить то, что завоевано с таким трудом! Мы с вами просто не имеем права дать погибнуть росткам нового, щедро политым кровью гражданских междоусобиц! Пока я жив этого, конечно, не произойдет, но ведь и я смертен. Болезнь, кинжал убийцы, несчастный случай – арсенал смерти слишком велик и непредсказуем….
- Не говори так, император! – одновременно подали голоса Крисп и Ребил. – Живи долго! Живи вечно!
- Вечно не живет никто, - покачал головой Гай Юлий. – Никто, кроме богов, но я не бог.
- Для нас ты больше, чем бог! – выкрикнул со своего места Поллион.
- Спасибо, Азиний, но речь пойдет не об этом.
- Тогда не томи нас, Цезарь, - в спокойном голосе Бальба чувствовалось охватившее всех напряжение, а император снова замолчал. Гай Юлий был готов кричать от боли, но сдерживал себя, продолжая улыбаться, и лишь капли пота, проступившие на его побелевшем лице, свидетельствовали об испытываемых им трудностях, которые каждый отнес на долю заполонившего умы общего волнения.
- Так вот, - продолжил, справившись с собой, хозяин, – надеюсь, вы прекрасно понимаете, что в случае моей смерти удержать власть и порядок на столь большом пространстве, которым владеет Рим, способно лишь единовластие. Причем не просто власть одного человека, а власть, передаваемая от единомышленника к единомышленнику.
- Ты говоришь о наследовании? – осторожно задал вопрос Пизон.
- Да, и об этом тоже.
- Но тогда это – монархия! – высказался Лепид.
- Да, это монархия, хотя для подобной формы правления можно подобрать и более благозвучные названия, например наследственная пожизненная диктатура. Суть не в этом. Суть в том, я уверен: время республики кануло в Лету, и колесо истории не повернуть вспять. Чтобы Рим жил, жил и креп, оставаясь мощной державой, необходимо сосредоточить бразды правления в одних руках. И когда эти руки одряхлеют или похолодеют раньше положенного срока, власть должна перейти к достойному продолжить начатое дело наследнику. Я буду добиваться этого, до последнего своего вздоха, буду, чего бы это мне ни стоило! Вы слышите меня?!
- Мы слышим, Цезарь, - ответил за всех Бальб.
- А раз так, я хочу, чтобы сегодня каждый из вас присягнул на верность мне и моему преемнику. Я не неволю вас. Римские граждане свободны в своем выборе. У каждого на столе лежит по два камня: белый – «за», черный – «против». Кувшин для голосования – на моем столе. Каждый опустит в него только один камень, а другой унесет с собой. Тайна голосования будет соблюдена, и в то же время я буду твердо знать, могу ли я положиться на разум, честность и преданность лучших людей Рима. Если «да», то чтобы ни случилось дальше, я буду спокоен за грядущее своей Родины. Если же «нет», тогда мне придется искать другие пути и других людей для исполнения изложенных мною планов!
- Не горячись, Гай Юлий, - финансист окончательно взял дальнейший ход событий в рамки холодного и трезвого расчета,– мы выслушали тебя и не возражали при этом, однако даже нам нужны веские доводы. Изложи их.
Едва заметно поморщившись от боли, император встал с кресла и выпрямился во весь рост. Худоба сделала его более высоким; казалось, он буквально нависал над каждым из сидящих вдоль стен сенаторов. От его раздражения и взволнованности не осталось и следа. Цезарь заговорил совершенно спокойно.
- Доводов у меня два. Всего лишь два, Луций Корнелий - это Антоний и Октавиан. Только они способны сегодня взять власть и удержать ее в своих руках. Во-первых, оба богаты. Во-вторых, у обоих достаточно авторитета в войсках. В-третьих, за обоими может пойти народ; правда, Антония плебс знает больше, зато за Октавианом имя рода Юлиев, а это, согласитесь, не так уж мало. Выбор, конечно, есть, но выбор ли? Вспомните, как Марк Антоний управлял Римом в мое отсутствие, а ведь он не был тогда полновластным владыкой. А потому, если вы хотите стабильности и спокойствия себе и государству, господа сенаторы, поддержите Октавиана.
- Но ведь он еще так юн! – развел руками Лепид.
- Этот юноша, Марк Эмилий, достаточно умен, а еще он хладнокровен, а еще он умеет слушать то, что ему говорят, хорошо отсеивая правду ото лжи. Поверьте, я знаю, что говорю. И еще. Октавиану достанутся практически все мои деньги. С таким капиталом можно удержать и сенат, и народ, и армию. О какой сумме идет речь, Луций Корнелий? - обратился Цезарь к Бальбу.
- Если сложить деньги всех банкирских домов Рима и добавить к нему сокровища эрария, то и тогда твое наследство составит больше седьмой части наличности, доставшейся Риму от покоренных им стран и народов!
На мгновение в таблинии воцарилась полная тишина.
- Деньги решают все, если не все, то очень и очень многое, - завершил свою речь Гай Юлий. – Поддержите Октавиана! Лепид, и ты, Пизон! Ваш авторитет в сенате просто бесценен! Каниний, Поллион, Крисп! За вами армия! Бальб! К твоему мнению прислушиваются все финансисты государства! Так используйте все это, сделайте ставку на Гая Юлия Цезаря Октавиана, и вы не прогадаете!
Обессиленный и опустошенный, он рухнул в кресло, прикрыв лицо ладонью.
Цезарь не видел, как приглашенные на тайную встречу сенаторы один за другим брали камни для голосования, вставали со своих мест и шли к его столику, опуская в кувшин знаки проявления своего голоса. Император даже не заметил, как гости тихо покинули его дом. Он не слышал ни их негромких разговоров, ни приглушенных шагов.
Очнувшись, Гай Юлий различил вокруг себя пустоту, его не посмели тревожить ни Кальпурния, ни Корнелий, ни тем более кто-либо из домашних. Не вставая, он повернул кувшин кверху дном, аккуратно высыпал камешки и пересчитал их. Тридцать семь белых и ни одного черного камня! Цезарь выиграл свою последнюю битву, но даже и не думал складывать руки.


II.

Уже через два дня он восстановил разрушенные после Фарсал статуи Помпея, одновременно поставив на форуме собственную статую. И все бы ничего, только его изображение будто невзначай оказалось в одном ряду с изваяниями семи римских царей. Народ воспринял это совершенно спокойно, мало того, закормленный бесплатными подачками и убаюканный множеством развлечений, он все так же рукоплескал при каждом появлении Гая Юлия на публике.
Ночь спустя на голове статуи императора появился золотой царский венок. Кто водрузил его на охраняемой площади, оставалось загадкой, поговаривали даже о божественном провидении, однако плебс хлопал в ладоши, будто обрадованный неожиданному и интересному зрелищу ребенок. Впрочем, овации последовали и тогда, когда по распоряжению трибунов Флавия и Марулла венок сняли с головы статуи и передали на хранение в государственную сокровищницу.
Цезарь отреагировал на произошедшее несколько иначе. Обвинив «свободолюбивых» трибунов в оскорблении божественной воли и осквернении святынь, он посадил обоих под домашний арест, запретив появляться в сенате и на людях, и, следовательно, лишив их возможности исполнять свои обязанности. На этот раз рукоплесканий не было, тем не менее, судьба трибунов оказалась народу глубоко безразличной. О времена! О нравы! Десять лет назад подобное самоуправство привело бы, по меньшей мере, к одному маленькому бунту.

*    *    *

Еще через неделю по Риму поползли упорные слухи о готовящемся парфянском походе. И почему бы нет? Уже давно пора было отомстить за смерть Красса  и гибель римской армии. К тому же сокровища баснословно богатой Парфии тревожили умы обывателей не меньше предстоящих гладиаторских игр.
Император организовал набор добровольцев и приказал коллегии жрецов ознакомиться с хранившимися в знаменитых «книгах сивиллы» предсказаниями. К восторгу одних, настороженности и разочарованию других оказалось, что мудрые тексты содержат однозначную трактовку возможных событий в противостоянии с парфянским царством: одолеть Парфию сумеет только царь Рима!

*    *    *

Наиболее яркой демонстрацией намерений Гая Юлия явилась попытка консула Антония увенчать голову императора царской диадемой на очередных февральских празднествах - Луперкалиях. В разыгранном спектакле Цезарь отверг предложенный знак отличия. Он уловил настроение толпы и опять сорвал бурю оваций своей «приверженностью демократии». Марк Антоний предпринял еще одну попытку, и снова Гай Юлий отверг ее с плохо скрываемой досадой. Он не хотел давить на плебс, не хотел, чтобы поворотное в судьбе страны решение было привнесено на остриях солдатских гладиусов и в потоках пролившейся крови. Закон, только закон! Все должно быть по закону!
Несостоявшуюся коронацию он компенсировал в сенате, заставив государственных мужей принести клятву на верность своему «гению» и своему роду. Процедура в только что построенном храме Венеры-прародительницы проходила в полном молчании, однако не возразил никто. Никто не возразил и тогда, когда день спустя императору даровали трибунскую неприкосновенность. Отныне каждый, поднявший на Цезаря руку, считался государственным преступником!

*    *    *

Развитая им бурная деятельность, отвлекла от болей. Казалось, болезнь отступила, отступила настолько, что Гай Юлий мог свободно встречаться с людьми, говорить и даже принимать пищу.
Беседуя в эти дни с Октавианом, император намечал план действий на случай своей смерти и давал последние наставления.
- Отец, ты делаешь это так, будто завтра тебя на самом деле не станет! - взволнованно сказал ему приемный сын.
- На все воля богов, мой мальчик. Сегодня ты еще ходишь и дышишь, а завтра можешь лежать на погребальном костре. Лучше приготовиться ко всему заранее, если, конечно, для этого есть возможность. У нас с тобой она есть.
В военном плане Цезарь был совершенно спокоен. Губернаторами провинций были назначены верные ему люди; расквартированные в Италии легионы знали Октавиана не хуже, чем Антония, а участие в трех кампаниях (Азиатской, Африканской и Испанской) обеспечивало его преемнику верность вождей покоренных Римом племен и народов.
- В финансовых вопросах слушайся Бальба. Он не посоветует ничего лишнего и не сделает ничего во вред тебе. Доверяй ему так же, как мне. Следи за тем, чтобы солдаты исправно получали свое жалование, всегда мани их предстоящими успехами и трофеями, но никогда не отдавай сверх положенного по заслугам. Человека легко разбаловать, легионера особенно, а ведь в отличие от простого римлянина у него в руках меч.
- В политике опирайся на Лепида. Сегодня он контролирует всех римских стражников, все пожарные команды и все гладиаторские группировки. Он обеспечит порядок в городе. Смело рассчитывай на его опыт.
- Разобраться с сенатом тебе поможет Пизон. Он - принцепс сената и почти что твой родственник. В курии опасайся только Цицерона. Остальные политически глупы и несдержанны на язык, а хитрый лис вынашивает свои замыслы тайно и осторожно. Если Марк Антоний захочет расправиться с оратором, не препятствуй, однако сделай все, чтобы твои руки остались чисты, как белый снег. Не пачкай их без дела в чужой крови.
- Учить тебя быть внимательным по отношению к Антонию, думаю, не следует. Ты и сам прекрасно понимаешь – это твой самый главный противник, твой Гней Публий Помпей. Он и его злой гений - Клеопатра. Играй с ними столько, сколько сможешь, играй, пока не почувствуешь в себе достаточно силы, а потом убей. Другого не дано, ведь Антония не исправить никогда.
- И последняя просьба, сынок, - Цезарь обнял Октавиана за плечи. – Она личного характера. Позаботься о Кальпурнии. Сделай так, чтобы она не знала никаких забот. Она настоящая римская матрона, и прекрасная жена. Еще - о старике Корнелии, ему осталось совсем немного. Устрой Септимию достойные похороны. Мне очень хотелось бы, чтобы, рано или поздно, но возле тебя появился такой же Корнелий, которому ты мог бы доверить свою спину. А вообще-то, верь только себе, имей поменьше друзей, прислушивайся к людям, но помни, что они всегда могут обмануть, и сознательно расти своего преемника, того, кому ты когда-нибудь непременно вручишь власть над сильным и свободным Римом!

*    *    *

- Я многое знаю о тайных собраниях женщин, - с улыбкой расчесывая перед сном волосы, сказала мужу Порция, – но что-то не помню, чтобы в Риме устраивались тайные встречи мужчин.
- Ты о чем? – встревожено приподнялся на ложе Брут.
- О тебе, Марк, о тебе и о твоих друзьях, с которыми вы собираетесь у нас в доме чуть ли не каждый вечер, выставляете охрану у дверей и следите, чтобы из таблиния не вылетело не то чтобы единого слова, но да же звука. Жене хотелось бы знать, чем занят ее муж в последнее время.
- В мире существует многое, не предназначенное для женских ушей.
- Что, например?
- Например, политика.
- Политика заговора? – дочь Катона была отнюдь не глупа.
- Не говори о том, чего не знаешь! – внезапно рассердился Брут. – И не требуй от меня рассказать то, о чем тебе лучше не знать! Я не желаю, чтобы сон моей любимой стал беспокойным и прерывистым, и уж тем более не хочу, чтобы кто-либо подверг ее унизительной процедуре допроса: женщины слишком хрупкие существа, они ломаются очень быстро и выбалтывают много лишнего.
Лицо Порции вспыхнуло краской гнева, однако она сдержалась, прикусив губу, завершила вечерний туалет, после чего сбросила тунику и скользнула обнаженным телом под одеяло. Возбужденный молчаливым негодованием жены Марк Юний попытался овладеть ею, на что получил категорический отказ. Огонек масляной лампы погас, и отвернувшиеся друг от друга супруги остались один на один со своими мыслями.
В свете наступившего утра Брут попытался встать, но ощутил вдруг сдерживающее прикосновение Порции. Женщина откинула покрывало, предоставив мужу лицезреть обнаженное тело во всей его красе. Марк Юний вздрогнул. Из бедра жены торчала серебряная заколка для волос. Было очевидно, что вытекшая из раны струйка крови запеклась достаточно давно.   
- Я вонзила ее себе в тело, как только ты заснул, - спокойно пояснила Порция, так же спокойно вынимая узкий стилет. Из глубокого отверстия, пачкая простыни, снова полилась кровь, однако женщина не обратила на это никакого внимания.
- Зачем ты это сделала?!
- Муж мой, если я могла смолчать при подобном, не потревожив твой сон ни единым вздохом или стоном, так неужели ты сомневаешься, что я сумею сохранить в тайне то, чем захочет поделиться со мной мой повелитель?!
И Брут сдался.
- Нас двадцать четыре. Мы решили, что пора положить конец разрушению республики и надругательству над свободой. Диктатор заслуживает только одного – смерти! Иначе его не остановить. Марк Туллий тоже за подобное развитие событий. Все уже решено. Мы обговариваем детали действий после убийства Цезаря.
При слове «убийство» на лице Порции появилась торжествующая улыбка:
- И наконец-то месть свершится!
- В любом случае, это будет торжеством справедливости! – с пафосом заявил Марк Юний.
- Вы уверены, что учли все необходимое? – с тревогой в голосе спросила дочь Катона (ох, уж эти мужчины: вечно парят в своих мечтаниях, а когда доходит до дела, выясняется, что они позабыли о какой-нибудь совсем малозначительной детали, которая сводит на нет все их планы и устремления).
- Мы проговорили обо всем, и не один раз. На сегодня существует лишь одно возможное препятствие – это Антоний. Неизвестно, как поведет себя второй консул после смерти первого. Тем не менее, вчера мы договорились, что Требоний осторожно прощупает Марка, и лишь тогда мы наметим дату возмездия.

*    *    *

Гай Требоний задержал Антония сразу после очередного заседания сената.
- Есть разговор, Марк, - без обиняков заговорил Требоний. Оба были легатами Цезаря, оба хорошо знали друг друга и оба не нуждались в долгих предисловиях.
- Говори.
- Что будет делать консул Антоний, если что-либо случится с консулом Цезарем?
- Не говори загадками, Гай.
- И все же, Марк?
- Консул поведет себя так, как того потребуют обстоятельства.
- То есть?
- То есть, сделает все, чтобы удержать порядок в Риме и в республике.
- В республике? Ты сказал в республике, Марк?
- Что тебя удивляет? По-моему, мы не в Египте, не в Понте и не в Иудее. Наше государство, если ты, конечно, не забыл, - республика.
- Пока - да, но некоторые хотят сделать государственный строй другим.
- Мне об этом ничего не известно, - не моргнув глазом, ответил Антоний.
- Марк, а что если кто-нибудь поднимет руку на тех, кому так хочется низвергнуть демократию? Что в этом случае станет делать консул Антоний?
- В этом случае консул Антоний будет делать то, что ему и положено - защищать демократию. Ты удовлетворен, Гай?
- Именно это я и хотел от тебя услышать, Марк, - Требоний весело похлопал собеседника по плечу и добавил. – Следующее заседание сената намечено на пятнадцатое марта. Можно мы продолжим сегодняшнюю беседу? Я задержу тебя перед началом заседания. Всего на несколько минут. Тебе ведь не обязательно входит в курию вместе с Цезарем?
- Всегда к твоим услугам, Гай, - пожал плечами Антоний.

*    *    *

- У тебя на сборы не больше суток! – взволнованно выпалил Марк, входя в царские покои.
- Что случилось? – на лице Клеопатры не дрогнул ни единый мускул.
- Они наметили убийство на пятнадцатое марта. Осталось только три дня. Сразу же после смерти Цезаря в Риме начнется невообразимый хаос, в гуще которого может произойти все что угодно. Я не хочу, чтобы с головы моей богини упал хотя бы один волосок. Особенно теперь, когда ее лоно носит в себе нашего ребенка, - Антоний присел на ложе, на котором нежилась царица, и ласково погладил ее чуть округлившийся живот, – нашего мальчика, нашего будущего сына.
- Но если я покину Рим, Гай Юлий может заподозрить неладное.
- Ему сейчас явно не до этого. Он охвачен своей идеей установления в Риме царской власти и думает лишь об одном. «Бедняжка» даже похудел от своих неустанных мыслей.
- Цезарь весьма артистичен. С ним никогда нельзя быть уверенным до конца ни в чем, если, конечно, он не дал тебе своего пресловутого «слова Цезаря».
- Я всегда могу сказать, что отправил тебя посмотреть одну из своих загородных вилл. Времени проверить мои слова у него уже не будет.
- Зато он сможет проверить место моего нынешнего обитания, и если найдет его опустевшим, то поймет многое, очень многое.
- Кто говорит об опустевшем дворце?! Оставишь свою свиту здесь. Отправишься в сопровождении одной - двух рабынь и верных мне людей. Через день будешь в Остии, а оттуда рукой подать до Сицилии  и до самого Египта. Жди меня в Александрии, чтобы ни случилось.
- Хорошо, если все пройдет, как задумано.
- Все именно так и будет. Цезарь обречен.
- Что ж, тогда подобно Пенелопе я стану жить ожиданием своего Одиссея. А пока давай займемся любовью, мой герой. Кто знает, как долго нам придется находиться вдали друг от друга; надеюсь, что не двадцать лет!


III.

13 марта.
- Септимий совсем плох, думаю, до конца этой недели он не дотянет, - Спуринна выглядел озабоченным и усталым.
- Что ж, по крайней мере, я успею его похоронить, - с печалью в голосе кивнул головой Цезарь.
- Тебе тоже следует опасаться, - фракиец остался стоять в дверях таблиния, отказавшись от предложенного ему в кресле места. – Должен тебя предупредить. Позавчера я в очередной раз прибег к фессалийским гаданиям: ты должен умереть с наступлением мартовских ид.
- Так скоро?!
- Это говорят гадания. И еще они говорят, что ты умрешь от чужих рук.
- Не новость, - махнул рукой Гай Юлий. – Однако не думал, что все произойдет настолько быстро, - повторил он.
- Если ты примешь необходимые меры, то можешь попытаться перехитрить судьбу и продлить бег своей жизни, - добавил Спуринна. – Такое случалось, по крайней мере, раньше.
- А стоит ли, Леонидас?
- Тебе виднее.
- Тогда не стоит, - ответил другу грустной улыбкой император. – Зачем отдалять избавление.
- Избавление от чего?
- От жизни, Леонидас, от жизни. Я устал жить.
- Это заметно. Сегодня я тороплюсь к другим больным, но обязательно зайду завтра. А ты все же подумай над моими словами.


14 марта.
Они встретились в дверях дома, когда Цезарь собирался идти на ужин по случаю дня рождения Лепида.
- Ну вот, друг мой, мартовские иды пришли, а я еще жив, - пожимая Спуринне руку, иронично бросил Цезарь. – Бывает, предсказания лгут.
- Иды пришли, Гай Юлий, но еще не прошли, - возразил фракиец, входя в помещение.

*    *    *

Ужин прошел с помпой. Был приглашен, практически, весь сенат: патриции и всадники. Цезарь держал речь и, как всегда, был великолепен, перечисляя заслуги и достоинства именинника: не переусердствовал, однако ничего и не упустил.
Поздравляли многие, в том числе и Гай Кассий Лонгин, который завершил свою здравицу пожеланием долгих лет жизни.
- Пускай демон смерти, как можно дольше не коснется тебя своим холодным крылом, Марк Эмилий!
- Да уж, - рассмеялся Лепид, – никто не жаждет встречи с Диспатером раньше положенного времени!
Все отсмеялись, выпили и вдруг заговорили о смерти.
- Гай Юлий, скажи нам, а как хотел бы умереть великий Цезарь? – обратился к императору Лонгин.
- Внезапно и быстро, - не задумываясь, ответил император.

*    *    *

Все оставшиеся до утра после возвращения из гостей часы он не сомкнул глаз. В эту ночь Цезарь впервые за долгие недели лег рядом с Кальпурнией и любил ее так, как в самые ранние месяцы их брака; любил столь страстно, что утомленная жена заснула практически сразу, пристроив голову на его похудевшей груди.
Он лежал, глядя в потолок, с удивлением отмечая, что впервые за последнее время совершенно не ощущает боли. Он даже проверил ладонью, на месте ли поселившийся в его теле зверь: бугристый комок по-прежнему прилегал к коже. С внезапной легкостью пришла и пустота в мыслях. Гай Юлий постарался сосредоточиться на событиях минувших дней, на составленном против него заговоре, на неудавшейся попытке возродить монархию. Но нет, мысли просто не хотели возвращаться в его голову. Лишь под самое утро, когда внезапно застонала пригревшаяся Кальпурния, Цезарь погладил ее по волосам и подумал:
- Ах, Октавиан, Октавиан! Удастся ли тебе взять и удержать власть?! Пусть боги будут милостивы к тебе так же, как они оберегали меня!


15 марта.
- Тебе приснилось что-то плохое? – спросил он у проснувшейся со слезами на глазах Кальпурнии.
- Опасность, Цезарь, ты в опасности. Мне снилось, будто обрушилась крыша нашего дома. Обрушилась и придавила тебя. Было много крови. И ты скончался прямо у меня на руках. Я отчетливо видела твое мертвенно-бледное лицо. Гай Юлий останься дома, прошу тебя, не ходи сегодня в сенат! – жена посмотрела на него с надеждой, однако император лишь улыбнулся. Он вообще часто улыбался в эти дни; он так и запомнился многим своей грустной улыбкой.
- Любовь моя, консул Цезарь не может руководствоваться в своих действиях и поступках чьими бы то ни было снами, даже если это сновидения его собственной жены. Великий понтифик Цезарь обязан знать волю богов лучше всех других граждан Рима и быть уверенным в том, что боги сберегут его от любых напастей. А Цезарь-человек говорит тебе: наша жизнь на земле – миг; за этим мигом последует вечность, в которой наши бесплотные тени будут рядом, несмотря ни на какие преграды, потому что я люблю тебя, Кальпурния. Ничего не бойся. Все будет хорошо. Я пойду в сенат, пойду непременно, потому что сегодня Антоний должен озвучить там законопроект о возрождении в Риме монархической власти. Что не получилось спонтанным путем, должно получиться в результате длительной и кропотливой работы. Сегодня я качну лодку в нужном мне направлении.
Он обнял жену перед тем, как уйти, поцеловав ее глаза и губы, и уверенно повторил еще раз:
- Все будет хорошо.
В дверях он удивленно столкнулся с Антонием.
- Не ожидал, что ты зайдешь за мной.
- Этот день слишком важен для всех нас, - отводя взгляд в сторону, немного сбивчиво пояснил второй консул, – и я просто должен быть уверен, что все пройдет, как надо.
- Будь уверен, Марк, все действительно пройдет так, как надо, - спокойно заметил Гай Юлий, делая нажим на последних словах.

*    *    *

  Ирония обстоятельств определила для сегодняшнего заседания сената курию, выстроенную на деньги Помпея. Перед входом обоих консулов задержали. Антония отвел в сторону Гай Требоний, к Цезарю подошел Попилий Лена.
- Прочти это немедленно, - прошептал бледный сенатор, протягивая ему свернутую записку. – Это жизненно важно!
- Хорошо, хорошо, Попилий, успокойся, я сделаю это, как только войду и сяду.
- Нет, Цезарь, сделай это сейчас! Вопрос жизни и смерти!
- Не стоит заставлять ждать тех, кто и так заждался, - двусмысленно произнес император, исчезая в зале заседаний.
Его обступили сразу, как только он занял свое курульное кресло. Прямо перед ним очутился Туллий Кимвр. Упав на колени, патриций протянул ему свиток.
- Что это? – ошеломленный внезапным напором немного отстранился назад Цезарь.
- Прошение о прощении моего брата и возвращении его из изгнания.
- Позже, Туллий, позже.
- Ну, пожалуйста, Цезарь. Сейчас. Ответь мне сейчас. Ведь это же мой брат.
- Сейчас? Сейчас я отвечу тебе отказом! Мы вернемся к рассмотрению твоего дела в конце заседания.
Последовавшие за этими словами события развивали с невообразимой быстротой. Кимвр потянул его за край тоги, стесняя движения рук, а стоявший позади кресла Гай Сервилий Каска нанес первый удар в шею императора выхваченным из складок своего одеяния кинжалом. Цезарь почувствовал боль и повернул голову назад.
- Что ты делаешь, Каска?!
Следующий удар нанес спереди Квинт Лигарий. Его клинок лишь поцарапал кожу Гая Юлия, но уже выпад Понтия Аквилы позволил острию ножа погрузиться в тело почти по самую рукоять. После них к императору ринулись все остальные. В возникшей сутолоке двадцать три заговорщика больше ранили друг друга, чем самого Цезаря, и все же каждый старался, чтобы его удар достиг цели. Так они договорились на одной из своих тайных встреч, договорились для того, чтобы разделить возникшую ответственность поровну.
Гай Юлий перестал сопротивляться почти сразу, как только увидел среди убийц лицо Децима Юния Брута.
- И ты, Брут, - прошептал император, закрывая лицо краем своей окровавленной тоги.
Все кончилось в считанные мгновения. Мертвое тело медленно сползло к ногам возвышавшейся рядом с курульными креслами статуи Помпея. Ирония? Доля справедливости? Случайность? Все будет так, как должно быть, даже если будет иначе.
Держа в руке окрашенный кровью кинжал, Марк Юний Брут попытался обратиться к ошеломленному сенату. Тщетно. Отцы отечества один за другим спешно покидали зал, разбегаясь по домам. Никто не хотел, чтобы его обвинили в убийстве римского гражданина, консула, великого понтифика и человека, облеченного трибунской неприкосновенностью.
По перепуганному Риму тихо поползла паника.

*    *    *

Кальпурния просто не находила места. Переходя из одной комнаты в другую, жена Гая Юлия пыталась отыскать себе хоть какое-то отвлекающее занятие. В конце концов, она застыла в перистиле, устремив взгляд в небесно-голубую высь, и вышла из оцепенения лишь тогда, когда услышала за спиной хрипящее дыхание Корнелия. Слуга буквально вползал во внутренний дворик, еле держась на раздутых от водянки ногах.
- Зачем ты поднялся?! – Кальпурния попыталась подхватить падающее тело, обняв его обеими руками.
- Наш Цезарь…, - прохрипел Септимий. – Нашего Цезаря… больше нет….
В ту же секунду сердце старика остановилось.

*    *    *

 Мертвое тело императора пролежало в курии до самого вечера, до того момента, когда Марк Антоний собрал на форуме толпу прибывших в Рим ветеранов Цезаря. Легионеры сходились в город под предлогом предстоящей войны с Парфией. На деле они были нужны Гаю Юлию для сдерживания возможных беспорядков после обнародования закона о монархии.
Стоя над истерзанным трупом, второй консул произнес самую зажигательную речь в своей жизни. Ее кульминацией явился хорошо продуманный (и когда он только успел!) трюк с восковой статуей императора. При словах о «проклятье, что должно пасть на головы убийц» скрытый механизм медленно поднял изваяние во весь рост. На желтоватом воске зияли двадцать три окрашенных запекшейся бычьей кровью раны!
Рев толпы разнесся по всем улицам города, дав ясно понять, что у заговорщиков осталось ровно столько времени, сколько им хватит, чтобы унести ноги за черту померия и мчаться дальше, не разбирая дороги, как можно дальше от того места, где они совершили свою роковую ошибку. 


IV.

На первом же после похорон заседании сената Марк Антоний огласил завещание Гая Юлия. Никаких прямых слов о преемнике! Лишь деньги, деньги и еще раз деньги, семьдесят процентов которых доставалось Гаю Юлию Цезарю Октавиану, делая девятнадцатилетнего юношу самым богатым человеком Рима, баснословно богатым человеком.
- Думаю, теперь всем понятно, - нагло заявил Антоний, – что Октавиан является наследником одних только денариев Цезаря. Наследником же идей, духа и силы умершего остаюсь я, друг и соратник императора!
Он обвел взглядом притихшую толпу сенаторов, ожидая возражений и прекрасно зная, что за стенами курии находится несколько центурий верных ему солдат.
- Никто не спорит с этим, - поднялся со скамьи Марк Эмилий Лепид, – как, впрочем, бессмысленно спорить и с тем, что я отправил во все военные лагеря письма с предложением признать обоих наследников Цезаря, - он сделал акцент на слове «обоих», – Марка Антония  и Гая Юлия Цезаря Октавиана. Признать и присягнуть им на верность. Сегодня утром я получил ответ от легионов из Капуи. Армия приветствует вас и готова подчиняться вашим приказам.
Игра взглядов, которыми обменялись Лепид и Антоний, завершилась в пользу первого. Консул опустил глаза и произнес в полной тишине:
- Да будет так! Во имя процветания Рима и сохранения мира в стране!
Они скрепили принятое решение рукопожатием под восторженные крики облегченно вздохнувшего сената, - Антоний, Октавиан и Лепид, - образовав впоследствии второй триумвират. Марк Эмилий сдержал данное императору слово. Нескольких лет правления триумвиров будущему императору Августу хватило на то, чтобы взять власть в свои руки и не выпускать ее до самой смерти. Римская республика превратилась в империю, а имя Цезаря стало нарицательным на все времена.

*    *    *

Ни один из заговорщиков не пережил Гая Юлия больше четырех лет.
Цицерон был убит солдатами Антония год спустя, практически сразу после подписания соглашения о втором триумвирате. Его голову и кисти обеих рук доставили довольному свершившейся местью за отчима Марку Антонию.
Еще через год в битве с войсками триумвиров при Филиппах погиб Марк Юний Брут.
Сам Марк  Антоний  покончил с жизнью, потерпев поражение в битве при Акции, нанесенное ему армией Октавиана, через четырнадцать лет после убийства Цезаря. Вместе с ним покончил с собой и его «злой гений» - Клеопатра. Имя Антония всплывет в римской истории еще один раз, когда пятым императором Рима станет его правнук, его и сестры Августа Октавии, которой придется некоторое время служить скрепляющим звеном между братом и мужем. Имя этого императора будет Нерон.
Гай Юлий Цезарь Октавиан Август полностью реализует мечты своего приемного отца, сделавшись первым действительным императором Рима, и будет единолично править созданной им великой империей сорок один год!

Колесо истории действительно неудержимо катится вдаль по одной ей известной колее.