Пустынька

Сегодня звоню в деревню к моим любимым Василию Ивановичу и Людмиле Леонидовне и с ходу слышу радостный голос: 
- Привет! А что у меня? Аж ничего, вчера только и делали с Васей, что ничего не делали. На улице гололед. Погода то плюс один, то минус три, то плюс, то минус. И так несколько дней и холодный ледяной идёт дождь. До туалета не добраться, гололед. До коз не пройти, иначе чревато падением и синяками на попе. Нет, конечно же, я ходила коз доить. Пошла по стеночке, по стеночке, маленькими шажёчками, вдоль дома. А в руке ковшик с горячей водой, чтобы козам сисечки мыть, да для молока ковшик, в другой ведро с «поп корном» и хлеб в карманах для худобы. В общем, кино! Туда иду и думаю, а как же мне обратно с молоком возвращаться. Цирк на дроте! А тут ещё и Муха за мной увязался и радуется, столько счастья у ребёнка от улицы, что сбивает меня с ног, а я думаю, ну, хоть бы не упасть. Он на задние лапы встаёт, а на меня передние «ложит». А на меня нельзя ногами! Я упаду, я же корова, корова на льду. И тут вспоминаю, как мы с тобой в балку на саночках кататься ходили. Я молодая интересная женщина, сижу на санках, а ты меня везешь. Запрягся, словно в упряжку и тянешь, кряхтишь, но не сдаешься. Да, весело было. Совсем другая жизнь, иная, весёлая, добрая. Вася меня так не катает, а так хочется иной раз. Хочется сесть на саночки и сказать, Вася, погнали! Это сколько же тебе лет то было, помнишь, нет? В начальных классах учился. А рядом, Ладушка, бежит Спаниэлька наша, которую тебе на день рождения подарили. Помнишь? Потом мне стыдно стало, что меня ребёнок везёт, встала с саночек то. Пришли на горку в балку, а там весь доманский, весь наш район, с детьми и взрослыми, все, все. Было время, а что сейчас мешает так жить? Ах да, интернет… 
- Фух, добралась, Слава Богу, села доить. Гита на постаменте уже, у них же иерархия, ни дай Бог какая другая коза вперёд неё зайдёт. Видать так положено, ну я рядом, руки мои там внизу, сисечки моют козе да полотенцем махровым вытирают, а тут Борька. Подходит ко мне и давай с меня шапку снимать. «Да уйди ты, - говорю ему, - морда наглая моя, козлиная!». Он отходит и с другой стороны подходит, и мой воротник от халата на зуб пробует. Я опять отбиваюсь, как могу. А как могу? Я все таки старая и больная женщина, а он все таки козёл ого-го. Если станет на задние ноги, то выше меня на голову будет, а ещё «роги», совсем динозавр. «Да уйди ты от меня!». А он непослушный, ой, непослушный, хоть и любимый. Тут Гита,  значит, её тушка, тут моё лицо, в её тушку упирается, а тут «морда» козла. А «роги» такие огромные у него, закрученные и жуёт эта «морда» наглая мой воротник без зазрения совести. Хотя действительно, а какая совесть у козла? Аж, никакой, потому что Борька - козёл! И не обижается же он на то, что козёл! В общем, мне доить нужно, а я от него отбиться не могу. Смотрю, а воротник уже зажевал, зажевал и не отпускает. Хватаю его «морду», чтобы освободить халат. Разжимаю рот, смотрю, а у него оказывается, верхних зубов то и нет. От слова совсем, нет точно, так как и у меня. Но я-то старая и больная, мне по статусу положено, а у него чего? Хм, интересно, но у меня хоть один вверху, а у него ни одного и только нижние, такие как топориком. Пошла смотреть у других коз. Позаглядывала каждой козе в рот. Они жуют, рымыгают, а я им в рот заглядываю, зубы высматриваю! И смех и грех. Не-а, нет ни у кого верхних зубов, только дальние, жевательные есть. Как они там называются, кутние что-ли? Во, хохма, сколько лет у меня козы, а я и не знала этого. В общем, села снова на скамеечку, козу то доить нужно. А Борька, тут как тут, рядом и давай вот эти хлястики от фартука жевать. Я его отгоняю, а он снова ко мне, я его гоню, а он липнет. Пока рукой отпихиваю, то не пристаёт. Ну, я же не могу его постоянно отпихивать, у меня же руки должны быть там, внизу, на сисечках. Я уже и за бороду его хватала. Говорила, нельзя к маме приставать, пока я коз дою, нельзя, понял? Ну, это же козёл, как он поймёт? Я и по лбу кулаком ему стучала, легонько конечно, да у меня и сил то нет стукнуть сильно.

Один раз стукну, а пять раз поглажу, пожалею и упрашиваю: «Отойди, отойди Бога ради козлиная моя морда!». И стало мне себя жалко, жалко. Будто я старушка, Божий одуванчик, и помочь мне не кому, и Борька меня не слушает. Так жалко, что от самой себя тошно стало. Хоть себя жалеть и не умею, но иногда хочется. Вот сижу в своём сараюшке и жду с моря погоды. В конце концов, не выдержала я и ковшиком по рогам, по рогам его. Да сколько же ты будешь доставать меня, скотина такая?  Стукнула, а сама думаю, но разве можно с козлом так? Смотрю, насупился мой Борька, не понравилось ему такое обращение, голову опустил и в меня рогами  давит, давит. Прижал к стенке, ни дыхнуть, ни выдохнуть. Всё, всё, говорю ему, хороший, хороший козлик, умненький. По головке погладила, по холке потрепала, за бороду «поскубла». Своим лицом к его «морде» прижалась, в щёчку поцеловала. Ню, ню, ню мой хороший. В общем, телячьи нежности. Отстал, стоит, на меня смотрит влюблённым глазами. Так и хочется сказать от его лица: «И что я в вас такой влюблённый?». Потом губу верхнюю задрал «хох, хох» говорит и ко мне целоваться лезет. Целовальник мой сраный. Да уйди ты от меня, не хочу я с тобой целоваться! «Вааа-сяяя, - кричу мужу, - иди, спасай меня, пока Борька меня не забодал!». 
- Сижу а сама мечтаю, что это мой спаситель, Вася то! Что я старушка Божий одуванчик спряталась под деревцем, которое он посадил для меня в знак нашей любви. Сижу скромненько так, ножки пожала и боюсь посмотреть на Борьку. Потому что Вася сейчас достанет меч «кладинец» или нет, перо жар птицы махнет им и Борька станет капустой головкой со старой грядки. Мечтаю, а сама смеюсь, ну что только мне старой больной женщине в голову не взбредет. И откуда такое, почему такие мысли, кто их рожает? 
- Пришёл Вася. А хочу сказать, когда Вася приходит, Борька всегда к нему подходит, потому что Вася буряк кормовой режет и нутриям в «загорожку» кидает. Те хватают передними лапками и едят, едят. А лапки у них словно ручки у человека с пальчиками, и всё как надо. И вот картина маслом. Вася режет на пятачки бурячок, а тут Борька морду свою суёт любопытную, что там происходит. Вася, значит, что-то хомкам кидает и пятачок бурячка в ротик Борьке суёт, хомкам и Боо-оорьке. И он быстренько жуёт, жуёт и хвостиком трусит, трусит так быстро, быстро. Точно так хвостиком делает, как маленький. А маленьким когда был, вообще ел интересно. Все козлятки у меня с сосочки пили. Каждому по очереди в ротики, в ротики, а Борька приучился с миски есть. Чудной такой, словно собака, подойдёт и хлебает молочко, и так быстро, быстро. Ест и толкает миску головой, ест и толкает. Видать у них, у коз, положено так вымя толкать во время еды. И чтобы не затолкал, да не перевернул миску, приходилось ногами её придерживать. Пока эти козлятки с сосочки выпьют, Борька с мисочки рраз и нет молочка. И стоит, смотрит на пустую, мол, а что больше нет ничего? И хвостиками, хвостиками, дёргают, трусят, значит, чудно так, да и сейчас такой же хоть и взрослый. 
- Подоила Гиту, отошла она, очередь Зиты. Сижу, дою, а Гита обошла круг и стала вновь возле Зиты, где-то на полметра от неё. Вот, казалось бы, ну что тебе надо, ну, подоили тебя, ну иди, отдыхай. Нет, она же тут главная. Стоит, а сама «морду» свою тянет, тянет к Зите, словно змея. Медленно, медленно тянет так и хвать её за ухо. Вот характер такой противный у козы, вредный. И ничего не сделаешь, такая уродилась. 
- Впрочем всё как у людей, вот Олег с Натальей тоже ведь так, Наталью хлебом не корми а дай укусить Олега. Словесно конечно, но словесно оно ведь больней. Кусают то за самый нежный орган человеческий, за сердце, вот оно и болит потом, ноет переживаниями. А нет бы, Олегу с Натальей, откопать свои «закаканые» птицами добрые чувства, да жить, не тужить. Быть родными, ведь родная душа, это вон как мы с Борькой, он меня жуёт, а я терплю. Да Борька? Ведь родной, это тот с кем приятно просто помолчать. Подоила, отошла Зита и тут Заинька подходит. Заинька - коза маленькая, ещё не рожала, только будет в следующем году. У неё и вымени нет, ну девочка маленькая.

Подходит и становится на постамент, где коз дою, и стоит красавица беленькая, ждёт.
- А ты чего сюда пришла, у тебя же ещё ничего нет. Потрогала внизу, не-а, нет ничего, нет сисичек. Когда в прошлом году Бэлочка окотилась, тоже ей рано было, да не уследила я, ну уже как есть. Так у неё сисечки маленькие были с одну фалангу пальца, чуть больше ноготка. Думаю, Господи, да как же я её доить буду? Но ничего, глаза бояться, а руки делают. Раздоилась, сосочек такой хороший вырос: «И у тебя будет все, Слава Богу, моя ты Зайка. На, вот хлебушка иди с фартушка покушай. Моя ты хорошая, знаешь, где хлебушек? Ну, кушай, - говорю ей, - моя ты родная!». В ладошки мордочку возьмёшь, а она такая, хорошенькая, беленькая, одним словом девочка. Не то что Борька: морда топором рубленная, «роги» во, борода во, одним словом козёл, а козочка Заечка, что не говори, а аккуратненькая. 
     Пока Людмила Леонидовна рассказывала про свое хозяйство с любовью, я словил себя на мысли, что, Господь ведёт нас к себе неведомыми путями. Путями, скрытыми от человека. Но не только от него, но и от врага рода человеческого. Узнай враг пути Господни, непременно бы помешал. Так случилось и с хозяйкой сего дома. Привёл Господь её в эту, говоря духовным языком «пустынь спасения» и оставил здесь вот уже более чем на тридцать лет. В этом сараюшке и совершалась ежедневная борьба по очищению сердца от страстей, от плевел вражьих, от самого врага лукавого. Многолетнее огрубевшее сердце Господь решил лечить через своё творение, через животных. Сколько же Людмила Леонидовна натерпелась от коз. Войдёт, бывало, в сарайку с гостинцем для детей козлячих, а они крутятся под ногами, бодаются, прыгают, да все с рожками. Все ноги в синяках от них, снизу доверху, до самой попы. Сядет Людмила Леонидовна на скамеюшку, так они и на спину вскочат и копытами очень стройными массаж сделают. С одной стороны больно, а с другой стороны Господь даёт за смирение любовь в сердце. И любит она их и жалеет, и плачет от них, и с ними плачет в заботе, да тем и спасается. Ведь недаром сказано: «Блажен, милующий скотов!». 
     На этой ноте прерву я свои размышления и окончу рассказ, Людмилы Леонидовны, такими её словами: 
- В общем, назад мы в дом еле с Васей и с Мухой дошли. Гололед «гололёденный», ужас ужасный. И смех, и грех, а я корова на льду. Но маленькими шажёчками, семеня и держась, друг за дружку, дошли. Всё, Слава Богу! Да, нужно в туалет ещё сходить, но в туалет по такой погоде не пойду, чревато!
- Болит сердце за Олега, упал он, а думает, что Наталья, а она что он...
P.S. Спустя время звонил я снова в этот Божий уголок. Но разговор был короткий:
- Электричества у нас нет уже пятый день. От наледи пообрывало провода и даже поваляло столбы. Когда и кто будет делать, не знаю. У меня на телефоне зарядки на восемь процентов…
…На этом связь и оборвалась.