Моя малая Родина

Я поселился в Новогиреево в 1968 году, купив кооперативную квартиру  в блочной двенадцатиэтажке по адресу: Союзный проспект, дом 12, корп.1.
Напомню вкратце вам историю этого поселка.
В начале XX века.  младший отпрыск дворянского рода Торлецких, владевших здешними землями с 1850–х годов, Александр Иванович Торлецкий, наподобие чеховского Лопахина, решил разрезать принадлежавший ему земельный клин, лежавший между деревней Гиреево и Нижегородской железной дорогой,  на 350 одинаковых участков, которые продавались в частную собственность под дачное строительство. Чтобы повысить привлекательность продаваемой недвижимости, Торлецкий взял на себя заботы по обеспечению будущих жителей достижениями  городской цивилизации – водопроводом, электричеством, телефоном и удобным  транспортным сообщением с Москвой.
Так возник поселок,  «Новогиреево», связанный с Москвой  одноименной железнодорожной станцией, рассеченный прямоугольной сеткой проспектов (12 шли с севера на юг, и 6 - с запада на восток), с линией водопровода, со своими электрической,  телефонной и телеграфной станциями, почтой,  несколькими магазинами, и даже с  линией конки, проложенной по  его главному - Баронскому (ныне Союзному) проспекту,.
Возможно, это был первый в России проект частнокапиталистического кондоминиума, который оказался  весьма успешным; - все участки были быстро распроданы; поселившаяся  здесь состоятельная публика, - по преимуществу, - техническая интеллигенция с близлежащих заводов, построили комфортабельные и красивые дома; в окружавших их палисадниках были разбиты цветники и посажены фруктовые деревья. Большое внимание было уделено благоустройству общей территории: все проспекты, имевшие твердое покрытие, были превращены в липовые аллеи.  К станционному зданию, построенному в стиле нарядной эклектики, примыкал ухоженный регулярный парк. К достоинствам тамошней жизни  прибавлялась близость к природе: Торлецкие предоставили в общественное пользование обширный парк своей усадьбы. Словом,  «жить в Новогирееве» в начале XX века значило, примерно, то же, что сейчас - «жить на Рублевке».
С приходом советской власти Новогиреево, претерпев неизбежные совдеповские социальные трансформации, внешне кардинально не изменилось, приходя  в упадок постепенно;  лишь с севера – от шоссе Энтузиастов, - и с северо-запада его теснила городская застройка.
Конец Новогиреево Александра Торлецкого  наступил лишь в конце 60-х, когда по велению  Генплана на всей его территории был выстроен типовой «спальный» район, состоящий многих десятков типовых  панельных  девятиэтажек и блочных двенадцатиэтажек, в одной из которых я и поселился.
Для меня сразу стало очевидным, что я очутился в зоне, где только что произошел грандиозный, тектонических масштабов, культурный сдвиг: в подмосковный дачный поселок, прорвав его поверхность, как чудовищные драконьи зубы, разом вылезли из земли длинные, как изгороди, параллелепипеды девятиэтажек, перемежаемые двеналцатиэтажками, напоминающими фрагменты тех же девятиэтажек, но только поставленные «на попа».
В момент моего здесь появления,  в промежутках между новыми зданиями дачный поселок Новогиреево во многом  сохранял свой прежний облик; весной 1968 года он представлял цветущий фруктовый сад. В ста метрах от нашего дома стоял двухэтажный особняк с пристроенной к нему трехэтажной башенкой; его окна, имевшие полуциркульное завершение, были обведены белым на красном фоне; другим украшением дома были карнизы пологой кровли, имевшие  большой вылет, и поддержанные балочными контрфорсами. Это была  дача Вертье, и в ней располагалась аптека (сейчас это здание занимает Музей наивного искусства).
Другое дореволюционное здание стояло прямо напротив фасада нашего дома. Оно тоже имело башенку, но, в отличие от аптеки, над нею высилась пирамидальная крыша. Фасад здания был обильно украшен в стиле Модерн; в его прихотливо изогнутые оконные рамы были вставлены чудом сохранившиеся выпуклые стекла. До революции в нем располагалась контора по управлению инфраструктурой кондоминиума. Сейчас здание было необитаемо. Когда я выходил на балкон, то мой взгляд, с отвращением скользнув по уродливым стенам окружающих зданий, неизменно устремлялся к этому  прекрасному  дому, и на нем замирал.
И еще во многих местах Новогиреево сохранились  липы, росшие вдоль всех его проспектов.
Итак, хорошая сохранность остатков поселка Новогиреево привела к тому, что граница  между ними  и новейшей застройкой проходила по контурам фундаментов составлявших ее железобетонных домов.
И это были не все линии разлома, присутствовавшие в новом месте моего обитания.
Старинное село Гиреево (известное с XVI века) было представлено церковью Спаса Нерукотворного образа XVIII века,  - шатровую крышу которой, завершенную луковкой, можно было видеть из окна нашей расположенной на десятом этаже квартиры, но подойти к ней было невозможно, так как она находилась на территории министерства обороны, со всех сторон окруженной бетонным забором с  колючей проволокой на его вершине; - он и  представлял  линию культурного разлома.
Но главной тектонической трещиной, рассекающей  данную местность, является Нижегородская (Горьковская) железная дорога с прилегающей к ней сортировочной станцией, отделяющая «советскую культуру», представленную Новогиреево, от русской культуры конца XVIII – начала XIX века, представленной усадьбой Шереметьевых Кусково.
Там на  плоской равнине раскинулось озеро с островком посередине, заросшим старыми липами. На озерном берегу  расположены деревянный Главный дворец, построенный в стиле зрелого классицизма, и барочная церковь Спаса Всемилостивого. По обширному парку, окружающему озеро, разбросано множество красивейших построек, среди которых наиболее эффектна Большая каменная оранжерея. В регулярной части парка поставлены садовые скульптуры персонажей античной мифологии.
Здесь мы с женою и малолеткой-дочерью по выходным подолгу гуляли по заснеженным липовым и лиственничным аллеям, но иногда  посещали экспозиции Музея: в Большом дворце, который не отапливается, размещается коллекция фарфора; живопись же  экспонируется в двухэтажном Эрмитаже, теплом и уютном.
Часы, проведенные в Кусково, -  незабываемы; здесь, кажется, даже время идет заметно медленнее, чем везде, и  душа чувствует себя вольготнее, позволяя себе хотя бы ненадолго выйти за привычные пределы, но для попадание сюда требовалось  пересечь линию разлома.
К ощущению зыбкости бытия, вызванному множественностью линий разлома,  прибавлялось осознание того, что я живу в пограничной зоне, где  город Москва переходит в Подмосковье.
Во-первых, я ездил на работу на электричках,   переполненных жителями Подмосковья, работающими в Москве, и чувствовал себя одним из них.
Во-вторых, в той части Новогиреево, что прилегает к железной дороге, сохранился обширный фрагмент дачного поселка, где за высокими заборами стояли деревянные одноэтажные дома, окруженные фруктовыми садами, который выглядел так же, как на рисунках Иллариона Голицына (потомка знаменитого княжеского рода), жившего здесь в 30-е годы, когда Новогиреево было еще глубоким Подмосковьем.
В-третьих,  на западе район граничил с Мартеновской улицей, на которой стояли дома  из кирпича темно-серого цвета, своей архитектурой напоминавшие загородные бараки. А и в продовольственных магазинах, где продавцы были знакомы  со всеми покупателями, царила атмосфера подмосковных сельпо.
В течение нескольких лет, последовавших за моим здесь появлением, большая часть остатков дачного поселка исчезли. Так, фруктовые деревья, цветением которых я был очарован при моем переселении, погибли от небрежения; прекрасный дом напротив наших окон, которым я любовался, снесли, построив на его месте коробку типового детского сада. А через полтора десятка лет ничего не осталось и от тех деревянных домов, что стояли на пути к железнодорожной станции; город постепенно одерживал победу над Подмосковьем, приобретая уродливые черты обычного советского «спального» района. Но я  продолжал себя считать «Человеком Московской области», поскольку понятие «Москва» ассоциировалось у меня с Патриаршими прудами и Болвановкой, где прошли мои детство и юность, а не с унылыми железобетонными  джунглями, тянущимися  насколько видит око.
Даже приход   в Новогиреево  метрополитена меня не переубедил – в день открытия новой  линии здешняя станция  метро  казалось мне  игрушечной имитацией,- чем-то вроде «пионерской» железной дороги, и потребовалось немало времени, чтобы связанное с ней резкое улучшение транспортного сообщения я принял не как чудо, а как должное. Ни постройка кинотеатра «Киргизия», ни появление «престижных» зданий, облицованных «кремлевкой» ничего для меня не меняли.
Перелом произошел лишь в 1988-ом. В том году потерпел  фиаско мой поздний матримониальный план замены распавшегося брака - на новый. Тогда я впал в такую тяжелую депрессию, что  небо показалось с овчинку: нужно было срочно что-то предпринять. Я слыхал от знакомых, что при депрессии помогает бег трусцой, и занялся им  по утрам, перед работой.
Я вставал в половине пятого, умывался, надевал тонкий тренировочный костюм, шерстяную шапочку, кеды, и выходил на улицу, где еще царила непроглядная ночь (стоял январь). По совершенно безлюдным улицам  я добегал до линии разлома, отделяющей Новогиреево от Кусковского парка, - Горьковской железной дороги с прилегающей к ней горкой сортировочной станции «Кусково». Здесь предо мной открывалось обширное пространство, устланное десятком путей, поблескивавших  рельсами в свете станционных фонарей. Горка работала круглосуточно, поэтому время от времени из громкоговорителей раздавался голос диспетчера, отдававший распоряжения машинистам локомотивов и сцепщикам. Последних было не видно, зато результаты их деятельности были налицо: вдруг из глубины станции выдвигался черный прямоугольник одинокого вагона, или сцепки  из нескольких вагонов, которые сами собою катились по рельсам, сначала ускоряясь – при движении  под уклон, затем, по мере перехода на ровный участок пути,  постепенно замедляли свой бег, пока, лязгнув буферами, не упирались в формируемый состав, по которому при этом пробегала волна дрожи.
Эти отвязанные «дикие» вагоны не были для меня препятствием; их только следовало вовремя заметить и, переждав, пропустить. Хуже дело обстояло с длинными неподвижными составами, ибо такой невозможно обойти стороной; пролезать под вагонами я не решался, и приходилось  идти вдоль поезда в поисках вагона с площадкой, по которой можно было перейти на другую сторону.
Особую осторожность следовало проявлять при переходе последних двух путей, на которых, несмотря на ночь, в каждый момент мог появиться дальний поезд или ранняя электричка, так как они мчались очень быстро.
Пересекши пути, я оказывался у цели – на окраине Кусковского парка, - и, вступив на одну из его заснеженных аллей, отпускал себя на волю, предаваясь автоматизму равномерного неспешного бега. По мере того, как передо мной разворачивались парковые ландшафты: - черные силуэты лип, сквозь густую сетку ветвей которых проглядывало блеклое  ночное небо, сосны и ели с ветвями, сгибавшимися под снежными шапками, сверкавшими в свете фонарей, освещавших аллеи  призрачным светом; как по мановению волшебной палочки открывшееся вдруг озеро – обширное белое поле, окантованное сплошной черной  полосой, в которую сливались отдельные деревья; выступающая вдруг из темноты стена парковой постройки – Эрмитажа или Грота, по мере их последовательной и предсказуемой смены, голову мою покидали все мучительные образы и беспокойные мысли, оставляя блаженную пустоту. Этому, также, способствовало полное здешнее безлюдье, – казалось, что кругом на сотни километров не было ни души.
Минут через сорок бега небо потихоньку  светлело; на картине парка обнаруживались все более мелкие детали, и в ночном  пейзаже начинали проступать черты пейзажа дневного, хорошо знакомого за прожитые здесь двадцать лет.
Так продолжалось каждое утро – будь то мороз или оттепель, метель, или лунная ночь; через четыре месяца сменился сезон, и я, преодолев расстояние до Питера и обратно, вдруг обнаружил, что вылечился не только от депрессии, но и от матримониальных намерений.
Кроме того, с этого времени я, наконец, укоренился в Новогиреево; - сюда с Патриарших переместилась моя Малая Родина; по-видимому, это было связано с тем, что мои пересечения железной дороги и сортировочной горки туда и обратно, как бы зашили тремястами стежками линию разлома, отделявшую Новогиреево от усадьбы Кусково, соединив их для меня в единое культурное пространство.
Кроме того, очевидно, свою роль сыграло то, что молодые деревья, к тому времени заполнившие все промежутки между девятиэтажками и двенадцатиэтажками, закамуфлировали  все линии разлома между советской застройкой и новогиреевской землей. Во всяком случае, лес, выросший между домами, играет значительную роль в облагораживании  моего жизненного пространства, так как с каждым годом все лучше скрывает уродливые стены девятиэтажек и двенадцатиэтажек; вершины берез, растущих около нашего дома, уже достигли моего – десятого этажа.
Пусть еще выше поднимаются вершины деревьев; пусть зеленые волны их крон, хлынув ко мне, обнимут мою душу!
 Я прижился  в этом лесу, и  хотел бы, чтобы после моей смерти меня сожгли на моей библиотеке перед домом по адресу: Союзный – нет, лучше Баронский - проспект, 12, корпус 1, - и  мой прах развеяли над Новогиреево!
                Август 2024 г.