Заметки Таллемана де Рео

Наткнулся на "Занимательные истории" некоего Таллемана де Рео, в которых он рассказывает о некоторых замечательных личностях Франции XVII века.
Выписал кое-что, показавшееся мне любопытным.
Возможно, кому-то пригодится.


О ГЕНРИХЕ  ЧЕТВЁРТОМ

Родись этот государь королем Франции и царствуй он в мирное время, ему, должно быть, никогда не стать бы столь знаменитым: он погряз бы в сластолюбивых утехах, ибо не раз, невзирая на все препятствия, в погоне за удовольствиями забрасывал самые важные дела...

После битвы при Кутра, вместо того чтобы воспользоваться своим преимуществом, он предается шалостям с графиней де Гиш и показывает ей захваченные у врага знамена.
Во время осады Амьена он волочится за госпожой де Бофор, немало не тревожась тем, что Кардинал Австрийский подступает к городу, спеша на выручку к осажденным.

Он был не слишком щедр и не очень-то умел быть благодарным.
Он никогда никого не хвалил, а сам хвастался как гасконец.
Зато не упомнить государя более милостивого, который бы больше любил свой народ - впрочем, он неустанно заботился и о благе государства.
Во многих обстоятельствах он доказал, что у него живой ум и что он понимает шутку.

У Генриха IV было великое множество любовниц, но в постели он бывал не слишком расторопен, а потому всегда носил рога.
Острили, что его и на один раз едва хватает.

Госпожа де Вернёй назвала его однажды "Капитан Хочет, да не Может", а в другой раз (ибо Королю доставалось от нее нещадно) она ему заявила, пусть, мол, радуется, что он Король, не то его вообще нельзя было бы выносить, до того разит от него падалью.
Покойный Король, желая прикинуться шутником, говаривал: "Это я в батюшку пошел: поэтому и воняю".

Покойная Королева-мать (Мария Медичи) со своей стороны не очень-то старалась ладить со своим супругом, она придиралась к нему по любому поводу.
Однажды, когда он велел выпороть дофина (это будущий король Людовик XIII), она воскликнула: "С вашими ублюдками вы бы так не поступили!"
- Что до моих ублюдков, - отвечал он, - мой сын всегда сможет их высечь, ежели они станут валять дурака. А вот его-то уж никто тогда не выпорет.

Рассказывали, будто Равальяк (убийца Генриха IV) так объяснял свое поведение: он де, понимая, что Король затевает большую войну и государство от этого пострадает, решил оказать великую услугу отечеству, избавив его от государя, который не желает сохранить в стране мир и к тому же не является добрым католиком...
У этого Равальяка борода была рыжая, а волосы чуть-чуть золотистые. В общем-то он был бездельник, который обращал на себя внимание лишь тем, что одевался скорее на фламандский манер, нежели на французский. Сбоку у него вечно болталась шпага. Нрава он был унылого, но как собеседник приятен.

При всей храбрости Короля говорят, будто стоило сказать ему: "Враги идут!", — как с ним приключалась медвежья болезнь и он, желая обратить это в шутку, объявлял: "Пойду-ка, постараюсь хорошенько для них!"


О ГОСПОДИНЕ ДЕ СЮЛЛИ (де Рони)

... насколько он бывал заносчив в пору своего благоденствия, настолько оказывался труслив и не уверен в себе в дни невзгод.

Он был великий мастер говорить непристойности.
Однажды пришел к нему обедать дворянин, не помню уж кто, весьма статного сложения. Г-жа де Сюлли, вторая жена Суперинтенданта финансов, здравствующая и поныне, не спускала с гостя глаз.
"Признайтесь, сударыня, — сказал ей муж во всеуслышание, — здорово бы вы попались, когда бы у сего господина не оказалось бы...?".
Он отнюдь не боялся стать рогоносцем и, выдавая деньги на расходы, говорил жене: "Столько-то на то, столько-то на се, столько-то на ваших..."


О КОРОЛЕВЕ МАРГАРИТЕ (это знаменитая королева Марго)

Королева Маргарита в молодости отличалась красотой, несмотря на то что у нее были слегка отвисшие щеки и несколько длинное лицо. Никогда, пожалуй, не было на свете женщины, более склонной к любовным  утехам.
У нее была особая бумага, поля которой усеивали сплошь эмблемы побед на поприще любви; бумагой этой она пользовалась для любовных записок. Она изъяснялась галантным стилем того времени, но была весьма неглупа…

Она носила большие фижмы со множеством карманчиков, в каждом из коих находилась коробочка с сердцем усопшего любовника; ибо когда кто-то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Фижмы эти она каждый вечер вешала на крюк за спинкой кровати и запирала на замок...

Со временем она ужасно растолстела, и при этом заставляла делать себе лиф и юбки гораздо шире, чем следовало, а по ним и рукава. Мерка ее была на полфута больше, чем у других. Она носила белокурый шиньон цвета отбеленного льна с желтоватым оттенком, ибо рано облысела.
Посему на висках у нее были большие букли, тоже белокурые, которые ей время от времени подстригали.

В кармане она всегда носила про запас волосы того же цвета, опасаясь, что в нужную минуту их не окажется под рукою.
Дабы придать себе большую статность, она вставляла себе в платье по бокам жестяные планки, расширявшие лиф.
Через некоторые двери она не могла пройти.

Некий гасконский дворянин Салиньяк еще в ту пору, когда она была молода, безумно влюбился в нее, она же не отвечала на его чувства.
Однажды, когда он корил ее за черствость, она спросила его: "А чем могли бы вы доказать мне вашу любовь?".
- "Нет ничего такого, чего бы я не сделал, — отвечает он.
- "Даже приняли бы яду?
- "Да, лишь бы вы позволили мне умереть у ваших ног"
- "Я согласна!" — откликнулась она.
Они назначают день, она велит приготовить для него сильно действующее слабительное.
Он проглатывает его, и Королева запирает его в комнату, поклявшись, что придет прежде, чем подействует яд.
Там он оставался два часа, и лекарство подействовало столь основательно, что, когда отперли дверь, рядом с гасконцем невозможно было долго стоять.
Этот дворянин, сдается мне, был потом послом в Турции.


О КАРДИНАЛЕ РИШЕЛЬЕ

Ларивьер, который умер епископом Лангрским, сказывал, будто у кардинала де Ришелье была привычка бить своих подчиненных, что он не раз бивал канцлера Сегье и Бюльона.

Однажды, когда Суперинтендант финансов отказался подписать бумагу, коей было бы достаточно, чтобы отдать его под суд, Кардинал схватил каминные щипцы и сдавил ему горло, говоря: "Ах ты паршивец, вот я тебя удавлю", - на что тот ответил: "Душите, все равно не подпишу".
В конце концов Кардинал отпустил его, а на следующий день Бюльон, сдавшись на уговоры друзей, убеждавших его, что иначе он погибнет, подписал все, что было угодно Кардиналу.

Кардинал грубо обращался с подчиненными и всегда был в дурном настроении.
Правда, он довольно легко себя сдерживал.
Говорят, будто в гневе ему случалось ударить Кавуа, капитана его личной гвардии, да и других.
Говорят, что Мазарини поступал так же с Ноаем, когда тот был капитаном его гвардейцев.

Он был падок до похвалы. Меня уверяли, что во вступительном послании к некоей книге, которую ему посвятили, он вычеркнул слово "герой" и поставил "полубог"

Я уже упомянул, что Кардинал любил одни только стихи.
Однажды, находясь вдвоем с Демаре, которого ввел к нему Ботрю, он спросил у него: "Как вы думаете, что доставляет мне наибольшее удовольствие?"
- "Печься о благе Франции", — ответил Демаре.
- "Отнюдь нет, - ответил Кардинал, - сочинять стихи".

Он бешено завидовал успеху "Сида" (Корнель) по той причине, что его собственные пьесы имели не слишком большого успеха.
В пьесах он писал только отдельные тирады. Но когда он работал, то никого не принимал.
Кардинал не терпел, чтобы его исправляли. Однажды л'Этуаль, менее снисходительный, нежели остальные, заметил как только мог мягче, что в одном из стихов надо кое-что переделать. В стихе этом было всего-навсего три лишних слога.
- "Полегче, господин де л'Этуаль, — сказал ему Ришелье, словно речь шла о каком-нибудь Указе, — пропустим его и так".


О ЛЮДОВИКЕ ТРИНАДЦАТОМ

Он пожелал послать кого-нибудь, кто мог бы доложить ему, как сложена Испанская инфанта (будущая королева Анна Австрийская). Он избрал для этого отца своего кучера, словно дело шло об осмотре лошадей…

Он был хорошо сложен, довольно сносно танцевал в балетах, но почти всегда изображал смешных персонажей. Он прочно сидел в седле, мог при случае легко снести усталость и умел выстроить армию в боевой порядок.

Он был немного жесток, как и большинство замкнутых и малодушных людей, ибо правитель наш доблестью не отличался, хотя и желал прослыть отважным. При осаде Монтобана он безучастно взирал на тех гугенотов, которых Бофор велел оставить в городе; большинство из них были тяжело ранены и лежали во рвах замка Королевской резиденции (рвы эти были сухие, и раненых снесли туда, как в наиболее надежное место)
Король так ни разу и не распорядился напоить их. Несчастных пожирали мухи.

Когда Сен-Map был осужден, Король сказал: "Хотел бы я посмотреть, как он гримасничает сейчас на эшафоте"

Иной раз он довольно разумно рассуждал в Совете и даже, казалось, одерживал верх над Кардиналом.
Быть может, тот незаметно для него нарочно доставлял ему это маленькое удовольствие.
Короля погубило безделье.

Во время путешествия в Лион в небольшом городке Турнюсе (между Шалоном и Маконом) настоятель монастыря Францисканцев хотел уверить Королеву-мать, что Король, бывший здесь проездом, заставил заговорить немую наложением руки, словно желая исцелить ее от золотухи; Королеве указали эту девицу.
Монах утверждал, что сам при сем присутствовал, а ему вторил весь город. По этому случаю отец Суфран устроил крестный ход с песнопениями. Королева берет монаха с собой и, догнав Короля, говорит ему, что он должен возблагодарить бога за ниспосланную ему милость совершить через него столь великое чудо.
Король отвечает, что ему непонятно, о чем идет речь, а францисканец говорит: "Взгляните, как скромен наш добрый Государь!"
 В конце концов Король заявил, что все это надувательство, и хотел было послать солдат, чтобы наказать обманщиков.

В ту пору он любил уже г-жу д'Отфор, которая была всего лишь фрейлиной Королевы. Подружки говорили ей: "Милочка, тебе ничего не перепадет: Король наш — праведник"

Г-жа де Ла-Флотт, вдова одного из господ дю Белле, обремененная детьми и заботами, вызвалась, хотя эта должность была и ниже ее достоинства, стать наставницей фрейлин Королевы-матери и добилась этого благодаря своей назойливости. Дочку своей дочери, как только той исполнилось двенадцать лет, она отослала Королеве-матери: эта девочка и стала г-жой д'Отфор.
Она была красива.
Король влюбился в нее, а Королева его приревновала, на что он не обращал никакого внимания.
Молодая девушка, подумывая о замужестве, а может быть — желая дать Королю повод для беспокойства, стала принимать кое-какие знаки внимания от других. Неделю он был с нею очень хорош; следующую неделю он ее уже почти ненавидел. Когда Королеву-мать арестовали в Компьен, г-жу де Ла-Флотт сделали статс-дамой вместо г-жи дю Фаржн, а ее внучка получила право на потомственное занятие должности своей бабки.

Не помню уж, во время какой поездки Король отправился на танцы в небольшом городе. В конце бала девушка, по имени Катен Го, встала на стул, дабы вынуть из деревянного шандала огарок свечи, но не  стеариновой, а сальной.
Король заявил, что она это сделала так изящно, что он в нее влюбился.
Уезжая, он велел дать ей десять тысяч экю за ее добродетель.

Король увлекся затем девицей де Лафайетт. Королева и г-жа д'Отфор стакнулись против нее и с той поры действовали заодно.
Король вернулся к г-же д'Отфор, Кардинал велел ее прогнать; это, однако, не нарушило ее союза с Королевой.
Однажды г-жа д'Отфор держала в руке какую-то записку. Король хотел прочесть ее, она не давала. Наконец он решил отнять записку; г-жа д'Отфор, которая его хорошо знала, спрятала листок на груди и сказала: "Ежели хотите, возьмите записку отсюда".
И знаете, что сделал Король? Взял каминные щипцы, боясь дотронуться рукою до ее груди.

Когда покойный Король начинал увиваться вокруг девицы, он говорил: "Отбросьте дурные мысли". С замужними женщинами он не церемонился. Однажды он придумал мотив, который ему очень нравился, и послал за Буаробером, чтобы тот написал слова. Буаробер сочинил куплеты, посвященные любви Короля к г-же д'Отфор.
Король сказал: "Стихи подходят, но только надобно выкинуть слово "вожделею", ибо я вовсе не вожделею.
Кардинал заметил: "Эге, Буа, да вы в почете: Король посылает за вами".

Буаробер рассказал, в чем дело.
"О! знаете, что надо сделать? Возьмемте-ка список мушкетеров".
В списке значились имена беарнцев, земляков Тревиля, да все такие, от которых язык сломаешь. Пользуясь ими, Буаробер написал куплеты, и Король нашел их замечательными...

В начале царствования Король был довольно жизнерадостен и недурно развлекался с г-ном де Бассомпьером...
Порою Король говорил довольно забавные вещи.
Сын Себастьена Заме, погибший при Монтобане в чине бригадного генерала (в те времена это был высокий чин), держал при себе Лаверня (ставшего впоследствии воспитателем герцога де Брезе), который интересовался архитектурой и кое-что в ней понимал. Этот Заме был человеком весьма степенным и всегда отвешивал чинные поклоны. Король говорил, что когда Заме отвешивает свои поклоны, ему так и кажется, будто позади стоит Лавернь и измеряет их своим аршином...