Ночи перед Рождеством

В конце декабря подвернулся случайный заработок. Ночные смены на заводике по переработке птицы. Дней за десять до Сочельника спрос на дичь возрастал. Вселенская шизофрения пожирать крылатых, во славу вымышленного Спасителя, была местью за утерянную способность летать.
Так или иначе рабочих рук не хватало и брали всех подряд, даже без документов. Префектура закрывала на это глаза.
Мастер, испитой француз с мопассановскими усами на бледном лице, объяснил что делать. Работа была несложной, вынимать из дощатых ящиков кур, гусей или индюшек и фиксировать зажимом за шею на движущемся цепном конвейере.
И я фиксировал.
Беспомощные приговорённые продолжали безмолвно дёргаться и хлопать крыльями, пытаясь вырваться и улететь, но закон пищевой цепи неумолимо нёс их в небытие.
«Глупые птицы, выращенные с изначально предрешённой судьбой, чем мы отличаемся от них?! Рождаемся, живем, воспроизводимся и умираем.. Думал я, стараясь чем-то занять мысли и не видеть, как красная гуашь птичей жизни под ногами, cмешиваясь с грязью, стекала в канализационные стоки на полу. Кровь была повсюду, она всасывалась через поры и пьянила. Первое время, возвращаясь под утро, я долго не мог заснуть. Под закрытыми веками плавился багровый туман, от возбуждения всё вибрировало внутри. Резкая вонь палёных перьев и сырой крови давали тот адский коктейль от которого невозможно было прополоскать носоглотку.
Но потом пообвыкся, человек привыкает ко всему, а к виду крови и смерти довольно быстро. Некоторые птицы, выскочив из ящиков, бегали по заводскому двору, пытаясь взлететь и преодолеть высокий забор. Скрашивая монотонную работу мысленной игрой, я представлял себя вершителем птичьих судеб. Находясь в самом начале неумолимых обстоятельств, только я решал какая из них может пожить подольше, прячась под грузовиками, а какая немедленно проследовать к месту казни. Для первых выглядел милосердным, а для вторых убийство было неизбежным правосудием. В том или другом случае финал был одинаков.

Несмотря на рутину, ночные смены за перерывами на кофе и болтовнёй на перекурах пролетали довольно быстро. Конвейер, слегка поскрипывая, двигался с постоянной скоростью и администрацию мало интересовало кто и чем занимается. Лишь-бы с одной стороны поступали живая продукция: индюшки и гуси, а с другой выходила мёртвая и готовая к употреблению.
Вскоре я приноровился к темпу, привык к вони и не замечал крови, чавкающей под резиновыми сапогами. Возвращаясь в общагу, торопливо ел и, упав на койку, тут-же засыпал без сновидений.
Через некоторое время мои коллеги по работе начали ассоциироваться с индюшками и гусями. Такое уже случалось, в другой жизни.
Как-то раз я с двумя подельниками несколько дней отлёживался на хазовке, под Зеленогорском. Пили по-маленькой от безделья, совершая редкие вылазки в магазин, и целыми днями шпилили в преф. Раз в неделю я возвращался в город за новостями, спускался в метро и люди на эскалаторе напротив казались мне валетами, дамами и даже десятками и тройками. Совпадение навязчивых карточных комбинаций в голове и движение эскалаторов, как теперь кровь под ногами и запах смерти, в сумме давали временное ассоциативное расстройство.
«Так, наверное, сходят с ума» Перекидываясь шутками с мороканцем-напарником, я лениво размышлял о том, как просто перерезать горло вон тому гусе-человеку на автопогрузчике или придушить ту индюшку-упаковщицу из холодильного цеха.

С запахом хвои и огнями уличных гирлянд наступил 1996-ой день «рожденья»
Получая свои конверты, арабы весело хлопали меня по плечу:
--Рускофф, водка-водка, дай-дай..
В общежитие я, собрав нехитрые пожитки, ночным поездом уехал в Париж.