Локис

                Локис  (;;;;;)
 
                Неуверенность - это облако,
                которое своей тенью блокирует тепло,
                необходимое для роста любви

      
      Пролог
      
       Ло;ки  — в Скандинавии упоминается в качестве бога хитрости, коварства и особого самолюбия и некоторой неуверенности, даже робости. Имя этого бога очень близко с древнегреческим обозначением волка (;;;;; – Локис). В мифах чаще всего Локи выступает в роли антигероя, не очень злого, но лукавого, обладающего необыкновенным умом, мудростью и нерешительностью одновременно.
       Он, прежде всего, обвиняет главных богов в трусости, а богинь — в нецеломудрии. И поэтому он не очень-то ими любим, и более того, они даже боятся его.
      Локи - самый своеобразный бог мифологии. Его образ не является однозначно мужественным – он может постоянно изворачиваться в угоду удовлетворения своего эго, да и вообще зачастую ведет себя не так, как подобает приличному богу. Он очень часто бывает растерянным, неуверенным или до неприличности самолюбивым.
       К Локи следует относиться с опаской, но и с определенным уважением, чтобы не навлечь на себя его недовольство, которое может длиться очень долго.
      Как и у многих богов, да и у людей тоже, у Локи есть и другая сторона. Он вполне заслуживает искренней любви и почтения, так как сам умеет любить. Многие люди действительно из-за этого чтят его по-настоящему.
       Обычно Локи предстаёт в образе сильного мужчины — высокого, красивого и довольно стройного. Но он может принять любой облик, какой сам пожелает, особенно если решит, что это поможет ему добиться своих целей. Он бывает очень обаятелен, говорлив и красноречив, однако умеет и выслушать. Говорит он умно, вдумчиво и убедительно.
       Кроме того, в нем есть прелестная, милая детскость, нередко он очень забавен и вообще любит посмешить других, даже за свой счет. В Локи много такого, что вызывает восхищение. Но именно из-за того, что он так очарователен и так убедителен, многие ему не доверяют. К тому же, далеко не всё из того, что он говорит и делает, согласуется с общепринятыми представлениями о чести или «хорошем поведении».
       Многим он внушает верную и страстную любовь, а другим — не менее пылкую ненависть. Сам же Локи верен лишь тем, кого считает своими друзьями, и не слишком заботится о том, чтобы произвести хорошее впечатление на остальных.
       Дружить с Локи не так-то просто, хотя он способен, когда захочет, на невероятную доброту и заботу.
       К сожалению история Локи заканчивается очень плохо. Когда по его молчаливому согласию слепой от рождения бог Тьмы убил своего родного брата, верховный бог, давно искавший повода избавиться от Локи, наказал его, приковав цепями в глубокой пещере. При этом он ещё послал туда огромного змея и заставил его каждый час ронять каплю злого яда на темя Локи, от чего Локи тяжко страдал.
      
      Вот такой бог был моей первой любовью. Но я счастлива безмерно, что это случилось в моей жизни. И ни на что я это не променяю, никому не отдам и никогда не забуду…  Даже если я это и захочу сделать, то уже не смогу никогда…

      


                Страх и неуверенность –
                признаки сильного сердца.

   
             1. Порывы

       Мне казалось, что ты находился где-то совсем рядом и молча наблюдал за мной. Как будто ты видел, как я, возбуждённая и свободная, весело пританцовывая выпорхнула на крыльцо в распахнутом пальто и в окружении трёх молодых ребят, моих соседей. Будто наблюдал, как пройдя через узкий проход между покосившимися ограждениями палисадников, мы вышли из двора на открытую ветрам улицу. А когда мы уже садились в подошедший маленький автобус, мне показалось, что меня кто-то окрикнул по имени. Но это ведь не мог быть ты. Я стояла на подножке почти игрушечного автобуса и, весело смеясь у закрывающейся двери, обнимала за шею одного из своих спутников, говорившего мне красивые слова… Я задыхалась от шального возбуждения и присущих молодости отчаянных поступков…

       А с тобой всё начиналось у нас в школе…
       Я не знала, как мы оказались в одной паре на уроке бальных танцев, хотя выделила тебя из всех одноклассников уже давно. С того момента, когда завуч ввела меня в ваш класс, как «новенькую». А здесь, на уроке танцев, мы некоторое время слушали учителя о красоте и торжественности бальных танцев, об их выразительности и чувственности. Мы с тобой стояли в паре, не касаясь друг друга, и не глядя друг на друга, но мне казалось, что я слышала, как стучит твоё сердце. Это было странно, но я слышала.
       Вечернее небо за большими окнами спортзала уже мерцало первыми созвездиями и настойчиво приглашало в счастливую сказку. Скоро в школе должен был состояться новогодний бал. А в этот вечер воспитатели вместе с учителем музыки решили обучить нас некоторым красивым манерам и элементам бального танца. Мне нравились танцы за их неповторимо красивые движения, за возможность что-нибудь тайно и не очень откровенно рассказать о себе, пожимая руку партнёра или улыбаясь ему глазами. Потому что откровенно рассказывать о себе мне было совершенно не о чём, кроме своих романтических мечтаний, о которых откровенно никак нельзя было вообще говорить с кем-либо. Да я и не знала ещё тех слов, которые необходимы для разговоров о любви и верности…
      У тебя был такой растерянной вид, что мне даже хотелось как-то помочь тебе. Ты, казалось, никого не замечал, не слышал музыку, колени твои плохо сгибались, разношенные тапочки сваливались с ног. Не по размеру длинные и широкие рукава вельветовой куртки безжизненно и тяжело свисали с твоих плеч, сковывая все твои движения. Когда мы стали разучивать танцевальные па, ты  наступал мне на ноги, неуклюже и резко двигался, краснея при этом и отворачивая от меня лицо. Вместе с желанием помочь тебе я ощущала некоторое лукавство с твоей стороны. Сквозь магию твоей взволнованности чуть-чуть проглядывала театрализованная наигранность, но мне больше хотелось видеть в этом проявление искренних чувств ко мне.
      Я держала тебя за руку, и мы двигались, как в «ручейке», приседая на каждом шаге. Па де Грас очень спокойный и красивый танец. Я представила, что ты свободной рукой мог бы обнять меня за талию, и даже почти почувствовала эту твою руку, но ты, видимо, чего-то боялся или стеснялся одноклассников и не притрагивался ко мне. Да и сам танец не предполагал сближения. Я так хотела выглядеть лучшей парой на этих занятиях, я осторожно улыбалась тебе и всем окружающим, движения выполняла, как мне казалось, плавно и грациозно. Но твоя скованность и неловкость не покидали тебя, я это чувствовала. И никакого волшебства, к сожалению, у нас с тобой не происходило.
       Не дожидаясь полного окончания урока, даже не поблагодарив меня за танец, а просто мотнув головой неизвестно кому, ты вдруг убежал из спортзала. Воспитательница, стоявшая у двери, не успела остановить тебя, и последние шелестящие аккорды виниловой пластинки прозвучали уже без тебя. Мне было очень обидно. Неужели тебе не понравился танец? Настроение моё было испорчено. Мечтания мои были прерваны. Убегая из зала ты думал только о себе? А я, конечно, была расстроена. Но, когда утром я увидела в ящике моей парты измятый тетрадный листок с нарисованным моим профилем (я узнала себя сразу), сердце моё дрогнуло и на мгновение остановилось. Ты был здесь вчера? Это ведь ты рисовал? Конечно, ты… Я аккуратно свернула листок и положила его в нагрудный карман фартука, а в свободное время перед отбоем я ушла в раздевалку, чтоб никто не видел, и долго разглядывала этот твой рисунок. Позже я спрятала его дома за портрет моей мамы, и он долго хранились там. Где он теперь?.. Я знаю, зачем я прятала его, но не знаю, почему потеряла…
 
       Я заметила, что ты как будто стал наблюдать за мной на уроках, в спортзале, в столовой… Мне приятно было замечать это, и я испытывала восторженную девичью радость. Я к этому как-то быстро привыкла и старалась постоянно быть на виду, а вскоре мне стало просто необходимо постоянно испытывать это чувство. Ночью, оставшись наедине с собой, я скучала по твоим взглядам, мечтала о встречах с тобой, и даже о тайных свиданиях… Догадывался ли ты о моих чувствах?
       В одну из таких длинных почти бессонных  ночей, когда все воспитатели уже ушли по домам, я вдруг услышала, что к нам – девочкам – в спальню кто-то тихо вошёл. При тусклом свете синей ночной лампочки я сквозь ресничные щелки увидела тебя. Ты осторожно прокрался к моей кровати, встал на колени и молча не шелохнувшись, будто заколдованный, стал смотреть на меня. Сердце моё отчаянно и громко забилось. Мне казалось, что оно разбудит всех моих одноклассниц. Мне даже этого хотелось – пусть они увидят тебя, стоящего на коленях у моей кровати. К ним ведь никто не приходил, а ко мне… Мне нисколько не было страшно. Наоборот, странное волнующее чувство охватило меня и заставило открыть глаза, чтобы прошептать тебе что-то, но я не успела ничего прошептать. Ты, как будто опомнившись, поднялся с колен (мне показалось даже, что это было сделано расчётливо медленно и тихо) и вышел из нашей спальни. На выходе ты оглянулся на меня, как будто умоляя меня не шуметь.
       Как только ты ушёл, моя подружка-одноклассница, кровать её была рядом с моей, вдруг встала и, наклонившись ко мне, горячо зашептала мне в ухо: «Я всё видела... Я знаю, кто это был... Надо утром сказать воспитательнице. Почему ты не закричала?..» Не хотелось мне объяснять ей – почему. Я отвернулась и сделала вид, что хочу спать, но так и не уснула до утреннего подъёма. Почему-то я сомневалась в твоей искренности, но приятнее было думать, что я тебе нравлюсь. Как это было прекрасно – нравиться кому-то! А утром воспитательница, узнав от моей подружки о ночном происшествии, повела меня к директору школы. Ты уже стоял у него в кабинете у книжного шкафа, опустив голову. На вопрос директора ты откровенно и убедительно ответил «Да», а я тоже утвердительно кивнула головой. Я при этом нисколько не волновалась, я была рада, что у нас теперь была одна общая романтическая тайна – я тебе нравилась! Этого для меня было достаточно! Я была счастлива!

                «Кем приходились мы друг другу,
                никто не знал, и всё равно -
                нам, словно замкнутому кругу,
                навек единство суждено».
 
      Я уже знала тогда, что мальчики, глядя на девочек, обращают внимание на грудь и бёдра. Чтобы ещё больше понравиться тебе, я стала под юбку накручивать банное полотенце, а на каждую грудь подвязывать свёрнутые носовые платки. Делала я это аккуратно, без особых преувеличений, чтобы всё выглядело натурально. Косички я заплетала непременно с большими бантами, постоянно следила за чулками, чтобы они не морщились, и чтобы не было видно поддерживающих резинок. Но взгляд у тебя почти не менялся, а был по-прежнему какой-то тревожный, и постоянно чувствовались в тебе заметные сумерки растерянности и упорной настороженности.
       После ночного ЧП я была немного встревожена тем, что тебя могли исключить из школы, но этого не случилось. Я успокоилась и, может быть, поэтому иногда как будто погружалась в сон, в котором ты обнимал меня за плечи и целовал мои руки или держал меня в танце за талию и что-то ласковое шептал мне на ушко. Эти почти реальные ощущения рождали сладкие слёзы, которые я никому не показывала. 

        Со мной никогда такого не было, но те вечера, когда мы с тобой готовились к школьному литературному конкурсу, оставили в моей душе неизгладимый и очень  тёплый след. Эти вечера наполняли наши репетиции таким чистым счастьем и такой нежной грустью одновременно, что хотелось вечно находиться в этом пространстве. Мне хотелось поговорить с тобой о нашей общей тайне, но я, как девушка, не решалась. Эта тайна объединяла нас – мы оба знали, что мы вместе. Но ты молчал, думая о чём-то своём. Это была такая любовь или какая-то хитрорсть? Хотя когда мы говорили стихами наших героев, что-то происходило с тобой, и в глубине каких-то интонаций слышались нежные нотки искреннего обаяния и фантазии. Как они были сладки!
       Мы в ролях учили отрывок из «Русских женщин» нашего великого поэта. Ты был генерал-губернатором, а я – княгиней. Мне казалось, что каждая строчка была написана именно для нас и что наш полутёмный класс был именно тем самым пересыльным пунктом для осуждённых на каторжные работы:
               
           «КНЯГИНЯ:
           - Боже мой!
           Но так ведь месяцы пройдут
           В дороге?..

           ГУБЕРНАТОР:
                - Простите! да, я мучил вас,
                Но мучился и сам,
                Но строгий я имел приказ
                Преграды ставить вам!
                Я вас старался напугать.
                Не испугались вы!
                Я не могу, я не хочу
                Тиранить больше вас…
                Я вас в три дня туда домчу…
                Эй! запрягать, сейчас!..»

      Я не могла себе объяснить те возникшие во мне чувства, которые я начала испытывать к тебе, но мне очень хотелось, чтобы это была настоящая любовь, о которой я читала в книжках не только из нашей школьной библиотеки. Меня завораживало это чувство, и даже само слово «любовь» я боялась произнести вслух.
      В те репетиционные вечера ты измучил меня своей отстранённостью от меня. Что происходило с тобой? Мне казалось – ты просто репетировал. А я ожидала другого. Мне необходимы были искорки горячих чувств и волнующих переживаний в твоих глазах. Я ждала невероятного чуда, когда бы ты взял меня за руку, и я бы ощутила твоё трепетное вздрагивание! Но чуда не происходило. Дружить с тобой, Локи, оказалось не так-то просто... За окнами пионерской комнаты редкими колышущимися огнями светилась замёрзшая от мороза тяжёлая каторжная дорога, а за этими огнями тёмной грудой, как будто из свинцовой руды, грозил нам с тобой незнакомый и заснеженный город. Вечная луна, краснея огромным диском, всплывала из-за холодного горизонта. А мне рядом с тобой было немного грустно, и я уговаривала тебя отпустить меня в далёкую пустыню к любимому человеку… О, как я не хотела расставаться с тобой в те вечера наших репетиций, ведь до утра могла быть целая вечность, так желаемая мной… Как я внутренне умоляла тебя избавиться от нерешительности!

       Мы часто тайно от воспитателей уже после отбоя играли всем классом «в почту» – писали номерные записки, которые почтальоны скрытно переносили на половину мальчиков, получая взамен письма девочкам. В один из таких вечеров я получила от номера «восемь» письмо, где этот номер открыто и напрямую спрашивал меня: «Хочешь ли ты дружить со мной?». Не зная, кто это написал мне, я сначала долго выясняла, кто скрывается под этим номером. А когда узнала, что это ты, ответила кратко и специально сухо: «Да…». Но как я была рада! У меня появилась для себя ясная и убедительная причина уйти от ухаживаний одного нашего одноклассника, ты его, конечно, знаешь. Он действительно в каникулы приезжал ко мне, мы гуляли с ним в парке, и он даже делал попытки обнять меня, когда мы сидели на скамейке. Я слышала потом, как он, преувеличивая события, хвастался перед нашими мальчиками, один из которых сказал в лицо ему: «Врёшь ты всё…». Но это была правда, хотя и преувеличенная, потому что обниманий на скамейке не было, и по моему запрету он больше не приезжал ко мне.
       Душа моя сладко страдала от ещё неизвестного мне, но желанного чувства. Я не могла спать по ночам, не ощущала времени, не замечала подружек, не видела снегопада, не понимала происходящего. Это было похоже на настоящую сказку… Одно я остро понимала – я нравилась тебе, и ты желал со мной дружить. Мне хотелось поделиться своим непридуманным счастьем, хотелось перед всеми людьми на свете пройти с тобой в белых одеждах, взявшись за руки и улыбаясь миру… Как это легко было сделать в мечтах!..
       Вскоре наступил новогодний праздник.
       В спортзале, где проходили наши танцевальные уроки, установили новогоднюю ёлку и ближе к вечеру включили радиолу с медленной танцевальной музыкой. Редкие мальчики, не стесняясь, приглашали девочек танцевать. Ты через весь зал смотрел на меня, но, видимо, не решался подойти. Я ещё на уроке танцев почувствовала, как у тебя дрожала и холодела рука. На мне была хорошо отглаженная белая кофточка с распахнутым воротом, конечно, без галстука. Я нравилась себе, и у меня было приподнятое настроение. Чтобы как-то приободрить тебя, я согласилась потанцевать с тем самым одноклассником, который приезжал ко мне на каникулах. Он не был таким зажатым и стеснительным. Ты стоял у окна и как-то сердито и грустно смотрел на нас. Когда танец закончился, я пытаясь улыбнуться тебе, оглядела зал, но тебя в зале не оказалось. Ты ушёл? Но ведь я написала тебе «Да» в почтовой записке. Как же так? Ты, наверное, ушёл опять в свой ИЗО-кружок. Я несколько раз подходила к дверям, но там, как я ни прислушивалась, было тихо, и замочная скважина не светилась… Зачем ты обиделся? 
       Ты никогда не сможешь понять, как я страдала, как мне было больно. Ты должен был знать и чувствовать, что мне будет плохо. Неужели ты опять думал только о себе?.. Я была обижена на тебя, и весь оставшийся вечер назло тебе танцевала с известным тебе одноклассником, который даже успел, как бы невзначай, поцеловать меня в щёчку.

       Новогодние каникулы прошли для меня скучно и тревожно. Тот самый одноклассник снова приезжал ко мне домой, но я пряталась от него и просила сестру сказать, что меня нет дома. По возвращении с каникул мы снова играли «в почту». Я написала тебе несколько записок, но ответа от тебя не было. Наша девочка-почтальон передала мне, что ты не играешь. Я расплакалась, но, успокоившись, решила, что виду тебе я не подам, что буду так же весела и привлекательна, как всегда. Банты в косичках будут белыми, а алый галстук будет повязан не под воротничком, а прямо на шее – это будет выглядеть очень привлекательно и даже немного вызывающе…
       Всю неделю луна, как ночной фонарь, висела прямо за окном нашей спальни и шептала мне тайно, что долгого счастья в виде вечно сияющего солнца не бывает – оно просто не может быть таковым. Но я была уверена, что эта ночная коварная спутница мне лжёт, а возможно, лжёт и тебе.
 
       Была суббота. Мы вдвоём с моей подружкой-одноклассницей, спрятавшись от ненужных глаз, сидели в классе и говорили о нас с тобой. Подружка знала о наших рождающихся отношениях и знала о событиях на новогоднем вечере. Я жаловалась ей на тебя. Неожиданно ты почти вбежал в класс, видимо, что-то забыл взять домой на выходные дни. Я заметила, что ты смутился, и щёки твои покраснели. Подружка, обращаясь к тебе, громко сказала, чтобы ты подошёл к нам, и поворачиваясь ко мне, продолжила: «Ну, говори, почему молчишь?». Я, чувствуя комок в горле, попыталась что-то сказать, но не смогла, и, опустив голову на руки, заплакала. Две слезинки вдруг упали на парту, и ты это заметил. Моя подружка, увидев мои слёзы, не раздумывая продолжила, обращаясь уже к тебе: «Тогда я скажу… Она в новый год танцевала с нашим одноклассником, так это он сам к ней приставал. Он уже давно к ней пристаёт… А ты не борешься… Ты не сердись – она не хотела с ним танцевать». Ты молчал, в руках твоих нервно подрагивал учебник. А я продолжала сидеть, не поднимая головы, и плакать. Слезинки мои образовывали крохотную лужицу на парте, но ты молчал и вдруг так же неожиданно, как появился, спешно вышел из класса. Что ты хотел сказать этим? Ты не хочешь меня видеть? Тебе чего-то стыдно? Или это какая-то твоя хитрость? Не понимая происходящего, я продолжала плакать.
       Через минуту подружка моя выбежала за тобой следом, а когда вернулась, долго вытирая кулаками свои слёзы, сказала, что сообщила тебе место и время нашего с тобой сегодняшнего свидания. «Вы должны обязательно встретиться и поговорить… Ты видела, как он дрожал весь… Ему ведь не всё равно…» – говорила она, не переставая всхлипывать. Все ушли, в школе наступила тишина, а мы ещё долго сидели с подружкой в пустом классе и долго плакали, обняв друг друга и не соглашаясь с тем, что любовь должна почему-то начинаться обязательно со слёз, а не со счастливых улыбок. 

       Вечерние городские огни в золотистом ореоле из-за слабой дымки в воздухе немного успокаивали и как будто что-то обещали мне. Погода была безветренная, и редкие снежинки медленно кружились в воздухе. Где-то далеко слышалась знакомая песня:
                « …Я иду на свидание в первый раз
                И пускай в этот поздний час
                Все увидят нас…»
      Ты уже ждал меня. Поднятые плечи, склонённая голова, неуклюжее топтание делали всю твою фигуру маленькой и жалкой. Когда я подошла, твой почему-то грустный взгляд не дал мне сказать те первые слова, которые я приготовила для тебя. После недавно капавших на парту слёз я смогла только негромко и уже успокоенным голосом сказать полу-утвердительно, полувопросительно: «Погуляем…». И мы гуляли по вечернему городу почти два часа. Изредка перекидывались ничего не значащими повседневными словами об учителях, об одноклассниках или о погоде. Я уже понимала, что разговора о новогоднем вечере не состоится, что ни ты, ни я его не начнём. Я хотела только одного, чтобы ты распрямил плечи и посмотрел на меня так, как совсем недавно смотрел на уроках, в столовой, в пионерской комнате, в затемнённом классе при подготовке к смотру. И вдруг совершенно неожиданно ты стал рассказывать притчу о любви:
       «Однажды женщина увидела во дворе своего дома троих стариков. «Вы, наверное, голодны. Входите в дом и поешьте», - предложила она. «Но мы не можем войти все вместе», - ответили они. «Почему же?», - удивилась хозяйка. «Нас зовут Богатство, Здоровье и Любовь. Иди домой и поговори с мужем о том, кого из нас вы хотите видеть своим гостем», - ответил один из стариков. Женщина пошла и рассказала мужу о стариках. Они долго решали, кого пригласить. Их дочь подсказала им: «Нам будет лучше пригласить Любовь…». Женщина вышла во двор и позвала в дом Любовь. Старик по имени Любовь пошёл к дому. Два другие старика последовали за ним. Женщина удивилась: «Я же пригласила только Любовь. Почему вы тоже идёте?». Старики ответили: «Если бы ты пригласила только Богатство или Здоровье, другие два остались бы на улице, но ты пригласила Любовь, и мы идём за нею. Там, где есть Любовь, всегда есть Богатство и Здоровье…».
        Меня очень удивило, что ты оказался разговорчивым и что смог так убедительно рассказать эту где-то прочитанную притчу. Мне не хотелось расставаться, я просила рассказать что-нибудь ещё, но был уже поздний вечер, и мне надо было уезжать…    
      И когда я уезжала на маленьком привокзальном автобусе и смотрела на тебя через заднее полузамёрзшее стекло, я заметила в твоём взгляде настоящее отчаяние, возникшее из-за моего отъезда. Я улыбнулась тебе, помахала рукой, автобус тронулся и увёз меня. Я знала, что этот день, день нашего первого свидания, будет самым счастливым и хотела, чтобы он обязательно закончился коротким, но таким желанным поцелуем. Но закончился он немного не так… А всё равно запомнила его, запомнила навсегда, как самый светлый и красивый день… И притчу эту запомнила на всю жизнь…

       Я часто, мысленно обращаясь к тебе, говорила: «Локи, Локи, ну почему ты бываешь так робок, так нерешителен и всегда закрыт сам в себе?». Я часто не могла понять твои противоречивые поступки. Моя мама, когда ещё была со мной, говорила мне: «Дочка, ты должна жить достойно и идти по жизни с гордостью. Но гордиться по-настоящему ты, женщина, сможешь только тогда, когда мужчины будут готовы драться за тебя насмерть…». Наша воспитательница тоже несколько раз говорила со мной о наших с тобой отношениях, о том, что трудности надо преодолевать, пытаться понять любимого человека, предлагала помощь, даже просила, чтобы я жила у неё, но я не соглашалась – самостоятельность уже проснулась во мне навсегда. В это же время неустойчивых внутренних разногласий моя сестра, видимо умышленно, дала мне почитать уже довольно потрёпанную книжку «200 примеров оригинальных ответов девушки на вопрос парня «Что делаешь?»». В этой книжке почти все приведённые ответы на вопрос парня сводились к одному – как бы влюбить этого парня в себя.  Примерно вот такие ответы:
     «Рисую сердечки на запотевшем окне и подписываю их твоим именем»  или
     «Изучаю секретный язык поцелуев, чтобы сказать тебе без слов, как я тебя люблю».
      Прочитав эту книжку, я сделала вывод, что любовные отношения для девушек являются наиболее важными, если не главными в жизни. Действительно, мне тоже хотелось так влюбить тебя в себя, чтобы ты забыл всё на свете, чтобы видел только меня, чтобы боготворил меня и постоянно говорил мне об этом.

      Лето начиналось замечательно!
      Экзамены за восемь классов я почти не помню, а вот выпускной вечер запомнился надолго – навсегда. Восьмилетняя школа-интернат усиленно готовилась к своему первому выпуску. Что-то было подремонтировано, что-то подкрашено, кровати заправлялись показательно, в столовой появились белые скатерти. Спортзал для проведения праздника был оборудован вместо старенькой радиолы новым более мощным проигрывателем и мигающими лампочками, похожими на новогодние гирлянды. И на вручении свидетельств, и на праздничном ужине, и на танцах ты был со мной. На виду у всех, как я и мечтала! Легко и свободно! Потом было гуляние по ночному городу. Короткая тёплая ночь со звёздным небом наполняла моё сердце романтикой и надеждами, мечтами и желаниями. Наша воспитательница была вместе с нами. Когда мы проводили её до дома, она предложила мне остаться у неё ночевать, но я отказалась и осталась с тобой. Мне не хотелось расставаться с тобой в эту ночь и обижать тебя своим уходом. Мы долго гуляли и говорили о будущем, о том, где можно продолжить учёбу. В том, что необходимо учиться дальше, не было никаких сомнений ни у меня, ни у тебя…
       Когда мы уже утром расставались на остановке завокзального автобуса, ты предложил мне вместе поступать учиться – в техникум. Но прежде – поехать на две недели в деревню к твоей бабушке, там подготовиться к вступительным экзаменам и потом вместе учиться. Это было совершенно неожиданно и я не сразу ответила тебе, хотя ты так красиво описывал мне вашу деревню. Ты увлечённо говорил мне, что в деревне меня уже ждёт речка с чистой водой, лодка, в которой мы будем кататься, косогор с ягодами и грибами, клуб с вечерними посиделками и играми в кругу весёлой молодёжи, сказочные закаты и поскотина в утренней росе. Говорил, что пчёлы на пасеке уже припасли для меня ароматный мёд, которым меня угостит старик-пасечник. Будто бы тёплый ветер уже сложил для меня красивые симфонии, а утренний жаворонок разбудит меня и уронит на сердце сладкие песни. А твоя бабушка уже давно испекла пироги и, ожидая нас, посматривает через окно за реку, откуда мы должны прийти к ней в дом. Я была уверена в том, что твои красивые и многообещающие слова идут от чистого сердца от особого состояния души. Однако я ответила тебе только через два дня. В эти два дня мы встречались с моей подружкой-одноклассницей и она настойчиво уговаривала меня согласиться поехать с тобой. Она даже предложила помочь мне в приобретении летних туфелек – не ехать же босиком. Денег у нас на понравившиеся беленькие туфельки, конечно, не хватило, и мы просто скрытно вынесли их из магазина – каждый по одной туфле.
      И я согласилась поехать с тобой… 
      Как я была рада, что вся деревня была для меня открыта и уже желанна. Так замечательно начиналось лето. Мы были вместе! И неожиданно приобретённая свобода, подарившая незабываемое лето, тоже была с нами.
      Вашу маленькую речку мы перешли вброд – всего по колено – а потом шли по уже высохшей от росы поскотине. У дома нас встретила твоя тётя. После знакомства со мной она что-то прошептала тебе на ухо. Ты улыбнулся и громко ответил ей: «Мы вместе учились в школе, а теперь будем готовиться к экзаменам в техникум». Мне было немного стыдно и неловко от того, что я, девочка, приехала к незнакомым людям, приехала с мальчиком – это, наверное, выглядело в глазах взрослых людей вызывающе неприличным. Но твоя бабушка улыбнулась мне, а твоя двоюродная сестра мне подмигнула, и страх мой смешанный со стыдом исчез. Я увидела, что твои близкие люди  понимают тебя, доверяют тебе и любят тебя.
       Через несколько дней все местные девчонки-соседки уже наперебой рассказывали мне свои секреты, старались понравиться и во всём подражали мне, что для меня было очень необычно, и мне это нравилось.
      По утрам мы два часа занимались математикой, потом ещё час – русским языком. Днём немного помогали по хозяйству, а вечером собирались в клубе и играли с молодёжью в игры, намекающие на романтические свидания с обниманиями и даже с лёгкими поцелуями. В один из вечеров нам по игре нужно было уйти в маленькую комнатку «на совещание». Когда мы оказались одни, я неожиданно для себя поцеловала тебя в щёку. Ты замер, ничего не сказал и почти весь вечер оставался как будто в состоянии отрешённости…  О чём ты думал? Смог ли ты ощутить, что я звала тебя в большую страну счастья, нежности и любви? Почему естественный поцелуй увёл тебя в странное забытьё? Что ты ответил пришедшей в тот миг белой даме, которая прямо спросила тебя: «Способен ли ты на любовь?». Надеюсь, что ты ответил: «Да…». Ты всегда казался мне загадочным… Где-то я прочитала, что нерешительные мужчины убивают женские надежды. Я была готова поверить в это, но мечты мои всё же оставались живы…

            «Не боюсь на земле ничего,
             В задыханьях тяжелых бледнея.
             Только ночи страшны оттого,
             Что глаза твои вижу во сне я.»

       Все эти вдохновенные вечера и дни, проведённые с тобой, незаметно закончились. Закончилось совместное лето в деревне, в конце которого мне на экзаменах не хватило конкурсных баллов для поступления в техникум. Восторженность и мечты о совместной учёбе резко уплыли в какие-то дальние пространства. И это, я чувствовала, усложнило наши отношения – видеться мы стали намного реже. Ты успешно начал учиться на дневном отделении в техникуме, а я – в вечерней школе, одновременно устроившись работать гардеробщицей на полдня, как несовершеннолетняя. Письма, пусть даже частые, никак не помогали нашим отношениям. Живые взгляды ничем нельзя было заменить.

       И уже в самом начале зимы я не смогла больше так безнадёжно жить и удерживать скучное равновесие в душе, которая не желала, а просто требовала активной свободы, пламенных восторгов и неудержимых поклонников, обожающих меня. Радости хотелось беззаботной, любви окаянной, необходимо было что-то вытворить такое, чтобы мною восхитились, чтобы говорили обо мне и увидели, что я многое могу. Возможно, это и есть жажда настоящей жизни. В таком «боевом» настроении я уволилась с работы и бросила занятия в вечерней школе, о чём потом, конечно, жалела. В таком же настроении, видимо не случайно, я попала на вечеринку к ребятам из соседнего подъезда. Ты был далеко, а весёлая энергичная компания – рядом. Расстояния многое, если не всё, решают в отношениях людей. После небольшого застолья вся наша компания решила съездить к вокзалу – там проводилась вечерняя ярмарка с распродажей разных видов орехов и выпечки. Я, возбуждённая свободой, выпорхнула на крыльцо в распахнутом пальто и в окружении трёх молодых ребят, моих соседей. И тут мне вдруг показалось, что ты в этот момент находился где-то совсем рядом и молча наблюдал за мной. Как будто ты видел, как я застёгивала пуговицы, слышал мой дрожащий от волнения голос. Как будто ты шёл за нами, когда мы, пройдя через узкий проход между покосившимися ограждениями палисадников, выходили из двора на открытую ветрам улицу. А когда мы уже садились в подошедший автобус, мне показалось, что меня кто-то окликнул по имени. Но это не мог быть ты! Я стояла на подножке переполненного будто игрушечного автобуса и, весело смеясь у закрывающейся двери, обнимала за шею одного из своих спутников, говорившего мне красивые слова
      Когда мы на вокзале выходили из автобуса, мне снова послышался твой голос, зовущий меня. Скажи – в какой рассвет ты меня звал тогда, если звал? Мне казалось, что ты тайно следишь за мной и таким образом испытываешь меня, что своей хитростью будто специально толкаешь меня на предательство, чтобы потом тешить своё самолюбие и иметь повод упрекать меня за это. Скажи мне, Локи, ты правда следил за мной?  Конечно, я чувствовала, что предаю тебя, но я ничего не могла сделать с собой – мне необходимо было, чтобы обо мне говорили, носили меня на руках, чтобы любили меня. Возможно, это было жестоко по отношению к тебе, но судьба, видимо, для того и существует, чтобы испытывать нас, наполняя нашу жизнь разного рода преградами, нелепицами, проблемами, а иногда обманом и настоящими бедами…
       Забыть наши вдохновенные вечера и дни я, конечно, не могла, а вернуть всё у меня не было сил. Я, как бы раскаиваясь,  писала тебе красивые письма почти каждый день, просила тебя ответить, но ты молчал. Почему ты закрылся? Почему не отвечал мне? Ты продолжал пытать меня. Неужели ты, действительно, видел меня, когда я, возбуждённая свободой, выпорхнула на крыльцо?.. Я ждала ответа на письма, ждала, ждала. И только уже весной я вдруг обнаружила в почтовом ящике конверт без марки с запиской «С днём рождения» и трёхрублёвой бумажкой. Значит ты приезжал! Ты заменил себя валютной бумажкой, но всё равно как я была рада! Я в тот же день поехала к тебе, но даже в подъезд зайти не решилась – мне было страшно…


             2. Военнослужащий
 
       …Уже в центре города, когда мы вышли из автобуса, ты сзади тронул меня за плечо… Не удивившись и почти не оборачиваясь я сказала тебе: «Здравствуй». Голос твой, видимо от волнения, пропал и ты прошептал: «Послушай, давай помиримся…»  –  «А мы и не ругались…» – «Тогда почему же?..». Я перебила тебя и попыталась сказать что-то определённое, но получилось только: «Не знаю… Так уж должно было случиться, наверное… Не ходи дальше за мной, здесь недалеко… Пока…». Ты уже немного громче прошептал мне вслед эгоистическую фразу: «Но я не хочу, чтоб так продолжалось…». Я повернулась к тебе, удерживая себя от слёз, и неуверенно проговорила: «Нет, Локи, что было, того уж не вернуть…» – «Но почему? Почему!..». Я хотела сказать тебе: «Если не хочешь – делай что-нибудь», но, чтоб ты не видел моих выступивших слёз, я уже быстро уходила от тебя. Последнее, что я услышала от тебя, это было: «Постой, не сердись!» – Не оборачиваясь,  я ответила скорее сама себе: «Я и не сержусь…». И как будто в чёрный туман будущего, зашла в нужный мне подъезд, где заплакала навзрыд. Потом долго приводила себя в порядок, прежде чем войти в квартиру к твоему тёзке…
       В кухонное окно я видела, как ты долго сидел на скамейке детской площадки. По твоей склонённой голове я догадывалась, что ты не знаешь как поступить. Я тоже не знала, но твой тёзка, к которому я, как я себя убеждала, приехала по делу быстро решил всё за меня. Он сказал: «Ты не выходи. Пусть он сидит. Он тебя не дождётся и к ночи уедет». О, если бы ты не уехал! Втайне я очень желала этого. Ты ждал долго, но я не выходила из этого дома. Твой тёзка оказался прав – ты решил не унижать себя и уехал, хотя я чувствовала, что ты способен на невероятную любовь, доброту и заботу несмотря ни на какие внутренние убеждения и внешние обстоятельства. Внешние обстоятельства для поступков – это только фон, а настоящее происходит всегда внутри нас.
       Ты уехал… А я осталась там… 
       Вечером, оставшись одна в комнате, лёжа на диване, приготовленном для сна, я многое вспоминала: как я лгала тебе, а больше – сама себе, когда обнималась с молодым парнем на подножке автобуса, когда в роли невесты военнослужащего жила в лесном домике у его матери, когда задыхалась от танцев на дне рождения у белобрысого охламона. Как я могла так равнодушно и спокойно сказать тебе: «Не ходи дальше за мной…»? Почему ты исполнил эту нелепую просьбу? Почему ты не говорил мне красивых слов, так необходимых мне? Почему не дарил цветов, не угадывал моих желаний? Я сходила с ума, я плыла в бушующем море, я тонула в нём… А ты ничего не сделал. Почему ты смог уехать от меня в тот вечер? Ведь ты уехал…уехал…
       Я встала с предоставленного мне для ночлега дивана и пошла в другую комнату к твоему тёзке…  Я плакала и шептала ему на ухо твоё имя… И эта первая ночь была похожа на насилие…

       А до этого, весной уже после зимнего вечера с друзьями-соседями я продолжала писать тебе письма, всё больше отчаиваясь получить ответ. Ты не отвечал мне, будто знал о моих развлечениях. Наверное, я была права, догадываясь, что ты видел меня в дверях автобуса. Поэтому и долго молчал…

           «Весной, весной, в ее начале,
            я опечалившись жила.
            Но там, во мгле моей печали,
            о, как я счастлива была».

       Этой холодной весной, когда я ушла из школы и увольнялась с работы, со мной познакомился мой сменщик в гардеробе – парень немного постарше меня. Познакомился он совсем необычно – он энергично подошёл ко мне, что-то напевая, и крепко поцеловал меня в губы, после чего прошептал на ухо, что невообразимо влюблён. Дыхание моё перехватило, я не могла вымолвить ни слова, сердце бешено колотилось, а он улыбался…
       Он тогда тоже увольнялся, так как его в апреле призывали в армию. Я потом была на его проводах, он говорил всем, что я его невеста. Всё происходило, будто во сне, я совершенно не отдавала себе отчёт о происходящем. Перед его посадкой в вагон, уже с котомкой за спиной, он сказал мне: «Жди меня. Когда я вернусь, ты будешь уже совершеннолетняя, и мы поженимся. Только очень жди…». Мне казалось, что это он так пошутил. Но он, прощаясь с матерью, что-то ей долго объяснял.
        Когда мы уходили с перрона, его мама спокойно без эмоций сообщила мне, что я должна завтра приехать к ней в загородный дом с вещами первой необходимости, потому что мне надо жить у неё – так просил её сын. И почти приказала: «Скажи, если кто спросит, что ты переехала к своей двоюродной тёте». Я машинально кивнула в ответ и назавтра, особо не задумываясь и желая стать независимой, приехала по адресу, указанному в записке, будто действительно к своей настоящей тёте. Посёлок, где она жила, оказался маленьким, состоящим из одной улицы. Нужный дом, окружённый пышно разросшимися соснами, я нашла быстро. Крашеные известью оштукатуренные стены, тёмная металлическая кровля, сетчатый забор, палисадник с цветами – всё это придавало домику немного застенчивый и уютный вид.
      Через две-три недели мне стало смертельно скучно – одиночество отвратительно сказывалось на моём настроении. Кроме того я постепенно начала осознавать создавшуюся ситуацию и себя в нежданно появившейся роли «невесты военнослужащего». Меня начинало это тяготить и смущать какой-то своей нелепицей. Я вдруг вспомнила светлые восходы, когда мы с тобой были в твоей деревне, тепло и заботу твоих родных людей, озорные взгляды соседских девочек, для которых я была королевой или даже всемогущей богиней. Не откладывая воспоминаний и под их воздействием, я написала тебе чувственное письмо, в котором я настойчиво просила тебя приехать ко мне, и указала адрес этого загородного домика, пояснив, а скорее слукавив, что живу здесь у своей тёти. Я чувствовала и была уверена, что ты любишь меня несмотря ни на что и не сможешь не приехать, но одновременно проклинала себя за ложь. Утешением было только то, что эта, на мой взгляд, мелкая ложь была мне нужна сейчас, как чистый воздух, как глоток живой воды. Я доставала нашу школьную групповую фотографию, приглаживала на ней твои волосы, заглядывала в твои глаза и умоляла тебя приехать. 
       Конечно, после зимнего мучительного, наверное, для нас обоих, молчания ты приехал ко мне. И потом приезжал не один раз. Мы подолгу сидели в комнате с простой обстановкой, пили чай, вспоминали наших одноклассников, строили планы, делились новостями. Ты был открытым, искренним и раскрепощённым. Старый буфет с резными вставками и помутневшим от времени стеклом, казалось, участвовал в наших разговорах, как добрый хозяин-старожил. Рядом с висевшими на стене портретами хозяйки домика и её сына военнослужащего стоял на изящной полочке скучающий радиоприёмник «Атмосфера 2». Иногда я включала его, и сквозь шум трескучих помех была слышна музыка. При наших встречах никого, кроме нас, в доме не было. Я неумело, как мне казалось, изображала, что ничего не произошло прошедшей зимой. Ты ничего не замечал или, может быть, делал вид. Зимние события уже казались мне далёким и ненужным сном. Я садилась на мягкий стул, поджав под себя ноги и положив голову на сложенные руки. Мне было достаточно того, что я вижу тебя, дышу с тобой одним воздухом, ощущаю твоё тепло. Ты снова был со мной! Я всегда мечтала об этом и ждала этого.
       Я совсем не хотела рассказывать тебе о военнослужащем и его матери, но мне нужно было тебя чем-то встревожить, чтоб ты решился, наконец, на поступок, на живое участие в наших отношениях. И я при очередном твоём приезде стала с улыбкой на лице рассказывать тебе старую историю о том, что в школе наш одноклассник пытался ухаживать за мной. Как он по выходным дням приезжал ко мне домой и привозил конфеты в аккуратных бумажных кулёчках. Потом садился у стола и, не отрываясь, долго смотрел на меня. Говорила ещё, что до этих приездов с конфетами он дарил мне лесные цветы. Но ты внешне  никак не реагировал на мои рассказы. А почему, кстати, ты никогда не дарил мне цветы, а Локи?
      В эти же весенне-летние встречи я придумала сказать тебе, будто я с помощью моей тёти, изображённой на портрете женщины, устроилась на работу в заводскую лабораторию со скользящим графиком (кроме ночных часов) и одновременно стала готовиться в начале нового учебного года пойти в десятый класс вечерней школы. Мне показалось, что глазами ты одобрил эти мой устремления. Это правда?
      Я пыталась заигрывать с тобой, разговорить тебя, придать тебе уверенности и смелости. Уходила в другую комнату, умышленно говоря, что иду переодеваться… Просила тебя поправить загнувшийся воротничок платья и застегнуть сзади молнию… Я чувствовала при этом твоё смущение и душевный трепет, когда ты касался моей кожи. Но я знала и то, что там под этой нежной кожей текла не совсем алая кровь. Прости меня, Локи… Все мои заигрывания ничем не закончились – ожидаемого отклика в твоей душе я не смогла почувствовать, хотя в глазах был заметен интерес и осторожный вопрос. С этим вопросом ты и уезжал домой.
       Ближе к сентябрю я однозначно приняла решение скрыться от всех, исчезнуть. Это был, на мой взгляд, наилучший выход из создавшейся ситуации. Мне нужно было избежать, возможно, трагических событий, которые могли произойти, когда придёт время возвращения военнослужащего, и моя роль ожидающей невесты должна будет исполниться в действительности, чего я уже страстно не хотела и даже боялась. Исчезнуть от всех мне было некуда, и я уговорила сестру, что некоторое время буду тайно жить у неё, чтоб она никому ничего про меня не говорила. Если бы я смогла поделиться этим с тобой, ты бы точно понял меня и помог бы мне, и возможно, мы бы нашли пути прощения всех наших ошибок ради счастливого будущего.   
        В начале сентября, когда ты с техникумовской группой уже уехал на весь месяц в колхоз убирать урожай, я сбежала из лесного домика, надеясь, что исчезла от всех навсегда, включая и тебя. Я догадывалась о том, что всю эту историю с военнослужащим, его невестой и придуманной тётей ты узнаешь от этой самой тёти, когда по приезду из колхоза приедешь в лесной домик. От моих собственных приступов стыда я убежать всё же не смогла, но хотя бы от постыдных объяснений с тобой и встреч с твоими глазами убежать, как мне казалось, сумела, внутренне попрощавшись с тобой навсегда. Это стоило мне большой душевной боли, но другого выхода из ситуации, мною же созданной, я не находила.

          «Прости за любовь. Я останусь с тобою
           В мечтах легкой дымкой седых облаков,
           Лучистого утра прозрачной росою,
           Туманною далью несбыточных снов»

       Как только ты вернулся из колхоза, ты приезжал ко мне в завокзальный район каждый день, а иногда и дважды в день. Я ожидала этого от тебя, но не надеялась на это. Мне виделась другая картина – окончательно обидевшись на меня и не желая биться за неудавшуюся любовь, ты, трезво оценивая происшедшее, откажешься от меня навсегда. Но я ошиблась. Ты оказался верен своим чувствам, несмотря на некоторый заметный эгоизм.
       Я, скрываясь от тебя, понимала, что ты уже пообщался с матерью военнослужащего, с придуманной моей тётей. Уже узнал, что в лесном домике меня нет и не будет. Мы с сестрой первое время вообще не открывали тебе дверь, делая вид, что никого дома нет. Но потом мне стало жаль тебя, и я попросила сестру открыть тебе и сказать, что меня дома нет и что неизвестно когда буду, и буду ли вообще. Так продолжалось несколько дней, и ты уже, по-моему, стал догадываться, что сестра просто покрывает меня. Сидя в шкафу, я слышала твой голос, и в его интонациях слабой мелодией обозначалась туманная надежда на лучшие дни. Твоя откуда-то появившаяся настойчивость тоже убеждала меня в этом, и я начинала склоняться к возвращению из побега в реальность. Мне уже хотелось вернуться к тебе. Но одновременно было стыдно до невозможности и страшно до мурашек это сделать.
       Между тем наступала настоящая поздняя осень с холодными дождями и мокрым снегом – предвестником новых болезненных событий.

       В один из многих безуспешных приездов ко мне, ты неожиданно появился с моей подружкой-одноклассницей, с которой мы вместе плакали в пустом классе. Или вы договорились, или случайно встретились – я не знаю. Дверь вам открыла моя настоящая тётя. Но я её успела предупредить, что нужно говорить и как отвечать, потому что увидела вас в окно ещё задолго до того, как вы вошли в дом. Вы прошли в маленькую комнатку, и тётя грустно сказала, что меня нет дома, что будто бы я на дне рождения у какого-то белобрысого охламона. И далее она с сожалением добавила: «Забыла вас племянница моя… Загуляла. Белобрысый этот каждый день приходит, – и, обращаясь к тебе, добавила, – Я ей напоминала о тебе, говорила, что ты приезжал много раз. А она мне, мол, не твоё это дело – сама разберусь… Не знаю я только где этот охламон живёт, а то бы показала вам…». Я слышала всё это, сидя в тёмном и пыльном шкафу. Вы нехотя попрощались и ушли, а я ощутила тихую грусть и душевную тревогу, которая постепенно стала переходить в ноющую боль и горячее отчаяние. Я уже многое пережила и знала, что делала, я надеялась только на чудо, что обман не будет раскрыт… Но обман, оказывается, всегда бывает раскрыт. И он раскрылся совсем скоро…

       Моё бегство и исчезновение, начавшееся в сентябре,  закончилось уже ближе к середине зимы. Локи, ты спроси у меня сегодня – как я существовала всё это время, как выжила? А как ты выжил? Видимо, помогали нам возобновившиеся мечты о встрече и сны, в которых мы были рядом. Для меня ты из реальных событий  переместился в другое пространство и стал персонажем отдалённых тревожно-счастливых снов, преследовавших меня почти каждую ночь. Там я жила в твоих объятиях, там я гладила твои волосы, там целовала тебя, там ты заботился обо мне и говорил ласковые и нежные слова… Я не хотела просыпаться, пытаясь удержать хрупкие сновидения как можно дольше.
       Как ты меня нашёл в середине зимы, я узнала много позже от моей маленькой племянницы. Это она показала, где меня можно было найти. Я была тогда на вечеринке в гостях у того самого белобрысого охламона, о котором говорила тётя. На звонок в дверь все мы подумали, что пришёл ещё кто-то из нашей компании. Я не спеша открыла дверь – за дверью стоял ты! Я просто опешила – настолько это было неожиданно – и не знала, что сказать. В квартире раздавались весёлые голоса, играла музыка. Большой бант на моей груди задыхался и трепетал от волнения. Я смогла только тихо вымолвить: «Здравствуй… Подожди меня на улице – я выйду…», и постаралась быстро закрыть дверь. Немного постояла, приходя в себя, и вернулась в комнату, объявив, что никого нет, что это кто-то просто пошутил.
       Как только мне удалось незаметно и ненадолго покинуть компанию, я по скрипучей лестнице выпорхнула из подъезда в расстёгнутом пальто, без шарфа и платка на голове, щёки мои пылали, волосы волновались от слабого ветерка. Ты ждал меня и растерянно ходил по скрипучему серому снегу. От искреннего волнения ты смог лишь как-то нелепо выдохнуть: «Почему ты здесь?». А я, кутаясь в широкий воротник пальто, второпях ответила или обещанием, или отговоркой: «Я потом тебе всё расскажу…  напишу… А теперь уходи…». Я боялась разрыдаться, а ведь надо было это сделать, надо было отдаться в твои руки и улететь в сказку вместе с тобой. Принял бы ты меня, Локи? Надеюсь, что принял бы! Ведь ты всегда верен тем, кого любишь. Но я убежала обратно в дом. Что происходило со мной? Что с нами происходило, Локи? Я пыталась объясниться сама с собой, но душа и сердце мои продолжали страдать и страдали многие годы, не принимая никаких объяснений… Я много раз хотела написать тебе обещанное в тот день письмо, в котором хотела и пыталась как-то объясниться, но у меня не хватало для этого слов…  Получалась одна непридуманная неправда. Я злилась сама на себя, жалела себя, плакала, не знала как поступить, молила Бога о помощи и как-то продолжала жить… Я даже пыталась приехать к тебе, чтобы вместе разобраться в наших отношениях. При подходе к твоему дому я неожиданно увидела тебя, уходящего от меня в сторону нашей школы. Я пошла следом. Ты не видел меня. Я ходила за тобой около получаса, и мне казалось, что ты, размышляя о чём-то, просто бесцельно бродишь, никуда не заходя, нигде не останавливаясь. Правда изредка ты останавливался и что-то записывал в маленькую записную книжку. Как потом я узнала – ты писал стихи. Потом ты зашёл на территорию школы и на чистом не тронутом снегу крупно написал черенком от брошенной лопаты: «Я люблю тебя, Апата!» Я видела эти незабываемые слова, заглядывая в заборную щелку. И стихи, я знала, ты писал в записную книжечку только обо мне и только для меня! Мне тогда не нужно было прятаться, нужно было выйти к тебе, но стыд удержал меня, и я убежала. Зачем, почему?..

       Тогда же, зимой, к моей сестре стал часто приезжать её новый молодой человек. Может быть с подачи сестры, а может быть случайно, он однажды приехал со своим другом, вежливым спокойным и интересным человеком. Внешне он выглядел достаточно привлекательным. Он был старше меня. Мы познакомились. У него было такое же имя, как у тебя – тёзка.  Хоть это и задело меня острой колючкой, но я почему-то сочла это хорошим знаком. На первой же встрече после нескольких ничего не значащих слов он предложил мне прогуляться. На улице была оттепель, я согласилась, и мы почти до темноты гуляли по городу. Говорили об увлечениях, о работе, даже о мечтах. Мне легко было с ним, я была свободна, душа моя, привыкшая грустить и казнить себя, улыбалась в тот вечер и не жалила меня, не кусала…  Но о мечтах я всё же говорила осторожно. Потом мы ещё несколько раз встречались, ходили на концерт в филармонию, в оперный театр и театр музкомедии, куда мы ходили и с тобой...
       У меня не было к твоему тёзке любовного чувства, но дружеские отношения сложились как-то сами собой. В один из дней, уже в начале весны, он попросил меня приехать к нему помочь убраться в квартире после ремонта. Дома у него я была уже не один раз – мы пили необычный для меня напиток – кофе, слушали музыку, я брала у него почитать кое-какие книги. Я согласилась помочь ему. В оговоренный день я захватила рабочую одежду, вышла на крыльцо и сразу заметила тебя у соседнего дома. Делая вид, что не замечаю тебя, но краем глаза наблюдая за тобой, я отправилась к ближайшей остановке. В подъехавший автобус ты зашёл отдельно от меня с другой площадки. Потом ты, думая, что я тебя не вижу, скрытно, прячась за пассажирами, пробрался ко мне и, стоя за моей спиной, касался щекой платка на моей голове. Я чувствовала твоё теплое прерывистое дыхание. Я еле сдерживала себя от того, чтобы повернуться к тебе, улыбнуться тебе и сказать тебе: «Привет…». Но делать это в автобусе и тем более затевать напрашивающийся разговор мне было неловко, и я продолжала делать вид, что ничего не происходит. Ты тоже молчал, хотя, возможно, догадывался, что я заметила тебя. И я уже предвидела, чем может в реальности, а не в мечтах, закончиться наша «случайная» встреча. Когда мы в центре города вышли из автобуса, ты сзади тронул меня за плечо… Не удивившись и почти не оборачиваясь я сказала тебе: «Здравствуй». Голос твой, видимо от волнения, пропал и ты прошептал: «Послушай, давай помиримся…»  –  «А мы и не ругались…» – «Тогда почему же?..». Я перебила тебя и попыталась сказать что-то определённое, но получилось только: «Не знаю… Так уж должно было случиться, наверное… Не ходи дальше за мной, здесь недалеко… Пока…». Ты уже немного громче прошептал мне вслед эгоистическую фразу: «Но я не хочу, чтоб так продолжалось…». Я повернулась к тебе, удерживая себя от слёз, и неуверенно проговорила: «Нет, Локи, что было, того уж не вернуть…» – «Но почему? Почему!..». Я хотела сказать тебе: «Если не хочешь, тогда делай что-нибудь», но, чтоб ты не видел моих выступивших слёз, я уже быстро уходила от тебя. Последнее, что я услышала от тебя, это было: «Постой, не сердись!» Не оборачиваясь, я ответила скорее сама себе: «Я и не сержусь…». И как будто в чёрный туман будущего, зашла в нужный мне подъезд, где заплакала навзрыд. Потом долго приводила себя в порядок, прежде чем войти в квартиру к твоему тёзке…

        После нескольких часов уборки мусора и мытья полов мы с твоим тёзкой уселись пить чай на кухне. За окном на скамейке детской площадки мы увидели тебя. По твоей склонённой голове я догадывалась, что ты не знаешь как поступить. Я тоже не знала, но твой тёзка, к которому я, как я себя убеждала, приехала по делу, быстро и уверенно решил всё за меня. Он сказал: «Ты не выходи… Пусть он сидит. Он тебя не дождётся и к ночи уедет». О, если бы ты не уехал! Втайне я очень желала этого. Ты ждал долго, наступил вечер, но я не выходила из этого дома. Я мучилась и ждала твоего звонка в квартиру. Но твой тёзка оказался прав – ты решил не унижать себя и уехал, хотя я чувствовала, что такое решение ты принимал тяжело с болью в сердце и затмением в душе. Ты уехал… А я осталась там… 
       Поздно вечером, оставшись одна в комнате, лёжа на диване, приготовленном мне для сна, я многое вспоминала. Как я лгала тебе, а больше – сама себе, когда обнималась с молодым парнем на подножке автобуса, когда в роли невесты военнослужащего жила в лесном домике у его матери, выдуманной тёти, когда задыхалась от танцев на дне рождения у белобрысого охламона. Как я могла так равнодушно и спокойно сказать тебе: «Не ходи дальше за мной…»? Почему ты не говорил красивых слов, так необходимых мне? Почему не дарил цветов, не угадывал моих желаний? Я сходила с ума, я плыла в бушующем море, я тонула в нём… Тонула… А ты ничего не сделал. Почему ты смог уехать от меня в тот вечер? Ведь ты уехал…уехал…

           «Это песня последней встречи.
            Я взглянула на темный дом.
            Только в спальне горели свечи
            Равнодушно-желтым огнем».

      Я встала с предоставленного мне для ночлега дивана и пошла в другую комнату к твоему тёзке… Я плакала и шептала ему на ухо твоё имя… И эта первая моя ночь с мужчиной была похожа на насилие…
      
       Ты ничего этого не знал. И никогда об этом не узнал бы, если бы я, продолжая падать всё ниже и ниже, не устроила для тебя, совсем не желая этого, ещё одно, уже последнее испытание.


             3. Тёзка
 
        В тот осенний, почти зимний пасмурный день мы с твоим тёзкой прогуливались в городском сквере – мне необходимо было каждый день бывать на воздухе. Я была немного взволнована, потому что  чувствовала какую-то небольшую тревогу, связанную с тобой. Причиной было то, что я накануне видела сон, в котором ты прощался со мной навсегда, просто прощался, не объясняя никаких причин. Может быть, что-то случилось с тобой?
       Мы только-только вернулись с прогулки и, раздеваясь, находились ещё в прихожей, как вдруг кто-то позвонил к нам в квартиру. Я открыла дверь, за которой совсем неожиданно оказался ты. Вид у тебя был довольно решительный, чего с тобой почти никогда не случалось. Я немного растерялась и суетливо стала говорить о чём-то… Я говорила и говорила только для того, чтобы не услышать наяву твои прощальные слова, сказанные мне тобою во сне. Твой тёзка уже помог мне снять пальто и расстёгивал мои сапожки. Я была в платье, которое никак не могло скрыть мою беременность, как это делал мой любимый домашний халат. Ты, увидев меня такой, тут же потерял свой решительный вид и сделался совершенно вялым, растерянным и нелепым. А я, испытывая редкое смущение, только смогла выговорить: «Да…  Уже седьмой месяц…». Твой тёзка, менее всего взволнованный создавшейся ситуацией, предложил пройти в комнату и выпить после улицы чаю. За столом я что-то продолжала говорить, но видела только твоё потерянное и расстроенное лицо, твои молчащие глаза и чуть дрожащие губы…

       А ещё весной, вскоре после событий, когда ты ушёл и оставил меня в доме твоего тёзки, мы с ним в длинные майские праздники гуляли по украшенному и прибранному городу. Погода была солнечная, люди выглядели добрыми и отзывчивыми. Мой бежевый плащ хорошо гармонировал с цветом новой моей причёски, яркая косынка на шее подчёркивала моё хорошее настроение, а на моём спутнике было добротное тёмное пальто из кашемира. В руке он держал переносной магнитофон, и из него слышалась музыка, растворяющаяся в общем уличном гуле. Мы выглядели достойно, и люди обращали на нас внимание. Но неожиданно я как будто ощутила на себе чей-то заинтересованный взгляд. Я почти всегда чувствовала такие взгляды и сначала отнесла его к нашей красивой паре, но его дальнейшее ощущение заставило меня подумать о тебе. Этот невидимый взгляд как бы ощупывал нас, выбирая место для удара. Я настороженно, стараясь делать это незаметно, стала искать тебя глазами среди людей на улице, но ни тебя, ни кого-нибудь из знакомых не увидела. И тут ко мне пришла успокоительная мысль написать тебе обещанное «объяснительное» письмо. Написать не бушующими чувствами, но холодным рассудком. Вдруг подумалось, что необходимо расставить все точки над «i».
       Я до этого несколько раз пыталась это сделать, но письмо всегда получалось совсем не «объяснительное», а больше извинительное. Я незаметно от твоего тёзки сделала ещё несколько попыток, и в конце концов к началу лета что-то у меня, по-моему, получилось, и я отправила это письмо тебе. По первым же прочитанным строчкам ты сразу мог понять, что я просила прощения, хотя самого слова «прости» в письме не было. По каким-то причинам я вставила в письмо чьё-то не очень понятное и загадочное четверостишие, которое придавало словам некую тайну:

           «Помнишь, сквозь снег над порталом
            Готической розы цветок?
            Как я тебя обижала, —
            Как ты поверить мог?»

       В письме я называла тебя ласковым именем, жаловалась на свою неудачную, почти беспризорную жизнь. Обвиняла судьбу, что это она не давала сбыться моим мечтам. Написанные карандашом слова как-то прыгали по странице и совсем не говорили, что я счастлива: «Наверное, мы оба хотели быть вместе. Я была счастлива только с тобой. Не прогоняй меня насовсем, пожалей… Сама себя ненавижу…». Я писала так, хотя уже точно знала о своей беременности от твоего тёзки. Что меня заставило так писать?.. А дальше я просила тебя помочь мне поступить в институт – я ещё не оставила эту мечту. Для этого мне нужно было сначала получить школьный аттестат, а уже потом идти в ВУЗ. Просила у тебя помощи – сама я не могла подготовиться к экзаменам. И в конце я просила встретиться, и написала место и время встречи: «Если ты ещё помнишь всё, приезжай. Ты ведь хочешь, чтобы я была счастлива…». Мне казалось всё написанное искренним криком о помощи, и ты должен был откликнуться. Я была уверена, что откликнешься. О дальнейшем я не задумывалась…

              «Ты письмо мое, милый, не комкай,
               Не плачь о заветной лжи,
               Ты его в твоей бедной котомке
               На самое дно положи».

       Хотя было лето, но день назначенной встречи почему-то был по-осеннему холодным и пасмурным. Сплошные облака лежали прямо на крышах домов. В воздухе висела водяная пыль, образуя на ткани плаща прозрачный бисер. Площадь была пуста, на скамейках никто не сидел, как это обычно бывало. Как будто природа не хотела этой нашей встречи.
      
       Не специально, но так получилось, что к назначенному времени на нашу встречу я не появилась. Занималась домашними делами и вдруг вспомнила. Опоздала почти на час. Бежала бегом, и почему-то была уверена, что ты ждёшь. И ты на самом деле ждал меня. Я подбежала, прерывистым от бега голосом поздоровалась, особых эмоций при этом с твоей стороны я не заметила, хотя какие тут могли быть эмоции. Мы поторопились уйти от водяного уличного тумана и через два квартала торопливо вошли в тот самый подъезд большого дома, в котором я не так давно исчезла, оставив для тебя тихое «Я и не сержусь». Я знала, куда вела тебя. Дверь нам открыл твой тёзка. Он был в курсе, что я приду с тобой, поэтому приветливо поздоровался и назвал своё имя… Ты был взволнован и возбуждён – это было заметно – и совсем не обратил внимания на своего тёзку, тем более, что он сразу ушёл в отдельную комнату, будто в коммуналке. Улыбаясь, я провела тебя в другую комнату, хорошо прибранную и опрятную. Попросила тебя смотреть в окно и не оглядываться, а сама быстро переоделась в домашнюю одежду. Когда я разрешила тебе повернуться, и на протяжении всей дальнейшей встречи я не переставала улыбаться тебе. Свою некоторую грустинку и неловкость, внезапно появившуюся, я старательно скрывала. Говорят, что не бывает более заметной лжи, чем лживая улыбка, но моя улыбка выглядела для тебя убедительной, и глаза твои смотрели на меня с доверием. Моя несколько необычная весёлость тебя нисколько не насторожила, и я была рада этому.
       Пока я ставила кипятить чайник, нарезала батон, доставала варенье, мы говорили о чём-то пустяковом и обыденном. А потом я громко сказала, обращаясь одновременно и к твоему тёзке: «Мальчики, давайте пить чай!».  Тёзка откликнулся голосом из соседней комнаты и вскоре появился. Он скромно сел на диван, положив локти на придвинутый к дивану стол. За чаем я, как хозяйка, совсем по-домашнему притворно сердитым голосом говорила вам: «Берите хлеб и варенье… А сахар положили?». У меня почему-то было хорошее настроение – двое симпатичных и послушных ребят были под моим контролем. Я была свободной, по-хозяйски распоряжалась, говорила много, двигалась энергично. Ты тоже, мне казалось, старался в поддержку мне вести себя более открыто и свободно. А твой тёзка был немного напряжён, сидел молча и старался незаметно наблюдать за нами.
       Мы договорились, что ты будешь приезжать ко мне и помогать мне учить материалы для сдачи экзаменов в школе, и что завтра мы встретимся снова. Когда ты уходил, по твоему виду было заметно, что ты хотел что-то сказать мне или спросить о чём-то. Ты задержался в дверях на мгновение, но ни на что не решился, а только кивнул головой и сказал: «До завтра…» – и ушёл.

       Остаток дня после твоего ухода я была погружена в блаженно-трепетное состояние всепрощающей любви. То, что мне казалось обманом и предательством с моей стороны, я старалась оправдать обычным полудетским, полу-юношеским интересом, желанием и поисками активной жизни, даже некоторым позёрством и уверенностью в своей правоте, то есть прощала сама себе всё. В этот дождливый прохладный день наша встреча с моей стороны выглядела не совсем искренней, хотя вполне обнадёживающей и похожей на тайное перемирие. Ты тоже держал себя не вполне определённо…
       Образ бегущей через водяную пыль девушки, то есть меня, навстречу счастью очаровывал меня. Я хотела сохранить этот образ и не задумывалась о будущем. Но твой тёзка настороженно молчал. Он тогда уже знал от меня, что я наверняка беременна, хотя абсолютной убеждённости у него (да и у меня тоже) ещё не было… А ты ничего этого не знал и, возможно, поэтому был несколько удивлён моим не характерным для меня состоянием свободы, смелости и жизнелюбия.

        Именно в таком состоянии души я пришла на следующий день к месту встречи. Погода резко изменилась, и было по-летнему тепло. Ты чуть-чуть  опоздал из-за транспорта, но я уже ожидала тебя, сидя на каменном парапете. Мне нравилось, что порывы тёплого ветра мягко и как-то заботливо шевелили мои волосы, и мне приходилось поминутно поправлять их и говорить, говорить с тобой… Мы отправились в школу, где я предполагала сдавать экстерном экзамены на аттестат зрелости. Моё напряжённо-радостное состояние снова заинтересовало тебя – глаза твои внимательно ощупывали мои движения, мимику, жесты. Я и сама чувствовала в себе что-то новое и неуловимое. Как будто я внезапно стала взрослой и даже независимо-гордой и уверенной, как настоящая молодая женщина.
        Когда мы, придя в школу, узнали условия сдачи экзаменов, оказалось, что мы пришли слишком поздно, а на следующий год заявления будут приниматься только с начала четвёртой четверти в будущем году. Это меня расстроило невообразимо. Ты неумело пытался как-то меня успокоить, приободрить, что-то говорил о времени для подготовки, что всё происходит к лучшему… Но у меня были на этот счёт свои соображения – я к тому времени готовилась к появлению ребёнка. Поэтому я почти не реагировала на твои ободряющие слова. Ты проводил меня до дома. Настроение моё было совсем испорчено, и я совершенно без эмоций сказала тебе, что мне надо побыть одной и ушла в подъезд. Но в дверях оглянулась и неожиданно для себя почти прошептала: «Приезжай ко мне…». Дверь захлопнулась за мной, как будто это была дверь в моё потерянное будущее…  Это потом я поняла, что наша с тобой дверь в будущее захлопнулась немного раньше – когда ты уехал и оставил меня в квартире твоего тёзки…

                «Приходи ко мне ранним утром,
                Я не буду роптать, что рано.
                Приходи ко мне ночью грозной,
                Ничего не скажу, что поздно».

       Ты  до глубокой осени приезжал ко мне… Относилась я к тебе всегда приветливо. Не так, конечно, восторженно, как в те школьные дни или в тот пасмурный день, когда я бежала к тебе сквозь водяную пыль. Я понимала, что восторженность со временем всегда затухает и теряет силу. От тебя я тоже уже не ждала особых эмоций. Я встречала тебя улыбкой, приводила себя в порядок плавными взмахами рук по причёске, по лицу, по одежде, и мы проходили в комнату к столу. Как всегда, я забиралась на диван, по детской привычке подогнув ноги под себя и обнажая коленки. Мы говорили о чём-то бытовом, повседневном. Ты несколько раз приглашал меня погулять или пойти в кино, мечтая там взять меня за руку, как ты это сделал однажды, но я отказывалась, ссылаясь на усталость. Я не могла открыть тебе мою недавно подтверждённую беременность. Тем временем твои принесённые для меня конспекты для подготовки к экзаменам, были забыты и лежали в одном из ящиков маленького комода в прихожей.
       Чаще всего ты приезжал ко мне, когда твой тёзка был на работе, но эти встречи не были тайными. Тёзка иногда появлялся, и ты начинал заметно волноваться. А он всегда улыбался тебе, вёл себя откровенно по-домашнему, убедительно показывал заботу обо мне, и это, мне казалось, стало вызывать у тебя подозрение, что мы с ним живём одной семьёй. Ты не хотел над этим задумываться – это было для тебя немыслимо и невозможно. Тебе было удобно не думать об этом. Но это не было нелепостью или недоразумением… Тут не было лжи, тут была правда, а ты и здесь был, как всегда,  нерешителен, хотя…
      
        Беременность моя протекала без особых волнений и душевных срывов, хотя одно беспокойство было.  Беспокоил меня увиденный сон, совершенно понятный и предсказуемый. Будто ты, узнав от меня во время нашей очередной встречи – а я всегда мечтала о встрече – о наших отношениях с твоим тёзкой, решил сделать так, чтобы он, твой тёзка, навеки исчез. И ты, как истинный бог хитрости и коварства, подговорил за деньги самого отъявленного хулигана из нашего интерната разделаться с ним. Тебя не испугало то, что ты сам тоже будешь жестоко наказан за подстрекательство. Может быть, ты знал из мифологии, какое тяжёлое будет наказание, но всё равно был согласен на него. И вот этот хулиган в назначенный вечер, когда твой тёзка возвращался с работы, поджидал его на тёмном участке улицы, где мы жили. Но тут непонятно откуда появился высокий мужчина в блестящих рыцарских доспехах и, ухватив хулигана за волосы, вместе с ним нырнул в темноту и исчез. Угадывая твоё состояние, я понимала, что делал ты это сознательно. И я боялась за тебя – это могло погубить тебя самого. Вскоре на месте не сбывшегося преступления появился ты. Я спросила тебя: «Это ты всё подстроил?» – «Да я. Жаль только, что бог честной войны спас его…» – «Как ты мог?»  –  «Мог… Я люблю…» – «Неужели ты способен не только на обман, но и даже на убийство?»  И ты уверенно ответил: «Да! Потому что я люблю…»
      Теперь я уже не знаю, сон это был или не сон вовсе, а живые твои слова при нашей какой-то встрече. О, если бы это всё случилось наяву так, как ты задумал, ты выглядел бы в моих глазах настоящим богом! Но твой тёзка никогда об этом со мной не говорил… А память напомнила мне слова моей мамы - «Счастье твоё, когда мужчины будут готовы биться за тебя насмерть».

        А накануне того осеннего пасмурного дня, когда  мы с твоим тёзкой прогуливались в городском сквере, я видела ещё один сон, в котором ты прощался со мной навсегда, просто прощался, не объясняя никаких причин.
 
       Во время прогулки я вспомнила про этот сон, и он стал невидимой причиной какого-то внутреннего волнения и настойчивой колючей тревоги, связанной с тобой. Может быть, что-то случилось с тобой?
      Мы только-только вернулись с этой прогулки домой и, раздеваясь, находились ещё в прихожей, как вдруг кто-то позвонил к нам в квартиру. Мы никого не ждали, но я открыла дверь, за которой неожиданно оказался ты. Вид у тебя был довольно решительный, чего с тобой почти никогда ранее не случалось. Я немного растерялась, моя тревога усилилась, и я суетливо стала говорить о чём-то. Я говорила и говорила только для того, чтобы не дать тебе возможность сказать те прощальные слова, которые ты произнёс в моём тревожном сне. Твой тёзка уже помог мне снять пальто и расстёгивал мои сапожки. Я была в платье, которое никак не могло скрыть мою беременность, как это всегда при наших встречах делал мой любимый домашний халат. Ты, увидев меня такой, тут же потерял свой решительный вид и сделался совершенно растерянным и нелепым. А я, испытывая редкое смущение, только смогла выговорить: «Да…  Уже седьмой месяц…». Твой тёзка, менее всего взволнованный создавшейся ситуацией, предложил пройти в комнату и выпить после улицы чаю. За столом я что-то продолжала говорить, но видела только твоё потерянное и расстроенное лицо, твои молчащие глаза и чуть дрожащие губы. Так долго продолжаться не могло, и вскоре ты ушёл, так и не сказав мне ни слова. Ты вообще ничего, не сказал за всю эту встречу, даже не поздоровался при входе в квартиру. Ты выглядел совершенно ненормальным, потерянным и жалким молчуном, возможно, думающим только о себе. Наверное, правы люди, считающие, что молчание – самое  надёжное прибежище для тех, кто в себе не уверен. А ведь тебе нужно было предельно возмутиться за тот мой обман, который не позволял тебе отдалиться от меня, твоей богини. Ты должен был пытать меня, спрашивая почему я, уже замужняя женщина, будучи на третьем месяце беременности, писала тебе в своём объяснительном письме: «Не прогоняй меня, пожалей… Сама себя ненавижу…». Но ты ничего не сказал и не спросил, ты не решался, боясь спугнуть своё придуманное счастье и потерять его. Мне было жаль тебя. Ты не хотел терять мои слёзы, капающие на парту, огонь в глазах, когда я была княгиней, мою горячую руку в холодном кинотеатре… Если бы я была на твоём месте, я бы поклялась мстить за обман и предательство. Ты тоже делал бы это, но не со мной, потому что тебе было жалко меня – ты меня сильно любил и всё прощал! Не каждый умеет и может прощать. Надежда твоя должна была умереть последней, и она в тот день в образе беременной мадонны, наверное, всё-таки умерла… Пойми, наконец, что всё это случилось только благодаря твоей нерешительности, робости и бессилию… Слёзы бессилия были дороги тебе сами по себе, и они никогда не перестанут больно тревожить твою душу, как у давно не каявшегося грешника.
       Через некоторое время после этой последней встречи постепенно стало приходить осознание происшедшего. Трагической угнетённости у меня не последовало. Я была поглощена новой жизнью, связанной с ожиданием ребёнка. Я прислушивалась к себе именно по поводу будущего дитя. Я ждала его и боялась одновременно. В какой-то момент я даже благодарила судьбу за то, что она освободила меня от тревожащих сердце мечтаний, рождённых первой любовью. За то, что она, прости меня, спрятала тебя во времени и не дразнила болью мои чувства, не приводила в состояние восторженных желаний и фантастических мечтаний.
       Поэтому я без больших эмоциональных всплесков прочитала твоё, можно сказать, прощальное письмо. Оно пришло через пару недель после твоего молчаливого ухода от меня. Ты писал о том, что больше никогда не приедешь к нам, извинялся за то, что безгранично любил меня, просил забыть тебя для моей же пользы, благодарил за всё и желал мне счастья… А в конце промелькнула слабая надежда на воспоминания…

             «Но… Женщина забыть не может
              Того, кто так любил, как я;
              И в час блаженнейший тебя
              Воспоминание встревожит!»

И не своими словами эгоистически сожалел о том, что никогда больше не увидишь меня.

            «Простите мне…
             Я знаю: вы не та —
             Живете вы
             С серьезным, умным мужем;
             Что не нужна вам в жизни суета,
             И сам я вам
             Ни капельки не нужен».

      Я знала, что ты на самом деле уже никогда не приедешь ко мне, не придёшь. Слишком много я принесла тебе горестей и обид. Прости меня, Локи.


             4. Пригород

      Я ждала тебя, я хотела тебя…
      Я мысленно обращалась к  тебе, как к Богу, а ты и был для меня тогда Богом: «Позови!.. Приди! Помоги!..»  И ты неведомо как услышал меня…  Я с утра чувствовала, что наступающий день будет необычным. Что-то пьянящее было растворено в солнечном свете, какая-то невидимая энергия наполняла воздух, придавая ему аромат свежести и спокойствия, свободы и уверенности… Бодрая мелодия, звучавшая в душе, вдруг ближе к полудню оборвалась тонким, но уверенным голоском медного колокольчика, включившегося от кнопки уличного звонка. Я не чувствовала, как шла от крыльца до невысокой калитки, потому что там стоял ты, смотрел на меня и улыбался.
      …Мы сидели за столом, глядя друг другу в глаза и молчали. Полевые цветы, нарисованные на клеёнке, стали будто на ветру  покачивать головками, давая понять, что мир неустойчив и может неожиданно сломаться. И тогда я сказала тебе:   
      «Знаешь, у меня сейчас второй муж… Первый, твой тёзка, ушёл от меня – он строил себе карьеру. Это было для него главнее, чем я…  У меня теперь пятеро детей – два своих и трое приёмных… Они сейчас кто в лагере, кто в садике… А работаю я в милиции, в паспортном столе… Сегодня я выходная…» – я говорила это тихим спокойным чуть вздрагивающим голосом, тем голосом, который ты знал. Потом, немного успокоившись, я долго смотрела на тебя, прищурившись, и добавила так же спокойно без особых эмоций: «Ты единственный человек, которого я любила в жизни и люблю до сих пор…». Ты вдруг качнулся ко мне, но я, закрывшись от тебя открытой ладонью, остановила твоё движение и совсем тихо почти про себя добавила: «Тебе нужно уходить – скоро придёт муж… Не приезжай и не ищи меня больше… Прошу тебя…  Брось ты меня, миленький мой. Забудь, уезжай… Не терзай моё сердце»… Зачем я это говорила? Ведь я ждала тебя, я хотела тебя…

      А до этого тихого разговора случились другие события.
      Прошло около пяти лет после нашего расставания, когда ты увидел мою беременность, и после твоего прощального письма ко мне, которое я успела прочитать и спрятать от твоего тёзки. Он бы, заботясь о моём душевном состоянии во время ожидания ребёнка,  не отдал бы его мне и даже бы не сказал ничего. За прошедшие годы что-то уже забылось, почти всё простилось, остальное или успело залечиться, или просто вытеснилось и заменилось на новое, более захватывающее, более счастливое, более необходимое и более живое. Но…
       Но у меня за это время случились тяжёлые события. После смерти первого ребёнка мне сделалось безумно одиноко и как-то само собой возникли мысли об уходе из этого мира навсегда. Но прежде мне необходимо было рассказать кому-то о своих бедах и переживаниях. Из родных у меня оставалась только сестра, о которой я к тому времени ничего не знала  – связь с нею потерялась, когда она торопливо сошлась со своим новым молодым человеком и поселилась, видимо, у него. Ни адреса, ни других сведений о ней у меня не было. Оставалось только спрятанное твоё прощальное письмо с обратным адресом, и я решила написать тебе, ни на что не надеясь. Хотела рассказать тебе о многом, но писать в письме о своих несчастьях я не хотела, потому что не умела словами на бумаге передать то, что хотела передать. И я, прикрывшись причиной, будто мне необходима стала моя фотография, подаренная тебе, когда я жила в лесном домике. Я просила привезти её ко мне и указала дату и адрес, по которому мы с твоим тёзкой жили в последнее время. Я знала, что ты обязательно приедешь, даже если фотография эта не сохранилась. Ты не мог не откликнуться.
       И ты приехал в назначенный мною день… Кроме фотографии ты привёз несколько тетрадных листов со стихами, адресованными мне:

            «Я к тебе вдруг приду в тишине
             Из далёких миров и созвездий,
             Из несбыточных грёз, как во сне,
             Неожиданно и без известий.

             Я тебя не коснусь рукавом,
             Поцелуй не сожжёт твои губы.
             На цветочном ковре луговом
             Будут петь оркестровые трубы.

             Я тебя не встревожу ничуть,
             Щёк твоих не коснусь красным ядом -
             Ты спокойно продолжишь свой путь
             С лёгким вздохом, с рассеянным взглядом».

       Как ты ошибался в этом стихотворении, Локи! Мы же встретились, значит, жили… Ты пришёл… Встревожил… Коснулся… Не могла я спокойно продолжать свой путь… И мои нервные мысли об уходе в мир иной только окрепли и приблизились к реальности.
       Ты приехал в назначенный день. Я, наверное, выглядела усталой, рассеянной и безразличной ко всему. По всей квартире громоздились коробки, сумки и чемоданы, перевязанные бельевой верёвкой. Мебель была частично разобранной. Чтоб ты не удивлялся, я сказала, что мы переезжаем в окрестности чужого большого города, что муж мой, твой тёзка, уже там хлопочет о жилье. Мы сидели на коробках около уцелевшего от разборки журнального столика и снова пили чай, как когда-то давно. Я, не глядя в твои глаза, смогла сказать тебе, что моя родившаяся от твоего тёзки дочь, мой первый ребёнок, вскоре после рождения умерла от неизлечимого врождённого порока сердца. За что-то Господь наказывал меня. Ты пытался после небольшой паузы что-то сказать мне утешительное, хотел как-то помочь, но не знал как. И ты стал рассказывать мне сказку о любви и коварстве. Будто бы один король хотел выдать принцессу замуж. Но она была влюблена в бедного юношу, который обладал чудным голосом. Он тоже её любил, но король не мог смириться с выбором дочери и запер её в башне дворца которую охраняли три злобных пса. Будто бы в одну из ненастных ночей принцесса проснулась от волшебной песни, в которой юноша сообщал ей, что король приказал убить его. И влюблённые решили вместе расстаться с жизнью, выбросившись из окна башни. Я почти не слушала тебя, но конец этой истории запомнила – в башне утром нашли трёх мёртвых псов, а на скалах обнаружили разбившегося юношу. А принцесса будто бы испугалась и не выпрыгнула из окна, так как не созрела ещё до настоящей любви или в ней жило большое коварство… Сказка совсем не утешила меня. Мне уже было известно, что любовь и коварство часто живут вместе. Ведь так, Локи? Ты должен это знать точно… Я неожиданно (а возможно и ожидаемо для себя) молча подошла к тебе, обняла холодными руками за шею и стала целовать тебя в щёки, в лоб, в губы… Я снова плакала, как тогда в классе, но плакала скорее не от горькой потери дочери и жалости к себе, как это часто бывает. Я плакала от того, что душа моя начала освобождаться от беды и отчаяния, потому что ты был со мной! Всё, что случилось после поцелуев, случилось будто в реальном сне, в том самом сне, который я видела уже не один раз и который убеждал меня, что любовь моя не умерла, хотя должна была погибнуть. Ведь любовь почти всегда умирает даже от самой маленькой лжи… Близкая наша встреча упала счастливым обмороком на моё сердце и помогла мне жить дальше…
       В тот вечер с тобой я была свободна и откровенна. И ты узнал, что фотография была просто поводом для встречи, что я не могла уйти из этого мира, не увидев тебя в последний раз. И ты откликнулся будто почувствовал мою боль. Ты умел чувствовать чужую боль. Я знала, что я была для тебя той блестящей слезинкой, которая упала совсем не на парту в пустом классе, а на твоё сердце. И Богу угодно было, чтобы после ошеломляющих поцелуев последовала не менее ошеломляющая близость, отодвинувшая от меня мысли о смерти. Оказывается, ты чуть раньше меня тоже был на грани, но деревенский конюх спас тебя. А теперь ты спасал меня, и мы оба согласились с тем, что нам обоим нужно жить. И пусть всё, что было в тот вечер, будет нашей и только нашей тайной, дающей нам силы и рождающей новые надежды и новые мечты. Тайны всегда содержат в себе мечты…
       Ты не хотел оставлять меня одну в тот вечер, ты хотел остаться со мной, но я уговорила тебя, чтобы ты ушёл – мне нужно было побыть наедине с собой. При этом я искренне заверила тебя, что завтра мы увидимся.
      Но на другой день с утра пришла заказанная для переезда машина с грузчиками. Все упакованные вещи были погружены в большой железнодорожный контейнер и увезены. Я одиноко сидела в пустой квартире, думала о происшедшем вчера и о том, что будет дальше. Мне показалось, что лучшим выходом для меня будет новый почти коварный  побег от действительности. И я, опечатав дверь покидаемой квартиры, уехала на вокзал к скорому поезду, идущему в большой город...

             «Я вдруг исчезла так стремительно,
             Так непредвиденно ушла,
             И светлый образ удивительный
             С собой нарочно унесла.

             Но те часы свиданья дальнего -
             Как тёплый дождик на лице,
             Как шёпот голоса прощального,
             Как многоточие в конце…»

       Я ехала в поезде к большому городу и представляла себе, как ты стучал в брошенную квартиру, как ты рвал наклеенную на притвор дверей бумажку с фиолетовыми печатями, а потом сидел на скамейке у подъезда, спрашивая всех входящих и выходящих обо мне. Я даже хотела, остановить поезд, вернуться и сказать тебе: «Я забыла здесь кое-что». И услышать от тебя в ответ: «Ты забыла здесь меня, Апата».
        С какой нежной радостью я вспоминала наш первые встречи! Каждое твоё движение, каждая нотка редкого твоего голоса, каждый взгляд рождали восторженность, наслаждение и чистые страдания. Передо мной проплывали первые наши свидания, мягкий пушистый снег и уличные фонари в радужных ореолах. Молниями вспыхивали дни, проведённые в деревне. В этих видениях жили запахи, звуки, голоса и чувственные образы моей первой любви, любви к тебе, Локи… Прекратить эти видения и забыть тебя я не могла, у меня не хватало сил ни физических, ни душевных. А вчерашняя наша близкая встреча спасла меня и вернула мне ощущение жизни. О такой встрече я даже тайно боялась мечтать. Я боялась, что эта вчерашняя сказка может закончиться какой-нибудь недоброй историей, поэтому вечером отправила тебя домой, сказав о необходимости побыть одной, но пообещала увидеться. «Завтра обязательно увидимся» – сказала я тебе. А кто-то всемогущий сделал так, что я снова бесследно исчезла в неизвестность… И ты не знаешь, где меня искать… Кричи громче, умоляй небесную братию, чтоб я отозвалась… Прости меня…
      Такой благодатный туман первой влюблённости очарованной мягкостью увлекал меня в состояние сладко тревожащего гипнотического опьянения. И в этом тумане я легко и свободно дожила до следующего дня, к вечеру которого поезд привёз меня в большой город… 

       Примерно через полгода я, как и в свой прошлый побег, не выдержала и отозвалась… Я написала письмо моей подружке-однокласснице, чтобы она как-то сообщила тебе, как со мной можно связаться в пригороде большого города. Я понимала, что ты мог не читая просто выбросить моё письмо, и это было бы в твоём характере. Поэтому обратилась к подружке, а уж она, видимо, смогла передать тебе мою новую фамилию – фамилию твоего тёзки – и название городка, где я жила после побега от тебя. Можно было написать ко мне «до востребования». Писем от тебя долго не было, и я уже начала сомневаться в том, что ты вообще ответишь, но всё- таки я дождалась. И потом я стала получать письма каждый день. Мне приходилось заходить на почту не часто, так как в маленьком городке всё быстро становится известно и даже обрастает придуманными подробностями. Ты упрямо и неожиданно  пылко просил и уговаривал меня покинуть твоего тёзку и отчаянно умолял вернуться и навсегда остаться с тобой. Я металась, как в бреду, и не знала, что мне делать. Ответить хотела и не могла – что я могла написать тебе? Только то, что я ждала ребёнка. Твоего ребёнка… Хотела вернуться, но не умела и боялась этого. Твой тёзка заметил перемены во мне. Я пыталась объяснить ему эти перемены моей беременностью. Но я тайно от него точно знала, что ребёнок этот не его! Он это, конечно, не мог знать, но тем не менее начались непонимания, размолвки, ссоры. Жизнь становилась невозможной. Далёкой звездочкой вновь засветился тот самый выход из ситуации, который я задумала до побега и который ты в тот вечер нашей близости закрыл для меня, но ключ от него, видимо, сохранился в моих тайниках. Мне стало казаться, что всем было бы легче пережить тогда мой уход в вечность, чем то, что в полной и бездушной неизвестности происходило сейчас после побега. Удерживала меня от горячих действий только беременность…
      
       Такое моё состояние продолжалось и после родов, долго продолжалось – почти семь лет. Наша девочка уже подросла, и горячность нашей последней встречи понемногу остывала. Время незаметно делало своё – затуманивало воспоминания плотной вязкой пеленой, неуверенно лечило, притупляло чувства, отвлекало повседневными заботами. Твои письма с призывами вернуться перестали приходить, и я поначалу скучала по ним, по тем словам в них, которые мне никто никогда не говорил. Но повседневные дела и забота о детях своей пассивной силой заставляли меня жить, несмотря на то, что мысль об уходе из потерянного мною мира иногда критически обострялась. И главное, что удерживало меня от опасных действий – это уверенное существование любви к тебе и надежда на то, что ты снова когда-нибудь   найдёшь меня. Это ощущение о возможной встрече с тобой внезапно обострённо проснулось и стало активно проявлять себя. Я стала начинать свой день с молитвы. Я обращалась к  тебе, как к Богу, а ты и был для меня всегда Богом: «Позови!.. Приди! Помоги!..»  И ты услышал меня…
        Я рисовала нашу будущую встречу не просто в радужных цветах, но в магическом пространстве, устремлённом к солнцу, наполненном счастьем, твоей улыбкой и моей нежностью. Там было море цветов, и не было лжи, обмана, предательства и нерешительности…
       Я ждала тебя…
   
       Работая в паспортном столе, я знала, что найти мой полный домашний адрес через справочную службу тебе будет легко. Фамилию мою, пусть и не последнюю, дату рождения и название пригорода, где я живу, ты знал. Скорее всего по этим данным ты и разыскал меня.
      Как и следовало ожидать, ты сначала приехал по указанному справочной службой адресу, но там уже несколько лет жила семья, арендовавшая это наше жильё, а мы жили в индивидуальном доме, принадлежавшем родителям моего второго мужа, недалеко от этой квартиры. Видимо, арендаторы и подсказали тебе, где меня найти. И ты появился…
       Я с утра чувствовала, что наступающий день будет необычным. Что-то пьянящее было растворено в солнечном свете, какая-то невидимая энергия наполняла воздух, придавая ему аромат свежести и спокойствия, свободы и уверенности. Бодрая мелодия, звучавшая в душе, ближе к полудню вдруг оборвалась от звонка колокольчика, включившегося  уличной кнопкой. Он тонким голоском пролепетал мне благую весть. Я будто под наркозом, ничего не чувствуя, шла от крыльца до невысокой калитки, потому что там стоял ты, улыбался и смотрел на меня. Еле сдерживая себя от непредсказуемых действий, я смогла лишь спокойным голосом произнести: «Заходи… Я знала, что ты меня найдёшь…». По плотно утоптанному дворику разгуливали мои красно-коричневые куры, на крыльце стоял эмалированный таз с водой, под навесом сушилось бельё – ничего, казалось, не изменилось, но почему лучи солнца так больно кусали шею, а в груди, как пойманная птица, трепетало моё сердце?.. Мы вошли в дом. На растопленной плите в большой сковороде жарился картофель, от чего неприятно пахло подгорелым салом. Я потихоньку стала приходить в себя, усадила тебя за стол, поставила перед тобой блюдце с жареным картофелем, продолжая заниматься домашними делами. Что-то говорила, будто сама себе, не глядя на тебя, мыла посуду, вытирала крошки со стола и только потом, почти успокоившись, подсела к столу, подперев рукой голову, как делала это по старой своей привычке. Мы смотрели друг другу в глаза и молчали. Картофель в блюдце остывал. Полевые цветы, нарисованные на клеёнке, как будто на ветру, стали покачивать головками, давая понять, что наше пространство крайне неустойчиво и может неожиданно сломаться. И тогда я сказала тебе:   
      «Знаешь, у меня сейчас второй муж… Первый, твой тёзка, ушёл от меня – он строил себе карьеру. Это было для него главнее, чем я.  У меня теперь пятеро детей – два своих (девочка и мальчик) и трое приёмных… Они сейчас кто в лагере, кто в садике… А работаю я в милиции, в паспортном столе… Сегодня я выходная…» – я говорила это тихим спокойным чуть вздрагивающим голосом. Потом под музыку оглушительно стучащих настенных часов с висящими гирьками долго смотрела на тебя, прищурившись, и добавила так же спокойно без особых эмоций: «Ты единственный человек, которого я любила и люблю в жизни…». Ты вдруг качнулся ко мне, но я, закрывшись от тебя открытой ладонью, остановила твоё движение и совсем тихо прошептала: «Тебе нужно уходить – скоро придёт мой муж… Не приезжай ко мне и не ищи меня больше… Прошу тебя… Брось ты меня, миленький мой. Забудь, уезжай…». Казалось мне, что я не смогла скрыть от тебя всю боль и отчаяние, которые жили в моём сердце. Ты должен был увидеть их. Мне вдруг стало нестерпимо жарко, а ты взял мою руку и стал целовать её, но я попыталась отстраниться и повторила: «Прошу тебя… Тебе нужно уходить…». И ты, как послушный ребёнок, встал из-за стола и, неуверенно шагая, будто в гипнозе вышел на улицу… После стольких лет ты опять был не уверен в себе, опять в чём-то сомневался и как всегда был нерешителен…  А я страдала всё это время без цветов от тебя, без ласковых слов.  Ты снова ушёл… О, как мне было больно!..
       От тебя остался только растворённый в воздухе мираж и бумажка из справочного киоска с моим адресом. Она обозначалась лишним и чужим пятном на фоне нарисованных на клеёнке кухонного стола полевых цветов, которые минуту назад были рады угощать тебя жареным картофелем, а теперь грустили вместе со мной.
   
 
        5.   Тайна
    
      …Вместе с моей сестрой мы искали тебя больше месяца, обращаясь по очереди в районные справочные службы, и подолгу ожидая от них ответов. Но все ответы были отрицательными – городские службы не знали тебя и не хотели мне помогать. Сестра предположила, что может быть ты жил не в самом городе, а в пригороде или в городе-спутнике. И мы переключились на пригород. Мы предполагали, что по времени это будет ещё дольше.
      Между тем, здоровье моё стало резко ухудшаться. Появились сильные боли и большая слабость. Временами я не могла даже подняться с постели. Я пыталась преодолевать слабость и терпеть эти боли, но боже мой, как мне было больно. Я готова была умереть. Удерживало меня только то, что я продолжала ждать от справочных служб положительного ответа о тебе, я жила этими ожиданиями. Осознавая, что, возможно, я уже не смогу выдержать обратную дорогу и вернуться к себе домой в окрестности большого города, я написала мужу о быстром прогрессировании болезни и просила его приехать ко мне. Одновременно, не доверяя устным наказам сестре, я записала для неё «памятку» (как я её назвала) о её действиях в случае моей кончины, которая по всей видимости быстро приближалась ко мне. В этой же памятке я написала две строки из твоего стихотворения, которые должны были стать эпитафией на моей могильной плите: «…Я к тебе вдруг приду в тишине из далёких миров и созвездий…». В состоянии ожидания близкого своего конца я особенно сильно хотела увидеть тебя, заглянуть в твои глаза, погладить на прощание твою руку и просить прощения, но это желание, наверное, богородица уже не исполнит для меня…

       А до этого усиления болезни происходило то, о чём я хотела бы тебе рассказать. Мне есть что рассказать тебе, ведь ты многого совершенно не знаешь и, возможно, никогда не узнаешь.
      После моих слов: «Тебе нужно уходить. Не приезжай и не ищи меня больше… Прошу тебя…», ты уехал, ничего не сказав, ничего не оставив, кроме тёплых поцелуев на моей руке, да растворённого в воздухе миражного образа. И только тогда, когда ты уже скрылся за поворотом, я смогла заговорить с тобой о моей любви, заговорить о том, что много раз пыталась тебе сказать. Я говорила и говорила, хотя понимала, что ты не мог слышать этих моих слов. Мне было просто необходимо сказать именно такие слова о моей любви, а совсем не те, обыденные и ненужные, что упрямо не по моей воле сумбурно рвались к тебе, когда ты был рядом. Тогда, когда ты сидел за столом, покрытым клеёнкой с нарисованными полевыми цветами. Сама себе я вслух говорила то, что хотела сказать тебе: «Я так ждала тебя, так беспокойно томилось моё сердце долгие годы. Почему души наши никто не спас? Почему и сейчас ты не можешь слышать меня? Куда ты уехал? Почему ты оставил мне только свои молчаливые и слишком осторожные взгляды? Приди и возьми меня в свой мир, в свой дом, Локи! Укради меня и я буду всегда и везде с тобой, буду петь тебе песни, смеяться и грустить вместе с тобой, буду молиться на тебя, буду нежно любить тебя. Так сладко жить на свете вместе…  Вместе с тобой… Ты помнишь, когда мы гуляли с тобой по вечернему городу при сиянии радужных фонарей, ты подарил плачущему мальчику свой любимый перочинный нож, чтобы он хотя бы на время забыл о своих горестях? Но почему ты сегодня послушно уехал и не подарил мне себя и свою любовь?..» 

            «Дарила свет, летя во тьме, звезда.
             А может, то была твоя слеза?..
             Иль бесом извлечённые из ада
             Знакомый взгляд, любимые глаза?..»

       Ты уехал, а я, сидя на огородной скамейке и глядя в серое внезапно помутневшее небо, повторяла снова и снова: «Приди и возьми меня….». Хотя где-то далеко-далеко подмигивало мне осознание того, что я осталась одна, и что это уже навсегда.

       Прошло много лет с той нашей последней встречи в частном доме в окрестностях большого города. И эти долгие годы многое изменили во мне. Слёзы мои почти высохли, многое забылось, затуманилось, но боль моя и любовь к тебе с прежними силами продолжали жить в моём сердце. Глядя на подрастающую дочку, я вспоминала себя в её возрасте, мысленно читала слова в твоём прощальном письме: ««Но когда-нибудь лет через пятнадцать-двадцать твой сын или твоя дочь, придя поздно домой в весёлом возбуждении, не сможет заснуть до утра, тогда, может быть, ты нечаянно вспомнишь наши встречи и мою любовь. И тогда сердце твоё взволнованно забьётся и упадёт в пропасть ушедших лет…».
      
       После незабываемой нашей близкой встречи, когда я, пообещав тебе «завтра увидеться», уехала от тебя в окрестности большого города и мы расстались, твой тёзка, встретив меня на станции, привёл в маленькую квартирку, и мы стали приспосабливаться к новой жизни. Вспоминали нашу дочку, грустили по поводу её кончины, обустраивали квартиру, я начала искать работу. Примерно через полгода, будучи уже уверенной, я объявила твоему тёзке, что беременна. Он нисколько не удивился, но и не очень-то обрадовался. Некоторое равнодушие к происходящим событиям было в его характере. Возможно, он догадывался о нашей встрече, потому что вскоре, не дожидаясь рождения ребёнка, ушёл от меня. Вообще уехал куда-то, сообщив только, что уезжает работать по контракту и что искать его не нужно. Я осталась одна без работы, без средств, без поддержки и понимала, что нужно как-то выживать. Ребёнка я должна была родить, что бы ни происходило, что бы ни случалось, как бы трудно это ни было.
      …В том роддоме, где родилась наша с тобой девочка, все акушерки и сёстры знали, что я одинока и соответственно этому относились ко мне, считая, что ребёнка я нагуляла. О, если бы они знали, от какой любви появилась эта девочка! Завхозом в этом роддоме работал будущий мой муж. Это он тогда пытался защитить меня от людских наветов и, чем мог, помогал мне. Он как-то очень просто без особого пафоса признался мне в любви, а я в то время нуждалась в ней, как никогда. И, конечно, я приняла его помощь и его любовь и вышла за него замуж. Дочка не чувствовала себя безотцовщиной и тем более – сиротой. А вскоре у нас родился наш общий мальчик. Работая к тому времени в паспортном столе, и общаясь с множеством людей, я столкнулась с большой трагедией – в автокатастрофе погибли муж с женой, у которых осталось трое малолетних детей. Им грозило определение в детский дом, и мы с мужем не смогли пройти мимо такой трагедии. Семья наша была на хорошем счету, и нам разрешили усыновить этих детей, ибо разделять их по разным семьям никто из ответственных чиновников не решился.
      
      Так мы жили большой семьёй пока не появился ты с листком справочно-адресной службы, на котором пишущей машинкой был напечатан мой адрес. За все прошедшие годы ты, конечно же, не мог увидеть и почувствовать те обстоятельства и те внутренние переживания, которые преследовали меня, управляли мною и заставляли меня не всегда справедливо поступать по отношению не только к тебе, но и по отношению к себе и моим близким людям. И это всегда давалось мне нелегко с острой душевной болью и невыплаканными слезами. Мне казалось, что эти слёзы были всем видны в моих глазах, а боль отражалась в голосе и в жестах… 
      Я хорошо помнила сказанные тебе мои слова: «Тебе нужно уходить. Не приезжай к нам и не ищи меня больше… Прошу тебя…». После этих моих слов ты не позвал меня, ты уехал, а я долго не могла прийти в себя, в то состояние, которое необходимо было для нормальной жизни. То, что я больше уже никогда не увижу тебя, я знала точно. Умом я это понимала, но болящее сердце моё не соглашалось с этим, и мне пришлось очень долго договариваться с ним. Время мне совсем не помогало в этом. Оно не лечило, оно никак не хотело расставаться с тобой. Всё помнилось, а иногда и всё виделось, будто происходило вчера. Ты продолжал мучить меня, но ненавидеть тебя за это я не могла. Только любить! Я думала, что первой любви я отдала всё, что имела, я одела её в яркие праздничные одежды обаяния, ласки и нежности, но сколько же у меня ещё оставалось нерастраченной любви! Что мне было с ней делать? Она продолжала неимоверно тяжело терзать меня, но я всё равно была счастлива жить с ней, с моей любовью, вместе… Только мы вдвоём с ней знали главную нашу тайну, которую никто не знал и никто никогда не узнает…

       Мне казалось, что я начинала привыкать жить без тебя. Муж защищал нас всех, содержал, любил. Хлопот с детьми было много, но и радостей житейских было не мало. А однажды дочка наша, уже в подростковом возрасте вдруг спросила меня, когда мы как-то остались с ней наедине: «Мама, почему я мало похожа на вас – моих родителей? Ты ли меня родила или я тоже приёмная?». Мне пришлось набраться сил и немного слукавить перед ней. Я, с усилием делая совершенно спокойный вид, ответила ей: «Ты родная мне, дочь… Но отчество у тебя по другому отцу, по родному, а не по этому, который сейчас с нами живёт. Ты ведь знаешь, что этот тебе не родной… Но я твоя настоящая мама, я люблю тебя больше всех и никому не дам тебя в обиду. А почему не похожа? Да, потому что ты похожа на папу – значит будешь счастливой…». Я обняла её, поцеловала, и она убежала, а у меня покатилась по щеке горячая всё прожигающая слеза. Я никогда не старалась как-то познакомить вас, считая, что это будет выглядеть жестоким обманом по отношению к ребёнку, ибо настоящим отцом ребёнок всегда считал того, кто вложил много сил в него, заботы и доброты, внимания и знаний.
       Вот так мы и жили много лет… Пока не пришла ещё одна беда, последняя для меня.
       Дети все выросли, стали жить самостоятельно в большом городе, и даже младший, поступив в институт, жил в институтском общежитии. Хлопот по дому и всяких хозяйственных дел стало намного меньше, к тому же наш домик снесли под новую высотную застройку, и мы стали жить в своей стандартной квартире. Но я стала замечать за собой, что начинала быстро уставать, временами появлялось головокружение, одышка и слабость. Появившаяся бледность на лице тоже тихо шептала, что не всё в порядке со здоровьем. Я не придавала особого значения этому, полагая, что всё это возрастное. Но дальше становилось всё хуже – даже в квартиру на второй этаж я поднималась с остановкой. Муж уговорил меня обратиться к врачам. После разного рода обследований в разных больницах мне объявили, что у меня онкология последней стадии. И всё…

               «Всё, что было, что есть, я оставлю
                Малой лептою в жизни земной,
                Я себя перед Богом представлю
                С детски чистой и тихой душой,

                Со светящейся тёплой надеждой,
                Чтоб хоть кто-нибудь в жизни земной
                Меня так же любил бы, как прежде,
                Говорил бы, как прежде, со мной».

       Началась совершенно другая жизнь. Всё, что было задвинуто памятью в дальние углы за какое-то мутное стекло, вдруг выплыло на первый план, стало самым дорогим и самым важным. Когда-то давно, замышляя самоубийство, я имела маленький опыт готовить себя к смерти, поэтому я смогла не впасть в паническое настроение со страдальческими всхлипываниями, хотя врачи определили мне не больше одного года, и это ещё при изнурительных сеансах химиотерапии, от которых я отказалась, не увидев необходимости в них. Я внутренне согласилась с тем положением, в котором оказалась, но решила не терять теперь уже драгоценного времени и вернуться туда, откуда никогда не хотела уходить.
       Для начала мне хотелось разыскать сестру и побывать на могиле моего первого ребёнка. Муж отговаривал меня от этой затеи, но я его не послушала. У меня не было времени на раздумывания. И я вернулась в ваш город… С трепетным сердцем я посещала знакомые места, но почти ничего не узнавала. Наш интернат показался мне маленьким, не уютным и состарившимся, участок стал не ухоженным, зарос дикими кустами. Знакомые улицы стали совсем не такими из-за  плотной новой застройки с обилием рекламных щитов и огороженными дворами. Нашего маленького дома за вокзалом вообще не оказалось – там стояли большие жилые дома с магазинами и парковками. Твой тетрадный листок с нарисованным моим профилем, оставленный тобою в моей парте, хранился в этом маленьком доме. И теперь он, наверное, погиб вместе с ним. Зачем я так долго хранила этот рисунок? И почему потеряла его? Почему не смогла уберечь?
       Маленький, почти игрушечный автобус тоже исчез. Не стало такого маршрута. Те уличные фонари в радужных ореолах, которые светились при нашем с тобой первом свидании, были заменены на яркие неоновые огни. Было светло, но ореолов не было. Домик в лесу закрылся от меня высокой оградой и уже не выглядел нарядным и приветливым. Город не хотел  поговорить со мной, он забыл меня и казался чужим. Я гуляла по бульвару около театра, где мы с тобой смотрели спектакль, впервые держась за руки. Я шла по этому бульвару и плакала, а город продолжал угрюмо подглядывать за мной.
       Я не знала, где искать мою сестру и решила поехать к дочке на кладбище одна.  Кладбищенская аллея с могилкой моей дочери оказалась единственным местом, где почти ничего не поменялось. Я несколько дней приезжала туда и пыталась поговорить с дочкой, глядя на её фотографию в керамическом овале. Я обращалась и к богоматери, и к тебе, но кладбищенская тишина оказывалась сильнее моего голоса. Хотя в один из таких дней божья матерь, видимо, услышала меня и помогла мне. Когда я вышла на аллею, я издалека увидела, что около могилы дочки стоит одинокая сгорбленная фигура в тёмной одежде. Что-то очень знакомое было в её застывшей позе. Лицо этой фигуры было скрыто низким наклоном головы, а по её мерному раскачиванию можно было предположить, что ею шепталась молитва или какие-то горестные причитания. Я подходила всё ближе и ближе…  Неожиданно спина этой скорбящей фигуры распрямилась, она подняла голову, и взгляды наши встретились. Боже мой, мне знаком этот взгляд, мне знакомо это лицо! Эти узкие плечи, эти кисти рук, перебиравшие пальцами край тёмной накидки и рисующие на ней знакомые мне дорожки. Это же моя сестра!   
       После долгих объятий, поцелуев и слёз мы поехали к сестре домой и до поздней ночи просидели за разговорами и воспоминаниями. Тогда же она рассказала, как она встретила тебя: «Ты знаешь, там же, на кладбищенской аллее, мы совершенно случайно встретились с твоим Локи. Я пожаловалась ему на тебя, что ты не приезжаешь, не пишешь, не звонишь… Что мне трудно одной. А он пообещал что-либо узнать о тебе, но потом сообщил в записке, что съездил в окрестности большого города, но домика вашего не нашёл, что там выстроен новый микрорайон. Да, вот его записка… Она была спрятана в бутылке и оставлена на могилке твоего ребёнка… ».  И она отдала мне листок из блокнота с некрупным и до боли знакомым почерком. Измученная дневными событиями голова моя закружилась, в глазах замелькали уличные фонари в радужном ореоле, но я всё же спросила: «Где он теперь живёт?..». Через паузу, контролируя моё состояние, сестра ответила: «Я не знаю адреса, но думаю, что он где-то в городе… Можно попытаться найти, если хочешь…». И мы решили искать тебя. 

       Вместе с сестрой мы искали тебя больше месяца, обращаясь по очереди в районные справочные службы, и ожидая от них ответов. Но все ответы были отрицательными. Сестра предположила, что может быть ты жил не в самом городе, а в пригороде или в городе-спутнике. И мы переключились на пригород, предполагая, что по времени это будет ещё дольше. А времени у меня почти не оставалось.
 
      Здоровье моё стало резко ухудшаться. Появились сильные боли и большая слабость. Временами я не могла даже подняться с постели. Я пыталась преодолевать слабость и терпеть эти боли, но боже мой, как мне было больно. Я готова была умереть. Я соглашалась с обстоятельствами, но удерживало меня только то, что я продолжала ждать от справочных служб положительного ответа о тебе. Осознавая, что, возможно, я уже не смогу выдержать обратную дорогу и вернуться к себе домой в окрестности большого города, я написала мужу о быстром прогрессировании болезни и попросила его приехать ко мне. Наверное, он приезжал, но попрощаться с ним я уже не смогла. Не доверяя устным наказам сестре, я записала для неё «памятку» (так я её назвала) о том, что нужно сделать в случае моей кончины, которая по всей видимости быстро приближалась ко мне. В этой же памятке я просила похоронить меня вместе с дочкой и написала две строки из твоего стихотворения, которые должна были стать эпитафией на моей могильной плите: «…Я к тебе вдруг приду в тишине из далёких миров и созвездий…». В состоянии ожидания близкого своего конца я особенно сильно хотела увидеть тебя, заглянуть в твои глаза, погладить на прощание твою руку и просить прощения, но это желание, наверное, богородица уже не исполнит для меня…

              «Я уже не жду любви и ласки,
               Затихает звук твоих речей.
               Близится конец прекрасной сказки,
               Гаснет пламя праздничных свечей».

   
       Эпилог
 
     Я представляю себе, как моя сестра уже без меня, находит тебя в одном из городов-спутников и отдаёт тебе моё действительно последнее письмо в запечатанном конверте (она не должна знать что там написано). Но ты там найдёшь все наши общие тайны и ту, о которой ты ещё ничего не знаешь. О ней никто ничего не знает. Только я! Это тайна о нашей с тобой дочери. Ты не ищи её, не тревожь, продолжай жить, как и раньше жил, без неё. Обещай мне это, выполни в последний раз мою последнюю просьбу. Свидание твоё с ней не принесёт ни радости, ни пользы твоему душевному здоровью, а дочери твоей, возможно, даже повредит в её уже сложившейся  жизни и может оказаться для неё жестоким ударом. Да и найти её по одному только отчеству практически невозможно.
      Но ты помни – ты не одинок! Где-то далеко-далеко живёт родной тебе человек не знающий тебя, но иногда задумывающийся о тебе.
      Всё  рано или поздно кончается, но ты должен знать и чувствовать, что моя любовь к тебе не умерла вместе со мной. Она продолжает жить и страдать в тебе, и только она спасает наш с тобой мир. Я жду тебя, но ты не торопись. Господь сам решит время нашего вечного свидания…
 
                "Падают желтые листья,
                Прячут мои следы.
                Падают, словно мысли -
                Как избежать беды.
                Ветер смешает листья,
                Люди их втопчут в грязь.
                И что нет вечных истин,
                Вспомнишь в который раз.

                Лишь тени прохожих на мостовой...
                Что же, что же будет с тобой?.."





Использованы стихи:

Ахмадулина Б.А.,   Некрасов Н.А.,  Долматовский Е.А., Ахматоа А.А.,
Черубина де Габриак, Лермонтов М.Ю.,  Есенин С.А., Пташник Н.А.,
Проскурнин М.А., Кауханен М.,  Байер Э., Антонова Т.А., Кукин Ю.А.