80

- И-и-и, девка, да как же я тебя не узнаю, когда на тебя с одной стороны глянешь, ты с Таем, как две капли росы. Только у того волос на лице поболе будет, а у тебя сзади подлиннее. А приглядишься поближе, так и на мать похожа, на внучку мою. Дождалась. Уже не чаяла. Думала, что помёрла ты тогда. Я только после узнала, что мать тебя маленькую приносила, болящую, помощи у изверга просила, у отца своего. А он... Кинулась я опосля вас искать. Бегала-бегала по лесу, по лугам, да не нашла. Горевала шибко. Но и надеялась чуть-чуть. И вот радость-то.

Уша смотрит на свою бабку - сморщенная, старая, беззубая, но... родная. Смотрит и едва сдерживает слёзы.

- А Пеша? Материн брат? Жив?

- Жив охламон. Да ты сама с ним говорила, - бабка тяжко вздохнула.

- Это тот, кто меня прогонял?

- Тот самый. И не жди с той стороны доброго ответа - не дождёшься. Это ещё хорошо, что самого старейшины сейчас нет, деда твоего, получается. Не допустил бы он тебя. Зверь. Не простил дочери своей, что против его воли пошла. Отрезал от сердца, от дома, от племени, выкинул вон на верную гибель. И теперь, Уша, ничего не поменялось. Не надейся даже. Таким же остался.

- Значит, правду мать говорила, что лучше мне сюда не ходить?

Бабка долго смотрела в глаза своей правнучке, отвела взгляд, снова вздохнула:

- По мне... нет большего праздника, чем твой приход. Но и сердце ты моё всколыхнула. Изболелось оно по Каме. Ну-ка, сколько горя пришлось ей хлебнуть. Как только и выжила? Пожалел, значит её человек, приютил, отцом твоим стал...

- А Тай? Отец мой родной? Его убили тогда?

- Что ты! Жив!

- Как жив? А мать... плачет...

- Ну, может быть, кто-то скажет, что лучше бы помереть, чем калекой остаться.

- Калекой?

- Без руки.

- Как без руки? Он здесь?

- Нет, не здесь. Тогда... Не крепко мне хочется это вспоминать... Когда мать твою прогнали... в лютый мороз на погибель, Тая... держали в яме. Тоже на морозе, но он выжил. Тогда старейшина приказал отрубить ему руку и отправить следом за Камой. Он и пошёл. Я видела его следы. Его красную дорогу. Зверь лесной тоже видел. И унюхал. Думалось мне, что нет у Тая никакой надежды. Но он всё же выжил. Как? Он один знает. Летом, через полгода получается, подал мне весточку. И с тех пор я с ним вижусь временами. Даже знаю, где он живёт.

- Ты меня доведёшь к нему?

- Доведу. Только надо осторожней, чтобы старейшина не пронюхал.

- А он… дед мой, надолго ушёл?

- Да кто ж его знает.

Бабка подошла ко входу, отодвинула полог, прислушалась и присмотрелась.

- Теперь тебе нельзя уходить. Какой-нибудь верный пёс возьмёт след, проследит до самого твоего дома, доложит старейшине. Ни к чему это. А вот ночью я тебя выведу.

- К отцу?

- Нет. К отцу погоди пока. Мы сейчас с тобой договоримся... когда встретиться. Через несколько дней я пойду как будто за грибами, вот мы и сходим. И к матери ты меня отведёшь. За один раз, конечно, не получится и к отцу, и к матери. Но мы с тобой всё сделаем, дай срок...

До позднего вечера бабка и Уша не могли наговориться, каждая рассказывала про свою жизнь, и слёзы печали перемешались со слезами радости. Нашли друг друга. Теперь нужно сделать всё, чтобы не потерять.

Поздно вечером полог наружу открылся. Верные псы, как бабка назвала прислужников старейшины, насторожились. Они сидели неподалёку, караулили перехожую девку. Но в темноте мелькнула сгорбленная бабкина фигура.

- Это старая карга, - шепнул один стражник другому. - Ты глянь, как укуталась, думала, что мы не узнаем.

Проследили взглядом. Бабка прошла в шалаш ко своей подруге, такой же старой кочерыжке. Долго там была, вернулась. Через некоторое время полог снова приоткрылся, и тёмная тень скользнула в сторону.

- Бабка?

- Ага. Не спится старой, разбегалась туда-сюда.

Но бабка, на этот раз уйдя к подруге, долго не возвращалась. Слишком долго... У караульщиков внутри всё заныло от нехорошего предчувствия.

Но тут с другой стороны селения послышался шум, залаяли собаки, зазвучали тревожные голоса.

- Сбегай, посмотри, что случилось.

Побежал один. Не скоро вернулся.

- Старейшину принесли. Раненого.

- Раненого? Кто его?

- Не говорят. Бабка где?

- Не возвращалась ещё.

- Пошли посмотрим, что там у неё.

Когда ворвались к бабке в шалаш, спала старая, что младенец, а чужой девки и след простыл. Побежали к подруге - у той никого. Обхитрили змеищи.

А в просторном и ярко освещённом шалаше старейшины не протолкнуться. Прибежали жёны, прибежали друзья его - верные псы, привели знахарку. До утра шептались, ждали.

Утром знахарка отошла от ложа больного.

- Что?

Та пожала плечами.

- Как судьба... Зовёт Пешу.

Пеша трясущийся и бледный был неподалёку.

- Оставьте нас, - прохрипел старейшина.

Вышли все, кроме двоих, тех, с которыми он уходил накануне. Всё это время они были рядом.

Пеша кинулся к отцу на грудь, зарыдал.

- Не трясись ты. Не помер ещё - ворчливо прохрипел старейшина.

- И не помрёшь?

- Не знаю. Своим же гостинцем угостился.

- Как это?

- Как... Если хочешь обхитрить Шана, будь готов, что он тебя сам обдурит. Изворотливый гад. Но теперь уж всё...

- Что всё?

- Думаю, я его простил.

- Как это?

- Как это, как это... - недовольно передразнил старейшина сына. - Нет больше Шана.

Эта новость не обрадовала Пешу.

«Ну иди ко мне. Сейчас я тебя буду резать, жарить и жрать». Такой мужик был отчаянный. Жаль.

- Останешься пока за старшего в племени.

И жизнь тут же заиграла в груди любящего сына.

- Надолго?

- Пока на ноги не встану.

Пеша оценивающе поглядел на отца. Так-то он вроде ничего, только крепко жёлтый. Руки жёлтые, лицо жёлтое и даже глаза с желтизной. Или это кажется в свете множества лучин? Хотя, раньше не казалось.

- Это - твои помощники, - чуть заметно кивнул на двоих за спиной.

Пеша едва не скривился. Знает он этих помощников. Они его не слушаются!

- Девку, про которую ты говорил...

- Про какую? - в груди у Пеши снова ёкнуло.

- Про Лу.

- А-а-а.

- Её надо к нам в племя. Думай, как сделать. Потом мне доложишь.

- Дак я уже придумал.

- Думай лучше. Иди. И готовься жениться. Срочно.

- На Оле?

- А на ком ещё?