История

От автора. О будущем писать немыслимо. О настоящем невозможно – отсутствует здоровая питательная среда. Что остаётся? Прошедшее. Не как упущенная возможность стать Человеком, но как мелкие события, оставившие следы на фотобумаге, ценность которых заключается в их интерпретации.



Илье Михайловичу позвонили из райисполкома и попросили прочесть лекцию. Не здесь, не в Ленинграде, а в Петрозаводске. И на обратном пути в Подпорожье. Получалось, что командировка. Разумеется, с суточными и гостиницей. Выезжать накануне выступления, то есть, через три дня – четырнадцатого сентября.  Билеты ему забронируют. Тема лекции... (тему лекции Илья Михайлович угадал – опыт) тема лекции «Тридцатилетие образования СССР и крепкая дружба народов нашей страны». С той идеей, что национальные грани стираются. Но при сохранении этнической самобытности. С неуклонной тенденцией к возникновению новой общности – советский народ.   В Петрозаводске аудитория молодёжная - студенты университета. В Подпорожье – его будут ждать рабочие Верхне-Свирской электростанции и жители городка. Сможете?
Вопрос риторический. Вопрос – дань вежливости. Как можно не «смочь», если просит исполком?
«Странно, - подумал Илья Михайлович после разговора со Смирновым, - у них в Петрозаводске, в университете-то, нет, что ли, своих лекторов? Впрочем, замечательно! Проветрюсь. Да и ремонт к моему возвращению закончат»
Илья Михайлович работал на Литейном проспекте в Центральном лектории «Общества Знание». Работа Илье Михайловичу очень нравилась – центр города (что не мелочь), регулярное общение с людьми, возможность и необходимость в постоянном самообразовании, плюс следование жизненному кредо. Жизненное кредо – просветительство. Кто-то ведь должен? Одни трудятся на заводах, другие в колхозах, третьи строят города или добывают полезные ископаемые. А он помогает разобраться, расширяет кругозор, объясняет, указывает на особенности.  Он участвует в прогрессе посредством слова. Отсюда ещё один плюс работы – «публичность». Он своего рода артист. И как приятно, когда тебе аплодируют. В общем, слава Богу, которого нет!
Это (отсутствие творца и хозяина вселенной) Илья Михайлович мог доказать на пальцах, с этого он, как лектор и начинал. На научно-популярном атеизме он себя «оттачивал», обретал необходимые навыки и манеры: нужный тембр, интонации, позы, паузы. Особое выражение лица – одновременно и «отеческое», и заинтересованное, словно и он себя с интересом слушает, узнавая что-новое и очень важное. Да, он – артист. Не актёришка, а именно артист. С прекрасной дикцией и (без ложной скромности) памятью.
Итак, с чего начать? Как обычно - с подготовки материала. Материал, если Илья Михайлович, считал, что собственной эрудиции ему недостаточно, добывался в Публичной библиотеке. А тут нужно постараться. И для Смирнова, и во избежание. Потому что студенты - категория самая неприятная. Конечно, трезвый скепсис необходим. Скепсис, но не цинизм! С ними, со студентами без цитат и цифр не обойтись, это тебе не рабочие с врождённой печатью дремучести, не старушки с открытыми ртами, не благосклонные пациенты домов отдыха.
Так что завтра с утра пораньше в читальный зал! Благо, в Лектории общий выходной.
Вечером перед сном Илья Михайлович прикидывал, с чем ему нужно познакомится. Нужно уточнить, какой вклад вносит в народное хозяйство каждая из союзных республик. Не каждая, но самые крупные. Как плохо жили до вхождения, как хорошо стали жить после. Обязательно заглянуть в Ленина. Непременно в Сталина. Их взгляд на национальный вопрос, их отношение к интернационализму.   Кое-что выписать с ссылкой на статью. А для себя - кое-что прочесть о Карелии, о карелах, их лепте. Для работяг из Подпорожья нужно почитать о ГОЭЛРО – «коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». Начну с этой цитаты, пусть почувствуют сопричастность.
А что взять с собой? В чём ехать? Ехать в коричневом костюме. И в чешских ботинках на каучуке. Шляпа? Шляпу лучше серую – гармонирует с плащом. И пижаму. И обязательно тапочки. Само собой, смену нижнего белья, чистую сорочку, носки, бритвенные принадлежности, пачку чая, кипятильник. И склянку с одеколоном (одеколоном Илья Михайлович протирает не только лицо, но и руки после чтения лекции). Сахар он купит в Петрозаводске. Значит, кроме портфеля ещё чемоданчик. В портфеле будут конспекты, носовые платки, сборник шахматных задач и «лекционный план» этого года (им показать, продемонстрировать охват тем его лектория).
Закончив размышлять, Илья Михайлович почистил зубы, лёг и заснул.
Пока Илья Михайлович спит, можно добавить, что семь лет он живёт один. На Лиговском проспекте. В большой, разделённой на две половины комнате с очень приличными и милыми соседями по квартире. Одна половина с книгами, исписанными тетрадями и письменным столом, во второй он кушает и спит.  Ему пятьдесят, но выглядит старше. Но благородно, «по-профессорски». Умственная работа забирает все силы - холостое существование его не томит, без женщины он не «изнывает».
В августе случилась авария, и его потолок протёк. Как раз над книжным шкафом. Приходили из ЖЭКа, обещали прислать маляров. Три дня назад прислали. Шкаф и стеллажи он закрыл старой простынёй. Там, под тряпкой имеется Владимир Ильич – полное собрание, подаренное коллегами на пятидесятилетний юбилей. Он мог бы почитать Ленина и дома, но в связи с ремонтом никак. Да и работяги (две ядрёные, бесцеремонные бабы) сосредоточиться не дали бы. За работами штукатуров-маляров следит старшая сестра Ильи Михайловича. Василиса Михайловна приходит - он уходит. С чувством облегчения и благодарности.  К пенсионерке-сестре Илья Михайлович иногда ездит обедать, угоститься домашними пирожками и выпить рюмочку креплёного вина.
***
День выдался чудесный, какой-то «Болдинский» день – мягкое тёплое солнце, бирюзовая синева неба, редкие, удивительно белые неподвижные облачка, цвет неба лишь подчеркивающие. Чудесный день!
Илья Михайлович шёл в Публичную библиотеку. Не спеша и радуясь погоде. Одновременно прикидывая, какие книги ему в библиотеке взять. И каким должно быть вступление.
Вступление должно быть лаконичным. Что-то вроде афоризма, аксиомы. Соответственно, без придыханий, интригующей «доверительности» и слащавой улыбки залу. Просто факт. Например… например: «Народов много – родина одна!». Прекрасно. Сильно! И на абзац, что такое «родина».  Затем объяснить, чем патриотизм отличается от национализма. Тут цитатку из «Национальной гордости великороссов». Перед партией и родиной все национальности равны. Преимуществ нет. Или, у всех одинаковые преимущества и общая цель. Не только политическая, не только эконмическая, культурная, но и… и фенотипическая.  Да! Чем больше терминов, тем лучше.  Рано или поздно, но обязательно настанет время, когда… Здесь тоже понятно. Дальше о специфике жизненного уклада и рода деятельности. Обязательно привлечь прибалтов. Потом можно будет…
Дойдя (шумный от грузовиков Лиговский, блестящий стёклами Невский) до библиотеки, Илья Михайлович в целом представлял, что он запросит, и что набросает в конспект. Конспект – подспорье. Достаточно его написать, достаточно два-три раза прочесть, и Илья Михайлович в нём больше не нуждается. Только для цитирования – здесь нужно быть очень осторожным; только для точных данных - цифр и дат, которые запоминать никакой нужды нет.  Интересно, кто сегодня работает на выдаче книг – Верочка или Марина Николаевна?
Работала симпатичная Верочка.
Устроившись в читальном зале, Илья Михайлович некоторое время сидел, настраиваясь. Проникаясь особой, «сосредоточенной» тишиной, радуясь физически ощутимой деликатности здесь находящихся. Их осторожности – бесшумное листание книг, никаких покашливаний, чиханий, скрипа стульями. Ещё он с удовольствием вдыхал запах читального зала – в нём слышалась не только бумага старых книг, газет или журналов. Чувствовалась «мысль», умственная работа и напряжение.  Он любил смотреть на публику – внимательные глаза, сведённые в раздумье брови, покусывание  губ…  Порой детские улыбки – ага! Вот то, что мне надо, как интересно!
Иногда по выражению лица он пытался определить предмет изысканий – точные науки, искусство, военные мемуары?
Замечательное место. Будто здесь находятся совсем другие люди, не такие, как на улице, в транспорте, магазинах. После библиотеки поем мороженого в «Севере». Но, довольно. За дело!
Начал Илья Михайлович, как и намечал - с «Национальной гордости великороссов», том двадцать шестой, страница сто шестая.
Несколько минут он внимательно читал. Затем быстро снял с ручки колпачок, коснулся пальцем пера, провел ладнью по листу и мелко, но чётко выписал:
«Мы полны чувства национальной гордости, и именно поэтому мы особенно ненавидим своё рабское прошлое…»
Прекрасно. Так, что ещё? А!
«Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т. д. «защитой отечества» великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам…»
И ещё вот это.
«…тем более великой будет социалистическая роль великорусского пролетариата, как главного двигателя коммунистической революции, порождаемой капитализмом. А для революции пролетариата необходимо длительное воспитание рабочих в духе полнейшего национального равенства и братства…»
Следующей ленинской статьёй должны были стать «Критические заметки по национальному вопросу» - том пятый, страница сто тринадцать. Но до статьи Илья Михайлович не добрался. Добрался, но не прочёл. Заметив на полях страницы сто двенадцатой сделанную карандашиком надпись. Несколько едва приметных строчек. Что-то о Ленине.
Чтобы полностью разобрать, Илья Михайлович сдвинул на очки на кончик носа. И…
Прочел (пока что, разобрал все слова) следующее:
«Ленин В. И. умер от застарелого сифилиса, предварительно превратившись в Горках в полного идиота. Заразиться мог в России до эмиграции. Мог в Швейцарии. Или в Париже. Но не от Арманд. От парасифилиса его лечил В. П. Осипов.  Применяя ртуть и мышьяк»
Поначалу Илья Михайлович не понял. Перечитал. И когда до него дошёл смысл, он почувствовал оплеуху. Резкую, сильную, такую, что кровь бросилась ему в лицо, а во рту пересохло.
Илью Михайловича никогда не били. Не только по физиономии. Никуда.  Но выражение «получить оплеуху» он представлял именно так - судорога, стыд, жар в щеках, влажные ладони и желание провалиться сквозь землю. 
Как он посмел? Какая мерзость! Нужно немедленно стереть эту гадость! Немедленно.
В портфеле имелся ластик, но стирать Илья Михайлович не стал. Он ещё и ещё раз «осквернился» написанным. Господи, что же это?! Это грязный поклёп! Глумление! Диверсия! Тогда, непременно, доложить. А что если…
Тут бы Илье Михайловичу остановиться, не завершать. Но кто же способен обрубать мысль? Мысль, едва мелькнувшую? А что, если… это правда?
Облизнув губы, он (ничего и никого не замечая) посмотрел по сторонам – откуда-то едко пахло потом. Оказалась от него самого. Из-под мышек.
Нет, нет! Стирать не надо. Надо установить, кто это написал. Надо сообщить в компетентные инстанции, там сразу найдут. Проверят журнал, всех, кто брал этот «Пятый том» и непременно выяснят.
Сощурив для резкости глаза, сняв очки и превратив их в лупы, Илья Михайлович вперился в графитовый след карандаша. Похоже, писали недавно. Когда издана книга? Да войны, в тридцать четвёртом. Нет, писали недавно - карандаш современный. Чертёжный это карандаш. Почерк ровный. Почти такой, как у меня. Ничего, ничего в любом случае найдут. И накажут. За такое расстреливать надо! А … а если, они решат, что это я?  Почему же я? А вы докажите. Докажем: у вас с ним одинаковый почерк. Нет, тогда стереть. А если это у них такая проверка? Стёр, да не сообщил. А след от нажима? Так и скажут – это писали вы! Мы сличили. Хорошо, хорошо, хорошо… Это я от волнения фантазирую, от волнения. А от чего умер Ленин? Отчего умирают в пятьдесят…  в пятьдесят четыре года? Как объяснили такую раннюю смерть?
Илья Михайловичу в траурные дни похорон Ленина было двадцать два года. Конечно, он знал, читал в газетах, но главным тогда была не причина смерти вождя, а сам её факт. Но и без медицинского заключения все прекрасно знали, что Ленин умер, отдав все силы Революции и установлению Советской власти.
И Горки. Знаменитые Горки. Сколько картин, сколько детских рассказов. Этот подонок написал, что Ленина спрятали.
Илья Михайлович ещё раз «мерзость» прочёл.
Нет, не написал, но смысл ясен. Увезли Владимира Ильича из-за этого.  Нет, наглая клевета! Провокация.
Илья Михайлович закрыл книгу. Закрыл тетрадь. Достал платок и вытер пот. И попытался избавиться от умственной грязи, в которую угодил. Которой едва не соблазнился. Почему?  Потому что, к подобному плевку в душу готов не был!
Он вдруг вспомнил, как два года назад случился с ним конфуз. В Алупке, на побережье. Последний раз искупавшись, Илья Михайлович побежал в кабинку сменить мокрые трусы на сухие. Заодно надеть брюки. Распахнул, ничего не подозревая, дверцу, а там… Вот как сейчас – там то, что он увидеть не предполагал, будучи убеждённым, что кабинка для переодевания пустая.  Нет, растяпа, - там находилась голая женщина. Молодая, уже загорелая. Где не могло загореть, растут кудряшки. И грудь, куда не попадало солнце, снежно-белая. Небольшая, но красивая.    «Из-з-звините!» - и он убежал. И как потом ни пытался забыть, как ни старался не думать об этой женщине, её грудке и волосатом холмике, ничего не получалось. Илья Михайлович и думал, и вспоминал, и даже представлял, как он с этой женщиной знакомится. И сейчас ведь помнит. А был всего миг. Вот что значит, «врасплох». И здесь то же самое. Но гаже! Мерзостней! Гнусней! Какая чудовищная клевета! Какой наглый поклёп!
И никому не скажешь. Посоветоваться не с кем. Показать библиотекарше? А какие будут последствия?
Илья Михайлович вспомнил ещё один эпизод из жизни. Это было после лекции. Сразу после одной из начальных его лекций по научному атеизму. Он тогда ещё выступал Доме культуры колхоза… да, колхоз назывался «Приозерский». После лекции, когда зрители, шушукаясь, ушли, Илья Михайлович увидел бабку. Она сидела в середине зала возле прохода и плакала.
- Что с вами? –  спросил Илья Михайлович всхлипывающую старуху.
- Нет теперь у меня Бога, милый человек.
- Радоваться надо, что бога нет! – весело воскликнул он. – А вы слёзы проливаете.
- Вам, товарищ лектор (бабка сказала «лектур»), этого не понять.
Илья Михайлович в дискуссию вступать не стал…
Так вот и я. Нет теперь у меня Владимира Ильича Ленина. Нет у меня идеала. Есть! И будет! 
Но уверенность, с какой Илья Михайлович подумал: «Есть! И будет!», тотчас разрушилась вопросом: «А вдруг, это правда?»
Поняв, что работать он сегодня не сможет, Илья Михайлович пошёл сдавать книги (два Ленина и один Сталин).
- Верочка, вы позволите мне кое-что посмотреть? – вернув книги, спросил Илья Михайлович. - Можно мне в хранилище? Брать не буду, лишь взгляну - забыл, понимаете, когда проходил второй съезд большевистской партии.
Верочка кивнула и о Илье Михайловиче забыла –  к ней подошёл ещё один, гружёный книгами (что-то техническое, как смог Илья Михайлович заметить) посетитель читального зала.
Второй съезд РСДРП был не нужен – он хотел посмотреть о сифилисе. Медицинские лекции у них в лектории читал Королёв, с сифилисом у Ильи Михайловича ассоциировались гнойные язвы по всему телу и вульгарные проститутки царских времён.
На его счастье в разделе «Медицина» имелась книжка «Венерические заболевания». Илья Михайлович полистал, нашёл нужную главу, углубился… И через пять минут, попрощавшись с Верочкой, читальный зал и библиотеку оставил. Он хотел ещё посмотреть, от чего умер Ленин, но решил этого не делать – потом, если нужно, уточнит. И не здесь.
На улице он оказался в два часа дня. День по-прежнему был прекрасный. Ещё прекраснее, чем утром – прибавилось тепла, небо стало полностью безоблачным, и появился лёгкий ветерок, дающий приятное слуху шуршание обрамляющих Екатерининский садик тополей.
Илья Михайлович этого не замечал – мир для него утратил блеск, тепло и приятность. При полном понимании, что такого быть не должно, такой реакции на ложь и провокацию. Вместо того, чтобы игнорировать, забыть, Илья Михайлович страдал.  Именно по этой причине – он лживой провокации поддался, он растерян и смущён.
Домой! Но прежде посидеть, прежде обдумать.
Сидя перед памятником Екатерины, Илья Михайлович думал о сифилисе, о том, что смог недавно узнать. Заразиться сифилисом можно половым путём, через поцелуи, при переливании крови и во время хирургических операций, производимых не стерильным инструментом. Эти способы назывались «прямым путём». Есть и непрямой «контактно-бытовой» – через мочалку, зубную щётка больного и иные предметы, которыми сифилитик пользуется. Но такое случается крайне редко.
Ленину, кажется, операций не делали. И кровь при царизме вряд ли умели переливать. Илья Михайлович представил, как молодой (у них в школе висела такая картина в учительской) Ильич целуется. С «кем-то», но не с проституткой. Образ получился гадким. «Тьфу, дьявол! – скривился Илья Михайлович, - Чем я занимаюсь?!».
Помимо воли, в голове его возникла другая картинка, ещё скабрезнее – Ленин (почему-то голый лишь нижней частью тела) совокупляется: узкая комнатка, керосиновая лампа на тумбочке, возле кровати венский стул, над кроватью тусклое овальное зеркало, откуда-то доносятся звуки патефона. Возле стула высокие дамские ботиночки на шнурках, рядом блестящие от гуталина ботинки Ленина. «Тьфу, господи-боже! – Илья Михайлович вскочил и бросился к троллейбусным остановкам. – Наваждение какое-то!»
Он ехал в автобусе и думал о том, что так плохо ему было только в те дни, когда от него ушла жена. И к кому?! Было бы к кому, а то к Якобсону. Якобсон преподавал физику. И ходил к ним в гости играть в шахматы. И выигрывал, подлец! Мало того – увёл у него супругу. Вот такие подонки и пишут чертёжными карандашиками на страницах священных книг. Да! Трижды «да»! Всё, что написал Ленин – священно. Вся жизнь Владимира Ильича – есть история святости, настоящей, не поповской!
На площади Восстания Илья Михайлович пересел на трамвай и злился, что трамвай еле ползёт – ему хотелось, как можно скорее поговорить с сестрой, сестра самый близкий ему человек, ей можно открыться, она поможет ему очистить сознание от непотребства. Поможет. Как помогла после того, как он ушел из школы (преподавал географию). Не она, её зять, устроивший Илью Михайловича в лекторий.
Открыться сестре не удалось. В комнате Ильи Михайловича кипела малярная работа – тётки замазывали алебастром потолок, а сестра сидела рядом со стремянкой и с ними оживлённо беседовала.
- Ты уже? – удивилась она.
- Я только оставлю портфель.
- А покушать, Илюша?
- Я сыт. До вечера.
Выйдя из дома, Илья Михайлович направился на Обводный. Представляя болеющего сифилисом Ленина: вождь на трибуне, произносит страстную речь и вдруг на полуслове замолкает. Отчего? От сильного зуда в паху, от того, что болит «шанкр». Или здороваясь с Дзержинским, резко отдергивает руку – на ней сифилитическая сыпь. Или…
«Всё! – остановил себя Илья Михайлович, увидев на углу Тамбовской пивной ларёк и отсутствие перед ним очереди.  - Немедленно выпить, иначе я сойду с ума!»
Пил он жадно, большими глотками, стараясь не чувствовать противный пивной вкус, до дна. Отрыгнув газы, вытер губы и стал ждать опьянения.
Вот я выпил, а через кружку заразился сифилисом. Знаю я об этом? Нет. Так и он. Узнал, когда было уже поздно. Мог же Ленин выпить пива? Почему же нет? В эмиграции, например. В эмиграции для конспирации… Хорошее пиво. И рифма получилась хорошая «эмиграция-конспирация». Затем революционная борьба, организация «Искры» - тут уж не до симптомов. Возвращение, подготовка восстания, Сердобольская, Смольный, бессонные ночи – опять ему не до себя. Хорошее пиво, наверно, свежее. Потом электрификация всей страны, потом земля рабочим и фабрики крестьянам. Нет, наоборот. Потом… Нужно добавить.
После второй кружки Илья Михайлович о Ленине больше не думал. Он думал о Якобсоне, о том, что это Якобсон написал на полях пятого тома. Они узнали. Но Илья Михайлович их опередил – он приехал к нему ночью, и не обращая внимания на жену (заспанная, с распухшей рожей, в бигудях…) вызвал Якобсона на дуэль. Стреляться будут во дворе. Через барьер на пистолетах. Пистолеты Илья Михайлович добудет. У него есть знакомый в Пушкинском доме -  он одолжит, скажет, что для лекции. Они спускаются, встают. Якобсон под фонарём, Илья Михайлович в тени тополя. Нет, это трусливо и подло – он под фонарём, Якобсон в темноте. По жребию стреляет первым Илья Михайлович. И стреляет. Пуля со свистом попадает Якобсону в череп, в мерзкое мышление Якобсона. Это тебе за Ленина! И за Татьяну! Якобсон падает. Нет! Лучше первый выстрел его. И он Илью Михайловича убивает в сердце. Из окна за его смертью наблюдает жена. Она сипит от горя, царапает себя ногтями, стонет. Поздно, голубушка, поздно. «А ты, - перед последним вздохом гов0рит Илья Михайлович (кровь из груди хлещет горячим фонтаном) – Ты, Якобсон, подонок!»
Потом Илья Михайлович пил водку. Вначале разливную в подвальчике на Курской, потом   непонятно, где. Потом он уже мало что запоминал. Вроде бы, с кем-то дрался…  Нет, не дрался, но оплеуху получил. Вроде бы, куда-то бежал. В какой-то двор, где до сих пор (уже почти девять) и сидит. В расстёгнутом грязном плаще, без шляпы, описавшийся, готовый в любой момент отключиться. Но пока не отключился. Пока, пуская слюну, очень Илья Михайлович невнятно бормочет:
- Выды… выды… выды…
Почему «выды»? Какие выды?