Про измену. Рассказы о деревне

В избе старой Руфины всегда было тихо и спокойно. Её внучка, присланная родителями из города — с глаз долой — училась у бабушки премудростям деревенского быта. Восемнадцати летняя Катерина, молчаливая красивая, родила здорового краснощёкого карапуза. Назвала Арсением.

Руфина не задавала вопросов. Понимала, что сослана девушка подальше от успешной богатой родни не только за внезапную беременность — отец ребёнка, скорее всего, человек женатый и влиятельный. Старуха считала, что рождение — всегда во благо, а аборты — великий грех, и молодая дурочка не может быть виновата в том, что случилось, если обрюхатил её взрослый мужик. Это — его яица, его ответственность. И отсекаются они всегда вместе: ответственность и яица. Не берёшь на себя ответственность, значит уже и не мужик. Всё просто.

А девочке богом дана великая честь — вынашивать, рожать и поднимать новую жизнь. Создать то, что богом уготовано. Если её мужчина ей помогает — это богоугодный мужчина: бог ему всегда и во всём поможет, посопутствует. А если нет, то и нет мужика. Так, недоразумение.

Сама Руфь родилась уже здесь, в этой деревне, в многодетной семье, у городских родителей.
Как и почему её родители оказались в этой глуши, никто толком не знал. Но одно было ясно: деревенского уклада жизни они так и не переняли. Огород обрабатывали старшие дети, младшие помогали по мере сил, и даже больше. Отец пил, возмущённый отсутствием работы, а мать читала и перечитывала книги, привезённые с собой из города. Книг было много, детям трогать их было запрещено, чтобы не испортили, не порвали.
Ели что попало, прибирали избу тоже дети, младшие в основном, так что уборка оставляла желать лучшего. Со временем мать начала болеть, слегла, читать не могла уже, всё больше просто смотрела в стену, да так однажды и остыла. Похоронили её быстро, неуклюже.

Отец обозлился, начал ругаться на детей за плохую уборку, за скудный урожай, за жалобы соседей, за худые дрова — за всё. Школа была далеко, и дети старались не тратить на неё свои силы зимой. Прятались на чердаке, прижимаясь к печной трубе и кутаясь в тряпьё. А деревенские жили своей жизнью: огородами, скотом, заготовками... Пели, гуляли, дрались, играли свадьбы, устраивали поминки... Но вся эта жизнь как бы обтекала чуждую неприветливую семью, которая и сама всех чуралась.

Может, и быть бы им изгоями до сегодняшних дней, но старшие дети вернулись в город, да и вычеркнули из памяти свою семью, а младшие затерялись среди приезжих: в деревню вдруг нагрянули региональные власти с решением о восстановлении деревенской инфраструктуры — школы, магазина, автобазы.
Мелкие деревеньки переехали сюда, из города подтянулись рабочие, и, среди них, на чёрные работы устроились два брата Руфины, пристроив на стройку и её. Потом она встретила Игната, вышла за него замуж, прижилась, стала в деревне своей... Много воды утекло с тех пор. Но память жива.

Многое, из восстановленного и построенного в те годы, пришло в упадок, изменилось или разрушилось. Теперь поднимается не государство, а предпринимательство в государстве. И вот, снова к ним в деревню едут люди, желающие что-то построить и восстановить. И снова семья Руфины теряется среди приезжих на стройке: Катерина устроилась помощницей маляра на отделке будущей птицефабрики, следующим объектом был коровник, а в мечтах ещё и конюшня.

Маленький Арсений до обеда сидит у сестёр Караваевых, которые на старости лет нянчат местных малышей, вместе со своими внуками.

Теперь Арсению шёл второй год. Мальчишка рос смышлёным, крепким, внимательным. Беспокойства не причинял, спал по часам, отличался хорошим здоровьем, звонким смехом и особой страстью ко всему, что катается: машинкам, мячикам, шарикам, колёсам, кольцам — коих в избе было теперь превеликое множество. Катерина благодарила Руфь за науку, за кров и стол, но без надрыва, без лишних эмоций. Работала хорошо, аккуратно. Училась быстро, не перечила. Руфина привязалась к внучке, всё больше беспокоясь о её отстранённости.

Стремясь развеять её одиночество, и сфокусировав внимание на молодых женщинах, она стала собирать девок у себя, и совсем молодых, и едва замужних, а так же вдов — на долгие зимние вечера: прясть, вязать, шить на двух стареньких машинках с ножным приводом.
Эти посиделки, в первую зиму робкие и не многословные, стали популярными, людными, интересными. Руфина сама не ожидала такого эффекта. Многие жительницы деревни торопились переделать свои домашние дела поскорей, чтобы освободить время на посиделки у Руфины. На машинки была составлена очередь. Девушки учились у старших женщин прясть и плести кружева, ещё с лета планировали, что и из чего будут вязать зимой у Руфины. Девчонки просились со старшими — с матерями и сёстрами, но их не брали: малы ещё. Молодые мамы приносили с собой младенцев, и даже самые неспокойные утихали в жужжании прялок и веретён, под стук машинок и коклюшек. Переговаривались тихонько, около полуночи пили ароматный чай с брусничным листом и мёдом, и расходились по домам, чтобы завтра встретиться снова.

Часто Руфь просила кого-нибудь: "А расскажи-ка нам, как вы на ярмарку в позатом году съездили? Помню, не без приключений..." И рассказчица, смущаясь, срывающимся голоском начинает рассказывать, как решились поехать, как собрали товару полную телегу, а в пути попали под дождь, ужасный, проливной, и колесо отпало, а телега завалилась на бок, и товар попортился. Как с братом, мальчишкой четырнадцати лет, на плечах поднимали телегу, надрываясь, пока отец, лёжа в воде, осматривал и уделывал ось, ставил колесо на место... А лошади убежали, так как брат их плохо стреножил, а вода всё прибывала, и рисковали оставить телегу вовсе на дороге... И как лошадь сама пришла, а вторую отец поймал. И запрягли, и потянули телегу из грязи. Брат правил, а отец толкал, а сама рассказчица подкладывала лапник под колёса. И выехали, и дождь кончился, и обсохли по пути, и расторговались сразу, и к обеду уж всё продали, даже телегу.

Вернулись верхом, с деньгами, а на следующий год купили жеребца тяжеловоза. И теперь на зимний базар можно летать — за одни сутки туда и обратно. Потому как тянет жеребец, будто заправский трактор, сколь ни нагрузи — а он не запыхается. Летом труднее, конечно, но и то хорошо...


Так до полуночи время и коротается под чей-то говорок, что с каждым словом становится всё увереннее. А на завтра ещё кто-нибудь что-то расскажет.
Из мужчин в избе бывали только младенцы и дед, муж старой Руфины, Игнат. Он тоже иногда баловал гостей интересной историей про охоту или байкой о былых временах в деревне. Но чаще он сидел в углу у печи и мастерил из дерева и лозы всякую утварь. А то латал валенки или краги.

Руфь не знала, чего ждать — выйдет ли Катерина замуж и уйдёт в дом мужа, или останется наследницей её дома? Они ведь с Игнатом совсем уже старые... Но одно она знала точно — Катя останется в этой деревне. Вон, уже ухаживали за ней этой зимой приезжие парни, обосновавшиеся здесь, правда она не откликнулась. А Руфине сказала как-то, что местные девицы сами заинтересованы в этих "гостях". Руфь запомнила, и приметила вскоре, что местные девицы, которые строят глазки городским, и не девицы вовсе, а замужние, хоть и молодые, бабы.

Воспоминания нахлынули на старуху, больно отдаваясь в сердце. Она стала присматриваться к этим женщинам, наблюдала за тем, как они шушукаются в очереди, или собравшись стайкой на дороге. Она часто размышляла о чём-то, останавливая долгий взгляд на вяжущих и прядущих женщинах, но лишь тревога и печаль росли в её душе.


Как-то раз Игната не было — уехал в город на три дня, и Руфина, так же пристально поглядывая на некоторых девок, шептавшихся в углу, начала сама рассказывать свою историю. Голос у неё был чистый, сильный, хоть и не громкий.

С мужем своим, Игнатом, я с восемнадцати лет. Хороший был парень, да и я не плоха.

Боготворила его всю жизнь — он постарше меня, в годах не скажу, но на много, хозяйственный, честный, заботливый... Я в родительском доме жила в тяжёлых условиях, безрадостных, а к нему попала — как в сказку.

Разница в возрасте меня никогда не смущала. Он выглядит хорошо, сильный зрелый мужчина, а я шустрая, быстро всему учусь, и хозяйство у нас стало крепнуть и расти, как на дрожжах. Мне казалось, мы — красивая пара, благонадёжная семья, особенно когда родились подряд две двойни — мальчики и девочки.

Муж в них души не чаял, дети росли послушные и добрые. Ну, всё в жизни хорошо... Что ж мне не сиделось спокойно?
Было мне тогда уже двадцать шесть лет, старшие дети осенью в первый класс пойдут, слава богу, теперь это не было проблемой: школу построили у нас, на краю деревни. Сейчас там школа каменная стоит, а тогда ещё деревянная была. Рядом немало деревушек, наша - самая большая, вот и приняли решение ставить школу здесь. Лестно, конечно. Да и удобно.

Так же у нас тут построили новый фельдшерско-акушерский пункт, два магазина — один сразу закрылся, а второй до сих пор работает, здание администрации, где теперь клуб и библиотека...  Тогда же реконструировали старые здания автобазы и механо-слесарной мастерской, запустили их снова, впервые за многие годы.

И потянулись к нам люди. Две деревни — за Лунянским оврагом одна, а вторая из Валежной балки — переехали к нам, там уж совсем разруха была. Ещё из деревень, и по распределению из города... В общем, новых людей приехало много, кто-то — в новые дома, кто-то — квартироваться у местных жителей. Вот тут и пришла моя беда, откуда её никто не ждал.

Рядом с нами жил одинокий старик, к нему поселили бригаду механиков из трёх человек. Пока они занимались строительством администрации, а потом должны были приступить непосредственно к работе в механическом цехе. Один пожилой — Вася, один молодой — после ПТУ — Коля, совсем мальчишка, а один... Чуть старше меня, красивый, статный, холёный... А улыбка... А взгляд... Андрей. Я пропала.

И умом всё понимаю — я замужняя женщина, многодетная мать — стыдно на парней заглядываться, но... Стала я стирать на ночь глядя, чтобы бельё с утра развешивать, пока парни на стройку собираются. А они во двор выйдут и друг другу воду из колодца черпают, поливают друг на друга, умываются... И до того Андрей телом хорош, что не часто увидишь. А через неделю он перекладину приспособил в ветвях дедовой яблони — каждый день подтягивается, вертится на ней. Мускулы так и играют. Он во двор, и я туда же. Конечно, он меня заприметил, спросил видно у деда, как меня зовут, и однажды подошел к забору и окликнул:

— Руфина Каримовна, утречко доброе! Вы всё в делах?

Я оторопела, но быстро взяла себя в руки:

— Вы меня знаете, а я Вас — нет. Неудобно получается.

— Простите, я — хам городской, исправлюсь, — а сам смеётся, — Андрей меня зовут, если позвать пожелаете.

— Что же Вы мне — по отчеству, а я Вам — по имени?

— Так Вы — дама солидная: муж, дети, хозяйство своё, а я — дурак одинокий, ничей, неприкаянный. Меня можно и по имени. А Вас, как столбовую дворянку...

Покраснела я до затылка, и убежала в дом. Это надо же. Мне лет, как ему, а он — "солидная дама"... Я почувствовала себя такой старухой... "Муж у Вас"... И такая меня обида разобрала, что слов нет. Муж вечером пришёл, я гляжу на него: седой, лицо в морщинах, телом крепок, но дрябл, лицом добр, но стар. Нет в нём искринки, жизни, задора... Да и не было никогда. Мы всегда жили тихо, ровно, без лишних эмоций, без лишних слов. А тут мне словно другой мир показался, самым краешком...

Запал мне в душу этот Андрей, я и на мужа глядеть не хочу. А Игнат видит всё, не слепой. И молчит. Вот накричал бы, или прибил бы, я бы может хоть испугалась, если бы не одумалась, а он... Вот так уж мне хотелось, чтобы он был во всем виноват, хотя сама же глупость допустила...

Андрей всё свободное время во дворе — поджидает, когда я выйду. А меня так и манит, словно магнитом. Раз проболтали через забор больше двух часов — я спохватилась — и чуть не расплакалась от собственной безответственности. Взрослая же баба, адекватная... Потом Андрей вызвался проводить до магазина. Потом предложил показать стройку. А потом и вовсе подкараулил в кустах у калитки и поцеловал.

Меня разрывали эмоции — я хотела бежать к нему, сломя голову, и так же хотела бежать от него. Муж становился всё мрачнее, спросил как-то, что со мной происходит, но я сделала вид, что не поняла, о чём он... У меня тело болело от невыносимой жажды деятельности, мне нужно было чем-то занятся, но всё при этом валилось из рук, голова не соображала, в мыслях только этот парень... По деревне пошли слухи, что приезжие ребята ухлёстывают за местными бабами, но о большем пока не говорили. А мне казалось, что за мной следят любопытные из каждого окна, из-за каждого забора, на всяком углу. Я хотела встречи с Андреем, но когда видела его - сердце падало, как с обрыва, и в голове билось — только бы он прошёл мимо. Но он подходил, болтал о разной ерунде, прикасался к руке, к плечу, а я сходила с ума. Были ещё поцелуи, и я отметала всякие помыслы о том, к чему всё идёт, но никак не препятствовала происходящему...

И вот как-то вечер мы провели с Андреем — обнимались в беседке у свежевыстроенной администрации, когда никого не было, а как кто-то проходил мимо, мы отстранялись и просто болтали о работе и общих знакомых. Смешно. Как будто это и так не компрометирует: замужняя баба и холостой заезжий молодец вдвоём болтают в уединенном месте, в час, когда все замужние женщины кормят мужей ужином... Как будто никто ни на что не подумает, увидев нас здесь вдвоём... Боже мой, какая дура была... Но, вот, вечер мы провели именно тут. А на следующий день я шла с мужем по улице, и его окликнул пожилой Вася, который, с Андреем и Колей, шли со стороны цехов.

Мы подошли и встали напротив: Вася с ребятами, и я с мужем. Поздоровались. И тут я увидела, с каким превосходством Андрей смотрит на моего супруга.

Руфина помолчала.

Присутствующие, из которых никто, конечно, не застал тех лет, когда рассказчица была такой молодой, притихли, казалось, не дышали даже. Такие откровенные разговоры не приняты при большом скоплении людей. И это сближало женщин, сидящих в полумраке избы. Каждая сосредоточенно занималась своим делом, но, при том, каждая же превратилась в слух.

В его взгляде была насмешка и самодовольство, которые дала ему я, — горько продолжала Руфина, — он сумел опутать жену вот этого конкретного мужчины, несмотря на годы брака, совместное хозяйство, на четверых детей, на пуд соли, да не один... Он — лучше, раз эта женщина пошла к нему... Я прозрела.

Мои розовые очки осыпались в один миг осенней листвой в штормовой ветер. Я вдруг увидела, что я словно какая-то медалька, за которую соревнуется вот этот повеса с моим, ничего, по сути, не подозревающим мужем, который в эти соревнования заявку не подавал, и медалька эта его по праву, но как бесхозная безделушка может оказаться в руках того, кто сам себя нарёк ему противником... Я — безделушка, которая втянула Игната в эту бессмысленную игру и выставила его в сравнение с этим молодчиком. Но ведь он ни в какое сравнение не идёт...

Мой Игнат столько сделал: дом поставил, огород разбил, землю и семью в порядке держит постоянно, из года в год. Дрова, вода, деньги — всё есть, ни в чём не нуждаемся. Куда этому смазливому Андрюшке до такой стабильности? Он лучше?! Чем? Он и двух лет не протянет в том режиме, в каком мой Игнат изо дня в день держится, и ещё находит время меня подарком позабавить, или приспособу мне какую сделать, чтобы хозяйство облегчить для меня, и на наших малышей — поиграть, погулять. А сколько бессонных ночей он провёл с ними, когда они болели, а он волновался? Так переживал, что спать не мог, и качал плачущего ребёнка, качал, и качал, пока я спала с остальными, а утром, как ни в чём не бывало, вместе шли по хозяйству хлопотать... Никогда не жаловался, всегда внимательный, добрый. Сколько смешил и меня, и ребят, сколько игр и забав для них придумал, сколько раз гуляли, снежных баб строили, с самых высоких гор катались...

Наши дети — самые озорные, самые смелые — отец такими их воспитывал. А что сделал Андрей? Мышцой поиграл? И стал лучше моего мужа, который играючи создал счастливую семью? Мне стало так противно...

Я смотрела на Андрея и видела в его лице презрение, глупость и жестокость. Я поразилась, как я не видела этого раньше. Переводила взгляд на Игната, на его спокойное лицо, на смеющиеся морщинки у родных его глаз, на суровую складку на переносице — ведь он столько тревог с нами пережил, и так много берёт на себя ответственности... Стыд за собственную глупость сжигал меня изнутри. Я отвернулась от них, а потом и вовсе пошла по дороге к дому. Игнат нагнал меня и молча пошёл рядом, а я заплакала.

Мы были уже возле самого дома, когда он спросил:

— Ну что с тобой? Милая моя, не молчи, скажи, как тебе помочь?
 
Я разрыдалась от этих слов окончательно. Я едва не потеряла его, едва не допустила измены, разрушенной семьи, предательства — и ради чего?! Чтобы этот смазливый парень гордо ухмылялся в лицо моему мужу, торжествуя такую лёгкую доступную победу?

Надо ли говорить, что больше я с Андреем не встречалась, не разговаривала. Я крутилась вокруг мужа, как заведённая, пытаясь загладить это отвратительное недоразумение... А Игнат становился все мрачнее.

В конце концов, он спросил прямо:

— Ты разводиться со мной собралась? — я ахнула.

— Нет, конечно, нет, что ты!

И вот, спустя почти три месяца, мы впервые поговорили об этой ситуации. Оказывается, Игнат думал, что я влюбилась бесповоротно, и когда я начала усиленно за ним ухаживать, он решил, что дело дошло до измены, но не знал, что делать, как поступить. Я клялась в верности, просила прощения, а он плакал, первый раз за всю нашу совместную жизнь. Это самый больной удар, который я нанесла близкому человеку. И никогда в жизни мой стыд, моя вина, не изгладятся из моей души.

Я не знаю, как мы это пережили. Наверное, смогли только потому, что были вместе, что он поверил и простил, а я усвоила навсегда.
Сейчас мы воспитываем внуков, вот и правнук при нас, а я самая счастливая женщина, с самым заботливым мужем.

Когда я вспоминаю тот эпизод с приезжим Андреем, мне до сих пор стыдно до слёз. Я благодарю Бога, что он открыл мне глаза в тот момент случайной встречи моего мужа и моего несостоявшегося, к счастью, любовника. Я увидела тогда, почувствовала, как это подло — положить доверчивого и честного своего родного человека на алтарь самодовольства стороннего ухажера, который без зазрения совести, ухлёстывает за замужней женщиной. Как говорится, бог отвёл.

Чай пили молча. Не обсуждая, не глядя друг на друга, все гостьи понимали, что Руфь не просто так рассказала это. И те, кому посвящался этот рассказ, поняли и ужаснулись.

Когда-нибудь, лет через семьдесят, они расскажут своим внучкам и их подружкам, как увидели своих мужей совсем другими глазами. Как почувствовалось родство каждой морщинки, доброта каждого взгляда, надёжность каждого решения, верность каждого действия. И как страшно и легко это потерять. Слишком легко.

Катерина же смотрела на бабушку с удивлением. Она поняла, что ей ещё есть, чему поучиться у старой Руфины. И речь не о рецепте заготовок на зиму. А сама Руфь увидела задумчивость в глазах внучки и успокоилась — Катенька умнее, чем кажется, и умнее, и душевнее. Бог даст, она устроится в жизни.

*