Последний спартанец Глава 1

Солнце опускалось в голубые дальние сопки, и след его горел на темной воде залива, остывая и тускнея с каждой минутой. Небо бледнело, наливалось холодом и становилось похожим на купол из тонкого льда. Лето давно кончилось, но златовласая приморская осень еще дарила
последние теплые дни. Женщина сидела на скамейке посреди пустынного пляжа и смотрела, как набегают пологие волны, как покачиваются у бетонного пирса тонкие мачты яхт, еще не убранных на зимнюю стоянку, слушала пронзительный и печальный крик чаек. Ее внучка, светлоглазая девочка пяти лет, в красной куртке и шапочке с помпоном, играла рядом с большим лохматым щенком-колли. Девочку звали Алиса, щенка — Лэдди. Девочка кидала палку, собака бросалась за ней с веселым лаем, и тогда девочка смеялась и бежала следом.

Женщине было за пятьдесят. Спокойный взгляд серых глаз и едва заметная улыбка в уголках маленького твердого рта говорили о нелегких прожитых годах и достойной жизни.

Она родилась в Калифорнии, в семье выходцев из Шотландии. Там ее звали Дороти. Ее муж Филлип, грек по происхождению, работал в исследовательской лаборатории близ Лос-Анджелеса. Он был активистом компартии, и в начале пятидесятых, в разгар маккартизма, им пришлось покинуть Соединенные Штаты. Дороти стала Екатериной Ивановной, Филлип — Александром Феоктистовичем. Фамилию они взяли греческую — Мелосы.

Двадцать с лишним лет они прожили в Ленинграде, где Александр Феоктистович руководил крупным конструкторским бюро, а четыре года назад перебрались во
Владивосток. Здесь, в одном из академических институтов, Мелос возглавил новый научный отдел, а Екатерина Ивановна стала преподавателем в университете, на кафедре английского языка.

У них было двое детей: Михаил и Каролина. Миша остался в Ленинграде, учился на математическом факультете ЛГУ, а Каролина переехала вместе с родителями и вела танцевальную студию при Доме ученых. Это ее дочь играла сейчас на осеннем пляже со щенком. Когда Мелосы покинули Штаты, Мише не было и четырех, а Каролине исполнился год.

И у Кэт, и у Эла, так они называли теперь друг друга, этот брак был вторым. У нее в Америке остались дочь и сын, у него — сын. О судьбе детей им не было известно ничего, равно как и о судьбе остальных родственников. Миша и Каролина даже не знали, что у них есть братья и сестра.

Екатерина Ивановна хорошо помнила родительский дом: белый, двухэтажный, с тенистым садом и бассейном, в котором каждую неделю меняли голубую океанскую воду.

        В доме часто бывали гости, мама играла на рояле, кто-нибудь пел или читал стихи, дети играли в саду... Отца она идела редко. Он был известным хирургом, оперироваться к нему приезжали даже из Флориды. Кроме того, он преподавал в университете, консультировал фирму по производству медицинского оборудования и всегда был занят...

На руке у Екатерины Ивановны зажужжали часы, словно большая муха проснулась в спичечном коробке. Она взглянула на них и поднялась со скамейки.
— Алиса! Лэдди! Ко мне! Пора домой!

С внучкой Екатерина Ивановна говорила только по-английски. Бог знает, считала она, как сложится судьба девочки, но знание языка ей не повредит.

Алиса подбежала раскрасневшаяся, запыхавшаяся. Следом примчался щенок. Родной отец Алисы остался в Ленинграде, она его и не помнила. Каролина рано вышла замуж за одноклассника и быстро развелась, не найдя в сверстнике достоинств, необходимых, по ее мнению, главе семейства. Два года назад она вышла замуж вторично и, кажется, была счастлива.

Мелосы жили недалеко от набережной, на четвертом этаже большого кирпичного дома, угловато вросшего в каменистую сопку и очертаниями схожего с крепостным бастионом. Выше его, на самой макушке горы, полыхал огромный красный флаг, и старая пушка отмечала гулким выстрелом полдень. Оттуда открывался вид на город и на изогнутую в виде рога бухту, забитую судами, портальными кранами и плавучими доками.

Екатерина Ивановна еще только вошла в подъезд, а Алиса и Лэдди уже мчались вверх по лестнице, наполняя дом смехом и лаем.

За окнами быстро темнело. Золотое свечение залива угасало, сменяясь глубокой синевой, какая бывает лишь поздней осенью, когда вода холодна и прозрачна, и на дальнем краю этой темно-синей осенней воды зажигались, мерцая, огни рыбачьего поселка — словно опаловые бусины, нанизанные на невидимую тугую нить.

Зазвонил телефон.

— Два-сорок шесть-восемьдесят четыре? — торопливо спросила телефонистка. — Ленинград вызывает!

И сразу же раздался мужской голос:

— Хэлло! Это говорит Бен Стоун! — Звук шел издалека, с замираниями и отголосками, напоминавшими эхо.

— Хэллоу, Бен! Я рада слышать тебя, — по-английски ответила Екатерина Ивановна.

Бен, в русском варианте Вениамин Георгиевич, в прошлом тоже американец, был давним другом семьи Мелосов. Он приехал в Союз чуть позже их, женился на русской и долгое время работал заместителем у Александра Феоктистовича, в Ленградском КБ.

— Эл дома? — спросил Бен, также переходя на родной английский.

— Еще нет. У них в научном центре недавно сменился президент, Эл целыми днями сидит в отделе, ждет визита.

— Я хотел поговорить насчет Миши.

— А что такое? У него что-нибудь случилось?

— Очередной заскок.

— Неужели опять? — вырвалось у нее. — Надеюсь, заявление он еще не подал?

— Похоже, что нет. Но может сделать это в любой момент. Я чувствую себя виноватым: вы на меня надеялись… Но я бессилен!

— Ну что ты, Бен! Никто тебя не винит. Это наша вина: не надо было оставлять Мишу в Ленинграде.

— Может быть, — согласился ее собеседник. — Но сейчас надо что-то делать. Кому-то из вас надо приехать. Лучше бы — Элу.

— О’кей, Бен, — сказала Екатерина Ивановна. — Спасибо, что позвонил. Как у тебя дела? Как здоровье Элен?

— Как всегда. Сейчас она опять в больнице, и опять не говорят ничего определенного. Я все-таки думаю, что это — рак.

— Зачем же так мрачно? Надо быть оптимистом!

— Я стараюсь... — Он тяжело вздохнул. — В общем, пусть Эл даст мне знать, когда соберется лететь.

Попрощавшись со Стоуном, Екатерина Ивановна положила трубку, вернулась в гостиную и устало опустилась в кресло.

Миша всю жизнь доставлял им хлопоты, рос замкнутым, без друзей и любимого дела. Проучившись три года в политехническом институте, бросил его и перешел на математико-механический факультет университета, но и там учился спустя рукава, и лишь хорошие отношения отца с ректором спасали его от исключения. Но самое главное, что время от времени ему приходило в голову уехать в Америку, и отговорить его от этой затеи с каждым разом становилось все труднее. Он не желал понимать, что в этом сложном и жестоком мире далеко не всегда можно поступать так, как хочется. Человек — это песчинка в жерновах истории.

«Эл, конечно, расстроится, — подумала Екатерина Ивановна и невольно вздохнула. — Он считает себя виноватым: мало занимался сыном. Но разве у него было время им заниматься? Эл работал по двадцать часов в сутки, мы не видели его месяцами... Скорее уж это я — в детстве упустила мальчика, и он замкнулся, как раковина. А теперь наши голоса до него просто не доходят, живет в придуманном мире...»

Так она сидела и размышляла, встревоженная разговором с Беном. Вдруг спохватилась: Эл мог появиться в любую минуту, да и Каролина обещала забежать. Она живо поднялась и поспешила на кухню готовить ужин.

Первым пришел муж.

— Чертовски устал! — промолвил он, снимая пальто. — И голоден, как охотник!.. Еще, как назло, троллейбуса не было почти час!..

— Разве ты не на машине?

— Не мог же я держать Юру до девяти часов! Сверхурочные ему не предусмотрены, а из моего кармана он не возьмет.

— У тебя был Кирко? — спросила Екатерина Ивановна.

— Да, — буркнул он, сунув ноги в домашние туфли и направившись в ванную. — Из-за него я остался без обеда, а он даже не предложил подвезти меня.

Она отрезала от батона три тонких ломтика и зарядила тостер — Эл обожал свежие хрустящие тосты с маслом и мандариновым джемом. Потом заварила чай и достала из холодильника сливки.

Мелос вышел из ванной заметно посвежевший, однако белки усталых глаз были красны, с тонкой сеткой набухших сосудов.

— Я приготовила жареные сосиски с сырным соусом, — торопливо сказала Екатерина Ивановна. — Может, дать немного вина?

Грузинское, по-моему, неплохое...

— Спасибо, Кэт! — Он улыбнулся и сел на свое любимое место, в углу у окна. Екатерина Ивановна принесла бутылку и тонкий хрустальный стакан.

— Когда началась Великая Депрессия, — заговорил Мелос, наблюдая, как она наливает вино, — мой папа потерял работу и полгода не мог ничего найти. Он был хороший юрист, но кому нужны юристы во время Депрессии… Он стал очень вспыльчив и плохо спал. Врач сказал: «Лучшее лекарство — стакан вина перед сном. Иначе сердце может не выдержать».

— И помогло?

— Да, помогло. Однако Депрессия кончилась, а стакан вина остался. Кто знает — что хуже?

— Один-то раз тебе не повредит. У тебя очень усталый вид.

— Этот Кирко меня замучил!..

Вторую неделю подряд Александр Феоктистович Мелос, заведовавший отделом искусственного интеллекта, ждал посещения нового председателя президиума научного центра, или президента, как его именовали. Приезжал в отдел ровно в восемь тридцать и весь день сидел в холодном и сыром, как бункер, кабинете, чем немало удивлял своих сотрудников. Обычно их многогранно-бурный шеф постоянно пропадал на бесчисленных заседаниях, комиссиях и лекциях.

Новый президент, Андрей Павлович Кирко, начал свою деятельность с того, что лично знакомился с каждой лабораторией каждого института. Его маршрут был непредсказуем, как путь снежной лавины, а суждения категоричны, как двоичный код. Несколько лабораторий он уже закрыл как бесперспективные, предоставив их руководителям либо паковать чемоданы, либо переходить рядовыми сотрудниками к более удачливым коллегам. Те, кто еще не удостоился внимания высокого начальства, изо всех сил расчищали завалы и запасались валидолом.

Мелос предпочитал иные методы обороны. В первые же дни появления Кирко он пошел к нему на прием, предложил посетить отдел. Как члену президиума попасть на
прием ему было несложно.

Слова «искусственный интеллект» звучали в те годы фантастикой, обещанием необыкновенного чуда, но, когда их произносил Мелос, с его необычной биографией и славой лауреата Государственной премии, они производили гипнотическое воздействие. Предыдущий председатель президиума, пригласивший Мелоса во Владивосток, пообещал ему в скором времени институт и беспрекословно выделял квартиры его сотрудникам. Своего обещания насчет института он не успел выполнить, но Мелос и не стремился стать директором. Он хотел лишь сделать искусственный мозг, хотел успеть при жизни. Для этого требовались, люди, помещения, средства.

Кирко выслушал его, глядя исподлобья и не отрывая маленьких рук от холодной плоскости стола, произнес невнятным, глухим голосом:

— Чтобы это было в последний раз. Как член президиума вы имеете право обращаться ко мне — но только по делам президиума. Все остальное — через директора института. С отделом ознакомлюсь, когда сочту нужным. Ждите.

Никогда прежде Мелос не получал такой пощечины! Ему доводилось иметь дело с людьми и повыше, чем этот дальневосточный самодержец: он близко знал президента Академии, был вхож к министрам, а партийный билет ему вручал один из секретарей ЦК КПСС. Однако пришлось ждать.

Формально отдел относился к Институту кибернетики, на деле существовал самостоятельно, арендуя помещение на окраине города без телефона. И, чтобы не прозевать момент, Мелос велел своему водителю Юре «пасти» машину президента.

Время подходило к двум часам дня. Обычно он обедал дома, но теперь об этом нельзя было и мечтать: Кирко мог нагрянуть в любой момент. По опыту своей наполненной событиями жизни Мелос знал: начальство — и в Союзе и в Штатах — не считается с удобствами или неудобствами подчиненных. Босс всегда прав!

И едва Мелос достал бутерброды, начал отвинчивать алюминиевый колпачок термоса, как в дверь постучали. Вошел Юра, плечистый малый с мягкой улыбкой на гладко выбритом лице.

— Едут! — объявил он. — Минут через пять будут.

Дальнейшее было просчитано с точностью до жеста. Мелос не встречал начальство у дверей отдела в позе швейцара — просто в нужный момент он оказался в коридоре, переходя из одной комнаты в другую с предельно деловым видом.

       Вместе с президентом был директор института Пологрудов — он приехал впервые за время существования отдела. Пологрудов неплохо относился к Мелосу лично, но стойко не принимал чуждую, как он считал, для института тематику, навязанную свыше. Не веря в перспективность интеллектуальных систем, он даже не считал нужным это скрывать.

Мелос встретился с его безразличным взглядом и понял: Пологрудов будет держать нейтралитет. «Спасибо и на том, — подумал Мелос — Лишь бы не произнес свое любимое: «Эта работа — не по тематике института».

— Сначала пройдем ко мне, — предложил он. — Я изложу вкратце существо проблем, над которыми мы работаем, а потом покажу лабораторию.

— Как вам удобно, — бесстрастно обронил президент.

Они спустились по узкой, крутой лестнице в цокольный этаж, миновали коридор и, наконец, очутились в кабинете Мелоса, где уже сидели примчавшиеся по тревоге завлабы — математик Жербов и физик Зарубин.

— Мои ученые мужи! — шутливо представил их Мелос (мужи вежливо кивнули). — Иногда они полезны. Как говорят в Америке: «Один ум — хорошо, а полтора — лучше».

Кирко, не улыбнувшись, занял предложенный ему стул. Пологрудов сел поближе к двери. Небольшое окно кабинета выходило в темный двор вровень с асфальтом, свет едва проникал. Под потолком жужжал огромный люминесцентный плафон, отражавшийся в полировке двухтумбового стола и в стеклах книжных шкафов.

— Я постараюсь быть кратким... — начал Мелос.

— Мы не торопимся, — сказал Кирко. — Мы пробудем здесь, сколько потребуется, чтобы во всем разобраться.

Пологрудов в знак согласия чуть прикрыл глаза.

— Тем лучше, — улыбнулся Мелос — Тогда начнем с истории...

Для такого разговора у него были заготовлены небольшие плакаты и диаграммы, нарисованные собственноручно, образцы и макеты приборов, разработанных в свое время его «фирмой» в Ленинграде. Он хотел не только убедить президента в важности работ по созданию искусственного мозга, но и сделать его своим безусловным сторонником, повернуть, как он говорил, к себе лицом.

— Существует два основных подхода к проблеме: так называемое эвристическое программирование и создание физических систем типа нейронных сетей, — излагал Мелос, внимательно следя за выражением лица президента. — В настоящее время получил развитие в основном первый подход, потому что для построения интеллектуальной сети нужны миллиарды и миллиарды активных элементов, что пока немыслимо технологически. Однако очевидно, что обычная вычислительная машина, даже с набором эвристических программ, окажется не в состоянии конкурировать с человеком хотя бы в силу своей громадности...

— Почему вы ушли из «оборонки»? — спросил вдруг Кирко, и все присутствующие глянули на него, одинаково задетые бестактностью вопроса. Пологрудов позволил себе негромко вздохнуть.

— Вас интересует, почему я не мог заниматься искусственным мозгом в Ленинграде? — уточнил Мелос. — Причин несколько, и главная из них вот в чем. Машина промышленности, запущенная однажды, стремится, как вы знаете, к самосохранению. Когда я уходил из «оборонки», у меня в КБ сидело две тысячи человек, и все они были заняты повышением выхода готовой продукции еще на один процент, а может быть — страшно подумать! — даже на два. Переключить хотя бы дюжину сотрудников на что-то принципиально новое, не обещающее быстрого эффекта, не смог бы даже министр. Такими вещами дозволено заниматься лишь в Академии. Кое-что мы, правда, делали без разрешения, втихаря...

Мелос опять улыбнулся, приглашая к улыбке и президента. Сжатые губы Кирко не дрогнули, серые глаза смотрели колюче и холодно.

— Вот, например, Арсений Вадимович... — Мелос кивнул в сторону Жербова. — Он ухитрился проработать ключевые моменты алгоритмизации будущих систем искусственного интеллекта.

Арсений Жербов, крепко сбитый сорокалетний жизнелюб, погладил рыжую бородку и, сделав простодушно-лукавое лицо, промолвил:

— «Ключевые моменты» — это хорошо сказано! Сильно сказано!.. Сейчас-то мы понимаем, насколько все, чем мы занимались в Ленинграде, было далеко от искусственного интеллекта... Александр Феоктистович прав: будущее, безусловно, за кристаллическим мозгом. Однако пусть у вас есть технология, вам надо, как минимум, представлять: а как же должна функционировать система, которую вы хотите сделать? В первую очередь я имею в виду формирование и хранение знаний, ассоциативное мышление, принятие решений и тэ дэ и тэ пэ. Все это — задачи эвристического программирования или, другими словами, — алгоритмизации искусственного интеллекта...

— Что вы понимаете под искусственным интеллектом? — перебил Кирко.

Жербов весело переглянулся с Мелосом: на эту тему он мог говорить с блеском и сколько угодно.

— Существует масса определений: наверное, столько же, сколько людей этим занимается, — начал он, неторопясь, настраиваясь на обстоятельный монолог. — Одним из первых, еще в пятидесятом году, когда у нас кибернетика вообще была под запретом, об этом задумался Тьюринг. Вы, конечно, слышали о его знаменитом тесте: «Если по ответам машины невозможно отличить ее от человека, отвечающего на аналогичные вопросы,то она обладает интеллектом». Однако очень скоро обнаружилось, что это определение дает лишь достаточные условия интеллектуальности. К тому же сразу возник вопрос: а что такое интеллект вообще? Более удачным явилось недавнее определение американцев Маккарти
и Хейса...

— А ваше собственное мнение?

— У меня только что вышла книжка по алгоритмическим основам интеллектуальных роботов, которую я вам с удовольствием презентую... — Жербов приподнялся  вручил президенту объемистую книгу, которую до того держал на коленях.

Кирко ее принял, шевельнул уголками рта, что должно было обозначать благодарность, но продолжал смотреть холодно и пронзительно.

— Что же касается моего личного мнения... — продолжал Жербов.

— Не надо! — оборвал его Кирко. — Я прочту сам. — Ему уже было ясно, что с ходу в этих алгоритмических премудростях не разберешься, тем более на слух. — Скажите лучше: у вас есть личные контакты с западными учеными? Я имею в виду: получаете ли вы информацию из первых рук или только через печать?

— Прекрасный вопрос! — Жербов свойски улыбнулся президенту. — Действительно, через печать информация поступает с большой задержкой. Особенно сюда, на Восток.

Могу точно сказать: эффективность нашей работы резко увеличилась после участия в международной конференции. Нам удалось установить контакты с крупнейшими американскими учеными из Стэнфордского университета, Массачусетского технологического института, из других исследовательских центров. Теперь мы регулярно получаем их научную продукцию, и, в основном, это отчеты, которые не поступают в широкую печать. Польза прямая: ведь не секрет, что американцы на голову выше всех в этом деле.

— Каковы перспективы? Когда будет сделан робот?

— Ну, робот — это не наша епархия!.. — Жербов был само благодушие. — Робот — это, в основном, сенсоры, мониторы, манипуляторы... А вот что касается алгоритмизации...

Но мысль президента уже торопилась дальше:

— Может быть, целесообразно собрать вместе всех людей, занимающихся этим, — например, у Горшкова, в Киеве? И дело пойдет быстрее?

— Если вы соберете вместе девять забеременевших женщин, ребенок не родится через месяц, — безмятежно ответил Жербов.

Мелос одобрительно улыбнулся, а Пологрудов посмотрел на завлаба с удивлением — каков нахал!

— Пока вот здесь... — Жербов похлопал себя по шишковатой, начавшей лысеть голове, — не созреет, я ничего не смогу сказать.

— Арсений Вадимович прав, — поддержал его Мелос. — Но если бы удалось реализовать хотя бы сделанное, это была бы революция. Наш министр кусал бы локти.

— Что вам мешает?

— Прежде всего нужна дополнительная лаборатория. Нужны люди, которые могли бы спросить у математиков, как должен работать искусственный мозг, и сказать физикам, какие для этого нужны элементы и в какой последовательности их необходимо соединить. Нужна схемотехника.

— Если это так необходимо, — Кирко повернулся к Пологрудову, — то не вижу проблем. Организуйте лабораторию!

— Это не так просто... — промямлил тот. Разговор складывался не совсем уместный при рядовых сотрудниках. — Ученый совет...

— Ученый совет назначается директором, — отрезал Кирко. — Если вы не управляете ученым советом, вы плохой директор.

У Пологрудова дернулся левый глаз — память о контузии, полученной под Сталинградом, где он командовал противотанковой батареей, но он промолчал.
Остальные, включая Мелоса, сделали вид, что ничего не произошло.

— Может быть, перейдем к физике? — предложил Мелос. — Вот перед вами Сергей Андреевич Зарубин, кандидат физико-математических наук, моя левая рука. — И пояснил с улыбкой: — Я левша.

Зарубин, спортивного вида блондин с голубыми глазами, вежливо улыбнулся в знак готовности.

— Покажите лабораторию! — сказал Кирко и неожиданно резко поднялся. — Рассказы — по ходу. — Последнюю фразу он произнес уже в дверях.

Все двинулись в обратный путь: впереди Кирко с Мелосом, за ними, прислушиваясь к разговору, — Зарубин, потом, изрядно отстав, директор, а замыкал процессию Жербов. Дальнейший ход событий был ему неинтересен: он сделал своё, кто сможет, пусть сделает лучше.

— ...Чтобы создать кристаллический мозг, нужно научиться укладывать атом за атомом в строго определенной последовательности, — рассказывал Мелос, поглядывая сбоку на лицо президента. — К сожалению, ни один человек в мире не знает, как это делать. Неизвестно также, сколько активных элементов потребуется. Для начала мы планируем выращивать кристаллические блоки примерно в один кубический сантиметр. Дюжина таких кубиков уже сравнится по сложности с человеческим мозгом...

Кирко слушал краем уха — он никогда не оценивал людей по тому, что они сами о себе говорят. Американский напор саморекламы, бивший из Мелоса фонтаном, раздражал его. К тому же он вдруг заметил, что Мелос одного с ним роста и на него невозможно смотреть исподлобья.

Как большинство людей невысокого роста, Кирко с детства страдал комплексом неполноценности, и, преодолевая его, выработал особую манеру поведения: категорические суждения и недоверчивый взгляд из-под густых, темных бровей, который как бы говорил: «Посмотрим, посмотрим, на что вы годитесь...» Природа одарила его умом и проницательностью, и его суждения почти всегда оказывались верными, а голодное пастушеское детство развило в нем выносливость и необычайную настырность, и он проходил сквозь жизненные передряги, как винтовочная пуля сквозь ржавый металл.

На Дальний Восток Кирко попал молодым специалистом перед самой войной. Геологом ему пришлось быть во время, когда за удачу рисковали жизнью, а неудача приравнивалась к преступлению. Он открыл крупное месторождение золота на Севере и перешел в науку сразу после Победы. Когда появился Центр, Кирко был уже директором института и академиком. Однако ему не предложили руководство Центром. Возможно, припомнили независимый характер, но, скорее всего — он просто слишком редко бывал в Москве, не крутился в нужных кабинетах. Председателем президиума стал молодой географ Синицын, сын знаменитого Синицына-физика, а первым замом — Пологрудов, которого сделали академиком именно с тем условием, что он поедет на Восток возглавить Институт кибернетики.

Кирко не скрывал обиду. Он сидел на своем Севере, как удельный князь, и посматривал исподлобья на тщетные попытки Синицына скоординировать работу институтов. Любое предложение он отвергал, «как не учитывающее специфику местных условий», а на заседания президиума не являлся «по причине нелетной погоды». Глядя на него, и остальные директора норовили без должного пиетета относиться к президенту, который, ко всему прочему, был не академиком, а всего лишь свежеиспеченным членом-корреспондентом.

Что касается самого Кирко, то для него определяющим в оценке человека были, конечно, не научные титулы. Жизненный опыт подсказывал ему, что серьезный человек, каким обязан быть доктор наук, может променять столичные хлеба на Дальний Восток только по двум причинам: либо он неудачник, либо карьерист. Если человек неудачник после пятидесяти — это уже черта характера, он и на Луне останется неудачником, на такого рассчитывать нельзя. Карьеристы же на Востоке не задерживаются: для них он только трамплин, с которого можно прыгнуть назад в Москву, ступенькой выше.
Мелоса Кирко до конца не понимал. Ему были известны некоторые подробности ухода Мелоса из оборонной отрасли, но к неудачникам его нельзя было отнести. На карьериста он тоже не походил — променял двухтысячное КБ на скромный отдел. Но вдруг министр спохватится и позовет Мелоса назад — что тогда останется на Дальнем Востоке от искусственного интеллекта?.. А может быть, Мелос просто не слишком серьезный человек?..

— ...Вот на этой установке мы изучаем рост кристаллов кремния. — Мелос остановился перед сооружением, отдаленно напоминающим глубоководный батискаф: массивный матовый корпус из нержавеющей стали, темный, тускло поблескивающий иллюминатор, провода-шланги...Рядом — приборная стойка с французскими надписями на панелях. Двое молодых научных сотрудников — один коренастый, коротко остриженный, в очках, другой высокий, с большой залысиной на лбу — оторвались от работы и посмотрели на гостей недовольно.

В бытность начальником поисковой партии Кирко предпочитал ребят именно с такими взглядами: они не лезли в любимцы и свое дело делали при любой погоде.

— Первая задача заключается в том, чтобы научиться наращивать кремний слой за слоем при низкой температуре, — пояснил Мелос. — Подробнее об этом расскажет Сергей Андреевич.

Зарубин шагнул вперед, встав между президентом и установкой.

— Сложность заключается в том, — начал он деревянным голосом, откровенно робея перед начальством, — что для качественного роста кристалла нужна высокая температура. Но при высокой температуре нижние слои деградируют из-за диффузионного размытия...

— Какой же выход? — быстро спросил Кирко.

— Кое-что мы уже придумали... — Зарубин скованно улыбнулся и позавидовал легкости, с какой только что держался Жербов. — Например, поверхностный нагрев… При этом температура объема остается достаточно низкой и диффузия не идет. Есть и другие идеи...

— Какова их патентоспособность? Можете ли вы утверждать, что идете впереди других?

Вопрос приоритета беспокоил Кирко. В работе Центра он видел два жизненно необходимых направления: укрепление связи с нуждами региона и повышение уровня исследований до мирового первенства. Первое должно было обеспечить поддержку местных властей, без второго было невозможно поднять авторитет Центра в глазах Москвы.

— Когда мы начинали, в научной литературе не было ничего близкого... — Зарубин взглянул на Мелоса, а тот ободряюще кивнул. — Патентовать мы сразу не могли — к заявке нужно прилагать хотя бы предварительные результаты. Три года ушло на получение оборудования и ремонт помещений. Результаты мы начали получать только в этом году. А несколько месяцев назад появилась статья американцев с сообщением об аналогичных результатах... — Он обернулся к парням, терпеливо застывшим возле установки. — Кажется, из Калифорнии? Да, Володя?

— Пасадена, штат Калифорния, — спокойно ответил коренастый и посмотрел на президента ровным, немигающим взглядом.

— Утечка информации? — Кирко круто повернулся к Мелосу.

— В Пасадене тоже неглупые ребята, — пожал плечами тот. — Я там работал когда-то... Наша беда в слишком долгом раскачивании... И заметьте, если бы я действовал по обычной системе снабжения, я бы не имел и половины оборудования, которое вы здесь видите. А импортного — в помине!

— Кстати... — недовольно поморщился Кирко. — Я вижу у вас французское оборудование... Но ведь тон в вашем направлении задают американцы, не так ли?

— Французы делают не намного хуже, — ответил Мелос — А Штаты... По-видимому, они считают подобные установки стратегическим товаром! — Он коротко засмеялся.

Губы Кирко дрогнули — то ли в знак согласия, то ли в усмешке, глаза же не выразили ничего.

— Установка действует нормально? — обратился он к Зарубину, не поворачивая головы.
Он уже решил про себя, что придет сюда еще раз, но не с этим «пенсионером» Пологрудовым, который не хочет вникать во все, что выходит за рамки его АСУ, а вызовет из Новосибирска Максимова, с которым делил палатку и сухарь во времена молодости и который стал большим человеком в кристаллографии. Он, конечно, сможет разобраться в премудростях этого американца. А пока пусть покажут, чем богаты.

— Пожалуйста, можете взглянуть! Володя!.. — Зарубин подошел к сотруднику и что-то сказал вполголоса. Тот кивнул и припал лицом к иллюминатору. Левая его рука легла на рифленую рукоять манипулятора, правая привычно нашла регулятор тока электронной пушки...

— Готово! — сказал Володя и сделал знак рукой напарнику. Тот выключил верхний свет, остались лишь два кроваво-красных огонька на приборной стойке да призрачно-зеленоватое оконце установки. Кирко приблизился и заглянул внутрь, обернулся к Мелосу:

— Если не ошибаюсь, это плоскость «один-один-один»?

— Совершенно верно.

— Но я вижу между основными рефлексами еще шесть! — торжествующе заметил Кирко. — Это что, мозаичная структура? Несовершенство кристалла?

— Разрешите, я объясню, — поспешил вклиниться Зарубин.

Он знал, что Мелос не слишком силен в экспериментальных тонкостях, тот был великим электронщиком, системщиком, конструктором, кем угодно, но, к сожалению, не физиком.

— То, что вы видите, — картина дифракции медленных электронов от поверхности кристалла, от самого верхнего атомного слоя. Это не совсем то, что вы привыкли видеть в микроскопе, где применяются быстрые электроны и где работает весь объем образца. Дополнительные рефлексы обусловлены так называемой суперструктурой и наблюдаются только при очень чистой и совершенной поверхности. Именно такие условия необходимы для наших экспериментов...

— Не морочьте мне голову! — сердито воскликнул Кирко. — Я вижу мозаику совершенно отчетливо! — Он не привык отказываться от своих слов и еще больше утвердился в решении вызвать Максимова. — Вы откуда родом? — спросил вдруг Кирко у Зарубина.

За него поспешил ответить Мелос:

— Сергей Андреевич — коренной дальневосточник. Мы делаем ставку на дальневосточные кадры.

Он уже прознал, что Кирко неравнодушен к местным кадрам.

— Это хорошо, — одобрил Кирко. — Но с дифракцией вы мне все-таки морочите голову.

Зарубин открыл было рот, но Мелос сделал ему страшные глаза, а президент уже переключился на другое.

— Каким образом вы надеетесь обогнать Запад, если работаете на импортном оборудовании? — спросил он. — Ведь то, что они продают в Союз, далеко не последнее слово техники. По-моему, успеха в науке можно добиться только на уникальном, не серийном оборудовании.

— В общем, вы правы, — согласился Мелос. — Но в данном случае речь идет не столько о науке, сколько о технологии. А в технологии выигрывает тот, у кого лучше идеи.

Кирко посмотрел на него долгим, испытующим взглядом:

— Вы так уверены в своих идеях?

— Я знаю людей, которые занимаются этим в Штатах, — ответил Мелос, выдержав взгляд. — Если бы я остался там, они бы работали у меня рядовыми исполнителями..

«Этот американец от скромности не умрет!» — усмехнулся Кирко. Но слова Мелоса, сказанные абсолютно спокойным тоном, легли ему на душу.

— Ладно, пошли дальше! — буркнул он и направился к двери...

Чай остыл. Екатерина Ивановна заварила новый.

— Значит, все хорошо? — спросила она. — Кирко остался доволен?

Мелос пожал плечами:

— Сам не пойму. Он слушал меня с недоверием. Ни разу в жизни не встречал такого недоверчивого человека... А знаешь, что выкинула жена Зарубина? — Он посмотрел на Екатерину Ивановну так свирепо, словно это она выкинула нечто невообразимое, а не инженер Зарубина.

— Танечка?.. — Екатерина Ивановна удивленно подняла брони. — Такая милая, умная женщина... Что она могла?

— Эта милая, умная женщина чуть не загнала меня в гроб. Представь! Заходят Кирко с Пологрудовым к ней в комнату, а там стоят ящики с ЭВМ. Спокойно стоят, никому не мешают. Машина некомплектная, наш снабженец по дурости хапнул на базе, я ему уже головомойку устроил... А Кирко тут же спрашивает: «Это что?» Я ему хочу сказать: «Машина предназначена для автоматизации эксперимента, на днях мы ее запустим». А Танечка вскакивает из-за стола и выпаливает: «Это мы получили по ошибке! Теперь не знаем, как избавиться». Я говорю: «Это не совсем так. Татьяна Михайловна не в курсе...» Кирко спрашивает: «Сколько стоит?» А она опять: «Двести тысяч!»
— Но ты потом, конечно, все объяснил?

— Я объяснил, но у мужика все равно остались отрицательные эмоции. Неиспользуемое оборудование — его пунктик... Придется провести с Зарубиным беседу. Это уже не первый случай, когда его жена лезет не в свое дело. В прошлом году она пыталась меня учить, как распределять квартиры!

— Она, кажется, член профбюро? Вспомни, как ты был профсоюзным активистом и воевал с боссами!

— Это было в Америке, Кэт! У нас были классовые противоречия. Здесь же мы вместе делаем одно общее дело, и я не позволю какой-то вздорной девчонке совать палки в колеса!..

Чуть слышно щелкнул замок входной двери.

— Каролина! — Екатерина Ивановна подхватилась навстречу дочери и вспомнила о звонке Бена. Тревога опять подступила к ней.

Каролина влетела в кухню взлохмаченная, с горящими от восторга глазами.

— Ну и ветрина поднялся! — воскликнула она. — Думала, меня сдует в океан. Мелос удивленно глянул в окно:

— Ураган? Ведь только что было тихо!

— То-то и оно! Прорвало!

За ночным окном ничего не было видно, и лишь по неясному гулу, приглушенному двойной рамой, можно было догадаться: на город свалился тайфун.

Мелос подумал о яхте. Давно надо было поднять ее на берег, но никак не выкраивалось время: «Достанется же «Каролине» этой ночью! Хорошо бы с буя
не сорвало!»

Екатерина Ивановна вопросительно посмотрела на дочь:

— Будешь ужинать или только чай?

— Чай, ма! Я сама налью, не беспокойся. Как Алиса? —И, не дожидаясь ответа, Каролина взглянула на отца. — Как твои дела, па? Опять сидел в своем бункере? И опять зря? Как мне тебя жаль!

— Сегодня у папы был Кирко, — ответила за него Екатерина Ивановна.

— Да, — кивнул Мелос. Он уже покончил с чаем, но не спешил уйти из-за стола. Ему было хорошо в обществе жены и дочери. Да и стакан вина подействовал благотворно. — Я только что рассказывал маме. Кстати, Эрик был на высоте...

— Эрик всегда на высоте, — небрежно заметила Каролина.

Мелос усмехнулся:

— Было бы нелепо, если бы ты считала иначе. Женщина всегда должна считать, что ее муж на высоте. — Он подмигнул жене: — Ты согласна, Кэт?

— Разумеется! Но, если честно... — Екатерина Ивановна запнулась и с некоторой нерешительностью посмотрела на Каролину. — Мы давно знаем Эрика, он для нас почти как сын, но к тому, что он мой зять, я никак не могу привыкнуть. Ты счастлива с ним, Кэрри?

— Ах, мама! — Каролина смущенно улыбнулась. —Эрик, конечно, не пылкий мальчик, но и я уже не девочка — моей дочери скоро пять лет!.. Во всяком случае, теперь мне не приходится быть главой семьи и самой обо всем думать, все решать, как это было при Борисе. В мужчине главное — надежность, чтобы на него можно было опереться. Эрик как раз такой. Ведь, согласись, папа, — обратилась она к отцу, — он единственный из твоих сотрудников все бросил и поехал сюда, во Владивосток. Даже Бен, твой друг, не поехал.

— Оставь Бена в покое! — мгновенно побагровев, рявкнул Мелос. — Никто не сделал для меня больше, чем Бен! Разве что твоя мать!.. — Но он тут же взял себя в руки и спросил спокойно: — Как твои дела? Была генеральная репетиция?

— Ну, не совсем генеральная... — Привыкшая к сдержанности отца, дочь посмотрела на него удивленно и немного испуганно. — Просто сегодня ребята станцевали подряд все куски. По-моему, получилось неплохо... Я, пожалуй, заночую у вас?

— Конечно! — обрадовалась Екатерина Ивановна. Она все не решалась заговорить о звонке Стоуна, а присутствие дочери позволяло оттянуть этот разговор. — Уже поздно, и такая погода! А Эрик тебя не потеряет?

— Я его предупредила. В крайнем случае — позвонит.

В тот же миг, словно по уговору, зазвонил телефон...